Сколь ничтожно малое число людей, Богиня, тебя о помощи просит мудрой
и идёт, ведомое тобою, дорогами нелёгкими прямыми истины.
Напротив, многие предпочитают окольными, неверными путями ходить,
а лучше - ездить на каретах позлащённых, окидывая торопливым, беглым взглядом
минувшее сквозь окна запылённые и нос держа по ветру, соображаясь со сквозняками
непостоянной власти.
Но не хотелось бы мне оказаться в их числе.
Расскажи, Муза, о великом воине и благородном человеке,
память о ком немилосердно очернили прислужники Толпы.
Префект Иудеи сидел совершенно неподвижно, словно окаменевший, на нижней ступени мраморной дворцовой лестницы, отрешённо глядя на темнеющее на западе небо. Он был похож на каменное изваяние, с почерневшим от солнца и ветра лицом, застывшими невидящими глазами и бронзовыми жилистыми, сжатыми в кулак руками. Это было мёртвое тело, покинутое душой, которая сейчас металась там, на месте казни, где умирал в мучениях невинный Человек,- и страдала вместе с ним, содрогаясь в муках.
- Почему?- вдруг произнёс он, с тихим стоном склонив голову.
Его душа вернулась - и это было ясным знаком того, что казнь свершилась.
- Почему?- спустя минуту вновь спросил он.- Почему они заставили меня казнить его? Зачем помиловали откровенного убийцу и разбойника, а убили безобидного врачевателя и мудреца, который проповедовал мир и любовь?.. Я ушам своим не поверил вначале, когда они потребовали отпустить Варавву. Я думал, они ошиблись именем, перепутали людей и преступленья, ими совершённые, я их поправил, разъяснил и повторил все приговоры и деянья осужденных, спросил ещё раз, кого помиловать в честь праздника,- и вновь услышал дружный вопль: "Варавву!" И в третий раз повторил я свой вопрос, надеясь на благоразумие народа,- и всё впустую, ответ был прежний. Я вынужден был выполнить их волю - и отпустил злодея, а казнил невинного, но никогда, наверно, не смогу понять решение толпы. Ведь это сущее безумие - прощать убийце бесчисленные злодеяния его и убивать безгрешного целителя людей и врачевателя их душ!- Пилат вновь умолк, нахмурившись и задумчиво глядя на мелкий жёлтый песок под ногами, а я, неплохо усвоивший урок, преподанный мне давеча Эзопом и Терситом, решился высказать своё суждение о мучавшем его вопросе.
- Я думаю,- сказал я, взглянув на почерневшее вдали и наливающееся свинцовой мутью небо,- что самый зловредный демон - это бес по имени Толпа. Удел достойных - одиночество. Толпа - оружие ничтожных и бездарных. Лишь стоит встретиться хотя бы двум иль трём ничтожествам - он тут как тут, овладевает их умами недалёкими и, объединяя вместе, делает их сильными и агрессивными. Растёт толпа - и вскипает злоба её, и ненависть ярая выплёскивает через край - и вот уже этот зверь сторукий и стоглазый готов растерзать безжалостно любого, кто встанет на его пути, и горе тому безумцу, кто попытается образумить, умиротворить массу человеков, чьими мозгами повелевает бес Толпа!
Толпа жестока и высокомерна, безнравственна и пошла, она не признаёт ничего святого, смеясь над мудростью, унижая мужество и попирая добродетель. И в то же время она льстива как шакал и жалка, словно гиена; стоит ей столкнуться с большей, чем у неё, мощью, как повадки её меняются на противоположные и она, мгновение назад терзавшая немощных и одиноких, готова ноги сильного лизать.
Конечно, тебе, великому воину, привыкшему ценить людей за их отвагу, ум и благородство, трудно понять помыслы и устремления презренной толпы. Но если всё же хочешь узнать ответ на терзающий тебя вопрос, попробуй взглянуть на мир её глазами и оценить людей с её позиций.
Итак, она сегодня собралась, чтоб поглазеть на казнь, и видит перед собою, кроме прочих, двух приговорённых к смерти: один - мудрец, другой - дебил; один - святой, другой - зверь дикий; один - невинный, другой - убийца хладнокровный. Но на всё это толпе плевать. Даже если она и слушала раньше мудрую проповедь первого, то всё равно ничего не поняла и не уяснила, а только посмеялась над его "чудачеством", а преступления второго она не может осуждать, ибо сама же -
суть злодейка. С другой стороны, она отлично видит, что один - бедно одет, другой - богат награбленным; один - измождён постом и воздержанием, другой - откормлен, словно боров; один - стыдливо опустил разбитое лицо и шатается от слабости и усталости, а другой - твёрдо стоит, расставив ноги и выпятив грудь, и смотрит, горд своею низостью, с высоты помоста, как змей на лягушек, на шумящую внизу толпу. Неудивительно, что избранником лишённой совести и сострадания толпы стал второй - наглый грабитель, беспощадный убийца, наделённый внешностью льва и душой шакала. Толпу не беспокоит даже то, что спасённый ею злодей снова станет убивать и грабить беззащитных и слабых...
Пилат взглянул на меня снисходительно, заставив замолчать, перевёл взгляд на сжатую в кулак свою руку с массивным всадническим перстнем и, зловеще усмехнувшись, проговорил сквозь зубы:
- Вряд ли он успеет ещё кого-нибудь убить...
Он зачарованно смотрел на грозно надвигающиеся, бурля и закрывая собою небо, совершенно неестественные, словно зримое воплощение вселенского ужаса, иссиня-чёрные тяжёлые тучи.
- Впрочем,- задумчиво произнёс он,- если бы Варавва не был так ненавистен мне, пусть бы убивал и грабил - хоть таким образом я отомстил бы этим варварам за казнённого безвинно.
- Сегодняшняя казнь будет скоро отомщена,- сказал я,- и город этот будет разрушен римским войском*. Но лакеи Толпы постараются опорочить тебя, свалить вину свою на твои плечи, и несмотря на то, что даже в священных книгах будет ясно сказано, что ты хотел спасти Его, слуги Толпы само имя твоё превратят в ругательное слово... Впрочем, их власть распространяется только на землю, здесь они хозяева, а на неподвластном и недоступном для них небе твоё место будет - рядом с Ним.
Прокуратор с блаженной улыбкой смотрел на ревущую, клокочущую тьму, накрывающую Иерусалим, словно видел в ней грозные, непобедимые легионы грядущего мстителя.
Я не стал ждать, когда бурлящая мгла поглотит меня, закрыл глаза и, щёлкнув тумблером, вновь оказался в помещении бюро, сделал полуоборот в сторону Натальи Фёдоровны и включил "приёмник"...
*Клио - муза истории.
*Тит Флавий, будучи полководцем у своего отца, императора Веспасиана, в ходе Иудейской войны в 70-м году разрушил Иерусалим.