Если вы меня спросите, что я считаю восьмым чудом света, я отвечу не задумываясь: железную дорогу. И, чуть подумав, уточню: а именно - пассажирские поезда.
Ведь подумать только: сегодня вечером я вхожу в купейный вагон одного такого поезда, весь блестящий и ещё пахнущий краской, растворяю лёгкую дверцу с сияющей римской тройкой на спине и с шикарным зеркалом на груди,- и вот она!- моя родимая девятая полка; ложусь спать в Москве, как следует высыпаюсь, а назавтра поутру привожу себя в порядок, никуда не торопясь выпиваю горячего чаю и преспокойненько выхожу на опрятный, умытый лёгким душем ночного дождя перрон в двух шагах от своего дома, в семистах километрах от той самой Москвы и в двенадцати часах воспоминаний о ней.
- Так разве это не чудо?!- спрошу я вас.
Даже такая неприятность как бессонница здесь в радость. Не хочешь спать - и не надо!- глупо тратить на сон такое замечательное время, если можно посидеть в ресторане, покурить в тамбуре, побеседовать с весёлыми попутчиками и симпатичными попутчицами,- и всё это здесь, на месте, не выходя на улицу!
И как приятно любоваться проплывающими в большом и чистом вагонном окне картинами! Ни на какие выставки ходить не нужно, тут тебе любой пейзаж как по заказу: вид слева, вышел в коридор-вид справа. Смотришь на пешеходов в городах и весях, и заполняет тебя до краёв сладостное, ни с чем не сравнимое чувство превосходства человека путешествующего над людьми оседлыми, скучно живущими.
Дома терпеть не могу стелить постель, в поезде же делаю это с неподдельным удовольствием. А до чего легко и сладко спится под убаюкивающее покачивание и мерный негромкий перестук колёс в маленькой уютной колыбели-купе, где, кроме меня, лишь тихий интеллигентный старичок мирно посапывает на противоположной полке.
Я спал. И снилось мне что-то приятное...
. . . . . . . . . . .
Проснулся же я от какого-то отвратного ощущения.
В общем всё было в порядке: поезд мчался в гудящей тьме, сосед напротив тихонько спал, сам я чувствовал себя вполне комфортно. Но вот на верхней полке надо мной творилось нечто странное. Она была застелена (пока я спал, к нам подселился ещё один коечник), и там кто-то беспокойно ёрзал. Я не любитель подслушивать, но и затыкать уши не счёл, конечно, нужным, потому и оказался невольным свидетелем (точнее - слушателем) буквально следующего: сначала слышалось лишь шуршание постели, а затем приглушённый тенорок, принадлежащий явно молодому человеку, проговорил чуть слышно:
- Ну тише, тише, Рома, а то ты меня на пол столкнёшь. Ты ведь не хочешь этого, правда?- последовал сдавленный смешок и потом неразличимый прерывистый шёпот.
Сразу же в памяти всплыл неприятнейший и почти забытый случай. Я тогда служил в армии и однажды, будучи в увольнении, ехал в городском автобусе. Рядом со мной стоял, среди прочих пассажиров, мужчина лет сорока пяти, вполне прилично одетый, но с небритой помятой физиономией. Он заговорил со мной,- так, о пустяках, о чём обычно говорят случайные попутчики,- я нехотя поддержал беседу. Когда же автобус резко затормозил перед остановкой, тот помятый тип слегка наклонился ко мне и провёл, будто бы нечаянно, тыльной стороной ладони по вполне определённому месту у меня ниже пояса. Невозможно передать словами чувство омерзения, захлестнувшее меня; я сделал вид, будто ничего особенного не произошло, и поспешно покинул проклятый автобус.
Так же я поступил и теперь. Впопыхах натянув брюки и сорвав с крючка куртку, спустя секунды три я уже метался в пустом полуночном тамбуре и проклинал (не вслух, впрочем) этих мерзавцев с верхней полки, ибо не мог даже закурить - зажигалка осталась лежать на столике в купе. Я был зол на всё на свете, особенно на злополучную праправнучку кресала, чувство брезгливости, переполнявшее меня, переключилось в моём возбуждённом воображении и на эту безобидную в общем-то вещь, и я твёрдо решил более не притронуться к ней и пальцем, пусть валяется себе в этом гнусном купе...
Не знаю, каких ещё чудес натворило бы моё разбухавшее раздражение, если бы мысли мои не были прерваны проходившим через тамбур сонным проводником,- я прикурил от его зажигалки, затянулся несколько раз и понемногу успокоился.
Мне было обидно. Очень обидно. Вы меня поймёте. Ведь после того, давнего случая я старался избегать разговоров с автобусными незнакомцами и любую попытку завязать подобную беседу воспринимал чуть ли ни как оскорбление. Ладно, с этим проще - молчи, да и всё. Но как мне быть теперь? Этот, если разобраться, пустячный случай уничтожил раз и навсегда всю прелесть путешествий в поездах, вряд ли я когда-нибудь ещё смогу наслаждаться перестуком вагонных колёс. Я понимал, что с этих пор невольно буду всматриваться в своих попутчиков, пытаясь обнаружить в их поведении опасные "голубые" наклонности - и буду находить их, несомненно, даже у самых порядочных, приличных людей... Подумать только, по чьей милости обречён я на эту пожизненную муку! И разве смогу я когда-нибудь явиться домой весёлым и беззаботным, как раньше, после бессонной ночи, проведённой в отвратительном вагоне среди всяких там извращенцев?!
Может быть, я принимаю всё слишком близко к сердцу, чересчур всё обостряю, но ничего с собой поделать не могу, такой уж я человек. Настоящий ипохондрик, ничего не скажешь.
. . . . . . . . .
Я не ханжа, мне дела нет до чьей бы то ни было личной жизни, лишь бы человек в отношении к окружающим вёл себя подобающим образом, а чем он занимается у себя дома, с кем закрывается в спальне-это уж никого не касается, пусть делает то, что ему больше нравится. Если вдуматься, мерзость тоже понятие "относительное. К примеру, каждый человек сидит иногда (извините) на унитазе, это естественно и ничего зазорного в том нет. Но если проделать ту же процедуру средь бела дня и в людном месте - это уже, конечно, и мерзость, и пакость, и всякая гадость.
Так же и с теми самыми, сексуальными штрейкбрехерами. Решали бы свои проблемы в соответствующих местах, и слова плохого им никто бы не сказал (хотя бы потому, что никто ничего бы и не знал). Но зачем же приставать к посторонним, оскорблять своим поведением чувства окружающих? А потом ещё и обижаются на какие-то притеснения и некую дискриминацию...
Выкурив подряд, прикуривая одну от другой, три сигареты, я почувствовал тошноту и слабость, зашёл в соседнее помещеньице, смочил лицо и шею холодной водой из крана, прополоскал рот и вышел в коридор подышать свежим ночным воздухом у открытого окна. Отдышавшись, не спеша направился к своему купе, надеясь, что сейчас уже ничто не помешает мне хоть немного отдохнуть.
Тот тип, наверху, спал, лёжа на боку, лицом к стене, натянув простыню на голову. Посторонних в помещении не было, и я прилёг, не раздеваясь, на свою постель и постарался уснуть.
Я спал. И снилось мне нечто ужасное...
. . . . . . . . .
Разбудило меня шумное оживление в коридоре и лай репродукторов за окном. Поезд замедлял ход перед станцией. Светало. Дедушка сидел на своём месте, пыхтел, упаковывая чемодан. Должно быть, вид у меня был не ахти, старичок взглянул на меня сочувственно, сказал:
- Спи, сынок, это только Орша,- он знал, что мне нужно ехать дальше.
Я лёг на спину и тяжело, устало вздохнул. День начинался паршиво. Тут дверь отъехала в сторону, и вошёл, держа в руке свёрнутое махровое полотенце и пакет с туалетными принадлежностями, тот самый... Молодой, лет двадцати двух, брюнет с правильными чертами чисто выбритого лица. Кто бы мог подумать, такая презентабельная внешность, и... такая мерзость.
- Доброе утро,- улыбнувшись, обратился он ко мне.
Я только слегка кивнул в ответ озадаченно, боясь, не пристал бы он ко мне,- вот была б потеха, ничего не скажешь. Моя неприветливость ничуть его не смутила, не обращая на меня ни малейшего внимания, он сразу занялся своими вещами. Я же лёг лицом к стенке и закрыл глаза - от греха подальше.
И вдруг этот субъект скомандовал громко и весело и, как мне показалось, над самой моей головой:
- Рома, подъём!
Я чуть не свалился со своей лежанки - до такой степени был ошарашен его внезапной выходкой. В полнейшем смятении подняв голову, я увидел, как он, со словами "вставай, засонька!", бережно снимает со своей полки большого чёрного кота.
- Не возражаете?- вновь улыбнулся он, обращаясь ко мне, усадил своего Рому на край моей полки, а сам принялся убирать свою постель.
Совершенно невыспавшийся кот сидел, пошатываясь, громко храпел и страдальчески вздыхал. Я дотянулся до него рукой и стал поглаживать мягкую, блестящую шерсть.
Рома же, прищурившись, искоса и с недоверием смотрел на чужого, незнакомого человека, который нежно гладит его, а сам при этом улыбается - широко и счастливо.