Секунду назад он, развалившись на кровати, читал новенький журнал: одна рука в кармане модных чуть приспущенных джинсов, вторая - крепко сжимает глянцевые странички. Наша сборная вышла в финал! Да!!! Вершина блаженства. Гордость за одиннадцать худощавых пареньков в красно-белой форме, гоняющих маленький мячик по зеленому газону.
Одна секунда.
Звонок.
Он откладывает журнал и пристально смотрит на телефон, стоящий рядом на деревянной тумбочке и освещенный желтым кругом от лампы.
Почему-то ему не хочется брать трубку. Хочется не слышать этот звон, забить его куда-нибудь далеко-далеко, в самую глубину сознания, чтобы он не звенел, чтобы только не слышать этот дребезжащий, механический звук.
Не хочется брать трубку, как будто заранее знаешь, что скажет тебе кто-то пока неведомый на другом конце света.
"Это она", - успевает подумать он, прежде чем взять трубку похолодевшими пальцами.
Это была она.
- Привет, Майк! - весело прозвучал ее голос.
Очень весело. Слишком весело.
- Привет, Джейн! - сказал он, невольно подражая ее беззаботному тону, чувствуя, что его голос звучит так же неубедительно-небрежно.
- Что ты делал? - продолжает она. - Читал?
- Да, я...
- Футбол?
- Да... и...
- Здорово! - боже, до чего лживо это было сказано!
Она всегда перебивает, потому что понимает заранее все, что он хочет сказать. Где-то внутри начинает биться маленькая жилка; наверное, то же самое чувствуют крысы, бегущие с корабля еще до того, как шторм превращает его в поломанное дерево и осколки обшивки.
- Я вот тут решила позвонить тебе, и...
Невероятным усилием Майк остановил время. Он обхватил его ногами и руками и вцепился в него побелевшими пальцами, всеми силами уговаривая его не идти дальше. Пусть еще мгновение он не будет знать того, что знает и так!..
- ...И... в общем, нам надо расстаться, Майк.
"Нам надо расстаться, Майк!" - прозвенели дождевые капли, растекаясь по оконному стеклу. "Нам надо расстаться, Майк!" - прошумел ветер, едва касаясь верхушек темно-зеленых осенних деревьев. "Нам надо расстаться, Майк!" - пропел соловей или еще кто-нибудь, никогда хорошо не разбирался в биологии, может, стоило все-таки записаться на дополнительные занятия?...
- Нам надо расстаться, - тупо повторил Майк,чувствуя, как ледяной железный обруч сковывает голову, а еще один - грудь где-то в районе бешено стучащего сердца.
- Понимаешь, я давно уже хотела сказать тебе... - ее голос звучал откуда-то снизу, - но все думала, как бы тебе все объяснить...
- Объясняй, как есть, - глухо проговорил он. - Я понятливый.
- В общем, это на самом деле здорово, что я встретила тебя. И мне очень не хочется потерять тебя именно сейчас, то есть, я имею ввиду, что... Нам лучше было бы прекратить... В смысле, мне очень трудно все это тебе сказать, но нам лучше больше не быть вместе, и...
...Он помнил запах ее волос. Они тогда были всем классом на практике в лесу. Надо было собрать как можно больше листиков какого-то растения, чтобы потом всем вместе изучать их в душном классе, изо всех делая вид, что это очень интересно: учительница была такая восторженная старушонка в желтом беретике, без ума от детей, листиков и лягушек. Маленькая тоненькая девчушка нагнулась, чтобы поднять с мокрой после дождя травы большой потемневший лист, и он тоже нагнулся, чтобы поднять его, и его рука оказалась на ее маленькой ручке. Она вскинула голову и посмотрела прямо в его глаза - очень строго и выразительно, так, что он тут же отдернул руку. И момент, когда она встряхнула своей гривой темных шелковых волос, он помнит до сих пор. Им было по восемь...
- ...и это вовсе не из-за того, что с тобой что-то не так! Вернее, дело вовсе не в этом... просто за все то время, что мы были вместе...
..."Эй, ты что, дрейфуешь?!" - насмешливо вскричал высокий русый парень, сильно хлопнув Майка по спине. Ему было тринадцать, и он был на год старше и на голову выше, чем Майк. Они сидели за спиленном трухлявом дереве, и вокруг тихо облетали листья, и высокий уговаривал Майка подойти "вон к той, с бардаком на голове", потому что все знали, что она ему нравится - ему, забитому нескладному парнишке с оттопыренными ушами и испуганными зелеными глазами за стеклами больших дедушкиных очков, кутающемуся в огромный нелепый шарф в сине-зеленую клетку, ему, мистеру эй-какого-размера-твои-уши...
- Это из-за Стэна? - хрипло спросил Майк.
- Нет! - ее голос прозвучал удивленно. - Вовсе нет, ты что, совсем меня не слушаешь?..
...Он стоял перед ней и не знал, куда девать свои руки, ставшие такими большими и неуклюжими. Она смеялась и ела мороженое, и прыгала по лужам, совсем как маленькая. Она вообще постоянно смеялась, и ее волосы здорово золотились на апрельском солнце. Еще она слушала старые кассеты с Битлз и Жо Дассеном, и последние вскоре незаметно стали его любимыми исполнителями. Майк изредка очень робко трогал ее руку, крайне стесняясь своих оттопыренных ушей, и ужасно старался не утонуть в ее глазах...
- ...Ты... пожалуйста, не думай, что я говорю это просто чтобы что-нибудь сказать. Я совершенно искренне хочу... - Майку показалось, что она вот-вот заплачет. "Ты ведь совсем так не думаешь..."
...Им было по шестнадцать, и все прекрасно знали, что они встречаются. Их ставили друг другу в пример и верили в то, что "все серьезно", наверное, даже больше, чем они сами. Майк уже точно знал, куда девать руки, и она знала, как его лучше целовать, и они оба верили, что это - навсегда. Даже больше, чем верили остальные. Майк больше не стеснялся своих ушей, но по-прежнему боялся захлебнуться в ее глазах, хотя часто смотрел в них: им не нужно было много говорить, чтобы читать мысли, достаточно было взглянуть или кивнуть незаметно. Он знал ее лучше, чем собственное отражение в зеркале, чем звук дождя и все созвездия Вселенной. Она была единственным человеком, которму он мог сказать...
- Я люблю тебя.
- ...
- Я люблю тебя, Джейн.
- Зачем?..
- Что - зачем?
- Зачем ты говоришь это... сейчас?
- Потому что мне хочется сказать это сейчас. Это очень важно, Джейн, слышишь меня?
Тишина.
Капал дождь, и Майк чувствовал каждую капельку, падающую с небес в сумрачный городской вечер. Он лежал на спине не шевелясь, и смотрел в потолок, на котором светились маленькие звездочки, по которым он в детстве - тысячу лет назад! - изучал карту ночного неба. Полустершиеся звездочки, наклееные еще когда он ничего не знал про этот вечер.
Время отыгралось. Оно превратилось в соленую тянучку (соленую - от слез, которых не было: он не плакал даже в детстве - гордость?..), и стало тянуться, вытягивая из Майка тепло и воспоминания о том, чего тоже больше не было.
Она правда плакала.
Он никогда так чутко не вслушивался в чей-то плач. Ему представлялось, как она судорожно сжимает трубку в скользких пальцах, как дергаются ее губы, и как слезинки стекают из ее глаз на подбородок и капают вниз, на коленки. Как дождь...
Было не больно. Было как-то даже весело. Ему захотелось смеяться, и он с тудом удержался от этого.
Они не могут расстаться.
Она не сможет уйти от него - иначе ей бы не понадобилось так плакать.
А она все плакала и плакала, и Майк удивлялся, как может в одном человеке помещаться столько слез (может, если все их выплакать за один раз, жизнь станет радостней?..) Ему самому плакать вовсе не хотелось, потому что он уже все решил. Она не уйдет. Просто не сможет уйти. И все, больше не о чем говорить.
Прошло несколько бесконечных мгновений или солнечных дней, в которые Майк вспоминал ее смех и ее запах. Все было очень просто, так же просто, как бегать по лужам или ловить дождинки на язык.
- Майк, я...
- Джейн, оставайся.
- Но нам нужно...
- Да нет, не нужно вовсе. Оставайся на месте, я сейчас приеду. Слышишь?
Она молчала и всхлипывала, и ему показалось, что он чувствует ее дыхание на своей щеке. Он улыбнулся этому ощущению.
- Можно я приеду?
Она не ответила.
- Эй, Дженни, ты хочешь, чтобы я приехал? Я привезу тебе мороженое, осенних листиков и Жо Дассена, идет?
С той стороны раздалось что-то похожее на смех.
- Идет или нет?
- Да, - еле слышно проговорила она, и это было самое лучшее да на свете. Он даже видел, как она улыбается, проводя рукой по мокрым щекам, - Я приготовлю тебе горячий чай и обещаю не смеятся над твоими ушами...
- Я еду! - воскликнул он, и оба одновременно повесили трубки.
Майк рывком поднялся с кровати и улыбнулся своим ботинкам. Потом он улыбнулся окну, трещинке в потолке и цветам на подоконнике. Он улыбнулся своей куртке и клетчатому шарфу, а потом улыбнулся ключам, когда вставлял их в замочную скважину, которой тоже не забыл улыбнуться. Потом он улыбнулся - ей, за много километров, - и побежал по лужам за ее любимым мороженым.