Авиатехник Иван Тамарин, по специальности "слон", понуро озираясь, зашел за угол грязного, насквозь прокуренного вагончика. В этом месте бригадное лежбище сильно пахло мочой, рядом неистово росла трава, а чуть дальше, за взлетной полосой, выполнял свои подлые поклоны локатор. Иван вздохнул, так как голой шеей и всем недовольным телом почувствовал сырость. Сверху сыпались мелкие, теплые капли. Щуплый, не по годам состарившийся Иван сморщил лицо и сказал, обращаясь к собственной печени:
- Стерва неоднократная!..
Тем временем на посадочной прямой замаячил огнями "Туполев" из Москвы. Через несколько минут по всей округе прокатился реактивный рев, и сонливость нехотя пошла на убыль. Сейчас к самолету потянутся те, кто заказывал экипажу колбасу, ну а водку дожидаются обычно из Харькова -там удобней взять. Настроение у Ивана меланхолическое оттого что вместо былого опьянения жизнью ноет располневшая печень и действительность, куда ни глянь, портит о себе впечатление. В последнее время его томит непростой вопрос: чем вообще люди живы? Спросил шофера спецмашины татарина по кличке "душман", а тому смешно:
-Арак пьем, жену бьем, - бальде-е-ем!
Разговаривал с уборщицей тетей Дашей; женщина пожилая, солидная, но и у ней, оказывается, нет проблем:
-Ешь хлеб да молчи! Живем сейчас - умирать не надо! Куры, консервы есть, колбасу вот заказываем... Горбачев, он по ночам не спит, думает , как нас заставить работать, да боится, что его застрелють.
К самолету Иван приближается с лаской, будто конюх к возвратившемуся в стойло мерину, гладит его по холодной обшивке. Пора готовить лайнер к новому рейсу, но вот опять сделалось Ивану нехорошо. По трапу спускались пассажиры, и все они вроде как горевали от назойливых дум, а некто с хилой грудью употребил бородатое лицо для выражения религиозных повадок. Однако благодати на нем не было никакой и особенную тревогу вызывали бледные, тонкие, как у ребенка, ручки.
"Я сейчас заплачу, - ощутил внутри себя теплоту и слякоть Иван. - Оскудело все! Счастливые мужики на Руси уже не водятся..."
Отягощенный тоскою авиатехник поднялся по трапу, вошел в утробу самолета. На креслах, беседуя и отдыхая от пассажиров, лежали две молодые стюардессы.
- С приездом! - сказал им для мелкого удовольствия Иван. Но не заметили "слона" небесные ласточки, поскольку щебетали о своем.
- Алена, говорят, замуж вышла.
- Да что ты! За того самого придурка?
- Ну что делать! Любовь... Месяц назад встречаю ее с каким-то... Спрашиваю: "Алена, это твой?" - "Нет, говорит, мой лучше, мой страшнее, но он мне нравится".
Иван равнодушно побрел мимо них в пилотскую - узнать, нет ли каких дефектов. В тесном проходе надрывался с поклажей бортмеханик. Из пакета и сумок выглядывала колбаса, похожие на колбасу рулоны обойной бумаги.
- Привет, Ваня! Передняя нога здесь вибрирует.
- Все ясно, сломали, - осудил и слегка обиделся техник, всерьез же его сердила сама "слонячья" судьба, нисколько не расположенная к баловству. С мудрой физиономией Иван дергал за рычаги и ручки управления, заглядывал в носовую кабину штурмана, похожую на собачью будку, бормотал самолету упрек:
- Гробом уже пахнешь, а все летаешь...
- Смотри, Вань, двигатели, п-планер, а я займусь ногой, - это появился и подал голос бригадир, нетерпеливый, заикающийся Шишов. Иван любит бригадира за его спартанскую душу и лысину как некий феномен, свойственный чрезвычайным людям. На лысину Иван всегда глядит с уважением и удовольствием, словно на глобус, а кроме того, воображает, что внутри лысины происходит полное отражение Вселенной, такие же катаклизмы и всякая диалектика. Однажды после замены тормоза озябший бригадир азартно предположил: "Эх, сейчас бы выпить!" А кто-то из техников ляпнул, кобенясь: "Бог подаст". И покраснела, грозной сделалась лысина.
После осмотра двигателей Иван присел на корточки перед бригадиром.
- Я, Гриш, не могу понять, кто мы такие во Вселенной и зачем изгадили все жизненное пространство? Ну по какому, скажи, закону мы развиваемся, если вместо гармонии кругом подлость и разруха, злые инстинкты и катастрофы? Живем в режиме ожидания Апокалипсиса.
- Оно и раньше так было, только не сообщали, - чутко и вместе с тем невозмутимо отозвался бригадир. - Я сам на лес падал из-за одного Шурика, второго пилота. Чуть п-покойником не стал.
- Да что ты!
- Мы тогда по тайге летали. Спецрейсы, фотосъемка, лесные пожары... Сидишь, бывало, носом клюешь и вспоминаешь чего-нибудь, как д-девок щекотал, какие они были разные да забавные. А тут вижу второй пилот извертелся; оказывается, м-муха к нему пристала. Снял он потихоньку шлемофон и хлесть! - по лобовому стеклу. После этого, представь, Вань, тихо стало. Давление масла, обороты по нулям, и у меня, сам понимаешь, все что могло, опустилось, иссякла всякая потенция... Ну командир у нас был - кремень! "Спокойно, говорит, мужики. Это еще не полный п-п... конец! И вот, значит, пикируем. Я одурел, что-то такое блеял, а он меня по шее: "Чего сидишь? Пробуй запуск!" Ладно, пробую. Насосы работают, регулятор смеси в "Авто-нормально", винты крутятся, а запуска нет. И что характерно, Вань, командир, ведь предупредил: "Теперь, говорит, орлы, берегите зубы!" А я, п-подлец, только клювом щелкал... Потом наш доблестный "Ил" в лес заехал и д-дров наломал. Мы тоже повредились; командиру голову пробило, Шурик ребра сломал, а я себе половину зубов выбил. Вылезли, дрожим, как су-услики, хорошо пожара нет, система сработала. Рады, все-таки живы, бодримся, ну что, мол, сели?! "Сели, мать вашу в роги!" - осерчал командир; лоб у него в крови, с подбородка капает. Вечером нас вертолет подобрал. Комиссия потом выявила, что второй пилот, убивая муху, задел тумблер аварийного отключения зажигания и... привет всем четырем магнето. Дело замяли, поскольку без жертв, а самолет списали.
- Да, - задумчиво согласился Иван. - Иной раз заметишь: незначительный таракан в супе плавает, и такая тоска возьмет, а тут могли погибнуть от насекомого... Но я про другое, Гриш, мне интересно понять, почему народ так глупо устроен. Смотри, когда-то в шкурах существовали - и ничего. Потом рабство изобрели, оружие, сколько крови утекло! А возьми автомобиль... Ты думаешь это кто? Это монстр. Белый свет от него черным делается. Понимаешь, с тех пор как в шкурах жили, мы сами по себе лучше не стали - вот что противно. Ну кому нужна такая эволюция?!
Бригадир преданно посмотрел на Ивана и радикально заявил:
- Чтоб нас всех похоронили стоймя!
- Обрати внимание, что любое удовольствие на пути прогресса плавно переходит в зло. Сейчас уже и дураку ясно, что зря прогрессом называют всякие утехи. Что это за цивилизация, если мы в парнике задохнемся или от своих отходов умрем! Лучше диким в природе жить.
- Обидно, В-Вань, - буркнул бригадир, берясь за кувалду, чтоб снять колесо с вибрирующей стойки. - Такая м-мелкая сволочь эти пчелы и муравьи, а порядка у них больше чем у нас.
- Не знаю, Гриша, как ты, а я сейчас очень понимаю монахов и где-то даже завидую. Так хочется бросить все и одним духом существовать... Или диким стать. Эх, заменить бы печень!
Помолчав немного, Иван вдруг сердечным голосом предложил:
- Давай, Гриш, станем дикими!
- А ты уже з-заменил себе печень? - оживленно вскинул лысину бригадир.
- Тебе смешно, а я из-за нее гармонию перестал чуять.