Янович Сергей Викторович : другие произведения.

Десять Тысяч

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками
 Ваша оценка:


  
  
  
   Сергей Янович
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  

Десять Тысяч

рассказы

  
  
  
  
  
  
  
  

СОДЕРЖАНИЕ

  
   Рапорт ............................................................................................4
   Десять Тысяч ..............................................................................................15
   Мерзость .....................................................................................................65
   Селениды - дети Луны ..............................................................................70
   Раковина .....................................................................................................74
   "Вышка" ......................................................................................................83
   Безымянный бог .........................................................................................98
   Шлем .........................................................................................................105
   Ландыши на снегу ....................................................................................119
   Восьмой день ............................................................................................125
   Случай .......................................................................................................127
   Третий вариант .........................................................................................132
   Сон ночью в середине зимы ....................................................................152
   ЧП ..............................................................................................................164
   Зоопарк ......................................................................................................174
   "Звенящее Крыло" ....................................................................................176
   Рождение шедевра ...................................................................................192
   Могила ......................................................................................................206
   Общий режим ...........................................................................................212
   Рождественская сказка ............................................................................216
   Эхо .............................................................................................................220
   Прирождённые обманщицы ....................................................................226
   Светопреставление ...................................................................................246
   Цыплёнок Кеша ........................................................................................252
   Загадка .......................................................................................................265
   Поединок ...................................................................................................267
   Волхвы приходят с востока .....................................................................271
   Тридцать тысяч лет назад ........................................................................283
   Послание....................................................................................................289

РАПОРТ

  
   Главному Управлению Межгалактических Сообщений докладывает Ян 0 Вич, бортовой N 1-108-717877.
  
   Выполняя по поручению ГУМС одиночный разведывательный полёт в секторе 312-11, я обнаружил в системе безымянного Красного карлика планету, населённую относительно разумными существами, и начал её детальное изучение, о чём сообщил в предыдущем рапорте с бортового передатчика. Прежде всего, дрейфуя на околопланетной орбите, я собрал первичную информацию, перехватывая теле- и радиопередачи; затем, скрытно спустившись на поверхность, проник в общую компьютерную сеть для уточнения полученных данных, перечитал, проникая в библиотеки и книгохранилища, всю заинтересовавшую меня литературу, осмотрел памятники древних культур и ознакомился с эпосом, религией и мифами разных народов. И уже на начальной стадии сбора информации о населении планеты я сделал однозначный, полностью подтвердившийся в дальнейшем, вывод о происхождении /относительно/ разумной жизни на Земле (так аборигены называют свою планету), который и излагаю вкратце.
   По моему твёрдому убеждению, подкреплённому множеством фактов, признаков, качеств и свойств, родоначальниками людей (туземцев) были члены печально знаменитой шайки беглых каторжников - грабителей и разбойников,- совершивших памятный дерзкий побег из межгалактической тюрьмы особого режима, захватив с боем звездолёт и, что главное, похитивших вместе с ним кристаллизатор интеллекта (КИ). Прибыв на Землю, беглецы разделились, поскольку, как известно, терпеть не могли друг друга, поселились на разных континентах и, вступив в связь с самками населявших планету человекоподобных существ, дали начало различным расам и нациям,- здесь имеются белые, жёлтые, красные и чёрные люди - именно такие, каковыми были сами беглецы, но зато отсутствуют зелёные, оранжевые, синие и коричневые, поскольку таких в той банде не было. Я искренне удивлялся и никак не мог понять, как могли наши сограждане, принадлежавшие к высшим расам (хоть и закоренелые преступники), решиться на сожительство с такими примитивными существами, совершенно дикими косматыми животными, каковыми были прародительницы нынешних людей... Поскольку средняя продолжительность жизни землян меньше нашей примерно в двадцать раз, беглецы могли усовершенствовать созданные ими нации, улучшить их генофонд, вступая в связь с новым и новым поколением женщин - со своими же дочерьми, внучками, правнучками... Но они, как известно, не были ровесниками и прожили на Земле разное количество лет - этим и объясняется различие в интеллектуальном развитии отдельных рас и наций, унаследовавших, кроме всего прочего, некоторые черты характера своих прародителей. Люди также частично сохранили особенности наших культов и религиозных обрядов, в некоторых случаях поклоняясь как богам своим пращурам.
   Изучив в достаточной мере жизнь на планете, я приступил к главной моей задаче - поиску похищенного беглыми каторжниками КИ. Чрезвычайно низкий уровень здешней цивилизации свидетельствует о том, что люди ещё не обнаружили его, вероятно, похитители спрятали кристаллизатор где-нибудь в укромном месте, поскольку и сами не могли воспользоваться им из-за своей необразованности. Причём я решил, размыслив логически, что скорей всего сделал это на своей территории главарь шайки - Пе Э Рун,- а посему и поиски начал со страны, чьё население, по всем признакам, составляют его потомки.
   Летая на небольшой высоте, я вскоре обнаружил с помощью бортового анализатора интеллектуальную аномалию в отдалённой захолустной местности, посадил свой звездолёт поближе к эпицентру, на небольшой тихой поляне между густым хвойным лесом и крутой сопкой, поросшей густой высокой травой, неподалёку от маленького посёлка, и стал детально изучать окрестности с помощью переносного анализатора интеллекта.
   Работа шла своим чередом, я без проблем и затруднений бродил по безлюдным лесам и полям, постепенно сужая круг поиска аномалии, в центре которого и должен покоиться глубоко под землёй КИ, пока однажды вечером не вышел на окраину села, где неожиданно столкнулся с группой местных жителей. Они были чрезвычайно возбуждены и взволнованы и, как мне показалось вначале, настроены весьма агрессивно. В мгновение ока они окружили меня и обрушили настоящий шквал расспросов и призывов, большую часть которых я так и не понял, хоть языком владел в совершенстве. Слегка успокоило меня то, что в их действиях не было, как оказалось, злого умысла. Приняв меня, из-за моего блестящего комбинезона и анализатора, за сапёра или химика, ищущего в земле неразорвавшиеся боеприпасы или отравляющие вещества, сельчане силой повлекли меня в сторону жилищ, "приглашая" таким своеобразным способом на свой праздник (какой именно-они так и не смогли мне объяснить). Не имея возможности сопротивляться и предчувствуя, что всё это может закончиться весьма плачевно, я громко закричал, чтобы все остановились, замолчали и выслушали меня. Общество повиновалось, после чего в наступившей тишине я вынужден был (лишь с целью собственного спасения, согласно инструкций) открыто объявить, что я - инопланетянин, выполняющий важное поручение Главного Управления Межгалактический Сообщений... Реакция людей была прямо противоположна ожидаемой: вместо того чтобы, как всякие разумные существа, отступить и оставить меня в покое, все они вдруг бросились с восторженными криками обнимать меня, жать руку, отняли анализатор, подняли меня на руки, стали качать, подбрасывая высоко в воздух, после чего бегом понесли с оживлённым радостным гамом так же, на руках, как охотники свою добычу.
   На шум сбежалась вся деревня, и затухавший к ночи праздник вспыхнул с новой силой. Ни о каком сопротивлении я уже не помышлял. Люди занесли меня во двор одной из хат, усадили на деревянную скамью у длинного стола, накрытого вместо скатерти прозрачной полиэтиленовой плёнкой и заставленного напитками и закуской, налили из огромных стеклянных бутылей в гранёные стаканы какую-то мутную вонючую жидкость, я отказывался и упирался, но они буквально силой влили в меня эту гадость, сбивая с толку восклицаниями "на здоровье!" и "за здоровье!". Я не ожидал от этого ничего хорошего, несмотря на всеобщие крики о здоровье, однако в действительности всё оказалось гораздо хуже, чем я думал,- влитая в меня жидкость была сродни концентрированной кислоте, она обожгла мне внутренности, вмиг одурманила голову, я провалился в состояние каталепсии и лишь смутно, словно сквозь кошмарный сон, ощущал бьющее фонтаном вокруг меня искромётное веселье; меня толкали под бок, дружески хлопали по плечу, лезли целоваться, добивая окончательно своим "бинарным" чесночно-сивушным перегаром, и продолжали периодически
   вливать в меня зловонную отраву, почему-то крича при этом о здоровье. После очередного "вливания" я окончательно потерял сознание и очнулся лишь глубокой ночью в постели с какой-то здоровенной рыжей девкой, которая вертела мною как щенком. Тогда-то я понял наконец тех беглых каторжников, которые связывались с земными женщинами...
   На следующий день пиршество продолжалось с самого раннего утра до глубокой ночи. То же было и в третий день, и в четвёртый... Я сбился со счёта дней, утратил чувство времени и совершенно перестал соображать. Но вскоре праздник потихоньку пошёл на убыль, отрава, которой меня поили, однажды кончилась, и я стал потихоньку приходить в себя.
   Едва встав на затёкшие, непослушные, разучившиеся ходить ноги, я вышел, шатаясь и спотыкаясь на ровном месте, из дома и побрёл по улице, из последних сил напрягая гудящую, словно медный колокол, голову и ноющие онемевшие мышцы, направляясь в ту сторону, где далеко на опушке стоял спасительный мой звездолёт. С удивлением и досадой я обнаружил, что на мне уже не было комбинезона, а шёл я в одном нижнем белье, но я, естественно, и не подумал возвращаться, а шагал с трудом, превозмогая боль и тяжесть во всём теле, вперёд... к светлому и просторному, чистому и опрятному кораблю.
   - Вперёд, вперёд!- твердил я себе.- Только не останавливайся. Меня обогнал какой-то пацан на оглушительно ревущем мотоцикле, и лишь присмотревшись хорошенько ему вослед, я заметил, что вместо глушителя к двигателю его мотоцикла приделан блестящий раструб ручного анализатора, издающий такие громоподобные звуки; длинную лёгкую ручку моего прибора я увидел в руке у шустрого чернявого мальчугана, катившего с её помощью по ухабистой пыльной дороге тонкий железный обруч.
   - Только не останавливайся!- приказал я себе.
   Вверху что-то блеснуло на солнце, ослепив на мгновение меня, и так весьма смутно видевшего окружающие предметы, я не останавливаясь поднял голову и увидел на деревянном шесте над покатой крышей большого бревенчатого дома антенну телеприёмника, очень похожую на левую половину решётки излучателя моего звездолёта.
   - Вперёд, только вперёд,- вновь твердил я себе, решив, что это мне только показалось.
   Улицу передо мной пересёк бородатый мужичок, тащивший упирающегося рябого телёнка привязанной за маленькие рожки верёвкой, смутно напомнившей мне строп моей аварийной катапульты. На обочине дороги рядом с покосившимся полусгнившим частоколом на качелях со светлыми свежеотёсанными опорами и такой же перекладиной качалась вертлявая девчушка, я подошёл к ней, погладил трясущейся рукой смеющуюся белокурую головку ребёнка и будто невзначай мимоходом потрогал также похожие на стропы лямки, на которых было подвешено к перекладине деревянное сиденье...
   Снедаемый неясными, мучительными опасениями, я побрёл, шатаясь, дальше. Над последним по улице домом увидел я блестящую телеантенну, очень похожую на правую половину решётки излучателя... С тяжёлыми, тревожными предчувствиями я вышел из посёлка, прошёл по широкому зелёному лугу, мимо большого пресноводного озера, у берегов заросшего камышом. За полосой камыша стоял по пояс в воде рыбак в моём непромокаемом комбинезоне. Увидев меня, удильщик вскинул в приветствии руку, весело крикнул что-то и поднял из воды проволочный садок с плещущимися в нём белыми рыбинами. Я прошёл мимо, не слушая его.
   Вот и знакомая крутая сопка, а там, за ней, у леса - мой звездолёт, моё спасение... Но что это за дым, извилистой струйкой поднимающийся в небо прямо над тем местом? Впопыхах, не помня себя подбежал я к заветной опушке и увидел пустую оболочку моего корабля, словно скорлупа выеденного яйца, а внутри неё и возле возились какие-то люди. Лобового обтекателя не было и в получившееся отверстие, как в трубу, вытекал тонкой струйкой белый дым. Совершенно убитый, я машинально, словно робот, подошёл ближе, люди заметили меня, один бодро встретил , взял за локоть и провёл, что-то оживлённо объясняя, внутрь некогда великолепного звездолёта. Он был совершенно пуст, и лишь посредине над костром стоял, бурля и клокоча, весь закопчённый топливный бак моего погибшего корабля, от него змеилась медная трубка, пронизывающая бывший кислородный баллон, из обрезанного окончания которой весело капала в алюминиевый бидон знакомая уже мне зловонная отрава. Здесь же я увидел и обтекатель - на нём разложен был костёр.
   Мужики взахлёб, перебивая друг друга, стали объяснять принцип действия этой адской бурлящей машины, а я сел, никого не слушая, на пустую сорокалитровую флягу, обречённо опустил руки и уронил голову на грудь. Один мужик зачерпнул кружкой из бидона, подал мне, вспомнив, как обычно, о здоровье, а мне вспомнились прочитанные где-то стихи: "Выпьем с горя. Где же кружка?" Кружка была у меня в руке, и я выпил, под радостные возгласы присутствующих.
   Праздник снова разгорелся в полную силу...
   Вновь очнулся я в каком-то сыром и тесном помещении с железной дверью в одной стене и маленьким зарешеченным оконцем в другой. Из одежды на мне было лишь грязное нижнее бельё. Здесь же находились, унылые и мрачные, мои деревенские друзья. Некоторое время спустя пришёл человек в зелёной униформе и отвёл меня в светлый и просторный кабинет, где сидело ещё трое мужчин в таких же одноцветных костюмах, они обращались со мной грубо и бесцеремонно, называя самогонщиком и бичом и требуя документы,- их-то у меня как раз и не было, и мне пришлось признаться, что я - пришелец, прибывший на Землю из другой галактики. Я пытался доказать это, демонстрируя знание сокровеннейших тайн, однако и на этот раз не добился толку, а слова мои вызывали только взрывы идиотского смеха всей честной компании. Наконец, вдоволь нахохотавшись, тот, что явно был там главным, распорядился отправить меня в "дурашку". Я не знал, что это такое, и потому опасался самого худшего, как всегда на этой планете, но, как оказалось, тревоги мои были напрасными - эта самая "дурашка" представляла собой медицинское учреждение, где со мной обращались вежливо и корректно, внимательно, без смеха и издевательств, выслушали мои объяснения, одели в больничную куртку и махонистые штаны, вечно спадавшие, потёртые тапочки без задников, отвели в полутёмное просторное отделение, где полно было больных, одетых, как и я, в голубые пижамы, накормили более-менее нормальным обедом, дали выпить две таблетки и показали мою кровать, на которую я тотчас же рухнул и сразу же забылся тяжёлым, тревожным сном.
   Разбудил меня, потрепав за плечо, какой-то безнадёжно заросший пожилой человек, сидевший на соседней койке и затравленно озиравшийся по сторонам, словно боясь чего- или кого-то. На его вопрос я честно ответил, что я инопланетянин, он понимающе кивнул и сказал со вздохом облегчения:
   - Хорошо, что не англичанин,- и представился, протягивая руку:
   - Наполеон.
   - Какой?- не понял я.
   - Бонапарт.
   Я подумал было, что передо мной далёкий потомок знаменитого полководца, но этот "потомочек" вдруг прибавил с самым серьёзным видом:
   - Император Жозефины, муж Франции.
   Я смотрел на него с немым изумлением, он также задумчиво молчал и не заметил, как к нам подошёл ещё один мужик, с перевязанным грязной тряпицей левым глазом. Пришедший, не говоря ни слова, двинул кулаком Наполеона в зубы, повернулся и пошёл прочь, потом остановился, оглянулся и сказал:
   - Это тебе за Аустерлиц!- и удалился с достоинством.
   - Кто это?- спросил я, потрясённый этой дикой сценой.
   - Кутузов,- прошептал Бонапарт.
   - Почему же ты не ответил ему? - недоумевал я.
   - Нельзя,- опасливо оглядываясь и держась рукой за челюсть, бормотал Наполеон,- А то он позовёт Нельсона - тогда мне несдобровать,- с этими словами мой новый приятель удалился, оставив меня сидеть в полнейшей растерянности.
   Я пытался осмыслить всё происходящее вокруг, и у меня уже появились кое-какие смутные догадки по поводу заведения, куда я попал, когда вновь увидел Кутузова, только теперь у него был перевязан тряпкой правый глаз, а совершенно здоровым левым он свысока взирал на окружающих, выискивая, наверно, беднягу Наполеона...
   Тут я понял наконец, что' значит слово "дурашка", и немедля попросился на приём к врачу, которому "сознался", что, дескать, симулировал безумие, называя себя инопланетянином, только ради того, чтобы избежать уголовного наказания, так как на самом деле я самогонщик и бич...
   Я снова оказался в тюрьме, только теперь в другой камере, с незнакомыми людьми. К тому времени у меня вполне созрел план, как сообщить в ГУМС о всём случившемся со мной и о той опасности, кото-рая подстерегает каждого из нас на этой проклятой планете (осуществить свой замысел в психушке я, конечно, не мог, потому и выбрал тюрьму).
   Описанные выше злоключения мои, а также постоянные избиения резиновой дубинкой и практически несъедобная тюремная пища окончательно подорвали моё здоровье, и я, отлично понимая, что выйти на свободу живым мне уже не удастся, решил использовать одного из сокамерников, чтобы передать Управлению свой последний рапорт. Я выбрал одного - Сергея,- хоть сидели в нашей "хате" мужики и умнее, и сообразительнее, однако статьи у них были слишком тяжёлые и ожидали их не менее солидные сроки, у Сергея же дело было плёвое, и он наверняка скоро должен был оказаться на воле,- его я и подготовил к этой ответственной миссии, договорившись, что он, выйдя из тюрьмы, напишет книгу под псевдонимом в виде моего имени, только на здешний манер - Янович (так эта книга скорей привлечёт внимание моих соплеменников, которые прибудут на Землю после меня),и первым же рассказом пустит этот мой доклад. Зная, насколько трудно на этой планете, особенно в этой стране, добиться успеха и признания -даже человеку талантливому!- я многому научил своего " посредника", открыл ему некоторые запретные для землян тайны, чтобы скорей он смог написать и издать свою книгу с предупреждением моим товарищам, дабы не попали они в такое же безвыходное положение, в каком оказался я.
   Я не жду помощи и не надеюсь уже на спасение. Как говорят земляне, моя песенка спета. Но мой долг и святая обязанность -предостеречь соплеменников,- это цель данного рапорта и всей оставшейся моей жизни. А рекомендации мои заключаются в следующем: не стоит искать КИ, так как если даже люди и обнаружат его, воспользоваться им они вряд ли смогут; нужно держаться подальше от этой проклятой планеты и ни в коем случае не контактировать с людьми; необходимо изолировать Землю, установить карантин, санитарный кордон вокруг неё, чтобы люди не проникли вглубь вселенной, на другие планеты, где они могут натворить неописуемых бед; следует считать их, потомков беглых каторжников, и самих заключёнными, применяя к ним и к планете в целом те же строгие правила, средства и меры, какие приняты в межгалактических местах заключения.
   Этим предупреждением заканчиваю своё сообщение, надеясь, что оно, несмотря на все трудности и препоны, дойдёт всё же до Главного Управления Межгалактических Сообщений.
   Ян 0 Вич, пилот 3-й категории.
   Я, автор этой книги, вынужден с горечью признать, что, видимо, несчастный пришелец всё-таки ошибся в выборе посредника, ведь с того, описанного в его докладе времени прошло уже без малого пятнадцать лет. В своё оправдание могу только сказать, что он наверняка недооценил наши, земные трудности в достижении успеха на любом поприще, особенно - в литературе.
   В течение этих полутора десятилетий частенько слышал о "летающих тарелках", посетивших Землю. Бедные инопланетяне! Они не знали, куда летят... И нашим уфологам следовало бы искать следы пришельцев и их самих не в пустыне Калахари и не в горах Тибета, а в наших тюрьмах, психбольницах и "спецприёмниках" для бомжей.

Десять Тысяч

кинорассказ

(данный сюжет основан на реальных событиях и является по сути

документальным повествованием)

   На экране - панорамный вид на крупный зелёный город в погожий летний день. На данном фоне надпись: "Советский Союз, конец 80-х годов"
   Камера медленно спускается с высоты птичьего полёта на тротуар узкой чистой улочки с опрятными трёхэтажными домиками и каштанами вдоль мощёной булыжником проезжей части, по которой катятся бесшумно редкие легковые автомобили.
   У оранжевой стены одного из домов стоит блестящая ярко-зелёная телефонная будка, внутри неё Андрей, брюнет, 17-ти лет, среднего роста, ведёт, судя по скупым резким жестам, трудный разговор со своим невидимым далёким собеседником.
   Чуть поодаль на тротуаре стоят Коля с Мишей, друзья и ровесники Андрея. Они молчат, понимая всю ответственность и важность момента, и даже не смотрят в сторону телефонной будки. Коля с видимым интересом разглядывает дома на той стороне улицы, а Миша с видом отсутствующим провожает взглядом каждую проезжающую мимо машину.
   Все трое одеты однообразно, как братья-близнецы, в кроссовки и джинсовые костюмы. Но с первого взгляда можно определить, что,в отличие от одежды, характер у трёх друзей совершенно разный: Коля-холерик, словно сжатая пружина, не способный и минуты постоять неподвижно; Миша, напротив, меланхолик, всегда понурый и апатичный; Андрей дополняет гамму темпераментов, занимая среднее положение.
   Камера проникает в телефонную будку к самому концу разговора.
   - Нет, папа, ты ошибаешься!- твёрдо заявляет Андрей.- Я не вернусь никогда и ни за что! Ни за какие миллионы...- слушает с минуту молча, причём выражение уверенности на его лице постепенно сменяется растерянностью и замешательством; потом чуть отстраняет трубку, из которой слышны короткие гудки, и держит её в руке, задумчиво глядя на пол под ногами, потрясённый и подавленный только что услышанным, вешает трубку на рычажок, выходит из будки и присоединяется к друзьям.
   Трое парней идут не торопясь по тротуару. Андрей в центре, Коля слева, а Миша справа.
   - Ну, что он сказал?- с присущей ему энергией спрашивает у
   Андрея Коля.
   Миша, в свою очередь, задаёт вопрос понуро и уныло, как всегда:
   - Сильно ругался?
   Андрей в ответ печально вздыхает:
   - Он сказал, что мне цена - от силы десять тысяч...
   - Ого!- смеётся Коля.- Это ж бешеные деньги!
   Миша задумчиво кивает на проезжающий по улице автомобиль:
   - На них можно машину купить...
   Коля дружески хлопает ладонью Андрея по плечу, подбадривает приунывшего товарища:
   - Да ладно, Андрюха, не расстраивайся.
   - Я не расстраиваюсь,- говорит Андрей,- И я больше не Андрюха, -глубоко вздыхает.- Зовите меня теперь - Десять Тысяч.
   Друзья молча идут по тротуару, удаляясь от неподвижной камеры.
   Картинка исчезает, сменяясь титрами на тёмном фоне, и дальше на экране чередуются титры и отдельные фрагменты.
   Эпизод первый: вечереет; городской железнодорожный вокзал; три друга со спортивными сумками входят в вагон, поезд трогается.
   Титры.
   Эпизод второй: поезд едет ночью по лесистой местности.
   Титры.
   Эпизод третий: поезд мчится (на экране слева-направо) на фоне встающего над бескрайней знойной степью огромного солнца.
   Титры.
   Эпизод четвёртый: поезд останавливается у небольшого степного посёлка, где над одноэтажными постройками возвышается пара двухэтажных зданий, труба котельной и водонапорная башня; трое друзей выходят, весело переговариваясь, из вагона, направляются к стоящим чуть поодаль складам; поезд едет дальше.
   Титры.
   Эпизод пятый: ребята работают на товарной станции; два небольших грузовика, загруженные с вагона ящиками с бутылочным вином, въезжают задом в просторный склад, Коля с Мишей разгружают одну машину, вторую - Андрей с Максом, мужчиной лет сорока, гигантского телосложения,- парень составляет ящики на край кузова, Макс носит и складывает их в штабеля (Андрей едва поднимает один ящик, Макс с лёгкостью берёт их по несколько штук сразу).
   Титры.
   Музыка смолкает, титры исчезают, а чёрный фон остаётся.
   В небольшом помещении, вроде кладовой, с прямоугольным оконцем в толстой каменной стене, загорается висящая под самым потолком маленькая лампочка, наполнившая комнату тревожным, словно предвещающим беду, кроваво-красным тусклым светом.
   Включивший свет заведующий складом в сопровождении трёх ребят входит в кладовую.
   - Это, конечно, не гостиница,- говорит он, остановившись посреди комнатёнки и обводя её взглядом,- но переночевать тут можно. А завтра отправитесь дальше утренним поездом. Вот,- указывает на составленные в углу пустые деревянные ящики,- сделайте из ящиков себе лежанки... Если что-нибудь понадобится, обращайтесь к сторожу, его каморка здесь, рядом. Спокойной ночи и спасибо за работу,-пожимает парням на прощание руки и уходит.
   Ребята, кряхтя от усталости, устраивают себе постели из ящиков, застилают их куртками, вместо подушек используя сумки. Коля, вспомнив Макса, обращается к Андрею:
   - Ну и здоровяк этот мужик, твой напарник! Такого громилу я ещё не встречал... Кто он такой?
   - Не знаю,- отвечает устало Андрей,- не до разговоров было. Вконец измученный Миша полностью с ним согласен:
   - Это уж точно.
   Ложатся спать, Андрей, чья лежанка ближе к выключателю, тушит свет.
   Слышно, как какая-то развесёлая мужская компания приблизилась по коридору и вошла в комнату неподалёку, оттуда доносятся слегка приглушённые крики и смех.
   - Кто это там радуется?- со стоном спрашивает Миша.
   - Это, Мишутка, грузчики,- весело отвечает Коля.- Разгрузили вагоны, теперь "загружаются" сами... Спокойной ночи, Миша. Спокойной ночи, Десять Тысяч.
   - Да уж,- вздыхает Андрей,- ночь обещает быть очень спокойной... Где там сторож? Разогнал бы эту шайку, что ли...
   - Э, нет!- возражает со смехом Коля.- Не для того он собирал её, чтоб разгонять.
   Пьяный шум не даёт им уснуть.
   - Чем бы уши заткнуть?- кряхтит Миша.
   Андрей встаёт, включает свет, разрывает свой носовой платок на три части, одну бросает Мише, тот рвёт её и затыкает уши кусочками материи, шум при этом снижается примерно на треть; ту же операцию проделывает и Коля со своей частью Андреева платка, и исчезает следующая треть посторонних звуков; когда же уши затыкает Андрей, становится совершенно тихо. Андрей выключает свет, ребята удовлетворённо укладываются на своих постелях и засыпают.
   Полная луна, вдруг выглянув из-за туч, отпечатала на полу белый прямоугольник окна.
   Проходит некоторое время, что визуально выражается в смещении лунного пятна на полу, после чего дверь внезапно распахивается, в комнату врываются один за другим двое мужчин, дерутся между собой, слышны звуки борьбы, звон бьющегося стекла; один громко вскрикивает и падает на пол, второй убегает. Ребята вскакивают с лежанок, Андрей включает свет, и видят они лежащего неподвижно ничком посреди комнаты человека, вокруг него на полу - бутылочные осколки, кровь. Парни в испуге хватают свои вещи, выскакивают из комнаты и бегут по тёмному длинному крылу Г-образного коридора в сторону освещённой "полки". Андрей чуть замешкался в кладовой и бежит последним, слегка отставая от друзей. Вдруг из темноты сбоку возникает рука Макса, хватает Андрея за шиворот и втаскивает в тёмную нишу в стене; Миша с Колей тут же наталкиваются на бегущих им навстречу из освещённого крыла милиционеров, те задерживают двух парней, надевают им наручники и уводят.
   Андрей порывается идти к своим товарищам, но Макс по-прежнему держит его за шиворот, глядя вослед ушедшим стражам порядка.
   - Пусти!- едва не кричит Андрей, вырываясь.
   - Ты им уже не поможешь,- увещевает его Макс.
   - Пусти, говорю!- повторяет Андрей.
   Макс отпускает и смотрит на него с удивлением.
   - Ты что, оглох?- спрашивает.
   Вдруг поняв, в чём дело, Андрей угрюмо выковыривает тряпочки из ушей, спрашивает виновато: - Что ты сказал?
   - Я говорю,- терпеливо повторяет Макс,- что ты им уже не помо-жешь.
   - Ну и что?- негодует Андрей,- Не могу же я их бросить!
   - И будешь сидеть вместе с ними на нарах?- спрашивает безразлично Макс.- Ну что ж, иди...
   Андрей колеблется. В дальнем крыле коридора вновь слышны приближающиеся шаги милиционеров, их весёлый разговор по-казахски. Андрей испуганно оглядывается в поисках убежища, Макс открывает дверь в нише:
   - Сюда.
   Андрей не раздумывая бросается в темноту, Макс следует за ним. Они бегут по узкому тёмному коридору, выходят осторожно на улицу и видят, как совершенно растерянных Мишу и Колю вместе с пьяными грузчиками вталкивают в милицейский фургон.
   - Что делать?- неизвестно у кого спрашивает Андрей, чуть не плача от собственного бессилия.
   - А что там случилось?- интересуется Макс.
   - Да какие-то мужики ворвались к нам... один другого убил... мы побежали...
   - Убийство - дело серьёзное,- говорит Макс, поворачиваясь.-Надо уходить, пока не поздно.
   Андрей кивает в сторону "воронка":
   - А как же они?
   - Им уже не поможешь,- в очередной раз повторяет Макс.
   - Я не могу уйти без них,- повторяет и Андрей, правда, на этот раз уже не так твёрдо.
   - Тогда будешь сидеть вместе с ними,- бросает Макс через плечо, направляясь в переулок.
   - Но за что?!- потрясённо восклицает Андрей, понуро следуя за Максом.
   - Вы убили человека и хотели убежать...
   - Никого мы не убивали!- возмущается Андрей, останавливаясь и гневно глядя на Макса.
   Макс тоже останавливается.
   - Ну и что?- равнодушно спрашивает он.- У них есть труп, есть верные подозреваемые, а свидетелей нет. Ты ошибаешься, если думаешь, что вам поверят на слово. Никто и слушать вас не станет, а поверят скорей этим пьяницам, тем более что они местные,- Макс идёт дальше.- В этом деле мне можешь верить, я восемь лет провёл за решёткой и тамошние порядки хорошо знаю.
   Андрей нехотя идёт за ним.
   - Что же делать?- вновь спрашивает он, понуро опустив голову.
   - Сейчас нужно уходить отсюда,- терпеливо, словно ученику, объясняет Макс,- Они узнают, что вас было трое, и будут искать тебя, а в этом посёлке спрятаться негде.
   Андрей плетётся за Максом по узкому переулку.
   - Вместе пойдём?- спрашивает он.
   - Да,- отвечает Макс, не оборачиваясь.- Меня тоже будут искать.
   - Ты не здешний?
   - Нет. Ехал на поезде... деньги кончились... решил заработать...
   - Мы тоже,- виновато вздыхает Андрей,- Нам бы хватило денег до конца, если б я не потратился на этот дурацкий "спринт"... Мужик какой-то продавал лотерейные билеты, ну, я хотел выиграть кучу денег, а спустил последние...
   - Далеко ехали?
   - На юг, в горы. Там Лёша, Колин брат, работает инструктором на лыжной базе. Обещал и нас устроить,- вздыхает Андрей и добавляет мечтательно:- В горах...
   - Что, дома нечем было заняться? Андрей даже поёжился от такого вопроса.
   - Не напоминай мне, пожалуйста, про дом,- просит он.- Я убежал оттуда... Эти вечные проблемы, постоянная нервотрепка, родители, сующиеся всюду со своими дурацкими советами... Знаешь, как всё это надоедает...
   - Не знаю,- холодное спокойствие Макса контрастирует с горячностью Андрея.
   - У тебя нет родителей?- искренне, как чему-то из ряда вон выходящему, удивляется Андрей.
   Макс отрицательно качает головой:
   - Мать бросила меня, когда я только родился. Я вырос в детском доме.
   После недолгой паузы Андрей на ходу оглядывается назад.
   - Сами виноваты!- произносит он резко, словно обращаясь к арестованным друзьям, и поясняет Максу:- Я ведь их предупреждал, не стоило им брать меня с собой.
   - Почему?
   - Со мной вечно случаются всякие неприятные истории, мне ужасно не везёт. Они и сами прекрасно это знают, сколько раз уже попадали со мной в разные переделки... Вот и сегодня снова.
   - По-моему, сегодня им не повезло, а не тебе.
   - Всё равно. Если бы не я, ничего б подобного не случилось... Что теперь делать?- в очередной раз задаёт Андрей этот вопрос, оглядываясь назад.- Может, стоит попозже вернуться сюда?
   - Не стоит,- возражает Макс.- Если их посадят, тебе здесь лучше не показываться. А если отпустят, ты их тут уже не найдёшь. Едь дальше один... В горы.
   - Нет! Что ты,- вскрикивает парень.- Один я никак не могу... Что я скажу Лёше?
   - Ну,- пожимает плечами Макс.- Тогда возвращайся домой.
   - Нет!- ещё порывистей восклицает Андрей.- Ни в коем случае!
   Я отцу так и сказал...
   - Что же будешь делать?- спрашивает Макс.
   - Не знаю. Что-нибудь придумаю,- задумчиво отвечает Андрей и вдруг спохватывается:- Да, мы ведь ещё не знакомы...
   макс останавливается, подаёт ему руку:
   - Максим. Можешь звать просто - Макс.
   - Андрей,- говорит парень, пожимая массивную руку Макса.-Можешь звать меня - Десять Тысяч.
   - Почему?- спрашивает Макс, шагая дальше.
   - А, долгая история,- машет рукой Андрей и, решив переменить тему, спрашивает:- За что ты сидел?
   Макс отвечает просто:
   - Ни за что.
   - А всё-таки,- настаивает Андрей.
   - Возвращался ночью со свадьбы сослуживца, услышал крики о помощи. Подбежал, увидел: четверо негодяев пристают к девушке... Начал успокаивать их, но тут подоспела милиция и всех нас забрали. Позже, в участке выяснили, что эти подонки - сынки больших начальников, и всю вину свалили на меня. "Вышло" так, что четыре порядочных, воспитанных парня провожали домой подругу - тоже приличную девушку,- и на них напал пьяный спецназовец. Одному сломал челюсть, другому ключицу, третьему пару рёбер, девушку хотел изнасиловать, но ему помешала приехавшая вовремя милиция...
   - И ты в самом деле столько всего наломал?- изумляется Андрей и, когда Макс утвердительно кивает, смеётся:- Неплохо же ты их "успокоил"!- и тут же спрашивает возмущённо:- А как же девушка? Неужели она не сказала правду?
   - Видимо, ей хорошо заплатили,- спокойно предполагает Макс.-Или запугали.
   - Ты потом отомстил им?- порывисто спрашивает Андрей. Макс безразлично пожимает плечами:
   - Зачем?
   - Ну, я бы этого так не оставил,- твёрдо заявляет парень и после минутного раздумья спрашивает с любопытстввом :- Ты в спецназе служил? (Макс кивает в ответ.) В каком звании?
   - Лейтенант.
   Выходят из посёлка на шоссе, идут по обочине, Андрей чуть отстаёт от Макса, всё думает о его рассказе.
   - Да, ты прав,- наконец нарушает он молчание.- С нашей милицией лучше не связываться... А я, знаешь, всю жизнь сидел дома, под родительской опекой (я у них один). Всё время терпел, обращался с ними вежливо и уважительно, а сам только и мечтал о том времени, когда окончу школу, стану наконец самостоятельным и буду сам распоряжаться своей жизнью... Да куда там! Всё получилось как раз наоборот: после выпускных экзаменов главные мои мучения только начались. Вот я и не выдержал, убежал. "Старики" у меня богатые, но мне их денег не нужно, в последнее время я ни копейки у них не взял - из принципа! Я взрослый человек и сам могу заработать себе на пропитание. Мне много не надо. Не хочу только, чтобы мне всю жизнь кто-то указывал: поступай в этот институт, устраивайся на эту работу, женись на этой девушке...
   - Родители, наверно, любят тебя,- предположил Макс.
   - В этом-то вся беда,- с грустью соглашается Андрей, достаёт из кармана пачку "galaxy", предлагает сигарету Максу, тот молча качает головой, Андрей закуривает, с наслаждением затягивается и произносит мечтательно, глядя в звёздное небо:- Эх, горы...- потом спохватывается и оправдывается:- Знаешь, люблю помечтать...- вновь погружается в свои мысли, спотыкается на кочке, едва не падает, затем пристраивается за Максом и идёт по его следам, куря, мечтая, любуясь полной луной.
   Наступило утро. Жарко. Два беглеца по-прежнему идут по обочине трассы, (Андрей устал и хочет пить, чего не скажешь о Максе. Все машины проезжают мимо, не останавливаясь.
   - Ну вот,- говорит Андрей, провожая взглядом очередной промчавшийся мимо автомобиль,- и тебе со мной не везёт.
   - Скорей наоборот,- возражает Макс и кивает в сторону удаляющейся машины:- Они боятся.
   - Да, пожалуй, ты прав,- весело соглашается Андрей, окидывая взглядом массивную фигуру Макса.- Я бы тоже не рискнул остановиться возле такого здоровяка в голой степи,- довольный таким выводом, закуривает, спрашивает мечтательно:- Бывал когда-нибудь в горах? (Макс отрицательно качает головой.) Эх, там такие ручьи чистые, и вода в них холодная, вкусная...- идёт, мечтая, глядя вверх, не замечает, как выходит на проезжую часть; промчавшаяся мимо машина сигналит, он спохватывается, отходит в сторону.
   Макс останавливается, оборачиваясь.
   - Тебе плохо?- спрашивает обеспокоенно.
   - Нет,- машет рукой Андрей,- пока... ( Идут дальше.) Просто задумался. Я, когда мечтаю, становлюсь похож на токующего глухаря, полностью отключаюсь, ничего вокруг не вижу и не слышу. Это -моя слабость... Я, правда, тоже не бывал в горах, но Коля много рассказывал...- и после короткой паузы, смеясь, обращается к Максу:- Вспомнил одну историю с попутчиками. Хочешь, расскажу? Ну, тогда слушай.
   Жили-были, значит, в одной деревеньке старик со старухой. Дед умер первым, и бабка наняла в колхозе небольшой грузовик, поехала в город, чтобы купить там гроб для покойного супруга. Ну, взяли они с шофёром в городе гроб, погрузили его на кузов и поехали домой. По дороге взяли попутчика, молодого парня, он влез на кузов. Потом ещё долго ехали, начался дождь, и некоторое время спустя подобрали в лесу ещё двух попутчиц - пожилых промокших женщин с большими корзинами, полными лесных ягод, они также взобрались на кузов. И ещё долго ехали, дождь перестал... А когда прибыли на место, оказалось, что в кузове был всего один пассажир-парень, который ничего не знал ни о каких женщинах... Представляешь удивление шофёра! Ведь он лично помог тем женщинам влезть на машину, сам подал им корзины, после чего ни разу не остановил машину, ехал на высокой скорости... Получались чудеса какие-то. Но потом всё выяснилось. Оказывается, когда начался дождь, тот парень, чтобы не промокнуть на открытом кузове, лёг в пустой гроб и накрылся крышкой, а потом и уснул там, проспал долго и не слышал, как сели женщины, а они, взобравшись на кузов, стояли на том же месте, у заднего борта, с опаской поглядывая на такой страшный груз, они, видимо, подумали, что это покойника везут в гробу. Потом парень проснулся и решил проверить, не кончился ли на улице дождь - и, приоткрыв слегка крышку гроба, высунул наружу ладонь, этак перебирая пальцами... Вообрази, как испугались бедные женщины, увидевшие своими глазами воскрешение мертвеца! Схватили свои корзи-ны и на полном ходу спрыгнули с машины. И самое интересное - как узнали позже - бедняжки не только не ушиблись сами, но даже не рассыпали ягод,- Андрей, смеясь, смотрит на серьёзного Макса, серьёзнеет и сам.- Что, не смешной случай?
   - Очень смешной,- отвечает Макс.
   - Почему же ты не смеёшься?- недоумевает Андрей.
   - Я никогда не смеюсь.
   - Как?- удивляется Андрей,- Неужели никогда в жизни не смеялся? (Макс отрицательно качает головой.) И даже не улыбался?
   - Не было повода,- равнодушно отвечает Макс.
   Дальше идут молча, даже не "голосуя". Возле них останавливается небольшой грузовик-фургон, в его кабине двое - за рулём Кнут и на месте пассажира Рекс. Рекс - низкорослый, болтливый брюнет, Кнут, наоборот, длинный, молчаливый и белобрысый, обоим лет 20-25.
   - Во!- приободряется Андрей.- Нашлись-таки добрые люди. Рекс выходит из машины.
   - Далеко направляетесь?- обращается он к путникам, бегающими свиными глазками изучая их.
   - Да нам бы только до города добраться,- говорит Андрей.-Подвезёте?
   - Конечно! Запросто,- тараторит Рекс, открывая дверь фургона.-Тут до города километров тридцать по трассе, мы вас мигом доставим.
   Макс и Андрей влезают в железный фургон, садятся на лавочки вдоль бортов, Рекс запирает за ними дверь на засов. Машина трогается, и тут Андрей замечает в темноте фургона избитого пожилого бродягу, лежащего в углу на куче какого-то тряпья.
   - Что с вами?- спрашивает Андрей бродягу. Тот едко усмехается:
   - Не "с вами", а "с нами"... Есть курить?- пересаживается поближе, берёт у парня сигарету, прикуривает от его зажигалки и с удовольствием затягивается.- Знаешь, куда ты попал? Это,- тычет пальцем в сторону кабины,- "камышатники", бандиты. Они воруют людей, обычно бродяг, вроде меня, увозят в свой концлагерь в степи и заставляют там работать на себя. Старая история...
   Андрей вопросительно смотрит на Макса:
   - Но мы ведь не бродяги...
   Бродяга усмехается сквозь сигаретный дым наивности Андрея. Макс невозмутим.
   В тревожном молчаливом ожидании проходит некоторое время, и скоро пленники чувствуют, как машина сворачивает, съезжает с трассы и дальше едет по неровной грунтовой дороге. Андрей понимает, что надеяться уже не на что, и, обречённо опустив голову, говорит Максу:
   - Надо было тебе идти одному.
   Фургон мчится с сопки на сопку, за ним тянется плотный пыльный шлейф. Дорога пролегает по безлюдной степи. Стадо сайгаков, мирно пасущееся вблизи дороги, при появлении машины дружно и стремительно уносится прочь; толстые рыжие сурки прячутся в норы; степной орёл, сидящий на полуразрушенной древней мазарке (казахской надгробной каменной постройке), смотрит гордо и свысока.
   Наконец сидящие в фургоне невольники чувствуют, как машина сбавляет скорость, разворачивается и останавливается.
   - Вылазь!- кричит Рекс, открывая дверь.- Приехали.
   Пленники, жмурясь от яркого солнечного света, спрыгивают на землю, осматриваются.
   Лагерь, куда их привезли, обнесён высоким сплошным дощатым забором; слева - длинный деревянный барак; справа - два каменных одноэтажных дома, клетки с собаками; в центре - высокий длинный деревянный стол, возле него дымит под навесом армейская полевая кухня.
   У машины полукругом выстроились "камышатники": Рекс, Боксёр, Студент и Кнут (молодые люди, вооружённые пистолетами и резиновыми дубинками), между вторым и третьим стоит главарь - опрятно одетый средних лет мужчина, крепкого телосложения.
   Рекс обращается к главарю, указывая на Макса:
   - Гляди, босс, какого работника мы привезли! За него нам полагается премия, так ведь? Этот громила за троих работать будет, так что и плати за него в тройном размере...
   - Правда, босс,- смеётся боксёр, накачанный коротыш, который никогда не надевает рубаху, дабы все видели его мускулы,- заплати за него тройную цену... А за этих доходяг,- указывает пальцем на Андрея и бродягу,- вообще ничего не давай, они не стоят и надкусанной копейки.
   "Камышатники" смеются, главарь серьёзно, изучающе смотрит на Макса. Тут в разговор вступает Студент, худосочный недоучка-книголюб.
   - Слышь, Боксёр,- едко обращается он к своему заклятому врагу, кивая в сторону Макса,- не желаешь сразиться с этим "лосем"?
   Боксёр молчит в замешательстве, "камышатники" смеются.
   - Ладно, Эдик,- говорит Рексу главарь, доставая из кармана бумажник,- получай премию, заслужил...- и обращается к остальным:-Посмеялись-и будет! Теперь за работу.
   Бандиты обыскивают пленников, забирая всё, что у них было, и Кнут гонит их к озеру, густо заросшему камышом; там работает человек сорок рабов, они выносят из мелкой воды на берег заранее скошенный камыш и связывают его в маты. Вновь прибывшие рабы сразу же включаются в работу; Кнут возвращается в лагерь. Двое "камышатников", Доктор и Маэстро, сидя в открытом "уазике" на берегу озера, сонно наблюдают за рабами.
   Доктор, услышав громкий кашель, вдруг оживляется, выходит из машины и с пистолетом в руке подходит к пожилому истощённому рабу.
   - Эй, "тубик"'- кричит он издалека.- Ты что, припёрся сюда заразу разносить?
   - Я не туберкулёзный,- испуганно оправдывается тот.- Я не больной, я здоровый... Это не я кашлял.
   - Правда, не ты?- разыгрывает удивление Доктор.- Ну, тогда извини... И всё-таки вид у тебя какой-то нездоровый,- продолжает он дружелюбно, подходя вплотную к рабу,- Может быть, слегка простудился, стоя в воде? Давай-ка посмотрим твоё горло. Я ведь доктор. А ты не знал? Ну-ка открой рот. Шире, шире, вот так,- подносит пистолет к лицу раба, словно врач - ложечку.- Высунь язык. Так, так... Теперь скажи "а", громче, громче...- стреляет рабу в рот, молча подходит к машине, берёт из неё лопату, возвращается к озеру, подходит к другому рабу, подаёт ему лопату и указывает на труп, лежащий в обагрённой кровью воде:- Оттащи подальше и закопай поглубже.
   Позже к машине подходит пьяный Рекс с бутылкой водки в руке, хвастливо обращается к сидящим в "уазике" дружкам, указывая на Макса:
   - Видали, кого я привёз! Каково, а!- подаёт бутылку Маэстро:-Нате, выпейте, а то скучаете вы тут.- замечает раба, закапывающего труп.- А что этот бич там делает? Клад ищет?
   - Нет, наоборот, закапывает,- Маэстро, смеясь, кивает на Доктора:- Лёха одного "тубика" шлёпнул. Он ведь у нас доктор, санитар природы,- наливает водку в стакан, подаёт Доктору.
   - Ну вы даёте!- возмущается Рекс,- Хороните бича, как человека какого-нибудь... А собачки голодные сидят!
   - Стоит ли кормить наших помощников всякой заразной падалью, когда кругом полно свежатинки, - Доктор, выпив и закурив, с пистолетом в руке подходит к рабу, почти закончившему могилу.- Управился? Молодец!- хлопает его ладонью по плечу.- А теперь помолись за усопшего товарища. Знаешь какую-нибудь молитву? (Раб в страхе неопределённо пожимает плечами.) Ну, тогда вставай на колени и читай.
   Раб опускается на колени, склоняется над незаконченной могилой, неслышно шепчет что-то, дрожа от страха. Доктор, стоя сзади, медленно поднимает руку с пистолетом, не целясь стреляет рабу в затылок и возвращается к машине.
   - Забирай свежанину,- говорит он Рексу.
   Бандиты допивают водку, Маэстро берёт из машины гармонь, садится на землю и поёт развесёлую "блатную" песню. Доктор с Рексом подгоняют машину к трупу раба, привязывают его верёвкой за ногу к бамперу и уезжают в лагерь.
   Рабы трудятся под песенку Маэстро.
   Вечером "камышатники" гонят рабов в лагерь. Там невольники по очереди подходят к полевой кухне, берут из двух бачков алюминиевые миску и ложку, получают от повара (привилегированного раба) черпак баланды и кусок хлеба, отходят к столу, едят стоя, потом, ополоснув посуду в чане с водой, складывают её назад, в бачки. Отужинав таким образом, рабы толпой заходят в барак, Доктор с Маэстро закрывают за ними ворота на замок, выпускают собак из клеток.
   Вдоль стен в бараке разложены камышовые маты - вместо постелей; электрического освещения здесь нет, свет заходящего солнца проникает сквозь щели в стенах и крыше. В одном углу у входа стоит алюминиевый чан с питьевой водой, в другом устроен туалет.
   Обессиленные рабы разбредаются по бараку, укладываются на камыш. К Максу подходит коренастый, лет сорока пяти мужчина, никогда, кажется, не теряющий присутствие духа.
   - Здорово, Волк!- приветствует он Макса.
   - Привет, Пират,- невозмутимо отвечает Макс, пожимая его руку.
   - Пошли сюда, здесь наше место,- Пират направляется в угол барака, дальний от туалета, Макс идёт следом, и полуживой от усталости Андрей плетётся за ними.
   Они подходят к понурому немолодому мужчине, сидящему на камыше в углу.
   - Во, Кот,- обращается к нему Пират,- это Волк, я тебе о нём рассказывал.- Знакомься,- кивает он Максу,- это Кот.
   Макс пожимает руку Коту.
   - Андрей,- кивает он на парня, и все устало укладываются на камыш: крайний Кот, потом Пират, Макс и Андрей, а дальше остальные рабы.
   - Погоняло есть?- спрашивает у Андрея Пират.
   - А что это такое?- не понимает Андрей.
   - Кличка.
   - Есть,- кивает парень.- Десять Тысяч.
   - Что это значит?
   - Моя цена.
   - Ого!- усмехается Пират,- Неплохо! И кто её установил?
   - Отец.
   - Он что у тебя, миллионер, что ли?
   - Да,- невозмутимо отвечает Андрей.
   - Ну и ну!- смеётся Пират.- Чего здесь только ни услышишь... Один,- кивает на молодого раба, лежащего рядом с Андреем,- кладо-искатель. Другой - сын миллионера. Если хорошо поискать, можно и Наполеона найти... Слушай, Волк,- обращается он к Максу,- как тебя угораздило попасть сюда?
   - Случайно... А ты?
   - А что я...- с грустной улыбкой говорит Пират,- Я ж бродяга по жизни. Менты загребли и продали этим гадам.
   - С каких это пор ты стал бродягой?- спрашивает Макс,- Ты ведь, кажется, был женат.
   - Да, был,- вздыхает Пират,- Помнишь, как говорил Витек Синий: у всех женщин порок зрения - один глаз смотрит на тебя, а второй заглядывает тебе в карман...
   Некоторое время лежат молча. Во дворе играет гармонь Маэстро, шумят пьяные "камышатники", лают собаки.
   - Отсюда можно убежать,- спрашивает Андрей.
   - Можно,- говорит Пират.- Но не советую. Эти гады всех находят-и тогда им никто не завидует... Недавно вот, позавчера, что ли, тоже один убежал. Это он уже долго бегает, рекордсмен, обычно попадаются быстрее... Ладно, Наполеоны, спать будем...
   Глухая ночь. Сквозь щели в крыше светит луна. Андрею не спится.
   - Макс, ты спишь?- тихо спрашивает он.
   - Да,- отвечает Макс, не открывая глаза.
   - Какие ужасы здесь творятся!- шепчет Андрей, задумчиво глядя вверх.- Никогда б не подумал, что такое возможно. Кошмарный сон какой-то... Сможем мы когда-нибудь выбраться отсюда?
   - Не знаю.
   - Ведь нас тоже могут убить!- потрясённо восклицает парень.- И зачем я попёрся куда-то? Не сиделось мне дома...- и после короткой паузы спрашивает:- Почему тебя Волком зовут?
   - Это зоновская кличка.
   - Погоняло?
   - Да... После суда они решили покончить со мной окончательно и отправили не в специальную колонию, где отбывают срок бывшие сотрудники милиции и спецслужб, а в обычную "зону", к простым зекам - для них я был ментом, и они просто обязаны были убить меня. Правда, у них это никак не получалось. Они даже пытались зарезать меня ночью, но сплю я очень чутко и слышу малейший шорох...
   - Так ты на самом деле спал только что, когда я тебя спросил? -удивлённо перебивает его Андрей.
   Макс кивает в ответ и продолжает:
   - После нескольких "костоломок" я попал в другую "зону", со строгим режимом. Там и зеки были серьёзные, они просто не обращали на меня внимания, и жил я спокойно. Зеки в колониях объединяются обычно в небольшие компании - "семейки", по три-четыре человека, и живут как братья, у них всё общее - продукты, сигареты, чай, друзья и враги. Тех же, кто живёт один, без "семейки", называют "волками". Я был "волком", и это стало моим прозвищем. Мужики в "зоне" уважали меня, но я не искал компании, привык жить один... Так спокойнее.
   - Да, спокойнее,- виновато вздыхает Андрей и кивает на спящих Пирата и Кота:- Теперь у нас получилась "семейка"?
   - Вроде.
   - Это хорошо,- говорит Андрей, поворачивается на бок и засыпает.
   Рано утром "камышатники" будят невольников и выгоняют из барака, подгоняя резиновыми дубинками. Пока рабы завтракают, Доктор ходит вдоль стола с тяжёлой деревянной битой в руках.
   - Больные есть?- смеясь, кричит он, прислушивается, рабы молча едят.- Что, все здоровы? А то у меня хорошее лекарство есть,-демонстративно поднимает биту, на ней написано "анальгин",- "анальгин" называется... Никто не желает испробовать? Может, "аспирина" принести?- смеётся вместе с другими бандитами,- Или "пенициллина"? - внезапно посерьёзнев, кричит:- Эй, ты!- подходит к одному рабу.-Я тебе говорю! Ты что, оглох?- оттаскивает его от стола.- Ты чем не доволен?
   - Я н-ничего,- испуганно отвечает тот.- Я всем доволен.
   - Видали?- усмехается Доктор, обращаясь к дружкам.- Он всем доволен! Счастливый...- и стерев с физиономии ухмылку, говорит со злостью:- А почему ж ты на меня так посмотрел?
   - Как?
   - Как - это я тебя спрашиваю! Мне показалось, что ты меня не уважаешь.
   - Уважаю, уважаю...- торопится оправдаться раб, но Доктор прерывает его:
   - Правда? Ну, сейчас ты станешь ещё больше уважать меня,-с силой бьёт раба битой по голове, тот падает на колени.- Ну как, помогает "анальгин"?
   К Доктору подходит Рекс, они вдвоём тащат слабо сопротивляюще-гося раба, вталкивают его в клетку с собаками, которые тут же набрасываются на жертву.
   - Когда бедняга смолкает, растерзанный собаками, Доктор обращается к рабам:
   - Ну, кто ещё желает испробовать моих "лекарств"? То-то же!-и добавляет зло:- И нечего пялиться, а то глазёнки повыкалываю!
   Днём к озеру приезжают два трактора с тележками и "уазик"; за рулём машины Маэстро, в тракторах - Кнут и Студент. Рабы загружают в тележки готовые маты. Макс замечает, как один раб (тот пожилой бродяга, привезённый вместе с ними) прячется среди матов в тележке. Пират тоже видит это.
   - Дурак!- сквозь зубы говорит он и на вопросительный взгляд Макса кивает:- Увидишь...
   Когда все маты загружены, рабы продолжают работу в озере, а Кнут со Студентом влезают на тележки и протыкают маты, как миноискателями, длинными острыми стальными прутами. Макс и Пират искоса наблюдают за ними. Студент натыкается на спрятавшегося раба, который вскрикивает от боли.
   - Эврика!- кричит радостно Студент.- Нашёл!
   Все смотрят, как он, смеясь и кривляясь, колит раз за разом, слышны приглушённые крики бродяги; "камышатники" смеются, рабы молчат.
   Когда бродяга смолкает, Студент с тележки обращается к рабам:
   - Что, плохо вам тут живётся, на дармовых харчах? Бежать изво-лите? Что ж, бегите... Только знайте, сволочи, что от нас далеко не убежишь! И ту мразь, которая удрала недавно, мы всё равно поймаем. Никуда он не денется, будет наш!- и кричит Максу с Пиратом:-Эй вы, двое, откапывайте своего кореша!
   Они сбрасывают маты на землю и видят мёртвого раба, всего исколотого, в крови, лежащего в мучительно изломанной позе.
   Вечером, когда рабы входят в барак, один молодой, весь в наколках раб останавливает Андрея.
   - Клёвый у тебя куртячок,- с ехидцей говорит он, пальцами теребя материю.- Мне в самый раз будет... Ну-ка сымай!- Андрей молча с удивлением смотрит на наглеца, а тот бьёт его кулаком несильно в живот:- Ты что, не понял?
   Макс подходит к ним и оплеухой отбрасывает нахала, тот падает на землю, встаёт, отряхиваясь, и, не решаясь напасть на Макса, отходит, зло шепча угрозы в его адрес.
   Рабы ложатся спать.
   - Спасибо,- говорит Максу Андрей.- Ты - настоящий друг. Сколько раз уже спасал меня... И я этого никогда не забуду! Знаешь, я здесь многое понял. Раньше я глупо жил, бесцельно. Теперь всё будет иначе. Только бы выбраться отсюда... попасть домой.
   Ночью, когда все спят, тот наглый раб встаёт и крадётся к Максу с остро заточенным куском толстой стальной проволоки в руке. Осторожно, стараясь не шуршать камышом, опускается на колени и наклоняется над спящим на спине Максом, Макс левой рукой перехватывает занесённую над ним руку, раб наваливается всем телом, Макс правой ладонью бьёт его по уху, тот падает без чувств между Максом и Андреем, Андрей во сне ворочается, отодвигаясь. Макс прячет "заточку" под матом в изголовье.
   Проснувшись утром, Андрей видит лежащего рядом вчерашнего своего обидчика.
   - Что,- спрашивает он Макса,- наша "семейка" пополнилась? Макс отрицательно качает головой:
   - Он заблудился.
   Камышатники кричат, поднимая рабов, встаёт и наш наглец, шатаясь и очумело глядя по сторонам.
   В этот день рабов у озера охраняют Боксёр и Кнут, прозванный так за привычку носить с собой стек.
   Боксёр подзывает к себе молодого раба:
   - Эй, ты! Иди-ка сюда, биться будем,- разминается, кряхтя.-Условие ты знаешь: если победишь - пойдёшь отсюда на волю, если проиграешь - умрёшь,- резко бьёт его по лицу, раб падает и даже не пытается встать, Боксёр ногами забивает его до смерти.- Слабак попался,- говорит он разочарованно, привязывает труп к машине и уволакивает в лагерь.
   Кнут сидит на земле со скучающим видом, закуривает сигарету, потом вдруг резко кричит, привлекая внимание рабов, и щелчком бросает им дымящуюся сигарету. Она падает неподалёку от Пирата, к ней бросается другой раб, но Пират бьёт его кулаком по носу, отбрасывая назад, Кнут громко смеётся, наблюдая эту сцену. Других желающих покурить нахаляву не находится, и Пират спокойно поднимает сигарету, жадно затягивается, подходя к своим друзьям, протягивает её Максу (он отказывается, молча качая головой), потом Андрею. Парень берёт сигарету, глубоко затягивается, тут же начинает кашлять и передаёт её Коту.
   - Если уж куришь,- наставительно говорит Макс надрывно кашляющему Андрею,- так кури хорошие сигареты, а не что попало.
   - Всё!- обещает, задыхаясь, Андрей.- Больше не курю!
   Вечером в бараке тот раб, которого днём ударил Пират, набрасывается на него, но Пират легко уворачивается от удара и бьёт противника кулаком в лоб с такой силой, что тот падает на землю замертво. Пират молча идёт на своё место по вмиг притихшему бараку.
   Утром, во время завтрака, двое рабов оттаскивают труп к клеткам, и Рекс рубит его топором на куски, скармливая собакам.
   Кнут подходит к Пирату.
   - Это ты его "завалил"?- спрашивает.
   - Нет,- хладнокровно отвечает Пират. Его спокойствие раздражает Кнута.
   - Неужели?- с ехидцей спрашивает он.- А я так просто уверен, что ты... И я тебе докажу это,- и громко обращается к рабам:-Эй, кто выступит свидетелем в нашем "процессе", получит пачку сигарет,- достаёт её из кармана и поднимает вверх,- почти целую... Итак, кто его убил?
   Один пожилой раб, стоявший рядом, поспешно выступает вперёд, указывая пальцем на Пирата:
   - Он.
   Кнут бросает ему сигареты, раб падает на колени, ловя пачку, и, по-прежнему стоя на коленях, подобострастно обращается к Кнуту:
   - Огонька бы...
   Кнут царским жестом бросает ему и зажигалку, отводит Пирата в сторону, надевает наручники.
   - Ты что,- говорит он,- решил, что тебе дозволено советских трудящихся убивать? Кем ты себя возомнил? Тигром? На самом деле ты - баран! И я тебе докажу это...
   Рабов гонят к озеру. Кнут толкает Пирата к кухне.
   - Гляди,- обращается он к повару,- какого жирного барана я пригнал! Сегодня у наших работяг будет королевский ужин.
   Они вдвоём валят Пирата на землю, связывают ноги верёвкой и подвешивают на балке под навесом. Кнут номом перерезает Пирату горло, как барану, Пират сгибает в коленях ноги, хрипя перерезанным горлом, кровь толстой струёй бьёт по пыльной земле.
   Вечером, когда повар раздаёт баланду, Кнут смеётся:
   - Сегодня праздничный ужин - суп с бараниной! Кушайте на здоровье, подходите за добавкой...
   "Камышатники" смеются, рабы едят. Кот, Макс и Андрей стоят молча, не притрагиваясь к пище, печально глядя на свои миски с плавающими в баланде кусками мяса. Андрей замечает, что и его сосед по бараку, которого Пират назвал кладоискателем, тоже не ест. Кот с ненавистью поглядывает на жадно жующего раба, который утром выдал Пирата.
   Ночью Кот, дождавшись, когда все уснут, вынимает из кармана длинный кусок тонкой проволоки, какой связывают маты, слегка мнёт её, проверяя на гибкость и прочность, натягивает, примериваясь, как будет душить предателя, зло смотрит на него, спящего в отдалении, осторожно встаёт и хочет идти к нему, но Макс, подняв ногу, преграждает ему путь. Кот в полуобороте вопросительно смотрит на Макса, а тот молча достаёт спрятанную в изголовье "заточку" и протягивает её Коту. Кот берёт её, благодарно кивает, подходит к предателю, склоняется над ним, зажимает ему рот ладонью и будит, ударив в грудь кулаком,снова бьёт,а потом и медленно закалывает, низко наклонившись и глядя ему в глаза. Когда раб затихает, Кот достаёт из его кармана злополучную пачку, берёт одну сигарету, прикуривает от зажигалки, бросает сигареты и зажигалку на труп. Вернувшись на своё место, ложится и курит задумчиво, потом замечает какую-то возню вокруг убитого. Подняв голову и присмотревшись, Кот понимает, что он разбудил лежащих рядом с предателем рабов, они всё видели и теперь делят сигареты, курят... Кот иронично усмехается.
   Утром рабы завтракают. "Камышатники" явно не в духе, даже труп оставили лежать в бараке.
   Боксёр подходит к Студенту, читающему книгу, сидя на стуле в сторонке.
   - Кончай зубрить, Студент,- говорит он, усмехаясь, подмигивая дружкам,- А то от своих наук совсем лысый будешь.
   - Зато уж тебе это не грозит,- раздражённо ответствует Студент, не отрываясь от книги,- Ты как был пень, так на всю жизнь и останешься дубом!
   - Ну, а какая разница, скажи,- не унимается Боксёр.- Я - пень - и сижу здесь, а ты - умник липовый - и тоже здесь торчишь... Так чем ты лучше меня?
   - А тем и лучше,- восклицает Студент, захлопывая книгу и с ненавистью глядя на недруга,- что ты до своего сдыха будешь торчать в этом дерьме, а я очень скоро стану богатым и знаменитым!
   Оба заметно нервничают.
   - Вот и ладненько,- ухмыляется Боксёр.- Богатей себе на здоровье, старайся. А я приду в один прекрасный день и заберу у тебя, сморчка, всё - и богатство твое, и знаменитость, и даже жену твою будущую, красавицу...
   - Кишка тонка!- Студент вскакивает на ноги, бросает книгу на стул и тычет в боксёра пальцем.- Ты придёшь ко мне - это точно! Вернее, приползёшь - просить кусок хлеба и работу. Ну, я, конечно, не оставлю подыхать на улице своего старого друга, дам работу-шнырём, парашу таскать.
   Боксёр наконец не сдерживается, зло тычет кукишем в лицо Студента:
   - А этого не видал!
   Студент отбивает руку Боксёра и бьёт его с размаху по лицу, тот отшатывается, но быстро приходит в себя и также отвечает ударом. Два злейших врага дерутся остервенело, ничем не уступая друг другу. Из своего дома выходит главарь. Его появление останавливает дерущихся, они стоят, тяжело дыша, смотрят зло, исподлобья один на другого, вытирая кровь с лица.
   - В чём дело, Гена?- издали спрашивает главарь Студента.
   - Слушай, босс,- плаксиво отвечает тот,- ты же знаешь, я никого никогда не трогаю. Какого чёрта этот придурок постоянно цепляет меня?!- говорит обиженным, примирительным тоном, потихоньку приближаясь к Боксёру.- Чего ему от меня надо? Спроси его, босс. Я ему что, на хвост наступил?
   Говоря так, Студент подходит вплотную к потерявшему бдительность Боксёру и неожиданно бьёт его наотмашь кулаком в лоб, сваливая в нокаут, громко смеётся, поворачиваясь лицом к главарю, получает такой же удар от него и падает без чувств рядом с Боксёром.
   Обращаясь к "камышатникам", главарь даже не повышает голоса:
   - Ещё раз повторится подобное - накажу! А этим акробатам,-кивает на лежащих рядом Боксёра и Студента,- по три наряда вне очереди... в одной сцепке.
   Вечером в бараке Андрей обращается к лежащему рядом "кладоискателю":
   - Тебя как зовут?
   - Сергей.
   - Это правда, что говорил Пират - что ты - кладоискатель?
   - Да,- неохотно отвечает Сергей, привыкший к насмешкам по этому поводу.
   - А где ты искал?- живо интересуется Андрей.
   - В озере,- вздыхает Сергей и, видя искренность Андрея, поясняет:- На дне.
   - Почему именно там?- всё более оживляется Андрей,- У тебя была карта?
   Сергей отрицательно качает головой:
   - Нет, карты не было...- и продолжает доверительным тоном:-Существует легенда, что именно в том озере ещё во время Гражданской войны местный бай затопил несметные сокровища. Рассказывают, что однажды рыбаки вытащили на поверхность сетью тяжёлый деревянный бочонок, очень старый и тяжёлый, но удержать его не смогли - и он опять ушёл под воду. Потом какая-то американская компания, связанная с живущими в Америке потомками того бая, предложила нашему правительству свои услуги по очистке именно этого озера совершенно бесплатно, но с единственным условием: всё, найденное ими на дне, станет их собственностью. Наши, конечно, отказали американцам, но подумай сам, кто будет ставить такие условия, не будучи твёрдо уверен в том, что на дне есть что-то стоящее? Мне было трудно, ведь я был один и никаких специальных средств у меня не было, я просто нырял с лодки и шарил руками по толстому илу... и то я нашёл три золотые монеты! Продал их в городе зуботехникам, но деньги скоро кончились, а я больше ничего не нашёл. Будь у меня акваланг - я забот бы не знал! Но на него нужно много денег, а у меня не было ни копейки... Однажды мне предложили хоро-шую, денежную сезонную работу, я согласился - и оказался здесь. Андрей глубоко вздыхает и спрашивает задумчиво:
   - Как ты думаешь, нас когда-нибудь выпустят отсюда?
   - Вряд ли.
   - Эх,- снова вздыхает Андрей.- Мне бы только попасть домой, я бы взял у отца столько денег, сколько б захотел. Хватило б хоть на десять аквалангов... Это ж надо, какой я дурак! Не слушал родителей, деньги у них брезговал брать, убежал из дому... и попал в этот ад.
  
   В следующий день, как и приказал главарь, Боксёр и Студент дежурят у озера вместе, охраняя рабов. Студент читает книгу, сидя в машине, а Боксёр скучая ходит взад-вперёд, вяло разминаясь, потом окликает Сергея.
   - Эй, ты,- кричит, тыча в него пальцем,- иди сюда!.. Условия знаешь? (Сергей молчит.) Значит так: побеждаешь ты - уходишь домой, побеждаю я - ты умираешь. Всё ясно? Ну, тогда поехали!- бьёт Сергея по лицу и отскакивает, становясь в боксёрскую стойку, под-прыгивая на месте.
   Сергей пытается сопротивляться, но силы слишком неравны. Боксёр сбивает его с ног и жестоко избивает, подпрыгивает вверх и опускается обеими ногами на него. Андрей подбегает к Боксёру и отталкивает от полуживого Сергея. Боксёр, не сразу сообразив, в чём дело, с бешеными глазами надвигается на Андрея, но путь ему преграждает Макс, бандит в остервенении бьёт его, но Макс без труда пепехватывает его руку, разворачивает спиной к себе и далеко отбрасывает, ударив коленом под зад. Боксёр, с пеной у рта, бежит к машине, дрожащими руками хватает пистолет.
   Студент, сидя в машине, от души хохочет над недругом.
   - Давай-давай, Боксёр,- кричит он,- "завали" этого верзилу! Босс тебе большой спасибо скажет... и премию даст.
   Боксёр останавливается, сплёвывает и уходит в лагерь, ругаясь и плюясь.
   Андрей подходит к лежащему на спине Сергею, он с трудом дышит, изо рта идёт кровавая пена, Макс стоит на месте.
   - Отнесите меня дальше,- просит их Сергей,- умереть спокойно... Друзья вопросительно смотрят на Студента, но тот, довольно улыбаясь, читает книгу, не обращая на них внимания. Поняв это как разрешение, Макс с Андреем относят Сергея чуть в сторону от озера.
   - Извини, Андрей,- говорит Сергей, задыхаясь,- я обманул тебя... На самом деле я продал только две монеты, а третью спрятал в мазарке, на сопке возле озера, под нижним камнем в ближайшем от озера углу - на чёрный день... Теперь она мне не нужна, а вам ещё, быть может, пригодится... Я был один и у меня ничего не вышло, а вы, если когда-нибудь выберетесь отсюда, попытайтесь найти те сокровища... Это озеро примерно в тридцати километрах отсюда на восток... Монета пусть послужит вам как доказательство существования клада... А теперь оставьте меня одного.
   Макс и Андрей возвращаются к работе. Позже они видят, как "камышатники" уволакивают на машине тело Сергея в лагерь.
  
   Вечером бандиты оставили собак в клетках, да и сами уже не веселились на улице, а сидели уныло в своём доме.
   Когда уже стемнело, ворота барака открылись, внутрь вошёл Кнут с фонариком в руке.
   - Эй, громила!- закричал он, лучом фонаря ища Макса,- На выход! Макс встал с камыша и вышел из барака, Кнут закрыл ворота
   на замок, скомандовал:
   - Иди за мной!- и направился к дому главаря.
   Кнут завёл пленника в кабинет босса, а сам молча удалился. Главарь встретил Макса приветливо, сидя за небольшим, столом, на котором лежали какие-то бумаги, пачка сигарет с зажигалкой и стояла бутылка коньяка с парой рюмок, кивнул на другой стул, налил коньяк в рюмку и подал сигареты. Макс сел, коньяк выпил, но сигарету не взял.
   Главарь начал без обиняков:
   - А я ведь, как только увидел тебя, сразу понял, что ты мне ещё пригодишься... в своё время. Шнырям я сразу сказал, чтоб они не смели и пальцем трогать тебя - такую заботу я объяснил тем, что ты, дескать, хороший работяга и дорого стоишь. На самом деле ты мне нужен не для работы, а для иного дела... Но сначала позволь задать тебе пару вопросов,- перебирает бумаги на столе.- Я навёл справки о тебе и узнал много интересного. Если верить характеристикам, ты мог бы один голыми руками разнести на мелкие кусочки весь этот лагерь, вместе со шнырями и бичами... Может, ты утратил былые способности? (Макс молча качает головой.) Тогда почему до сих пор не сделал этого?
   Мане отвечает лаконично:
   - Время не пришло.
   Главарь не понимает, что имеет в виду Макс, но не считает нужным уточнять.
   - Как насчёт сегодня?- спрашивает он, вновь наполняя рюмку Макса и с напряжением ожидая ответ.
   - Можно,- отвечает Макс и выпивает коньяк.
   - Отлично!- с облегчением произносит главарь, сразу расслабляясь и вновь наливая Максу коньяк.- Конечно, ты не можешь испытывать по отношению ко мне особой благодарности, но и ненавидеть меня у тебя нет причины, ведь если бы не мой запрет, мои шныри давно б уже убили тебя. А что касается бичей, то их жалеть не стоит, от них ведь всё равно вред один - попрошайничают, воруют, заразу разносят... Ну да чёрт с ними! Я с самого начала знал, что дело это не вечно и когда-нибудь всё равно придётся сворачивать удочки. И сейчас, кажется, самое время сделать это... Оказывается, тот сбежавший недавно бич был раньше, как я выяснил, капитаном милиции, а потом уже спился и попал к нам. Так что я напрасно надеялся быстро поймать его, он ведь отлично знает эту систему и ни в коем случае не дастся в руки своим бывшим коллегам... Если уж ему удалось убежать отсюда, такой грубой ошибки от него не дождёшься. Скорей всего он попрётся прямиком в КГБ. У меня большие связи в милиции, но его следов я до сих пор обнаружить не смог. Будь он простым бродягой, я бы не беспокоился, но этот-то вряд ли так просто отстанет от нас... Думаю, он сейчас уже где-то на подъезде к Москве и не сегодня-завтра явится на Лубянку. Так что мне самое время не испытывать судьбу и сворачивать дело. Для этого у меня всё готово: документы на другое имя, деньги, дом на берегу моря... Бичи мне не страшны, они ничего обо мне не знают. Но я не могу допустить, чтобы хотя бы один из моих шнырей попал в руки гэбэшников живым. Эту мразь нужно уничтожить - и в этом я полагаюсь на тебя.
   На сегодня я всё приготовил. Все шныри здесь - и все они в твоём распоряжении. Я уеду на одной машине, вторую приготовил для тебя, она стоит за забором у ворот, и в ней есть всё необходимое - деньги, пища, вода, бензин... Сейчас я уйду и пришлю за тобой Кнута - с ним ты справишься, у него пистолет и ключи от барака. Возьми в столе свои документы, подожги дом, а потом держись от него подальше, я заложил здесь хорошую порцию взравчатки. Тебе наверняка доставит удовольствие собственноручно разделать-ся с моими шнырями, но советую самому не рисковать, а натравить на них бичей - они сделают своё дело не хуже тебя. Сам же садись в машину и уезжай отсюда подальше. Об одном прошу: прежде чем уехать отсюда, обмолвись прилюдно, что убил меня - сделай одолжение - мне так спокойней будет,- главарь наливает себе коньяк, подни-мает рюмку:- Будь здоров!- выпивает, встаёт и уходит.
   Спустя минуту Кнут входит в дом, открывает дверь кабинета и командует:
   - На выход!
   Макс встаёт и резко хватает его двумя пальцами за кадык, Кнут цепенеет, широко раскрыв рот и выкатив глаза. Макс лёгким движением ломает ему горло, и Кнут замертво падает на пол. Макс не торопясь вынимает из кобуры пистолет, запасную обойму, отстёгивает ключи от брючного ремня, подходит к столу, достаёт из стола несколько лежащих там паспортов, перебирает, свой и Андреев суёт в карман, а остальные бросает назад, задвигает ящик, разбрасывает бумаги по полу, поджигает их и прячет зажигалку в карман. Выйдя из дома, осторожно крадётся к бараку, открывает замок, широко распахивает ворота, подходит к своим друзьям.
   - Поднимай мужиков,- говорит Коту, показывая пистолет, и шепчет Андрею:- Беги к машине за забором у ворот и жди меня там.
   - Братва, подъём!- кричит Кот.- Бей гадов!
   Рабы вскакивают с матов и беспорядочной толпой вырываются во двор, оглашая ночь воинственными криками.
   Горит дом главаря, сонные "камышатники" выскакивают из своего, отстреливаясь из пистолетов, но остановить бушующую толпу уже не могут. Макс стреляет в бандитов, рабы ловят их и зверски убивают.
   Андрей бежит к воротам, открывает их, откинув засов, подходит к открытому "уазу" и садится в него за руль, с любопытством рассматривая панель. К нему подбегают двое молодых бомжей (бывших рабов).
   - Ну-ка, выпрыгнул из "тачки"!- кричит Андрею первый бомж, худой и высокий, с длинными светлыми волосами.
   - Это моя машина,- растерянно возражает Андрей.
   Бомж громко смеётся, бьёт Андрея кулаком по лицу, открывает дверь и выбрасывает его из машины, Андрей по инерции отбегает в сторону, падает, хочет встать, но бомж, подойдя к нему, бьёт его ногой в живот, зло, с ехидцей спрашивая:
   - Твоя?
   Андрей от удара поворачивается на ногах, отбегает, согнувшись, ещё дальше от машины, падает на землю, снова пытается встать. Второй бомж, низкорослый азиат, садится за руль, заводит машину,
   - Кончай, Гришка!- кричит он, оглядываясь.- Сваливаем!
   Но первый бомж никак не может остановиться, с наслаждением пинает раз за разом Андрея, повторяя каждый раз: "Твоя?"
   Наконец, вдоволь насладившись и сорвав злость, белобрысый бежит к машине, она трогается, он запрыгивает в неё. Андрей в очередной раз пытается встать, но тут мощный взрыв подбрасывает машину вверх, и Андрей припадает к земле, потом осторожно поднимается, оглядываясь: азиат остался за рулём и горит вместе с машиной, а белобрысый взрывом отброшен назад и лежит недалеко от Андрея в неестественно изломанной позе.
   Андрей встаёт, сплёвывает и говорит, глядя в его широко открытые мёртвые глаза:
   - Моя!
   Затем, отряхиваясь и вытирая кровь с лица, направляется к открытым воротам. Навстречу ему выбегает из лагеря Макс.
   - Что случилось?- спрашивает он обеспокоенно.- Ты в порядке?
   - Я-то в порядке,- бурчит Андрей и добавляет, кивнув в сторону машины:- А вот "тачку" нашу "угнали".
   Макс смотрит, нахмурившись, на горящий автомобиль.
   - Да,- задумчиво произносит он.- Он оказался хитрее, чем я думал... Ладно, бежим отсюда.
   Макс трусцой бежит в степь, Андрей едва поспевает за ним.
   - Куда мы бежим?- возмущается парень.- Ведь посёлок в другой стороне.
   - В посёлок нам сейчас нельзя,- говорит Макс, не оборачиваясь.-Эти бродяги все туда подадутся - и завтра уже будут сидеть в КПЗ. Вполне возможно, что и нас будут искать, так что стоит поторапливаться.
   - Но ведь там голая степь!- мученически восклицает Андрей.
   - Там озеро,- спокойно возражает Макс.
   - Зачем оно нам?
   - Озеро нам ни к чему,- соглашается Макс,- а вот монета не помешает.
   - Ты веришь, что там есть золото?
   - А ты?
   - Сомневаюсь...- чуть не плачет Андрей.- Легче на станции заработать денег на дорогу. И домой бы сразу поехали... Уже завтра вечером могли бы спать спокойно в поезде... А тут опять в какую-нибудь историю влипнем... К тому же я не могу так быстро бежать. Я задыхаюсь...
   - Не надо курить,- говорит поучительно Макс.
   - Я не курю!- возмущённо восклицает Андрей. Сзади, в лагере раздаётся мощный взрыв.
   Ближе к полудню следующего дня они добираются до озера. Вконец измученный Андрей бросается к воде, Макс идёт к мазарке, бросает через плечо:
   - Вода солёная.
   Андрей его не слышит, ложится над водой, с жадностью пьёт, потом встаёт, плюясь, вытирая рукавом лицо.!Макс находит в указанном месте монету, показывает её Андрею, опускает в карман. Друзья идут дальше по степи вдоль дороги, только чуть поодаль. Макс впереди, Андрей сзади.
   Спустя некоторое время Макс вдруг резко оборачивается, хватает Андрея за плечо, валит на землю и сам падает рядом, глядя вдаль на дорогу: по ней приближается милицейский фургон. Переждав, пока он проедет мимо и скроется за сопкой, друзья молча встают и идут дальше.
   Ближе к вечеру они набрели на пастуший отгон - большой загон с овцами и рядом юрта, а возле неё повозка, три лошади и жеребёнок. У юрты возится с хозяйством молодая казашка. Путники подходят к ней, у Андрея нет сил даже говорить.
   - Здравствуйте,- обращается к ней Макс.- Дайте, пожалуйста, воды.
   Женщина заглядывает в юрту, что-то говорит по-казахски, потом жестом приглашает путников войти. В юрте они видят старика, пьющего чай за низким круглым столиком. В стороне лежит маленький ребёнок и громко плачет. Старик жестом приглашает гостей к столу, они садятся на ковёр у столика, женщина наливает им чай в маленькие пиалки до половины, они, обжигаясь, почти залпом выпивают. Женщина наливает ещё, они снова выпивают... Старик смотрит, сочувственно качая головой, на их вконец истёртую одежду.
   - Камыш?- спрашивает он.
   - Да,- кивает Макс.
   - Ай-яй-яй,- качает головой старик.- Нехороший люди "камышатник", очень плохой... Утром милиция ездил, искал кто-то...- его раздражает плачущий ребёнок, старик ругается по-казахски на него и на женщину, потом обращается к гостям, кивая на ребёнка:- Нехороший болла, совсем плохой, всегда плакать, плохой будет джигит,- всех боится,- тычет пальцем себе в грудь:- дедушка боится!.. Отец тюрма сидит,- говорит что-то дочери по-казахски, видимо, упрекает за бестолкового зятя, она молчит, прислуживая за столом.
   - Симпатичный малый,- говорит слегка оживший Андрей, глядя на ребёнка, и кивает ему, подмигивая:- Да?
   Ребёнок перестаёт плакать, неотрывно глядя на пьющего чай парня, потом, радостно гукая, ползёт к нему. Андрей сажает ребёнка себе на колени, тот сидит спокойно, играя пуговицами его куртки, все присутствующие с удивлением смотрят на него, старик, смеясь, говорит по-казахски дочери, указывая на Андрея.
   - Ты - хороший человек,- говорит он Андрею.
   - Да нет, не в этом дело,- слегка смутившись, возражает парень.-Просто, от меня исходит положительная... то есть хорошая энергия, вроде тепла. Дети чувствуют это и тянутся ко мне.
   Старик согласно кивает головой, а Макс с недоверием смотрит на Андрея.
   Слышится звук приближающейся машины, женщина выглядывает на улицу, потом разговаривает со стариком по-казахски, он встаёт и показывает жестом, чтобы они спрятались за висящим ковром и прочими сваленными в кучу вещами. Они укрываются там, ребёнок, уложенный на прежнее место, начинает потихоньку хныкать. Женщина выходит на улицу, старик садится за столик.
   - Ты напился?- шёпотом спрашивает Андрей, Макс отрицательно качает головой.- Ну и ну, они поят нас муравьиными дозами!
   - У них так принято,- объясняет Макс,- обычай такой - нельзя наливать гостю полную чашку чая, это воспринимается как оскорбление.
   - Надо было просить воды,- говорит Андрей.
   - Потом,- возражает Макс.- От чая нельзя отказываться - нельзя обижать хозяев.
   - Ну и ну,- качает головой парень.- Кругом одни обиды и оскор-бления...
   Слышно, как к юрте подъезжает тяжёлый грузовик. Какой-то мужчи-на разговаривает на улице с дочерью старика, потом он, молодой казах, заглядывает в юрту, здоровается и спрашивает о чём-то по-казахски старика, тот отвечает и, судя по жесту, приглашает к столу. Приезжий отказывается, с любопытством оглядывая юрту. Ребёнок с его появлением начинает громко плакать. Молодой человек обменивается с хозяином ещё парой фраз по-казахски и удаляется. Машина отъезжает.
   Макс и Андрей выходят из укрытия, старик приглашает их к столу, они благодарят и просят воды. Пока пьют воду, старик с дочерью суетливо собираются. Старик то и дело качает головой, повторяя одну фразу:"Ой, нехороший человек!"
   Друзья выходят на улицу, и старик обращается к ним, указывая на лошадей:
   - Бери ат - езжай совхоз... Ой, нехороший человек... Дочка едет, болла едет, ты езжай...
   - Что случилось?- спрашивает Андрей.
   - Пока ничто...- отвечает старик, качая головой,- Ой, нехороший человек! Глаза плохой... Спросил, куда ехать, чтоб совхоз попасть, а тут всего один дорога. Зачем спрашивал? Такой молодой, а даже чай с аксакалом не пил! Это не казах... Нехороший человек. Может плохо делать. Не зря приходил...
   Андрей, взглянув вопросительно на Макса, предлагает старику:
   - Мы не спешим. Можем остаться и помочь, если что-нибудь случится.
   Старик, задумавшись, соглашается:
   - Якши,- и указывает на юрту:- Пока отдыхай.
   Андрей и Макс входят в юрту и ложатся в прежнем своём укрытии за ковром.
   - Ты понимаешь по-казахски?- спрашивает Андрей.
   - Немного.
   - Что значит "болла"? -"Ребенок".
   -"Ат"?
   -"Лошадь".
   -"Якши"?
   -"Хорошо".
   Андрей укладывается поудобнее, потягивается, вздыхает устало:
   - Хорошо,- и тут же засыпает.
   Вечером старик при свете керосиновой лампы угощает гостей ужином. За чаем он берёт свой карабин и не спеша заряжает его. Макс достаёт из кармана пистолет, вставляет в него запасную обойму, старик одобрительно кивает. Отужинав, выходят из юрты, оставив зажжённую лампу, отходят в сторону и притаиваются там на возвышенности. Отгон расположен в балке и хорошо виден с этого места.
   В ожидании проходит некоторое время, и наши караульные замечают горящие фары приближающейся по дороге машины, до них доносится рёв тяжёлого грузовика. Это, судя по всему, давешний "Урал". Вдали водитель выключает фары, а въехав на сопку перед отгоном, глушит и двигатель. Машина катится вниз бесшумно, набирает скорость, сворачивает с дороги и на полном ходу протаранивает юрту, превращая её в груду хлама. Водитель тормозит, заводя двигатель, включает заднюю передачу и ещё раз проезжает по юрте, потом снова вперёд-назад.
   - Ой, плохой человек,- качает головой старик.
   Машина подъезжает задом к загону, четверо мужчин выходят из кабины и начинают поспешно загружать овец на кузов. От керосиновой лампы загорается юрта.
   - Беги туда,- говорит старик, указывая на противоположный край балки,- Я стреляй бандит - ты стреляй воздух, я стреляй бандит - ты стреляй воздух...
   - Якши!- откликается с готовностью Андрей.
   Они с Максом бегут вокруг освещённой горящей юртой низины, укрываясь в тени. В одном месте Макс останавливается, отдаёт Андрею пистолет.
   - Лежи здесь и не высовывайся,- говорит он строго.- Стреляй только вверх - чтобы пуль потом не нашли. Всё ясно? (Андрей кивает, с любопытством рассматривая оружие) Главное - не высовывайся!-повторяет Макс и бежит дальше; он рассчитал так, что бандиты внизу находятся внутри равностороннего треугольника, в вершинах которого располагаются старик, Андрей и сам Макс.
   Старик стреляет из карабина и убивает одного бандита, остальные прячутся за машиной, один подбегает к кабине, берёт из неё двуствольное ружьё и стреляет наугад в сторону старика. Андрей стреляет вверх, бандиты в замешательстве не знают, куда им прятаться. В ответ на свой выстрел Андрей слышит выстрел охотничьего ружья и свист пролетающей над его головой дроби. Его это возмущает до крайности.
   - Ах ты скотина!- восклицает он, смело становится на колено и целится в бандита с ружьём, который как раз в этот момент поднялся на ноги, пытаясь перебежать в другое место и перезаряжая на ходу ружьё.
   Старик и Андрей стреляют одновременно. Попадает в цель, конечно, старик, и бандит падает в сторону от него, но Андрей, не слышавший второго выстрела, думает, что это он убил бандита, он с изумлением смотрит на лежащий у машины труп, потом на свой пистолет, деловито выдувает дым из дула.
   Один из оставшихся бандитов прыгает в кабину, заводит машину, трогается, второй взбирается на кузов, овцы суматошно спрыгивают на землю. Старик стреляет в шофёра, тот выпускает руль, со стоном обхватывает руками живот, падает на пол, двигатель глохнет, машина катится по инерции, наезжает на горящую юрту и останавливается. Раненый шофёр зовёт дружка по-казахски на помощь, а тот спрыгивает с кузова и в образовавшейся тени и переполохе среди животных убегает в степь, в сторону от старика и Андрея. Последние, видя это, устремляются в погоню. Машина загорается, слышны вопли водителя, сгорающего заживо.
   Бандит бежит, задыхаясь, взвизгивая от страха, поминутно огля-дываясь. Наконец, забежав за край балки, в тень, видя, что смог-таки оторваться от преследователей, злорадно смеётся - и тут перед ним словно из-под земли возникает громадная фигура Макса, озарённая багровыми всполохами огня. Бандит в ужасе падает на колени, Макс одной рукой берёт его за шею, поднимает легко, на вытянутой руке вверх (бандит болтается, не доставая ногами землю), душит его и бросает труп на землю.
   К нему подбегают одновременно старик и Андрей. Старик смотрит на мёртвого бандита.
   - Ой, нехороший человек,- говорит, качая головой. Машина взрывается.
   Светает. Макс и Андрей едут на лошадях по степной дороге.
   - Это правда, что ты говорил... про энергию?- спрашивает Макс.
   - А?- не сразу понимает Андрей.- Ах да, конечно! Это ведь даже наукой доказано. Такие люди, как я, называются энергетическими донорами. Мы, сами того не сознавая, отдаём свою энергию окружающим нас людям и даже животным... Только взрослые редко чувствуют это, они слишком толстокожие. А вот дети - другое дело, они намного чувствительнее и тянутся к нам, донорам, как бабочки на свет...
   Да ты ж сам видел.
   Макс скептически пожимает плечами.
   Звучит музыка.
   Друзья въезжают в маленький степной посёлок, входят в дом Кайрата , сына старика, и спустя минуту из двора выезжают двое парней, сыновья Кайрата, один на машине, другой на мотоцикле, разъезжаются в разные стороны.
   Музыка смолкает.
   Кайрат и гости завтракают в доме, Андрей замечает на стене,
   среди прочих, портреты старика и его дочери с зятем. Мужчины сидят на ковре у низкого круглого столика, жена Кайрата прислуживает им, то и дело выходя из комнаты. Ей явно не нравятся подозрительные гости в лохмотьях. Когда она вышла в очередной раз, в комнату входит девочка лет восьми, дочь Кайрата, с красочным журналом в руке. Она останавливается, здоровается с гостями, смотрит на жующего Андрея. Он, улыбаясь, кивает ей:
   - Красивый у тебя журнал.
   Девочка только этого и ждала - обрадованно подходит к нему, садится рядом на ковёр и показывает, комментируя, какие именно наряды нравятся ей больше всего... Макс с удивлением смотрит на неё.
   Входит хозяйка и строго говорит что-то дочери по-казахски, та, чуть не плача, встаёт и уходит.
   - Зачем прогнала?- упрекает жену Кайрат, женщина раздражённо отвечает по-казахски.- Она ничуть не мешала,- спокойно возражает Кайрат.
   Мужчины позавтракали и беседуют за чаем.
   - Куда теперь направляетесь?- спрашивает хозяин.
   - В город, на вокзал,- отвечает Андрей.- А потом домой,- смотрит на Макса,- ко мне в гости...
   - Далеко до дома?
   - Да, прилично.
   Кайрат обращается к жене по-казахски, Макс, поняв, о чём речь, прерывает его:
   - Не надо денег, спасибо. У нас есть... в городе.
   - Ну хоть доехать до города,- говорит Кайрат и вновь обращается к жене:- И одежду подбери.
   Та вновь раздражённо говорит по-казахски, кивая на Макса. Кайрат озадаченно смотрит на гиганта.
   - Сходи к соседке,- говорит он.- Казбекова должна подойти,-и добавляет твёрдо:- Да скажи ей, чтоб самое лучшее дала! А то
   знаю я вас...
   По степной дороге едет маленький автобус.
   Звучит музыка.
   Автобус останавливается в городе. Из него выходят, вместе с другими пассажирами, Макс и Андрей. Андрей одет в красивый национальный казахский костюм, на голове у него тюбетейка, а Максу его одежда мала - брюки и рукава коротки, на ногах старые туфли. Они идут по городу, иногда спрашивая у встречных дорогу. Прохожие оглядываются на них. Друзья подходят к двери в небольшом трёхэтажном кирпичном здании, на стене - доска с надписью "Зуботехнический кабинет". Макс вынимает монету из кармана, сжимает её в руке, входит в здание. Андрей ждёт на улице. Макс выходит и угрюмо направляется прочь, Андрей останавливает его, расспрашивает, Макс коротко отвечает, Андрей протягивает руку ладонью вверх, Макс, скептически взглянув на него, отдаёт монету. Парень входит в дом и спустя минуту выходит, показывая Максу толстую пачку денег. Макс недоуменно пожимает плечами. Вновь идут по городу.
   Выходят из магазина. У Макса в руках большой бумажный свёрток и обувная коробка.
   Подходят к двухэтажной общественной бане. Возле неё пожилой мужчина продаёт берёзовые веники. Андрей берёт один с лотка, разглядывает его, кладёт на место, выбирает другой. Продавец, взглянув на Макса, суетливо поворачивается к ящикам, достаёт огромный веник и подаёт ему. Макс безразлично берёт веник, но Андрей отнимает его, восхищённо обмахивается (веник почти с него размером), обхватывает его левой рукой, а Максу отдаёт свой, маленький, расплачивается с продавцом (жест "сдачи не нужно"). Входят в баню.
   Музыка смолкает.
   Стоят на троллейбусной остановке. Макс одет в новый костюм и туфли, на Андрее прежний казахский наряд.
   - Пошли пешком,- говорит Макс,- здесь до вокзала пять минут хотьбы.
   -Ай, подождём,- порывисто отмахивается Андрей.- Я так давно не ездил на троллейбусе,- произносит он мечтательно, прикуривая сигарету.
   - Ты опять куришь?- недоуменно спрашивает Макс.
   Андрей достаёт из кармана пачку " GALAXY", показывает Максу и заявляет возмущённо:
   - Это хорошие сигареты! Ты ж сам говорил... Макс только молча вздыхает, отворачиваясь.
   Подъезжает троллейбус. В переднем стекле табличка "За рулём стажёр". В него никто не входит, и Макс не хочет, но Андрей нетерпеливо вбегает в него и машет рукой Максу, и тот вынужден следовать за ним. В салоне только один пассажир - пьяный мужчина спит, на сиденье у окна с недопитой бутылкой в руке. Стажёр, совсем ещё молодой худощавый парень, безмерно рад новым пассажирам. Троллейбус весело трогается, едет, резво набирая скорость... Вдруг из-за угла одного из домов выскакивает на дорогу кошка, а за ней и собака,- троллейбус резко сворачивает и на полном ходу врезается в столб. Водитель вываливается на улицу через разбитое переднее стекло, с трудом встаёт, шатаясь на ватных ногах. Пьяница падает на пол и продолжает мирно спать, бутылка откатывается в сторону. На место аварии сходятся люди, среди них молодой милиционер. Макс вручную открывает двери, выходит вслед за Андреем.
   - Вы в порядке?- спрашивает у них милиционер.
   - Да, спасибо,- отвечает Андрей.
   Два друга стоят, глядя на разбитый троллейбус, стажёр в сердцах сплёвывает, машет рукой на разбитую машину и уходит прочь.
   - Опять не повезло,- со вздохом констатирует Андрей. Милиционер с двумя гражданскими выносят из троллейбуса пьяницу.
   - Осторожно, осторожно,- распоряжается милиционер.
   - Куда его?- спрашивает один мужчина, кряхтя от тяжести.-В больницу?
   - Или сразу в морг?- спрашивает второй.
   Милиционер неумело нащупывает пульс у пьяницы и решает так:
   - В морг.
   - Да он живой,- вступается за беднягу Андрей,- просто пьяный в стельку.
   Милиционер, нахмурясь, наклоняется над пьяницей, слушает его дыхание, отворачивается с отвращением, сплёвывает и отходит.
   - Так куда его?- хором спрашивают мужчины.
   - Бросьте под куст, пускай проспится,- ворчит милиционер. Они так и делают.
   На вокзале Макс и Андрей сидят в зале ожидания на балконе. Но телевизору показывают древний русский город.
   - Во!- подпрыгивает на месте Андрей.- Кижи! Мы туда на экскурсию ездили... В пятом классе. Эх, время было...
   Андрей закуривает, кладёт ноги на спинку переднего сиденья, погружаясь в мечты, выпускает дым вверх.
   Звучит музыка.
   Макс и Андрей входят в вагон, поезд трогается, едет ночью по степи, утром - среди лесов, днём въезжает в город.
   Двое друзей идут по пригородному посёлку, Андрей здоровается с соседями. Входят во двор двухэтажного коттеджа, Андрей бросается в объятия встречающей его матери.
   Музыка смолкает.
   - Мама, знакомься, это Макс, мой друг,- говорит Андрей и спрашивает:- А где папа?
   - В отъезде,- отвечает мать,- будет через три дня.
   - Макс поживёт у нас, я обязательно должен познакомить его с отцом.
   Во двор вбегает Миша, они с Андреем радостно обнимаются.
   - Ты здесь? Дома?- изумляется Андрей.- А что тогда случилось?
   - Да ничего особенного,- машет рукой Миша.- Оказалось, что тот мужик был не мёртвым, как мы думали, а просто пьяным без памяти. Нас продержали до обеда в КПЗ, а потом отпустили,- Миша узнаёт Макса, кивает ему и спрашивает Андрея:- А ты где пропадал?
   - А,- отмахивается Андрей.- Ничего интересного... И рассказать нечего... А где Коля?
   - Не знаю,- отвечает Миша задумчиво.- Скорей всего, копается в гараже... Ему родители мотоцикл купили.
   - Ух ты!- восхищается Андрей.- Мотоцикл! Скорей к нему! Мама, я скоро... Макс, пошли с нами. (Макс молча качает головой.) Ну ладно, мы мигом...
   Ребята уходят. Мать Андрея проводит Макса в дом.
   Следующие дни Макс живёт в доме родителей Андрея, время проводит в чтении книг. Андрей изредка появляется дома в сопровождении друзей и подруг, смущённо просит у матери денег и вновь надолго исчезает, приглашая с собой Макса. Макс неизменно отказывается.
   В один из вечеров Макс сидит в библиотеке на втором этаже, читает книгу. Приезжает Владимир Андреевич, отец Андрея, жена проводит его в библиотеку, знакомит с Максом, сама удаляется. Когда за ней закрывается дверь, Андреевич бросается к Максу.
   - Ну, Макс,- восклицает он, насильственно пожимая его руку,-огромнейшее спасибо!.. Когда ребята приехали и рассказали о том, что с ними случилось,- продолжает он, вернувшись в своё кресло,-и вскользь упомянули о каком-то "здоровяке", я сразу понял, что это был ты и тот переполох на станции - твоих рук дело. И после этого я был уже совершенно спокоен за своего сына... Ото был правильный ход - отделить его от друзей! Но как тебе удалось устроить такую заваруху в том складе?- смеётся.- С дракой, с милицией...
   Макса раздражает весёлость собеседника.
   - "Поставил" ящик вина грузчикам, ящик - ментам.
   - Да, ты молодец!- восхищается Андреевич.- Не зря я на тебя рассчитывал... И всё-таки не ожидал я такого эффекта. Как тебе удалось за такое короткое время так изменить характер моего сына? Он ведь теперь совсем другой человек... Жена мне уже рассказала.
   - Он сам изменился,- неохотно отвечает Макс.- Побывал в трудной ситуации, потосковал по дому...
   - Говори, сколько я тебе должен!
   - Как договаривались - десять тысяч.
   - Ну уж нет!- искренне возмущается Владимир Андреевич.- Извини, но мы договаривались, что ты просто вернёшь Андрея домой, а ты, кроме того, ещё и перевоспитал его... Кстати,- со смехом добавляет он,- так же, как и его друзей, они сидят дома и уже не помышляют ни о каких побегах... Так что называй любую сумму.
   - Чаевые не беру,- спокойно говорит Макс, и ответ этот уязвляет Андреевича.
   -"Что ж,- говорит он.- Может, помощь моя в чём-нибудь требуется?
   - Закажи билет на завтра.
   - Куда?
   - На юг.
   После недолгой паузы молчание нарушает Андреевич.
   - Значит, решил уехать...- задумчиво произносит он.- А может, останешься?.. Слушай, подай на пересуд, тебя обязательно оправдают! Обстановка-то изменилась, сам знаешь, сейчас уже не те времена... Получишь компенсацию, вернёшься на службу. (Макс отрицательно качает головой.) Ну, тогда просто оставайся здесь. Устроишься на любую работу, на какую захочешь! Не всю ведь жизнь странствовать...
   - Я привык,- вставляет Макс.
   -... И мне твоя помощь может понадобиться,- продолжает Андреевич и, вдруг вспомнив, спрашивает:- Да, у тебя ведь, кажется есть тут подруга?
   - У неё со зрением неладно,- отвечает Макс. Андреевич не понимает, но не решается переспросить.
   - Ладно,- говорит он, пожимая плечами,- как хочешь... Знай только, что двери моего дома для тебя открыты всегда и в любое время можешь обращаться ко мне, что бы ни случилось! А за Андрея спасибо. Жена, правда, говорит, что он забыл о тебе, оставил гостя одного...
   Макс качает головой:
   - Он не забыл... У молодых свои развлечения, у нас - свои.
   Следующим вечером на железнодорожном вокзале у готового к отправке поезда стоят Макс и Владимир Андреевич, ждут Андрея, но он не появляется, и Андреевич, чувствуя вину за сына, извиняется перед Максом за его опоздание:
   - Он обещал приехать проводить тебя, но, видимо, что-то случилось. Он у меня, знаешь, ужасно невезучий, вечно в какую-нибудь историю влипнет...
   - Ничего,- говорит Макс, глядя вдаль .- Я успел привязаться к нему за это время.
   - Да,- с гордостью говорит Андреевич,- к нему все тянутся, особенно дети. От него исходит какая-то притягательная энергия. (Проводница торопит.) Извини, Макс, я совершенно уверен, что мой сын не мог забыть про тебя, не такой он человек! Наверняка задержало что-нибудь непредвиденное...- и смущённо обращается к Максу, доставая из кармана пачку денег:- Пусть это будет тебе как компенсация за всё - и за Андрея тоже...- опускает деньги Максу в карман пиджака, Макс не обращает на это внимания, по-прежнему глядя вдаль.
   Попрощавшись с Андреевичем, Макс входит в вагон, идёт к своему купе. Поезд трогается. Купе двухместное, пустое. Он ставит сумку на полку, открывает окно. Поезд набирает ход. Макс открывает дверь в коридор и стоит в проёме, глядя на уплывающий вокзал.
   В соседнем купе слева дверь открыта, оттуда выбегает маленькая девочка, лет пяти, не больше, подтягивается на поручнях, смотрит в окно, потом на Макса, улыбается ему, смеётся; по коридору подходит её отец, берёт её за руку, заводит в купе, закрывает дверь. Со стороны входа идёт красивая высокая девушка с чемоданом в руке и сумкой через плечо, на глазах её слёзы, видимо, только что рассталась с родными. Макс надеется, что она - его попутчица. Заметив, что Макс смотрит на неё, девушка сердится, раздражённо смахивает слёзы и входит в другое купе, не доходя две двери. Макс один в коридоре. Поезд выезжает за город.
   Он входит в купе, закрывает дверь, подходит к окну, опускает руку в карман пиджака, не глядя достаёт деньги, положенные туда Андреевичем, сжимает пачку в кулаке, высовывает в открытое окно, мнёт, разрывая упаковку, потом медленно разжимает пальцы, ветер развевает банкноты.
   Поезд удаляется. Деньги разлетаются разноцветным шлейфом.
   Звучит грустная мелодия.
   Её прерывает звук резко открывающейся двери. Макс оборачивается и видит вваливающегося в купе Андрея. Он устал, взмок, запыхался, бросает свою сумку на другую полку, снимает куртку.
   - Уф! Еле-еле успел,- говорит он, тяжело дыша.- Представляешь, автобус колесо пробил, пришлось такси ловить, и как назло, никто не останавливается... А потом - ремонт на дороге, пробка, объезд... Кое-как успел на ходу в последний вагон запрыгнуть...
   Макс, потрясённый, садится на свою полку, смотрит изумлённо на Андрея.
   - А ты куда?- спрашивает.
   - Как это куда?- возмущается Андрей и отвечает деловито:-Туда же,- достаёт из кармана билет, сверяется с номером места, удовлетворённо кивает и прячет билет в карман.
   - А как же родители?..
   - Я им записку оставил,- небрежно бросает Андрей.
   - ... Они ведь думали, что ты изменился... Не брезговал деньги брать...
   - Ха! Деньги...- восклицает Андрей, достаёт из сумки свёрток, разворачивает газету, показывает деньги:- Вот! Всё, что брал... Ни копейки не истратил! Знаешь, сколько здесь?- спрашивает и сам же отвечает с видом триумфатора:- Почти две тысячи!.. Этого нам надолго хватит,- говорит, упаковывая свёрток в сумку.- Лодку купим, акваланг возьмём...
   - Какой акваланг?- не понимает совершенно сбитый с толку Макс.
   - Как это - какой?!- недоумевает Андрей.- Обычный акваланг -нырять под воду, золото искать...
   Оба молчат с пол-минуты, непонимающе глядя друг на друга. Андрей говорит слегка даже заискивающе:
   - Поедем к тому озеру, достанем со дна монеты... Ты, надеюсь, не против?
   Макс неопределённо пожимает плечами.
   - Сначала я должен сказать тебе одну очень важную вещь,- говорит он, Андрей чуть наклоняется к нему, весь во внимании.- Дело в том, что, когда ты в прошлый раз убежал из дому, сразу же после звонка отцу он нанял меня, чтобы я вернул тебя домой. Ты ведь сказал ему, с кем едешь, куда и зачем... Я ехал в одном поезде с вами, и та наша встреча на станции не была случайной. Я выполнял поручение твоего отца - и делал это за деньги.
   Некоторое время Андрей молча, изумлённо смотрит на Макса.
   - И сколько он тебе заплатил?- наконец спрашивает он.
   - Десять тысяч.
   Андрей вскакивает с места, ходит, негодуя, по купе, качает потрясение головой, машет руками:
   - Это ж надо, а!.. Подумать только!.. Невообразимо!.. Десять тысяч!.. Ну и ну!.. Вот это жмот!.. За единственного сына - и всего десять тысяч! Не ожидал я от него такого...- вдруг останавли-вается и тычет пальцем в Макса:- Ну, ничего. Если вдруг наши деньги кончатся раньше времени, ты меня снова домой доставишь... Только смотри, на этот раз не продешеви!.. Хотя я совершенно уверен,-продолжает он мечтательно, меряя шагами купе,- что всё у нас получится как надо. Представляешь, что будет, когда мы найдём те сокровища! Целая бочка золота!..- Андрей останавливается, наклоняется, разводит руки в стороны, определяя размер воображаемой бочки.-Это - для тебя! и мне такая же,- отходит на шаг назад, похлопывает ладонью по второй "бочке", прищурившись и наклонив набок голову присматривается к ней,- ну, может, чуть-чуть больше... И ещё одна,-делает шаг назад,- маленькая, общая, так, на мелкие расходы... Представляешь, как мы заживём!- достаёт из кармана пачку " galaxy ", берёт одну сигарету, пачку бросает на стол, не подходя, ибо ему мешают "бочки".- Сразу "Мерседес" куплю...- прикуривает от зажигалки, косясь на "бочки", потом замечает на стене знак, запрещающий курить в купе, закрывает дверь на замок,- "Шестисотый",- ложится на свою полку, головой на сумку, курит, мечтая:- Белый,- выпускает дым в потолок, представляя, будто едет за рулём.- С магнитолой,- тычет пальцем в воздух, словно включая магнитолу, качает ногой в такт воображаемой музыке, вдруг резко приподнимается, словно испугавшись пропажи "бочек", затем улыбается успокоение, постукивает ногой по "бочкам", машет на них укоризненно пальцем и вновь ложится, куря и мечтая.
   Макс сидит, опираясь локтем на столик, смотрит на Андрея и, вдруг широко улыбнувшись, отворачивается к окну.
   Звучит музыка.
   Поезд удаляется.
   Титры.
  
  
  
  
  
  
  
  
  

МЕРЗОСТЬ

   Если вы меня спросите, что я считаю восьмым чудом света, я отвечу не задумываясь: железную дорогу. И, чуть подумав, уточню: а именно - пассажирские поезда.
   Ведь подумать только: сегодня вечером я вхожу в купейный вагон одного такого поезда, весь блестящий и ещё пахнущий краской, растворяю лёгкую дверцу с сияющей римской тройкой на спине и с шикарным зеркалом на груди,- и вот она!- моя родимая девятая полка; ложусь спать в Москве, как следует высыпаюсь, а назавтра поутру привожу себя в порядок, никуда не торопясь выпиваю горячего чаю и преспокойненько выхожу на опрятный, умытый лёгким душем ночного дождя перрон в двух шагах от своего дома, в семистах километрах от той самой Москвы и в двенадцати часах воспоминаний о ней.
   - Так разве это не чудо?!- спрошу я вас.
   Даже такая неприятность как бессонница здесь в радость. Не хочешь спать - и не надо!- глупо тратить на сон такое замечательное время, если можно посидеть в ресторане, покурить в тамбуре, побеседовать с весёлыми попутчиками и симпатичными попутчицами,- и всё это здесь, на месте, не выходя на улицу!
   И как приятно любоваться проплывающими в большом и чистом вагонном окне картинами! Ни на какие выставки ходить не нужно, тут тебе любой пейзаж как по заказу: вид слева, вышел в коридор -вид справа. Смотришь на пешеходов в городах и весях, и заполняет тебя до краёв сладостное, ни с чем не сравнимое чувство превосходства человека путешествующего над людьми оседлыми, скучно живущими.
   Дома терпеть не могу стелить постель, в поезде же делаю это с неподдельным удовольствием. А до чего легко и сладко спится под убаюкивающее покачивание и мерный негромкий перестук колёс в маленькой уютной колыбели-купе, где, кроме меня, лишь тихий интеллигентный старичок мирно посапывает на противоположной полке.
   Я спал. И снилось мне что-то приятное...

. . . . . . . . . . .

   Проснулся же я от какого-то отвратного ощущения.
   В общем всё было в порядке: поезд мчался в гудящей тьме, сосед напротив тихонько спал, сам я чувствовал себя вполне комфортно. Но вот на верхней полке надо мной творилось нечто странное. Она была застелена (пока я спал, к нам подселился ещё один коечник), и там кто-то беспокойно ёрзал. Я не любитель подслушивать, но и затыкать уши не счёл, конечно, нужным, потому и оказался невольным свидетелем (точнее - слушателем) буквально следующего: сначала слышалось лишь шуршание постели, а затем приглушённый тенорок, принадлежащий явно молодому человеку, проговорил чуть слышно:
   - Ну тише, тише, Рома, а то ты меня на пол столкнёшь. Ты ведь не хочешь этого, правда?- последовал сдавленный смешок и потом неразличимый прерывистый шёпот.
   Сразу же в памяти всплыл неприятнейший и почти забытый случай. Я тогда служил в армии и однажды, будучи в увольнении, ехал в городском автобусе. Рядом со мной стоял, среди прочих пассажиров, мужчина лет сорока пяти, вполне прилично одетый, но с небритой помятой физиономией. Он заговорил со мной,- так, о пустяках, о чём обычно говорят случайные попутчики,- я нехотя поддержал беседу. Когда же автобус резко затормозил перед остановкой, тот помятый тип слегка наклонился ко мне и провёл, будто бы нечаянно, тыльной стороной ладони по вполне определённому месту у меня ниже пояса. Невозможно передать словами чувство омерзения, захлестнувшее меня; я сделал вид, будто ничего особенного не произошло, и поспешно покинул проклятый автобус.
   Так же я поступил и теперь. Впопыхах натянув брюки и сорвав с крючка куртку, спустя секунды три я уже метался в пустом полуночном тамбуре и проклинал (не вслух, впрочем) этих мерзавцев с верхней полки, ибо не мог даже закурить - зажигалка осталась лежать на столике в купе. Я был зол на всё на свете, особенно на злополучную праправнучку кресала, чувство брезгливости, переполнявшее меня, переключилось в моём возбуждённом воображении и на эту безобидную в общем-то вещь, и я твёрдо решил более не притронуться к ней и пальцем, пусть валяется себе в этом гнусном купе...
   Не знаю, каких ещё чудес натворило бы моё разбухавшее раздражение, если бы мысли мои не были прерваны проходившим через тамбур сонным проводником,- я прикурил от его зажигалки, затянулся несколько раз и понемногу успокоился.
   Мне было обидно. Очень обидно. Вы меня поймёте. Ведь после того, давнего случая я старался избегать разговоров с автобусными незнакомцами и любую попытку завязать подобную беседу воспринимал чуть ли ни как оскорбление. Ладно, с этим проще - молчи, да и всё. Но как мне быть теперь? Этот, если разобраться, пустячный случай уничтожил раз и навсегда всю прелесть путешествий в поездах, вряд ли я когда-нибудь ещё смогу наслаждаться перестуком вагонных колёс. Я понимал, что с этих пор невольно буду всматриваться в своих попутчиков, пытаясь обнаружить в их поведении опасные "голубые" наклонности - и буду находить их, несомненно, даже у самых порядочных, приличных людей... Подумать только, по чьей милости обречён я на эту пожизненную муку! И разве смогу я когда-нибудь явиться домой весёлым и беззаботным, как раньше, после бессонной ночи, проведённой в отвратительном вагоне среди всяких там извращенцев?!
   Может быть, я принимаю всё слишком близко к сердцу, чересчур всё обостряю, но ничего с собой поделать не могу, такой уж я человек. Настоящий ипохондрик, ничего не скажешь.

. . . . . . . . .

   Я не ханжа, мне дела нет до чьей бы то ни было личной жизни, лишь бы человек в отношении к окружающим вёл себя подобающим образом, а чем он занимается у себя дома, с кем закрывается в спальне -это уж никого не касается, пусть делает то, что ему больше нравится. Если вдуматься, мерзость тоже понятие относительное. К примеру, каждый человек сидит иногда (извините) на унитазе, это естественно и ничего зазорного в том нет. Но если проделать ту же процедуру средь бела дня и в людном месте - это уже, конечно, и мерзость, и пакость, и всякая гадость.
   Так же и с теми самыми, сексуальными штрейкбрехерами. Решали бы свои проблемы в соответствующих местах, и слова плохого им никто бы не сказал (хотя бы потому, что никто ничего бы и не знал). Но зачем же приставать к посторонним, оскорблять своим поведением чувства окружающих? А потом ещё и обижаются на какие-то притеснения и некую дискриминацию...
   Выкурив подряд, прикуривая одну от другой, три сигареты, я почувствовал тошноту и слабость, зашёл в соседнее помещеньице, смочил лицо и шею холодной водой из-под крана, прополоскал рот и вышел в коридор подышать свежим ночным воздухом у открытого окна. Отдышавшись, не спеша направился к своему купе, надеясь, что сейчас уже ничто не помешает мне хоть немного отдохнуть.
   Тот тип, наверху, спал, лёжа на боку, лицом к стене, натянув простыню на голову. Посторонних в помещении не было, и я прилёг, не раздеваясь, на свою постель и постарался уснуть.
   Я спал. И снилось мне нечто ужасное...

. . . . . . . . .

   Разбудило меня шумное оживление в коридоре и лай репродукторов за окном. Поезд замедлял ход перед станцией. Светало. Дедушка сидел на своём месте, пыхтел, упаковывая чемодан. Должно быть, вид у меня был не ахти, старичок взглянул на меня сочувственно, сказал:
   - Спи, сынок, это только Орша,- он знал, что мне нужно ехать дальше.
   Я лёг на спину и тяжело, устало вздохнул. День начинался паршиво. Тут дверь отъехала в сторону, и вошёл, держа в руке свёрнутое махровое полотенце и пакет с туалетными принадлежностями, тот самый... Молодой, лет двадцати двух, брюнет с правильными чертами чисто выбритого лица. Кто бы мог подумать, такая презентабельная внешность, и... такая мерзость.
   - Доброе утро,- улыбнувшись, обратился он ко мне.
   Я только слегка кивнул в ответ озадаченно, боясь, не пристал бы он ко мне,- вот была б потеха, ничего не скажешь. Моя неприветливость ничуть его не смутила, не обращая на меня ни малейшего внимания, он сразу занялся своими вещами. Я же лёг лицом к стенке и закрыл глаза - от греха подальше.
   И вдруг этот субъект скомандовал громко и весело и, как мне показалось, над самой моей головой:
   - Рома, подъём!
   Я чуть не свалился со своей лежанки - до такой степени был ошарашен его внезапной выходкой. В полнейшем смятении подняв голову, я увидел, как он, со словами "вставай, засонька!", бережно снимает со своей полки большого чёрного кота.
   - Не возражаете?- вновь улыбнулся он, обращаясь ко мне, усадил своего Рому на край моей полки, а сам принялся убирать свою постель.
   Совершенно невыспавшийся кот сидел, пошатываясь, громко храпел и страдальчески вздыхал. Я дотянулся до него рукой и стал поглаживать мягкую, блестящую шерсть.
   Рома же, прищурившись, искоса и с недоверием смотрел на чужого, незнакомого человека, который нежно гладит его, а сам при этом улыбается - широко и счастливо.
  
  

Селениды-дети Луны

   Он смотрел на круглое зеркало Луны.
   - Что ты там видишь?- спросила она.
   - Ничего. Она покрыта пылью. Её давно не вытирали.
  
   Когда-то, очень давно, Луна не была тем, чем является ныне (см. энциклопедии:"естественный спутник Земли"), а была она отдельной - пусть небольшой, почти совсем крохотной, если сравнивать с другими,но - вполне самостоятельной планетой. И не было у неё жёсткой, как у прочих планет, орбиты, она путешествовала по Солнечной системе, как хотела сама, то приближаясь к светилу, чтобы погреться в его лучах, то отдаляясь от него. Лучшими её друзьями были Малые Планеты, младший брат астероид Гидальго и гордячка Комета.
   И населяли Луну люди, селениды. Жизнь их была счастливой и беззаботной, они не знали ни болезней, ни старости, ни войн и жили до тысячи лет, после чего - нет, не умирали,- а переселялись в ещё более светлый мир, ибо не знали они греха и чужды были им пороки.
   Маленьким раем называли селениды свою планету. На ней было всё: всегда ласковые и тихие моря, цветущие, словно сады Эдема, материки и острова, прекрасные города и добротные сёла.
   Почти все люди знали друг друга, никогда между собой не ссорились и во всём помогали один другому. Они познали науки и искусства и проводили дни свои в учении и творчестве.
   Дышали они лёгким воздухом, не засорённым копотью и пылью, и в кристально чистую воду рек и озёр смотрелись редкие белые барашки-облака, жующие сапфировую травку на небесном пастбище.
   Люди любили, оберегали и украшали свою планету, и она отвечала им заботой. На ней никогда не было жары или холода, она вращалась так, чтобы все её участки получали одинаково тепла и света; приближаясь к Солнцу, Луна ускоряла своё движение, чтобы близкое светило не обожгло людей, тогда быстрее сменялись день и ночь; отлетев подальше, она могла немного отдохнуть в неторопливом путешествии, и активность селенидов в это время заметно возрастала, ведь очень многое можно было сделать за такой длинный день, а в долгую ночь -хорошо выспаться и отдохнуть.
   Они не знали тяжёлого труда, ибо попросту не было на их планете тяжёлых вещей, и люди передвигались, не чувствуя собственного веса, большими прыжками и, даже падая с большой высоты, не рисковали ушибиться.
   Каждый вечер, во время заката, все селениды выходили на улицы или на крыши и балконы домов, и заходящее солнце неизменно зажигало во влажном и тёплом лунном воздухе красочную радугу: семь цветных полос, словно соревнуясь между собой, заливали небо праздничным сиянием, упруго изгибались, играя переливчатой чешуёй всевозможных оттенков. Вся природа в этот миг замирала, не было слышно ни шелеста листьев, ни дуновения ветерка, ни щебета птиц,- всё живое зачарованно устремляло восхищённый взор на небо. Даже юркие дельфины и вальяжные киты выплывали из морских глубин на поверхность, и в их глазах играло радужное семицветие.
   С завистью взирали все планеты на любимицу отца-Гелиоса, прелестную Селену. Почти все они имели свои спутники, малышу Меркурию не было скучно рядом с родителем, но оставались две сварливые сестры - Земля и Венера,- братья держались в стороне от этих злюк, а между собой они и вовсе не ладили.
   Венера тоже хотела захватить, забрать себе красавицу Луну, но Земля оказалась хитрее и проворнее, она обманом заманила к себе наивную малышку и вцепилась в неё, как паук в бабочку. Сначала она остановила её вращение - теперь Луна металась, как на привязи, вокруг злодейки Земли, не в силах разорвать путы, связавшие её, и смотрела на свою тюремщицу лишь одной стороной. Потом Земля начала грабить несчастную жертву по всем правилам пиратского абордажного искусства. Она забрала в первую очередь воду, а потом и всё остальное скопом.
   Луна опустела и обессилела, люди вынуждены были переселиться на Землю. Здесь они сполна познали горькую сиротскую долю,- как только не издевается с тех пор злая мачеха над нежеланными чужими детьми - жжёт их огнём пожаров, заливает потоками наводнений, топит в бурях океанских, засыпает вулкановым пеплом...
   Чтобы хоть как-то выжить, люди вынуждены всю жизнь свою (которая к тому же и укоротилась вдесятеро) работать, словно каторжные, не разгибая спины. Земля свалила на нас все мыслимые несчастья и страдания, но ей мало того, что уже имеется в её мрачном арсенале, она без устали изобретает новые напасти, неизвестные ранее болезни, чтобы наслать их на мучеников людей.
   Все эти беды ожесточили нас, мы почти полностью забыли и растеряли прежние науки и искусства, утратили духовную связь между собой, стали убивать друг друга, наш мир наполнился ненавистью и завистью. Люди искалечили Землю - пусть не родной,- но всё же дом свой (Венера, наверно, злорадно посмеивается над незадачливой сестрой). Даже Солнце смотрит на людей с презрением и отвращением, осуждая нашу слабость и низость.
   Но Луна не оставила нас. Ночью, когда на землю опускается мрак, она освещает своим бледным сиянием путь детей своих. Её лицо искажено болью и страданием, но видна в глазах её и надежда. Она видит, что мы потихоньку выбираемся из бездны невежества и безверия, куда скатились отчасти по своей вине. И в невероятно тяжёлых условиях Земли не все потеряли человеческий облик, лучшая часть человечества сумела всё же сохранить хоть какие-то крохи былой цивилизации.
   Несчастные, опустошённые люди, уставшие за день забот и суеты, смотрят в полнолуние на лик родной планеты, угадывая на нём некогда зеленевшую бесконечными садами сушу, высохшие котлованы морей, руины величественных городов, погребённые под толстым слоем мёртвой пыли. Просыпается и щемит сердце заложенная в наших генах, не осознанная нами тоска по родине. Всю жизнь мы ищем место на Земле, где нам будет хорошо и покойно, но не понимаем, что такого места на этой планете не сыскать. Мы можем быть счастливы лишь там...
   Там, где не найти уже следов некогда процветавшего общества, где осталась лишь безжизненная пустыня, изуродованная, словно оспой, шальными метеоритами.
   Но не умирает и в нас надежда. Когда-нибудь, быть может, спустя тысячелетия, люди всё же смогут вернуться на родную планету, сумеют оживить её, вырвать из паутины Земли, наполнить водой чаши морей и озёр.
   Вновь свободная Селена отправится в бесконечное вольное странствие, зазеленеют луга и сады, поднимутся прекрасные города, поплывут по чистому, ясному небу белые кудрявые облака.
   И все мы, новые - и прежние - селениды, выйдем в первый вечер возрождённой Луны на улицу, и Солнце, наш общий отец, осветит праздничное небо сияющей лунной радугой.
  
  
  
  
  
  
  
  
  

РАКОВИНА

   Есть в Могилёве старенькая аллея с небольшим, скромным фонтаном, облицованным гранитными плитами, сохраняющая каким-то чудесным образом природную тишину и некое полусонно-полудремотное умиротворение, хоть и располагается она по соседству с беспокойным пересечением двух самых оживлённых улиц города. Именно здесь любил сиживать я на деревянной скамейке в тени каштана тёплыми летними днями, под лёгкий шелест листьев и монотонное журчание трёх слабеньких фонтанных струй читая книгу или обдумывая сюжеты своих будущих рассказов, благо свободного времени у меня было больше, чем я сам того желал,- приехав незадолго до этого в страну, я не успел ещё получить здешнее гражданство и местную прописку, без чего не мог устроиться на работу и проводил дни свои в полнейшем безделии, живя на средства родных.
   Просиживая часами у фонтана, погружён в свои мысли, я не особенно интересовался окружающей публикой, но один человек с первой же встречи обратил на себя моё внимание. То был пожилой горец, высокий и неимоверно худой, одетый в грубой материи брюки и куртку, изрядно поношенные, но чистые, с потёртыми коричневыми ботинками на ногах и соломенной шляпой на седой голове. Он также оказался завсегдатаем того сквера и приходил всегда со стороны старых пятиэтажек, причём держался, несмотря на весьма преклонный возраст, с достоинством, ходил прямо, высоко подняв голову, но опустив долу грустные глаза отшельника. Садился он обычно где-нибудь в тихом углу аллеи, подальше от людской суеты, неспешно снимал шляпу и опускал её рядом на скамью, бережно вынимал из серой матерчатой сумки большую раковину трубача, пустую сумку аккуратно складывал в шляпу, прислонял раковину к уху и, откинувшись на спинку скамьи и закрыв глаза, сидел неподвижно часами, подставив морщинистое смуглое лицо скупому белорусскому солнцу.
   В какие мечты он погружался, в какие воспоминания - не знал, наверное, никто; иногда его неподвижное бронзовое лицо, застывшее в медитативной сосредоточенности, оживлялось лёгкой, мимолётной улыбкой, порой он хмурился чему-то, сдвигая густые чёрные брови, а иной раз укоризненно покачивал головой, не отнимая от уха раковину. Просидев так до вечера, старик бережно опускал раковину в сумку, надевал шляпу и уходил не спеша и задумчиво, и серая одежда его растворялась где-то в массивной серости домов.
   Встретился мне у фонтана ещё один человек, также привлекший к себе моё внимание - средних лет мужчина с явными следами похмелья на чисто выбритом лице, проходя мимо моей лавки, попросил у меня закурить. Я подал сигарету, он прикурил дрожащими руками и сбивчиво и несвязно, словно извиняясь, то и дело тяжело вздыхая и глубоко затягиваясь, стал ненавязчиво и с некоторой иронией рассказывать свою драматическую историю, из которой я уяснил себе только, что человек этот живёт неподалёку, только что проснулся и нуждается в срочном "лечении после вчерашнего".
   - Может, сообразим на "лёгонькую"?- предложил он наконец смущённо, на что я солгал, что не пью, и сказал правду - что не имею денег на такое дело,-и бедняга, попрощавшись со мной, уныло побрёл в сторону ближайшего гастронома.
   И с тех пор он всегда, проходя по аллее, подходил ко мне, разговаривал о том - о сём как со старым приятелем, хоть мы с ним и не познакомились-то толком и не обращались друг к другу по имени; иногда он просил у меня сигарету, каждый раз тяжело вздыхая по поводу "вчерашнего".
   При очередной нашей встрече я спросил у него, что это за странный человек с раковиной.
   - Этот, что ли?- оглянулся он на сидящего поодаль старика.-Да он беженец, откуда-то с Кавказа... Абхазец, что ли...
   - Абхаз?- переспросил я с недоверием, взглянув пристальней на старика, как будто мог по внешности определить национальность.
   Недоверие моё объясняется тем, что, бывая в разных республиках бывшего Союза, я видел представителей многих кавказских наций, ищущих лёгкой доли на чужбине, но ни разу не встречал абхазов и считал, что этот достойный народ слишком сильно любит свою родину, чтобы покинуть её, даже ради лучшей жизни.
   -...Как его занесло в такую даль - не понимаю,- задумчиво закончил мой собеседник, озадаченно глядя на предмет нашего разговора и затягиваясь сигаретой, а я сделал осторожное предположение, исходя из собственного опыта:
   - Может, приехал к родственникам...
   - Да ну, ты что!- решительно отринул он мою версию.- Какие там родственники?! Он один, что тот волк в степи, и гол как сокол! Живёт, как бомж, в "семнадцатом" доме,- он ткнул дымящейся сигаретой в сторону пятиэтажек,- в подвале.
   Эта новость совершенно озадачила меня.
   -Действительно, странно,- проговорил я, глядя на блаженно улыбающегося старика.- Может быть, потерялся, не нашёл родственников, к которым ехал?
   - А шут его знает!- досадливо поморщился мой приятель,- Он какой-то ненормальный, ходит как упырь, ни с кем не разговаривает, поди добейся от него толку! Сидит только днями да слушает свою "устрицу".
   - На что же он живёт, чем питается?- вопросил я, а он в ответ лишь неопределённо пожал плечами.
   Долго я сидел в тот день, думая о нищем старике, и, наконец набравшись смелости, встал и решительно направился в его сторону, держа в одной руке книгу, а в другой аккуратно сложенный (деноминированный) рубль,- его я бросил, проходя мимо, в соломенную шляпу на сложенную серую сумку и пошёл дальше, боясь, не вышло бы скандала из моей затеи, ведь этот горец вовсе не был похож на бомжа, даром что нищий, и моё подаяние могло смертельно оскорбить его.
   Но всё обошлось - и на этот раз, и в следующий,- и с тех пор я стал регулярно, приходя на аллею, опускать в его шляпу какую-нибудь мелкую купюру (мелкую - потому что иные в моих карманах в то время не водились). Я уже не опасался оскорбить и разгневать старика, но всё же надеялся остаться незамеченным.
   Но однажды горец сам подошёл ко мне, сидящему на своём обычном месте в тени каштана. Он достал из сумки раковину и подал мне.
   - Возьми,- заговорил он с лёгким акцентом,- это самое дорогое, что у меня осталось... Я дарю её тебе.
   Я, растерявшись от такой неожиданности, повиновался, приняв из рук его тяжёлую колючую раковину, и смотрел на неё в полнейшем замешательстве. Старик печально вздохнул, глядя куда-то в одному ему видимую даль.
   - Они запоминают все звуки вокруг,- сказал он, кивнув на рако-вину, как этот ваш... магнитофон. А потом можно слышать всё, что было раньше. Я нашёл её на берегу в последний день... Она хранит голоса наших.
   Я приложил раковину к уху, но, кроме монотонного шума морского прибоя, не расслышал ничего. Старик грустно усмехнулся, глядя на меня.
   - Нет,- сказал он,- так ты ничего не услышишь. Нужно слушать долго и внимательно - только тогда она откроет тебе свои тайны.
   - Но если она действительно хранит голоса ваших близких, почему вы отдаёте её мне, постороннему человеку?- удивился я.- Не лучше ли вам оставить у себя свою память?
   Старик резко поднял руку, прерывая меня, и произнёс тоном, не терпящим возражений:
   - Мне она уже не нужна, я скоро сам буду с ними. А ты послушай нашу жизнь,- после чего пошёл задумчиво и неспешно, даже не попрощавшись, в сторону своего жилища с развевающейся на ветру пустой сумкой.
   Я ещё немного послушал шум набегающих на песчаный берег волн и, придя домой, поместил раковину в книжный шкаф за стекло и всегда, взглянув на неё, вспоминал чудачества странного старика и от души радовался за него, уехавшего, как я понял, домой. Да, думал я, здесь ему не место, среди чужих людей, а там, на родине, он вполне достойно может жить даже будучи нищим и бездомным. На родине ты всегда дома, даже не имея крыши над головой.
   Но при очередной встрече у фонтана со вторым моим знакомым я узнал от него, что старик наш умер в своём подвале вскоре после нашей последней с ним встречи, и мне стало горько и обидно, оттого что он попросту обманул меня - дал понять, что едет домой, обрадовал, обнадёжил, а потом... Всё же я не мог долго сердиться на него и, придя вечером домой, взял раковину, устроился поудобнее в кресле и прислушался, закрыв глаза...
   Я сидел, не отвлекаясь на посторонние звуки, полностью сосредоточившись на пульсирующем шипении накатывающего прибоя; тёплые и мягкие всплески волн постепенно поглотили меня, и я растворился в их журчащем ритме.
   Сколько времени прошло, не знаю, - может час, а может и больше,-но я вдруг отчётливо расслышал среди монотонного и однообразного морского шума пару босых детских ног, весело шлёпающих по мокрому песку. Шаги звучали всё громче и звонче - и вот ребёнок пробежал у самой моей головы, сделал ещё несколько шагов, остановился, громко крикнул что-то в даль на незнакомом мне языке, ему ответили издали такие же звонкие голоса, послышались дружные приближающиеся всплески маленьких ног по мокрому песку и набегающим волнам, а первый мальчик помчался дальше с задорным криком. Минуту спустя мимо меня пробежали двое мальчишек, крича, смеясь и взвизгивая от восторга. В отдалении они присоединились к первому и стали что-то оживлённо обсуждать, то и дело перебивая друг друга и смеясь. Лёгкий ветерок донёс издали голос женщины - и на каком бы языке ни звучало её восклицание,- каждый поймёт: это мать зовёт детей домой. Мальчишки, как стайка воробьев, закричали все разом, дружно снялись с места и умчались прочь.
   Спустя ещё некоторое время до меня донёсся издали тяжёлый топот коровьего стада, было отчётливо слышно, как женщины выходят навстречу, хлопая деревянными калитками, зовут своих бурёнок, и те, узнав голос хозяйки, отвечали громким усталым мычанием и торопились в родимый хлев, чтобы поскорее избавиться от распирающего вымя молока. Своим родительницам вторили тоненькими голосками резвые телята, а иногда все звуки перекрывал мощный, словно рычание льва, грозный рёв быка. За коровами следовала блеющая вразнобой мелюзга - овцы и козы,- а замыкали шествие пастухи, громкими окриками подгонявшие скотину. Живность рассосалась по дворам, взбудоражив всю деревню: залаяли собаки, захлопали двери, зазвенели звонко пустые вёдра...
   Суетливый шум вечерних забот вскоре стих, и послышались в деревне оживлённые разговоры, пение и смех, молодёжь устроила танцы, и то и дело слышался лай собак, словно перекличка караульных.
   Я услышал приближающиеся шаги и тихие голоса парня и девушки. Они шли медленно, не торопясь, из деревни к морю, и разговор их был понятен без переводчика: юноша что-то пылко говорил девушке,-ясно, что, не жалея образов и эпитетов, старался показать свои смелость, силу и решительность. Девушка тихо, по-доброму посмеивалась над ним, отчего он ещё больше распалялся. Вот они подошли к берегу и остановились, парень произнёс полную юношеского пыла фразу, поднял камень с земли, широко замахнулся и что было силы бросил его в море. Спустя несколько секунд послышался далёкий всплеск, парень молча ждал похвалы, но девушка только звонко рассмеялась, и юноша заговорил полным отчаянной решительности голосом; неизвестно, на какой безрассудный поступок он уже было решился, но девушка остановила его ласковыми словами, он успокоился, и молодые люди ушли, мирно беседуя, назад, в деревню.
   Больше я ничего не помню, а когда проснулся поздно ночью в кресле, раковина лежала у меня на коленях.
   И с тех пор я стал ежедневно слушать звучавшую в чудесной раковине чужую и далёкую жизнь, как смотрят телесериалы,- и она, эта жизнь совершенно незнакомых мне людей, становилась ближе и понятней, мне даже казалось, что я не только слышу, но и вижу всё происходящее, будто сам сижу на морском берегу, укрывшись под густым зелёным кустом, растущим на невысоком скалистом обрыве. Я наблюдал за бытом прибрежной деревни, изучил расписание жизни её обитателей, начал даже немного понимать их речь и несколько раз, как мне показалось, слышал голос того самого старика, который подарил мне раковину. Мне стали близки и понятны их заботы и переживания, радости и печали, я незримо присутствовал на их праздниках и горестях, свадьбах и похоронах, я был свидетелем пожара, вспыхнувшего однажды утром, и всеобщего торжества, связанного с древними обрядами. И я, конечно, почувствовал и понял, насколько сладостно было бедному старику погружаться вновь и вновь в жизнь своей родной деревни, слышать голоса родных и близких людей, с которыми прожита долгая счастливая жизнь, если даже я, посторонний человек, был заворожён и околдован этим чудесным действом, жизнью, которая казалась мне ярче, насыщенней и светлее, чем реальная, окружающая меня действительность. Там было всё как в доброй сказке: приветливые, доброжелательные люди, дружно живущие, вместе работающие и совместно празднующие, помогающие друг другу всегда и во всём; там я не слышал злобных криков, ругани и оскорблений, там никто даже не повышал голоса на соседа, там жил прекрасный народ, и там даже собаки, казалось, лаяли совсем не злобно... И до чего же горько было мне, оттого что старик не дожил до возвращения домой, умер, не увидев своих родных людей, и обидно становилось мне, когда я думал, что он наверняка предчувствовал смерть, но не сказал об этом, а попросту обманул меня...
   Но эта добрая сказка кончилась, как кончается всё хорошее и светлое, однажды ранним утром, когда деревня ещё спала и только начинали кричать тревожно петухи. Сначала послышался нарастающий грозный гул десятков мощных моторов, затем в деревне, разрывая мирную тишину, оглушительно лопнул снаряд, за ним - другой, и третий, застучала прерывистая, словно дрожь, пулемётная очередь, бешено изрыгали свою неуёмную злость трескучие автоматы, взрывы гремели не переставая. Полыхали, завывая, пожары; кричали раненные раскалённым металлом люди, дети тщетно звали убитых родителей. Я видел всё как наяву: матери прикрывали собою детей, моля о пощаде, дряхлые старики выходили вперёд, подняв вверх слабые руки, взывая к совести убийц, пытаясь остановить неудержимую смертоносную лавину - и все гибли без разбора и пощады; дико ревела скотина, сгорающая заживо во вспыхнувших факелами сухих деревянных сараях, собаки рвались с цепи и тут же падали с жалобным визгом, ужаленные свистящим свинцом... Рядом проехал танк, я отчётливо слышал метал-лический лязг его гусениц, ликующие крики убийц, гром выстрела из пушки, злобный лай автоматов...
   И наступила гробовая тишина. Раковина онемела и не издала больше ни звука.
   Тогда я понял, что старик не обманул меня, он действительно ушёл к своим... Я верю, что сейчас он там, в окружении родных и близких, рядом с теми, по ком так тосковал, живя в нищете на чужбине, ночуя в сыром и тёмном подвале.
   И хорошо, что старик не дожил до этого дня - и не пришлось ему снова пережить гибель родной деревни...

. . . . . . . . .

   На книжном шкафу в моей комнате покоится за стеклом большая и красивая морская раковина.
   Если поднесёте её к уху, не услышите ни звука.
   И только плотно прижавшись к ней и прислушавшись, вы отчётливо расслышите набатный колокол, звучащий поминовением всех безвинно убитых и протестующий против войн и кровопролитий...
   Этот колокол - ваше сердце.

ВЫШКА

   Собака, завидев издали хозяина, спряталась в конуру.
   Он долго спьяну возился с замком, ключ как мог артачился, медно тыкался в стальной корпус, никак не попадая в скважину, наконец провалился и судорожно заёрзал, словно слепец, во мраке замочной полости. Долгожданный жирный поворот, ещё один, металлический щелчок язычка, короткий рывок - дверь угодливо шарахнулась в сторону, на излёте заскрипела натужно и, когда он уже вошёл, прикрылась с сонным скрипом, будто зевнула. Минуя вторую дверь, больно ударился плечом о косяк, на пороге кое-как разулся. Свет включать было лень, да и зачем? Спать, спать... Сегодня был тяжёлый день, очень тяжёлый.
   Во тьме, чуть разбавленной сочащимся в зашторенные окна четвертьлунным светом, все вещи утратили ясные очертания, туманно расплылись и - что странно - двигались совершенно самопроизвольно, но дружно и плавно, то в одну, то в другую сторону. Внезапно и дерзко вынырнул из суматошной карусели бебехов кухонный стол и зло ткнул его в бок вдруг ясно очертившимся, одервеневшим острым углом; миниатюрно скрипнули петли в настенных часах,невидимая кукушка механически пропела четыре раза и хлопнула дверцей - с неизменной обидой. Осторожно ступая, словно по шаткой корабельной палубе, он прошёл в комнату, стянул с себя пиджак и швырнул его в распяленную пасть широкого кожаного кресла, а сам повалился на диван, но перепутал - подушка оказалась в ногах. С трудом переборов лень и тяжесть во всём теле, перелёг, и затылок его погрузился в мягкую пуховую прохладу. Чиркнув зажигалкой, прикурил сигарету, глубоко затянулся и выдохнул раздражённо, дрожащей рукой пошарил вокруг по полу, но пепельницы не обнаружил и стряхнул пепел на ковёр,
   Он вспоминал прошедший вечер.

. . . . . . . . .

   Петруха не захотел идти с ними, наотрез отказался.
   Дружеская пирушка продолжалась своим чередом, о "деле" больше не говорили, а болтали о пустяках. Когда же шли вдвоём по тёмным узким переулкам, сторонясь людных мест, точно волки в лесу, Гришка дал волю раздражению.
   - Идиот!- говорил он, имея в виду, конечно, Петруху.- "Мокрухи"
   испугался! Пять лет оттарабанил за здорово живёшь, а так ничего и не понял, не поумнел ни на грош. И чему их там, в "зонах", учат? Или, может, на самом деле перевоспитывают?
   Он не возражал - не хотел попусту спорить. Ведь Гришка и сам отлично знает, что их приятель с детства был таким - мухи не обидит. Вот что-нибудь спереть - это всегда пожалуйста...
   - Во дурак!- не унимался Гришка.- Крутится как шестёрка, имеет шиш, а попадётся рано или поздно - опять посадят. И так пол-жизни баланду хлебать, вкалывать на "хозяина" да по ночам во вшивую матрасовку кутаться! Нет, если уж рисковать, так на полную катушку, чтоб, если попадёшься, сразу "вышка": щёлк - и нету тебя. А то ведь пол-жизни "зону" топчешь, а другую половину, как шакал, по помойкам шастаешь... Нет, такая житуха не по мне. Раз уж собрался вещи делать, так действуй по-крупному, чтоб или пан, или пропал. Кто миллионы "снимает", тот не в тюряге сидит, а на "мерее" катается. А вот копеечные ворюги, те-да-а!- всю жизнь за решёткой маются, бедолаги. Как подумаю: лучшие годы на "зоны" тратить,- тошно становится. Лучше уж сразу "вышка"! Зато и поживёшь как белый человек...

. . . . . . . . .

   Постепенно затихая, отдалилась и затихла Гришкина пустая болтовня, а вместе с ней исчезло и всё остальное: шушращая и шаркающая о подошвы неровная дорога; слившиеся с тревожной ночной тьмою серые дома, светящиеся кое-где прямоугольниками безжизненных окон, перечёркнутых чёрными крестами рам; и кварта нетрезвой, двоящейся луны в аспидном в звёздную крапинку небе.
   Он оказался в сыром и мрачном подвале средневекового замка. Высокие ступени узкой каменной лестницы, уходящей в скрытую мраком высь, были толсто покрыты волглым прахом, и его ноги ступали мягко и бесшумно, на шершавых стенах тускло коптили факела. Чем выше он поднимался, тем шире становилась лестница; наконец, стены широко раздвинулись, приобрели светло-коричневую окраску, на них появи-лись искрящиеся яркими разноцветными огнями хрустальные бра -вместо факелов,- тут же, вдоль стен, выросли массивные балюстрады, убогий камень лестницы обернулся благородным чёрным мрамором, а пыль под ногами превратилась в праздничной расцветки пышный ковёр.
   Поднявшись на просторную сияющую площадку, он увидел перед собой резной работы двустворчатую дверь, а над ней на стене -три продолговатых стеклянных плафона с надписями "идёт журнал", "перерыв" и "идёт фильм",- два первых скромно и достойно молчали, а третий светился бледной краснотой, причём из двух лампочек внутри него бодрствовала лишь одна, левая, отчего возникало неуместное световое ударение на слове "идёт".
   Сознавая вину свою за опоздание на сеанс, он медленно приоткрыл лёгкую дверь и осторожно протиснулся вовнутрь, но оказался пока лишь в тёмном и тихом аванзале; здесь же, сбоку, увидел билетёршу, пожилую невысокую женщину с красной повязкой на предплечье выжидательно протянутой руки. Он вспомнил, что как раз билета-то у него и нет. Рассеянно пошарив по карманам - так, для виду,- виновато взглянул на женщину и только теперь отметил странную её неподвижность; и волосы её, пепельного цвета, слишком аккуратно уложены на прямой пробор; и глаза отсвечивают неестественным стеклянным блеском; и тонкие губы застыли в безжизненной полуулыбке; и кусочек уха отбит - и виднеется ржавеющая арматура.
   Он прошёл мимо гипсового истукана с протянутой красноповязанной рукой к противоположной стене, где в зёве дверного проёма сумбурно метались кроваво-красные блики - отблески безотрадной экранной жизни. Подойдя ближе, он обнаружил, что все светлые пятна слились в единый оранжевый фон с оттенком домашнего уюта, а тёмные, в свою очередь, вплавились в отчётливо обведённый человеческий абрис.
   На зеркальную гладь сновидений упала тяжёлая мутная капля реальных воспоминаний...

. . . . . . . . .

   На фоне освещённого из глубины прямоугольника чернел Гришкин силуэт.
   За дверью была прихожая, аккуратно прибранная, с ковриками на полу, со шкафчиками для одежды и тумбочками для обуви. На полу лежал молодой мужчина с разбитой головой, на лице - гримаса смерти. Из кухни выбежала на шум его жена - высокая блондинка в цветастом халате и шлёпанцах на босу ногу,- округлив глаза, дико закричала. Гришка схватил её за горло,- крик оборвался, она безуспешно пыталась вырваться, билась как припадочная, надсадно выла, безобразно разинув рот. Короткий взмах - и Гришкин топорик с треском впился в голову женщины, она осела на пол, скребя ногтями стену, уронила голову на плечо, судорожно дёрнулась всем телом и затихла. Кровь, стекая, капала на оголившееся белое плечо, отчего казалась ещё более алой.
   Её крик разбудил ребёнка, из глубины квартиры донеслось протяжное "уа-а".
   - Заткни ты его!- прошипел Гришка, вытирая окровавленный топор о халат убитой.
   Он пошёл на голос, вошёл в спальню. На детской кроватке крохотный свёрток. Зато рот громадный. И визжит как сирена, на нервы действует.
   Заткнуть? Он взял с широкой двуспальной кровати большую пуховую подушку и накрыл ею ребёнка полностью, придавил хорошенько,тот умолк, задыхаясь, жуя наволочку, подёргался немного и затих.
   - Сильный,- подумал он о ребёнке,- пацан,наверно,- и присоединился к Гришке, который уже метался по квартире, собирая деньги и прочую более-менее стоящую дребедень.
   Потом, когда сидели вдвоём у Гришки, "обмывали" первое серьёзное "дело", у него вдруг возникло неприятное ощущение - чувство разочарования в своём приятеле. Уж очень бахвалился пьяный Гришка, пыжился, изображая себя этаким парнем-рубакой, которому и море по колено. Ему ужасно надоела эта самая Гришкина "вышка", и он понял, что этот герой липовый боится смерти до безобразия сильно, но ещё больше он трусит перед тюрьмой и "зоной", перед вэвэшниками с автоматами и зэками с заточками, а повторяет свой дурачкий рефрен "лучше сразу "вышка" вроде заклинания, надеясь таким образом придать хоть немного смелости своей заячьей душонке.
   Да, раньше он уважал Гришку, но уважал, оказывается, не его самого, а всего лишь броскую и хрупкую оболочку, которая рассыпется в прах при первом же щелчке затвора или даже наручников.
   Это неприятное открытие не очень расстроило его. В конце концов, какое ему дело до Гришки, до его глупых страхов и кривляний. Главное ведь заключается в том, что сам-то он не трясётся ни перед решёткой, ни перед смертью. Хоть он и не кричит об этом, но ему и вправду наплевать на всё на свете: на лагеря с "колючкой" по периметру, на солдат с собаками, на серую обыденность жизни и чёрную пустоту смерти.

. . . . . . . . .

   Мысли его стали вялыми и неповоротливыми, воспоминания же, наоборот, обрели излишнюю резвость. Беспорядочно сменяя друг друга, выплывали на поверхность сознания из глубин памяти эпизоды из прожитой жизни, знакомые лица и незнакомые, лишённые всякой реальности сценки из призрачной жизни в туманной стране снов, словно кадры фантастического фильма. И среди этого карнавального разнообразия то и дело мелькали мрачные картинки минувшего вечера,чаще всего - алая кровь на белом плече,- но в чёрно-белом изображении,так что подразумеваемая красность крови была на самом деле чёрной.
   Чернота разбухла, разрослась, и весь экран - а вместе с ним и весь необъятный зрительный зал - наполнился непроницаемым мраком. Только по бокам, на периферии зрения, едва теплились слабой зеленью маленькие фонарики с неясной надписью "выход", но они были безумно далеки и попросту недостижимы, поэтому вполне можно было считать их всего лишь обманом утомлённого тьмой зрения, призрачной отдушиной во мраке.
   Откуда-то сверху потянулись полные неизбывной печали протяжные звуки скрипки, и на сцене возникла одинокая фигурка балерины, белая, с пресным, словно гипсовая маска, лицом. Танцуя под кислую мелодию холостой скрипки, она всё больше кружилась на одном месте, изредка пробегая насколько шагов на вытянутых упругих носках. Темп музыки постепенно возрастал, и движения балерины становились резче и порывистей, потом безвестный музыкант взял высокую ноту,а белая фигурка на сцене завертелась на одной ноге , запрокинув голову и заломив руки.
   Мелодия журчала долгим непрерывным ручейком, постепенно расширяясь и тяжелея, пока худосочная скрипка не превратилась наконец в упитанную виолончель, а вертящаяся балерина вдруг раздобрела и приняла вид полногрудой танцовщицы в розовой тунике. Она задержалась на сцене недолго и в сопровождении очередной музыкальной метаморфозы "виолончель-контрабас" обернулась индийской баядерой в роскошном красном сари. Индианка раскручивалась всё быстрее,обгоняя трепещущую на ветру материю, и в результате, чего и стоило ожидать, превратилась в юлу, ярко-алую, с блестящими никелированными ободками и такой же ручкой. Музыка же совершенно утратила и без того не очень стройное звучание и приняла форму низкого,густого гула. Шум этот странно подействовал на него: во всём теле возникла неприятная мелкая дрожь, отозвавшаяся зудом в ,суставах, конечности тягуче заломило. Юла оплыла, как кусок размякшей глины на гончарном круге, растеклась в плоский, бешено вращающийся диск; гул утончился до сиренного воя. У него на мгновение перехватило дыхание, но тут же всё и кончилось: блин бесследно испарился, а визготня улетучилась в неизвестном направлении, оставив после себя беспросветную тьму и бездонную тишину.
   Он проснулся.
   Но пробуждение это было необычным. Он это сразу понял.
   Во-первых, он, будучи всего несколько минут назад пьяным в стельку, сейчас чувствовал себя совершенно трезвым, ему даже пока-залось, что таким трезвым он не был никогда в жизни.
   И второе: его слух чудесным образом обострился, и неторопливый ход часов был слышен так отчётливо, словно эти "ходики" висели не в соседней комнате, а прямо у него над головой. В следующее мгновение он уловил всю гамму суматошных звуков - на улице вовсю разыгралась непогода: в окно хлёстко ударила упругая струя воздуха, начинённая звонкими дробинками дождя, ветер тоскливо завывал в печной трубе, шелестел листвой деревьев за окном, протяжно гудел в пустотах чердака.
   Но, несмотря на то, что входная дверь осталась приоткрытой и по полу гуляли влажные сквозняки, со следующим вдохом он ощутил не свежесть и прохладу дождливой летней ночи, а отвратную горечь едкого дыма, словно наждаком прошедшего по горлу, заполнившего лёгкие мёртвым туманом. И тут же, ощутив пугающую пустоту меж пальцев свесившейся с дивана правой руки, он понял, что источником гари была тлеющая сигарета, упавшая на ковёр и воспламенившая его. Правда, о пламени, судя по всему, говорить было рано - ковёр не горел, а только лишь тлел, как и злополучный окурок,- однако это обстоятельство не очень-то обрадовало его.
   - Испортил новый ковёр,- подумал он с досадой.- Хорошо, что хоть вовремя проснулся, а то ведь так и сгорел бы заживо.
   Он попытался встать, но не смог пошевелить даже пальцем, и глаза его остались закрытыми, как ни старался он разомкнуть веки. Это была третья особенность его непонятного пробуждения: мозг его отлично работал, он всё прекрасно чувствовал, всё понимал,но не мог пошевелить ни одним мускулом - тело его спало сном вдрызг пьяного человека.
   На мгновение его сковал ужас, спину обильно смочил холодный пот, дыхание участилось, с каждым вдохом он получал всё меньше воздуха и всё больше дыма. Но он смог подавить в себе налетевшие вороньей стаей страхи, смог успокоиться, решив, что ничего страшного пока ещё не произошло, а такое состояние полусна-полубодрствования ему уже знакомо.
   Это случилось с ним во время службы в армии. Как-то раз в их солдатской столовой потравили крыс - насыпали по всем углам отравленной крупы. Яд подействовал неплохо, многие хвостатые твари сдохли, и повсюду валялись их маленькие мохнатые тушки,-солдаты играли ими в футбол. Остальные же грызуны, кто похитрей, покинули обжитое помещение и перебрались в другие здания, в казармы, где для них настали трудные времена - нормальной, человеческой пищи там не было,- от голодной жизни они вконец обнаглели и по вечерам, после отбоя, как только стемнеет, носились по казарме косяками как лошади, с топотом и писком, грызли всё мало-мальски пригодное для крысиного желудка.
   Однажды ночью он почувствовал, что его правая же рука свесилась с кровати и какая-то ушлая крыса, сидя на полу, грызёт как ни в чём не бывало - что бы вы думали?- его беспечно спящий указательный палец. В тот раз он тоже струхнул не на шутку, пытался встать, но остался неподвижен - и от этого испугался пуще прежнего и ничего не мог сделать, пока наглый зверь грыз верхний, бесчувственный слой кожи. Но стоило крысиным зубам лишь слегка зацепить живую ткань,как он тут же, почувствовав боль, проснулся и с диким воплем подхватился с постели.
   То же будет и сейчас, думал он. Очаг пожара находится прямо под его рукой, он даже ощущает тепло, исходящее от тлеющей шерсти ковра; когда огонь разгорится посильнее, тепло превратится в жар, он почувствует боль в руке и проснётся...
   Так и лежал он, успокоившись. Волновало одно: дышать становилось всё труднее.
   Ну, да это чепуха, думал он. Здоровья ему не занимать, такого мужика не так-то просто свалить с ног, не даром же все знакомые завидуют его силе и выносливости; да для него вся эта копоть -всё равно что дымок "кэмела" - одно удовольствие!
   Сразу же вспомнился Мишка Чердачник, худой как жердь рахитик, изо всех своих воробьиных сил старающийся казаться этаким Геркулесом местного производства. И не пил, бедняга, и курить бросил, и спортом всяким занимался, бегал по утрам как придурок - и всё напрасно, как был хилотом, так и остался сморчком, даже полысел, страдалец, от переживаний... Нет, в этом деле третьего не дано: если родился здоровым и сильным, то не помешают никакие пьянки-гулянки, а ежели родился слабаком, так хоть лопни, а не выйдет из тебя Геракла, даже местного значения.

. . . . . . . . .

   Очень неприятное возникло ощущение - горло пересохло, а сглотнуть он не мог, в носу жгло и кололо, будто туда натолкали горящих углей. Но вскоре произошло то, чего он ждал, даже более того:форточка в его комнате оказалась не закрытой на защёлку и при очередном, очень сильном порыве ветра она распахнулась, звонко ударилась о стену, посыпалось осколками стекло, в комнату ворвался вихрем свежий влажный воздух, зашелестела подвесками люстра, слышно было, как заскрипела, раскрываясь шире, входная дверь. Дышать стало легче. Он почувствовал, как сразу же вспыхнул огонь. Сначала,будто примериваясь, лизнул его руку одинокий слабый язычок, а потом,после недолгой паузы, словно распробовав хорошенько, пламя вцепилось в руку крепко и основательно.
   Да, он почувствовал боль, но сбросить оцепенение всё же не смог.
   Бывает так: ждёшь одного, а получаешь совершенно иное.
   Чертовщина какая-то, думал он, не теряя пока самообладания.
   И верно, чертовщина, а иначе не скажешь. В самом деле, что всё это значит - сны какие-то дурацкие, замки всякие, кинозалы, билетёрши гипсовые? И проснулся тоже бестолково, никак не поймёшь, то ли ещё спишь и всё происходящее - не более чем сон, то ли проснулся и вправду горишь, но тогда почему не можешь встать? Ведь боль-то уже нешуточная.
   Ветер, стаей бешеных бесов врывавшийся в форточку, играл роль поддува не хуже, чем кожаные мехи кузнечного горна, и пламя разгорелось, загудело, весело побежало по комнате; подхваченный сильным сквозняком, огонь проник на кухню. Загорелся диван, на котором он лежал, покрывало. Пока от них было больше дыма, чем огня, но вот зато именно то место, куда упала сигарета, место, так долго тлевшее, сейчас, получив постоянный подток свежего воздуха, превратилось в настоящее адово пекло, и в этом кусочке преисподней оказалась кисть свесившейся с дивана руки. Слово "боль" не передаёт вполне того, что он чувствовал. Что может чувствовать человек, погрузивший руку в расплавленную сталь? Рука его растекалась, плыла в густом и плотном жаре. Его обоняние, уже почти бесчувственное, уловило сладковатую вонь горящего собственного тела.
   - Хоть бы кто-нибудь проходил мимо,- думал он, ещё на что-то надеясь,- поднял бы шум, вызвал пожарных, спас...
   Но кто ходит по улицам в такой лихой час?
   Загорелся рукав. Синтетика рубахи плавилась, прилипая к коже, и горела вместе с ней. Он уже проклинал своё отменное здоровье. Лучше бы он сразу умер от удушья, или его сердце не выдержало боли, или мозг затуманился спасительным забытьём...
   Покрывало полыхало вовсю; с правого бока загорелась рубаха, далее - штанина, носок. Шерстяные брюки горели сравнительно быстро и распадались, не причиняя таких страданий, как рубаха, но всё это было ничто по сравнению с тем, что он испытал, когда загорелись плавки,- он извивался от боли как червь, вопил, но его тело оставалось неподвижным...

. . . . . . . . .

   Спасительного забытья он так и не дождался, вместо него накатил безумный, зловещий кошмар: всё вокруг завертелось в страшном вихре необузданных видений; до боли чётко промелькнул среди злово-ний нестерпимо чистый запах дымящего ладана, затем угар горящей серы; перед его закрытыми глазами проплывали кругами, слагаясь из мутных потоков чёрного с багровыми отливами дыма, ужасные рыла невиданных чудовищ,- они ухмылялись, хитро подмигивали ему, манили за собой и снова распадались на отдельные языки густой и грязной гари, смазывались, растворялись и исчезали в бездонной круговерти призраков, порождённых мозгом, деформированным цепким, холодным пожатием смерти.
   И среди этого мрачного круговорота внезапно и ярко, подобно вспышке молнии в грозовой туче, возникло вдруг лицо младенца, белое, с большими моргающими глазами и широко раскрытым ртом, маленькие пухлые ручки тянулись к нему, пальцы сжимались и разжимались... Ребёнок пролетел мимо, таща за собой шлейф размотавшейся пелёнки, и вслед за ним проплыла белая с металлическим блеском огромная подушка.
   Нижняя часть тела, по пояс, была словно погружена в полыхающую печь, верхнюю панцирем облегала расплавленная рубаха, воротник прилип к шее и, стекая по ней жидким огнём, давил отчаянно, словно пытаясь задушить. Пламя добралось до подушки, пух плавился, свиваясь клубками, смешивался с волосами, прилипал к лицу. Вони горящих волос и перьев он уже не ощущал.

. . . . . . . . .

   Он снова оказался в зрительном зале, но на этот раз представле-ниение было другим: на сцене стояла пылающая кушетка, а на ней лежал мужчина со свесившейся к полу правой рукой. Он сразу узнал себя в этом горящем, словно соломенное чучело, человеке. Ложе его повисло в воздухе, и ни ножек, ни какой другой опоры видно не было, весь огромный театр погрузился в иссиня-чёрные чернила тьмы. Он видел себя горящим на сцене, но от такой раздвоенности, отстранённости одного "я" от другого, боль отнюдь не притуплялась, наоборот, он не только чувствовал, как огонь пожирает его тело, но и видел это,- от подобного двойного восприятия умножались и мучения.
   Пространство сцены стало уменьшаться, задняя и боковые стены потихоньку выступали на передний план. Они, эти стены, были сделаны из тумана - хоть и бутафорского, но такого же бледно-голубого, как и настоящий,- и отскакивающие от страшного костра огненные блики тонули в нём медленно и бесследно. Один всплеск пламени отразился в глубине слабым свечением, задержался ненадолго и скользнул во тьму; второй вцепился в это место покрепче, слегка поднапрягся, играя тусклыми красками по белёсому овалу, окреп, добавил чёткости, уверенности палитры, и возникло из туманных глубин лицо невиданной красавицы с большими чёрными глазами, с чёрными же вьющимися волосами, алые губы её обнажили в широкой приветливой улыбке ослепительно белые , большие, ровные зубы. Шла она медленно и величаво; пурпурное платье, украшенное множеством мелких деталей, поблескивало дорогой материей; белоснежную шею и глубокое декольте прикрывали золотые со сверкающими бриллиантами украшения; широкие бахромчатые рукава доходили до локтей, далее уступая место тонким тёмно-зелёным перчаткам, такого же цвета туфли поблескивали из-под длинного подола.
   Он знал, имя этой красавицы - Смерть. Смерть, означающая прежде всего не конец жизни, а прекращение страданий, ибо трудно было назвать жизнью это догорание обуглившегося тела. Шла она слишком медленно, а огонь тем временем достаточно уже опалил подушку со свернувшимися в кучу волосами и принялся осмаливать голову, вместо дыма он стал вдыхать обнажённое пламя.
   Когда же она подошла ближе, он смог рассмотреть её лучше.
   Оказалось, что пышный разброс её волос обусловлен был не изысками искусного цирюльника, а всего лишь тем, что кожа на высохшем черепе стянулась, вздыбив тем самым порыжевшие от могильной сырости волосы; глаз и вовсе не было, а пустые чёрные глазницы слегка прикрывались рваными остатками век; нос ввалился, и плотная, словно дублёная, кожа рельефно облегала впавший нос; губы были почти полностью съедены червями, и вместо шикарной улыбки он увидел мерзкий, отвратительный оскал; на шее и груди ясно виднелись следы тления, принятые им поначалу за некие драгоценности; платье оказалось вконец истёртым, излохмаченным рубищем, а поблёскивали на нём пятна влажной плесени; руки по локти и ступни ног покрывала отвратная зелёная слизь. Единственным, что не обмануло его, были зубы - они не утратили своей красоты, оставались белыми, ровными и большими.
   Вдруг рыхлый полупрозрачный туман заколыхался, уплотнился и выдавил из себя скопище ужасных исчадий. Безногие, безрукие,безглазые, безносые, сплошь покрытые паршой и гнилью, полусъеденные червями уроды плелись, шатаясь, шаркая ногами по полу, со свистящим шёпотом протягивали к нему истлевшие костлявые руки со свисающей лохмотьями кожей.
   Она тем временем подошла в изголовье его ложа, характерным, чисто женским движением руки придержала рассыпающееся рубище на животе и медленно наклонилась к его лицу для поцелуя, меж слегка разжатых зубов потянулись струйки густого гноя с чёрными комками свернувшейся крови.
   Смерть его наступила в следующее мгновение.
   Но этот миг растянулся как чулок, вобрав в себя массу времени, и его действия в течение этой безразмерной секунды можно объяснить лишь помрачением ума от невыносимой, дикой боли.
   Разбушевавшийся огонь добрался до газовой плиты на кухне, взорвался от нагрева пропановый баллон.
   Взрывная волна смяла его обгоревшее тело, вдавила в обнажённые огнём стальные пружины дивана, ломая и сдирая обуглившуюся кожу. По голове словно молотом ударили и в уши глубоко вонзили две острые холодные спицы, перепонки лопнули с оглушающим звоном, казалось, мозг взорвался и разнёс череп на мелкие куски.
   Удар спрессованного воздуха сделал своё дело - слишком поздно, но он всё-таки проснулся окончательно; широко раскрыв рот и глаза, в исступлении сделал непроизвольный долгий выдох-стон, поджал под себя ноги, правую руку согнул в локте, поднеся к лицу совершенно обгоревшую чёрную ладонь - каждая фаланга отчётливо выделялась, пальцы на концах заострились и стали похожи на лапы паука,- левая, почти не тронутая огнём рука впилась пальцами в грудь, пробив верхний слой, состоящий из смеси сгоревшей одежды и кожи, и пропахала всю грудь справа-налево, раздирая свою же плоть в безумном приступе самоистязания.
   Он был уже практически мёртв, но мог ещё видеть, словно в замедленном воспроизведении, как из кухни в дверь вдавливается светящееся облако воспламенившегося газа. Липкая, как расплавленный металл, раскалённая масса облепила всё его тело, выжгла глаза, вдавилась в уши.
   Последним движением его был вдох, похожий более на предсмертный судорожный рывок: после долгого мучительного выдоха - резкий, как выстрел, и глубокий, в полную грудь, вдох. Расплавленный кипящий газ влился в рот широким потоком, сжигая внутренности.
   Он не мог уже видеть, слышать, вообще - чувствовать,- но всё-таки услышал под занавес совершенно отчётливо одну-единственную фразу. Сварившийся мозг вдавил в него, словно смертельную, спасите-льную дозу морфия из шприца, явно Гришкиным, но каким-то неестественным, хриплым и дребезжащим голосом три последних слова:"Лучше сразу "вышка".
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  

БЕЗЫМЯННЫЙ БОГ

   Витек в очередной раз налил нетвёрдой уже рукой в три белых пластмассовых стакана из бутылки и поставил её на пол за столом, мы молча выпили водку и задымили "Космосом", а некурящий Филиппыч закусил малосольным огурчиком. Сидели мы втроём за стареньким деревянным столом в одном из кабинетов на первом этаже милицейского охранного управления, превращённом в нашу раздевалку на время ремонта, которым и занималась наша небольшая и дружная бригада, чередуя рутинную и скучную работу со скромным застольем, не менее скучным, оттого что ни посмеяться от души, ни даже поговорить-то толком в этом враждебном окружении мы не могли.
   Витек откинулся на спинку стула, опасно скрипнувшего под массивным седоком.
   - Хорошо сидим,- сказал он.
   - Угу,- промычал одобрительно я, а Филиппыч согласно кивнул, после чего в комнате вновь воцарилась блаженная дымная тишина.
   Но вот послышалось ёрзание ключа в новеньком врезном замке, дверь открылась, и в помещение вошёл наш непьющий и некурящий бригадир Шурик.
   - Пошли работать,- будничным тоном произнёс он, закрывая изнутри дверь на ключ, подошёл к столу и взял с него ломтик копчёного сала.
   - Где Ковалёв?- справился Витек о нашем начальнике-работодателе.
   - Наверху,- ответил, жуя, Шурик,- с ментами пьянствует.
   -Заика - свой человек!- заключил деловито Витек, имея в виду Ковалёва.
   Филиппыч одобрительно промычал, а я согласно кивнул.
   - Свой - не свой,- авторитетно возразил Шурик, хрустя огурцом,-а наглеть не стоит. За ним сын приехал, так что скоро будет "вынос тела"... Надо хоть для виду изобразить жизнедеятельность.
   - Счас, докурим - и пойдём,- решил Витек.
   - Угу,- согласился я, а Филиппыч кивнул.
   Шурик взглянул на меня весьма критически, ибо, как говорится, где тонко - там и рвётся. В данном случае самым тонким (точнее сказать - тощим) звеном в нашей сплочённой компании был именно автор этих строк,- значительно уступая своим товарищам в весе, я поглощал проклятое огненное зелье наравне с ними, да ещё и накурился с непривычки, так что теперь представлял собой прямую и явную угрозу общему делу.
   - Серёга,- обратился ко мне бригадир,- давай-ка быстренько переодевайся и дуй до дому, а то "товарищи",- он кивнул в сторону шумящего голосами коридора,- тебя мигом в вытрезвитель завезут.
   - Во-во,- поддержал его Витек.- Будет, как в прошлый раз...
   - Угу,- согласился Филиппыч и кивнул.
   Я докурил сигарету и стал покорно переодеваться.
   - На дорожку,- сказал Витек, поднимая бутылку.
   Эта последняя порция оказалась, как это часто бывает, явно лишней, и хотя по пути домой мне нужно было пройти не больше километра по широкой тропе в хвойном лесу, я ухитрился-таки сбиться с дороги и забрёл в какую-то мрачную сырую дебрь. Остановившись, оглядевшись и сориентировавшись по наклонным солнечным лучам, пробивавшим кое-где густую еловую зелень, я зашагал прямиком в нужном направлении, на восток, продираясь через сплошную стену сухих колючих нижних ветвей, опутанных густой паутиной, наклоняясь чуть не до самой земли и проваливаясь по щиколотку во влажный зелёный мох.
   Выбравшись наконец на небольшую тенистую полянку, я выпрямил затёкшую спину - и обомлел: на мшистом пне посреди поляны лицом ко мне сидел Ковалёв, явно скучая и безразлично глядя на меня. Я был совершенно потрясён такой неожиданной встречей и на минуту лишился дара речи.
   - Ка-как т-ты сюда п-попал, Мироныч?- от потрясения я и сам начал заикаться.
   В глазах у меня двоилось и виделся он мне как в тумане, однако я заметил, что теперь уже сидящий на пне косматый тип онемел от удивления и взглянул на меня пристально, изучающе.
   Спустя минуту он, не говоря ни слова, медленно повернул голову, показывая мне свой профиль, и я, напрягши хорошенько зрение, рассмотрел какую-то безобразную звериную морду, совершенно озадачившую меня.
   - Что это с тобой случилось, Мироныч?- не на шутку обеспокоился я, видя своего начальника в таком более чем странном виде.
   Мой визави порывисто повернулся ко мне ан-фас и резко произнёс слегка дрожащим от раздражения голосом:
   - Ты обознался!
   Я это и сам сразу понял, поскольку странный собеседник мой, в отличие от Ковалёва, говорил чистым и ровным голосом, не заикаясь., не картавя и не шепелявя.
   Зажмурив один глаз и вытерев рукавом рубахи второй, я увидел ясно, что передо мной на гнилом пне сидит самый настоящий бурый медведь,нахмурясь и с нетерпением глядя на меня...
   Он молчал, ожидая, видимо, что я немедля брошусь сломя голову наутёк, но хмельная тяжесть в моей голове не позволяла мне делать резких движений, как, впрочем, и разумных выводов. Меня хватило только на самый банальный вопрос:
   - Ты кто?
   Медведь взглянул на меня с ещё большим удивлением.
   - Я - бог!- ответил он с расстановкой, полным собственного достоинства басом.
   - А как тебя зовут?- спросил я, перебирая в уме изображения известных мне всевозможных божеств и демонов и не находя подходяще-го.
   - Никак,- ответил он и, судя по смягчившемуся голосу, сменив гнев на милость, пояснил:- Я - бог медведей. Пока они не умеют разговаривать, я - безымянный. Когда-нибудь они заговорят и дадут мне имя - и, возможно, даже не одно, как вы, люди, называете разными именами своего бога.
   Я удивился пуще прежнего:
   - Медведи научатся говорить?..
   - Конечно,- просто, как о само собой разумеющемся, ответил бог.
   - Но когда?
   - Когда они займут на Земле ваше место.
   - Как это?- не понял я.
   - Очень просто,- произнёс он самым что ни на есть обыденным тоном,- Людям недолго осталось жить на Земле, скоро они уступят место хозяев этой планеты моим подопечным.
   - А куда ж мы денемся?- опешил я.
   - Вы убьёте сами себя,- даже с некоторой весёлостью воскликнул он.- Вернее сказать, боги уничтожат вас вашими же руками"
   - Но почему?!- вопросил я потрясение.
   - Потому что вы не оправдали божественных надежд... И не волнуйся ты так,- постарался он успокоить меня и заговорил дружески-наставительно:- Не вы первые, не вы последние. До вас тут хозяйничали другие животные, руководимые своими богами, последними были динозавры. Но все они не справились со своей миссией и были стёрты
   с лица Земли. С людьми - та же история,- вы не оправдываете доверия богов и будете уничтожены, несмотря на заступничество вашего бога. После вас хозяевами планеты станут медведи, а если и они подведут, тоже погибнут, ибо своей очереди уже ждут бобры... И так до бесконечности. Из бесконечности мы пришли, в бесконечность и уйдём-это мы, боги, вы же, смертные, сменяете друг друга неизменно, постоянно и - опять-таки бесконечно.
   - Но каким образом мы уничтожим себя?- вопросил я, всё ещё не в силах до конца осознать услышанное.
   - У вас для этого достаточно средств... Боги дали вам шанс, возможность развиваться и создавать процветающее общество, вы же предпочли разделиться и бесконечно воевать друг с другом, изобретая всё новое и новое оружие, его накоплено уже вполне достаточно, чтобы стереть в порошок всех неудачников людей.
   - Но если произойдёт полномасштабная ядерная война,- после минутной паузы возразил я,- не только люди погибнут, но и всё живое на Земле.
   - О нет!- весело ответствовал бог. Разве ты забыл слова мудреца: "Род уходит и приходит, а Земля остаётся навек"? Люди пришли -и люди уйдут. Вместе с вами погибнут и многие другие животные,но многие и выживут... По крайней мере за медведей я совершенно спокоен. Видишь ли,- терпеливо пояснил он,- когда вы взорвёте своё оружие, наступит так называемая "ядерная зима"- она продлится очень долго и погубит вас. На моих же подопечных она не повлияет, поскольку вы начнёте войну либо зимой, либо поздней осенью, когда медведи уже впадут в спячку, попрятавшись в свои берлоги. Они просто поспят немного дольше обычного, а когда послевоенная "зима" кончится, проснутся как ни в чём не бывало и, заняв ваше место на Земле, создадут со временем свою цивилизацию.
   - Медведи станут разумными?- усомнился я.
   - Почему бы и нет? По крайней мере вам они мало чем уступают даже сейчас, только ногти длинные да шерсть густая. Но это поправимо. Свою роль сыграют и послевоенные мутации... Так что очень скоро можно будет увидеть медведя, читающего книгу,- тут он нахмурился, склонил голову и произнёс задумчиво:- Только б отучить их так долго дрыхнуть...
   - Когда люди уничтожат себя?- спросил я минуту спустя.- Вы можете назвать хотя бы примерную дату?
   Бог покачал головой:
   - Нет. Знание о сроках жизни даётся только самым достойным. Даже отдельные люди, отмеченные святостью, знают свой смертный час. Но человечество в целом не заслуживает такой привилегии, вы недостойны даже этого. Поэтому и не стоит вам слушать всяких лжепророков, возвещающих о последнем дне, всё это обман и чистой воды надувательство. Вы, люди, недостойны того, чтобы подготовить себя к смерти, все вы умрёте внезапно и, как говорится, без покаяния... Туда вам и дорога!- заключил он без злости.
   Наступила долгая пауза, в течение которой я, вполне отрезвев от услышанного, смотрел печально и бессмысленно на влажную зелень мха под ногами. Наконец косолапый бог обратился ко мне дружески-сочувственно:
   - Не переживай. Таков закон жизни, нарушить который не в состоянии ни смертные, ни боги,- и, проникнувшись глубокой медвежьей жалостью ко мне, бедному, сказал не очень-то уверенно, только чтобы приободрить меня:- Тем более что пока вы, люди, всё ещё живы, в ваших силах переломить ход истории, избежать трагического будущего, изменив настоящее. В конце концов, ничего невозможного на свете нет, и человечество может использовать свой шанс (последний!) и сохранить свою цивилизацию и жизнь своих детей...
   Во вновь наступившей тишине я заметил, что добрый медвежий бог, увлечённый сопереживанием, расстроился не меньше моего, и, не имея больше вопросов к нему, а также не желая излишне волновать его, я попрощался и пошёл понуро прочь своей дорогой.
   И думалось мне, что - да!- мы, люди, ведём себя на Земле не как рачительные хозяева, а как наглые и жадные непрошеные гости или хищные завоеватели, ворвавшиеся в чужой дом и хватающие что попало, ломая, круша и сжигая всё вокруг. Мы, заражённые пагубным корыстолюбием, губим природу и засоряем среду, в которой сами же живём, безжалостно уничтожаем бедных животных, которые по сути ничем не хуже нас, людей, а значит имеют полное право жить рядом с нами на этой , нашей общей планете. Более того, мы подошли уже вплотную к той роковой черте, за которой - чёрная бездна самоуничтожения.
   Но, с другой стороны, ведь не для этого же мы были созданы, призваны в этот мир! Значит, вполне возможна, вероятна другая жизнь, для которой мы изначально были предназначены, жизнь, лишённая вражды и жадности, зла и зависти... И пока мы живы, остаётся всё же призрачная надежда на лучшее существование, на достойную жизнь.
   Так думал я, вспоминая слова безымянного бога.
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  

ШЛЕМ

   Я сидел в своей общаговской комнатке за круглым деревянным столом (который, наверно, считается универсалом в своём столовом братстве, ибо бывает, в зависимости от обстоятельств, и письменным, и кухонным), на стареньком расшатанном ветеране-стуле, ежесекундно скрипящем не от моих движений, а просто так, от скуки. Всех живых существ в восемнадцати квадратных метрах - только я да ещё какая-то скромная мышка, скребуче уминающая где-то в углу скудный студен-ческий сухарь. Она и этому рада-радёшенька. У неё обед. Время-полдень.
   Левой рукой я удерживал в полулежачем положении конспект, а правая моя верхняя конечность выгуливала по строчкам неоточенный длинный карандаш, шестигранный, с золочёными боками, с большой, почти во всю длину, надписью на иностранном языке и, видимо, поэтому с весьма самодовольным видом,- этому деревянному иностранцу не нравилось лишь, что бегать ему приходилось слишком проворно, а в остальном всё было у него нормально: на плоском веленевом поле почти не было кочек (знаков препинания) и ямок (абзацев).
   Я читал сопромат...
   Тот, кто близко знаком с этим "зверем", поймёт мои переживания, ведь не более чем через час мне предстояло сдавать экзамен и моё положение можно было описать всего одним шахматным слогом "мат", без "сопро", так как ни о каком сопротивлении я уже не помышлял. Экзаменатором у меня будет наш лектор Тангенс, прозванный так за свои инициалы - Т.Г.С.,- от этого пощады не жди! Да и компания мне подберётся не ахти, ведь это пересдача, туда стекутся все "сливки общества", получившие "неуд" на плановом экзамене, - их вполне устроят и три балла, а у меня задача куда как сложнее! Дело в том, что неделю тому назад Тангенс оценил мои знания на "трояк" и даже поставил эту "задницу" в ведомость, но я уговорил его не марать мою зачётку, до сих пор не запятнанную ни одним "удовлом'' (да и повышенную стипендию не хотелось терять), а я, дескать, подготовлюсь лучше и на пересдаче вытяну более высокую оценку. Тогда он, как сейчас помню, как-то странно взглянул на меня,- но согласился.
   И вот настал судный день!
   Получалось, что зверь-предмет сросся со зверем-преподавателем, и мне предстояло сразиться с этим двуглавым чудищем.

. . . . . . . .

   Для того, чтобы яснее были вам дальнейшие невероятнейшие события, обрисую вкратце наше жилище.
   Прежде всего, входя в комнату, вам следует очень осторожно обращаться с нашей своенравной дверью, которая имеет дурную привычку заклинивать на полпути -- и вы можете чувствительно ушибиться об этот неожиданный дубовый щит. Поэтому лучше не рисковать, а лишь заглянуть одним глазком вовнутрь,- там вы сразу увидите застеленный зелёной скатертью стол и за ним меня, сидящего лицом к двери; за моей спиной прикрытые жёлтыми шторами две кровати, возле них пара же тумбочек, в стене напротив - большое окно, открытое настежь по случаю прекрасной летней погоды; у другой стены, справа, напротив стола, ещё и третья кровать с тумбочкой. Вот примерно и вся обстановка; если я что и упустил, это не существенно.
   Я зубрил, зубрил, хоть и понимал, что "чердак" мой захламлён до предела и толком запомнить что-нибудь путное я уже не смогу,-но и остановиться я не мог, ведь нужно было повторить ещё кое-что. ..
   Пришёл Мишка Жук с большой спортивной сумкой через плечо, ни слова не говоря прошёл вглубь комнаты (он тоже здесь живёт); скрипнула пружиной кровать, хлопнула дверцей тумбочка. Я на него, конечно, ноль внимания. Хоть мы с ним и хорошие друзья, но он мне всё-таки порядком надоел, как и его сине-жёлто-кожаная сумка (кожа искусственная, желтизна с плесневелой белизной, синева размытая, как предрассветное небо в волнисто-водно-пенном отражении, да ещё и надпись идиотская - "спорт").
   Казалось, всё вокруг ополчилось против меня, и я уже жалел о своём опрометчивом поступке недельной давности, ведь ещё неизвестно, чем закончится этот день, Тангенс вполне может и "неуд" влепить, с него станется! Видимо, недаром он в тот раз так странно на меня посмотрел... Но делать нечего,- и мой карандаш скользит далее по строкам, иногда спотыкаясь на чертежах и подпрыгивая на иностранных буквах-символах, наверно, от радости встречи с чем-то родственным, иммигрантским.
   Открылась дверь, и в комнату заглянул Серёга, по прозвищу Самолёт, наш сокурсник и капитан футбольной сборной. Он был крайне возбуждён,- на этот день назначена игра с командой мехфака, а у наших, судя по всему, что-то сильно не клеилось.
   - Мишки нет?- спросил он.
   Я оглянулся, но искомого индивида в комнате не оказалось.
   - Нету,- сказал я неуверенно,- но только что здесь был. Я даже не заметил, как он вывинтился.
   Раздосадованный Серёга в сердцах захлопнул дверь, и слышны были его торопливые шаги по деревянному коридорному полу.
   - Счастливые,- думал я,- мне бы ваши заботы!
   Для них-то сессия уже кончилась, теперь ходят, отдыхают, мяч гоняют...
   Спустя минуту снова явился Мишка.
   - Тебя Самолёт искал,- бросил я ему, уже начиная нервничать из-за того, что эти чёртовы спортсмены шастают туда-сюда, не дают сосредоточиться как следует.
   - Угу,- равнодушно промычал он в ответ.
   Скрипнула кровать, хлопнула тумбочка...
   Я никогда не любил футбол, а теперь просто возненавидел эту дурацкую игру. Ну чего ради этот Мишка, бездельник, получивший свои законные "троечки", не уехал, как все нормальные люди, домой на каникулы, а всё ещё околачивается здесь? Что, без него наши не смогут выиграть у какого-то никудышного мехфака? Почему я должен из-за всяких бестолковых футболистов каждую минуту отвлекаться от чтения в такой ответственный и трудный день?!
   Вновь из-за приоткрывшейся со скрипом двери показалась заполо-шенная Самолётова голова и почти прокричала:
   - Ну где этот вредитель колорадский?
   Я, не отрывая взгляда от конспекта, остервенело ткнул каранда-шом за спину.
   - Где?- не поняла моего жеста Серёгина голова.
   Я был просто взбешён! Бросив карандаш на стол, повернулся на страдальчески заскрипевшем стуле и уже собрался обрушиться на непонятливого и надоедливого сокурсника: да вот же он, что ты на самом деле!- и прочее в том же духе. Но ничего я не сказал и ничего не обрушил, а так и замер с открытым ртом - Мишки в комнате не было...
   Но я ведь точно знал, что он не выходил... по крайней мере, в дверь. Вряд ли он мог выйти и в окно - как-никак, а всё-таки третий этаж. Оставалось одно - он спрятался под кровать.
   В следующую секунду я уже заглядывал под койки, полный решимости строго наказать легкомысленного товарища за неуместные шуточки. Но и там его не оказалось. Я прощупал постели, заглянул за тумбочки, внимательно осмотрел стены, потолок, высунулся по пояс в окно, наконец прошёлся по комнате, ничего не понимая.
   - Наверно, я схожу с ума,- подумал я.
   Самолёт, озадаченный моим странным поведением, молча, с удивлением смотрел на меня. Точно так же, с изумлением в плоских глазах, глядели на меня расклеенные по стенам журнальные красавицы. Он взглянул на книги на столе, прочёл название предмета, сочувственно и понимающе кивнул и осторожно, даже без скрипа, прикрыл дверь. Его шагов по коридору я не слышал.
   Походив взад-вперёд по комнате и понемногу успокоившись, я вернулся к столу, сел на радостно скрипнувший стул и хотел было взять многострадальную тетрадь, но её на столе не оказалось. Куда она могла деться - непонятно. Серёга взять её не мог, да и чего ради станет он брать мои конспекты? У него своих хватает. Я перерыл все бумаги, но безуспешно, нагнулся и заглянул под стол,- и там ничего не обнаружил,- когда же снова выпрямился, то увидел искомую тетрадь, преспокойненько лежащую поверх других фолиантов на столе...
   Получалось, что я и впрямь схожу с ума. Или уже сошёл...
   - Переучился,- подумал я.
   Закурив сигарету, я прилёг на свою кровать и постарался расслабиться. Вообще-то курить в жилых комнатах строго-настрого запрещается, но что мне какие-то там запреты и наказания, когда я тут, понимаете ли, ума лишаюсь!
   - Да,- думал я,- на сегодня зубрёжки хватит. И никуда я нынче не пойду, буду отдыхать, а экзамен сдам как-нибудь попозже. Никуда он не денется, этот сопротангенсмат, зверюка...

. . . . . . . .

   Тут в комнату вновь вошёл Мишка со своей отвратительной сумкой и с такой сияющей улыбкой, что я сразу понял - нужно ждать от него объяснения всех давешних чудес.
   И я не ошибся. Мишка решительно уселся на свою кровать, напротив меня, поставил сумку на пол, бесцеремонно забрал мою сигарету, неловко затянулся, как человек, курящий очень редко, и без лишних слов перешёл к делу.
   - Слушай!- сказал он.- Пошёл я, значит, вчера вечером провожать с дискотеки Наташку. Ну, а её папаша (алебастр ходячий!), оказывается, заболел и на работу не пошёл, а остался сидеть дома. Я-то рассчитывал, что он в эту ночь будет на смене, а так чего ради попёрся бы в такую даль! Встречаться с ним, сам знаешь, мне резону нет, я вообще стараюсь не попадаться ему на глаза с тех пор, как в прошлом месяце нечаянно спалил его баню, вместе с самогонным аппаратом. Думаю, он ещё долго будет сердиться на меня, и подозреваю, что именно из-за утраты аппарата он что-то частенько хворает в последнее время...
   Ну, ладно. Расстались мы у калитки, и я побрёл назад, в общагу. Настроение у меня было не очень, сам понимаешь,- потерять такой вечер! Но, как оказалось, меня ещё ждали сюрпризы в эту ночь...
   Не имея особого желания плестись вкруговую, по дороге, я пошёл прямо, через лес. В одном месте заметил яркое свечение, так и льющее из чащи. Свет был какой-то странный - разноцветный и мигающий, но в то же время ровный и уверенный. Не было похоже, что там горит ещё одна баня, поэтому я осторожно подкрался к светящейся поляне и что там увидел - не поверишь!- самую настоящую летающую тарелку!!!
   Мишка сделал паузу, затягиваясь моей сигаретой, а я подумал:
   - Вот это денёк! Ещё один сумасшедший...
   Не заметив или проигнорировав сквозивший в моём взгляде скепсис, Мишка продолжил своё повествование:
   - И возле этой самой тарелки возились двое верзил в блестящих комбинезонах. Они усердно ремонтировали какую-то замысловатую штуковину, прилепленную к борту. Я, затаив дыхание, наблюдал за таким чудом, как вдруг тут же, рядом с тарелочкой, возник из воздуха ещё один здоровяк, как третья капля похожий на тех двоих, только с большим шлемом на голове. Вновь прибывший гуманоид снял шлем, повесил его на какой-то штырёк, торчащий из тарелки, и присоединился к своим товарищам-ремонтникам.
   Все трое были с головой погружены в работу, а шлем висел так близко от меня, что я не смог перебороть искушение - и вот, пожалуйста!- Мишка бережно вынул из сумки большой блестящий "колокол".
   - Но это не простая мотоциклетная каска, ты не думай,- обратился он ко мне почти Тангенсовым тоном.- С помощью этой штуки можно становиться невидимым, проникать в другие измерения. Вот, видишь,-Мишка поднял на ладони небольшую чёрную пластину, подвешенную на шнурочке к шлему,- эта кнопочка,- и указал на светящийся зелёный треугольник,- означает трёхмерное пространство, она светится, потому что мы в нём и находимся. Этот зелёный квадратик означает четырёхмерное, а "знак качества",- он указал на зелёный пяти-угольник,- наверняка соответствует пятимерному, хотя я там пока ещё не побывал. Не знаю также, для чего здесь вот эта пипочка,-и Мишка озадаченно указал па маленькую красную кнопку.
   - Ха!- вдруг оживился он.- Помнишь ту газету? Ну, где было написано про летающую тарелку, которая чуть не врезалась в дом, но вовремя испарилась, оставив после себя лишь лёгкое облачко дыма... Эти идиоты газетчики посчитали, что инопланетяне самоликвидировались, чтобы не навредить дюдям, не разрушить их жилище, и объясняли это тем, что пришельцы, дескать, очень религиозные товарищи и не боятся смерти, как мы, земляне, а умирают с большим удовольствием и при всяком удобном случае... Вот это чушь, а! На самом деле произошло примерно следующее,- Мишка аккуратно водрузил шлем на голову, тщательно притёр его к своему черепку, демонстративно нажал на зелёный квадратик и... исчез, оставив после себя лишь лёгкое облачко дыма - от сигареты.
   Через пару секунд он вновь возник на своём месте, с физиономией триумфатора наблюдая за моей реакцией, неторопливо затянулся и выпустил дым в окно. Наверно, причиной тому были все потрясения этого дня, но я был просто взбешён и не оценил по достоинству его фокус.
   - А теперь послушай ты меня!- сказал я, едва сдерживаясь, чтобы не двинуть кулаком в его довольную рожу,- Ты прекрасно знаешь, какой ответственный у меня сегодня день. Неужели нельзя было подождать пару часов? Нет, тебе обязательно нужно было помешать мне своими дурацкими штучками! А ты не подумал, с какой головой пойду я сейчас на экзамен?!
   Мои слова не только не уязвили Мишку, а наоборот, лишь развеселили его.
   - Ты, оказывается, ничего не понял,- заявил этот нахал, снимая шлем. Потом похлопал по нему ладошкой и сказал:- Вот он, твой экзамен,- при этом усмехнулся с таким выражением, что мне сразу стали ясны его намерения.
   - А Тангенс ничего не заметит?- спросил я, с сомнением глядя на драгоценную игрушку.
   Тут уж Мишка и вовсе рассмеялся.
   - А ты что-нибудь заметил?- ответил он вопросом на вопрос.
   Да,- подумал я,- он прав, с такой штуковиной нам никакие Тангенсы с Котангенсами не страшны. Что там какая-то шпаргалка! С этим шлемом можно, если нужно будет, перетащить незаметно для всех хоть целую библиотеку!
   И всё-таки сомнения не покидали меня. Мишка это заметил и подал мне своё сокровище.
   - На, попробуй сам,- сказал он, вальяжно откинувшись на подушку,- убедись.
   Я с трепетом принял из его рук тяжёлый гладкий шлем, водрузил его на голову и осторожно придавил дрожащим пальцем зелёный квадратик на чёрной пластине...
   Первым, что я почувствовал, было ощущение невесомости, сетка кровати спружинила, распрямляясь, подбросила меня вверх; Мишкина довольная физиономия вдруг сплющилась, отдалилась, опрокидываясь, смешалась с прочим хламом; стены нашей комнатки плавно раскрылись, словно лепестки распускающегося цветка, тёплый воздух подхватил меня и медленно увлёк к небу. Я видел оставшееся внизу жёлтое наше общежитие, дрожащее, как карточный домик; по чёрным улицам катились разноцветные картонные автомобили; по тротуарам шли, покачиваясь на ветру, бумажные люди; всё было плоским и почти прозрачным. Даже солнце потускнело, утратило былую яркость и выглядело висящим в чёрном звёздном почему-то небе начищенным до блеска медным пятаком.
   Я поднимался всё выше, переваливаясь с бока на бок, воздух был ласков и нежен, как тёплая вода бассейна. Сверху город казался нарисованным на помятом листе ватмана, не утратили рельефности лишь покрытые густым ковром леса холмы, овраги и прочие неровности, давшие имя этому замечательному городку.
   Внимание моё привлекли заполненные людьми трибуны стадиона и бегающие по полю разноцветные фигурки, совсем как в настольной игре. Спустя мгновение я уже завис, никому не видимый, над этим пёстрым сборищем и от всей души забавлялся несуразной беготнёй разношёрстной гопкомпании за шутовским пятнистым мячом.
   Табло здесь отродясь не бывало, и узнать счёт игры я не мог, но стоило лишь взглянуть на кислые физиономии однокашников, как становилось ясно: наши проигрывают под чистую...
   Я, конечно, ни в коей мере не стал истым тиффози, хоть и напялил Мишкин шлем, но патриотом своего факультета был всегда, и меня до глубины моей четырёхмерной души возмутило, что какой-то непутёвый мехфак буквально издевается над нашей блистательной маркой.
   Не знаю, может быть, отсутствие Мишки так повлияло на ход игры, но наши футболыцики-"проигрыватели" были совершенно подавлены, и вид у них был предпохоронный, а на Серёгу просто больно было смотреть. Он, заняв Мишкино место в центре нападения, выглядел выжатым и потрёпанным, как запыхавшийся одёр, тяжело дышал, еле переставляя ноги. И тут я оказался свидетелем того, как один мехфаковец, закопёрщик всех их атак, длинный и кучерявый, с большим горбатым носом, вколотил очередной мяч в наши ворота и пошёл к центру поля с видом наглым и самодовольным. Праведный гнев вскипел во мне.
   - Ну, сейчас я вам покажу,- мысленно воскликнул я,- на что способен наш великолепный гидрофак!
   Оставалось только ждать удобного случая, и он мне скоро представился. Серёга, получив мяч на линии штрафной площади соперника, влепил по нему что было силы - и, конечно, мимо... Все видели,что этот кожаный пузырь полетел в сторону от ворот, но что мне стоило чуть-чуть подправить траекторию его полёта и запихнуть мяч в сетку мимо расслабившегося уже вратаря...
   Все на мгновение замерли, наблюдая такое чудо, а мехфаковский голкипер смотрел на мяч в своих воротах, не веря своим глазам. Но скоро всё всем стало ясно: оказывается, это Самолёт так хитро "закрутил" мяч, что он по совершенно немыслимой кривой (линии из области высшей математики) попал именно туда, куда нужно. Сам "виновник торжества" не ожидал такого оборота и принимал поздравления с растерянным, глупым видом.
   Соперники наши сразу же бросились в атаку, но каждый их пас не доходил до цели, а мяч - моими стараниями, разумеется,- неизменно оказывался у наших игроков. И снова Серёга ударил издали, вратарь собирался поймать мяч в эффектном прыжке и был уже близок к цели, но я чуть помедлил - и он упал на траву с пустыми руками, а наши ещё больше оживились после этого гола и стали бегать проворнее.
   Бедные мехфаковцы! Никто не мог понять, что с ними вдруг случилось - они спотыкались и падали на ровном месте, теряли мяч в самых безобидных ситуациях, не могли сделать ни одной точной передачи. Зато у наших теперь всё получалось как никогда, они уже забивали голы, даже несильно ударив откуда-нибудь с центра поля.
   Теперь уже наши соперники впали в сплин и в смятении отбрыкивались от заколдованного мяча, посылая его от себя подальше. Только носатый верзила внешне сохранял спокойствие, хоть и заметно было, что он порядком издёргался.
   Судья матча, пожилой, но шустрый лысый дядька, преподаватель физкультуры, остервенело дул в свой свисток, дивясь такому чудесному матчу. Небось, всю оставшуюся жизнь будет вспоминать эту странную игру.
   Счёт наших мячей перевалил уже за десяток, игра была "сделана", и я слегка расслабился, а верзила, используя этот момент, устроил состязание в конкуре, прокатил мяч через всё поле, преодолевая без труда наши защитные барьеры, вышел один на один с вратарём и уже замахнулся для удара, но я-то допустить такого не мог и аккуратненько поставил ему ногу,- он покатился по траве кувырком, а вконец обалдевший судья разразился оглушительной трелью и указал на такое же лысое, как и его голова, место вблизи наших ворот. Я катался от боли по воздуху, держась обеими руками за ногу,-эта кучерявая балясина, падая, едва не сломала мою правую нижнюю конечность.
   Наши пытались спорить с судьёй, справедливо замечая, что во время падения верзилы ближайший наш игрок был от него метрах в четырёх,- но всё безуспешно. Похоже, дядечка наш и впрямь слегка "сдвинулся" от такого необычного матча, ибо по-прежнему настаивал на пенальти.
   Пробивать его собрался носастый длинномер, заработавший неправедный штрафной. Он долго устанавливал мяч на указанной "тонзуре", потом сделал несколько шагов назад, глядя остервенело, как баран, на наши ворота, не спеша разбежался и... в этот момент я быстренько забрал мяч, а верзила ударил по воздуху с такой силой, что его бутс не удержался на ноге, влетел в ворота и повис на сетке. Сам хозяин летающего башмака от неожиданности станцевал замысловатый пируэт и с рахмаху сел на землю.
   Пока вся толпа искала исчезнувший мяч, мехфаковский "ударник" получил от нашего вратаря свою обувь, водрузил её на место и встал, деловито отряхиваясь, безучастный ко всему происходящему вокруг.
   Футбол мне уже порядком надоел, да и пора было идти на экзамен, поэтому я не стал больше задерживаться, как следует замахнувшись, опустил с силой мяч на кучерявую голову горе-пенальтиста, после чего тот снова оказался сидящим на земле. Дав напоследок хорошего пинка Самолёту - чтоб не очень-то задавался своими "кручёными",- я поспешил в общагу.
   - Да,- думал я дорогой, вспоминая те редкие виденные по телевизору футбольные матчи, где одна команда бьёт-колотит по воротам соперника и никак не может забить, а их визави сделают с горем пополам одну-единственную вылазку к чужим воротам и добьются победы,- да, видимо, инопланетяне тоже увлекаются нашим, земным футболом и помогают, как могут, своим любимым командам...

. . . . . . . .

   Нужно ли говорить, что на экзамене я отвечал просто замечательно! Даже на дополнительные вопросы. Поскольку в любой момент нужная "шпора" незаметно появлялась в моих руках и так же внезапно исчезала, когда не была уже нужна. Ну а читать-то я умею...
   Тангенс долго думал, изучая от нечего делать мою зачётку, озадаченный. Потом медленно, очень аккуратно заполнил первые две графы, снова повертел её в руках, как бы высушивая чернила, потом поклал её на стол и тщательно вывел долгожданное слово "хор". Рожица, получившаяся от сочетания "ор", сделала, как мне показалось, большие глаза, словно говоря:"Не может быть!" Если бы у неё был рот, уверен7 она бы сказала что-нибудь вслух. Изобразив далее свою подпись, в виде инициалов - ТГС,- он с сожалением подал мне мою синюю картонную книжечку. И сколько страдания было при этом в его взгляде, оттого что не смог он меня "завалить"! Мне даже жаль его немного стало.
   Назад, в общежитие, шёл я окрылённый. Ведь с Мишкиным шлемом можно натворить бог весть чего! Стройная музыка моих мечтаний звучала крещендо, с нарастанием, вытекая из тоненького ручейка (сдача экзаменов - не только своих, но и всех друзей и, главное, подруг), постепенно расширяясь в полноводную реку, которая,по всем правилам, должна неминуемо влиться в необъятное море (это когда мы с Мишкой станем властелинами всего мира). В комнату я входил, выплывая, как тот Стенька, на стрежень моей радужной Волги, будучи уже каким-то генералом, очень важным и всеми уважаемым.
   Мишка блистал своим отсутствием, но меня это ничуть не расстроило. Повалившись на кровать, я закурил сигарету,- что мне, генералу, всякие там общаговские коменданты!
   Не успел я сделать и пары хороших затяжек, как почувствовал чьё-то незримое присутствие в нашей комнатке, причём явно ощущалась ожесточённая борьба в прозрачном воздухе. Даже дым от сигареты заколыхался... Эта загадочная бестелесная агония вскоре разродилась Мишкой,- он свалился на свою койку, прогнув чуть не до пола пружину, тут же вскочил на ноги и заметался бесцельно по комнате, возбуждённый до предела, ругаясь и бормоча что-то невнятное. Шлема на нём не было...
   Он выхватил у меня сигарету и стал глубоко затягиваться, чтобы хоть немного успокоиться. Я смотрел на него, затаив дыхание. Сигарета ничуть не помогла, и Мишка выбросил её в окно, продолжая мерять комнату шагами.
   Из его сбивчивых, несвязных восклицаний я понял, что он, не теряя времени даром, побывал уже в пятимерном пространстве, нажав на зелёный пятиугольник, и хотел проверить, что же скрывается за красной кнопочкой. А она, судя по всему, включает некую аварийную сигнализацию, благодаря которой инопланетяне могут без проблем отыскивать друг друга.
   Эти гуманоиды, обнаружив намедни пропажу шлема и, наверно, хорошо зная людей, только и ждали того момента, когда наш Мишка включит по простоте душевной сей маячок. А дальше пришельцы действовали быстро и уверенно- шлем забрали, а неудачливого похитителя выпнули из высших измерений, наградив напоследок хорошей оплеухой.
   Да, на Волге, кажется, имеются плотины. Мой генеральский кораблик наткнулся на запертый шлюз...
   Мишка некоторое время ходил, громко ругая своих обидчиков, а потом вдруг застыл на месте, с силой хлопнул ладошкой себя по лбу и, уставившись на меня диким взглядом, проговорил приглушённо, словно кого-то таясь:
   - Слушай! Я, когда гулял ТАМ, видел здесь, неподалёку, запрятанную в укромном месте небольшую "тарелочку"...- тут он сорвался с места и, чуть не выломав дверь, выскочил из комнаты, пронесся галопом по коридору.
   - Да,- думал я, вынимая из пачки сигарету,- что-то будет...
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  

ЛАНДЫШИ НА СНЕГУ

   Елена (Фаусту). На мне теперь сбылося слово древнее,
   Что не живёт с красою счастье долгое.

Гёте

   Артём понимал, что действовать без напарника труднее и опаснее, но всё-таки шёл на "дело" один, как всегда. Странная штука: он,проведший почти полжизни за колючей проволокой, искренне считал себя в преступном мире человеком случайным. Конечно, четыре судимости весомо свидетельствовали об обратном, но всё же он никак не мог причислить себя к той "системе", потому и старался не заводить ненужных знакомств и не брать на себя лишних обязательств - чтобы в любое время можно было без проблем порвать с таким никчёмным существованием и начать новую жизнь. Пока ему не удавалось сделать это, не выпадало подходящего случая. Даже недавнее своё очередное освобождение он не воспринимал как повод к переменам, ибо прекрасно понимал, что, пока он вынужден зарабатывать на пропитание воровством, впереди его может ждать лишь очередное же "заключение".
   Выбранный им для "работы" незнакомый блочный дом встретил его с откровенной враждебностью. На улице хозяйничал искрящийся липкий мороз, превративший, казалось, и сам воздух в тяжёлый вязкий студень, и войдя в подъезд, Артём ощутил - вместо обычного домашнего тепла - подвальную плесневелую сырость и тяжесть насупившихся угрюмо серых стен. Эта грубая, неотёсанная, без вкуса сделанная пятиэтажная коробка, подобно дикому, свирепому циклопу, что детёнышей своих пестует со слезливой нежностью, а чужака встречает злобно и агрессивно,- этот многоэтажный бетонный ящик принял непрошеного гостя в полном соответствии Полифемовским канонам гостеприимства. Артём в неожиданной темноте споткнулся на неровном полу, чувствительно ударился плечом о стальные перила; скользкие лощёные ступени всё норовили стать бочком, отдёргивая свои плоские спины из-под ног; отовсюду веяло тяжёлой, удушливой влагой; хлопнула наверху дверь, и ему встретилась на лестнице маленькая любопытная старушка, досконально изучившая его внешность, запомнившая приметы,- теперь ему уже не скрыться! В другой раз он наверняка повернул бы назад, но это был не тот случай, и столь ожесточённое сопротивление лишь подхлестнуло его. "Руки коротки!- мысленно обратился он к неприветливому дому,- Меня не остановишь."
   Долго звонил в выбранную наугад квартиру на сумрачном четвёртом этаже. Из соседней вышла не первой свежести дама, одетая с претензией на шик, взглянула на него с откровенным любопытством превосходства, но ничего не сказала и походкой шахматного короля пошла вниз по угодливым широким ступеням. "Погорел!"- подумал Артём, но от своих лжегостевых намерений не отказался. Отступать было некуда. Завтра начинаются выходные и каникулы, все будут сидеть по домам, и "работы" у него не будет, так что если он не добудет чего-нибудь в этот день, следующие несколько суток ему придётся голодному ночевать на улице. "Пусть лучше загребут,- решил он.-В тюрьме тепло и худо-бедно, а всё-таки кормят..."
   Без труда открыв входную дверь, вошёл в квартиру и сразу прошёл в зал,- на кухни и в спальни он никогда не заглядывал. Разочарованием было полнейшим: комната обставлена опрятно и даже со вкусом, но ничего ценного здесь и не ночевало. Вдруг за спиной что-то скрипнуло и зазвенело, он испуганно обернулся,- лакированная деревянная пигалица, выглянув из своего тикающего домика, сказала с нескрываемой издёвкой:"ку-ку,"- и спряталась, захлопнув презрительно дверцу. Со стены взглянула на него Джоконда и иронично улыбнулась.
   Мелочевкой он никогда не марался, но и уходить так просто было бы глупо, поэтому он с треском раскрыл "молнию", распахнул свою объёмистую сумку,- она разинула пасть,- и он сунул в её безразмерную утробу магнитолу, стоявшую на трильяже, сгрёб с полки компакт-диски и стал поспешно открывать дверцы и выдвигать ящички большого письменного стола в поисках чего-нибудь стоящего.
   Артём чувствовал, что ему уже не удастся свободно покинуть этот дом. Но вряд ли он догадывался, что где-то одна женщина вспоминает о нём...

. . . . . . . . . .

   Рабочий день едва перевалил за половину, а в отделе царило уже предпраздничное весёлое оживление, даже строгая начальница закрывала глаза на то, что её подчинённые побросали свои столы и с головой окунулись в обсуждение рождественских подарков. И только Оксана сидела на своём рабочем месте, перебирая лежащие на столе бумаги. Хотя думала она, конечно, о ином...
   "Не родись красивой, а родись счастливой."
   Когда-то она не принимала всерьёз эту пословицу, но впоследствии убедилась на собственном опыте в её справедливости. Ведь все её подруги, по-хорошему завидующие её внешности и называющие ее неизменно "наша красавица"- даже с некоторой гордостью,- все они в то же время искренне жалеют и сочувствуют ей, ибо она, в отличие от них, никак не может назвать себя счастливой. Вот и сейчас в их радостном беспечном щебетании то и дело проскакивает очень короткое, но такое весомо-круглое слово - "мой",- оно перелетает туда-сюда ("а мой,- а вот мой,- а мне мой,"- и так далее), словно мячик, но Оксана не может включиться в эту безусловно увлекательную женскую игру. В её жизни было два человека, которых она могла бы назвать "мой". Но где они сейчас?
   Оксане стало горько и обидно, когда она вспомнила, что Влад, бывший её муж, сейчас с той неряшливой, вульгарной, отвратительной бабёнкой... Вряд ли ей стало бы лучше, узнай она, чем занимается в данный момент Артём, второй её бывший парень.
   Да, теперь Оксана понимает, что всю жизнь по-настоящему любила только Артёма. Но тогда она была другой и думала иначе. Конечно, он ей нравился, но ничем не выделялся из массы сверстников, а ей хотелось чего-то особенного, неординарного. И она встретила его, Влада,- он во всём превосходил Артёма, был старше, привлекательнее, образованнее и богаче. Оксане было приятно, когда Артём дарил ей цветы, обычно - душистые ландыши,- но разве могли они сравниться с теми букетами, которые покупал ей Влад!
   Артём не пытался вернуть её, не мстил и даже не упрекал, они остались хорошими друзьями. Влад же не мог скрыть запоздалую глупую ревность...
   Случилось это ровно пятнадцать лет назад. Был, как и сейчас, канун Рождества, Артём пришёл поздравить Оксану и принёс неизвестно где добытый в эту зимнюю пору букет свежих ландышей. Влад тогда вспылил, выбросил нежные цветы в форточку, в жестокую зимнюю стужу, а чуть позже со своими друзьями жестоко избил Артёма. В ту же праздничную ночь Артём подкараулил Влада в его подъезде и хладнокровно вонзил нож ему в живот.
   Артём попал в колонию для несовершеннолетних, и больше Оксана ничего не слышала о нём. Позже они с Владом поженились, переехали в другой город, но прожили вместе недолго,- её муж, как это часто бывает, оказался совсем не таким, каким был женихом. Кроме всего прочего, Влад с маниакальной назойливостью обвинял Оксану в том, что её "дружок" покалечил его своим ножом, превратив в инвалида, не способного иметь детей.

. . . . . . . . . .

   Оксана посмотрела рассеянно в окно, на присыпанный рыхлым снегом притихший город, перевела взгляд с бесцветной стылой дали на бледно-зелёную герань в сером глиняном горшке, стоящую печально на стерильно-белом, безжизненном, как опустевшая больничная палата, подоконнике, и ей стало до слёз жаль это несчастное растение, обречённое так и завянуть в грустном одиночестве. Она смотрела на цветок, а видела себя - так похожи были они, изолированные,вырванные из окружающей их жизни, весёлой и тёплой, вопреки обжигающей стуже готовящейся встретить великий праздник. Оксана встала,бережно, словно ребёнка, взяла горшок с неприкаянной геранью и перенесла его на другое окно, где в таком же белом одиночестве стоял колючий толстый кактус.
   - Теперь вам будет веселей,- сказала она и, вернувшись к своему столу, сосредоточилась на работе.
   Полчаса спустя в очередной раз затрезвонил телефон, одна из сотрудниц укротила его, сняв трубку, и окликнула Оксану.
   - Тебя,- сказала, протягивая трубку, потом зажала её ладонью и прошептала, восхищённо улыбаясь:- Мужчина!
   Оксана решила, что это звонит Влад.
   - Да,- сухо сказала она в трубку, не ожидая ничего хорошего. На том конце провода кто-то устало вздохнул:
   - Здравствуй.
   Столько лет не слышала она голос Артёма, но узнала его сразу. Так долго мечтала Оксана об этой минуте, а теперь не знала, что сказать. Она испугалась, что Артём может повесить трубку и вновь исчезнуть из её жизни - так же внезапно, как появился,- и торопливо произнесла ту короткую фразу, которая казалась ей теперь самой важной:
   - Я ждала тебя.
   - И я тебя искал,- сказал он так, будто они расстались только вчера.
   Его уверенное спокойствие передалось и ей, она вдруг почувствовала себя той, прежней - наивной, доверчивой девушкой,- словно не было прошедших долгих лет. И в нём, казалось, проснулся скромный шестнадцатилетний парень, задавший такой знакомый осторожный вопрос:
   - Встретимся?
   - Где?- спросила Оксана с готовностью и невольно взглянула на парочку цветков на подоконнике.
   - У тебя... Жду.
   Артём опустил трубку на аппарат, бережно вынул из сумки магнитолу и поставил её на прежнее место, на трильяж, аккуратно расставил диски на полке, взял её паспорт, найденный среди прочих документов в столе, раскрыл его на первой фотографии, потом на второй, перелистнул туда-обратно, сравнивая, решил, что на второй она красивее, опустился в мягкое, удобное кресло, нежно обдавшее его пьянящим ароматом её духов, ароматом ландышей...
   Он смотрел на её лицо, а в комнате шла своя, тихая, неприметная жизнь. Кукушка - очень вежливо - пропела два раза и осторожно, без стука прикрыла дверцу. Мона лиза улыбнулась тепло и приветливо.
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  

ВОСЬМОЙ ДЕНЬ

апокриф

  
   И было утро дня восьмого. И призвал Бог всех тварей живых.
   И явились все: звери и птицы, скоты и рыбы, насекомые и прочие твари пресмыкающиеся.
   Долго ждали черепаху.
   - Где человек?- спросил Бог, когда она приковыляла наконец.
   - Там,- мотнула черепаха головой,- под пальмой спит.
   - Почему же ты его не разбудила?- недоумённо воскликнул Бог.
   - Этого болвана может разбудить только петух,- проворчала черепаха раздражённо.
   Бог послал петуха к пальме.
   Появление заспанного человека вызвало всеобщее весёлое оживление. Он был слеплен Создателем в последнюю очередь, из оставшихся материалов, на него не хватило ни шерсти, ни перьев, ни тем более мозгов, и все животные от души потешались над ним.
   - Итак,- сказал Бог, когда шум в собрании слегка поутих.- Я создал вас и наделил равными возможностями. Теперь моя миссия завершена, а ваша только начинается. Вы не должны останавливаться на теперешнем уровне, а обязаны развиваться, работать над собой, стремиться к совершенству...
   При упоминании о работе по толпе прокатилась волна многоголосого возмущения.
   - Тихо, тихо!- осадил Бог крикунов.- Не собираетесь ли вы всю жизнь оставаться в таком зачаточном состоянии?!
   - А зачем нам развиваться?- подал голос гусь.- Нам и так неплохо.
   - Глупцы!- возмутился Создатель.- Если не будете лениться, станете разумными, образованными, культурными...
   - Больно надо!- прогнусавил упрямый осёл.
   - Что нам это даст?- спросил любопытный индюк.
   - А лучше ли мы будем жить, с разумом-то?- поинтересовался клыкастый кабан.
   - Конечно!- воскликнул негодующе Бог.
   - Ну-у,- протянул умный попугай,- раз так, давайте попробуем, рискнём... Только не все сразу, а выберем сперва одного - пио-нер-ра,- пусть он развивается, совершенствуется, а мы посмотрим, что из этого выйдет, что с ним произойдёт. Если понравится, присоединимся и сами к нему, к прогрессор-ру.
   Тут снова поднялся невообразимый галдёж и лай, все выталкивали вперёд и предлагали на роль экспериментатора друг друга и все одновременно отпирались и отбрыкивались. Только человек молчал, тупо глядя по сторонам.
   И вновь попугай возвысил голос:
   - Р-ради придания нашему эксперименту кристальной чистоты предлагаю в роли первопроходца использовать человека,- при этих словах все согласно закричали и закивали, а попугай закончил свою мысль:- Если у этого кр-ритина что-нибудь приличное получится, так нам-то уж успех будет просто гар-рантирован!
   Богу пришлось согласиться с решением схода, а у человека и не спросили...

. . . . . . . . . .

   Эксперимент не удался. Все обитающие на Земле живые твари,
   глядя на наше плачевное существование, предпочитают сохранять status quo и не очень-то тор-ропятся навстречу интеллектуальным ценностям.
  
  
  
  
  
  

СЛУЧАЙ

   На шестом этаже дома N 57 по Кутузовскому бильвару сухо хлопнула дверь, и гулкое эхо поскакало по рёбрам пустотелой лестничной коробки, а вслед за ним заспешили вниз по ступеням шаркающие подошвы. Хозяин их, этих самых подошв, Эдик Маркевич, только что покинул, смачно бахнув на прощанье дверью, квартиру своего давнего приятеля (а заодно и дальнего родственника) Коли Караваева, субъекта ужасно назойливого и до ужаса упрямого, обладающего, плюс ко всему, рахитичной внешностью и мутными неподвижными глазами за толстыми стёклами очков в безобразной массивной оправе. Единственное замечательное свойство его - феноменальная способность действовать всем окружающим на нервы,- не было ещё такого человека, который смог бы беседовать с ним более пяти минут кряду, сохраняя самообладание. Причём говорил Коля всегда ужасные банальности и несуразности. Безобидные сами по себе, но, произнесённые Колиным гугнивым голо-сом, его "профессорским" тоном, с его ужимками и кривляниями -может быть, невольными, но от того не менее раздражающими,- эти комолые тривиальности приобретали некую магическую отталкивающую силу. И любой разговор, на какую угодно тему, он неизменно и неизбежно, как всякий хороший стрелочник, переводил на свои софистические рельсы.
   Сегодня Эдик продержался минут двадцать,- он признанный чемпион по этой части. Но зато теперь, шурша кроссовками по бетону лестницы (в замкнутом пространстве лифта, лишённый возможности двигаться, он вполне мог бы взорваться, лопнуть от переизбытка раздражения), разбивал в пух и прах, кромсал, как хотел, все Колькины идеи и доводы, услышанные только что, тем более что сами по себе они казались Эдику слишком уж абсурдными - дальше просто некуда!
   Ну посудите сами, этот идиот Колька пытался доказать, оперируя между прочим некими псевдонаучными выкладками и выдавая их за чистой воды бриллиант, что всё в мире жёстко взаимосвязано, взаимозакреплено и ни одно событие не может произойти просто так, само собой, а необходима для этого длиннющая цепь (кругово-замкнутая, кроме всего прочего) причин и следствий: чтобы состоялось событие "Б", должно сперва случиться "А", которое, в свою очередь, невозможно без "Я"...
   Может быть, Колька и не совсем безнадёжный сумасшедший, но ведь он этак серьёзно очень, приправляя свою речь всевозможными примерами из жизни, утверждал, что случайность как таковая попросту не существует в природе, что она - выдумка невежд, что само слово "случай" следовало бы изъять из лексикона, как ярлык, обозначающий ничто, пустое место на витрине эмпирии. По-колькиному выходило так, что ежели, допустим, ты даже нечаянно ударил собаку или прищемил дверью кошкин хвост, то ответом тебе будет немедленный и неизбежный удар же; если ты хотя бы просто подумал о чём-то нехорошем, то буквально через пять минут тебя обязательно навестит тупая головная, нудная зубная или острая брюшная - в зависимости от класса твоих мыслей - боль. Но самое главное, что более всего разозлило Эдика и чего он вытерпеть не мог,- Колька клялся-божился, что в том случае, если ты не веришь в подобную схему мироздания, движимого странным кольковским цепно-ременным причинно-следственным приводом, небеса разверзнутся немедля и выпустят из бездн своих острую сверкающую молнию, которая и поразит тебя - жестоко и эффектно!
   - Чушь какая-то!- думал Эдик, выходя на свежий воздух.
   В это самое время в квартале от Колиного дома, а именно в доме N 35, на восьмом поднебесном этаже, в шестьдесят шестой квартире на застекленно-закупоренной лоджии два человека, сидя у заставленного закусками столика, допивали очередную, четвёртую бутылку водки.
   Как будет записано позже в милицейском протоколе, Вася Шульгин (хозяин квартиры) и Владимир Петрович Ковров (Васин тесть) как раз в этот день окончили трудоёмкую и сложную работу - зарешётку и остекление той самой лоджии, сидя на которой, они, в отсутствии жён, "приговаривали" второй литр "пшеничной" и беседовали мирно, по-родственному.
   А Эдик шагал задумчиво по бетонным плитам тротуара под самыми балконами не замечаемых им домов, неотвратимо приближаясь к "тридцать пятому" дому, где в восьмом этаже красовались, блестя на ярком июльском солнце, чистые, опрятные стеклянные квадратики. Он уже не нервничал, а лишь посмеивался едко про себя, вспоминая давешние Колькины бредни.
   Подумать только, он, Эдик,- человек, полновластный хозяин своей жизни, обладающий свободой воли, свободой действий,- должен почему-то, не зная ни сна ни покоя, рыскать глазами по сторонам в поисках ужасных примет, отыскивать в их чередованиях комбинации грозных знамений, шарахаться от всяких там незримых фатальных опасностей... Смириться с таким положением он никак не мог, он не считал бы себя "сапиенсом", если бы хоть на миг поверил в существование некоего, заранее кем-то расписанного во всех деталях, жизненного плана и порядка, называемого судьбой или как-то там иначе, за рамки которого человеку выйти не дано, как бы он ни тужился.
   - Это по меньшей мере несерьёзно,- думал Эдик,- Здесь даже доказательств никаких не требуется. Это - аксиома, постулат! Вот я иду сейчас по этому тротуару к себе домой, а захочу - и поверну в обратную сторону... пойду налево... направо... куда моей душе угодно будет. В этом моя воля - и только!
   Но никуда он не свернул, а двигался всё в том же направлении, мимо дома N 35 по бульвару Кутузова.
   Вася, дожёвывая попавшийся в мясе хрящик, взял со стола бутылку, поднял на уровень глаз, прикинул объём содержимого, плеснул в тестеву рюмку, потом в свою, глянул на ту, на эту - родственника обделил - вылил остаток ему и сдавил пустую бутылку массивной своей пятернёй, словно выжимая. Медленные капли звонко падали в рюмку.
   Петровичу зятево баловство очень не понравилось.
   - Прекращай!- прогудел он недовольно.
   Вася же только ядовито усмехнулся в ответ, продолжая жевать с наглецой, громко чавкая, озорно глядя на пустую поллитровку.
   Петрович не сдержался - ткнул зло кулаком в Васькину противную ухмылку,- тот повалился назад, табуретка под ним хрустнула, от неё отлетела ножка,-тут же подхватился, вскочил на ноги и с размаху запустил в обидчика злополучной стеклотариной. Петрович резко нагнулся (бутылка разбила окно, влетела в комнату), отбросив в сторону стул, ринулся на зятя, сгрёб его в охапку, сдавил, пытался повалить на пол, но не смог,- Васька, бес, упорно сопротивлялся-вот изловчился, высвободил руку и засветил кулаком в левый тестев глаз. Свет померк в глазах у Петровича, он дико взвыл и отчаянно, словно раненый зверь, навалился на противника. Вася попятился, неистово борясь, упёрся спиной в "обмываемую" новенькую сосново-стеклянную стенку. Петрович напирал, квадратное стекло лопнуло по диагонали, два треугольника выпали из рамы и, как и полагается в подобных случаях, влекомые силой тяжести, полетели вниз, по направлению к центру Земли, а в это самое время наперерез им по поверхности планеты двигался пуп земли - Эдик. Он был по-прежнему погружён всё в те же мысли - о Кольниных каузальных бреднях. Взгляд его, легко скользя, прыгал по серым квадратам тротуара, как по ступеням пологой лестницы, уводящей в бесконечную даль... вверх ли? вниз ли?
   Две сверкающие молнии, два шальных солнечных зайчика мелькнули вниз, и... один стеклянный снарядик попал в бетонную плиту и растёкся по ней белым крошевом в полушаге от левой Эдичкиной ноги, второй же воткнулся в траву между плитами в вершке от правой и раскололся от удара на несколько частей. Эдик отскочил в сторону, испуганно глянул вверх, потом вниз - на осколки стекла,- затем снова вверх, отошёл от опасного дома и, ещё раз взглянув вверх, побрёл своей дорогой, то и дело качая головой и потрясение шепча одно лишь слово:
   - Повезло!
   Между тем в шестьдесят шестой многострадальной квартире воцарилась тишина-спокойствие. Петрович сидел на своём месте за столом у разбитого окна, прижимая к подбитому глазу влажное полотенце, а Вася, покачиваясь на табурете-инвалиде, откупоривал очередную, пятую бутылку и, смеясь как ни в чём не бывало, болтал о чём-то,-при этом слегка шепелявил, машинально поджимая к зубам опухшую верхнюю губу.

. . . . . . . . .

   Вот такой произошёл случай.
   Странный финал, скажете вы, если вообще можно назвать ЭТО финалом, ведь ничего по сути не прояснилось: что сталось далее с Эдиком, с Колей, с Васей и Петровичем? И при чём тут милиция с протоколом?
   Поясню вкратце. С Колей попросту не может случиться ничего особенного, не такой он человек; Эдик в другой раз наверняка окажется менее везучим; а насчёт милиции не извольте беспокоиться: если уж Вася с Петровичем сели вместе водку пить, этот день так просто не кончится, будет и милиция, будет и протокол...
  
  
  

ТРЕТИЙ ВАРИАНТ

   Мощный, и раскатистый, словно многоколенчатый удар грома, взрыв разбудил, растревожил глухой ненастной летней ночью мирно спавший небольшой пригородный посёлок. Испуганно выглядывая на улицу, сонные люди видели огненный столб, выросший на месте дома, в котором жил Николай Ежов с калекой сыном. В соседнем доме выбило упругой воздушной волной оконные стёкла, пламя озарило кровавыми сполохами ночную тьму, придавленную к земле низкими тяжёлыми тучами, багровые блики, подобно брызгам жидкой крови, плескались, красили бледные лица людей и их белое бельё в размытый сукровичный цвет.
   Огненный вихрь бушевал, вытянувшись свечой,- казалось, кто-то вдруг приоткрыл люк в преисподнюю, и в него, как в папеновский клапан, выхлёстывает под давлением тысячелетних мук грешников пламя адских костров.
   Примчалась, надрывно воя, пожарная машина, но нечего было уже тушить и некого спасать,- на месте ежовского дома остались лишь догорающие головешки с обгоревшей полуразрушенной русской печью.
   Ежов, будучи человеком замкнутым и нелюдимым, не общался ни с кем из односельчан, и они очень мало знали о нём, ибо был он не здешним,- поселился здесь лет пятнадцать назад, женившись на местной девушке. Она умерла вскоре после рождения сына, за осиротев шим внуком первое время ухаживала её мать, но позже исчезла надобность в её помощи, и она крайне редко навещала зятев дом.
   Суеверные старушки побаивались этого мрачного человека с колючим злым взглядом и рассказывали о нём всякие небылицы. Большинство же односельчан не осуждали, а даже наоборот, сочувствовали необщительному соседу, понимая, что таким его сделали случившиеся с ним несчастья - рождение сына-калеки, смерть жены...
   Меня, сын Ежова, не мог ни ходить, ни стоять, а передвигался ползком на коленях, опираясь руками о пол, все конечности его были безобразно скручены, вывернуты и могли выполнять лишь самые простые движения; он не разговаривал, а только мычал или иногда произносил отдельные простые слоги. Целыми днями он сидел на печи или на стуле у окна, глядя на улицу. Летом, в хорошую погоду, с помощью отца выезжал на улицу в инвалидной коляске, но крутить колёса руками не мог и ездил задом, отталкиваясь от земли ногами.
   Сознание своей ущербности мучило Женю больше всего. Каково ему было видеть своих ровесников, здоровых и беззаботных; девочки, проходя мимо, старались не смотреть на него, а завидев случайно, поспешно отворачивались с испугом и отвращением. Женя не мог понять, за что и почему он так жестоко наказан.
   Телевизор был единственным его развлечением. С детской непосредственностью сопереживал он героям фильмов, хоть на время отвлекаясь от ужасной действительности, радовался и страдал, проживая каждый раз чужую жизнь.
   Женя умел смеяться, но чаще грустил. Иногда он обижался на отца,- в таких случаях всегда взбирался по деревянной лестничке на печь и застывал там в одной и той же позе: скрещивал как мог ноги, ложился на них грудью, а лицо прятал в согнутых в локтях руках,- и в таком "сложенном" положении мог лежать часами неподвижно, не реагируя на слова отца.
   Соседи жалели Женю и, встречая его на улице, ласково с ним здоровались, часто угощали чем-нибудь вкусным - конфетами, фруктами, иногда даже мороженым,- но все эти подачки лишь ещё больше уязвляли его, ибо он не был маленьким ребёнком, ему было уже четырнадцать лет. Когда Жене выпадала возможность побыть на улице допоздна, он, лишь только начинало вечереть, спешил на своей коляске в переулок, ведущий на соседнюю улицу, в то место, где растут три высокие берёзы. Там он сидел, вглядываясь до боли в глазах в темнеющую даль, ждал, когда будет возвращаться из города Игорь, живущий неподалёку парень, работающий шофёром в автопарке. Бывали вечера, когда Женя ждал напрасно, его друг не появлялся, и он, вконец расстроенный, угрюмо возвращался домой. Но чаще всё происходило иначе: из-за угла показывалась идущая неторопливо коренастая фигура (её Женя безошибочно узнал бы из тысяч), в этот момент у него от волнения и радости перехватывало дыхание, и сердце начинало торопливо стучать, он весь сжимался в сладостном ожидании, опьянённый предчувствием единственного в его убогой жизни наслаждения. Так оно и есть - Игорь издали замечает его и, приветливо улыбаясь, подмигивает заговорщически. Женя, не помня себя от радости, торопится отъехать с дороги к берёзам и укрыться за их толстыми стволами от любопытных глаз, зная, что в это время Игорь достаёт из кармана сигарету, прикуривает и несёт её, прикрыв ладонью, в опущенной руке. Подойдя к Жене, он дружески с ним здоровается, одной рукой похлопывает по плечу и ловким движением второй всовывает дымящуюся сигарету меж пальцев опирающейся на подлокотник тениной руки. Проделав эту операцию, добрый парень шагает дальше своей дорогой, а Женя, ещё раз оглядевшись по сторонам, наклоняется, припадает лицом к руке, ловит непослушными губами желанную сигарету и с жадностью втягивает в себя горький дым... Сразу же начинается лёгкое головокружение, всё тело наливается приятной, сладкой тяжестью, и Женя, никогда не знавший алкоголя, чувствует себя пьяным. Ему теперь наплевать на шустрых сверстников, добреньких тётушек и брезгливых девочек,- они сами по себе, он сам по себе,- и ему нет никакого дела до них, пускай прыгают и резвятся на здоровье, а он будет сидеть спокойненько под берёзами и курить...
   Он любил и уважал своего отца, ибо мог сравнивать его с другими. Ежов-старший никогда не курил и не пил спиртного, был всегда молчалив и серьёзен, редко улыбался, но и никогда не сердился без повода. В молодости он учился в институте и был отличником, но позже, овдовев, вынужден был оставить учёбу, чтобы ухаживать за сыном, целыми днями работал в специально оборудованном сарайчике в углу огорода, изготовляя оконные блоки и двери, и считался лучшим мастером в округе. Женя многое знал о жизни - из телепрограмм-и считал, что настоящий мужчина должен быть таким, как его отец.
   Мать свою Меня не помнил, слишком рано она умерла, но осталось где-то в глубине - даже не воспоминание,- а какое-то мимолётное ощущение, лёгкое и прозрачное, вдруг всплывавшее при слове "мама"-трепетное прикосновение чего-то мягкого, тёплого и - он никак не мог понять, почему,- влажного.
   В тот роковой, последний для Ежовых день, отец приехал из города поздно. Он был пьян, и в холщовой сумке его, когда он ставил её на пол подле стола, жирно звякнули винные бутылки. Женя сидел на печи молча и, боясь пошевелиться, со страхом наблюдал за отцом. Он понимал, что сегодня произойдёт нечто ужасное и непоправимое. А может, это что-то уже случилось, а Женя пока ещё не знает об этом. Он смотрел на осунувшееся и как-то вдруг постаревшее лицо отца, и ему было до боли жаль того безмятежного, светлого времени, той прошлой размеренной жизни, с конфетами, с мороженым, с преступными сигаретами Игоря,- которая, как он чувствовал, ушла навсегда.
   Женя ждал, что скажет отец, но тот молчал, не обращая внимания на сына, пил красное, похожее на кровь вино из высокого гранёного стакана, курил отвратительные вонючие сигареты, доставая их одну за другой из мятой жёлтой пачки. Мутными, как само вино, невидящими глазами он рассматривал невесёлый рисунок обоев и думал о чём-то, изредка зло ухмыляясь своим мыслям.
   Вечерело. Темнело быстро. Весь день было пасмурно, накрапывал дождь, к вечеру перестал, но небо не прояснилось, и теперь непо-движная тень от нависающих низко чёрных туч насыщала воздух свинцовой мутью. Всё вокруг стало тревожно-серым; потемнели словно вмиг отсыревшие стены; блестевшие стеклом фотографии в рамках потухли; отец почернел лицом и всё более хмурился; вино в стакане загустело и стало ещё больше походить на кровь. Сигаретный дым, змейкой поднимавшийся к потолку, наполнял комнату удушливым туманом, отец с усилием встал и распахнул дверь на веранду,- дышать стало легче, и слышно было, как на улице со звонким бульканьем падают с крыши в бочку запоздалые капли. Серое, как и всё вокруг, время тянулось мучительно вяло, висящие в углу часы-ходики с шишковидной гирькой на длинной чёрной цепочке, казалось, замедлили ход, жёлтый круглый маятник натужно качался влево-вправо, с трудом взбалтывая загустевший воздух.
   Вдруг дом и деревья на той стороне улицы озарились неестественно-ярким, праздничным светом, они сияли ослепительным золотом,-это солнце, выглянув из-под туч, послало последний, прощальный луч света засыпающей земле. Одно окно золотого дома поймало этот луч и - будто подмигнуло - передало отражённое солнечное приветствие окну-соседке через дорогу. Комната вмиг наполнилась слегка тускловатым, но радостным светом; мрак и сырость попрятались по углам и там притаились на время; часы затикали веселее; луч пробил стоящий на столе стакан с вином - и стало ясно видно, что никакая это не кровь, а всего лишь мутная, грязная вода.
   И в это время послышался неуверенный, дробный, похожий на дрожь, стук в дверь.
   - Да! Заходи,- крикнул сразу оживившийся отец.
   Дважды - туда "ре", обратно "ми" - скрипнула входная дверь, и по дощатому полу веранды зацокала пара осторожных женских каблу-ков.
   Женя, слегка ослеплённый неожиданным солнечным приливом, не сразу рассмотрел как следует вошедшую,- она, войдя в комнату, остановилась у открытой двери, взглянула на улыбающегося Ежова, обвела взглядом его убогое жилище, увидела Женю и кивнула ему.
   Это была не очень молодая, но невероятно красивая женщина, высокая и стройная, с копной аккуратно уложенных чёрных волос. В руках она держала маленькую чёрную сумочку.
   - Проходи, садись,- развязно предложил Ежов и поставил на стол ещё один стакан.
   Женщина осталась на месте, спокойно глядя, как он наливает вино. Ежов поднял свой стакан и сразу же поставил его назад, с. деланным удивлением глядя на гостью.
   - Что, брезгуешь?- спросил он с ехидцей.
   - Я не пью,- невозмутимо ответила она.
   - Ах да, конечно! Мадам не пьют-с,- кривлялся Ежов.- Они,видите ли, не употребляют наше пойло, они брезгуют с нами... Как же, как же. Куда уж нам!- и проговорил зло, с ненавистью глядя женщине в глаза:- Андрюшенька твой, небось, коньячками угощал... покойничек.
   - Зачем ты звал меня?- в голосе женщины сквозило нетерпение.
   - Ну, я ж тебе сразу и сказал - зачем.Неужели ты не поняла? Я хочу рассказать кое-что интересное... для тебя. А ты меня переби-ваешь то и дело, не даёшь спокойно слово сказать,- и Ежов стал медленно, большими глотками пить вино.
   Гостья в полуобороте мельком взглянула на Женю. Большие глаза её были неопределённого цвета - что-то среднее между зелёным и тёмно-коричневым, с неуловимыми, постоянно меняющимися оттенками; длинные густые ресницы походили на крылья чёрной бабочки и двигались, моргая, волнообразно, подобно взмаху веера; когда она смотрела на Ежова-отца, веки её слегка прикрывались, взгляд становился пристальным и настороженным, и глаза словно стекленели, превращаясь в два холодных блестящих кристалла, но стоило ей взглянуть на йеню, как бабочки трепетно взмахивали бархатными крыльями, кристаллы таяли, ледяные грани оплывали, теряя холодный блеск, и в глазах её начинали играть тёплые, радужные краски.
   -Итак, начнём с начала,- Ежов поставил пустой стакан на стол.-Начнём с того, что я тебя давно уже изучил досконально, до послед-него изгиба твоего небольшого, но изощрённого ума. Ты сама себя так не знаешь, как я. Это - факт, и факт неоспоримый! Я изучал тебя на протяжении всей жизни, начиная с самого раннего детства...
   Вспомни, как ты рассказывала мне сказки. Мелочь, скажешь? А вот и зря! Я хоть на год, а всё-таки старше тебя... и умнее. И я уже тогда заметил, что все твои байки получались однотипными. Даже когда ты пересказывала чужую, не сочинённую тобой побасёнку, она получалась совершенно непохожей на оригинал, ты вносила в неё свои коррективы.
   И всегда у тебя получался один и тот же сюжет, лишь с некоторыми вариациями - для разнообразия. Была там красавица принцесса; влюблённый в неё Ванька-дурак, обречённый умереть от неразделённой страсти; злой колдун-кощей; ну и, конечно, прекрасный благородный принц, появлявшийся неизвестно откуда, спасавший принцессу и увозивший её на лихом коне в свою сказочную светлую страну...
   Ты и жизнь свою строила по сочинённому тобой сценарию, сама не замечала, что жила неестественно, словно играя роль в бесконечном спектакле. Все жесты твои, все слова были рассчитаны на зрителя, и даже оставаясь одна, ты продолжала играть - по привычке. Сейчас будешь отрицать всё это - и вполне искренне, ибо ты сама не заметила, когда именно перестала жить естественно, по-человечески и превратилась в пустой бездушный манекен, выполняющий чужую, неизвестно чью - точнее, свою собственную, но неосознанную - волю. Видишь, какую злую шутку сыграла с тобой жизнь. Сама не замечая того, ты всегда поступала не так, как хотела бы на самом деле, а как установила себе когда-то, будучи совсем другой... А может, ты никогда и не была иной, настоящей? Может, ты и родилась - не в рубашке, конечно,- а в театральном костюме, в бутафорском наряде сказочной царевны?
   Вспомни хорошенько хотя бы некоторые свои поступки и согласись, что совершала ты их не для того, чтобы, как все нормальные люди, извлечь выгоду и пользу для себя и близких, а зачастую наоборот, действовала себе во вред, жертвовала многим - и только ради того, чтобы произвести впечатление на зрителей - и на саму себя тоже...
   Как актрисе тебе цены нет, а вот режиссёра из тебя не вышло. И наиглавниишая ошибка твоя - неправильное распределение ролей, самая ответственная задача постановщика, но ты ей уделила непростительно мало внимания. Вот тут-то и крылась главная опасность для тебя, ибо сценарий, соглашусь, был составлен недрянно, а вот сами исполнители вышли из повиновения, марионетки разорвали нити и пошли гулять сами по себе,- Ежов ядовито ухмыльнулся.- Андрюшенька-принц!- и он натужно рассмеялся, наливая себе очередной стакан.
   Женщина вновь мельком взглянула на Женю.
   Золото заката потускнело, утрачивая благородное сияние, и оказалось всего лишь искусной подделкой - до блеска начищенной латунью. Дом напротив, ещё минуту назад сверкавший червонным золотом, вдруг осунулся, сжимаясь, словно подловленный на обмане хвастун и самозванец; окна потупилась стыдливо; свинцовая тяжесть пригнула к земле деревья; весь латунный пейзаж покрывался зеленоватой патиной, тускнея на глазах, и стал походить более на незатейливый лубочный деревенский мотив. Налитое в стакан вино вновь превратилось в кровь, сразу же свернулось, загустело, сделавшись непроницаемо-вязким. Но углам зашуршали мышиной вознёй сумерки.
   Её чёрное траурное платье подчёркивало чистую белизну лица; на бледных щеках играл болезненный румянец; безупречный, идеально красивый облик оттеняла чуть выдающаяся вперёд, как у капризного ребёнка, нижняя губа, смягчающая строгость лица едва уловимым выра-жением детской уязвимости. И среди густых и длинных волос, аккуратнейшим образом уложенных и заколотых, нашёлся свой бунтарь - одинокий изящный локон, отбившийся от дружной компании себе подобных, свисавший.: упругими завитками у виска.

. . . . . . . . .

   - Ну, не понимаю, как ты могла принять за сказочного королевича этого кадыкастого сухофрукта?- продолжил Ежов, отпив вина.- Неужели ты не видела, что он совершенный тупица и неряха, неспособный даже гвоздя в стену заколотить, не то что нечто там придумать своими куриными мозгами? Или ты думала, что внутри засушенного чернослива может быть здоровое зерно?Не бывает у трухлявого пня жизнеспособной сердцевины... Кого мог спасти этот несчастный убогий рахитик?!
   Тут уж вернее другой вариант: ты вновь, в который уже раз,жертвовала собой - нет, не ради кого-то!- а ради собственного маниакального, мазохистского удовлетворения. Ах, как романтично это выглядело! Такая красивая, здоровая, умная девушка бросила всё и вся ради безобразного, насквозь больного, никуда не годного сиротки! Вот это самопожертвование! Вот это любовь! Признайся, тебе было до боли сладостно ощущать сочувствие окружающих, ловить недоуменные, ревнивые взгляды мужчин, не понимающих, почему ты рядом с ним, а не с кем-нибудь более достойным. И делала всё наперекор всем им - и самой себе...
   Знаешь, что означает имя Андрей?.. "Мужественный"!- Ежов зашёлся дьявольским хохотом.- Жалею лишь о том, что не я был тем шофёром, который раскатал его, как тюбик с кремом для бритья, выдавив все его гнилые внутренности на асфальт. Даже мозги там, говорят, были - это же просто удивительно и поразительно! Я побывал на том месте, ещё не высохшем, и от души поплевался... и не только,но и ещё кое-что сделал. Ведь время-то было позднее, ночное, тёмное, а мне как раз в туалет захотелось. Ну, посуди сама, стоило ли переться куда-то ради такой малости, если тут же, рядом, имелось такое исключительно вонючее местцо?
   Единственный тост, который готов я пить всю жизнь без перерыва - за упокой принца Андрюшеньки!- и Ежов поднёс стакан ко рту..
   Женщина, последнюю минуту смотревшая на него как на буйно помешанного, резко повернулась и шагнула к выходу.
   - Как, ты уходишь?- крикнул ей в спину Ежов, разыгрывая удивление.- И не хочешь ничего узнать?
   Она остановилась, а он сказал совершенно безразлично:
   - Ну ладно, до свидания. Всего хорошего,- и стал медленно вливать в себя содержимое стакана.
   Женщина чуть обернулась и взглянула на Женю. И что говорили её глаза! В них не было ничего, к чему он так привык за свою короткую - и такую долгую!- жизнь, она смотрела на него как на союзника, на друга, сейчас она была всего лишь слабой, беззащитной женщиной, ищущей сочувствия и поддержки.
   Женя не знал, что именно смогла прочесть она в его глазах, но гостья вновь заняла своё место у двери и с видимым спокойствием смотрела на пьющего Ежова. Её волнение выдавали руки: тонкие изящные пальцы до белизны в некрашеный ногтях мяли мягкую блестящую сумочку.
   Наконец, Ежов допил и продолжил свою речь:
   - Итак, с принцем у тебя ничего не вышло. Что ж, перейдём к Ивану-дураку. На эту роль ты - опять-таки ошибочно!- выбрала меня, заранее приговорив беднягу к смерти. Ванька же в тот момент служил в рекрутах и даже не подозревал об уготованной ему участи. Должен признать, что способ, которым ты собиралась покончить со мной, был практически безотказен и безупречен, ты всё рассчитала правильно. Ведь всем хорошо известны многочисленные достоверные случаи, когда какой-нибудь солдат, получив "рефьюз" от своей далёкой пассии, сразу же бежал стреляться, вешаться, топиться... Но не тому актёру доверила ты эту ключевую трагическую роль. Я, может быть, и Ванька, но ни в коем случае не дурак.
   А какие слова были в том письме! Помнишь? О дружбе, о братско-сестриной любви и о прочих телячье-поросячьих нежностях... Лучшей эпитафии на свою могилу, лучшего некролога я не мог себе представить.
   Да, я остался жить, но ты меня похоронила в своём воображаемом мире, и для тебя я исчез бесследно и безвозвратно. Согласись, что хоть в этом-то я прав, ведь ты забыла меня, как забывают покойника. Скажи вот сейчас, как на экзамене, что ты знаешь о моей жизни в продолжении этих пятнадцати лет?- Ежов на мгновение умолк, пытливо глядя женщине в глаза (она даже не шелохнулась).- Ну, вот видишь, я прав, как всегда,- и он вновь взялся за бутылку. Наполнив стакан и закурив, заговорил снова:
   анька-дурак "умер", но "родился" злой колдун, кровожадный кощей... Ты такого оборота не ожидала, я знаю. Принцесса наша была слишком самоуверенна, списывая меня на утиль, а стоило уделить больше внимания своему бывшему другу. Прошлые хорошие друзья -самые закоренелые оборотни, неминуемо перерождающиеся в злейших врагов. Впрочем, ко мне это, конечно, не относится, ведь я не испытываю по отношению к тебе совершенно никаких чувств - ни любви, ни ненависти,- я просто играю роль в твоей пьесе.
   Так, что там было дальше в нашем с тобой либретто? Не знаешь? Ну, тогда я тебе расскажу.
   Вернувшийся с "войны" бывший Ванька, а нынешний колдун, начинает следить за принцессой с целью похитить её. Я выучил распорядок твоей жизни до мельчайших деталей, мне был известен каждый твой шаг. Когда ты шла по улице, катя перед собой детскую коляску (отвратительно белую), тебе стоило лишь оглянуться - и ты увидела бы меня, замышляющего недоброе. В этом было твоё спасение, но принцесса-мама слишком была погружена в любование своим детёнышем и смотрела только вперёд, в будущее, не оглядываясь назад, на оставшиеся в прошлом руины.
   А соседка твоя, Таня, оказалась ненадёжным человеком. Впрочем, понять её можно, ведь у тебя какой-никакой, а всё-таки был муженёк, пусть недоношенный бедный рахитик, не вылазивший из больниц, но для женщины главное даже не присутствие, а хотя бы наличие. У Тани и того не было, вот она и стреляла глазками по сторонам в поисках женишка. Ты и этого не заметила? Тебе следовало быть внимательнее к окружающим, а ты вперилась в своего ребёночка, не замечая ничего вокруг. Тане же было наплевать не только на твоего, но даже на своего сынка, у неё на уме были одни мужики.
   Это ж было сущее преступление - доверить своё обожаемое чадо такой несерьёзной подружке! А наш злой колдун только этого и ждал, ибо он и не собирался на самом деле похищать принцессу. На кой она ему! Колдуны - люди хитрые, они знают, что делают. И я знал, что самым страшным наказанием для тебя будет пропажа твоего детёныша, первого и единственного, поскольку Андрюшеньки хватило только на одного выродка,- Ежов вновь не торопясь взял стакан, а женщина, чуть наклонясь вперёд, смотрела на него с немым изумлением. Лицо её стало совершенно белым, даже нездоровый румянец исчез, и подбородок чуть заметно дрожал, побелевшие от напряжения пальцы сдавили сумочку, ногти впились в лакированную кожу.
   - Что было дальше, ты прекрасно знаешь сама. Однажды, в один прекрасный день, ты вошла в магазин за покупками. Что именно тебе понадобилось?.. Пелёнки-распашонки?.. Или молочко для твоего малютки?.. Таня осталась на улице с двумя детками в колясочках, к ней подошёл какой-то мужичишко, ну, она и растаяла, и расцвела, забыв обо всём на свете, повернулась к детишкам задом, к мужичку передом-и давай лясы точить! Я такой момент упускать не собирался...
   Как должен был поступить лихой колдун, похитивший сынка-царевича? Убить его? Да, в твоей воображаемой жизни наверняка всё так и было, ты в душе давно похоронила бедного сыночка. Но я и тут поступил по-своему, наперекор режиссуре, я просто взял детишечку за ножку, поднял повыше и - нечаянно, клянусь тебе!- уронил на пол. Потом опять поднял... и снова не смог удержать. Какая жалость! Ты и представить себе не можешь, как жаль мне было бедняжку! Его перегнуло всего и выкрутило, но врачи всё же спасли его,не дали умереть, так что он и теперь "живее всех живых"... Вот только немножко инвалид, но это ведь не так важно,- Ежов замолчал, деловито наливая вино в стакан.
   Женщина в оцепенении смотрела на него, а Женя переводил взгляд с неё на отца и обратно. Ежов отпил пару глотков и с глухим стуком поставил стакан на стол, расплескав по клеёнке вино.
   - Ты что, ничего не поняла?!- спросил он раздражённо.- Вот он, твой обожаемый сыночек!- и указал пальцем на Меню,- Пятнадцать лет спустя...
   Женщина медленно повернула голову, словно тщательно отслеживая указанное им направление (Женя весь съёжился под её безумным взглядом), тут же резко обернулась и с недоверием взглянула Ежову в глаза, пытаясь там разглядеть истину. Но его это ничуть не смутило, его мутные глаза смотрели на гостью с откровенным вызовом, а рот искривила злорадная ухмылка.
   - Что, не признала дитятку?- спросил он насмешливо.- Неужели не похож? Присмотрись получше (женщина последовала его совету), ну, вылитый Андрюша... такой же дебил. Да не туда ты смотришь! На кадык, на кадык глянь!
   Женщина в потрясении ещё раз взглянула на смеющегося натужно Ежова и, вся дрожа и шатаясь, медленно подошла к Жене. Он замер, словно окаменевший, и не дышал, не в силах отвести взгляд от её безумных глаз.
   Откуда-то издалека, из глубокого гулкого колодца доносился помятый, приглушённый голос отца:
   - Я всю жизнь ждал этого момента! Представляешь, как трудно было мне растить вашего с Андрюшенькой сынка, но я всё стерпел,всё выдержал. А теперь настал час расплаты! Ты заставила меня страдать многие годы, а теперь получи заслуженное. Можешь забирать своё сокровище, если, конечно, хочешь. Вообще-то он мне не мешает, я даже привык к нему и мне будет по-своему жаль расстаться с ним. Так что можешь оставить его мне...
   С мягким стуком упала на пол сумочка, женщина протянула дрожащие руки к Жене, обняла его и с силой прижала к себе. Руки его онемели, в голове вихрем замелькал калейдоскоп обрывков неясных, незаконченных мыслей, случайных кадров виденных когда-то фильмов, полузабытых урывочных воспоминаний; в груди билось и прыгало сердце, словно пыталось выскочить наружу. Он чувствовал, как громко стучит её сердце, она сдавленно всхлипывала, нежно шептала что-то несвязное, осыпала беглыми поцелуями его горящее лицо, а из глаз её катились горячие слёзы.
   Вдруг вскипело, нахлынуло бурным наводнением, заполнило, захлестнуло всего его то давнее неясное ощущение - размытое временем, подёрнутое дымкой воспоминание о матери. Всё повторилось, всё было как тогда, там, в далёком детстве - та же мягкая нежность, та же родная теплота и... та же влага слёз. До боли ярко и отчётливо вернула ему память никогда не виденную им в таком ракурсе, но всегда жившую под спудом в его сознании, согревавшую его, являвшуюся мимолётным, как предрассветный туман, видением во сне; посреди просторной светлой комнаты в широком кресле сидит молодая женщина с распущенной русой косой, сжимает в объятиях крохотный живой свёрток и, склонившись над ним, льёт горькие слёзы на личико сына-калеки.
   Внезапно женщина вздрогнула всем телом, застонала, чуть отстранилась от Жени и стала медленно опускаться, цепляясь за него слабеющими руками и глядя неотрывно, с жадностью последнего взгляда, в его глаза. Она не дышала, побелевшие губы дрожали, и сколько боли и страдания было в её глазах!
   Она мягко упала на пол, над ней стоял Ежов с окровавленным кухонным ножом в трясущейся руке... Волосы её рассыпались по полу, и один, тот самый, непослушный локон закрыл собою её мёртвые глаза. Женя дико, надрывно закричал, уткнулся лицом в колени и закрыл руками голову.

. . . . . . . .

   Тремя часами позже Ежов сидел на своём прежнем месте за столом. Тело убитой он закопал в укромном месте, кровь с пола смыл, больше не курил, но дверь на веранду оставил открытой, успел отрезветь и, прежде чем начать трудный разговор с сыном, открыл очередную бутылку вина. Он, конечно, не боялся, что Женя сможет поведать кому-нибудь о совершённом отцом преступлении, ему было стыдно перед сыном и, не зная с чего начать, Ежов потихоньку пил, громко, демонстративно откашливался и коротко посмеивался.
   Маленькая лампочка под потолком едва светила, с трудом наполняя комнату тусклым, ржавым светом, часы дремали, лениво тикая, маятник томно покачивался, застывал на мгновение в крайнем положении, будто сомневаясь - а стоит ли продолжать? Женя сидел в неизменном "сложенном" положении.
   Наконец, Ежов решился заговорить:
   - Я знал, что она дура, но не до такой же степени! Надеюсь,ты понимаешь, что всё, что я ей сказал, неправда от начала до конца. Ты - мой сын, и не похищал я ничьего ребёнка. Даже представить не могу, кому понадобился Андрюшин выродок... А она поверила, вот смех-то, а! Видно, годы не проходят даром,- он с минуту помолчал в раздумье.- Вообще-то я знал, что она мне поверит, но реакцию её не рассчитал. Я допускал два варианта. Лучше всего было бы для меня, если 6 она просто убежала отсюда и никогда больше не появлялась в нашем доме, не пыталась встретиться с тобой (со своим сыном - как она бы думала), в этом случае мучения обеспечивались ей на всю оставшуюся жизнь. Могла она также сразу бежать в милицию жаловаться, что я, дескать, украл и искалечил её сына,- мне такой оборот ничем не грозил, ибо это была ложь, а ей доставил бы несколько неприятнейших часов. Но она выбрала третий вариант...
   Ежов надолго замолчал. Ему трудно было говорить, речь его всё как-то не клеилась, расползалась по швам. Причиной тому было молчание сына, его безучастность, к которой, впрочем, он давно привык. Но как нужна была ему в этот час хоть чья-нибудь поддержка,-да что там поддержка, не о ней речь,- хоть бы один взгляд сына, одно движение...
   Он убил человека, которого люто ненавидел почти полжизни, и теперь злость и ревность стали остывать, чувство обиды, отомщённое, улетучилось, а появилась обычная человеческая жалость к мёртвой женщине, покоящейся под толстым слоем земли в дальнем углу огорода. Запоздалое сочувствие к несчастной жертве проползло тонкой змейкой, чуть приоткрыв со скрипом кованые железные двери ненависти, в его зачерствевшую душу, и вслед за ним явились воспоминания о скромной красивой девушке, которую он когда-то любил...
   Чтобы прогнать эти непрошенные мысли, Ежов выпил побольше вина и сказал, обращаясь к сыну - и к самому себе:
   - Да не жалей ты её! Она не стоит того. Это она виновата в том, что я сижу здесь такой, конченый человек, она - причина всех твоих страданий. Она предала меня, разбив мою жизнь, она и в самом деле убила меня... раньше ведь я не был таким.
   Вернувшись со службы, я пытался делать вид, будто ничуть не уязвлён её изменой и совершенно безразличен к ней, я демонстративно делал и говорил не то, что хотел бы на самом деле. Но старания мои были напрасны - она и впрямь похоронила, забыла меня. Я даже поспешно женился назло ей, а она и сейчас не знала, что я когда-то был женат и у меня есть сын. Твоя мать была прекрасной женщиной, но, пойми меня правильно, я её не любил. Она это чувствовала, и союз наш был взаимно несчастным. Не удивительно, что от неполноценного брака родился и ребёнок-инвалид. Извини, я не хочу тебя обидеть, но ты уже не маленький и хорошо всё понимаешь...
   Она предала меня из-за своих глупых фантазий, а страдать по её милости приходится нам. Ты только подумай, что она сделала! Она угробила мою жизнь, фактически по её вине умерла твоя мать, и ты мучаешься всю жизнь благодаря её пристрастию к идиотским выдумкам. Так стоит ли жалеть её после всего этого?!
   Если бы она относилась серьёзно и ответственно к жизни, заботилась не только о своих призрачных мечтах, но и о реальных людях, она была бы сейчас моей женой, а твоей матерью, и ты был бы здоровым, нормальным парнем.
   Она получила своё, и не моя вина в том, что мои расчёты не оправдались и она вдруг выбрала третий, неожиданный вариант. Она и на пороге смерти не изменила своей привычке. Ты заметил, сколько артистизма было в её словах, в её движениях? Не думай, что она поступала честно и говорила искренне, она просто притворялась, в который уже раз,- Ежов усмехнулся.- И даже будучи уже мёртвой,она всё ещё продолжала играть свою трагикомическую роль, её бесчувствен-ное тело постоянно принимало чистз театральные, эффектные позы а-ля умирающий лебедь,- он надолго умолк, собираясь с мыслями, чтобы сказать самое главное:- Но и у этого, непредвиденного варианта возможен был вполне приемлемый финал, я мог просто вышвырнуть её вон - такой исход меня вполне устраивал. Но я поступил иначе, потому что... испугался. Мне вдруг стало страшно, что она, разбившая, искалечившая всю мою жизнь, отнимет и последнее, что у меня осталось - сына. Я не мог позволить ей сделать это,- закончил Ежов, даже не подозревая, что безнадёжно опоздал и лежащий на печи калека - уже не его сын.
   Ежов сказал всё, что хотел, выключил свет и с лёгким сердцем пошёл спать.

. . . . . . . .

   Женя долго лежал не шевелясь, прислушиваясь к сопению спящего отца, потом осторожно спустился с печки и медленно зашаркал в тревожной, пугающей темноте коленями по дощатому полу, то и дело испуганно оглядываясь, боясь разбудить сморённого пьяным сном Ежова.
   Он знал, что делать...
   На веранде, продутой призрачными сквозняками, его обдало могильной сыростью, он, подавляя в себе животный страх, подполз к газовой плите и выпрямился перед ней на коленях. С самого раннего детства этот холодный белый ящик внушал ему ужас, Ежов-старший строго-настрого запрещал ему даже приближаться к опасному аппарату. Теперь он стоял лицом к лицу со своим детским кошмаром. Пол качался и скрипел под ним, чёрные стены грозно надвигались, наваливались, стёкла окон упруго выгнулись - с улицы давила, напирала ужасающая тьма, и в каждой щели чудились светящиеся хищные глаза кровожадных чудовищ.
   Женя пригнул голову, весь съёжился, трепеща от страха, непослушными руками нащупал на плите спичечную коробку, задел локтем дверцу духовки - она распахнулась со скрипом, разинула свою чёрную пасть,- он в ужасе отшатнулся, уронил спички на пол.
   Понемногу успокоившись, собравшись с силами, прислушался... Отец по-прежнему мирно сопел во сне, и Женя, вытерев рукавом слёзы, решительно наклонился, поднял спички, сунул их в карман рубахи, второпях повернул все пять чёрных вентилей - сразу же зашипели холодными змеями струи газа,- он почувствовал их удушливую вонь и пополз торопливо назад. Следовало спешить, змеи настигали, вставали, изгибаясь, за спиной, он чувствовал похолодевшим затылком их леденящий мёртвый взгляд...
   Взобравшись на печь, забился в угол, сел на колени, вынул из кармана звонкий деревянный коробок, открыл его трясущимися руками, спички рассыпались по смятому покрывалу. Одной рукой он сжал пустую коробку, выставив наружу чёрную шершавую полоску, второй схватил горсть спичек и приготовился. Нужно было подождать, пока тяжёлые холодные змеи заполнят весь дом и доберутся до него,-тогда он одним движением покончит с ними, с отцом, с собой и с ужасом, поселившимся в их доме этой ночью...
   Всё его тело лихорадочно тряслось, спину свела судорога, из глаз катились слёзы, Женя наклонился ниже, чтобы не намочить спички, и раз за разом повторял, стараясь выговаривать чище и отчётливее одно лишь простое слово -"мама"...
   . . . . . . . .
   С тех пор прошло много лет, но на ежовском участке всё осталось по-прежнему: заросший буйным бурьяном огород со сгнившим, развалившимся сараем в углу и чёрное, мёртвое пятно пожарища,- не нашлось человека, который решился бы войти сюда хозяином. Более того, прохожие боятся смотреть на эту страшную картину и стараются не заглядывать за покосившийся обветшалый забор, и нога шаловливого ребёнка не ступала туда.
   Старушки, живущие по соседству, рассказывают, что часто по ночам можно видеть там стройную высокую женщину в траурном платье, с распущенными чёрными волосами, появляющуюся неизвестно откуда,- она ходит по чёрному пепелищу с маленькой сумочкой в руках, опустив печально голову, иногда наклоняется, берёт что-то с земли, поднимает на ладони к лицу и пристально вглядывается в чёрный прах.
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  

Сон ночью в середине зимы

  
   Этой безлунной январской ночью висевшие в насквозь промёрзшем чёрном небе зябко мерцающие, словно дрожащие от нестерпимого холода, яркие звёзды были похожи на искристые льдинки и не могли ни осветить, ни тем более согреть узкую окраинную улицу мрачных серых пятиэтажек, давно погасивших заиндевелые окна, и возвращавшийся со второй заводской смены Чижов Николай Петрович шёл не торопясь, осторожно переставляя окоченевшие ноги в стареньких ботинках на тонкой подошве, внимательно глядя на грязный скользкий лёд, толстым панцирем покрывавший неровный, размытый асфальт тротуара, слегка разведя в стороны руки и балансируя своей потёртой картонной папкой. На улице не было ни души, вся округа будто вымерзла до дна, и не было слышно в глухую полночь ни звука, лишь осторожные его шаги в теснине стареньких кирпичных домов.
   Но как ни осторожничал Петрович, не удалось, однако, избежать ему крайне болезненного и неприятного падения - ещё более досадного от того, что вся "дистанция" от автобусной остановки была преодолена им вполне успешно и без потерь, а вот практически в двух шагах от родимого подъезда обе его ноги вдруг резко скользнули вперёд, и он рухнул всем телом на узкую накатанную ледяную дорожку. Во время столь внезапного падения Петрович всё же сумел каким-то чудом вывернуться в воздухе, в результате чего и упал не плашмя-спиной и затылком об лёд,- а правым боком, голова при этом осталась невредима, но зато проклятущая папка также развернулась в свободном полёте, скользнула под него и впилась своим упругим толстым боком в худой и слабый хозяйский бок, сломав давнему своему владельцу ребро. Боль была невыносимая, дыхание перехватило, Петрович безжизненно перевалился на спину и замер, не дыша, широко раскрыв рот и уставившись невидящими глазами в чёрный небесный дуршлаг.
   Вот и конец, подумал он и закрыл глаза.
   Но конец долго не наступал, и, немного отдышавшись и отлежавшись, Петрович вынужден был всё-таки встать и, превозмогая острую боль в правом боку, бережно нести своё повреждённое тело домой. Держась левой рукой за шершавые деревянные перила и пошатываясь от головокружения, взбирался он на ощупь по неосвещённым лестничным пролётам, вдыхая знакомое зловоние родного подъезда, моргая слезящимися глазами и постанывая при каждом вдохе. Петрович искренне жалел, что машинально развернулся при падении, сохранив этим самым свою невыносимую жизнь.
   - Лучше было сразу сдохнуть!- думал он, открывая ключом дверь.-И не мучился бы больше...
   Войдя в квартиру, он услышал, как обычно, доносящийся через открытую дверь из спальни звонкий, ужасно противный ( или противно ужасный,- в голове у Петровича не все ещё слова и образы заняли свои места, некоторые бродили сами по себе, что затрудняло формулировку его мыслей), скрипучий храп супруги, Зинаиды Аркадьевны.
   Чёрт побери... или подери, подумал Петрович, сел на обувную тумбочку, сбросив на пол лежавшие там дочкины перчатки и шарф, и хотел было по привычке тяжело и устало вздохнуть, но тут сломанное ребро напомнило о себе уколом нестерпимой боли - и он, сразу же раздумав глубоко вздыхать и стараясь не напрягать правую часть тела, начал раздеваться. Он хотел было поначалу вызвать "скорую", но телефона в небогатой его квартире не было, тревожить соседей среди ночи не хотел, а о том, чтоб разбудить жену, Петрович и думать боялся - вот был бы скандал!- за такое дело Аркадьевна может ещё пару рёбер сломать. Решив, что травма у него не смертельная и вполне можно с такими повреждениями дожить до утра, Петрович прошёл в ненавистную спальню, доразделся как мог и лёг на уже измятую, со сбившейся простынёй кровать рядом с храпящей и сопящей супругой.
   Он долго не мог уснуть, лёжа на спине и глядя в смутно белеющий низкий потолок, на котором со временем, словно на киноэкране,стали вдруг оживать в видимых образах печальные его мысли о жизни, грустные думы о былом, пересказать и описать которые автор не имеет ни малейшей возможности, ибо весьма ограниченных способностей его недостаточно для выполнения такой скорбной и трагической миссии.
   Но когда Петрович наконец-то уснул, снилось ему не грустное прошлое и даже не мрачное настоящее, а - что удивительно - весьма отдалённое и очень светлое будущее. И он шёл в этом сияющем грядущем по прекрасному весеннему городу, где блестящие зеркальным стеклом высотные здания перемежались аккуратными разноцветными коттеджами. По идеально ровному асфальту широкой чистой улицы катились совершенно бесшумно и бездымно изящные авто, а по шершавым керамическим тротуарам прогуливались не спеша симпатичные люди. Да, именно - симпатичные. Странная особенность сразу же бросилась в глаза Петровичу: мужчины здесь, в далёком будущем, хоть и выглядели отлично и одеты были с иголочки, отличались всё-таки возрастом - ему встречались и мальчишки, и зрелые мужчины, и седовласые старики, - но вот женщины, как это ни странно, были все примерно одного возраста - лет восемнадцати-двадцати двух - и все поголовно писаные красавицы, длинноногие и стройные, с шикарными причёсками и обворожительными улыбками.
   Людей на улице было немного, к тому же все были целиком погружены в свою собственную жизнь и не обращали ни малейшего внимания на гостя из прошлого, так что он долго не решался ни к кому подойти, пока не увидел мужчину средних лет, задумчиво сидящего наедине с литровой кружкой тёмного пива в маленьком кафе-аквариуме. Войдя в кафе, Петрович поздоровался с мужчиной, тот поднял голову, окинул его удивлённым взглядом.
   - Привет,- сказал, подавая руку и указал той же рукой на белый пластиковый стул:- Присаживайся,- после чего отвернулся к стойке, щёлкнул пальцами, привлекая внимание официантки, и сделал понятный ей жест, указав на Петровича.
   Пока незнакомец с интересом изучал Петровича взглядом, молоденькая официантка принесла бокал пива, поставила с улыбкой на салфетку перед Петровичем и удалилась.
   - Ты откуда?- спросил наконец незнакомец.
   - Из прошлого,- ответил Петрович, взглядом провожая красавицу официантку.
   Его визави почему-то совсем не удивился такому ответу, а только спросил, поднимая свой бокал:
   - И как тебе у нас?
   Петрович отпил немного божественного пенного напитка, взглянул на улицу и с удовольствием произнёс:
   - Хорошо...
   - А у вас?- спросил мужчина, также взглянув на улицу и с сухим стуком опустив полупустой бокал на полированный деревянный стол мимо салфетки.
   - Плохо,- со вздохом отвечал Петрович.
   - Как ты попал сюда?- спустя минуту поинтересовался незнакомец, потихоньку поглощая пиво и провожая взглядом проезжающую по улице легковушку.
   - Не знаю,- честно признался Петрович.
   - И долго здесь пробудешь?
   - Не знаю,- пожал плечами Петрович и, решив, что настал его черёд спрашивать, задал волновавший его вопрос:- Почему у вас все бабы такие молодые и красивые?
   - Это не бабы, а женщины,- спокойно ответствовал незнакомец.-Вернее, это не обычные, а искусственные женщины, вроде роботов. Они практически ничем не отличаются от обычных, кроме того, что никогда не болеют, не стареют и не дерутся...
   - А где же обычные?- спросил Петрович, с отвращением вспомнив писклявый голос Зинаиды Аркадьевны.
   - Обычных давно уж нет,- сказал его собеседник и пояснил:-Научившись делать искусственных женщин, люди стали брать их себе в жёны... Согласись, неплохо иметь жену с внешностью, заказанною тобой, которая никогда не капризничает, не флиртует, не изменяет мужу, исполняет любые его желания и делает всю работу по дому... Идеальная жена! Чего ещё желать мужчине?!
   - А как же дети?
   - Каждый из нас один раз в жизни посещает Центр воспроизводства населения, оставляет там свои природные "материалы", а служащие Центра искусственно "вынашивают" ребёнка - и в результате рождается под их неусыпным наблюдением здоровый и красивый мальчик, твой сын. Таким образом исчезла нужда в обычных женщинах - и все они естественным образом вымерли, без шума и насилия...
   - А девочки не рождаются?- не без внутреннего содрогания вспомнил Петрович о двух своих дочерях-подростках, достойных отпрысках Зинаиды Аркадьевны.
   - Нет, конечно! Я ж говорю, процесс полностью контролируется.
   - А кто ухаживает за младенцами, кормит их?
   - Воспитатели и ухаживают, потом учителя в школах... Наши сыновья растут все в одинаковых, можно сказать, условиях, родители, то есть мы, отцы, не должны - и не хотим - лично знать своего родного ребёнка. Для нас все дети - родные. Мы создали идеальные условия для их гармоничного развития, они, как и взрослые, ни в чём не нуждаются, с малолетства учатся и занимаются в выбранном ими направлении - и в этом встречают строго персональный подход со стороны воспитателей и учителей. Хоть сыновья наши и не знают своих родных отцов, они совсем не чувствуют себя сиротами, скорей наоборот, все взрослые для них родные, а ровесники - братья, -чужих у нас нет.
   У нас нет бедных или богатых, поскольку после исчезновения бабья мы отказались от денег и все их драгоценности, не имевшие художественной ценности, пустили в переплавку для технологических нужд, высвободив таким образом колоссальные ресурсы. У нас всё общее и всё бесплатное, каждый берёт себе столько, сколько нужно ему - и не больше...
   - Коммунизм!- восхищённо произнёс Петрович.
   - Ну да,- неуверенно согласился собеседник, не очень хорошо, видимо, разбирающийся в архаической терминологии.
   - Но как вам удалось построить его? Мы столько лет упирались, надрывались, старались - и получили в результате кукиш с маслом...--сказал обескураженно Петрович.
   Его собеседник задумался, откинулся на спинку стула, взглянул в безоблачное небо сквозь стеклянную крышу кафе, вспоминая, наверно, исторический процесс, названный Петровичем "построением коммунизма".
   - Видишь ли,- заговорил он, по-прежнему глядя вверх,- когда мужчины обрели новых жён, сами собой прекратились войны, ибо никто уже не хотел воевать, ведь воюют только ненормальные и несчастные, неудовлетворённые своей жизнью люди, но никакой счастливый человек не захочет, согласись, покинуть свою безумно любимую красавицу жену, всегда ласковую, нежную и приветливую, и отправиться на какую-то непонятную и ненужную бойню, где он может и сам погибнуть и должен убивать таких же счастливых, как он, людей. А когда прекратились войны и отпала необходимость в разработке и производстве оружия, высвободились такие колоссальные средства, что буквально в одночасье на всей планете наступило полнейшее изобилие. Плюс к этому, с исчезновением бабья прекратили существование целые отрасли промышленности, ранее занятые обслуживанием их капризов и прихотей, равные чуть ли не трети всего земного производства освободившиеся средства пошли на действительно полезные дела. Ведь в прежние времена одна плюгавая модница среднего пошиба тратила на свои наряды и украшения столько денег, сколько хватило бы на безбедное существование сотен простых людей. К тому же жизнь и общение с новыми жёнами оказались намного проще и естественнее, чем с прежними, и сами мужчины отказались от ставших ненужными излишеств и роскоши, с помощью которых в былые времена они привлекали к себе женщин, словно самцы животных самок. В общем, мы построили процветающее общество безо всяких усилий, и подвигов никаких не понадобилось, всё получилось само собой, когда генная инженерия смогла создать, подобно богу, искусственных женщин. Правда, мы их не называем искусственными, для нас они Женщины с большой буквы, в отличие от прежних, обычных женщин, или баб, как и вы их называете.
   Я не очень-то понимаю, что ты подразумеваешь под словом "коммунизм", мы называем нашу эпоху Вторым Золотым веком - в память о том давнем времени, когда люди жили как в раю, пока бесы не послали им на погибель первых женщин - Пандору, Лилит, Еву и прочих. Только в том, древнем Золотом веке люди были, как и боги, бессмертны, а мы отказались от этой чрезмерной и ненужной роскоши, хоть и могли бы продолжать свою жизнь бесконечно. Мы считаем, что и дети наши тоже имеют право родиться, чтобы наслаждаться жизнью и двигать вперёд непрерывно прогрессирующее человечество... Кстати, если ты собираешься задержаться у нас, допивай своё пиво и пошли в Институт брака - закажем тебе жену.
   Петрович задумался было, вспомнив оставшуюся в прошлом свою "обычную" жену, но потом решительно махнул рукой, осушил бокал и энергично скомандовал:
   - Пошли!
   - Как тебя звать?- спросил незнакомец, вставая.- Меня зови Михайлычем.
   - А я - Петрович,- пожал руку наш современник своему новому приятелю и оглянулся по привычке в поисках официантки, но Михайлыч подтолкнул его в плечо, "расплатившись" с женщиной лёгким кивком.
   Они шли по тротуару, и слегка захмелевший от выпитого пива Петрович восхищённо разглядывал прекрасные дома, элегантные автомобили и красивых женщин, а Михайлыч продолжал рассказ о своей жизни:
   - Мы работаем там, где кто хочет, к чему имеет способности. Никто никого не принуждает и не заставляет, все свободны в выборе профессии и равны между собой. Вначале, правда, были всякие разгильдяи и алкоголики, но им отказывали в продолжении рода - и они сошли на нет. Кстати, самым достойным, выдающимся, исключительным людям разрешают "родить" второго сына - и это самая почётная и ценная награда.
   Тюрем у нас нет, поскольку отсутствует сама преступность, а самое страшное и действенное наказание за мелкие или нечаянные провинности - общественное порицание, презрение товарищей,- уж поверь мне, лучше умереть, чем испытать такое!
   У нас все без исключения - рабочий и художник, инженер и писатель, музыкант и президент - совершенно искренне и осознанно прилагают все свои силы и способности ради общего процветания. Впрочем, трудоголиков среди нас не так уж много, мы работаем в меру своих сил, особо не перетруждаемся, тем более что почти вся физическая работа у нас роботизирована... Вот, к примеру, я - отработал смену на заводе, зашёл в кафе пивка выпить,- свободный человек! Куда захочу, туда пойду или поеду. Можно даже улететь к чёрту на кулички на самолёте или уплыть на корабле. И когда бы и в каком бы состоянии я ни вернулся домой, я знаю, что жена меня встретит с радостью и любовью, не задавая лишних вопросов и не обижаясь. А когда я состарюсь и стану дряхлым дедом, супруга моя будет такая же молодая, свежая и весёлая, и я останусь для неё единственным любимым человеком... Так что даже не раздумывай, бери нашу женщину!- сказал он так, будто Петрович сомневался или возражал.- И за сына своего я не волнуюсь, хоть и не видел его ни разу... Знаю, достойным гражданином он вырастет, равный среди равных, в свободном обществе, где человека уважают смолоду не за тугой папин кошелёк, а за личные качества: ум, доброту, смелость и благородство!.. Вот мы и пришли, - сказал он, кивнув на строгое многоэтажное здание.
   Автоматически открылась зеркальная дверь, и они вошли в просторный светлый холл, где к ним тут же подошёл молодой служащий в белом халате.
   - Чем могу служить?- спросил он, приветливо улыбаясь.
   - Вот,- указал Михайлыч пальцем на спутника,- ему нужна жена.
   - Добро пожаловать в Институт брака,- обратился служащий к Петровичу.- Прошу следовать за мной.
   Михайлыч остался в холле, а Петрович оказался в небольшом кабинете с зашторенными окнами.
   - Каким образом вы хотели бы выбрать внешний облик будущей супруги?- спрашивал служащий, вежливо усаживая Петровича в широкое удобное кресло.- если желаете, можете просмотреть наши видеокаталоги, в них собраны лучшие модели обеих полов. Кого вы предпочитаете-женщин или мужчин?- при этом вопросе, заданном совершенно обыденным тоном, целомудреннейший Петрович так дико и возмущённо посмотрел на служащего, что тот сразу понял: клиент его прибыл из самой далёкой глухомани.
   - Не волнуйтесь,- доверительно обратился он к Петровичу,-здесь вы можете вести себя совершенно естественно и непринуждённо, у нас не принято влезать в чужие дела, и семейная жизнь каждого гражданина - исключительно его личное дело. Так что выбирайте супругу по своим желаниям, без оглядки на кого бы то ни было, ведь вам с ней жить.
   - Ну и ну,- только и смог подумать Петрович, а служащий продолжил:
   - У вас есть в уме готовый образ? Мы можем помочь вам составить видеоробот...
   - Нет!- отрезал Петрович.- Образ готов... Он у меня здесь,-и постучал пальцем по своей лысине.
   - Замечательно!- воскликнул служащий и надел ему на голову большой чёрный шлем, соединённый с креслом тонким гибким шнуром, причём глаза Петровича упёрлись в серое матовое стекло в кромешной тьме непрозрачного шлема.
   - Закройте глаза,- послышался из наушников голос служащего,-восстановите в уме образ вашей избранницы или избранника с возможной чёткостью, а потом глаза откройте и смотрите прямо вперёд, только ни на что не отвлекайтесь...
   Петровичу не нужно было восстанавливать в уме любимый образ,-он жил всегда, всю жизнь, в его памяти, являясь ночью во сне, после чего он весь день был сам не свой, будто и в самом деле вновь встретился с ней, с Вероникой...
   Он открыл глаза и смотрел в темноту секунды три, после чего служащий сказал, что достаточно, снял шлем с головы Петровича и указал пальцем на небольшой, размером с обычную дверь, экран в стене - и в этой "двери" навстречу ему шла, словно живая, Вероника... Она была именно такой, какою он, гость на чужой свадьбе, видел её в последний раз - в сверкающем подвенечном наряде, с распущенными вьющимися волосами,- но теперь взгляд её блестящих зелёных глаз и ослепительная улыбка были обращены к нему, Петровичу...
   - Вы довольны?- спросил служащий.
   Петрович не сразу смог ответить, не в силах отвести взгляд от чудесного, словно сон наяву, прекрасного образа.
   - Д-да,- наконец выдавил он из себя.- Конечно!
   Экран погас.
   - Приходите завтра в это же время,- сказал служащий, пожимая на прощание Петровичу руку.
   Не помня как, Петрович покинул Институт, ведомый Михайлычем.
   - Ну вот,- говорил тот.- Завтра получишь свою жену - и живи себе счастливо! Да,- спохватился он,- у тебя ведь нет жилья?..
   Петрович в замешательстве отрицательно покачал головой.
   - Это не беда,- сказал его приятель.- Вот, смотри,- он указал на ярко-оранжевый двухэтажный особнячок,- видишь на воротах белый круг в зелёной окантовке - это значит, что дом свободен. Можешь смело селиться в нём...
   Петрович был совершенно потрясён вдруг свалившимся на его лысую голову внезапным счастьем, но теперь, после разговора со служащим Института брака, он более внимательно, с опасением и настороженностью всматривался во встречных людей, пока не увидел мужчину средних лет, идущего под руку с юным писаным красавцем, будто только что сошедшим с обложки глянцевого журнала.
   - Ну и ну,- снова подумал Петрович, однако от былой его настороженности не осталось и следа.
   -...Если хочешь жить в квартире,- продолжал Михайлыч, - просмотри в любом доме на первом этаже список жильцов, там напротив свобо-дных апартаментов будет такой же бело-зелёный значок... Не спеши, давай прогуляемся по городу, подыщем тебе жильё поудобней.
   Петрович решил, что занять особняк было бы слишком нескромно, и второпях выбрал первую попавшуюся квартиру в ближайшем же доме. Она была просторной, в двух уровнях, полностью меблированной,но Петровичу сейчас было не до осмотра нового жилища, его мысли были целиком и полностью заняты Вероникой, и, попрощавшись с Михайлычем, который обещал вскоре навестить и оставил свой адрес и телефон, он прошёл в спальню и упал,обессиленный,на широкую мягкую кровать.
   Он лежал на спине, глядя в открытую дверь, и вновь мысленно видел в светлом проёме Веронику... Ему никак не верилось, что завтра мечты всей его жизни станут реальностью и она войдёт в эту дверь в подвенечном платье, улыбаясь ему, своему супругу...
   Вдруг укол чудовищной боли в правом боку заставил его вскрик-нуть - и проснуться. Это Зинаида Аркадьевна,ворочаясь во сне,задела локтем сломанное Петровичево ребро. Вновь перехватило дыхание,в глазах поплыли красные круги,он покосился с ненавистью на сопящую краснолицую жену, застонал от боли и злости, выругался про себя, осторожно повернулся на левый бок и отодвинулся на самый край постели, подальше от супруги.
   Петрович взглянул на зелёную стену, отделяющую их спальню от комнаты дочерей, подумал с содроганием:
   - Ещё две пиявки подрастают!
   И потом долго ещё в ночной тишине слышались его - хоть не глубокие, но - очень печальные вздохи...
   - Не доживу...- проговорил он чуть слышно и обозвал последними словами современных генетиков, которые занимаются чем угодно, да только не тем, чем надо.
  
  
  
  
  
  
  
  
  

ЧП

   В самый разгар обеденного перерыва, когда все рабочие первой "гвардейской" смены, заняв привычные свои места за двумя длинными деревянными столами, застланными потёртой клетчатой клеёнкой, в просторной и светлой мужской раздевалке, безжалостно расправлялись со своими "тормозками", медленно приоткрылась, словно с трудом растянув тонко скрипнувшую никелированную пружину, массивная с деревянными ручками дверь, и Владимир Михайлович, начальник цеха, одной лишь ногой ступив в помещение, произнёс по обыкновению своему коротко, тихо и слегка даже флегматично в наступившей вдруг полнейшей тишине, нарушаемой - или, точнее сказать, подчёркиваемой -мерно капающей в чугунную раковину холодной водой из неплотно завёрнутого и вообще не вполне исправного крана:
   - Сегодня получка... Раньше времени - по случаю праздника,-и неспешно удалился, придержав рукой закрывающуюся дверь и не слушая словно прорвавшим плотину бурным потоком хлынувшие оживлённые возгласы и реплики подчинённых.
   И подобно тому, как внезапный и разкий порыв ветра волнует трепетным шелестом листву задремавшего в парящий знойный полдень одинокого дерева или как "ветры уверенным строем, на море вместе напав, до глубокого дна возмущают воды", так и это вполне прогнозируемое и с нетерпением ожидаемое, но от этого не менее желанное и несказанно приятное известие о досрочной выдаче зарплаты прошлось по всей честной компании возбуждённой радостной волной, поднимая настроение присутствующих до таких высот, что, казалось, сам воздух вдруг насытился мощной энергией одновременного всплеска самых что ни на есть положительнейших эмоций, потрескивая сухими резкими разрядами, даже давно всем надоевший тугой латунный кран почему-то перестал выдавливать из себя сверкающие на лету и звонко падающие холодные капли. Что же касается наших "гвардейцев", то кое-кто из них стал с удвоенным аппетитом поглощать свою провизию, другие же, наоборот, аккуратнейшим образом упаковывали назад оставшиеся продукты - с трезвым расчётом на грядущую закуску.
   К числу последних принадлежал, конечно, Николай Ильич Шевцов, штамповщик с тридцатилетним стажем и отец троих детей. Сунув съестные припасы в серую матерчатую сумку, он нагнулся над мгновенно опустевшим столом и кивнул, обращаясь к сидевшему напротив Михаилу Николаевичу, старинному своему приятелю и собутыльнику:
   - Слышь, Михась! После работы сразу "дуй" до кассы, занимай очередь. А я помоюсь, переоденусь и сменю тебя,- Ильич даже подмигнул задорно в предвкушении хорошей гулянки не смотревшему на него товарищу.
   - Угу,- только-то и ответил Николаевич, хмуро разжёвывая копчёную колбасу.
   - Ты что?!- возмутился Ильич, с болью в сердце глядя на беспощадно уничтожаемый провиант.- А закусь?
   Николаич лишь тяжело вздохнул в ответ, продолжая трапезу как ни в чём не бывало, и обескураженный Ильич оставил его и пошёл в беседку во внутреннем дворике фирмы, где собралась уже весёлая компания курильщиков. Он присел на край скамейки под навесом, закурил и, жмурясь от яркого июльского солнца и не обращая внимания на оживлённую беседу товарищей, предался невесёлым раздумьям о том, что же это случилось с его давним компаньоном, почему Николаич последнее время ходит как в воду опущенный. Ведь всего неделю тому назад они вдвоём так хорошо посидели, "отметили" аванс, и Миша был весел и разговорчив, как обычно, беспрерывно шутил и рассказывал всяческие смешные истории и действительно убийственные анекдоты, так что у Ильича даже челюсть от смеха заклинило, и Николаичу пришлось на время переквалифицироваться из сверловщика в костоправы, чтобы вставить на прежнее место Ильичёв жевательный аппарат. Как они разошлись в тот вечер по домам, правда, Ильич не помнил, но два дня спустя, когда они снова встретились на работе после выходных, Николаича не узнать было, его словно подменили, с тех пор он совершенно перестал пить, а последние два дня даже не курил, причём на все расспросы отвечал угрюмым молчанием и лишь глубоко вздыхал и досадливо отмахивался, так что узнать правду о произошедших в его характере и поведении метаморфозах было совершенно невозможно.
   Ильич устал перебирать различные варианты и пересматривать разнообразнейшие версии, но так по сути и не добился толку, ведь даже наиболее вероятную и логически объяснимую мысль о поразившей бедолагу Михася неизлечимой болезни пришлось решительно и безоговорочно отбросить подальше в сторону, ибо объект Ильичёвых размышлений совсем не был похож на недомогающего - умственно или физически, - напротив, не пивши без малого декаду, Николаич поздоровел, посветлел лицом и вообще держался молодцом, не давая повода думать, что он пал духом или поддался унынию, сколь ужасно бы ни было случившееся с ним, хоть и избегал весёлых компаний и легкомысленных разговоров, всё больше отмалчиваясь и держась особнячком, что" было мало похоже на него прежнего.
   Но вернёмся непосредственно к герою нашего трагического повествования, к Ильичу, который, не находя ответ на возникающие вопросы и дивясь происходящим с его приятелем переменам, натурально не знал, чего ещё можно ожидать от него, и, пожалуй, не удивился бы никакой, даже самой безответственной выходке с его стороны, а посему всё оставшееся до конца работы время беспокоился и волновался, что этот новоявленный молчун и трезвенник не особо-то поторопится к кассе и придётся Ильичу выдержать стояние в очереди к кассе, ведь процедура эта сравнительно недолгая и физически не тяжёлая, однако такая ужасно неприятная! Между тем переживания эти оказались напрасными, и когда он, умытый, переодетый и причёсанный, вошёл в офис, там в образовавшейся длинной очереди у закрытой пока заветной двери увидел Николаича, стоявшего третьим от начала. Ильич занял его место в выстроившейся, подпирая стену вдоль узкого коридора шеренге, сам же он молча ушёл в раздевалку и успел вернуться, также приведённый в порядок, до начала ожидаемого с нетерпением процесса выдачи честным трудом заработанных денег, получил причитавшуюся ему сумму, безразлично сунул её в карман, даже не пересчитав, скупо попрощался с Ильичём и остальными и поспешно удалился, чтобы успеть на проходную до отправления служебного автобуса.
   В отличие от неузнаваемо изменившегося друга, Ильич никуда не торопился; бережно и внимательно, как и подобает обращаться с любыми деньгами, какого бы цвета, размера и достоинства они ни были, пересчитал полученную сумму, аккуратно рассовал купюры, в зависимости от их номинала, по разным отделениям враз разбухшего бумажника, сунул кожаного "толстяка" во внутренний карман пиджака и, выйдя из офиса и не присоединяясь к ушедшим вперёд товарищам, направился не спеша следом, единственной дорогой, ведущей в город. Он шёл в глубокой задумчивости, понуро склонив голову и не глядя по сторонам. Из полуоткрытых "промбурводовских" ворот выскочил большой лохматый пёс, вдохновенно облаял одинокого путника, но Ильич даже не взглянул в сторону надоедливого кабысдоха, и обескураженная дворняга умолкла, зевнула и побрела, скучая, восвояси. Ильич ступал совершенно неосознанно, автоматически, привычной дорогой, подобно тому, как молодой гусь, отставший от стаи, возвращающейся по весне в родные места, летит чисто инстиктивно в единственно верном направлении, твёрдо зная, что там, вдали, он обязательно встретит свою семью... Только путь гуся лежит строго на север, а Ильича - к магазину "Северный".
   Зайдя в рюмочную при магазине, он купил стакан водки, подошёл к столику, за которым уже расположились опередившие его мужики, выпил вместе с ними, закусил остатками своего обеда и, не включаясь в их разговор, попрощался со всеми и вышел.
   Пройдя немного, покурив на ходу и заметно повеселев от выпитого, Ильич зашёл в следующий магазин, купил бутылку водки, сунул её в пустую сумку и бодро зашагал в сторону своей новенькой панельной девятиэтажки, не собираясь, конечно, сразу идти домой, а рассчитывая зайти к соседу Ваське и посидеть с ним как следует, отвести душу за выпивкой. Ведь Василий - настоящий мужик, не то что Николаевич, он нос не станет воротить от старого товарища, хоть сам и молод и в сыновья ему годится.
   Будучи погружён в такие "посветлевшие" мысли, Ильич внезапно остановился, буквально лицом к лицу столкнувшись с двумя здоровущими молодыми мужиками, одетыми в спортивные костюмы и кроссовки, третий "молодец" шёл следом за Ильичом и теперь остановился у него за спиной. От неожиданности Ильич растерялся совершенно, опешил и буквально онемел, ибо вышеозначенная "троица" стояла праздно на узкой безлюдной, если не считать их самих и Ильича, тропинке, глухо закрытой от обозрения с одной стороны высоким дощатым забором стройки, а с другой теснимой густым колючим кустарником,- это было идеальное место для грабителей, каковыми, как сразу понял Ильич, и являлись окружившие его "качки". Ильич в смятении взглянул по сторонам, ища пути к спасению, но тут же понял, что обречён и помощи ждать неоткуда, руки его опустились, скованные страхом, сердце учащённо забилось в похолодевшей груди, во рту возник почему-то кисловатый привкус,олосы вздыбил испуг, и голос в горле пресёкся."
   Ильич в душе попрощался с только что полученной зарплатой, воскликнув мысленно:"Столько денег!"
   Тот, что стоял впереди и справа, по всей видимости был главарём злодейской шайки, его физиономию исказила издевательская ухмылка, на толстом указательном пальце он покручивал короткую серебряную цепочку с брелоком в виде автоматного патрона и ключами,- и пристальным взором смотрел и разглядывал долго героя.
   - Тэк-с, тэк-с,- наконец процедил он сквозь зубы и спросил с притворным удивлением:- Значит, пьём-гуляем?
   Вопрошаемый не успел и рта раскрыть, как стоявший рядом с главарём бандит лёгким и каким-то неуловимым движением тяжёлого кулака ткнул Ильича в подвздошину,- тот повалился наземь, сложившись и обхватив руками живот, закатил глаза и ртом глотал воздух, задыхаясь. Третий разбойник взял его за шиворот и поднял одной рукой легко, как котёнка, даже не напрягаясь. Ильич висел, тяжело дыша, чуть не плача от боли и обиды, смотрел на ядовито ухмыляюще-гося главаря, ноги его болтались в воздухе, едва касаясь носками ботинок пыльной дорожки.
   - Так ты, значит,- повторил главарь свой издевательский вопрос в слегка изменённом виде,- пьёшь-гуляешь? Тэк-с,- протянул он, глядя в упор на Ильича, и дальше уже не спрашивал, а констатировал, наслаждаясь полной своей властью над беззащитной жертвой:- Зарплату пропиваешь... Супругу, небось, обижаешь...- и вдруг удивился вполне искренне:- Разве ж так можно?!
   Ильич, смущённый и подавленный такими по сути своей справедливыми обвинениями, звучавшими цинично-издевательски из уст этого подлого бандюги - и от того ещё более остро жалящими,-хотел было что-то сказать в своё оправдание, но рта раскрыть ему "качки" снова не дали: одним движением стянули с него пиджак, как шкурку с кильки, и принялись совместными усилиями колошматить беднягу, выбивая из него остатки хмеля, пыли и дури. Эти "три богатыря" были мастера своего дела - Ильич вертелся в их руках словно пропеллер цехового вентилятора, даже не касаясь земли и получая без счёта болезненные удары по самым чувствительным частям своего одряхлевшего тела.
   Бедняга уже почти потерял сознание, когда "обработка" внезапно прекратилась и он с размаху сел на утоптанный грунт дорожки -этот удар, пронзивший его уколом нестерпимой боли, привёл его в чувство получше нашатыря. У Ильича было такое ощущение, будто все части его многострадального тела побывали в мясорубке - причём все по отдельности,- особенно пострадали ноги, спина и то место, на котором он сидел. Он повалился на левый бок, уткнувшись горячей щекой в обильно покрытую серой пылью, но всё же приятно-прохладную траву, ему показалось странным, что из сотен полученных им ударов ни один не пришёлся на лицо, в живот или по почкам, и сам собой напрашивался вывод, что эти изверги не хотят сразу "выключать" его, чтобы всласть над ним поиздеваться.
   И вновь железная рука подняла его в воздух, порвав рубаху на спине, поставила на ватные ноги. Ильич стоял, пошатываясь, кровь леденела в груди, подгибались ноги в коленях.
   Он смотрел на главаря, который поднял его пиджак, вынул из кармана бумажник, раскрыл его, иронично хмыкнул, оценив содержимое, пиджак повесил на руку - в общем, действовал по-хозяйски, основательно и не спеша. У Ильича кружилась голова и взгляд туманился слезами, он закрыл глаза и обречённо опустил голову, едва держась на ногах и слушая, как главарь сухо щёлкает новенькими купюрами, нагло пересчитывая Ильичёву бывшую зарплату. Бандит, державший Ильича за шиворот, резко встряхнул его, заставив поднять голову и взглянуть на главаря.
   - Будешь ещё хулиганить-пьянствовать?- спросил этот изувер, покачивая пиджак на пальце, вдетом в петельку, и пытливо глядя на Ильича, при этом возникла очень неприятная для жертвы пауза, во время которой все трое бандюг замерли в напряжённом ожидании,готовые, видимо, возобновить экзекуцию, так что страдальцу нашему нужно было поспешить, дабы предотвратить ещё болышую беду, ведь было совершенно ясно, что
   "Тяжбу не в пору вести и бросать понапрасну упрёки."
   - Н-нет,- с трудом выдавил Ильич.
   Разбойники сразу же заметно успокоились, расслабились, один даже заулыбался, поблескивая золотой фиксой. Главарь подал Ильичу его пиджак, предварительно стряхнув с него пыль, а другой поднял с земли сумку, заглянул в неё, вынул бутылку, показал многозначительно дружкам и сказал Ильичу издевательски-наставительно:
   - Тебе ведь нельзя пить,- после чего бутылка исчезла у него за пазухой, пустая сумка вернулась к едва живому владельцу, а главарь сунул руку в карман, достал из ранее отнятых денег на ощупь одну купюру, примерно равную стоимости водки, и воткнул её Ильичу в карман с самыми что ни на есть издевательскими словами:
   - Нам чужого не надо!- и ухмыльнулся, довольный собой.
   - Смотри!- резко произнёс один из бандитов, до тех пор хранивший мрачное молчание.- Ещё раз напьёшься - пеняй на себя!
   - Да,- подхватил главарь,- ты ведь нам обещал... Так что держись, не подводи нас.
   - Не надо нас расстраивать,- закончил третий, с фиксой, после чего преступная троица преспокойненько удалилась.
   Ильич постоял с минуту неподвижно, взглядом провожая мучителей, затем торопливо ощупал пиджак, вынул бумажник, оказавшийся, как ни странно, по-прежнему толстым, раскрыл его, прикинул на глаз содержимое и облегчённо выдохнул, убедившись, что основную часть зарплаты бандюги почему-то не тронули, надел пиджак, чтобы прикрыть порванную рубаху, и как мог поспешно, продравшись через кусты, покинул опасную тропинку, вмиг оказавшись в светлом и оживлённом дворике, и зашагал, слегка прихрамывая, домой. Он уже и думать забыл про соседа Василия.
   Дома на кухне сидели жена его и Нина Петровна, супруга Михаила Николаевича. Гостья поздоровалась, справилась о получке, о муже своём, Ильич ответил коротко, прошёл в спальню, снял пиджак и бросил его на стул, а сам повалился спиной на кровать.
   В комнату заглянула жена, поинтересовалась:
   - Ужинать будешь? Я голубцы приготовила... твои любимые. Ильич с досадой отмахнулся.
   - Может, пива хочешь?- участливо спросила супруга.
   - А есть?- с готовностью откликнулся Ильич.
   Жена молча удалилась и спустя минуту вернулась с открытой бутылкой "Барского" и чистым стаканом. Ильич взял пиво, отпил с горла, кивнул на пиджак:
   - Возьми деньги... в кармане.
   Мена бережно повесила пиджак на спинку стула и ушла, унеся бумажник и стакан, а Ильич допил пиво и, ощутив несказанное облегчение, разделся, лёг в прохладную постель и сразу же забылся тяжёлым, мёртвым сном.
   Спустя несколько дней, просматривая вечером газету, Ильич случайно наткнулся на рекламное объявление, состоявшее из больших букв

ЧП ЛИКРУГ

   а ниже шрифтом помельче:

"Ваш муж пьянствует,

пропивает зарплату, обижает Вас -

обращайтесь к нам!

Высокопрофессиональные сотрудники

частного предприятия "Ликург"

за один сеанс избавят Вашего супруга от алкогольной зависимости, а также от других вредных привычек,

причём практически бесплатно!

Обеспечиваем стопроцентную гарантию,

-и ещё ниже телефонный номер.

   Ильича это объявление, конечно, не заинтересовало, и он забыл о нём сразу же по прочтении.
   А в следующее воскресенье у них на кухне собрались на обычные свои посиделки три женщины: хозяйка квартиры, Нина Петровна и Люда, Васина супруга. Ильич, развалясь в зале на диване перед телевизором, посасывал своё любимое "Барское", так как вычитал недавно в одной газете мудрейшую мысль о том, что, правильно употребляя пиво, можно вылечиться даже от алкоголизма. Ильич, конечно, не был алкоголиком, но "полечиться" лишний раз пивком был не прочь. Разговор женщин его ничуть не интересовал, и когда он, в очередной раз проходя в туалет мимо кухни, услыхал краем уха, как его супруга произнесла твёрдо и уверенно, обращаясь к Васиной благоверной: "Гарантия - стопроцентная!"- Ильич не обратил на эти слова ни малейшего внимания и, уж конечно, не обнаружил связи между жениной репликой и тем газетным объявлением. Тем более что и не знал Ильич о том, что, кроме афинского оратора и спартанского законодателя, Ликургом звали также царя фракийского племени эдонов, который отчаянно боролся с культом Диониса-Вакха (сиречь с пьянством).
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  

ЗООПАРК

   В те давние времена, когда на Земле ещё не было людей и ничто здесь даже не намекало на их существование, на одной из семнадцати планет системы двойной звезды Алькор давно уже процветала мощная цивилизация. Тамошние люди достигли таких интеллектуальных высот, что их руководство всерьёз обеспокоилось тем, что научно-технический прогресс намного опережает моральное развитие граждан, а подобный дисбаланс грозит, естественно, великими потрясениями. И чтобы восстановить нарушенное равновесие, была создана специальная установка - коллакувертонигиратор. Аппарат этот состоял из трёх основных частей: первая безболезненно и незаметно забрала у людей со всей планеты излишнюю умственную энергию, вторая превратила её в сравнительно небольшой сгусток, а третья - пушка - выстрелила получившимся плазменным комом в ближайшее светило.
   Люди рассчитывали, что выпнутый ими снаряд упадёт на звезду и исчезнет без следа. Но они непростительно ошиблись. Сконцентрированный интеллект самоорганизовался, избежал гибели, без труда отвернув от опасного звёздного пекла, и со скоростью света устремился к другим звёздам в поисках подходящей для жизни планеты. Ему пришлось долго лететь в безжизненном пространстве, пока не встретилась на пути его Земля. Она выглядела сказочным оазисом в бескрайней космической пустыне, и лучшего пристанища для порядком уставшего путника трудно было себе представить.
   Плазменный болид врезался в земную атмосферу и распылился в ней гигантским туманным конусом, накрывшим часть поверхности планеты, и там тотчас же начались чудесные превращения: всё живое расплылось в тяжёлом вязком мареве, превратилось в мягкую податливую глину, из которой непрошеный гость (разум в чистом виде) стал лепить себе носителей,- а они должны были во всём походить на людей Алькора, поэтому крупные твари - слоны, медведи и бегемоты-уменьшались на глазах, отдавая излишек биомассы мелким зверюгам-муравьям, лягушкам и кроликам. Вновь слепленные существа постепенно принимали человеческий облик.
   Туман рассеялся окончательно, и по всей планете разбрелись верблюды и овцы, тигры и волки, пауки и крысы, наделённые разумом и внешностью людей.
   Много тысячелетий минуло с тех пор. Люди, размножаясь, смешали свои гены и почти утратили характерные черты пращуров. Но даже теперь, глядя на некоторых представителей рода человеческого, можно без особого труда определить по их внешности и поведению, какие именно существа покоятся у корней их генеалогических древ. Некоторые даже фамилии изначальные сохранили - Жук, Лисица, Летяга и Зайчик.
   Часто слышим, как один человек называет другого бараном, свиньёй или ослом,- и понимаем, что он не так уж и далёк от истины.
   В течение последних столетий люди совершили гигантский рывок в умственном развитии, разгадали многие тайны природы, создали немыслимую технику, заглянули внутрь атомного ядра и шагнули уже навстречу звёздам. Остаётся лишь надеяться, что и наши, земные учёные смогут вскоре создать свой коллакувертонигиратор...
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  

"Звенящее Крыло"

(письмо в редакцию журнала, датированное 1988 годом)

  
   Зовут меня, уважаемые товарищи, Михаилом Чижом, а родился я четверть века назад в отдалённом степном совхозе. Родители мои (отец - агроном, мать - бухгалтер), люди вполне обеспеченные, смогли дать своему единственному сыну всё, что в их представлении требуется современному молодому человеку: приличное образование, машину, деньги, радужные виды на будущее... Вот только мне не удалось воспользоваться всем этим, даже института я не окончил, и с неполным высшим образованием получился из меня неполный же человек. Сознаю все свои ошибки и просчёты (и всегда сознавал), но ничего с собой поделать не могу (и никогда не мог), такой уж я несерьёзный, легкомысленный человек.
   Да, беспрерывные кутежи и похождения мои сделали своё дело, и я вынужден был возвращаться домой с пустыми карманами и глухой каменной стеной - вместо светлой загоризонтной перспективы,- а радужные переливчатые ожидания мои оказались всего лишь бензиновым пятном на мокром асфальте. Но осталась у меня машина, почти новая "шестёрка",- моё главное (а по совместительству - и единственное) сокровище.
   Что бы там ни говорили обо мне, а чувство стыда я не совсем ещё утратил, и мне было до ужаса неприятно возвращаться домой, к родителям, вот так, ни с чем,- позорить перед односельчанами и себя, и бедных, ни в чём не повинных "стариков".
   И надо ж было такому случиться, что как раз в это невесёлое время познакомился я с одним чудаковатым человеком, который работает рядовым инженером и имеет одно необычное увлечение - строит так называемые самолёты-самоделки. К тому времени он уже создал три аппарата; два первых вышли комом, а третий (великое дело -три!) всё-таки полетел, причём летал, я вам скажу, очень даже неплохо. То была маленькая одноместно-одномоторная деревяшка с весьма привлекательной внешностью и, позволю себе повторение, отличными лётными качествами,- в этом я вскоре смог убедиться сам. Андрей Андреевич,- так зовут инженера, а самолёт назывался "Звенящее Крыло" (никак не пойму, что подразумевалось под этим странным именем),- так вот, Андреич взялся обучать меня лётному делу. Учеником я оказался способным, я ведь служил солдатом в ВВС и хоть сам не летал, но с какой стороны подойти к самолёту-" знал,- и вскоре выделывал в небе на "Звенящем Крыле" кренделя не хуже, чем на танцплощадке в изрядном состоянии.
   Андреич принадлежит к разряду людей, которые никогда не стоят на месте, для них, как для той молекулы (или бактерии, не помню), остановка значит смерть. Неудивительно поэтому, что он решил построить ещё один, четвёртый самолёт, побольше, посолиднее. Денег на такое дело требуется уйма, а у него и гроша ломаного за душой не было, и мы с ним скоро, без лишней тягомотины совершили взаимовыгодную сделку: я продал свою "жигу" и выкупил у Андреича его великолепную третью модель. Он был рад безмерно, ну а про себя и говорить не стану. Представляете, как смотрели на меня односельчане, когда я собрал свой собственный самолёт, прибывший в контейнере, и пролетелся пару раз над родным посёлком! Как на миллионера какого-нибудь, не иначе.
   Да, я был счастлив безмерно! Но блаженство моё, увы, было недолгим...

. . . . . . . . .

   В тот несчастный день я возвращался на "Крылышке" домой с полевого стана, где работал отец. Ничто не предвещало беды, погода стояла просто чудесная, в небе ни облачка, тёплый воздух застыл в сонной неге. Я не торопился и парил, наслаждаясь полётом, любуясь с птичьей высоты бескрайними степными просторами.
   Ведя свой аэроплан над меженной речушкой, я, экс-студент-геолог, вспоминал от нечего делать, собирая по крохам, крупитчатые познания мои в сей шахтёрской науке,- они все никак не клеились, не стыковались друг с дружкой, подставляя соседке вместо полагающегося округлого бочка остренький локоток, коварную ножку, а то и коленцем этак слегка, так что я не в состоянии был выстроить из строптивых терминов даже простейшего предложения, и все они, не обретая подходящей пары, так и оставались неприступными индивидуальностями, гордыми, но одинокими. Когда мне порядком надоела эта бестолковая словесная мозаика, я с облегчением отпустил взбунтовавшийся терминологический зверинец пастись на воле. Забавно было наблюдать, как длинношеий "флювиогляциальный", подтягиваясь на тонких и чуть кривоватых ногах, смешно вытягивает вверх округлую, щекастую, с маленькими тупыми рожками голову (буква "Ф"), сдёргивая беззубым губастым ртом сочные лопухи размашистого дерева "аллювии"; а вот шуршит в высокой траве в поисках мелкой добычи тамошний змеевидный хищник "марена", и, вспугнутые ею, суматошно хлопая пёстрыми крыльями, разлетаются в разные стороны остроклювые птички "суглинки".
   Да, лучше оставить в покое эту непокорную зоорлингвию, а подумать о чём-нибудь попроще. Ну, например, прикинуть на глаз ширину вьющейся под крылом почти совсем пересохшей речушки лет так с миллион тому назад. В те весьма отдалённые времена она вполне могла поспорить мощью даже с нынешней Волгой, а теперь - смех один, криптография какая-то: тоненькие излучинки, завороты, тупички с крохотными лужицами,- всё это смутно напоминает арабскую вязь, а дальше запросто можно разглядеть доисторическую клинопись и простейшие иероглифы, прерываемые то и дело лакунами сухого жёлтого песка.
   Странное дело: рассматривая то, что написано или нарисовано, невольно оглядываешься в далёкое петроглифическое и пиктографическое прошлое, пробелы же, купюры или попросту замарки в тексте вызывают ассоциации современные, тутошние... А вот угадайте, что это за слово такое - "рознец"?
   Так-то! Самолёты задом наперёд не летают, в ихней коробке передач задняя скорость отсутствует, как и у нашей планеты,- Земля не может раскрутиться назад, вернуть прошедшую свою молодость-Золотой век,- а то бы и дальше, в беззаботное динозавровое детство...
   Впрочем, кто сказал, что это невозможно? Не спешите соглашаться, а прочтите-ка лучше мой рассказ.
   До родимого посёлка оставалось не более десяти километров, когда я заметил появившийся справа, с восточной стороны, мощный пыльный вихрь. Он бежал с приличной скоростью наперерез мне, но меня это ничуть не беспокоило, поскольку подобные явления в нашей местности не редкость. Я был благодушно-спокоен, однако на прочую окружающую живность приближение внешне вполне безобидной "вертушки" подействовало шокирующе: со всей округи вдруг поднялись разнокалиберные пернатые и в панике разлетелись по сторонам, мгновенно растворившись в знойном воздухе полудня; толстые рыжие сурки, настороженно стоявшие истуканами на бугорках, повалились все разом, будто по команде, в свои норы; сайгаки дружною толпой шарахнулись в сторону, высоко подпрыгивая, как на батуте, на тонких ногах и выставив вперёд свои "двуствольные" носы.
   Меня, конечно, заинтересовал виновник такого переполоха, но ничего странного или опасного я в нём пока не замечал, за исключением гигантских размеров и необычной "походки" - он двигался по
   дуге, иногда довольно резко виляя в сторону. Решив познакомиться с ним покороче, я повёл "Звенящее Крыло" на сближение, поравнялся и далее летел рядом с гудящим пыльным зверем.
   Это был столб густой вязкой пыли, более похожей на дым от горящей резины, тягучими языками поднимавшейся вверх,- там отдельные потоки смешивались, сливаясь в одно непроницаемое облако; сверху за ним тянулся широкий шлейф, сотканный из рассеившейся уже пыли и украшенный сухими веточками, шариками перекатиполя и прочим летающим мусором. Эта многотонная гудящая громадина вполне могла сойти за беспокойного змея-горыныча, спешащего по своим драконьим делам.
   Я недооценил опасность и подлетел к нему слишком близко, а такие шуточки, как известно, кончаются очень плохо, а именно следующим образом: смерч вдруг делает очередной рывок в сторону и проглатывает мой самолётик, как собака надоедливую муху; густая плотная пыль мгновенно ослепляет меня, запечатывает нос, в уши нестерпимо давит низкий тяжёлый гул,- я ничего не слышу, кроме него, и ничего не вижу, а только чувствую, как мой самолёт сначала довольно резко подбрасывается вверх, затем, на максимуме, переносится чуть в сторону и далее медленно опускается...
   Я ощутил сильнейший удар снизу и потерял сознание под аккомпанимент разлетающегося в щепки "Звенящего Крыла". Ужасный гул, сдавивший меня, прорвался, влился и заполнил всё моё тело - от головы до пят,- и больше я ничего не чувствовал.
   Очнувшись и с трудом приоткрыв глаза, терзаемые тончайшими иголками ненавистной пыли, я обнаружил себя лежашим на узкой жёсткой кушетке в небольшой комнатёнке вроде вагонного купе с зелёными стенами и белым светящимся потолком. Голову мою холодила влажная матерчатая салфетка. Превозмогая тупую боль в затылке - да и во всём остальном теле (я пока ещё не был совершенно уверен в том, что эти руки и ноги - мои родимые, а не заимствованные у кого-то на время, напрокат, чтобы показаться на люди в полном комплекте),- я сел, опустив ноги на клетчатый, как шахматная доска, жёлто-коричневый линолеумный пол, осмотрелся, протирая глаза упомянутой салфеткой. Пол слегка вибрировал, и я сразу понял, что нахожусь на борту некоего летательного аппарата; слева в стене дверь, справа большой овальный иллюминатор с безлунной звёздной ночью за толстым стеклом, под ним маленький откидной столик, а ещё под ним - белый пластмассовый табурет.
   Дверь бесшумно отворилась, и в купе вошёл, держа в руке чайный поднос (жест профессионального кельнера), коренастый средних лет мужчина, одетый в белый комбинезон с "молниями" на пустых карманах. Вошедший приветливо кивнул, прошёл к столику, поставил на него поднос и, дружески улыбаясь, подал мне руку.
   - Игорь,- представился он.- Кондратенко Игорь, второй пилот.
   Я, не вставая с кушетки, пожал его крепкую руку и назвал своё имя.
   - Первый пилот,- добавил я.- Теперь, правда, уже бывший.
   Мой гость (или, точнее, хозяин) усмехнулся понимающе, налил кофе в две чашки и одну подал мне.
   Напиток оказался просто замечательным, и, отпив немного, я почувствовал себя гораздо лучше, боль утихла, мысли прояснились, дышать стало легче, и лишь в носу сохранялось пренеприятнейшее пеклеванное ощущение. Тогда я, недолго думая, высморкался в ту самую салфетку, сунул её в карман и спросил озадаченно:
   - Как я оказался здесь?- я обвёл комнату взглядом.- Эта пыль...
   - Да, мы немного напылили,- улыбнулся он виновато.- Но, поверь мне, не из злого умысла. Всё,случившееся сегодня - чистая случайность. Мы вовсе не хотели разбить твой самолёт, мы даже не видели его, как не видел и ты нас.
   - Значит,- догадался я,- вы летели внутри вихря.
   - Точно,- подтвердил он,- Более того, это мы его и подняли. А ты упал на нас,- он указал пальцем в светящийся потолок,- и зацепился за "гнездо" "Жаворонка",- и видя, что я совершенно ничего не понял, он терпеливо пояснил:- Наш корабль может летать по нескольку месяцев без посадки, а в его чреве имеется специальный ангар с небольшим аппаратом на подъёмной площадке, он называется "Жаворонком", и мы иногда вылетаем на нём, когда это бывает необходимо. В момент давешнего нашего столкновения "Жаворонок" как раз был в отлучке, стартовая площадка ("гнездо") осталась, естественно, в верхнем положении, с неё-то мы тебя и сняли... К сожалению, от твоего самолёта остались лишь мелкие обломки, мы их сбросили на землю... Как его звали?- спросил он, я назвал с болью в сердце имя моего покойного самолётика, и мы замолчали, поминально вздохнув.
   Я, будучи накоротке знаком с авиацией, выделил для себя из его рассказа самую поразительную фразу - о месяцах беспосадочного полёта.
   - Слушай, что это за самолёт такой?- спросил я.- Никогда не слыхал о подобных вещах.
   - Естественно,- бесхитростно согласился Игорь.- Ты и не мог о нём слышать. И никто на всей Земле не знает о нас.
   Я молчал, заинтригованный столь категоричным заявлением, а он продолжил доверительным тоном:
   - Видишь ли, я понимаю, что ты ждёшь от меня объяснения сегодняшних происшествий, но дело в том, что ситуация отнюдь не так проста, как это может показаться на первый взгляд, и в двух словах её не растолкуешь. Хотя, конечно, я мог бы скрыть от тебя правду, сказав, что мы - простые, обычные люди, рядовые твои современники. Но мне очень не хочется обманывать тебя... А с другой стороны, я очень опасаюсь, что эта самая истина покажется тебе до того необычной и неправдоподобной, что ты попросту не поверишь в неё, сочтя меня в лучшем случае фантазёром.
   Я поспешил успокоить заметно приунывшего от таких грустных предположений собеседника:
   - После сегодняшних моих потрясений (и сотрясений) ничто уже не может показаться мне слишком уж невероятным. Я запросто поверю в то, что ты - инопланетянин, и я сижу в летающей тарелке. Вполне возможно также, что ты - апостол Пётр-и я околачиваюсь в преддверии рая, а ты меня туда не пускаешь. А может быть, всё это просто снится мне...
   - Нет,- усмехнувшись, покачал Игорь головой,- с трёх раз не угадал, но ненамного ошибся. А суть-то заключается в том, что мы - путешественники во времени, прибывшие в ваш увядающий двадцатый век из две тысячи сто двадцать седьмого года. А это,- он обвёл взглядом мягкую зелень стен,- наша машина времени. Вернее, сам по себе это обычный в наше время самолёт, а непосредственно машина представляет из себя сравнительно небольшую установку и помещается в специальном отсеке в хвостовой части корабля,- и указал большим пальцем правой руки на стену у себя за спиной.
   Стоит ли говорить, какое впечатление произвела на меня эта новость. Согласитесь, трудно поверить в такие чудеса.
   Но я смотрел на его серьёзное, сосредоточенное лицо, и недоверие моё потихоньку рассеивалось. А что, в самом деле, всякое может быть. В конце концов, глупо не верить в реальность машины времени, если допускаешь существование НЛО или загробной жизни с вешими сновидениями...
   - Конечно, в это трудно поверить неподготовленному человеку,-продолжил он, заметив, что я понемногу прихожу в себя.- Но ведь, если вдуматься хорошенько, ничего невозможного в мире нет. По крайней мере для наших современников странствия во времени - хоть и новое,- но вполне понятное и легко объяснимое явление. Кстати, первые опыты в этой области были проведены ещё в середине вашего века, только в те годы на них висел сургуч секретности, и простые люди жили в неведении о проводимых за высокими заборами экспериментах. Так что я и не рассчитывал, что ты мне так сразу и поверишь. Но представь себе, к примеру, реакцию какого-нибудь средневекового олуха, вдруг увидевшего телевизор, автомобиль или - упаси боже!-самолёт. Он ведь просто не поверит в реальность происходящего, хотя для нас все эти вещи привычны и просто обыденны.
   Когда-то люди мечтали полететь на Луну - и слетали; мечтали побывать на Марсе - и гуляют там запросто... ах, да,- спохватился он,- в ваше время этого ещё не было. Ну, да всё равно, нет на свете ничего фантастического, что не стало бы рано или поздно реальным. Так и с машиной времени. Для тебя это чудо, а для нас повседневная рутинная работа. Правда, я лично к ней прямого отношения не имею, я всего лишь пилотирую этот корабль, выбранный для её испытаний.
   Кстати, насколько я знаю, во всех книжонках всякие оболтусы запускают свои машины времени в каких-нибудь сарайчиках, то есть когда они стоят на земле, но ведь это абсурд! Сам подумай, ты, сидя в каком-нибудь домишке, переносишься на много лет назад, а что на этом месте творится в тот самый конкретный момент - не знаешь,- а вдруг там война вовсю бушует, или какой другой катаклизм имеет место, или просто глухая стена крепостная стоит - и ты окажешься замурованным заживо...
   Потому-то в действительности машину включают только на борту летательного аппарата, поднявшегося на предельную высоту и зависшего на одном месте. И учти, что путешествовать можно только назад, в прошлое, ибо будущее время существует только в грамматике и в нашем воображении.
   К слову, нашему кораблю дали прозвище "Чеширский Кот", потому что при первых, пробных запусках машины из поля зрения наблюдателей исчезала хвостовая часть, оставляя лишь его "голову".
   - Естественно,- вернулся он к основной теме,- любой нормальный человек мечтает встретить гостя из будущего и о многом его расспросить... Я и сам с удовольствием поделился бы с тобой кое-какой информацией, относящейся к тому периоду, который для тебя - туманное будущее, а для меня - окаменелое прошлое. Но поступить так я не могу ни в коем случае, поскольку с этим взрывоопасным материа-лом, в просторечии именуемом временем, следует обращаться очень осторожно. Чтобы пояснить это, должен рассказать тебе один случай, свидетелем - и участником - коего довелось мне быть...

. . . . . . . . .

   - Итак,- начал Игорь свой рассказ,- как я уже говорил, для первого испытательного полёта в прошлое был выбран наш борт. В бригаду, кроме экипажа самолёта, вошли, естественно, операторы машины. Их было двое: Игорь Николаевич Красовский, классический старенький интеллигент, увенчанный всеми возможными титулами Сон, к слову, и был главным создателем машины), и его ассистент Владимир Тишкович, молодой сравнительно учёный, которому сам Игорь Николаевич предрекал великое будущее; лично я его считаю, в отличие от вежливого и общительного профессора, просто язвительным, не в меру гордым субъектом..
   Игорь Николаевич сам выбрал цель пробного полёта - конец девят-надцатого века. Позже я узнал, что выбор времени не был случайным: в это самое время жил, оказывается, некий тип, который ухитрился-эка бестия!- нанести колоссальный ущерб нашей стране. Вот профессор, понимавший, что первый рейс вполне может, по причине весьма преклонного возраста, стать для него и последним, решил воспользоваться такой возможностью для того, чтобы убить того зловредного типа в самом начале его пагубной карьеры, устранив тем самым трагические последствия его будущей деятельности. Профессор отлично понимал всю абсурдность этой заведомо невыполнимой затеи, но не мог упустить - пусть мизерный - но всё-таки шанс. Он, за всю свою долгую жизнь и мухи не обидевший, собирался на старости лет порешить какого-то мужика! Я б в это никогда не поверил, если бы сам не увидел... Он даже раздобыл где-то для этого дела допотопный револьвер.
   Достигнув конца девятнадцатого века, цели нашего путешествия, мы, по указанию профессора, зависли над сибирской тайгой, и Игорь Николаевич попросил меня свозить его на "Жаворонке11, как он сказал, в разведку.
   С чистым сердцем, ничего не подозревая об истинных его намерениях, я посадил "Жаворонка" на указанной профессором широкой поляне неподалёку от маленькой захудалой деревушки.
   Сойдя на землю, старик обратился ко мне с непонятной и пространной речью. Прежде всего попросил не перебивать, а потом приступил к делу. Он говорил, что, находясь в здравом уме и трезвом рассудке, полностью сознаёт бессмысленность своей затеи (какой именно - не сказал), отдаёт себе отчёт в её преступности, однако не может упустить такой случай. Он, дескать, достаточно уже пожил на свете, многое сделал для своей страны и теперь с чистой совестью может отправиться на покой, какой именно - пенсия или смерть - всё равно. Но вот что ему не безразлично, так это судьба родины. Русский народ слишком большую цену заплатил за безумные выкрутасы этого пакостника, великие патриоты (профессор назвал три имени, но я их не запомнил) уничтожили его, отправив беса назад, в преисподнюю, но было уже непоправимо поздно, а теперь у него, профессора, появилась возможность заблаговременно устранить вредителя - и он воспользуется таким случаем, чего бы это ни стоило. Конечно, он прекрасно понимает, что это даже теоретически невозможно, а на практике он и подавно ничего не сможет сделать, но попытаться всё-таки должен, к этому обязывает долг гражданина. А смерть его, глубокого старца, не страшит... Он приказал мне ждать его не более часа и попросил никому не рассказывать о случившемся и должном произойти, кроме, пожалуй, его ученика, Тишковича.
   Я слушал его, ничего не понимая, да в его планы и не входила детальная моя информированность, ведь в этом случае я наверняка попытался бы остановить его, а ему это, понятно, не было нужно. Он душевно попрощался со мной и решительно зашагал в сторону дерев-ни. Я сидел в кабине, озадаченный, не зная, что делать дальше, он же, пройдя метров сорок, вдруг остановился, схватился рукой за левый бок, взглянул в голубое сибирское небо и упал навзничь... Когда я подбежал к нему, профессор был уже мёртв, а из внутреннего кармана его пиджака вывалился револьвер.
   Наш доктор, осмотрев доставленное мною на борт тело бедного Игоря Николаевича, заключил, что умер он от сердечного приступа. Может быть, так оно и было...
   Позже я отвёл Тишковича в укромный уголок, рассказал о последних минутах профессора и показал пистолет. Он долго ругался, чуть не плача от обиды, жалея покойного учителя, назвал и фамилию того паскудника, которого хотел убить профессор - Распутин,- забрал револьвер и попросил никому больше не рассказывать об этом случае, а потом разъяснил мне суть дела.
   Оказывается, время и история - категории далеко не равнозначные. Время можно изменять, удлинять и укорачивать, путешествовать в нём. История же в этом смысле неприкосновенна, никто не в силах, забравшись в прошлое, изменить прошедшее, предотвратить состоявшиеся уже события или внести в их ход хотя бы малейшие коррективы. И любые поползновения в этом направлении кончаются плачевно, а, смельчаков ждёт неминуемая гибель. Б истории человечества наличествует множество непонятностей, которые легко объясняются вмешательством визитёров из далёкого будущего. К их числу наверняка относятся и всевозможные предсказания, поражающие своей точностью, что ясно указывает на истинное их происхождение. Но, заметь, даже такие осторожные попытки людей из будущего повлиять на ход событий оказываются тщетными. Пророк говорит - и говорит правду,- а ему никто не верит. Помнишь историю Кассандры? Вот такие-то дела.

. . . . . . . . .

  
   Рассказчик умолк на минуту, вспоминая, наверно, покойного профессора, а потом вновь обратился ко мне:
   - Теперь ты понимаешь, почему я не могу рассказать тебе о будущем?.. Ну представь себе, что я выдал тебе какие-нибудь важные сведения, например, каким образом можно бороться с неизлечимыми в ваше время болезнями (у нас-то таковых нет, но не в этом дело}... Естественно, если ты узнаешь способ излечения, скажем, от рака, то тут же, несомненно, предложишь этот метод своим современникам, из самых благородных побуждений. Но я ведь точно знаю, что это открытие было сделано не в ваше время и даже не в нашей стране, так что мне изначально известно, что все попытки открыть людям твои знания окажутся тщетными. Теперь подумай - почему? Я очень сомневаюсь в том, что учёные медики не прислушаются к полезным советам. Значит, остаётся одно: ты просто не успеешь ничего никому посоветовать. История поступит с тобой так же безжалостно, как и с несчастным профессором,- Игорь замолчал, и я сидел рядом с ним как на собственных поминках.
   - Знаешь, меня очень беспокоит Тишкович,- задумчиво проговорил он после полагающегося минутного молчания.- Почему он не выбросил пистолет, а оставил его себе? И не отправился сразу домой, а новую остановку назначил в ваше время... Уж не решил ли и он укокошить какого-нибудь пакостника? Ты не догадываешься случайно, кого именно мог он выбрать?
   Я отрицательно покачал головой, перебирая в уме претендентов, а он взглянул в иллюминатор и воскликнул обрадованно:
   - Кажется, твой посёлок!- и указал пальцем в ночную даль.
   Я увидел за толстым стеклянным овалом лишь небогатую россыпь беспорядочных тусклых огней в кромешной тьме. Поняв, что я не могу узнать родимое селеньице в таком ракурсе, Игорь добавил:
   -По крайней мере мы встретились с тобой здесь, неподалёку... Ну что ж,- сказал он, поднимаясь,- сейчас доставлю тебя на "Жаворонке" к самому твоему порогу. Извини, что не приглашаю с собой, но, думаю, ты и сам не захочешь этого, ибо обратный билет, как понимаешь, не гарантирован...
   Мы вышли из купе. Пройдя по длинному узкому коридору со светящимся голубым потолком, вошли в небольшой ангар со стоявшим там на подъёмной трапеции пресловутым "Жаворонком".
   - Вот,- Игорь похлопал ладонью по слегка погнутому пилону, к которому крепился аппарат,- с него мы тебя и сняли.
   Мы сели в маленькую уютную кабинку, он нажал на какую-то кнопку на панели, внизу что-то зажужжало, потолок над нами раздвинулся, открывая чёрное звёздное небо, и мы плавно поехали вверх. Жужжание стихло, и мы остановились, сидя в "Жаворонке" верхом на "Чеширском Коте". Наверно, Игорь специально включил в кабине яркое освещение, но я всё же смог рассмотреть "Кота",- это был толстый самолётище со свёрнутыми в два гигантских кольца крыльями, внутри которых вращались громадные винты, причём эти необычные "лопухи"-крылья поворачивались так, что "Чешик" мог летать и как самолёт, и как вертолёт. Кстати, по такому же принципу был сделан и "Жаворонок".
   Игорь включил двигатель, "Жаворонок" медленно оторвался от "Кота" и понёс меня домой.
   От всего пережитого за этот насыщенный событиями день я туговато соображал, поэтому и не придумал на прощание более оригинального вопроса, чем:
   - А всё-таки, существуют ли НЛО и загробная жизнь? Он улыбнулся моей отсталости:
   - Да, конечно.
   "Жаворонок" мягко приземлился невдалеке от посёлка (теперь-то я узнал свой совхоз), и мы тепло, дружески попрощались. Я пообещал, что никому не расскажу о случившемся со мной необычайном приключении (мне было легко давать такое обещание, ибо я прекрасно понимал, что всё равно никто мне не поверит), а Игорь дал слово, что при первой же возможности вновь навестит меня и расскажет ещё что-нибудь интересное.

. . . . . . . . .

   С тех пор минул год. За это время острота впечатлений заметно притупилась, и родились взамен сомнения: а не обманул ли меня "чеширский" второй пилот? Уж больно всё это странно - месяцы автономного полёта, машина времени, профессор с пистолетом за пазу-хой...
   И подозрения мои, кажется, подтвердились. Не так давно услышал я по "Голосу Америки", что в Советском Союзе проводятся испытания некоего сверхсамолёта, оснащённого чуть ли не атомными двигателями и способного поэтому летать подолгу без посадки и дозаправки и практически невидимого не только для радаров, но даже визуально... Как сообщалось, русские собираются использовать этого "невидимку" в разведывательных целях, а также как супероружие, вызывающее циклоны и ураганы. Ещё говорилось, что испытания проводятся в глухой казахстанской степи (это - о наших местах).
   Теперь мне всё стало ясно! Эти разгильдяи, нечаянно сбив моё "Крылышко", решили одурачить меня, как последнего идиота, чтобы я ненароком не выдал кому-нибудь государственной тайны. Для этого и была придумана сказка про машину времени... Даже обет молчания вытянули, паразиты!
   Но ведь я давал обещание гостю из будущего, а не нашему современному "летуну", так что с чистой совестью слагаю с себя все обязательства.
   Безусловно, они могли и просто вышвырнуть меня вместе с обломками "Звенящего Крыла", но это было бы просто бесчеловечно, а наши люди на подобные поступки не способны!
   Так что, конечно, спасибо им за заботу, но всё же обидно как-то. Ведь из-за их дурацких экспериментов я лишился своего самолёта, и они могли бы, раз уж хватило денег на такого здоровущего "Кота", выплатить мне хоть маленькую какую-нибудь компенсацию - уж во всяком случае не больше стоимости одного "кошачьего" колеса. А так, обманули - и всё. Обидно, товарищи...
   Надеюсь, что прочтёт эту печальную историю кто-нибудь из высших командиров ВВС и восстановит справедливость. Нехорошо ведь так жестоко поступать со своим гвардии рядовым запаса.
   Хотя, с другой стороны, у меня нет пока твёрдой уверенности в том, что всё было так, а не иначе, и я всё ещё верю, что мой рассказ, напечатанный в солидном журнале, доживёт до 2127-го года и попадёт на глаза Игорю Кондратенко, второму пилоту "Чеширского Кота", и он, прочитав эту грустную повесть, навестит меня вскоре, чтобы развеять окончательно мои сомнения...
   Но даже если всего этого не произойдёт - ничего страшного,-хоть опубликуют мою писанину, и то хорошо. Я не ищу писательской славы, не волнует мою душу лавровый аромат, не в этом дело. Главное для меня сейчас - деньги.
   Недавно побывал я в своей alma mater , восстановился на учёбу на заочном отделении, повидал и Андреича. Он уже облетал свою четвёртую модель, "Серебряную Звезду", и собирается строить пятую. Ну а с финансами у него, как всегда, напряженка, и мы с ним уже договорились, что он продаст мне по сходной цене свою прелестную "Звёздочку"... Так что гонорар за этот рассказ будет для меня, уважаемые товарищи, как раз кстати.
  
  
  
  
  
  
  

РОЖДЕНИЕ ШЕДЕВРА

   Соседский петух громким и радостным криком приветствовал зарю, и ошарашенный спросонья Виктор испуганно сел на жёсткой постели, не совсем ещё проснувшимися глазами окинул убогое своё жилище, которое, бедное, и на жильё-то мало походило, а вынуждено было служить ещё и мастерской художника - титул настолько же высокий и звучный, насколько и ни к чему не обязывающий: все в трещинах серые каменные стены, прохудившаяся, со щелями соломенная крыша,-да и постоянно открытые окна не улучшали звукоизоляцию, так что Виктору показалось со сна, что привычный его "будильник" - сторожевой рассвета - прокукарекал задорно и пронзительно над самой его головой. Художник усмехнулся своему беспричинному испугу, бодро встал, перекинул широкое льняное полотенце через плечо и вышел умываться во двор. За этим занятием мы и оставим его, дабы рассказать вкратце, какими судьбами сын мелкого смоленского помещика оказался погожим июльским утром 1815 года на бедной окраине древних Афин.
   Года четыре тому назад не было в Академии художеств студента талантливее, чем Виктор Михайлович Давыдов,- данный факт признавали все без исключения, причём не только в самой alma mater восхищались его чудесными скульптурными твореньями, о них знал весь культурный Петербург, и даже избалованные иностранцы за долг святой почитали увезти с собой на родину хотя бы маленькое какое изваяние, созданное золотыми руками юного мастера. И не нужно было слыть за великого пророка, чтобы предсказать наделённому таким исключительным дарованием и воспитавшему в себе примерное прилежание и трудолюбие молодому человеку величайшее в искусстве будущее.
   Однако же, как известно, человек полагает, а решает за него некто другой, сторонний,- и ему угодно было, чтобы началась совсем некстати большая война. И хоть руки его были от природы предназначены не для ратного труда, не смог всё-таки Виктор остаться в стороне от кровавой, безжалостной битвы и вскоре оказался в лихом партизанском отряде, где командиром был его дальний родственник и давний друг.
   Отменным рубакой оказался вчерашний студент, заслужил похвалы и награды, и Денис и все друзья гусары убеждали его остаться на развесёлой военной службе, однако Виктор видел своё предназначение в служении Музам и сразу же после изгнания незваных гостей с родной земли вернулся в академию. До того тверда была в нём решимость посвятить жизнь свою искусству, что не внял он даже мольбам престарелых родителей, чьё имение, и без того небогатое, было совершенно разорено войной, и, забыв все житейские дела и заботы, с головой окунулся в бездонные глубины творчества, по. которым успел уже истосковаться. Он трудился день и ночь, не замечая усталости, с удвоенным усердием и старанием высекая резцом давно задуманные образы, но каково же было разочарование, когда и сам он и все окружающие вдруг поняли, что не стало уже того юного гениального художника, который совсем ещё недавно был предметом всеобщего восхищения. Нет, Виктор отнюдь не разучился держать в руках инструмент, казалось бы делал всё как надо, и фигуры - будь то человеческие или звериные - получались все как будто верными и точными, но, видимо, свирепая война сломала в нём какой-то хрупкий внутренний стержень, который единственный служит основанием и опорой всему духовному и возвышенному, что только есть в человеке. Руки его, за время кровавых побоищ привыкшие рубить, колоть и крушить, способны были создать нечто красивое и даже изящное - и только,-гениальными и самобытными его творения никто уже не называл.
   Виктор мучительно искал спасение, выход из этого тупика и, подобно тому как люди, безнадёжно страдающие чахоткой, едут, влекомые призрачной надеждой, на заграничные курорты, так и он продал всё, что у него было, и уехал в древний город великой богини, где, окружённый живительным духом Эллады, он надеялся вновь обрести утраченный дар... Виктор поселился в этой убогой хижине, превращённой его стараниями в некое подобие мастерской, из которой в упомянутое нами утро, приведя себя и её в надлежащий порядок, он вышел на пыльную, освещённую первыми лучами встающего из зелёной купели тёплого моря оранжевого, похожего на спелый апельсин, южного солнца.
   Виктор шёл по старым узким улочкам, в теснине которых уже вовсю суетились и толкались, торгуясь и препираясь на своём красивом и выразительном древнем языке, пекари и рыбаки, зеленщицы и кухарки, водовозы и гончары. Не спеша прогуливаясь по обычному своему маршруту, он зашёл в небольшой кабачок, выгреб из кармана несколько медяков - все деньги, что ещё оставались у него,-и купил дешёвого красного вина в толстостенной зелёной бутылке. На обратном пути зашёл в булочную, хозяин которой был единственным эллином, с кем у него установились приятельские отношения.
   - Здоров будь, Никон!- с порога обратился по-русски к нему, возящемуся за прилавком, Виктор.
   Хозяин, смуглый полноватый усач, ответил также по-русски, слегка искажая слова и делая ударение в имени на последнем слоге.
   - Не найдётся ли у тебя,- заговорил Виктор на греческом,-для бедного художника чёрствого вчерашнего хлеба, который ты всё равно не сможешь никому всучить?
   - Конечно!- с готовностью отозвался добрый грек и подал посетителю ароматный каравай.- Для тебя, Викто'р, всегда пожалуйста.
   Виктор взял хлеб, поблагодарил приятеля и, уже направляясь к выходу, остановился, взглянув на большое чистое окно, в котором стояли полуторафутовые мраморные фигурки Геракла в львиной шкуре, опирающегося на палицу, и Персея, летящего в крылатых сандалиях, - это были единственные его творения, которые он смог пристроить с некоторой пользой для себя (в виде хоть и немного чёрствого, но очень вкусного Никонова хлеба).
   Увы, как ни грустно это признать, но так и не смог Виктор вновь обрести утраченное вдохновение, его скульптуры не превосходили качеством обычные ремесленные поделки и на внимание эстетов рассчитывать никак не могли. Но для простого пекаря Никона это были настоящие шедевры, тем более что изображали они почитаемых древних героев, а кроме того, помещённые в окне булочной, они служили оригинальной и весьма эффективной рекламой его заведению.
   - Слушай-ка, тёзка-Победитель,- обратился к хозяину Виктор,-кого ещё из великих героев или богов хотел бы ты видеть в компании Персея и Алкида?- и он кивнул на окно.
   - Если ты не очень занят...- задумался грек, приглаживая широкой ладонью усы, и вдруг воскликнул:- Тесея! Конечно, Тесея... После победы над Минотавром.
   Виктор в знак согласия взмахнул бутылкой и молча вышел на улицу.
   Придя домой, он позавтракал хлебом и вином, оставив половину на обед, ибо в последние дни не мог позволить себе ничего, кроме дешёвого вина и бесплатного хлеба. А теперь, когда он остался совершенно без денег и без какой-либо возможность их добыть, будущее его казалось совсем уж туманным, чтобы не сказать - тёмным.
   Впрочем, Виктора это как будто не беспокоило, он и не думал впадать в отчаяние или терять надежду, свято веря, что когда-нибудь, быть может, даже очень скоро, его Муза вернётся к нему. И он лежал на жёсткой деревянной кровати, закинув руки за голову и глядя в низкий потолок, обдумывал будущие свои творения. Он чувствовал себя легко и свободно, тем более что в это утро его не мучила появившаяся в последнее время нестерпимая головная боль.
   Вдруг скрипнувшая дощатая дверь вернула Виктора из заоблачных творческих высей к земной действительности, он сел, опустив босые ноги на пол, и увидел вошедшего в его жилище черноволосого мужчину средних лет с тонкими усами и острой бородкой, одет он был в строгий чёрный костюм, такого же цвета шляпу с высокой тульей и массивную трость с бронзовым набалдашником он держал в руке. Вошедший был смуглолиц, высок и строен, держался прямо и с достоинством, - не обращая внимания на хозяина, он стал не торопясь осматривать стоящие на полу вдоль стен и на полках скульптуры.
   Виктор с волнением наблюдал за неожиданным визитёром, ибо это был первый посторонний человек, переступивший порог хижины с тех пор, как он здесь поселился. К тому же вполне вероятно было, что этот на вид богатый человек захочет что-нибудь купить...
   То, что его гость знает толк в искусстве, Виктор понял уже по тому, сколько времени тот тратил на осмотр каждого предмета,- мимо явно неудачных он проходил не останавливаясь, у заслуживающих внимания задерживался. Лицо его сохраняло непроницаемо-строгое выражение, более походило на маску и не выражало никаких чувств и эмоций.
   Дольше всего задержавшись у стоявшего на полке бюста Афины-Паллады в боевом шлеме с высоким гребнем, он, наконец, остановился в углу, глядя на незавершённого кентавра, и заговорил задумчиво по-русски:
   - Хирон был великим наставником... Он безошибочно распознавал, какая именно стезя предопределена судьбою каждому из вверенных его попечению мальчиков, и с самого раннего детства заботливо и целеустремлённо вёл своих учеников в нужном направлении, тренируя и обучая лишь тому, что было им необходимо в жизни. Поэтому все его воспитанники стали великими людьми; среди них были легендарные герои, бойцы, атлеты, но был также Асклепий, чудесный врач, и величайший из певцов Орфей, чьи песни укрощали свирепых зверей и останавливали течение рек... Почему же сейчас люди пытаются из рождённого ремесленника вырастить философа, из торговца - писателя, из подмастерья - правителя? Только потому, что они родились в богатых семьях, у знатных родителей и, невзирая на своё скудоумие, изо всех сил стремятся занять высокое положение в обществе, взбираются к своей цели по чужим плечам и головам? Да, в этом ваша беда, и люди обречены на жалкое, ничтожное существование, пока ими правят подмастерья.
   Виктору показалось странным, что его мрачный визитёр говорит о людях с некоторой отстранённостью, как будто сам он не человек,но он всё же не придал этому особого значения, решив, что таким образом тот отрицает наличие у себя общечеловеческих слабостей и присущих людям недостатков, как это делает большинство людей праздно мудрствующих. Другие слова резанули его слух,- он решил, что незваный гость, по достоинству низко оценив его творения, своей речью прямо обвиняет его, Виктора, в том, что он занимается не своим делом. И он решил ответить на этот болезненный укол его самолюбию.
   - Вы совершенно верно выразились, сударь, по поводу философов,-сказал Виктор, стараясь скрыть и подавить закипавший в нём гнев,-Последние годы, по неясной причине, стали чересчур урожайны на этих сорняков, которые ничего не делают, поскольку ни на что путное не способны, а лишь разглагольствуют о несовершенстве человеческого существования и о недостойном поведении других людей в этой несовершенной жизни. Вы безусловно правы в том, что это как правило отпрыски богатых родителей - они черпают знания о жизни в лучшем случае из книг, в худшем - из пошленьких рассказиков умудрённых личным опытом циников,- но сами не видели жизнь такой, какова она есть на самом деле, они живут, словно овощи в теплице, не зная войн и бед, они не умирали от голода и не замерзали в снегах... И у них ещё хватает наглости осуждать других людей, тех, кто сполна испытал все "прелести" бытия!
   Конечно, глядя на всё это,- Виктор обвёл критическим взглядом свои создания,- вполне естественно решить, что я - никчёмный бездельник, тратящий попусту время и деньги по причине полнейшей своей бездарности. Отчасти с этим согласен, но только - отчасти! Поскольку не всегда я был таким неумёхой и бездарем... Ещё совсем недавно мой талант безусловно признавался даже самыми взыскательными судьями. Но случились непредвиденные трагические события, коими так изобилует наше время, и я утратил свой дар и теперь достоин называться в лучшем случае хорошим ремесленником, но никак не художником... Впрочем, я ещё надеюсь вернуть своё былое дарование,-закончил Виктор неуверенно, уныло глядя на пол под ногами.
   Всё время, пока он говорил, гость с нескрываемым интересом смотрел на него, слегка повернув голову в его сторону и подняв удивлённо бровь, затем взгляд его вернулся к ещё не вылупившемуся из куска пентельского мрамора кентавру.
   - Боюсь, ты неверно истолковал мои слова, и весьма сожалею,если невзначай обидел тебя,- заговорил гость, и в его обращении на "ты" не было и тени пренебрежительности или неуважения, наоборот, слова его звучали по-отечески покровительственно.- У меня и в мыслях не было обвинять тебя в чём бы то ни было, я просто размышлял вслух... Совершенно не согласен со столь низкой твоей самооценкой. Согласись, если какая-либо вещь привлекает к себе внимание,заставляет задуматься - значит, она вовсе не так уж плоха...
   Меня другое удивляет,- вдруг энергично произнёс он, испытующе взглянув на Виктора.- Зачем тебе, умному и сильному молодому человеку, губить свою только начинающуюся жизнь в этой далёкой стране? Что заставляет тебя терпеть голод и нужду, испытывать всевозможные лишения, рискуя умереть в безвестности и одиночестве, среди чужих людей? Ведь дома ты мог бы сделать блестящую карьеру на любом поприще - при твоих-то способностях!- и жил бы безбедно, в довольстве и достатке, окружённый всеобщей любовью и уважением... Так нет же, ты пожертвовал всем, оставил родину, друзей, родных и прозябаешь в этой жалкой лачуге... Ради чего?
   Ну ладно,- вновь вернулся он взглядом к неоконченному кентавру, словно символу неудавшейся Викторовой жизни,- допустим, обретёшь ты былое дарование, изваяешь пару шедевров, которые займут своё законное место в дорогих коллекциях или музеях; предположим, что ты прославишься, разбогатеешь - и это конечная твоя цель?.. Но ведь я уже сказал, что славу, богатство и почёт ты мог бы обрести способом более простым и надёжным, нежели блуждание в потёмках в погоне за призрачной мечтой.
   Да, в одном ты, конечно, прав: я считаю, что здесь тебе не место. Но отнюдь не по причине твоей бездарности, как ты ошибочно подумал, наоборот, некоторые из твоих работ весьма недурны,- он в задумчивом молчании взглянул на бюст Паллады.- Но я всё же думаю, что тебе стоило бы выбрать иное, более серьёзное и надёжное занятие, а искусству посвятить досуг...
   - Спасибо за беспокойство и заботу о моей судьбе,- сказал Виктор,- Но у меня возникает ощущение, что я с вами, как впрочем и с большинством окружающих меня людей, разговариваю на разных языках - так трудно нам понять друг друга. Вернее, язык у нас один, и слова всё те же, однако подразумеваем мы порой совершенно разные понятия и вещи. По крайней мере представление о цели, смысле, счастье жизни у нас совершенно различно. Для меня суть жизни заключается единственно в творчестве. Ведь не для того же мы, люди, были созданы по божьему образу и подобию, чтобы жить как животные или даже растения, измеряя счастье своё сытостью и довольством. Ибо и глупая скотина ест, и пьёт, и производит потомство... Так чем же отличается от неё человек, в чём проявляется божественность его происхождения? В творчестве! Человек-творец подобен Богу-создателю, посредством творчества он обретает бессмертие, человек не может умереть, пока живут его творения. От современников Фидия и Поликлета уже и праха не осталось,- будь то цари или крестьяне,-они исчезли без следа, а скульптуры мастеров продолжают жить и спустя тысячелетия, а благодаря своим творениям бессмертны и художники. Так разве это не достойный пример для подражания?!Если бы мной руководило стремление к славе и богатству, я выбрал бы иной путь в жизни. Но мне недостанет для счастья всех земных сокровищ, я хочу быть бессмертным, я хочу быть Человеком, подобным богам!
   - Но разве твоё бессмертие не то же, что и слава? Ведь именно к ней, судя по твоим словам, ты и стремишься. Если я правильно тебя понял, ты хочешь, чтобы твоё имя осталось в поколениях, как имена Мирона, Лисиппа или Праксителя...
   - Да нет же! Всё не так...- в запальчивости прервал собеседника Виктор.- Вновь вы меня неправильно поняли. Я ведь и словом не обмолвился об имени, я говорил о творениях. Имя - понятие условное, произвольное сочетание звуков; человек - это не имя, тем более имя - не человек, само по себе оно ничего не значит. Большинство великих мастеров творило под псевдонимами и прозвищами, некоторые предпочли остаться анонимами, имена многих безвозвратно утрачены -но что это меняет?! Если живут их творения, продолжают жить и они сами!
   - Значит,- заговорил гость, задумчиво прохаживаясь по мастерской,- если на этот раз я правильно тебя понял, ты мечтаешь создать шедевр, предмет восхищения всего человечества, хотя бы он остался анонимным и никто никогда не узнал бы и не вспомнил твоего имени?-он вопросительно взглянул на Виктора, и тот утвердительно кивнул.-Но,- продолжил он,- состояние твоё таково, что вряд ли тебе удастся осуществить свою мечту...- при этих словах посетителя Виктор,ощутивший вместе с эмоциональным возбуждением возвращение ненавистной головной боли, ссутулился и обречённо опустил голову, всем своим видом соглашаясь с гостем, который внезапно добавил:- без посторонней помощи.
   - Кто может мне помочь?- грустно усмехнулся Виктор, глядя в некрашеный деревянный пол.
   - Я,- просто ответил странный гость, по-прежнему меряя шагами мастерскую.
   - Кто вы?- задал Виктор вопрос, более уместный в начале разговора.
   - Я - тот, кого святоши ваши называют первым горделивцем,-совершенно будничным тоном заявил тот, как если бы он был простым портным или поэтом.
   Виктор пристально взглянул на посетителя, но ничего необычного в его внешности не обнаружил.
   - Вы не похожи на Сатану,- задумчиво промолвил он и тут же поправился:- каким его... вас рисует молва.
   Пока Виктор путался в местоимениях, гость досадливо махнул рукой и пояснил:
   - Я и не есть Сатана, его называют врагом рода человеческого, хотя я думаю, что от одного свирепого попа вреда людям больше,чем от всех бесов, вместе взятых. Я - первый горделивец - Люцифер, Светоносец. И я, к слову, могу принимать самые разные образы, хоть и не люблю это легкомысленное занятие, коим так увлекаются младшие демоны. Я уже вышел из того возраста, когда дурачатся и балуются, пугая и путая беспомощных людей. У меня цель серьёзная, никак не связанная с маскарадом.
   - Значит,- сказал Виктор, вспомнив о собственной своей цели,-вы можете помочь мне в создании шедевра? (Гость утвердительно кивнул.) Но за эту помощь потребуете, как это принято, мою душу?
   Тут гость улыбнулся грустно.
   - Люди, как видно, чересчур завышают ценность своей души,-говорил он, прогуливаясь по хижине, закинув руки за спину и опустив задумчиво голову.- И даже меня изображают неким мелочным торговцем, этаким маркитантом, что ходит по полю битвы и торгуется до потери сознания за каждую гиблую душонку... Что ж, людям свойственно ошибаться, но только глупцы упорствуют в своих заблуждениях, и не стоит следовать их примеру. На самом деле все вы, люди, в полной нашей власти.
   Ну с чего вы взяли, что бог сотворил вас по личному образцу? Бог не имеет ни определённой формы, ни даже более-менее чётких очертаний. Это люди наделили его своей внешностью и даже человеческими качествами, бог же создал людей наравне с прочими животными и цель перед ними поставил ясную: живите и размножайтесь. Первые люди были безмозглыми скотами - и это нравилось богу, было хорошо ему, так что вы могли бы и поныне блаженствовать в божественном раю вместе с прочими животными, если бы не моё вмешательство. Да, я - первый горделивец - вложил частицу своей гордости, разума и самосознания в людей, и они обрели способность мыслить и творить, застыдились даже, в отличие от прочих скотов, своей наготы, что очень не понравилось богу и он, опасаясь очередного заговора,изгнал людей из своего блаженного царства и отдал в наше полное распоряжение. Так что вы очень льстите себе, полагая, что человеческие души так уж нужны вашему создателю. Ему угодны убогие, юродивые, нищие духом и слабые умом - стадо, чьим пастырем он так рад быть. Но человек, осознавший своё достоинство, возгордившийся до того, что сам начал творить собственный мир и подобных себе, как бы он ни старался проповедовать так называемые общечеловеческие ценности или святые добродетели, всегда будет враждебен своему творцу, ибо он вольно или невольно посягает на божью монополию.
   Взгляни вокруг! Кому бог, властелин мира, посылает всевозможные земные блага и долгую жизнь? Самым никчёмным, безмозглым людишкам! Недаром же говорят, что дуракам везёт. Но нет, это не везение, это - дары создателя, который рекрутирует в своё стадо тех,кто будет, ввиду своего скудоумия, послушной безропотной овцой. Людей же умных и талантливых он, вместе со своими агрессивными по отношению к окружающим людям баранами, сживает со свету, искореняя род их, чтоб и следа их не осталось на тверди земной. Богу нужны не люди, а скоты, как киники, которые, словно в первый день творения, бродят голые, живут лишь бы где, справляют нужду где попало и облаивают всех подряд, собаки!
   Вообще вы, люди, вывернули мир наизнанку - что' даже бесам не удавалось сделать - и це'ните то, что менее всего заслуживает внимания, а поносите и отвергаете достойное подражания, за добро платите злом, доблесть попираете грязными ногами, а подонков общества возносите ввысь. У вас всё наоборот, и сам чёрт вас не поймёт.
   Мне нет нужды тебя обманывать, твой выбор невелик: либо откажись от честолюбивых замыслов и стань овцой - и проживёшь долгую благополучную жизнь; либо останься тем, кто ты есть - и умри вскоре, отдав душу, естественно, мне. Заметь, я вовсе не торгуюсь,я знаю, что получу то, что желаю, безо всяких усилий, ибо, кроме меня, душа твоя по сути никому не нужна . К тому же ты смертельно болен и обречён - не мною, заметь. Моё же предложение помочь тебе в создании бесценного шедевра считай за чистую благотворительность. Ничего не поделаешь, люблю искусство. Пока прочие бесы и демоны охотятся за душами убийц, воров и насильников, я, эстет, выбираю скульпторов, художников и писателей.
   Таковы уж порядки в вашем "перевёрнутом" мире, с которыми даже мне приходится считаться. Церковь, по изначальному назначению своему должная культивировать в людях доброту и человеколюбие, превратилась в антипода своего. Храмы сделались притонами грабителей и убийц, которые, наспех отмыв руки от крови, спешат, поставив толстую свечу, отмолить свои грехи перед иконами; и прохиндей, обманом гнусным отнявший последний кусок хлеба у тысяч бедняков, обрекший беспомощных женщин и малых детей на нищенство и голодную смерть, не преминет, нагло и бессовестно глядя на лики святых, перекрестить своё разбухшее от обжорства брюхо; самодур же барин, засекший до смерти не один десяток ни в чём не повинных крестьян, так тот и лоб расшибёт в религиозном экстазе, ревностно отбивая поклоны богу; ну а свирепая помещица, безжалостно сводящая в могилу крепостных девок, зверски убивающая бесправных рабынь, та вообще святая, заходит в церковь как в собственную опочивальню и распоряжается там по-хозяйски. Вот почему уважающие себя демоны стыдятся появляться в храмах, в такой "честной" компании. И поскольку под именем бога творится столько невиданных, ужаснейших злодейств, мне, злейшему его врагу, поневоле приходится иногда творить добро, как это ни противно моей природе,- чтобы хоть чем-то отличаться от его прислужников...
   Наступило долгое молчание, которое нарушил Виктор.
   - Что ж,- сказал он твёрдо,- похоже, выбор у меня действительно небогат. И моё решение нетрудно предугадать. Я принимаю вашу помощь с благодарностью... Только одно условие,- добавил он , подумав,- моей главной в жизни работой я займусь немного позже... если не возражаете. Сначала я должен вернуть долг - в виде Тесея... после победы над Минотавром.
   - Разумеется,- с готовностью согласился гость,- как скажешь. Он остановился, задумчиво глядя на бюст Паллады.
   - Пожалуй, я у тебя куплю её,- с этими словами бросил на полку кожаный кошель, тяжело звякнувший золотом, и продолжил, сосредоточенно глядя на богиню:- в подарок одному молодому человеку... Пройдёт тридцать лет, и Афина вдохновит его на создание величайшего стихотворения.
   Минуло пять лет. На острове Милос чудесным образом разверзлась земля, и местные жители извлекли из глубокой трещины женское изваяние неземной красоты. Имя автора той божественной скульптуры осталось неизвестным, и назвали её по месту находки - Милосская, что вполне логично и справедливо. Но только думается мне, что раз уж найдена она была на греческом острове, то и зваться должна бы Афродитой, а не Венерой.
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  

МОГИЛА

  
   Прямая, как луч прожектора, трасса чёрным клинком устремлялась в искрящуюся даль, загибалась за хребет горизонта, подминая пухлый ковёр дремлющего тихо зимнего леса, услужливо бежала навстречу, расширяясь до неприличия, мягко шелестела, вращая с немыслимой скоростью плотную резину колёс. Утро было тихое и ясное, выпавший ночью рыхлый сыпучий снег, пропитанный пронзительным, чистым сиянием восходящего медленно солнца, сверкал и искрился до боли в глазах, и Виктор старался смотреть не на него, а на мягкую, нежную темноту асфальта, слегка очищенную от сухого снежного песка редкими в этот ранний час автомобилями.
   Его угнетала бессмысленность этой поездки. Будучи человеком практичным, он с безразличием относился ко всем без исключения праздникам, считая их пустыми, формальными ритуалами, выдуманными людьми для отдыха, а точнее - для безделья. По-настоящему праздничное настроение бывало у Виктора только в тех случаях, когда удавалось добиться успеха в деле. Но в этот раз он гнал свою машину за сотни километров - и именно на праздник. Мать хотела встретить Рождество вместе, всей семьёй, и отказать ей он не мог. Он с болью в сердце думал о том, что вынужден оставить на несколько дней своё предприятие не в самое лучшее для него время, а успокаивало и утешало лишь ожидание скорой встречи с родными. Много лет назад он стал студентом, поступив в институт в другом городе, по окончании учёбы остался там же, со временем создал вместе с друзьями небольшую фирму,- и всё это время крайне редко виделся с родителями и сестрами...
   Виктор не любил брать попутчиков, но, видимо, подействовало воспоминание о домашних, и он притормозил у одиноко стоявшей на обочине старушки (она внешне походила на его мать, к тому же порядком озябла в ожидании автобуса, притопывала на месте, постукивая ногой о ногу). Эта скромная деревенская женщина никак не могла поверить, что такой шикарный джип остановился ради неё, и Виктору пришлось даже уговаривать её сесть в машину, он помог ей с большой её сумкой, которая оказалась к тому же на удивление тяжёлой.
   - Гостинцы внукам,- пояснила она,- к Рождеству.
   Виктор устало поморщился при очередном упоминании о празднике, но женщина не заметила этого. Она назвала нужный ей близкий город,- и красивое, мелодичное слово это, окрашенное в мягкие траурные тона, исподволь наполнило его острой, нестерпимой горечью обиды-страшной, неодолимой - обиды на самого себя, на собственные бессилие и нерешительность.
   Сидящая на заднем сиденье попутчица потрясённо разглядывала роскошную отделку салона и, испытывая понятное чувство неловкости, торопливо и сбивчиво рассказывала о своём сыне, живущем в городе с семьёй, о внуках, ещё о чём-то, а он кивал, поддакивал, не вникая в смысл её слов. Он пытался - в который уже раз - убедить себя в том, что всё тогда случилось так, как далжно было случиться, и ничего он сделать не мог...
   Да, что мог он сделать?

. . . . . . . . .

   Лет пять тому назад он, тогда ещё простой студент, ехал поездом этой же дорогой, только в обратном направлении. Рядом , на противоположной нижней полке разместилась дружная семья: молодые ещё родители, маленький, лет трёх, непоседа сын и красавица дочь. Ей было не более шестнадцати лет, голубые лучистые глаза её, серьёзные и проницательные, пугали своей глубиной, и светлые волнистые, пышные волосы упрямо не желали мириться с кандалами большой заколки в виде обрамлённой золотом павлиноглазки. Они сидели, не распаковывая вещи (ехать было недалеко), беседовали о чём-то своём, семейном. Он узнал её имя - Лена,- она скромно молчала, скрестив руки на коленях, отвечала на вопросы коротко и односложно. Её родители обменялись с Виктором парой ничего не значащих фраз, и он полулежал на своей плацкарте, делая вид, будто погружён всецело в чтение, но книга его мало занимала, всё его внимание было приковано к этой прекрасной, как ангел, девушке.
   Да, что мог он сделать?
   Заговорить с ней в присутствии родителей было невозможно, ведь она ещё почти ребёнок, да и он - студент - не велика птица. Вот и сидел он, глядя в книгу, мучаясь, не зная, что сказать, что сделать, и с ужасом думал о той минуте, когда поезд остановится на какой-нибудь станции и он потеряет её навсегда...
   Виктор заметил, что и Лена не осталась безразлична к нему, он видел боковым зрением, как она часто украдкой смотрит на него. Но стоило их глазам встретиться, как она тут же отводила смущённый взгляд и начинала, непритворно волнуясь, поправлять свисающие у виска непослушные волосы: тонкие длинные пальцы аккуратно зачёсывали назад упругие своенравные локоны, но они ни на секунду не задерживались в требуемом положении и сразу же возвращались назад,
   на своё излюбленное место, поближе к огромным колдовским глазам,-она повторяла этот жест раз за разом - и только для того, как он понял, чтобы хоть чем-то занять не находившие места руки. Это было машинальное, привычное, бесхитростное движение, но сколько грации, сколько женственности в нём было!
   Теперь, много лет спустя, он представлял её облик смутно, как сквозь залитое дождём оконное стекло,- в таких случаях лучше отвести взгляд чуть в сторону, и тогда желанный образ обретает необходимую целостность и гармоничность, но все попытки рассмотреть какую-либо деталь размытого временем портрета, будь то глаза или губы, оказываются напрасными, ибо в этом случае не только ускользает конкретный фрагмент, но также тает, оплывая, и вся с таким трудом воссозданная картина. И лишь одно он помнил до боли отчётливо и ясно: трепетное движение гибких белых пальцев, смазывающих с виска блестящие золотистые локоны,- это видение преследует его всегда и всюду, и во сне, и наяву. Когда какая-нибудь женщина поднимает руку, чтобы поправить причёску, у него начинает тоскливо щемить сердце от горьких воспоминаний о том настоящем, неподдель-ном, полном царственной грации - и навеки утраченном, утерянном, упущенном - жесте, и он не может смотреть на этот тутошне-нынешний выщелоченный эрзац женственности...
   И неторопливые струйки сигаретного дыма коварно изгибались, свиваясь, превращаясь в тонкие волнистые локоны, и ему казалось, что вот-вот возникнет из чистого невесомого воздуха нежная изящная рука и отведёт тёплыми заботливыми пальцами это призрачное, туман-ное наваждение, сделает его жизнь светлой и спокойной... Но невиди-мая воздушная стена вокруг него оставалась глухой и неприступной, дым резал глаза, горчил во рту, туманил и без того тяжёлую голову.

. . . . . . . . .

   Они вышли, когда поезд остановился в этом городе, и печальное название его, дышащее сырым кладбищенским холодом, звучит в его ушах как обвинение, как приговор.
   Уходя, Лена обернулась и взглянула на Виктора в последний раз - с немым укором,- а он так и остался сидеть неподвижно, словно пень. Не мог же он выйти в незнакомом городе и следить за ними, как шпион. Да и на занятия нельзя было опаздывать...
   Конечно, окажись он сейчас в той ситуации, наверняка поступил бы иначе, придумал что-нибудь, чтобы спасти любовь. Но где найти такое весло, которым можно потабанить время, вернуть ушедшие годы?
   Виктор надеялся, что сможет скоро забыть случайную попутчицу,-но напрасно.
   Потом он несколько раз останавливался здесь проездом, бродил по серым улицам, искал её, вглядываясь в лица встречных женщин, в окна проезжающих угрюмо троллейбусов, но, видимо, недаром люди назвали когда-то этот город Могилой,- он безвозвратно поглотил его любовь, похоронил надежду...
   Въезжая в город, Виктор вновь прочёл на указателе его название,-но не полностью, а лишь первую часть, упустив ёкающий довесок,-и его вдруг осенила такая простая мысль, рождённая этим траурным словом, - не там он искал её! Не там... Будь она жива, он давно бы нашёл её, не мог не найти...
   Внезапно с пугающей отчётливостью возникло перед его глазами её лицо, обрамлённое овалом надгробного портрета,- и эта пронзительная ясность улыбающегося грустно прекрасного лица убедила его окончательно в правильности печальной догадки. Но, странное дело, мысль о её смерти не только не расстроила его, но даже наоборот, успокоила и обнадёжила, вкупе с тёмным потусторонним городом, по мрачным улицам которого он ехал: во всяком случае она не принадлежит никому другому, ну а он, он найдёт её сегодня...
   И почему он раньше не догадался? Не было б долгих поисков и переживаний, и жил бы он спокойно. А может, она умерла недавно? Ничего, очень скоро он всё узнает. Нужно лишь обойти городские кладбища,- это ведь гораздо проще, чем искать живого человека в большом городе. Родители не обидятся , если он опаздает на праздник. Виктор вспомнил о доме как о чём-то безумно далёком , недостижимом, он чувствовал, что эта серая, туманная Могила накрепко приковала к себе и медленно, но уверенно засасывает его в свою мрачную многоэтажную трясину и вырваться отсюда ему уже не удастся.
   Да и зачем вырываться? Он даже усмехнулся, подумав об этом. Ему бы только найти её. Ведь он тоже никому не принадлижит, кроме неё, уже много лет...

. . . . . . . . .

   Старушка попросила остановить машину у троллейбусной остановки, но Виктор вспомнил о её тяжёлой сумке.
   - Показывайте, куда ехать,- сказал, сбавляя скорость.
   Свернув с широкого проспекта, попетляв по переулкам, остановился у нужного подъезда, взглянул критично на старенькую кирпичную пятиэтажку, и не подозреваемую в наличии лифта.
   - Какой этаж?- спросил, выйдя из машины и беря сумку. Женщина ответила, что четвёртый, и суетливо засеменила впереди, душевно благодаря за помощь и настойчиво, по-хозяйски приглашая на чашку чая с домашним вареньем... Отсчитав по тёмной лестнице четыре этажа, остановилась у двери и нетерпеливо утопила упругую кнопку звонка. Дверь спустя секунду радостно распахнулась, и старушка попала в восторженные объятия любимой внучки. Расцеловавшись с девушкой, она повернулась было, чтобы представить её молодого человека, но, взглянув на него, ничего не смогла сказать, а так и замерла с открытым ртом,- с ним явно случилось нечто странное: он стоял неподвижно, словно окаменевший, белый, как предпраздничный снег на улице, и потрясённо смотрел на девушку. Лена же потупилась под пристальным, откровенным взглядом давнего попутчика и, смущенно улыбаясь, привычным движением руки поправляла золотистые локоны у виска.
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  

ОБЩИЙ РЕЖИМ

  
   Солл ощущал стремительное движение, но не мог ничего видеть, его глаза были плотно залеплены "вороньими крыльями", а предплечья сдавили цепкие руки конвоиров,- слева Крамм, справа Хисс,- они были необычайно веселы и разговорчивы, воспринимая как развлечение эту, свойственную их профессии, процедуру исполнения приговора Верховного Трибунала. Соллу же было не до разговоров. Тем более не до смеха.
   Сами посудите, каково было ему, обнажённой босоногой душе,мчаться в безразмерном межзвёздном пространстве, со скоростью мысли удаляясь от любимой Оранжевой планеты.
   Не скоро ему удастся проделать обратный путь. И удастся ли вообще?..
   - Да, брат,- говорил душа Крамм,- вляпался ты...
   - По самые уши!- злорадствовал Хисс.
   - Но не переживай особенно,- продолжал Крамм.- Не ты первый, не ты последний. Многим пришлось пройти через "зону"...
   - Многим, но не всем,- вставил душа Хисс, гордясь собой.
   -... Мне ведь и самому довелось побывать там,- вздохнул Крамм.
   - Семь лет?!- выдавил Солл, чуть не плача от обиды.
   - Ну так ведь не сравнить, что сделал я и чего натворил ты,-возмутился Крамм.- Да и не в количестве лет дело. Главное - осознание своей вины. Ведь бывают сроки ещё меньше - два-три года, например, а то и вообще два-три месяца - кто сколько заслужил. К тому же тебе грех жаловаться, сорок лет - далеко не предел. Даже средний показатель - пятьдесят, а некоторым приходится "тарабанить" и больше века.
   - Максимальный срок на сегодня, если не ошибаюсь, сто сорок лет,- не упустил случая продемонстрировать свою осведомленность умник Хисс.
   - Ну вот, видишь,- обратился Крамм к Соллу, который не мог ничего видеть.- Так что ты ещё должен благодарить Судей за проявленное по отношению к тебе снисхождение,
   - Снисхождение, на мой взгляд, совершенно неоправданное,-съехидничал Хисс.- Как-никак, а оскорбление старших - нешуточное преступление.
   - И радуйся, что ты мужчина, а не женщина. Им, бедняжкам,всегда дают больше, чем нашему брату,- приуныл Крамм, известный бабник.
   Конечно, тут зануда Хисс не мог промолчать.
   - И это совершенно справедливо!- заявил он авторитетно.- Ведь одно дело мужчина-грубиян, и совсем другое - женщина. Поэтому и Трибунал по отношению к ним более строг.
   - Сорок лет!- простонал убитый горем Солл.
   - Да ладно, друг, не стоит так расстраиваться, всё равно уже ничего не исправишь,- "утешил" его Крамм.- Лучше настройся на будущее, запомни то основное, что может пригодиться тебе там. Ведь далеко не всё ещё потеряно, не такой уж и большой у тебя срок. Придётся, конечно, немного потерпеть.
   - К тому же ещё неизвестно - может быть, попадёшь в неплохое место и будешь жить припеваючи, так что не захочешь потом возвращаться на волю. Станешь каким-нибудь местным королём,- Хисс явно издевался над несчастным осуждённым, в словах же Крамма было больше сочувствия и настроен он был на философский лад.
   - Это - слабое утешение,- говорил он,- ведь чем легче будет твоё существование в колонии, тем меньше у тебя шансов исправиться, изменить свою сущность в лучшую сторону, а без этого тебе вряд ли светит нормальная жизнь в будущем. Напротив, после сорока лет отсидки ты вскоре вновь попадёшь туда же, только на большее время. Таких случаев более чем достаточно, сам знаешь...
   - Вот-вот,- съязвил Хисс,- некоторые ведь потом специально совершают преступления, чтоб только снова побывать на "зоне" -уж очень им нравятся тамошние порядки.
   - Но ты, Солл, не равняйся на всяких там рецидивистов, а послушай-ка лучше меня,- и Крамм продолжил прерванные Хиссом наставления:- Но если ты за эти четыре десятка лет ухитришься ещё и здорово напакостить, тогда тебе, взамен долгожданной свободы, прямая дорога сразу с общего режима на усиленный, к Малому Псу, лет так на двести-триста, а ежели и там накуролесишь, то пойдёшь ещё дальше -на тысячу лет строгого режима у Большого Пса - а оттуда мало кто возвращается, почти все опускаются на особый режим, к Гончим Псам, уже навсегда...
   - Да что ты ему объясняешь всё это?!- взъерепенился Хисс.-Только зря теряешь время... Он ведь напрочь забудет всё в первые же месяцы отсидки!
   - Не обязательно,- возразил Крамм.- Если хорошо постарается, что-нибудь да запомнит.
   - Тпру, прибыли!- вдруг радостно гаркнул Хисс.
   Они остановились, и Солл заговорил дрожащим от волнения голосом:
   - Могу я хоть взглянуть, куда вы меня приволокли?
   - Нет,- с ноткой страдания в голосе промолвил Крамм, а Хисс засмеялся.
   - Ты ещё насмотришься на подобные дела,- говорил он, давясь смехом.- Даже сам будешь делать то же... Но сейчас тебе не стоит видеть сие,- и этот идиот снова затрясся в приступе хохота.
   Крамм же заговорил тоном серьёзным и наставительным;
   - Приготовься, Солл, уже скоро. Сосредоточься, отбрось все. ненужные страхи, прочно упакуй в своей памяти и постарайся надолго запомнить лишь одну, самую простую, но и самую важную мысль -мысль о том, что ты - бессмертная душа... До встречи!
   Тут Хисс заорал в злорадном экстазе:
   - Добро пожаловать на планету Земля!

. . . . . . . . .

   Девять месяцев спустя в одном из родильных отделений пожилая сестра-акушерка приняла из рук доктора вопящего во всё горло новорожденного.
   - Ишь ты, как заливается,- проговорила она, невольно залюбовавшись малышом.- И какой крепыш, вы только посмотрите! Долго жить будет... Счастливый!
   Эх, жаль, что Солл не мог в этот момент выражаться членораздельно... Уж он бы сказал этой старой карге!
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  

РОЖДЕСТВЕНСКАЯ СКАЗКА

   Джон Смит родился 25 декабря 1766 года.
   Он появился на свет во дворце, прекрасном и светлом, как рождественская сказка... Это было действительно исполинское сооружение, всем видом своим указывавшее бесхитростно и ясно не столько на изысканный вкус, сколько на неисчислимые богатства владельцев. Его сверкающая белая громада была видна далеко по всей округе, словно гигантский айсберг в океане, но, подъехав к нему ближе, путник попадал на узкой, мощёной булыжником дороге в сплошную тень ветвистых вязов, и о наличии где-то там вдали чудесного замка напоминал лишь яркий свет в конце тёмно-зелёного тоннеля, причём необычная для этих южных мест прохлада и тишина навевали ожидание чуда, действовали на приезжих завораживающе, никто не решался даже шёпотом нарушить чарующую магию преддверия рая, и отчётливо и сухо, будто щёлканье метронома, раздавался лишь стук копыт по шлифованным камням брусчатки. И не было такого человека, который не лишился бы хоть на мгновение дара речи, впервые выплыв из тесноты тенистой дороги на яркую просторную площадь перед дворцом. Ошеломлённого гостя встречали застывшими, зеленоватыми от патины глазами бронзовые звери и мифические чудовища, населявшие невиданных размеров фонтан, в чьих упругих струях, мощно бьющих в голубое южное небо, переливалась искристо трепетная радуга. С обеих сторон фонтан идеально ровными полукружьями охватывали заботливо ухоженные розовые кусты, и воздух вокруг был пропитан их мягким пьянящим ароматом.
   Слева от дворца густым ковром ровно окошенной травы сиял широкий луг, полого уходящий вдаль и окаймлённый девственным лесом, где запросто можно было увидеть сидящую на суку настороженную рысь или покормить с ладони ручную лань. Направо, через сад, вела узкая дорожка к аккуратным конюшням с манежем, где в холе и неге содержались любимцы хозяев - лучшие на Юге скакуны.
   Двенадцать широких беломраморных ступеней вели во дворец, шесть колонн поддерживали стрельчатый фронтон, пятиметровой высоты дверь красного дерева с золотыми ручками бесшумно открывал с вежливым поклоном предупредительный швейцар-негр в малиновой ливрее.
   В просторном светлом холле слева была широкая мраморная лестни-ца, покрытая пурпурной ковровой дорожкой, с массивными бронзовыми перилами, ведущая наверх. На втором этаже дворца размещались библиотека, кабинет и спальни хозяев, на двух верхних этажах были просторные и уютные гостевые, завершал здание чердак со сводчатыми потолками и пёстрыми витражами, где пылились старые и уже ненужные, но дорогие сердцу вещи.
   По стенам висели многочисленные портреты, свидетельствующие о древности и знатности хозяйского рода. Широкая двустворчатая дверь вела в соседний бальный зал, сверкающий зеркалами и позолотой фарфоровых ваз, в которых всегда стояли благоухающие букеты, в углу возвышалась эстрада для оркестра, а вдоль стен расставлены были мягкие диванчики для престарелых матрон, широкие кресла для утомлённых танцами дам и лёгкие стулья для галантных кавалеров.
   Четыре двери соединяли зал со смежными помещениями. Дверь налево вела в шикарный пиршественный зал, где за широкими и длинными столами, блистающими золотом и серебром, могли свободно разместиться сотни три гостей; десятки слуг доставляли изысканные яства по винтовой лестнице из подвала, где бурлила и клокотала кухня, словно ад. Первая дверь справа вела в женские уборные, где разгорячённые танцами дамы могли поправить сбившуюся причёску, обновить макияж, починить платье, буде это понадобится,- к их услугам было всё необходимое и с десяток молодых рабынь, обученных исполнять любую прихоть капризных великосветских кокеток. За второй дверью открывалась оранжерея со стеклянными потолками, превращённая в настоящие джунгли, в которых запросто можно было заблудиться и где торопливый ручеёк журчал по гладким камням среди роскошных зарослей, вывезенных из бразильского кампоса, а на ветвях скучали длиннохвостые попугаи,- это было излюбленное место уединения молодых пар. В ту дверь, что была напротив входной, выходили покурить и побеседовать о своих серьёзных делах зрелые джентльмены, там была терраса с растущими у самой мраморной балюстрады разлапистыми пальмами и с узенькими ступеньками, переходящими в извилистую дорожку, ведущую к искусственному озеру, по чьей зеркальной глади грациозно скользили живущие в специальных резных домиках белые и чёрные лебеди.
   В таком великолепном и величественном дворце родился Джон Смит.

. . . . . . . . .

   Родители Джона были, без преувеличения, идеальной парой, вызывавшей всеобщее восхищение и зависть. Джеймс Смит, отец Джона, был молод, умён и находчив, силён как тигр и ловок как пантера, и во всей округе не было равного ему наездника. С окружающими он обращался неизменно вежливо и уважительно, не роняя при этом собственного достоинства, а потому не было у него врагов и пользовался он всеобщим уважением. Девушки заглядывались на него, но он с ранней юности любил и всю жизнь был верен одной лишь Глории, своей жене. И она была достойна любви и поклонения Красавчика Джимми, как называли Джеймса знакомые, ибо никто не мог сравниться с ней ни красотой, ни кротостью, ни прилежанием, этими главными достоинствами молодой женщины.
   Никто не мог сказать худого слова о супругах Смит, и даже злые старушки-сплетницы прятали свои ядовитые жала, когда речь заходила о Джеймсе и Глории.

. . . . . . . . .

   Джеймс не дожил трёх месяцев до рождения сына. Он был негром, рабом, и его забил до смерти управляющий на плантации. Глория, юная чернокожая невольница, работавшая на кухне во дворце, была уже на восьмом месяце беременности и ей нельзя было выполнять тяжёлую работу, но у хозяев в тот вечер было необычайно много гостей по случаю великого праздника, рабочих рук в подвале не хватало, и ей пришлось работать наравне с другими. Пытаясь снять с плиты большой чан с кипящей водой, она упала на пол, обварившись кипятком, и преждевременно разрешилась от бремени. Проведя ночь в мучительном бреду, Глория под утро умерла, оставив сына круглой сиротой.
   Джон родился на грязном засаленном полу в тёмном подвале дворца, среди бурлящих котлов и изрыгающих пламя печей, и первый крик его смешался со стоном умирающей матери и развесёлой музыкой, доносящейся сверху, где, потные и разгорячённые, сытые и довольные, приплясывали по случаю праздника белые люди. При родах Джон повредил левую ногу и всю жизнь хромал, работая садовником в хозяйском дворце и живя одиноко в деревянной лачуге, где и умер тихо ночью шестидесяти трёх лет от роду.
   Ровно через двести лет после рождения Джона Смита, на свет появился автор этого невесёлого рассказа.
   Я родился в этом мире, прекрасном и светлом, как рождественская сказка...
  
  
  
  
  
  
  

ЭХО

   Жизнь за чертой физической смерти -всего лишь эхо нашей земной жизни.
   По-настоящему счастлив тот, кому в бесконечности сопутствуют мелодичные отзвуки благородных поступков.
   Он шёл быстро, словно куда-то торопясь, но ничего вокруг не видел и не слышал, он бессмысленно переставлял ноги, глядя вниз и не замечая дороги. Дрожащая серая пелена заволакивала глаза, в ушах шипела бесконечная пустота, он воспринимал лишь отдельные резкие звуки, как то: внезапный визг автомобильных тормозов, возмущённые крики горластого шофёра,- но всё это будто выплывало откуда-то из глубин его размякшего сознания, а не извне, ибо внешний мир для него больше не существовал. Всё умерло вместе с ней...
   Когда умирает красота, жизнь теряет смысл, а бессмысленная жизнь это уже даже не существование. Это - тень, оставшаяся без своего предмета; это - облако без капли влаги; это - человек, лишённый сердца; это - всего лишь инерция былого движения, спотыкающееся прерывистое пение, затухающая неясная мелодия.
   Когда смерть настигает любовь, остаётся только ждать последнего часа, поскольку полная и окончательная остановка всего, пока ещё движущегося и существующего, становится лишь делом времени.
   Звуковая зыбь исчезла, и воздух стал тих и неподвижен. Он смутно ощущал, как ноги его то и дело цепляются за торчащие из земли, застывшие в своём монументальном спокойствии корни деревьев; тёрлись, словно ласковые кошки, по щекам колючие еловые лапки; иногда на пути вырастали вдруг из размытого серовато-белёсого киселя толстые стволы вековых сосен.
   Он чувствовал, как мышцы его постепенно сжимаются и высыхают, отмирая и дервенея; сердце судорожно сжимается, отдаваясь болезненными толчками в свинцовой голове, и проваливается на секунду в чёрную бездну, оставляя холодную пустоту в груди, затем вновь с мучительным усилием возвращается для одного лишь удара; пальцы онемели, холод бесчувствия заволок кисти рук и уверенно пополз дальше, к локтям; ноги едва сгибались в коленях, превращаясь в тяжёлые твёрдые протезы, сделанные из того же материала, что и древние корни, присыпанные опавшей хвоей.
   Почему этот мир устроен так, что уходят из жизни самые близкие, единственно любимые? Зачем нужны глаза, если они никогда уже не увидят её нежные алые губы? Какая польза от ушей, не слышащих её звонкого смеха? Что делать рукам, не способным прикоснуться к сияющему шёлку её волос? Зачем вхолостую стучит сердце, не ощущающее ответного биения?
   Зачем жить, если умерла она?.. Она - красота... Она - любовь...

. . . . . . . . .

   Он не знал, долго ли шёл, ибо время остановилось для него навсегда, издав жалкое шипение, как пробитый воздушный шарик выпускает на ветер всё своё содержимое,- там, где ещё совсем недавно качались бронзовым маятником полновесные мгновения, осталось жалкое, постыдное зрелище вывернутой наизнанку пустоты.
   Он почти полностью утратил способность что-либо чувствовать, когда ощутил обжигающий холод, сковавший ступни. Мороз острой молнией пронзил его снизу-вверх, покрыл искристым инеем каждую клетку его тела, сердце провалилось, бесследно исчезнув в заиндевелой полынье забвения, унеся с собою тяжесть и боль.
   Взглянув вниз, он увидел, что стоит в мелком неторопливом ручейке с прозрачной водой и чёрным каменистым дном. Выйдя на другой берег, присел над ручьём и умыл лицо прохладной чистой водой, осмотрелся вокруг.
   Тёмный хвойный лес остался на том берегу, а здесь, где он сидел, сияла сочным изумрудом свежей травы большая светлая поляна, усеянная нежными белыми цветами. Вдоль ручья шли, постепенно расширяясь, густые заросли кустарника, потом осины и дубы вперемежку окаймляли поляну с обеих сторон, а на противоположной стороне красовались стройные берёзы, посаженные ровными рядами,- линии сходились, и он не видел, что было там, за ними, но одно междурядье, как раз напротив него, просматривалось далеко вглубь, и там он мог различить пока лишь смесь зелени листвы, белизны стволов и пробивающихся сквозь густые кроны ярких солнечных лучей. Он знал, что ему нужно идти этой дорогой, и его охватило волнение при мысли о том, что именно ждёт его там, вдали, за искусной берёзовой базиликой, захотелось сейчас же отправиться в путь, но он решил не торопиться, ибо понимал, что теперь спешить ему попросту незачем.
   Странное было ощущение - как будто из тёмного погреба вышел на дневной свет и никак не можешь привыкнуть к яркому свету, хоть и видишь всё в мельчайших подробностях,- так и он не в состоянии был осмыслить сразу всё то, что раньше казалось неясным и запутанным, а теперь, словно озарённое солнцем, вдруг оказалось до удивления простым и понятным. Ему показались смешными недавние его переживания и он только удивлялся, как это он не понимал раньше того, что на поверку оказалось до боли очевидным... Как глупо было думать, что красота может умереть!
   Ведь вся эта живая зелень, окружающая его сейчас, каждую осень желтеет и опадает наземь сухим сором, оставляя голые, безжизненные скелеты деревьев, и кажется, что всё погибло, всё кончено и ничто уже не вернётся вновь. Но это ведь отнюдь не смерть, а всего лишь глубокий, тихий сон, недолгий перерыв, отдых, после которого природа просыпается, и красота воскресает, возвращается, расписывая мир безумными, невиданными красками. Как и красота, любовь бессмертна,- даже под толстым слоем стылого снега она не умирает, и заморозить её не могут никакие морозы и ветра. Она первая пробуждается весной и, вместе с подснежниками пробивая мёртвую броню снега, устремляется к солнечному свету и теплу, призывая к жизни всё вокруг.
   И словно для того, чтобы окончательно убедить в этом самого себя, он произнёс негромко:
   - Красота не умирает.
   - Умирает,- послышался рядом тихий девичий голос. Он резко встал, оглянулся вокруг.
   - Кто здесь?- спросил изумлённо.
   - Здесь,- был печальный ответ.
   Он вглядывался в окружающую его яркую зелень, пытаясь увидеть свою неожиданную собеседницу, но скоро понял, что старания эти бесполезны.
   - Эхо?- спросил он тихо.
   - Эхо,- вздохнула нимфа.
   Он стоял, взволнованный, не зная, что сказать, и слышал отчётливо лёгкое дыхание рядом. Взгляд его упал на спокойную гладь ручья с вензелем упавшего в воду листа, на зелёные ветви деревьев и белые невесомые облака в синем небе, и в нём стало крепнуть, заполняя всё его существо, то чувство уверенности, что посетило его только что - уверенности в том, что ему известно ИСТИНА!
   Переборов волнение, он почти вскричал:
   - Неужели ты не видишь, нимфа, что любовь бессмертна?!
   - Смертна,- печально возразила Эхо.
   - Нет!- в запальчивости воскликнул он.- И Нарцисс не умер!
   - Умер.
   - Это не правда!- возмутился он.
   - Правда,- едва не плача прошептала нимфа.
   Он замолчал, совершенно сбитый с толку, ибо трудно говорить, когда тебя ежесекундно перебивают, даже если твоя собеседница-нимфа. К тому же ему было стыдно за то, что он довёл до слёз бедное создание.
   После недолгого раздумья он заговорил быстро, громко и уверенно:
   - Не грусти напрасно, нимфа, никто ведь не видел его мёртвым.
   - Мёртвым?- переспросила она озадаченно.
   - Никто?- настаивал он.
   - Никто,- согласилась Эхо.
   - Вот именно! На самом деле Нарцисс жив. Он ушёл в чащу и укрылся там. Его мучает раскаяние, он жалеет о том, что так жестоко поступил с тобой, отвергнув твою любовь. Он любит тебя, но сам не смеет выйти к тебе, он ждёт, как ждёт каждый влюблённый. Ты простишь его, вы встретитесь и будете счастливы вдвоём. Верь мне, Эхо, я знаю!..
   Вдруг налетевший порыв тёплого влажного ветра заглушил ответ нимфы, зашуршал листвой, прошёлся мелкой радостной рябью по спящему ручейку - и тот оживился, весело побежал, громко зажурчал по камням,- и Эхо ответила ему счастливым звонким смехом. А ветер в радостном возбуждении кружил по поляне, и молодые деревца и кусты дружно танцевали, размахивая нежными гибкими ветвями, кивая кудрявыми головками, а старые деревья поглядывали свысока на озорную молодежь и укоризненно покачивали одряхлевшими руками. Пёстрые бабочки взлетали с земли, кружились в праздничном хороводе, он отчётливо слышал шаги танцующих маленьких ножек, шелест лёгких одежд. Вот сорванный ветром зелёный лист коснулся его щеки - и он ощутил тёплый поцелуй бархатных губ.
   Вдохнув полной грудью сладкий, ароматный воздух, громко, что было силы крикнул в небо:
   - Любовь бессмертна!- и прислушался...
   Ветер с удвоенным рвением закружил весёлый пёстрый хоровод; с чистым, звонким девичьим смехом спорил радостный разноголосый птичий хор, слетевшийся сюда, наверно, со всего светлого леса.
   Он улыбнулся чуть рассеянно, сказал негромко, но уверенно:
   - Красота не умирает,- и не спеша пошёл через поляну к своей берёзовой дороге.
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  

ПРИРОЖДЕННЫЕ ОБМАНЩИЦЫ

  
   Мачеха, возясь у горящей русской печи, по обыкновению своему пробурчала что-то себе под нос, помянув недобрым словом хулиганов с пьяницами, но Стёпа, привыкший к её старческому ворчанию, пропустил мимо ушей это неласковое замечание, вышел на порог, зажмурившись с непривычки от ослепляющей белизны свежего снега, накрывшего всё вокруг лёгким пышным одеялом, искристо отражающим яркое сияние полуденного солнца. Стёпа с наслаждением вдохнул чистый морозный воздух, резко выдохнул белое облачко пара и пошёл, улыбаясь своим мыслям, по выметенной узкой дорожке; зябко скрипнула лёгкая деревянная калитка, мягко хлопнула за спиной, и Стёпа оказался на пустынной пригородной улице, по-прежнему жмурясь от ослепительно сияющего снежного ковра. Этот праздничный день был действительно замечательным, и у переходившего улицу рыжего соседского кота вид был сытый и довольный.
   - Здорово, Тиша!- громко приветствовал его Стёпа. Кот на ходу медленно повернул голову, взглянул на парня, прищурившись, но ничего не ответил и прошествовал с ленцой дальше своей кошачьей дорогой.
   У перекрёстка, возле моста через речушку с красивым и нежным именем Бася трое мальчишек лепили снежную бабу. Снег был рыхлый и сыпучий, работа у юных скульпторов не ладилась , но более всего их раздражала другая особа женского пола - маленькая девочка с большой морковкой, которую она держала как нечто особо ценное очень бережно двумя ручками в белых пушистых варежках, и своими неловкими попытками включиться в общую творческую работу только мешала, нарушая и без того далеко не идеальный производственный процесс. Из собственного опыта зная, как мешают работе некстати говорящие под руку, Стёпа молча прошёл мимо увлечённых ваянием детей и, выйдя на широкую улицу, бодро зашагал по обочине прочь из города.
   Он снисходительно усмехнулся, вспомнив слова мачехи. Ну в самом деле, какой же он хулиган?! Бывает, конечно, подерётся на дискотеке, так это ведь обычное дело, должны же молодые здоровые парни время от времени разминать мышцы и кости - свои и чужие. Случается, что иногда и выпьет с друзьями, ведь трезвый человек на танцах выглядит похуже белой вороны и только портит своим присутствием настроение окружающих - нормальных, приличных людей.
   А сегодня Стёпа собрался в гости к старому своему приятелю, живущему в Могилёве с семьёй, и в его руке шелестит и потрескивает на морозе новенький чёрный полиэтиленовый пакет с большой коробкой шоколадных конфет; естественно, не обойдётся без застолья, так ведь на то и праздники даны, чтобы встретиться с друзьями, посидеть, выпить, поговорить... И это вовсе не повод называть его, Стёпу, пьяницей.
   Сзади донеслось приближающееся рычание МАЗа. Стёпе с детства привил любовь к автомобилям ныне покойный отец, всю жизнь "крутивший баранку", а теперь он сам работает в той же организации автослесарем и по праву считается непревзойдённым асом в своём деле, узнавая машины по "голосу" и на слух определяя неисправности в работающем двигателе. Стёпа первоклассный водитель и мечтает, естественно, работать за рулём, а не копаться, по локти в мазуте, в холодных железяках, однако его директор, Андрей Олегович, человек умный и предприимчивый, всю власть свою и авторитет употребил для того, чтобы воспротивиться этому, и на полную катушку использует Стёпин талант, выделив в полное его распоряжение два просторных гаража, оборудованных всем необходимым для ремонта, чтоб занимался он не только машинами их предприятия, но и посторонними автомобилями, в основном - пригнанными с Запада подержанными иномарками. Впрочем, Стёпа не в обиде на Олеговича, ведь скучать ему не приходится, работы у него с избытком, к нему даже выстроилась очередь из "железных коней", жаждущих профессионального и заботливого капремонта, соответственно и получает Стёпа больше, чем десять шоферов, вместе взятых. А всё-таки тоскуют его руки по баранке, потому и копит он деньги на собственную машину...
   Водитель МАЗа, поравнявшись со Стёпой, сбавил скорость, пожал плечами, словно извиняясь, и махнул рукой направо - дескать, еду на заправку. Стёпа понимающе кивнул, и тяжёлый грузовик, натужно рыча, помчался вперёд, выстеливая за торчащей вверх выхлопной трубой белую извилистую змейку.
   Стёпа всегда считал ниже своего достоинства останавливаться на обочине, высматривать попутку, "голосовать", он просто шёл невозмутимо по самому краю асфальта, даже не оглядываясь на догоняющие его машины,- такое поведение опасно для любого пешехода, но только не для Стёпы, которого в этом городе, как говорится, каждая собака знает, не говоря уже о водителях - будь то профессионалы или любители,- и не дай бог кому-либо проехать безразлично мимо, проигнорировав такого знатного путника! Подобное поведение становилось опасным уже для самого шофёра...
   Уже выходя из города, Стёпа услышал отдалённый звук "Запорожца" (он тарахтит, как мини-трактор). В полуобороте взглянув на него, Стёпа увидел забитый до отказа салон маленького трудяги, а сидящий за рулём отец семейства виновато развёл руками, выпустив на мгновение руль, и парень ответил ему приветственным взмахом руки.
   Он миновал мост через вторую речку, с не менее поэтичным названием - Проня,- с улыбкой глядя вслед медленно удаляющейся жёлтой малютке. Нет, его машина, конечно, будет не такой слабенькой и тесной, а просторной, уютной и мощной. Он скопил уже достаточно денег, чтобы купить более-менее приличное авто, но ему не нужно более-менее, он будет ездить только на самой лучшей, самой красивой, самой быстрой машине... Стёпа присматривался к различным маркам, приценивался, но пока не нашёл подходящую и не торопился с выбором, рассчитывая поднакопить ещё немного и купить такую, на какой не стыдно будет проехать по городу,-пусть это будет даже подержанная, хоть бы и аварийная машина,-уж Стёпа сумеет сделать из неё конфетку!
   Размечтавшись, Стёпа представил, что вот он едет за рулём своей шикарной иномарки по этой самой дороге, включив на полную громкость магнитолу последней модели, настроенную на любимую волну. Он даже стал напевать первый пришедший ему на ум несложный мотив...
   И вдруг отдалённый и едва различимый звук вернул его к действительности и заставил обернуться,- так останавливается, оглядываясь назад, человек, услышавший в беспокойной многоголосой городской толчее окликнувший его знакомый голос,- и увидел Стёпа выезжающую вслед за ним из города белую директорскую "Волгу", чей "голос", прозвучавший так неожиданно, и заставил его оглянуться против желания.
   - Вот чёрт, а!- мысленно выругался Стёпа, вновь резко развернувшись и медленно, словно крадучись, ступая в прежнем направлении.
   Ему ужасно не хотелось встречаться с шефом, тем более в такой ситуации. Дело в том, что в прошлые выходные он от души подебоширил на дискотеке в районном Доме культуры и был доставлен за это в милицейское отделение, где учинил совсем уж форменный разгром... В общем, получилось очень некрасиво и неприятно, и Андрею Олеговичу, приехавшему на следующее утро вызволять из "египетского плена" своего непутёвого, но незаменимого работника, довелось выслушать немало обидных слов, пришлось унижать себя просьбами и даже заплатить немалый штраф из своего кармана,- в конче концов он добился своего, но уехал на своей машине один, заставив Стёпу идти с больной головой на работу через пол-города. С тех пор директор демонстративно игнорировал его, не разговаривал и даже не здоровался, словно не замечая, и это было обиднее всего. Впрочем, Стёпа особо-то не переживал по этому поводу, имея очень хорошую и полезную привычку относиться ко всему спокойно и с юмором и памятуя к тому же, что Олегович - человек отходчивый и незлопамятный. Как бы там ни было, Стёпа избегал встреч с директором и даже на территории автобазы старался обойти его стороной, чтоб не видеть лишний раз его кислую физиономию,- и угораздило ж его теперь оказаться в таком неловком, унизительном положении!
   Директорская "Волга", проехав мост, стала довольно резко набирать скорость, догоняя Стёпу, и он, сделав вид, будто не замечает её, хотел теперь только одного - чтоб и Олегович притворился, что не узнал своего подчинённого, и проехал бы мимо,- Степе стало не по себе, когда он представил, что следующие полтора часа может провести в одной машине с молчащим и надувшимся, словно от зубной боли, начальником... А потом ещё и обязан ему будешь за то, что он подвёз тебя,- тоже мне, велика услуга!.. Стёпа даже ссутулился слегка - так он хотел остаться неузнанным,- и с душевным трепетом прислушивался к звуку приближающейся машины.
   - Кажется, пронесло,- подумал он, спиной ощутив неприязненный взгляд директора и услышав, как двигатель резко напрягся, устремляя машину вперёд,- Останавливаться он не собирается.
   Только успел он так подумать, как "Волга" внезапно и как-то даже раздражённо сбросила газ, резко затормозила и остановилась рядом с ним. Стёпа тоже остановился, глядя вниз и готовый провалиться сквозь землю, глубоко вздохнул и уныло подошёл к ней, даже не взглянув на непрозрачные тонированные стёкла. Олегович, нагнувшись, толкнул правую переднюю дверь и воскликнул раздражённо:
   - Да садись уже!
   Стёпа почёл за лучшее изобразить полнейшую невозмутимость и непринуждённость, с видом безразличным, словно делая одолжение, втиснулся в тесноватый для него салон - и увидел сидящих на заднем сиденье Галину Ивановну, супругу Олеговича, и восьмилетнего их сына Мишу. Теперь ему понятно стало такое странное и непоследовательное поведение директорской машины. Стёпа поздоровался с женщиной, мальчику подал руку, которую тот и пожал с видом человека взрослого и самостоятельного, знающего себе цену, и вальяжно развалился на широком сиденье, бросив пакет и шапку на панель и не спеша, по-барски расстёгивая куртку.
   Он едва сдержал улыбку, думая о Галине Ивановне. Она лет на десять моложе мужа, то есть примерно лет тридцати пяти, и выглядит, особенно рядом со слегка полноватым Олеговичем, тихой, скромной девушкой, белокурой и стройной, с открытым, искренним и даже каким-то пугливым выражением больших зелёных глаз. Под стать взгляду и её манеры, обращение с людьми - вежливое, предупредительное, напряжённо-осторожное, как будто она вечно боится уязвить или обидеть кого-нибудь; при встрече она всегда старается поздороваться первой, вызывая невольную улыбку хрупкостью своей и невесомостью. Работая бухгалтером в соседнем предприятии, через дорогу, она частый гость у них и пользуется всеобщим уважением и любовью, тем более что, как давно замечено, в её присутствии обычно вспыльчивый и раздражительный Олегович не может сердиться и, даже будучи взбешён и разъярён, мгновенно успокаивается, хоть бы мельком взглянув в зелёные глаза супруги. А потому все мужики в их базе стараются подгадать свой визит к директору, по любому вопросу, к приходу Галины Ивановны.
   Стёпа распахнул куртку и потянулся по-хозяйски, нагло, с вызовом зевнул.
   - Тебе куда?- пробурчал Олегович, едва сдерживая вскипавший в нём гнев, что ясно отражалось на его раскрасневшемся лице, и нетерпеливо придавил педаль акселератора.
   Стёпа, откинувшись вальяжно на высокую спинку сиденья, махнул перчатками вперёд, словно барин, командующий кучеру:
   - В город!
   Сейчас он больше всего хотел избавиться от компании насупившегося директора и решил довести легко раздражимого шефа до белого каления, чтоб он не выдержал - и выбросил нахального попутчика из машины, выполнив тем самым заветное его желание.
   - По-твоему, Горки - не город?!- угрожающе прорычал Олегович, большой патриот своей малой родины.
   Стёпу его грозный тон ничуть не смутил, а только ещё больше раззадорил.
   - Да ну,- снисходительно хмыкнул он.- Какой же это город?! Могилёв - и то, можно сказать, большая деревня. Минск ещё туда-сюда... да и то смотря с чем сравнивать.
   - И с чем же ты сравниваешь?- сквозь зубы вопросил Олегович.
   - Ну,- Стёпа мечтательно взглянул в потолок,- например, с Лондоном... или с Парижем...
   - Когда это ты успел побывать там, чтобы сравнивать?..- всё более распалялся шеф.
   Пока Стёпа думал, как бы острее и резче ответить на этот откровенный выпад, Галина Ивановна, сидевшая с левой стороны, но ближе к середине заднего сиденья, чуть наклонилась вперёд и спросила тихим, мягким голосом:
   - У тебя есть родственники в Могилёве?
   - О нет,- в полуобороте с бесшабашной весёлостью ответил Стёпа.- Родственников у меня нету нигде... Я еду в гости к другу, Игорю, мы вместе в армии служили.
   - А где ты служил?- спросил Миша и уточнил:- В каких войсках?
   - В Вэ-Дэ-Вэ!- с расстановкой гордо выговорил парень.
   - Ух ты!- восхитился мальчик.- И прыгал с парашютом?
   - Сорок раз.
   - Нормально!- оценил его геройство Миша и тут же задал следующий детский вопрос:- А единоборства знаешь?
   - А как же,- ответил Стёпа обыденно и произнёс, словно заученный девиз:- Тренировки - все два года!
   - Научат хулиганов драться,- вмешался Олегович в их беседу,-потом собирай разбитые горшки за ними!..
   А его супруга сделала чисто женский вывод:
   - Жениться тебе нужно, Стёпа.
   Слова эти задели парня за живое, он порывисто повернулся на своём сиденье и произнёс искренне и откровенно, глядя женщине в глаза:
   - Знаете, Галина Ивановна! Да я женился б хоть завтра, хоть сегодня, если бы встретил такую женщину, как вы... или хотя бы похожую на вас. Вот если бы у вас была сестра, я б не раздумывал ни секунды...
   Галина Ивановна ответила на Стёпину пылкую речь смущённой улыбкой, а Олеговича даже передёрнуло всего от одной мысли о том, что этот сидящий рядом дебошир мог бы стать его свояком,- но тут же он смягчился, оценив такой откровенный комплимент его жене, оказавшийся одновременно и похвалой её мужу, то есть ему.
   - Вот молодёжь пошла!- проворчал он, негодующе хмыкнув, но уже без прежней злости.- Всё вам готовое подавай... Он "не встретил", а вот "если бы встретил"... Думаешь, это так просто: взял-и встретил?! Хорошую женщину нужно искать, за неё нужно бороться! Или ты думаешь, что можешь встретить её на ваших пьяных танцульках?! Ну что ж, надейся - авось и повезёт,- усмехнулся снисходительно Олегович и спросил серьёзно:- Хочешь узнать, как я нашёл свою Галину?
   - Угу,- кивнул Стёпа.
   - Ладно,- Олегович вполне успокоился и распорядился так:-Мы тоже едем в гости к друзьям, и ты поедешь с нами, там-то я и расскажу тебе - при свидетелях - свою историю... И не возражай! Отметишь праздник по-человечески, переночуешь спокойно, а завтра-вместе домой... И милиция могилёвская мне спасибо скажет.
   Парень молча кивнул, а Олегович, сказавший своё веское слово, сделал погромче звук приёмника и целиком и полностью сосредоточился на дороге, демонстративно игнорируя пассажиров, что вполне устроило Стёпу, которого ничто уже не раздражало, к нему вернулось праздничное настроение, и он благодушествовал, развалясь на мягком удобном сиденье и глядя вперёд на дорогу, временами невольно, в силу профессиональной привычки прислушиваясь к работе двигателя, чей ровный, надёжный гул доставлял ему , специалисту, истинное удовольствие, убаюкивал и навевал дрёму. Подумалось вдруг, что не очень-то удобно ехать вот так, без приглашения, на праздник к незнакомым людям, но Стёпа тут же отбросил прочь всякие сомнения.
   - Если что,- подумал он,- пусть Олегович выкручивается, это он меня пригласил.- Хорошо, что Игорю не позвонил,- вспомнил он о друге,- а то ждал бы меня... Съезжу к нему как-нибудь в другой раз.
   Стёпа уже начинал подрёмывать под усыпляющую негромкую музыку, когда услышал тихий голос Галины Ивановны:
   - Ты с мачехой живёшь?
   - Да,- поспешно ответил он, разворачиваясь на сиденье.
   - У неё есть ещё дети?
   - Есть,- кивнул Стёпа, устроился поудобнее, закинув руку за спинку, и стал подробно рассказывать о двух своих сводных братьях, которые намного старше его, давно уже обзавелись семьями и, хоть живут вдали от дома, не забывают о матери и не ленятся периодически навещать её, а его считают родным братом и относятся к нему лучше даже, чем друг к другу...
   Он смотрел в зелёные лучистые глаза и незаметно для себя погружался в подобное гипнозу полусонное состояние необычайной лёгкости и раскованности. Галина Ивановна спрашивала о его жизни с искренним любопытством, но в то же время как-то мягко и ненавязчиво, так что трудно сказать, кому было интереснее - ей выслушивать Стёпину исповедь или ему рассказывать о своей жизни, вспоминая с улыбкой даже о самых печальных событиях. Стёпа даже не заметил, как пролетел этот час пути, за который он безо всякого к тому принуждения открыл душу практически незнакомому человеку, изложив в мельчайших подробностях историю своей жизни,откровенно и честно, как на исповеди перед священником. И перед проницательной и умной женщиной предстал совсем другой Стёпа,- не тот, кого ошибочно считают дебоширом и пьяницей, кого даже отпетое хулиганьё обходит стороной и прозвало за крутой нрав Разиным,- нет, рядом с ней сидел сейчас скромный и застенчивый молодой человек, не помнящий матери и рано лишившийся отца, комплексующий из-за своего сиротства, страдающий от одиночества и пытающийся за показной бравадой и напускной бесшабашностью скрыть свою уязвимость, чтоб не дай бог не показаться кому-нибудь смешным, И с ней он разоткровенничался во многом потому, что стосковался по душевному человеческому обще-нию, не имея в жизни человека, с которым можно было бы поговорить откровенно и доверительно.
   Андрей Олегович въехал в пригородный посёлок, попетлял по неровным деревенским улочкам и стал маневрировать в узком переулке, загоняя свою "Волгу" в предусмотрительно открытые железные ворота. Тут Стёпа прервал исповедь и развернулся на сиденье, обозревая в чистом лобовом стекле широкий забетонированный двор, аккуратный двухэтажный дом, облицованный силикатным кирпичом и
  
   крытый тёмно-коричневой металлочерепицей. Справа, напротив коттеджа, - такой же белокирпичный гараж, за ним бревенчатый сарай и баня с высокой трубой, увенчанной чёрным "зонтиком"; в промежутке между строениями виднелся покрытый снегом огород с голым металлическим каркасом парника и посаженными вдоль деревянного забора плодовыми деревцами и кустами. У Стёпы было такое ощущение, словно он только что проснулся, сбросив туманящее ум оцепенение, и теперь весь разговор его с Галиной Ивановной представлялся ему неясно, как сквозь белую непроницаемую пелену, местами проясняющуюся и переходящую в светлую рваную дымку. Он чувствовал необъяснимую лёгкость и такой душевный подъём, что не смог удержаться от широкой и совершенно глупой улыбки, всё вокруг казалось ему каким-то нереальным, сказочным и необычайно красивым, как в цветном сне.
   Олегович заехал наконец во двор и заглушил двигатель, а из дома уже спешили им навстречу хозяева: полноватый и степенный отец семейства, отмеченный самой благородной лысиной, его жена-среднего роста брюнетка с роскошной длинной косой, обворожительной улыбкой и совсем чут-чуть, что называется, склонная к полноте; впереди родителей семенили, балуясь и дурачась, два брата-близнеца, ровесники Миши. Выйдя из машины, Стёпа, не вполне ещё сбросивший гипнотическое наваждение, был совершенно ошеломлён, оказавшись в самом центре оживлённой дружеской суеты. Ему, конечно, доводилось и раньше бывать в гостях у мало- или вовсе незнакомых людей, и всегда он чувствовал себя ужасно неловко, хоть и скрывал это вполне удачно; иногда ему казалось, что хозяева игнорируют его, и он бывал оскорблён таким невниманием, но ещё хуже было, когда его чрезмерно опекали - в этом он усматривал унижающие его сочувствие и жалость; а кроме того, у него часто бывало такое ощущение, будто разговаривают на другом языке, поскольку он никак не их, говорящих об известных только им вещах и людях коротко и с недомолвками.
   Теперь же было всё иначе. Стёпа будто окунулся в свою стихию, оказавшись в компании людей добрых и весёлых, обращавшихся с ним как с родным, просто и непосредственно,- и он ощутил такое незнакомое и непривычное, но необычайно тёплое и приятное чувство семьи. Олегович представил его хозяевам - Михаилу Николаевичу и Людмиле Владимировне, а мальчишки, успевшие уже под руководством Миши составить план захвата, подлетели, словно стайка воробьев, к ошеломлённому Стёпе, близнецы схватили его за руки и повлекли вперёд, к дому, а Миша толкал его обеими руками в спину,- при этом юные пираты совершенно сбили с толку и морально подавили свою жертву, крича наперебой о чём-то совершенно непонятном; Стёпа выхватил из бурного потока "воробьиных" восклицаний только два слова -"железная дорога" - и удивился, при чём тут чугунка, если они тащат его в дом... И не избежать бы доблестному бывшему десантнику унизительнейшего плена и тяжелейшего рабства, если б не своевременное вмешательство взрослых, которые решительно отняли у начинающих рабовладельцев законную добычу, чем привели их в полнейшее уныние; некоторой более-менее приемлемой компенсацией, этаким утешительным вергельдом послужила для них большая коробка шоколадных конфет, которою Стёпа откупился от юных разбойников.
   Хозяева провели гостей в дом, где они разделись в просторной прихожей, после чего мальчишки исчезли неизвестно куда, женщины удалились на кухню, а мужчины поднялись на второй этаж, в кабинет Михаила Николаевича, превращённый в настоящее автомобильное царство, с плакатами, моделями, чертежами самых разных машин, с редкими книгами и толстыми подшивками тематических журналов, где хозяину, инженеру-конструктору, было о чём поговорить с коллегами-автомобилистами. Стёпа, мастер своего дела, чувствовал себя в этом роскошном "царстве" как рыба в воде, вернее - как кит в океане,- старшие и более опытные собеседники выслушивали его со всем вниманием, признавая даже некоторое его превосходство, особенно в практической части. Однако увлечённейший мужской разговор был вскоре прерван Людмилой Владимировной, пригласившей их обедать.
   Хозяйка усадила Стёпу, уже вполне освоившегося, несмотря на молодость, в этой дружной и весёлой компании, между собой и Галиной Ивановной, и обе женщины с чисто материнскими заботой и усердием ухаживали за парнем, иногда выходя в соседнюю комнату, где накрыт был - также праздничный - сладкий стол для неудавшихся рабовладельцев, которые, похоже, уже забыли о своей давешней неудаче и вовсю развлекались, оглашая дом задорными криками и звонким смехом. После двух рюмок водки Стёпа чувствовал себя так, словно всю жизнь прожил с сидящими с ним за одним столом людьми.
   Олегович налил шампанское в два высоких хрустальных фужера и, пока Николаевич наполнял "минской" три простые гранёные стопки, начал так свою речь, обращаясь в основном к Степану:
   - Я уже говорил сегодня, что терпеть не могу мужиков, которые жалуются, что, мол, не могут встретить настоящую женщину. И дело в том - о чём я тоже упомянул,- что недостаточно просто сидеть, опустив руки и надеясь на чудесную судьбоносную встречу, ждать, когда твоя мечта сама придёт к тебе. Женщину нужно искать, за неё нужно бороться! В этом деле всё зависит от нас, мужчин. Один раз женщина попыталась проявить инициативу -"она звалась Татьяной"-и ничего хорошего из этого не вышло... Я обещал тебе рассказать о том, как я нашёл свою жену, так слушай!.. Много времени не займу, буду краток,- пообещал он женщинам и продолжил:- Я женился сравнительно поздно, гораздо позже, чем большинство моих ровесников, и друзья мои посмеивались надо мной, иронизируя по поводу того, что я, дескать, слишком уж разборчив в выборе невесты и витаю где-то в облаках, мечтая о настоящей принцессе - никак не меньше... Да, конечно, во все времена немало девушек, вполне пригодных на роль жены. Но в том-то и дело, что мне нужна была особенная, а её не так-то просто найти, уж во всяком случае в кабаке или на танцплощадке такую не встретишь! Понимая, что необычную девушку нужно искать необычным же способом, я написал объявление, в котором не было ни слова правды, а звучало оно примерно так: "Молодой человек познакомится для создания семьи с красивой умной девушкой без в/п. О себе: 50x150x150, образование начальное, судимости погашены, вредных привычек нет (недавно закодировался), временно безработный, жилья не имею, прописки - тоже, потому как паспорт потерял..."- и дальше в том же духе. Если хочешь прочитать его полностью - оно хранится у меня дома... да и у Владимировны, наверное, есть,- Олегович вопросительно взглянул на женщину, и она утвердительно кивнула в ответ.- Так вот, я обошёл с этим объявлением все местные газеты, службы знакомств - и всё бесполезно, там смотрели на меня как на умалишённого, многозначительно перемигивались, едва сдерживая идиотский смех. Но неудачи и насмешки не остановили меня, не заставили отступить, я упрямо шёл вперёд, потому что знал: цель моя стоит любых трудов, любых затрат, любых усилий... ведь цель эта в конечном счёте и есть счастье!
   И наконец в одной газете меня встретила сидевшая на приёме объявлений симпатичная, вежливая, милая девушка... Тогда Люда ещё не была редактором, как сейчас,- вставил Олегович, зглянув на Людмилу Владимировну.- Она не хихикала и не издевалась надо мной, а внимательно выслушала и приняла без лишних слов моё объявление - и я увидел его напечатанным в первом же номере той газеты. А ещё спустя неделю я получил письмо от Гали - так мы познакомились, а вскоре и поженились. Я был бесконечно благодарен Людмиле, познакомил её с моей супругой, а позже - и с моим лучшим другом-Мишей,- кивнул Олегович на Николаевича и продолжил:- Я не последовал примеру моих приятелей, которые женились буквально на первой встречной, как будто их кто-то в ЗАГС на буксире тащил, и на моей свадьбе многие из них присутствовали уже в ранге "разводных".
   - Это не значит,- вновь обратился он непосредственно к Стёпе,-что ты должен действовать так же, как я, у каждого из нас свой путь, и нужно идти своей дорогой, не ровняясь на других. Но если ты действительно хочешь найти хорошую жену, не ленись - ищи ее! Потому что (повторюсь ещё раз) в этом деле всё зависит только от нас, мужчин!.. Итак,- провозгласил Олегович, вставая с рюмкой в руке,- предлагаю тост: за прекрасных, умных, милых дам... присутствующих здесь!
   Стёпа был потрясён услышанной историей и некоторое время сидел в задумчивости, молча закусывая, потом обратился к супруге шефа с волновавшим его вопросом:
   - Но как вы решились, Галина Ивановна, откликнуться на такое необычное, сумасбродное объявление?
   Думая о своём, он не обратил внимания на то, что женщина покраснела и потупилась, слушая рассказ мужа, и ответила она коротко и неохотно:
   - Я сразу поняла, что всё это неправда... в объявлении.
   - Вы - смелая женщина!- восхитился Стёпа.- Редко кто осмелится ответить на такое сумасшедшее предложение.
   Вскоре мужчины решили сделать перерыв в трапезе и вышли во двор,а женщины, наведя порядок на столе и перемыв посуду, уединились в зале на втором этаже. Людмила Владимировна принесла из спальни хранящийся в самом дальнем потайном углу платяного шкафа небольшой аккуратный фотоальбом, и две женщины, поудобнее устроившись на широком и мягком диване, стали перелистывать плотные картонные листы, где запечатлен был на фотографиях школьный путь одного класса - от первого до десятого,- и на всех групповых снимках две девочки всегда стояли рядом, две подруги: одна худощавая и востроносая, с короткими светлыми волосами, а вторая - чуть полноватая, улыбчивая, с роскошной чёрной косой...
   - Знаешь, всегда смеюсь, глядя на Колю,- говорила Людмила Владимировна, указывая на снимке лопоухого веснушчатого мальчугана.- Какой он смешной был... А теперь важный такой, представительный!
   - И всё равно - смешной,- прыснула Галина Ивановна, и женщины дружно рассмеялись, как бывало не раз ещё тогда, в детстве.
   Понемногу успокаиваясь и вытирая слёзы, перелистнули страницу.
   - А вот Паша всегда был такой серьёзный,- Людмила Владимировна ткнула ногтем в высокого мальчика с не по-детски строгим лицом.-Я его даже немного побаивалась... Он ведь, когда приезжал к родителям в прошлый раз, нас с Мишей в гости пригласил.(Да я тебе рассказывала, когда звонила.) Такой красавец стал! Особенно в форме... Он где-то под Мурманском служит, на подводной лодке. Представляешь, такой молодой, а уже полковник!.. Или как это у них, на флоте?-задумалась она и выговорила не без труда:- Капитан первого ранга... Без пяти минут адмирал! А жена - умница, мы с ней весь вечер проговорили... И две девочки - симпатяжки такие!
   Галина Ивановна вдруг глубоко и грустно вздохнула и пригорюнилась, глядя на маленькую карточку, где рядом с двумя подругами стояла щупленькая рыжая девчушка.
   - Недавно встретила Лену,- произнесла она тихо.- В Минске, на вокзале, мельком... Я с Андреем была.
   - Ну и как она?- поинтересовалась Людмила Владимировна.
   - Она-то в порядке,- Галина Ивановна снова вздохнула.- Мы с ней о том-о сём поговорили... торопились очень. Она спросила о тебе, я ответила что-то невнятное, что первое на ум пришло, а потом пришлось врать мужу, что это она спрашивала не о тебе, а о какой-то однофамилице твоей... Кажется, поверил.
   Людмила Владимировна громко, по-детски рассмеялась, а её подруга в очередной раз вздохнула.
   - Ну и что ты киснешь, скажи пожалуйста?- строго спросила Людмила Владимировна.
   - Знаешь, Люда,- тихо промолвила Галина Ивановна, снова вздохнув и шмыгнув носом,- я очень боюсь... В этот раз, кажется, всё обошлось, но что будет в следующий?.. Мы ведь не сможем всю жизнь обманывать своих мужей, когда-нибудь они узнают правду. Не лучше ли всё рассказать им сейчас - и не переживать, не волноваться больше, ведь хуже будет, если они узнают об этом не от нас.
   - Глупенькая ты моя,- Людмила Владимировна ласково погладила подругу по голове, как маленького ребёнка.- Ну с чего ты взяла, что мы их обманываем? Мы просто не всё им говорим, так на то мы и женщины, чтобы иметь свои маленькие тайны. А если иногда и скажем что-то не совсем правдивое, так это ведь такая мелочь, о которой и вспоминать-то неудобно! Все мужчины в глубине души хотят быть обманутыми, они ж как дети малые, не могут жить без этого, словно без любимой игрушки. Скажи мужчине правду - и ты лишишь его смысла существования. У мужчины лишь одна опора в жизни - женщина. А женщина и обман неразделимы, все дочери Евы обманывают своих мужчин. Это бесспорная истина! Вопрос лишь в том, как они это делают и с какой целью.
   Если женщина использует обман в неблаговидных, стыдных целях, это очень плохо и бессовестно, ведь неприлично и позорно пользоваться данной нам от природы властью над бедными, слабыми мужчинами в своих неприглядных, корыстных целях. И такие недобросовестные женщины встречаются нередко: они унижают мужа, оскорбляют его прилюдно, превращая в настоящую половую тряпку, и думают, что таким образом возвышают себя; у некоторых это превращается в настоящую манию, они буквально втаптывают мужа в грязь, ломают его жизнь и карьеру, а потом плачутся: вот какая я бедная, живу с этим ничтожеством, кто б меня пожалел,- и оправдывают этим свое распутство.
   Умная женщина никогда не станет вредить своему мужчине. Да, мы тоже обманываем мужей, но употребляем эту ложь им же во благо. Ну посуди сама, куда б они делись без нас и наших маленьких, безо-обидных неправд? Это настоящее искусство, в котором нет и не может быть совершенства, а верх мастерства - добиться того, чтобы мужчина угадывал малейшее твоё желание и сломя голову бросался исполнять его, гордясь тем, что он, дескать, такой умный и галантный, и не догадываясь, что в самом-то деле он всего лишь игрушка в наших умелых руках и делает только то, что мы ему прикажем, к чему так деликатно и незаметно подведём... Но мы ведь не говорим ему об этом, мы скрываем правду, а иногда и просто лжём - и он доволен, горд собой и счастлив. А рядом со счастливым мужчиной хорошо и нам. Кстати, Катя, Пашина жена,- большая умница и наша единомышленница... Знала я одну дуру, которая до того затравила своего мужа, что он безнадёжно застрял в капитанском звании и в конце концов спился, хоть был толковейший офицер. Никак не пойму, какая была ей польза от этого? Совсем другое дело - Вера! На неё посмотришь, так сначала кажется,что она на положении безропотной служанки у него, так она к нему внимательна, буквально в рот заглядывает, когда он говорит, пушинки с него сдувает. Но это всё поверхностно и обманчиво. Стоило мне присмотреться лучше к их жизни, поговорить немного с ней - и я поняла, что всё как раз наоборот, он как котёнок у неё в руках и ради неё в лепёшку расшибётся, ей-богу, не преувеличиваю... Вот видишь, как бывает: совсем немного внимания, любви и терпения - и ты уже жена полковника, без пяти минут адмиральша... Да что это я тебе объясняю всё это?!- вдруг возмутилась Людмила Владимировна.- Можно подумать, что ты сама не знаешь этого...
   - Да,- виновато улыбнулась Галина Ивановна.- Конечно, знаю. Но понимаешь, Люда, когда приходится иной раз выкручиваться, лгать, а потом переживаешь из-за этого, появляются сомнения, беспокойство, неуверенность... Но стоит мне послушать тебя, как все нехорошие мысли вмиг улетучиваются... (Людмила Владимировна нежно обняла подругу.) Но ты "твёрдо уверена , что мы правильно делаем, скрывая от мужей наше давнее знакомство? Не лучше ли нам сознаться самим в этой невинной лжи?
   Людмила Владимировна отстранилась, держа подругу за плечи и строго глядя ей в глаза.
   - Ни в коем случае не делай этого!- сказала она, встряхнув Галину Ивановну, и, смягчившись, пояснила, опустив руки:- И чего ты так боишься? Ну представь, что мужья узнают об этом сами -и что? Да ничего особенного, пустяки какие, и говорить об этом не желаем!.. А если по глупости своей станут приставать к нам с упрёками, мы им такое устроим, что они приползут на коленях, вымаливая прощение... и, будучи помилованы, станут прыгать до потолка от счастья, тем более гордясь собой, что они смогли "раскусить" нашу хитрость.
   А теперь подумай, что будет, если ты сама возьмёшь и признаешься Андрею в этом маленьком грехе. Каково ему будет узнать, что его, как маленького ребёнка, дурачили всё время, а он так и не смог догадаться, и ему сказала об этом, пожалев бедняжку, жена... Он будет унижен до крайности и обижен до смерти, и ты останешься виноватой на всю оставшуюся жизнь. А потом он обязательно задумается, не было ли какого-нибудь другого обмана с твоей стороны, которого он также не заметил... Бр-р, Ужас! - воскликнула Людмила Владимировна, зябко передёрнув плечами.
   Галина Ивановна, широко и благодарно улыбнувшись, со слезами на глазах обняла подругу, и тут раздался негромкий стук в дверь.
   -Да-да!- откликнулась Людмила Владимировна, пряча альбом под подушку и принимая непринуждённую позу.- Входи, Стёпа.
   Дверь медленно приоткрылась, и в неё осторожно протиснулся Степан, растерянный и смущённый.
   - Проходи, посиди с нами,- предложила хозяйка, перекладывая подушки на диване.
   - Нет-нет!- даже испугался парень.- Я только на минутку.
   Он остановился сразу за порогом у открытой двери и взволнованно начал явно заученную фразу:
   - Людмила Владимировна, я хочу попросить вас...- Женщина резко вскинула руку, заставляя Стёпу замолчать.
   - Знаю, знаю,- сказала повелительно.- В следующем же номере нашей газеты будет твоё такое же объявление... Только не забудь оставить свои координаты.
   Стёпа весь просиял и, сбивчиво благодаря и обещая сделать всё как надо, повернулся к выходу, сделал шаг за порог, но вдруг развернулся и произнёс с видом серьёзным и сосредоточенным: - Только укажите, пожалуйста, мой настоящий рост - метр восемьдесят пять... Вдруг какая-нибудь высокая девушка захочет познакомиться со мной.
   - Да, конечно,- согласилась женщина, и Стёпа удалился, довольный собой.
   - У тебя есть на примете хорошая девочка?- спросила Людмила Владимировна, вновь раскрывая альбом.
   - Есть!- энергично кивнула Галина Ивановна.- И не хорошая, а просто замечательная!
  
  
  
  
  
  
  

СВЕТОПРЕСТАВЛЕНИЕ

   По всей планете на бетонных стартовых площадках гигантских космопортов выстроились ровными рядами готовые в дальний путь мощные звездолёты, и в них находилась сейчас вся - от мала до велика - раса карминитов. Великая цивилизация покидала родную планету...
   В просторной кают-компании головного корабля, отведённой для собраний Высшего Совета, за длинным лакированным столом с округлёнными, как у всего на звездолётах, углами сидели на своих привычных местах двенадцать - по числу регионов Карминии - старейшин. Тринадцатый - Пракс, Председатель Высшего Совета,- встав со своего кресла во главе стола и обратив взгляд на бирюзовый объектив автоматичес-кой телекамеры, медленно и с расстановкой озвучивал своё последнее на этой планете обращение к нации:
   -... Скоро, очень скоро произойдёт неминуемый катаклизм, заложенный в самой природе нашей родной планеты, неизбежно случающийся с периодичностью в миллионы лет, каждый раз практически до основания сметающий всё живое с лица Карминии, оставляя невспаханное поле для возникновения и развития новых форм жизни. В самое ближайшее время постоянно плавно блуждающие магнитные полюсы планеты совпадут с карминографическими, в результате произойдёт резкое смещение полюсов, и океанские воды, захлестнув гигантской волною сушу, сметут всё на своём пути, оставив лишь груды обломков нашей цивилизации и разрозненные островки прежней жизни.
   - Да,- задумчиво произнёс Пракс после минутной паузы,- сбылись эсхатологические предсказания пророков, наступил последний день нашей жизни на Карминии. Да, это - конец света,- но на то мы и цивилизованная раса, чтобы прислушиваться к предостережениям Древних, и сегодня мы улетаем не в чёрную неизвестность бескрайнего космоса, а на заранее разведанную, подготовленную и обжитую планету...
   Прежде чем закончить речь, Пракс вновь выдержал небольшую паузу, переводя дыхание и вспоминая, не упустил ли он чего-нибудь важного в своём обращении к согражданам. Подумав и оставшись довольным сказанным, он молитвенно поднял взгляд вверх, воздел руки горе' и произнёс с душевным подъёмом:
   - Верю и надеюсь, что Фартиния примет нас, детей Карминии, с любовью и радушием и наша жизнь на ней будет такой же счастливой и плодотворной, какой была здесь, на нашей общей родине... А теперь - в дорогу! И счастливого нам всем пути!
   Щёлкнула, отключаясь, телекамера, и Пракс, поникнув печально селовласой головой, тяжело опустился в скрипнувшее искусственной кожей мягкое кресло. В кают-компании, как и во всех пассажирских помещениях, воцарилась ничем не нарушаемая тишина, в которой каждый мысленно прощался с любимой родиной, вспоминая лучшие свои мгновения на этой планете. Зато штаб управления, командирские посты и пилотские кабины забурлили волнующей и на первый взгляд лихорадочной, но на самом деле строго размеренной и упорядоченной, выверенной до мельчайших деталей предстартовой жизнью.
   Пракс поднял голову, взглянув на вмонтированные в стену кают-компании двенадцать - по числу космодромов - телеэкранов, на которые дистанционно управляемые камеры передавали картины стартующих в строгом порядке звездолётов, гигантскими стрелами устремлённых ввысь. Примеру Председателя последовали, повернув головы - кто вправо, кто влево,- в сторону мониторов, старейшины, все, кроме вещего старца Нерла, сидевшего погружённым в свои мысли в противоположном от Пракса конце стола, спиной к экранам, ему не нужно было смотреть на них, чтобы видеть всё, там происходящее,- и даже более того. В напряжённом молчании старейшины наблюдали за тем, как их народ навсегда покидает родную планету. Когда оторвутся от стартов все разведывательные, пассажирские и вспомогательные корабли, включит свои двигатели их флагманский крейсер, последним покидая обречённую Карминию.
   Первый космопорт опустел, и оставшаяся неуправляемой телекамера отъехала в сторону, развернулась и безжизненно замерла, уставившись объективом в беспорядочную толпу лохматых сморгов, с открытыми ртами наблюдающих сквозь прозрачную ограду порта за исходом былых господ Карминии. Вид этих мерзких скотов вызвал привычные возгласы негодования у сидящих в кают-компании, но Пракс не спешил отключать ненужный уже монитор.
   Да, эти твари немало крови попортили карминитам. Они, обычные в общем обезьяны, в отличие от прочих приматов уродились хищниками и весьма успешно пожирают не только богатую на этой планете фауну, но и друг друга. Они неимоверно любопытны и до крайности наглы, если, конечно, подобные эпитеты применимы к примитивным безмозглым скотам. В первое время карминиты уничтожали их, но впоследствии Высший Совет запретил охоту на сморгов, и их поголовье заметно выросло, они, возможно, заполонили бы всю планету, если бы не убивали друг друга с таким завидным усердием. Эти глупые твари лезли всюду, словно мухи, мешали жить карминитам, устраивая невольные диверсии везде, куда только могли забраться. Общество вынуждено было тратить громадные средства, уйму сил и времени на установку всевозможных решёток, ограждений и прочих изолирующих приспособлений - и всё это было малоэффективным и по существу бесполезным, ибо сморги преодолевали любые преграды, сами, как правило, гибли под колёсами машин или в шестернях механизмов, но при этом сбивали с размеренного ритма жизнь карминитов.
   Но теперь всё это осталось в прошлом, мучения их кончились, поскольку на Фартинии нет ни сморгов, ни подобных им вредителей, и столпившиеся за пластиковой оградой косматые зверюги не могут уже напакостить карминитам, а потому негодование старейшин было недолгим, и вот Фетурий, представитель в Высшем Совете региона Мерсии, балагур и весельчак, всеобщий любимец, вдруг затрясся в обычном для него приступе беззвучного смеха, открыв рот и тыча толстым пальцем в экран, на котором грязные сморги, поражённые величественным зрелищем уходящих в небо сотен лоснящихся металлом искусственных рыбин, корчили рожи, выпячивая губы, и закатывая глаза, исступлённо визжали, размахивая волосатыми верхними конечно-стями, притопывая нижними, толкая друг друга...
   Смех Фетурия заразителен, и другие старейшины заулыбались, глядя то на него, то на экран со сморгами, и только Нерл сидел в неизменной своей позе, внешне безразличный ко всему происходящему вокруг.
   Наконец горячечное возбуждение сморгов принесло свои обычные плоды: один детёныш-самец, доведённый до экстаза всеобщим гвалтом и неразберихой, схватил ни с того ни с сего стоявшего рядом детёныша помельче и принялся самозабвенно тормошить и колошматить его. Тут же подоспела мамаша пострадавшего недоростка и со всем пылом взбешённой самки стала дубасить малолетнего хулигана. Но и тот не был, оказывается, сироткой, и его дебёлая родительница остервенело набросилась на противницу, повалила её, с диким визгом царапая морду, вырывая клочьями густую грязную шерсть. Тут настал черёд самцов. Один подбежал к дерущимся самкам, стащил верхнюю, придавил её коленом к утоптанному грунту и пустился молотить её кулаками, выбивая из неё клубы пыли. Подбежавший с другой стороны сморг держал в руках увесистую сучковатую дубину - именно ею он сбил противника со своей полудохлой подружки,- это послужило сигналом для остальных обезьян: они, ещё минуту назад толкавшиеся в единой толпе, вдруг набросились один на другого, стали без разбора лупцевать кого попало кулаками, ногами и всем, что в лапы попадало, причём детёныши и самки ни в чём не уступали "отцам семейств" пуская в ход острые когти и крепкие клыки.
   Фетурий стонал и хрипел, задыхаясь от смеха, Пракс смотрел на него с опаской, волнуясь, как бы этого толстяка не хватил удар. Он бы и рад был отключить монитор с дерущимися сморгами, будь у него хоть малейшая уверенность в том, что это поможет, ибо весельчак мерсиец уже не смотрел на экран, а, опустив голову, трясясь массивным телом, сползал с кресла, цепляясь всеми четырьмя руками за скользкую поверхность стола, заходясь от хохота. Старейшины по-доброму смеялись, глядя на него.
   На других экранах через равные промежутки времени поднимались в небо изящные звездолёты, а этот заволокло облако густой пыли, из общей суматохи, мелькания конечностей и дубинок выпадали то и дело нокаутированные сморги, причём толпа дралась не на одном месте, а дружно дрейфовала то в одну, то в другую сторону, иногда выходя из поля зрения неподвижной камеры,- и этот мельтешащий комок, окутанный, словно ватой, серой пылью, постепенно уменьшался, что было совершенно естественно, ибо уже всё поле битвы было усеяно валявшимися без движения и в самых замысловатых позах лохматыми тушами и тушками.
   В эти минуты не улыбался один лишь Нерл. Он вообще никогда не улыбался и не смеялся - может быть, потому, что ему как пророку открыты были дни грядущие.
   Пракс обратился к нему через длинный стол:
   - Что ждёт нашу Карминию в будущем, о почтеннейший Нерл?
   Старец молча смотрел на зеркальную поверхность стола, все старейшины выжидательно взглянули на него, и лишь Фетурий по-прежнему покатывался со смеху, сполз с кресла, упёрся коленями в пол, а руками цеплялся за крышку стола, безуспешно пытаясь поднять свои тучные телеса.
  
   - Жизнь на планете не погибнет,- лаконично, как всегда, заговорил Нерл.- Я не вижу её конца... Наше место займут выжившие после потопа сморги. Они создадут некое подобие цивилизации, построят города...
   Тут в кают-компании поднялся шумной волной негодующий ропот. Конечно, ни у кого не возникало и тени сомнения в истинности слов старца, но возмущала старейшин одна лишь мысль о том, что эти косматые твари смогут когда-нибудь стать разумными и цивилизованными.
   - Этого быть не может!- воскликнул один старейшина.- У них ведь только две руки!
   - Они же просто безмозглые обезьяны!- сказал второй.- И умеют только воровать и драться...
   - Да,- вновь заговорил Нерл,- они поделятся на племена и будут вечно воевать между собой.
   - Представляю, во что они превратят нашу Карминию!- с болью в голосе промолвил Пракс.
   - Сморги будут называть эту планету Землёй,- сказал невозмутимо Нерл.- А себя - людьми.
   Эти слова вызвали новый всплеск бурного негодования старейшин, а Фетурий наконец поднялся с пола.
   - УФ, УФ,- стонал он, стараясь отдышаться, вытирая пот с лица и с трудом сдерживая вновь накатывающий приступ смеха.- Земля... Люди... Уф, уф... Светопреставление!
  
  
  
  
  
  
  

ЦЫПЛЁНОК КЕША

сказка

   В один из тёплых и солнечных весенних дней в широко раскрытые ворота птичьего двора, огороженного сплошным дощатым забором, въехал большой грузовик, и трое рабочих стали выгружать из тёмного фургона деревянные ящички с маленькими цыплятами, совершенно одинаковыми, пушистыми и ярко-оранжевыми, похожими на апельсины на ножках. Хозяин птичника наблюдал за выгрузкой с высокой деревянной веранды, где, сидя за обеденным столом, он обращался так к своим приятелям, разделявшим с ним приятную и неспешную трапезу:
   - Слишком это хлопотное дело - выводить своих цыплят, за ними ведь уход особый нужен, внимание и забота. А так,- он кивнул в сторону фургона,- милое дело! Заказываю по весне на птицефабрике нужное мне количество инкубационного молодняка, всё лето откармливаю, а осенью - под нож,- и он многозначительно чиркнул себя по горлу ногтем большого пальца, раскрыв рот и выкатив глаза.
   Его сотрапезники понимающе ухмыльнулись и одобрительно закивали, а он отпил немного вина и продолжал:
   - Для себя держу несколько несушек и петушков - чтобы всегда на столе были свежие яйца и курятинка,- он обвёл взглядом богатый стол и воскликнул, умилённо глядя на цыплят, растерянной толпой толкающихся в пыльном дворе:- Взгляните, какие шустрые ребятишки! Первосортный материал! Птицефабрика никогда ещё меня не подводила...

. . . . . . . .

   Кеша был одним из сотен абсолютно одинаковых птенцов, выращенных в специальных помещениях на птицефабрике, тёплых и уютных, но в то же время тесных и тёмных, и теперь, когда все они вырвались из душного заключения на светлый и широкий двор, у него даже голова закружилась с непривычки, глаза слепило ярким светом, и дух захватывало от бескрайних, как ему казалось тогда, просторов птичника. Понемногу придя в себя в сплошной цыплячьей кутерьме и неразберихе, Кеша стремглав бросился изучать и исследовать этот чудесный мир, полный новых, загадочных, незнакомых звуков, красок и запахов. Он пробежал вдоль глухой и шершавой деревянной стены, побывал в просторном курятнике под высокой соломенной крышей, хотел было проникнуть в грохочущий и ревущий сарай, наполненный терпко пахнущей пылью и хранящий другие приятные и аппетитные ароматы, но туда его не пустил рабочий, мягко отбросив в сторону лёгким движением ноги в тяжёлом чёрном сапоге, и Кеша побежал дальше вдоль забора, восхищённо осматривая всё попадающееся на его пути. Там был пустой гороховый стручок, звучащий звонко, если по нему легонько ударить клювом; нашёл он и большое чёрное перо, и липкую щепку с острым кисловатым запахом, но не смог придумать, что с ними делать, и поспешил дальше. Наткнувшись на маленький выпуклый осколок тёмно-зелёного стекла, Кеша вдруг увидел в нём своё слегка размытое и искажённое отражение, а над ним - ослепительно сияющий жёлтый круг,- и тогда он наконец взглянул вверх, запрокинув голову, и шлёпнулся на утоптанную пыльную землю, ослеплённый таинственным сияющим кругом.
   Войдя в азарт первооткрывателя, Кеша обогнул весь необъятный птичий двор и, сделав круг, подошёл к остальным, остававшимся на прежнем месте цыплятам, когда они уже отобедали и спокойно сидели рядом с пустыми корытцами в ожидании следующей кормёжки. Они стали смеяться над ним, оставшимся голодным, но Кеша не слушал их насмешки, а, совсем не чувствуя усталости и голода, подошёл к белой несушке, выклёвывавшей что-то, разгребая жидкую траву у ограды, и обратился к ней с мучавшим его вопросом:
   - Скажите, тётя, что это там вверху... такое жёлтое и яркое? Курица оторвала клюв от земли, но голову поднять вверх не
   смогла, а повернула её набок, глядя в небо одним глазом. Кеша с трепетом ждал её ответа.
   - Это Великий Яичный Желток,- важно заговорила несушка,- Он плавает по синему небу, даря тепло и свет всему живому,- и вновь принялась клевать траву, а Кеша отошёл в задумчивости в сторону.
   Он присел у ограды, размышляя об этом странном мире и о жизни, о людях и цыплятах, о тёмном стекле и небесном Желтке... Остальные цыплята, проголодавшись, разбрелись по птичнику в поисках пропитания, вовсю скребли лапками землю, подражая взрослым, выискивали в пыли съедобные крошки и едко посмеивались, глядя на одиноко сидящего в углу двора чудаковатого цыплёнка. Так сидел Кеша, погружён в размышления, до ужина, после которого все куры, цыплята и петухи ушли на ночёвку в курятник. И даже во сне Кеша видел отражённый в зелёном стекле чудесный Яичный Желток, плывущий в бескрайнем синем небе и дарящий тепло и свет всему живому...
   Следующим утром Кеша продолжил свои исследования, а вполне уже освоившиеся на новом месте его сверстники зажили обычной куриной жизнью. Они держались все вместе, одной ватагой, и среди них начали выделяться вожаки - самые сильные, наглые и крикливые. Цыплята смотрели на взрослых и брали с них пример. В птичнике и дня не проходило без жестокой, свирепой, кровавой драки: два петуха сталкивались посреди двора и безжалостно рвали друг друга мощными клювами, царапали острыми шпорами, подпрыгивая высоко вверх и угрожающе хлопая крыльями. Посмотреть на такое представление сбегались все от мала до велика - и все потешались, радовались, ликовали... Кеша искренне недоумевал, как можно любоваться таким грязным, шумным, стыдным зрелищем, а его ровесники весь день после драки смаковали, собираясь в кучки, все её неприглядные подробности и начинали уже тренироваться сами, пробуя свои бойцовские качества друг на друге.
   Вожаки быстро уяснили закон куриной жизни и стали обижать и притеснять слабых, а те безропотно подчинялись грубой силе, ещё больше унижая себя. Кеша не мог понять, почему слабые цыплята терпят обиды и оскорбления и ещё теснее жмутся к толпе, которая пинает их и оплёвывает. Наблюдая жизнь, он задавал себе много вопросов, ответить на которые пока не мог. Сам он держался в стороне от сверстников, жил своей спокойной жизнью, но независимость его и самостоятельность всё более раздражали и злили цыплят.
   Главным в курятнике был дед Петрок, большой и страшный петух, настолько старый, что, по его собственным словам, в молодости он служил в гусарах. Этому, конечно, никто не верил, однако все называли его льстиво дедом Гусаром, чему он был безмерно рад. Шустрые цыплята, подлизываясь, просили его рассказать о боевой младости, и вполне ещё крепкий телом, но уже выживший из ума старик вдохновенно пересказывал давно уже надоевшие всем небылицы, а цыплята, притворно разинув клювики, слушали его и потом, отойдя в сторонку, от души потешались над полоумным рамоликом, кривляясь и передразнивая его. Кеше было противно и стыдно видеть это.
   Однажды днём во дворе вдруг поднялся невероятный сумбур и переполох, все цыплята заметались бесцельно и беспорядочно по птичнику, крича и пища:
   - Пожар! Горим!
   Кеша не растерялся, быстро сообразил, что нужно делать, набрал в клювик сколько мог воды из корытца и бросился в курятник - тушить огонь, однако на самом пороге ему подставил лапку стоявший за стенкой сверстник, и Кеша кубарем покатился, расплескав всю воду, по пыли и грязи, а поднявшись на ноги, понял, что никакого пожара на самом деле не было, а была лишь глупая шутка цыплят, которые теперь собрались вокруг и хохотали над ним, мокрым и грязным. Обиднее всего было то, что они посмеялись над самыми высокими чувствами и качествами, над тем, что заслуживает почёт и уважение, но никак не издёвки и смех.
   Кеша часто прислушивался к странным, непонятным звукам, доносившимся во двор из-за высокого забора, и он решил спросить у одной старой курицы о том, что' находится там, за глухой деревянной стеной.
   - О!- воскликнула квочка, задрожав от ужаса.- Там, за оградой, дикий, ужасный, жестокий, полный опасностей мир. У нас здесь порядок, чистота и сытость, а там,- она вновь передёрнулась вся от страха и отвращения,- живут свирепые звери, пожирающие слабых и беспомощных; там - вечный голод и борьба за выживание; там -несправедливость и беззаконие; если только попадёшь туда - назад уже не вернёшься...
   Эти слова заставили Кешу задуматься глубже о жизни и держаться подальше от забора.
   Проходя однажды по двору, Кеша увидел, как трое вожаков треплют и швыряют слабого цыплёнка, смеясь над ним и издеваясь. Кеше стало жаль беднягу и он вступился за него. Тогда вожаки перестали бить слабака, но заставили его напасть на Кешу, и тот подчинился воле сильных и стал драться со своим же заступником, и вся толпа окружила дерущихся с восторженными криками, подняв шум и галдёж на весь курятник.
   Из подневольного драчуна боец получился неважный, и Кеша без труда повалил его на землю, но бить не стал, как ни подначивала его беснующаяся толпа. И вдруг цыплята умолкли и расступились, и в центр круга вышел, важный и надутый, дед Гусар. Он взглянул свысока на Кешу и произнёс с апломбом в воцарившейся мёртвой тишине:
   - Не от мира сего!- и направился врочь.
   Цыплята гурьбой кинулись за ним, наперебой прося рассказать "что-нибудь интересное". Кеша стоял молча рядом с притихшим поверженным противником, на них уже никто не обращал внимания. Дед Гусар остановился, словно делая большое одолжение, важно отряхнул перья, напыжился, задрал кверху голову и стал рассказывать какую-то свою потёртую и засаленную историю. Цыплята втихомолку переглядывались и посмеивались над болтливым глупым петухом. Этого Кеша не смог выдержать, он выступил вперёд и громко обратился к старику:
   - Зачем вы унижаетесь перед этими нахалами и шутами? Неужели вы не видите, что они просто смеются над вами?!
   - Что-о?!- заорал Петрок, весь раздувшись от раздражения и злости.- Надо мной смеются?- он надвигался на Кешу разбухающей чёрной грозовой тучей:- Кто посмеет смеяться над Гусаром?!- и тут он с такой силой пнул Кешу, что тот отлетел, словно мячик, в дальний угол курятника, под ликующие вопли и улюлюканье цыплят.
   С тех пор никто уже не называл Кешу по имени, а звали его-Неотмирасего. Это было обидное для Кеши прозвище. У некоторых других цыплят были более унизительные клички. Так, один вожак отнял червяка у слабого цыплёнка и сразу же проглотил, а тот долго потом бегал за ним с криками:"Это мой червяк. Отдай моего червяка!'-после чего все стали называть Червяком самого этого слабака; другого спихнули в грязную лужу - и он стал Грязнулей; третьего прозвали Сопляком за плаксивый нрав; четвёртого - Заморышем,- и все они вскоре привыкли к этим кличкам, отзывались на них, считая их своим новым именем. Кеше это казалось странным, ведь он игнорировал и не откликался на более безобидное прозвище и не мог понять, почему те так легко.примиряются и уживаются с такими действительно оскорбительными, позорящими кличками. Но вскоре он понял, что все эти Червяки, Грязнули и Заморыши сами с радостью и удовольствием издеваются и насмехаются над другими, потому так легко относятся и к насмешкам над собой.
   Но вскоре произошло событие, изменившее всю его жизнь. Гуляя однажды днём во дворе, Кеша вдруг услышал какие-то странные громкие и пронзительные звуки, доносящиеся сверху. Он взглянул ввысь и увидел плывущий по бездонной синеве мимо ярко сияющего Яичного Желтка изящный и ровный клин больших и красивых белых птиц. Сам вид грациозно летящих в небе белоснежных пернатых заворожил его, и Кеша стоял, не в силах оторвать взгляд от сказочного, величественного зрелища, глаза его наполнились слезами восторга. Он оглянулся вокруг себя, думая, что сейчас весь птичник взирает зачарованно на небо, но никто не смотрел вверх, все куры, петухи и цыплята скребли, ковыряли и клевали грязную землю... Кеша подошёл к стоявшей неподалёку жирной пеструшке и спросил взволнованно, указав крылышком ввысь:
   - Кто это?..
   Курица одним глазом посмотрела вверх и ответила ворчливо:
   - Это дикие гуси, самые шумные и отвратительные птицы на свете! На таком удалении и то их крики хорошо слышны, а рядом с ними и вовсе оглохнуть можно. К тому же они совсем не патриоты, летом живут здесь, а осенью, когда холодно становится, покидают родину и улетают в чужие, тёплые края. Нам, курам, даже стыдно, что они-тоже птицы, как и мы!
   - Но почему же мы не летаем?- воскликнул потрясённо Кеша, глядя вслед удаляющейся белой стае.- Если мы тоже птицы...
   - Нам это ни к чему,- проворчала раздражённо курица.- Мы -истинные патриоты родины и никогда её не покинем... Пусть улетают предатели и ренегаты!
   Кеша не получил вразумительного ответа на волновавший его вопрос, но, присмотревшись к взрослым курицам и петухам, сам понял, почему они не могут летать, хоть и родились птицами. У благородных гусей гибкие длинные шеи и большие крепкие крылья, а у Кешиных соплеменников всё наоборот: они всю жизнь копаются в земле, поэтому их крылья не развиваются за ненадобностью, а растут и крепнут только ноги, привыкшие разрывать твёрдый утоптанный грунт и так необходимые в постоянных драках.
   - Если тренировать крылья с детства,- подумал Кеша,- они вырастут большими и сильными, как у диких гусей, и можно будет подняться в синее небо, к волшебному Желтку...
   И с этого дня он самозабвенно занялся изнурительнейшими тренировками: опирался своими маленькими крылышками на две жердочки в углу птичника и подтягивался на них раз за разом, пока не падал на землю, совершенно обессилевщый. Цыплята сначала смеялись над ним и издевались, собираясь толпой, но Кеша не обращал на них внимания, и они вскоре оставили его в покое.
   Так минуло лето. Цыплята выросли и окрепли. Только теперь Кеша совсем не был похож на сверстников-петушков, его крылья стали большими и сильными, а ноги, наоборот, остались маленькими и слабыми - и сейчас он стал совершенно беззащитным перед ровесниками, даже самыми слабыми, которые нагуляли жирок, отрастили мощные, мускулистые ноги, оснащённые острыми шпорами, и натренировали толстые шеи в жестоких побоищах. Безжалостная толпа изгнала его и не подпускала ни к корытцам с кормом, ни в тёплый курятник, так что Кеше приходилось ночевать во дворе и подбирать оставшиеся возле кормушек крошки...
   Но он не унывал и не падал духом, ибо близок уже был день, когда он поднимется в воздух и перелетит через высокую ограду, устремляясь в большой и загадочный внешний мир...
   Однажды к хозяину птичьего двора пришёл сосед, одетый в высокие резиновые сапоги, брезентовую куртку и зелёную шляпу, в одной руке он нёс ружьё, а в другой держал за лапы окровавленную птицу.
   - Слушай, сосед,- извиняющимся тоном начал он.- Я тут пошёл с утра на болото - уток пострелять... Ну, стою себе, жду. Вдруг слышу, кто-то летит прямо у меня над головой... Я и рассмотреть толком-то не успел - трах с лёту! А потом гляжу: уж больно эта птица на петуха похожа. Вот я и подумал, может, это я твою птицу застрелил,- охотник подал хозяину птичника бездыханного Кешу,-Ты уж извини, если что, я ж нечаянно...
   Хозяин взял Кешу за окровавленные лапки, покрутил, рассматривая.
   - А, пустяки,- сказал он.- Это, правда, мой петух. Да вот толку от него никакого. Это ж не птица, а урод какой-то. Сам погляди: у него нет ни мяса, ни жира, одни сухие жилы. Ни дать ни взять больной, калека... Наверно, помесь какая-то получилась, выродок. Надо на птицефабрику позвонить, чтоб больше мне таких уродов не присылали, а то от них убытки одни: корм переводят, а отдачи никакой.
   Хозяин отошёл в угол двора и перебросил Кешу через ограду на кучу мусора.
   - Ладно, не переживай,- обратился он к соседу, вытирая кровь с ладоней.- Пошли-ка лучше отведаем молодого жирного петушка с белым винцом.

. . . . . . . .

   Прилетев на место следом за вызвавшей его синичкой Ксенией, доктор филин, по имени Филипп, увидел окровавленного молодого петушка, лежащего на куче мусора у ограды птичника, а рядом сидели младшие сестрички Ксении - Клавдия и Корнелия.
   - Ай-яй-яй,- покачал головой доктор, отложил свою сумку, аккуратно взялся клювом за крыло пострадавшего и оттащил его подальше в сторону, в тень густого зелёного можжевельника.
   - Воды!- скомандовал он, раскрыв сумку и раскладывая хирургические инструменты.
   Сестрички принялись носить чистую холодную воду из ближайшего источника, доктор Филипп омыл раны, достал застрявшие в теле Кеши дробинки и сделал повязки из принесённых синичками свежих листьев подорожника.
   Закончив операцию и уложив инструменты в сумку, филин распорядился:
   - Больному прописывается постельный режим... Завтра сменю повязки,- и улетел.
   Некоторое время спустя к можжевельнику прилетел старый глухарь Георгий.
   - Это же петух,- сказал он, деловито осмотрев сквозь толстые стёкла очков бессознательного Кешу.
   - Нет!- возразила порывисто Ксения.- Это птица, наш брат! Он взмахнул крыльями - и полетел, полетел...
   - И выстрел раздался, словно гром,- промолвила средняя сестричка, Клавдия.
   - И он упал,- чуть не плача прошептала младшая синичка, Корнелия.
   - Ну что ж,- сказал Георгий,- раз так, пусть будет нашим братом... А вы почему здесь сидите?- спросил он.- Разве вы не хотите кушать?
   - Хотим,- отвечала Ксения,- но мы не можем его оставить.
   - Мы охраняем его от ворон,- добавила Клавдия.
   - Они могут его обидеть,- закончила тихо Корнелия. Глухарь искренне удивился:
   - Неужели воро"ны, эти "пернатые волки", боятся вас, маленьких птичек?
   - Не такие уж мы и маленькие,- обиделась Корнелия.
   - Мы дружим, а вороны - нет,- пояснила Клавдия. -Дружбу не сможет победить никто!- гордо заявила Ксения.
   - Ну что ж,- вновь согласился Георгий,- спорить с вами не стану. Летите-ка подкрепитесь хорошенько, а то ведь так и с голоду умереть можно. А я здесь посижу, покараулю. Хоть я один и без друзей, но не посоветую ни одной вороне залетать под это деревце!.. А если встретите в лесу тетерева Терентия, скажите ему, чтоб прилетел сменить меня.
   Так и охраняли птицы по очереди раненого, а доктор Филипп каждое утро и вечер менял подорожниковые повязки.
   Сознание вернулось к Кеше, когда возле него дежурил Георгий.
   - Как тебя зовут?- спросил глухарь, увидев, что больной открыл глаза.
   Кеша испугался и растерялся, ведь он не знал, как нужно вести себя с этой большой и грозной на вид птицей в "страшном и жестоком" внешнем мире.
   - Неотмирасего,- с трудом выговорил он.
   - Ты это брось!- строго молвил Георгий.- Мы не куры какие-нибудь и друг друга всякими кличками не обзываем... Назови своё настоящее имя!
   - Кеша,- едва слышно прошептал он полузабытое своё имя.
   - Вот это другое дело!- одобрительно воскликнул глухарь.
   Вскоре Кеша выздоровел и стал жить и летать в прекрасном светлом лесу, подальше от курятника и охотников. Он подружился с лесными птицами, но лучшими его подругами были три синички, его спасительницы. Он поправился,, набрался сил, а осень уже подступала, дни становились прохладнее, а ночи длиннее. Перелётные птицы отправлялись в дальний путь. Вот пролетели стаи лебедей, за ними утки... В ожидании гусиного клина Кеша попрощался с друзьями, синички прилетели его проводить.
   - Мы будем ждать тебя,- сказала Ксения.
   - Мы будем скучать по тебе,- вздохнула Клавдия.
   - Ты ведь прилетишь весной?- спросила Корнелия.
   - Конечно!- заверил синичек Кеша.- И расскажу обо всём, что увижу в дальних краях... Но как перезимуете здесь вы?- спросил он,- Ведь скоро, как говорят, станет совсем холодно, всю землю накроет снег, и нечем будет питаться...
   - За нас не волнуйся,- успокоила его Ксения.- Вон,- она указала крылышком в сторону деревни,- видишь тот белый дом в большом яблоневом саду? Там живут добрые люди, они каждое утро зимой оставляют для нас в маленьком домике на дереве ломтики свежего сала, кусочки белого хлеба...
   - И семечки подсолнуховые,- добавила Клавдия.
   - А мы всё лето их сад очищаем от всяких вредных насекомых,-закончила с достоинством Корнелия.
   Тут послышались далёкие клики гусей, друзья взглянули в светлую даль и увидели приближающийся белый клин. Кеша нежно попрощался с синичками (Корнелия при этом всплакнула), взмахнул крыльями и устремился в синюю высь.
   Гусиный клин был выстроен в строжайшем порядке: первым летел вожак, самый старый, опытный и уважаемый, за ним влево и вправо уходили два идеально ровных луча, где за старшим гусем летел младший, и впереди летящие гуси всё время оглядывались, следя, чтобы задние не отставали.
   Последним в самом длинном, левом луче клина летел гусёнок Сеня. Он был самым младшим в стае. И до чего ж досадно было ему, ведь летящий прямо перед ним Гоша старше его всего на один день-а поглядывает на Сеню, как на маленького, гордо и свысока. Сене было обидно до слёз. Но ничего не поделаешь, таков уж строгий закон стаи.
   И вдруг он услышал откуда-то сзади и снизу торопливое хлопанье крыльев. Сеня оглянулся и увидел догоняющую их какую-то странную пёструю птицу, очень похожую на обычного петуха.
   - Как тебя зовут?- спросил Сеня, когда петушок подлетел ближе.
   - Кеша,- ответил тот.
   - А меня - Сеня,- представился гусёнок.
   - Вы летите в дальние края?- спросил Кеша.
   - Да, в южные страны, где вечное лето,- ответил Сеня, никогда ещё там не бывавший.
   - Можно мне лететь с вами?- спросил взволнованно Кеша.
   - Конечно!- с негодованием воскликнул Сеня, слегка даже отстав от стройного клина,- Мы - вольная стая!- громко, гордо и отчётливо продолжил он.- Хочешь лететь с нами - лети! Никто тебя гнать не станет, нам всё равно, какого цвета твои перья. Если хочешь стать равным братом в вольной стае, мы примем тебя с радушием и любовью. Пристраивайся за мной и, если устанешь, выбьешься из сил, дай мне знать, я передам дальше - и стая спустится на землю, чтобы и ты и все мы смогли отдохнуть.
   - Под - тянись!- бодро скомандовал Гоша, и наши друзья поспешно догнали клин.
   Сеня поймал на себе одобрительный и даже уважительный взгляд Гоши, ведь он с достоинством выдержал первый в жизни экзамен, поступил как всякий благородный гусь, по справедливому закону стаи. К тому же теперь Сеня не был самым маленьким членом семьи, и на нём уже лежала ответственность за летящего сзади младшего брата.
   Кеша не стал хвалиться перед новым другом, хотя выносливостью и силой крыльев он мог поспорить даже со взрослыми гусями. Он был безмерно счастлив, гордо паря в красивом и ровном пернатом строю, ловя заботливые, дружеские взгляды впереди летящих.
   И теперь, на пороге замечательных открытий и невероятнейших приключений, Кеша с благодарностью вспоминал своих друзей - Филиппа, Георгия и Терентия,- с нежностью думал о синичках Ксении, Клавдии и Корнелии... Только о курятнике он больше не вспоминал.
  
  
  
  
  
  
  

ЗАГАДКА

   Бог ещё раз с удовольствием обозрел синеву бездонного океана, бескрайние зелёные равнины и пронзающие лазоревое небо острые белоконечные стрелы горных пиков - и кивнул удовлетворённо. Очередную планету в своём бесконечном созидательном странствии он превратил из безжизненной каменистой пустыни в волшебный цветущий сад, завершив процесс творения живой природы созданием разумных существ, будущих хозяев планеты, которые теперь собрались тут же, перед ним, двумя сплочёнными группами, разделёнными широкой песчаной полосой.
   - Я создал вас, два разумных народа,- заговорил Бог, по-прежнему глядя в подёрнутую лёгкой дымкой даль,- чтобы владели вы двумя равновеликими и одинаково богатыми частями этой прекрасной планеты. В одном обширном царстве хозяевами будете вы,- взглянул он на тех, что собрались справа от жёлтой песчаной границы, затем обратился к расположившимся слева:- Другое необъятное царство достаётся вам... Вы созданы, чтобы жить счастливо,- вновь обратился Бог ко всем.- Для этого здесь имеется всё необходимое, а вы должны лишь не поддаваться опасным соблазнам, не давать волю негативным, пагубным чувствам. Живите в мире и согласии, во всём помогайте друг другу, помните, что все вы созданы равными и свободными, а потому никто не вправе притеснять и эксплуатировать соплеменников. Храните и оберегайте природу, ведь вашим детям и внукам жить на этой планете. Не позволяйте зависти, жадности и злости овладевать вашими душами, отвергайте ложь, предательство и лесть. Пусть ваша жизнь основывается на взаимном уважении, дружбе и любви...
   Сделав такое напутствие, Бог покинул Землю и ушёл своей бесконечной дорогой, оживляя и украшая другие миры, а его разумные создания зажили своей жизнью. Каждый из двух народов стал править собственной половиной планеты. Только делали они это по-разному...
   Одни, те, что были в тот день по левую руку от Бога, остались верны его заветам, сохранили первозданную лёгкость душ, чистоту помыслов и благородство поступков и живут достойно и счастливо, в равноправном обществе, лишённом зла, насилия и обмана.
   Другие же, которые находились тогда справа от песчаной границы, сделали всё наоборот. Они отвергли всё то чистое, светлое и духовное, что оставил им Создатель, и превратили жизнь свою в сущий ад, наполнив мир самым грязным, гнусным и отвратительным, что только может быть на свете. Они, заражённые чёрной завистью и злостью, только тем и занимаются, что вредят, мстят и всячески портят жизнь друг другу - и таким образом ценой неимоверного напряжения сил превратили своё существование в невыносимую пытку,-хотя могли бы жить легко, светло и счастливо безо всяких усилий, только не поддавшись пагубным, чёрным чувствам, эмоциям и мыслям.

. . . . . . . . .

   А теперь угадайте, с какой стороны у стоявшего в тот день на прибрежной песчаной полосе Бога пролегало синее морское царство, а с какой возвышалась земля, кто был справа от Создателя - дельфины или люди,- а кто, соответственно, слева?
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  

ПОЕДИНОК

  
   По широкой асфальтовой дороге они шли рядом, плечом к плечу, и трудно было распознать в двух бодро шагающих обок атлетически сложенных молодых мужчинах злейших врагов, чья давняя, ещё детская неприязнь со временем выкристаллизовалась в смертельную ненависть. Когда же путь их сузился в скромную извилистую тропинку, торопливой змейкой юркнувшую с парящей полуденной жары в тенистую прохладу густого хвойного леса, Лёва резко ускорил шаг и дальше зашагал энергично впереди,- и это он сделал, конечно же, правильно, поскольку Жора вряд ли станет оборачиваться спиной к тому, у кого в левом кармане брюк ясно, с простодушной, откровенной рельефностью выделяется "выкидуха". Да, Лёва, судя по всему, не принадлежит к числу тех, кто в рубахе родился, и штанов на нём в момент появления на свет наверняка не было, однако имелся у него, несомненно, один-единственный, непонятно к чему прилепленный карман,- и из него торчал, конечно, нож... С тех пор они не расстаются.
   Шли они молча, думая каждый о своём. Трудно сказать, какие именно мысли роились в бритой Левиной башке, Шора же ломал голову над тем, как бы остановить его, не пустить к себе домой...
   Да, с одной стороны, правда за Лёвой: Жора действительно увёл его жену. Но, если взглянуть иначе, эта женщина была когда-то невестой Жоры, и не его вина в том, что им пришлось однажды расстаться внезапно и надолго. В любом случае, этот бритоголовый болван не имел никакого права жениться на Жориной девушке в его, ёлки-палки, отсутствие. Так что получил Лёва то, что заслужил, не больше и не меньше: не трогал бы в своё время чужой невесты - не лишился бы жены двенадцатью годами позже.
   Когда Алеся ушла к Жоре, Лёва ничего уже не мог сделать. Вернуть её он был не в состоянии - и отлично это понимал (слава богу, не дурак мужик), тем более что они с Алесей жили, что называется, в гражданском браке. Даже если бы он убил Жору, то всё равно ничего бы этим не добился, а вскоре и сам валялся б в какой-нибудь канаве с перерезанным горлом - Жорины друзья шутить не любят! Ну а в случае долгих и нудных разбирательств со всякими разводами и разделами Алеся наверняка забрала бы себе их десятилетнего сына Егора, живущего пока у Лёвы. Потому-то он до сих пор отмалчивался, выжидая. Жора смог уговорить Алесю, мучительно переживавшую разлуку с сыном, чтобы она уступила его папаше,- ему вовсе не хотелось воспитывать чужого ребёнка, да он и понимал, что стерпеть потерю жены Лёва как-нибудь сможет, но никому не позволит отнять у себя сына и обязательно зарежет обидчика, кто бы он ни был.
   Лёву, мужика неглупого и расчётливого, всегда подводят вконец расшатанные нервы. Вот и сегодня, встретив Жору в городе, он взбесился, хоть и не подал виду, и решил идти ва-банк, требуя решить все вопросы немедленно и вместе, втроём... Шансов вернуть жену у него за прошедшее время отнюдь не прибавилось, и он может в лучшем для него случае устроить шумный, грязный скандал,- в результате потеряет и жену, и сына и будет сам во всём виноват. Жора же не может допустить, чтобы этот псих своим появлением расстроил Алесю. Особенно сейчас, когда она носит его ребёнка... Скорей всего Лёва знает о её беременности - оттого и бесится.
   Жора шёл, задумчиво глядя на змеящуюся под ногами дорожку, и в то же время не упускал из поля зрения шагающего впереди неприятеля, и главное - левую его руку... Думал он всё о том же - как остановить его. Просто отказать ему в свидании с бывшей женой нельзя, этот упрямый болван всё равно припрётся, назло всем. Силой остановить тоже не получится, для этого нужно как минимум убить его, а у него ведь тоже есть друзья - и тоже люди серьёзные. Оставалось одно - устроить здесь, в лесу, потасовку, вынудить его взяться за нож, а потом уж можно делать с ним что угодно - в этом случае Жора будет совершенно чист и перед законом, и перед людьми, если, конечно, Лёва не сумеет воспользоваться своим оружием, что опять-таки весьма сомнительно...
   Шум города стих позади, а до посёлка было ещё далеко, так что у Жоры оставалось пока время для манёвра. Следовало всё хорошенько обдумать и рассчитать, ибо в таком опасном деле любая ошибка может стоить жизни. Лёва поостыл маленько, понимает теперь, что его необдуманная затея обречена на провал, и может предпринять что-нибудь совершенно неожиданное. На попятную он, конечно, не пойдёт (не тот человек), но и Жора не собирается уступать. Остаётся только ждать, у кого не выдержат нервы, кто первый начнёт...
   Размышления Жоры были прерваны увиденным на тропе под ногами забавным зрелищем: на выпирающем из намытого дождём песка корне лежал длинный жучок, и два муравья тянули его изо всех сил в разные стороны. Он остановился, с улыбкой глядя на ожесточённое единоборство маленьких носильщиков. Лёва сделал в одиночестве несколько шагов, остановился, обернулся и некоторое время смотрел недоуменно на него, потом не спеша, с опаской подошёл к Жоре и стал рядом... Жоре не стоило улыбаться в той ситуации, но он не мог сдержаться, Лёва же наверняка подумал, что это он над ним потешается, и стоял неподвижно, угрюмо наблюдая за муравьиным соревнованием.
   Картина и впрямь была забавная: два злейших врага стоят рядом, наблюдая за вознёй маленьких насекомых...
   Видимо, борьба равных силой трудяг длилась уже достаточно долго и с переменным успехом, пока их добыча не застряла наконец на шершавом деревянном островке: ни один из порядком притомившихся муравьев не мог стащить оспариваемую чёрную находку с неожиданного препятствия, да ещё и вместе с соперником. Они уже вырыли глубокие ямки, энергично загребая крохотными лапками сухой жёлтый песок. Жору удивляли их упорство и настойчивость, вернее - упрямство и неуступчивость,- ведь вместо того чтоб бороться за бестолковый жучий труп, могли бы за это время натаскать в свои муравейники массу других полезных вещей. А они упёрлись как бараны - и ни туда,ни сюда.
   Лёва потянулся левой рукой в карман, вынул нож (щёлкнуло, выскочив белой змеёй, узкое длинное лезвие), постоял недолго в раздумьи, потом присел, тщательно прицелился и аккуратно разрезал пополам спорного жучка. Муравьи от неожиданного облегчения свалились в выкопанные ими же ямки, тут же вскочили на лапки и, не теряя времени даром, весело побежали в разные стороны с положенной частью добычи.
   Лёва защёлкнул лезвие, сунул нож в карман и решительно зашагал назад, в сторону города. Пройдя немного, вновь остановился, ткнул в Жору пальцем, словно дулом пистолета, и сказал, будто выстрелил три раза:
   - Егор останется со мной!- и пошёл дальше.
   Жора, по-прежнему улыбаясь, молча кивнул в ответ, взглянул ещё раз на разбегающихся муравьев и не спеша направился домой.
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  

ВОЛХВЫ ПРИХОДЯТ С ВОСТОКА

   В немецко-фашистских концентрационных лагерях было уничтожено свыше одиннадцати миллионов человек. Крупнейший из концлагерей, Освенцим, в котором погибло более четырех миллионов человек, был освобождён Советской Армией 27 января 1945 года. из Большого Энциклопедического Словаря.
   Матфея,2,1: Когда же Иисус родился в Вифлееме Иудейском во дни царя Ирода, пришли в Иерусалим волхвы с востока...
   У капитана было простое русское имя - Иван.
   Весь этот ясный и морозный январский день их полк штурмовал хорошо укреплённые оборонительные линии немцев, но плотный, яростный огонь основательно окопавшихся фашистов останавливал наших бойцов, отбрасывал назад, в окопы. Дивизионная артиллерия периодически "работала" по огневым точкам врага, но не могла разрушить железобетонные доты, и все атаки советских солдат захлёбывались свинцом и кровью, поле впереди было усеяно их телами, над ними стелился низко чёрный дым горящих танков. Сам капитан был ранен пулей в левое плечо.
   Наступали ранние зимние сумерки.
   - Да,- с горечью говорил капитан перевязывавшему его санитару, глядя вперёд и морщась от боли.-"Всё возвращается на круги своя..." Начинал я войну командиром взвода, и теперь от батальона мне остался в лучшем случае один взвод,- он взглянул на темнеющее на востоке небо.- Без авиации нам не обойтись.
   Иван не был кадровым военным. К лету 41-го за его плечами было два курса университета, и на фронт он ушёл рядовым бойцом, но в первый же месяц войны, когда Красная Армия несла колоссальные потери и офицеров в боевых частях катастрофически не хватало, его, самого образованного в их взводе, назначили командиром. За прошедшие три с половиной года войны он стал опытным боевым офицером, закалённым в непрерывных боях, и единственное, к чему он так и не смог привыкнуть, это к гибели подчинённых, младших офицеров и солдат, смерть каждого он воспринимал как потерю близкого, родного человека.
   Он часто вспоминал своего покойного деда, человека глубоко религиозного, не раз повторявшего со значением, что волхвы пришли к новорожденному Иисусу с востока, поскольку вечерняя звезда над Вифлеемом, возвестившая о рождении Спасителя, не была видна на ещё освещённом солнцем западе. Его родители, не будучи верующими, воспитали сына убеждённым атеистом, он даже стал коммунистом в ноябре 41-го под Москвой, но со временем богоборческий пыл в нём заметно угас. Опасности войны способствовали этому, а кроме того он, будучи человеком наблюдательным, давно заметил странную закономерность: бойцы, даже украдкой крестившиеся перед атакой, как правило оставались в живых, но стоило кому-либо в ожесточении боя вслух помянуть "бога мать"- как он тут же падал, сражённый смертоносным свинцом,- и это никак нельзя было принять за простую, банальную случайность. В сторону от кривой атеистической дорожки уводили Ивана и размышления о жизни, воспоминания о добром набожном деде, раскулаченном в тридцать втором году и умершем в сибирской ссылке.
   Темнело быстро. От потери крови, сочащейся сквозь бинты и падающей необычайно крупными каплями в грязный снег, ощущались слабость и лёгкое головокружение.
   Вскоре в безоблачном звёздном небе послышался многоголосый гул лёгких самолётов, из наших окопов взлетели в сторону немцев сигнальные и осветительные ракеты, указывая бомбардировщикам цель. Маленькие По-2 подкрались осторожно, словно шершни, и стали метко и больно жалить врага. Тёмный зимний вечер озарился багровыми всполохами взрывов и пожаров.
   - Ай да девчонки, аи да молодцы!- засмеялся стоявший в окопе рядом с комбатом пожилой усатый пулемётчик.- Кладут точнёхонько в корзинку.
   Да, из всех примеров самоотверженности и героизма наиярчай-ший - подвиг советских лётчиц, пилотов и штурманов ночных бомбардировщиков. Они, летавшие на устаревших, тихоходных, совершенно беззащитных фанерно-полотняных "кукурузниках", отваживались воевать против оснащённого лучшими в мире самолётами и вооружённого до зубов безжалостного и беспринципного врага! Далеко не каждый мужчина способен на такое, а ведь они действительно были совсем ещё девчонки, вчерашние школьницы, терпевшие те же трудности и лишения военного времени, что и весь советский народ. И вот поразительный факт: почти до самого конца войны экипажи По-2 вылетали на боевые задания без парашютов!
   И холёным, лощёным и сытым воякам люфтваффе хватало бесстыдства хвастать своими многочисленными "победами" над юными девушками, чьи беззащитные самолётики они расстреливали играючи, как мишени на полигоне... Зато с каким горячим энтузиазмом драпали восвояси хвалёные "асы" Геринга, едва заслышав в небе позывные Кожедуба, Покрышкина,. Евстигнеева или Камозина!

. . . . . . . . .

   Его звали Иосифом, и был он плотником, причём не простым ремесленником, а истинным художником, мастером своего дела, способным творить настоящие чудеса, оживляя мёртвую древесину и превращая сухие досочки и бруски в истинные произведения искусства. Мастерство Иосифа по достоинству оценил даже сам комендант лагеря, выделивший небольшое помещеньице под мастерскую и разрешивший ему жить и работать там, отдельно от остальных узников. И он работал не покладая рук, выполнял заказы лагерных охранников - офицеров и солдат,- мастерил всевозможные поделки, которые те отсылали домой, в Германию. У них считались лучшими подарками родным созданные Иосифом шкатулки с затейливыми узорами, потайными ящичками и секретными замками, а потому и относились к нему эсэсовцы и даже их свирепые подручные бандеровцы лояльнее, чем к другим заключённым, он практически свободно ходил по лагерю, беспрепятственно посещал комендатуру, где у него также было немало плотницкой работы, и даже получал настоящую солдатскую еду, заходя в столовую с чёрного хода, хотя сам съедал только кашу или суп, куски же хлеба прятал в специально пришитых к арестантской куртке потайных карманах.
   Вечером, когда худые и злые, как цепные собаки, надзирательницы пригоняли женщин для уборки мастерских, Иосиф обязательно находил повод, чтобы пройти мимо них, украдкой бросая припрятанный хлеб прямо на мокрые тряпки, которыми измождённые узницы драили грязные полы. Немки не догадывались об этой его хитрости, они даже не замечали его, брезгуя тратить своё "драгоценное" внимание на такое "ничтожное" существо. Зато несчастные узницы всегда ждали его появления, постоянно были наготове - и ни один брошенный им кусок хлеба даже не коснулся пола, подхваченный на лету опухшей красной женской рукой и мгновенно спрятанный в складках одежды. Так, пройдясь туда-назад по коридору, Иосиф ухитрялся незаметно для эсэсовок раздать весь запасённый за день хлеб, а потом в бараке женщины делились им с подругами, поддерживали слабых и больных.
   Но однажды произошёл совершенно непредвиденный случай, едва не стоивший ему жизни. Какая-то молодая женщина, не знавшая, видимо, о миссии Иосифа, не только не моймала брошенный ей кусок, но и остановилась, замерла, изумлённо глядя на лежащий на мокрой тряпке хлеб... Иосифа спасло лишь то, что её подруги, заметившие это, отреагировали мгновенно: одна, работавшая по другую руку от ближайшей надзирательницы, умышленно перевернула ведро, привлекая к себе её внимание, разлила по полу воду и получила за это хлёсткий удар гибкой тростью по лицу, а другая, бывшая неподалёку, не мешкая забрала злополучный кусок и спрятала у себя в одежде.
   Всё это произошло в течение нескольких секунд, но у Иосифа сердце оборвалось, эти мгновения показались ему вечностью, и он долго после этого не мог прийти в себя. С тех пор он стал действовать осмотрительнее и бросал хлеб другим женщинам, только не ей, понимая, что подруги с ней всё равно поделятся, но так будет безопаснее и лучше для всех... Этот случай заставил Иосифа невольно присмотреться к его виновнице. То была невысокая худощавая женщина, с лицом, лишённым броской красоты, но обладающим некоей потаённой, скрытой привлекательностью, открывающейся лишь пристальному, внимательному взгляду.
   Проходя в очередной раз по коридору, Иосиф спросил шёпотом у одной из узниц:
   - Как её зовут?
   Женщина поняла без лишних слов, о ком он спрашивает, и тихо ответила, не поднимая головы:
   - Мария.
   Иосиф не был женат, и в этом аду он, конечно, даже не думал о женщинах, но встреча с Марией действительно потрясла его, отныне все его мысли были поглощены этой миловидной тихой женщиной, которая - вечно ходит с опущенными глазами, словно стыдясь своего униженного положения. В самом деле, он всё время пытался, проходя мимо, заглянуть ей в глаза, привлекал её внимание громким кашлем, но всё безуспешно - Мария только ещё ниже опускала голову...
   Иосиф, как и все узники, ежеминутно мечтал о свободе, мысленно представлял себя бегущим по дремучему лесу прочь отсюда... Он не только мечтал, но и как мог старался подготовиться к побегу, ведь рассчитывать на снисхождение нацистов ему не приходилось,-когда придёт время, его уничтожат вместе с другими заключёнными,-но пока у него было больше возможностей и он старался использовать их, примечая удобные пути к бегству во время грядущей неразберихи, которая неминуемо начнётся, когда советские войска подойдут вплотную к лагерю. Он с замиранием сердца прислушивался к доносящейся с востока канонаде, но грохочущие мощные взрывы были ещё так далеки, а фашисты лихорадочно уничтожали узников, поставив процесс убийства на конвейер. Трубы крематориев чадили непрестанно...
   Прошлой весной немцы праздновали день рождения своего бесноватого вождя и устроили вечером над лагерем настоящий фейерверк. Иосиф вышел во двор, и один, знавший его пьяный офицер сунул ему в руку цилиндрическую ракетницу, скомандовав:
   - Салютуй в честь фюрера!- но тут его окликнули приятели, и он пошёл к ним, мгновенно забыв о Иосифе, который, конечно, и не думал приветствовать Гитлера салютом, а тихонько вернулся и спрятал драгоценную ракетницу в тайнике в углу мастерской.
   С тех пор его шансы на спасение заметно возросли, ведь даже осветительной ракетой вполне можно обезвредить хотя бы одного ганса, и чувствовал он себя гораздо увереннее, обладая таким грозным - хоть и одноразовым - оружием. И теперь, лёжа вечером на жёсткой постели в мастерской, Иосиф грезил о том дне (или ночи), когда в лагерь внезапно ворвутся стремительные русские танки, фашисты замечутся в панике, а он убьёт одного фрица, выстрелив из ракетницы в упор, возьмёт его автомат, схватит Марию за руку и убежит с ней на волю, в дремучий лес. И ночью ему снились светлые, лёгкие сны, где была свобода, был мир и была Мария...
   Неделю назад, как раз на Новый год, произошло событие, нагнавшее основательную хандру на фашистов. В ясный морозный полдень в синем небе появился тёмной жужжащей точкой одинокий самолёт.
   Он приблизился, спустился с высоты и пролетел так низко над бараками, что Иосиф смог разглядеть не только большие красные звёзды на голубых крыльях, но и добродушное лицо пилота, с любопытством осматривавшего лагерь.
   Внезапное появление советского истребителя оказалось такой неожиданностью для всех, что ни одного выстрела не прозвучало, пока он пролетал над лагерем. Когда же он стал разворачиваться вдали для повторного облёта, один немецкий офицер вдруг с руганью сорвался с места, стремглав взбежал на сторожевую вышку, оттолкнул в сторону толстого эсэсовца в длинном тулупе, ухватился за рукояти станкового пулемёта и развернул его навстречу самолёту.
   Русский явно чувствовал себя хозяином положения, возникало ощущение, будто он летает как-то слишком уж медленно, не торопясь, даже с некоторой ленцой, словно барин, не ожидающий встретить никакой опасности в своей законной вотчине.
   Когда до самолёта оставалось метров двести, внезапно, резко и остервенело заработал крупнокалиберный пулемёт, в бешенстве изрытая из длинного дула тяжёлый свинец и засыпая деревянный пол вышки звонкими дымящимися гильзами. Голубокрылый Як с лёгкостью ушёл в крутой вираж, уклоняясь от пуль, перевернулся "бочкой" и стремительной стрелой вонзился в чистое небо, недоступный для обстрела. Пулемёт заглох, фашисты заметались на вышке, выглядывая из-под мешающей им крыши. Самолёт же на излёте перевернулся через хвост и в отвесном пике ринулся с высоты на них, словно ястреб на мышей, на его крыльях и в тупом клюве винта вспыхнули яркие огненные точки, раскалённый, свирепый шквал с оглушительным треском обрушился на вышку, в мелкие щепки круша толстые доски, разрывая в клочья растерявшихся фашистов. Казалось, сам русский истребитель распирает от негодования, ярости и злости, оттого что кто-то посмел противиться ему, хозяину... И он не успокоился, пока не искромсал в пух и прах всю вышку вместе с фашистами, отвернул у самой земли и неспешно удалился, деловито покачивая крыльями.
   Иосиф смотрел вослед удаляющемуся самолёту и завидовал даже не самому лётчику, который всего через каких-нибудь полчаса приземлит свою лёгкую и такую грозную машину на свободной, чистой земле, избавленной от смрадной коричневой чумы,- нет, он завидовал этому самолёту, даже его колесу, спрятанному в уютном гнезде краснозвёздного крыла. Да, он искренне и всерьёз завидовал неодушевлённому предмету, который уже через тридцать минут коснётся свободной земли... Ах, с каким удовольствием лишился бы своей нынешней невыносимой жизни Иосиф и превратился в бездушное колесо этого улетающего прочь русского истребителя... только если бы вторым колесом стала Мария...
   Этот случай внушил Иосифу веру в скорое освобождение, теперь уже с иным чувством вслушивался он в приближающуюся с каждым днём канонаду и старался чаще видеть Марию, моющую пол в мастерских...
   Но в этот раз её не оказалось, и он, пройдя по коридору и избавившись от хлеба, на обратном пути замедлил шаг у одной из узниц и спросил тихо:
   - Где Мария?
   Женщина чуть помедлила и ответила со вздохом:
   - Она родила.
   Иосиф не сразу смог уяснить смысл её слов. Вернувшись к себе, он долго ходил совершенно бездумно взад-вперёд по мастерской, не в силах понять и принять услышанное. Когда же ему открылась наконец вся катастрофичность и непоправимость случившегося, он упал спиной на свою постель и долго лежал неподвижно с открытыми невидящими глазами.
   Он понимал, что это конец. Конец его мечтаний, конец его жизни...
   Ему было всё равно, кто отец ребёнка, он даже не думал об этом, ибо мужская ревность, естественная в иных условиях, здесь была совершенно неуместна. Иосиф понимал, что Мария сумела скрыть от надзирателей свою беременность, но ведь ребёнка не скроешь и не спрячешь, и завтра эти нелюди найдут его и убьют вместе с матерью... А гибель Марии - это и его смерть,- он уже не представлял своей жизни без этой миловидной тихой женщины.
   Вдруг он вскочил и заметался по мастерской, мучительно ища какого-нибудь выхода, спасения... У них ещё есть время до утра. Но что он может сделать за эту ночь? Ничего.
   Иосиф остановился, прислушиваясь к отдалённым взрывам.
   - Это бомбардировщики,- догадался он и тут же обречённо уронил голову.- Слишком далеко...
   Он бросился в угол, достал из тайника ракетницу и тут же отшвырнул в сторону, осознав всю её бесполезность, сел на пустой деревянный ящик, терзаемый сознанием собственного бессилия.
   Завтра утром она умрёт, а это значит, что и ему жить ни к чему, и ракетница не пригодилась. Он сидел неподвижно, безвольно опустив руки, а время шло...
   Внезапно далёкие гулкие разрывы смолкли, и наступила тишина. Тишина мёртвая, мучительная, но и... может быть, спасительная.
   - Нужно подать им сигнал,- прошептал Иосиф,- и тогда они, возможно, смогут спасти Марию,- о собственном спасении он уже не думал.
   Он резко встал, поднял закатившееся под верстак своё оружие и решительно направился прочь из мастерской.
   Выйдя на улицу, прошёл на середину лагерного двора. Белый столб прожектора ударил в лицо с высоты вышки, скрипнул, поворачиваясь в станке, тяжёлый пулемёт... Иосиф снял колпачок с ракетницы, поднял её вверх и резко дёрнул за плетёную верёвочную петельку-ослепительно яркий огненный шар взвился вверх, осветив чёрное небо,- и тут же тяжёлый огненный шквал повалил его наземь. Свирепый эсэсовец вложил в эту смертоносную очередь всю свою врождённую ненависть и продолжал стрелять в уже растерзанную жертву, обагрившую кровью снег, потом задрал длинный ствол пулемёта вверх, в бессильном остервенении пытаясь уничтожить уже саму ракету, яркой звездой сияющую высоко в небе.

. . . . . . . .

   Славные По-2 отбомбились и улетели домой. Развороченные немецкие укрепления озарял огонь пожаров... красный, как кровь.
   Кровь не останавливалась, сочилась сквозь бинты, головокружение усиливалось. Иван опустил голову и зажмурил глаза, собираясь с силами, провёл холодной шершавой ладонью по лицу.
   - Вам плохо, товарищ капитан?- забеспокоился санитар.
   - Нет,- поспешил ответить он.- Я в порядке.
   Он взглянул вперёд - и вдруг увидел вспыхнувшую невысоко над горизонтом новую звезду... Она была совсем неяркой и безумно далёкой, едва заметной над багровыми всполохами горящих вражеских позиций, но волшебное сияние её затмило для капитана свет всех остальных звёзд, и словно наяву услышал он родной и тёплый голос, повторивший такие знакомые слова: "Волхвы пришли с востока..."
   Странное, неведомое чувство овладело им - чувство трепета, восторга и ликования от чудесной встречи с чем-то несказанно светлым, великим и неизведанным, чувство, какое может посетить человека лишь раз в жизни...
   Впереди сияла звезда... Она указывала путь, и нельзя было медлить.
   Капитан выхватил из кобуры пистолет, взглянул влево и вправо, на приготовившихся к атаке и ждущих команды бойцов, заметил, как пулемётчик перекрестил украдкой грудь.
   - Это хорошо,- подумал он, взбираясь на бруствер, и скомандовал, первый устремляясь в бой:- За мной! Вперёд!
   Острый и сокрушительный удар в грудь опрокинул капитана навзничь, шквал выстрелов и взрывов, воодушевлённые крики "ура" оглушили его, он повернул голову набок, и умирающие глаза его обратились к далёкой неяркой звезде, а из воротника шинели потекла в белый снег тонкой струйкой алая горячая кровь. Русская кровь, которою так обильно полито пол-Европы... Пол-неблагодарной-Европы.

. . . . . . . .

   На следующее утро, как и во всякий другой день, перед чёрными воротами выстроилась для "помывки в бане" длинная очередь обнажённых женщин и детей. Они дрожали от холода и страха, переступая босыми ногами по утоптанному серому снегу. Дети всхлипывали, боясь громко плакать.
   Все они, конечно, знали, что из этой "бани" никто не возвращается... Там, за распахнутой пастью ворот - газовые камеры, а в конце ужасного конвейера смерти чадит густым чёрным дымом высокая грязно-коричневая труба крематория.
   Надзирательницы окриками и ударами плёток подгоняли обречённых, а чуть поодаль стояли с винтовками наперевес откормленные краснорожие бандеровцы - и ухмылялись, с мерзостной похотью разглядывая медленно продвигающуюся скорбную очередь,в которой выделялась молодая худощавая женщина, обхватившая руками голенького новорожденного младенца, прижимая его к груди и укрывая от холода,- в отличие от остальных узниц, согбенных и приниженных, она не склонялась и не сутулилась, а держалась прямо и с достоинством, гордо подняв голову и глядя вперёд светлыми, ясными глазами...
   А откуда-то со стороны встающего над горизонтом бледного январского солнца, словно аккомпанимент его неторопливому восхождению на промёрзлое небо, доносился рокочущий гул мощной канонады. Там шли в смертельный бой советские воины. Воины-освободители. Нет их вины в том, что они опоздали на целых двадцать дней. Они сделали всё, что могли.

. . . . . . . .

   Долго, целых два килогода, ждали люди второго пришествия Спасителя, а уберечь Его от новых иродов не смогли.
   Теперь будем ждать третьего пришествия.
   Что ж, подождём, нам не привыкать.
   Когда и где оно случится - неизвестно,- не вызывает сомнений лишь одно: где бы и когда бы ни родился вновь Младенец, волхвы придут к Нему с востока.
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  

ТРИДЦАТЬ ТЫСЯЧ ЛЕТ НАЗАД

   В сияющих, блистающих, искрящихся небесных чертогах словно лёгкая тень облачка возникла с беззвучным появлением архангела Гавриила. Он и впрямь похож был на хмурую, насупившуюся тучу. Неслышно подлетел к Создателю и что-то сказал ему тихо, сдвинув густые брови и резче обычного сложив крылья. Бог, выслушав его, досадливо вздохнул, отложил в сторону незаконченную работу и молча встал, жестом приказав свите следовать за ним.
   Ещё издали он увидел собравшихся в широкой зелёной долине всех живших в то время людей, причём подавляющее их большинство вольготно развалилось на траве, вместо подстилки использовав свои крылья, и лишь небольшая часть стояла сплочённой кучкой в стороне, печально склонив головы.
   - Ну чем вы снова недовольны?!- возмущённо вопросил Бог, коснувшись ногами земли.
   Толпа в ответ загалдела, зашумела и замахала руками, поднявшись на ноги даже не из уважения к Создателю, а только чтоб громче можно было орать. Бог терпеливо молчал, ожидая, когда люди выкричат накопившееся раздражение.
   Сразу же бросилось в глаза, что у галдящей толпы крылья были грязные, измятые и потрёпанные, многие люди плотно связали их за спиной, а некоторые даже остригли, выщипали перья. У стоявших же немногочисленной печальной и молчаливой группой в сторонке людей крылья были, наоборот, тщательно ухоженные, пышные и белоснежно-чистые. Они даже не садились на землю, чтоб ненароком не помять и не испачкать перья. Именно в их адрес и летели упрёки, обвинения и проклятья грязнокрылых соплеменников.
   - Так чем вы недовольны?- повторил Бог свой вопрос, когда толпа слегка выпустила пар и успокоилась.
   Из однородной серой массы решительно вышел вперёд немолодой коренастый мужчина.
   - Зачем нам эти паршивые отростки?!- негодующе воскликнул он, демонстрируя свои безжалостно обрезанные и скрученные грязные крылья.- Эти "огрызки" только мешают нам, болтаются за спиной...
   - Но как же так?- удивился Бог,- Ведь я дал вам и руки и крылья, чтоб вы могли не только работать и добывать себе пропитание, но и летать подобно птицам и взирать на землю с высоты...
   - Ни к чему нам эти глупые забавы!- резко прервал Создателя мужчина, поддержанный и ободрённый возмущённо загудевшей толпой.-Это детишки малые резвятся и балуются, порхая в воздухе и гоняясь за бабочками... Да ещё эти... бездельники...- коротко кивнул он в сторону белокрылых,- Только и знают что витать в поднебесье!
   При этих словах толпа дико взревела, белокрылые ещё ниже опустили головы, но из их рядов вышел стройный высокий парень с воинственно расправленными длинными крыльями и с высоко поднятой головой.
   - Мы - не бездельники!- воскликнул он с достоинством,- Мы работаем наравне со всеми, а пользы от нас даже больше, чем от других,- и он взглянул свысока на притихшую серую толпу.
   - Если б вы не тратили время на бесполезные, никому не нужные полёты, толку от вас было бы ещё больше,- ничуть не смутившись, деловито возразил делегат толпы.- Нельзя же равняться на других и ограничивать свой вклад в общее дело усреднёнными рамками, дескать, мы выполнили быстрее всех положенную работу, а потому со спокойной душой можем отдыхать и развлекаться, когда другие ещё работают... Да, согласен, вы талантливее и способней остальных, но это вовсе не означает, что у вас есть какие-то привилегии. Скорей наоборот, вам от рождения больше дано, а потому и отдачи от вас должно быть больше.
   - Это неправда,- возразил молодой человек.- Нам всем изначально даётся единой мерой, но одни развивают врождённые способности, без устали работают над собой, совершенствуют ум, оттачивают мастерство, а другие ленятся напрягать мозги, довольствуются малым, оправдываясь мнимой неодарённостью и считая, что думать за них должны другие.
   - И всё равно, это не оправдание для безделья,- заявил представитель серого большинства.- Наша жизнь - на земле. На ней растут плоды, питающие нас, из неё мы извлекаем полезные вещества и орудия труда, здесь всё необходимое для нашего существования. А в небе нет ничего, кроме облаков, там пустота, бесполезная и никчёмная, на небо даже не отбит смотреть, не то чтобы летать там.
   Бог и ангелы с интересом следили за словесной перепалкой двух лидеров. Толпа поддерживала своего вожака громкими криками, свистом и воем, а белокрылые молчали, считая, видимо, что в споре должны побеждать разум и логика, а не лужёные глотки.
   - Нам даны Создателем ноги и крылья!- вдохновенно воскликнул парень, широко расставив мускулистые ноги и расправив крылья.-На ногах мы ходим по тверди земной, а крылья позволяют нам парить свободно в воздухе. Нам даны два великих царства - земное и небесное... Так почему же должны мы по своей воле отказываться от одного из них, терять драгоценнейшее сокровище?! Зачем ограничивать себя, лишаться бесценного достояния, когда можно пользоваться всеми имеющимися возможностями?.. Взгляните на ангелов,- он махнул крылом в сторону Божьей свиты,- они ведь не избавляются от крыльев, так почему бы и нам не брать с них пример...
   - Мы - не ангелы и не можем быть сыты одним святым духом,-вставил его противник, но белокрылый в запальчивости даже не заметил этого.
   -... И полёт для нас не пустое развлечение,- воодушевлённо продолжал он, глядя в безоблачное небо.- Он позволяет нам не только телесно, но и мысленно оторваться от земли, от каждодневных забот, отвлечься от суеты и мелочности, абстрагироваться от серой действительности и заглянуть в будущее... Ведь даже наиполезнейшую вещь-колесо - я изобрёл не копаясь в земле, а паря высоко в небе и наблюдая за тем, как легко катится по небу круглый диск солнца... Только в свободном полёте мы можем делать открытия, изобретать, творить...
   - И вечно разбиваться о скалы, тонуть в морях, потерявшись в бескрайних небесных просторах,- саркастично ухмыльнулся вождь толпы под одобрительный гул единомышленников.- Сколько вас гибнет по глупости?- обратился он к белокрылому оппоненту и сам же ответил:- Сот-ни!!! И эти совершенно бессмысленные и неоправданные жертвы ещё более нелепы в то время, когда нам так не хватает рабочих рук... Вы по праву гордитесь своим интеллектом, но ваши знания и сноровка - не ваше личное, а общее достояние, и, так безрассудно и безответственно рискуя жизнью и подвергая себя опасности, вы поступаете вопреки интересам общества, которое из-за ваших капризов лишается лучших граждан. К тому же вы вносите раскол в единое человечество, постепенно отделяясь и образуя некое подобие касты избранных, а это и само по себе плохо, но ещё и заставляет остальных людей чувствовать свою ущербность и незначительность, что, в свою очередь, порождает зависть, а это такой сорняк, который нужно выкорчёвывать в самом начале, не дожидаясь, когда семя зависти разрастётся и окрепнет.
   - Людям бы стоило не завидовать и вредить тем, кто выделяется из массы и вырывается вперёд, а самим подтягиваться к впереди идущим,- уже не так убедительно, как прежде, возразил молодой человек, но соперник решительно прервал его:
   - Легко говорить так, обладая врождёнными способностями, но каково приходится другим, тем, кто, не обладая особыми талантами, должен вкалывать не разгибая спины, даже забыв о существовании неба... А сколько несмышлёных детей погибает и калечится, беря с вас пример и взлетая в небо?! Вы не чувствуете в этом своей вины? Да какой с вас может быть спрос!- махнул он досадливо рукой на смутившегося белокрылого соперника.- Вы же сами хуже малых детей,- он замолчал, и над долиной повисла мёртвая тишина, никто не проронил ни слова, а белокрылые в предчувствии худшего обречённо опустили крылья, коснувшись блестящими чистыми перьями сочной зелёной травы.
   - Самое главное свойство человека - чувство меры,- выдержав минутную паузу, заговорил философски, ощущая себя хозяином положения, вожак толпы.- Максимализм тоже похвальное качество, но всё же менее полезное, а иногда и откровенно вредное, чреватое бедами, поскольку иной раз, безрассудно стремясь к большему, можно лишиться и того немногого, чем пока ещё обладаешь... Дела же наши таковы,-он окинул взглядом всех собравшихся людей,- что мы не в состоянии одновременно и возделывать землю и витать в облаках, нам не хватит сил и времени сразу на два царства, мы должны выбрать одно и обрабатывать его. Мечтать-то неплохо, но одними мечтами сам сыт не будешь и детей не накормишь. В небе нам не выжить, наша обитель-земля. И ради жизни наших детей и внуков мы обязаны теперь избавиться от мешающих нам крыльев.
   - Хорошо,- попытался спасти положение вожак белокрылого меньшинства,- Если вам так мешают крылья, сами избавьтесь от них, а нам оставьте...
   Но эта неуклюжая попытка вызвала лишь язвительные, снисходительные усмешки толпы, а белокрылые совершенно пали духом.
   - Это невозможно и немыслимо,- с улыбкой покачал головой лидер толпы.- Об этом и речи быть не может. Все люди должны быть едины и равны.
   - Да, это так,- согласился бог.- Я не хочу навязывать свою волю, поступайте как хотите. Но пусть решает большинство, ибо вы должны жить равноправной, сплочённой семьёй, и непозволительно, чтобы немногие - пусть даже и лучшие - определяли судьбу всех...

. . . . . . . .

   Так и лишились наши далёкие предки крыльев тридцать тысяч лет назад.
   Осуждать их не берусь. Возможно, это действительно было так необходимо в тот момент. И всё-таки жаль как-то и обидно. Ведь сейчас мы можем летать только во сне. А сны наши - чёрно-белые.
   Но хочется всё же верить, что живут ещё на свете потомки тех грустных белокрылых людей, которые и теперь обладают исключительной привилегией и величайшим счастьем - летать на белоснежных крыльях в сияющих, блистающих, искрящихся цветных снах.
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  

ПОСЛАНИЕ

   В своё время Пабло Неруда задал волнующий душу вопрос - куда деваются мёртвые птицы? И каждый человек волен отвечать на него по-своему. Кто-то станет рассуждать долго и нудно, призывая на помощь всевозможные данные о сроке жизни птиц и о численности их сообществ, о местах размножения, кормления и о путях миграции птичих стай - но так и не даст вразумительного ответа; другой, наоборот, ответит не задумываясь, что птицы, умирая, бесследно исчезают в морских глубинах; третий авторитетно заявит, что он видел где-то когда-то полусгнившие пернатые останки - и этим закроет для себя тему раз и навсегда; четвёртый и вовсе отмехнётся от такого "легкомысленного" предмета, мешающего ему думать о "серьёзных" вещах...
   Для меня же вопрос великого чилийца оказался, как ни странно, подсказкой и послужил ключом к разгадке интригующей тайны, издавна меня терзавшей: в какие загадочные, незримые, непостижимые сферы уходят великие лётчики - пионеры авиации, исследователи неведомых пространств, знаменитые асы, простые пилоты и их пассажиры,- о ком в книгах говорится кратко:"... и больше их никто не видел"? Куда улетели от нас на своих самолётах Сигизмунд Леваневский и Жорж Гинемер, Эдвард Мэннок и Амелия Эрхарт, Юрий Гагарин и Криста Маколиф, Юджин Эсмонд и Эми Суини, Шарль Нанжессер и Лидия Литвяк, Виктор Талалихин и Гленн Миллер, Борис Сафонов и тысячи, тысячи героев, даже те, чьих имён мы не знаем, но кто навеки останется в благодарной памяти людей? Где тот таинственный аэродром, конечный пункт и место посадки маленьких деревянных аэропланов и мощных современных лайнеров, что однажды взлетели с земли - и больше на неё не вернулись? Из каких туманных далей ждать нам их трепетные позывные?
   Нас пытаются убедить, что все они погибли в воздушном бою или в авиакатастрофе. Но допустимо ли так безапелляционно заявлять, что человек умер, если "ни обломки самолёта, ни тело пилота не были найдены"?!
   Нет! И я искренне и свято верю, что люди, решительно шагнувшие навстречу неизвестности, отважно устремившиеся ввысь, уподобились птицам и, как и благородные пернатые, принадлежат всецело лишь бескрайнему светлому небу, покинутая ими твердь уже не властна над ними. Они обрели бессмертие, и безграничный эфир распахнул перед ними свои сияющие просторы. Не следует обращаться к ним со скорбно склонённой головой, наоборот, нужно взглянуть с надеждой, верой и любовью на тепло и приветливо мерцающие звёзды,-там, в сверкающей блаженной дали обитель тех, кто однажды отправился в свой последний, бесконечный полёт.

. . . . . .

   Легко надеяться. Любить сложнее. Но трудней всего - верить.
   Когда-то по земле ходил маленький мальчик с золотыми волосами. Он громко смеялся и ничего не отвечал на вопросы людей,- и все они, слишком рано повзрослевшие и превратившиеся в сухих и чёрствых стариков, так и не смогли понять, что перед ними совсем не обычный земной ребёнок. Они не сберегли свои живые, светлые, лёгкие детские души, подобные благоухающим ярким цветам и нежным сочным плодам, превратили их в холодные, сморщенные, безжизненные сухофрукты, чуждые всему загадочному, необычному и таинственному. И лишь один человек, чьё благородное большое сердце осталось по-детски непосредственным, открытым и приветливым, поверил в чудо - а ведь это так нелегко!- и Маленький принц открыл ему свою тайну... А человек этот, лётчик и писатель, встретивший Маленького принца в знойной пустыне, рассказал о нём людям - и миллионы детей и взрослых читают и перечитывают вновь и вновь его правдивый чудесный рассказ о мудром и наивном звёздном мальчике...
   Но однажды, в грозное и опасное военное время, лётчик, рассказавший нам о Маленьком принце, не вернулся с боевого задания. Энциклопедии говорят нам, что Антуан де Сент-Экзюпери "погиб в разведывательном полёте." Но если мы поверим хоть на мгновение
   в то, что он действительно умер,- значит, мы сами давно уже мертвы...
   Он не разбился, не погиб и не остался на Земле. Он живёт на уютной крошечной планете (взрослые называют её "астероид В-612"). Там он любуется закатом, старательно прочищает два действующих вулкана и один потухший, тщательно выпалывает баобабы, заботливо ухаживает за белым кудрявым барашком и вместе с прекрасной и капризной розой ждёт Маленького принца. Иногда он надевает барашку намордник с ремешком, чтобы тот ненароком не съел нежную розу, у которой нет никакой защиты, кроме четырёх маленьких острых шипов,
   и путешествует с перелётными птицами. Он летит на соседние астероиды, где живут и старые его товарищи, вместе с которыми он летал полными опасностей и испытаний маршрутами, и новые друзья, кого он не встречал на Земле, но с кем подружился здесь.
  
   На последней странице книги о Маленьком принце Антуан де Сент-Экзюпери оставил нам своё завещание.
   Это, по-моему, самое красивое и самое печальное завещание на свете... Прочтите его ещё раз:
   0x01 graphic
   Это, по-моему, самое красивое и самое печальное место на свете. Этот же уголок пустыни нарисован и на предыдущей странице, но я нарисовал еще раз, чтобы вы получше его разглядели. Здесь Маленький принц впервые появился на Земле, а потом исчез. Всмотритесь внимательней, чтобы непременно узнать это место, если когда-нибудь вы попадете в Африку, в пустыню. Если вам случится тут проезжать, заклинаю вас, не спешите, помедлите немного под этой звездой! И если к вам подойдет маленький мальчик с золотыми волосами, если он будет звонко смеяться и ничего не ответит на ваши вопросы, вы, уж, конечно, догадаетесь, кто он такой. Тогда -- очень прошу вас! -- не забудьте утешить меня в моей печали, скорей напишите мне, что он вернулся...

. . . . . . . . .

   С величайшим волнением выполняю просьбу Писателя и спешу сообщить, что Маленький принц вернулся на Землю. Он вырос и стал Королём.Не простым королём, каких много и на этой планете, и во вселенной. Он стал великим Королём гитары...
   Когда он касается пальцами струн, тысячи звонких бубенцов смеются и плачут одновременно; звёзды расцветают и становятся ближе, словно хрупкие искристые снежинки, сияющие в чёрной морозной ночи, и до них можно осторожно дотронуться рукой; его музыка -как вода,- в ней слышен тонкий скрип колодезного ворота, и мощный рокот водопада, и задорное журчание горного ручейка, и пульсирующее шипение фонтанных струй, весело бьющих высоко в небо, и звонкое падение тяжёлых капель живительной влаги, что очищает тело и окрыляет душу...
   Перелётные птицы отнесут эту весть на астероид В-612, утешат Писателя, обрадуют розу... И барашек наверняка будет счастлив. А потухший вулкан вновь проснётся праздничным извержением - и этот яркий красочный фейерверк будет хорошо виден не только в телескопы и бинокли, но даже, как говорится, невооружённым глазом. Так что не упустите случая полюбоваться таким прекрасным, фантастическим зрелищем и почаще смотрите в звёздное небо - может быть, вам повезёт и вы увидите великолепный звёздный салют в честь великого Короля, который остался всё тем же Маленьким принцем.
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
   4
  
  
  
  
 Ваша оценка:

Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"