Аннотация: Человек желает смерти оккупантам. Человек получает задуманное.
Да постучится смерть в их дом...
1.
Дача выглядела ещё хуже, чем на фото в объявлении. Типичное советское двухэтажное строение из брёвен, с треугольной крышей, покрытой бурым шифером, и верандой, застеклённой маленькими окошками. Небольшой участок на краю дачного посёлка, окружённый забором по плечо высотой с выбитыми кое-где досками. Перед домом плодовые деревья, кажется, яблоня, сзади наверняка огород, на котором практичные хозяева растили какую-нибудь несчастную картошку. На калитке навесной замок, обёрнутый в полиэтилен от ржавчины. Было совсем непохоже, что это место пользуется спросом, или что здесь могут появиться возможные арендаторы. Максим посмотрел по сторонам, убедился, что людей на улице нет, и аккуратно переправил свой рюкзак на ту сторону забора. Потом глубоко вдохнул и попытался перелезть сам. С первого раза не вышло. Как это обычно бывает, если хочешь быть незамеченным, ему казалось, что он производит много шума, и когда удалось перекинуть свое тело, он затих в полуприседе, прислушиваясь к звукам вокруг. Тишина. Посмотрел на дом. Чёрные окна в сумраке отдавали холодом. Тихо по тропинке с проложенными на ней досками прошёл к крыльцу. Дверь - повезло! - оказалась закрыта на стандартный замок, который удалось взломать за пятнадцать минут, благо инструменты под рукой. Максим зашёл на веранду по поскрипывающему полу, потом в центральную комнату, окна из которой смотрели на деревья и дачную улицу. Стол с клеёнкой, кожаный продавленный диван как на фото в объявлении, комод, кушетка у окна. Он поставил рюкзак на пол и закрыл глаза, стоя в полумраке.
Невозможно было осознать происходящее.
Три дня назад он ремонтировал парты, прикручивал дверные петли и менял сифоны под школьными раковинами, а теперь стоит внутри чужой старой дачи, проникнув туда после взлома, в ожидании, когда его по-настоящему начнет разыскивать полиция. Пока есть шанс пересидеть тут, тем более камер в этом посёлке нет, телефон он не взял, найти его по каким-то сигналам будет непросто. Да, есть несколько сим-карт, но их он купил на вокзале буквально час назад, и они не зарегистрированы ни на чьё имя. Дача сдаётся в аренду, поэтому если никто не заинтересуется этим местом, он может быть в безопасности, как ему казалось. Уж всяко лучше, чем прятаться в лесу в землянке, которую ещё надо выкопать. Как часто хозяева приходят сюда для проверки, загадка, но на всякий случай он будет находиться в комнатке под крышей. Авось они туда не поднимаются. Он осмотрелся в поисках одеяла или чего-нибудь, чем можно укрыться. Ничего не было. Ладно, сейчас уже поздно, завтра надо сходить к станции, поискать хозяйственный магазин. А также надо найти еды, обойти весь посёлок и определить, что делать дальше. Он выглянул осторожно в окно, не смотрят ли сюда люди из соседних домов. Вроде везде тишина, и в домах тех тоже не горит свет. Что ж, можно пока расслабиться.
Максим сел на диван и закрыл глаза.
2.
В кабинете географии выдвижной ящик учительского стола провалился внутрь. Учительница пожаловалась завхозу, а та уже попросила его, Максима, посмотреть, что можно сделать. Приближался конец дня, пустующий класс окрашивался вечерним солнцем, в лучах плавали пылинки. На стене висела выпуклая рельефная карта Европы. На шкафу стояли несколько глобусов разной величины. Он закрыл за собой дверь, полюбовался видом (ибо закатный свет всё делает красивее, даже школьный класс), прошёл к столу и сел на корточки, разглядывая ящик. Из головы не выходил сегодняшний сон. В нём человек в дорогом костюме и с размытым пятном вместо лица, закинув ногу на ногу, сидел в чёрном кресле в пустой комнате на фоне красного бархатного занавеса. Максим сидел в другом кресле напротив и чувствовал его взгляд. На стене шла проекция беззвучного кино, где разрывались снаряды, люди бежали, прикрываясь от обломков, а танки стреляли по домам.
- Остановите это, - мысленно произнёс Максим собеседнику. Тот чуть наклонил голову.
В дверь класса раздался стук, после чего она сразу же открылась. Максим уже вытащил ящик. Внутрь просунулась женская голова с невыразительной внешностью.
- Вы сдавали деньги?
Голос учителя алгебры, Валентины, молодой ещё в общем-то особы, был резким и каким-то противным, как это часто бывает у общественных активистов, ведущих большую речевую деятельность.
Максим покачал головой.
- А когда?
Деньги в школе собирали на гуманитарную посылку участникам войны, на фронт. Консервы, нижнее бельё, бинты, всякие мелкие вещи, какие могут понадобиться людям в окопах.
На том экране была именно эта война. Танк, стреляющий в жилой дом. Российский самолёт, сбрасывающий бомбу на школу. Дети, бегущие в укрытие, когда звучит сирена.
- Не планирую, - коротко ответил он, сидя на корточках перед столом и засунув руку вглубь. Кажется, удастся починить быстро.
- Почему?
Он повернул голову и посмотрел в её колючие глаза. Представил, как он произносит фразу "Потому что я не поддерживаю фашистов". Представил её лицо после этого. Но здравый смысл возобладал. Проблемы ему не нужны. И он сказал аккуратное:
- У государства достаточно денег для военных. У них хорошие зарплаты, им платят и снабжают нормально. Наша помощь им не нужна.
И только из её рта стало рождаться готовое возражение, как он тут же вытащил руку и сделал отталкивающее движение ладонью.
- Я не хочу дискутировать на эту тему, извините.
С немым возмущением она закрыла дверь.
3.
В школе начали проводить встречи с "ветеранами". Теми самыми, которые сначала попадали в тюрьму, потом шли на войну, ибо им нечего было терять, а потом получали за это помилование. Кровь в обмен на свободу - классический принцип исчезнувших цивилизаций, внезапно снова ставший востребованным. Обычно ветеранами были мужики средних лет с солидными тюремными отсидками за плечами и с похожими жизненными путями: убийство или нечто подобное в своей жестокости, долгий срок приговора, подписание контракта и участие в войне, на которой большинство погибало. Но не все. В четверг состоялся очередной визит такого выжившего счастливчика. Счастливчик был из старых. В последнее время таких тюремных вояк не отправляли на помилование, и они сидели на фронте до смерти. Этот же успел соскочить вовремя и теперь, видимо, колесил по школам со своими богатыми историями, написанными ему каким-нибудь сотрудником в комитете образования города. Хорошо, что Максим не учитель и ему не пришлось в этом участвовать. Он не узнавал подробностей, он занимался своими маленькими техническими делами, а конкретно в туалете на втором этаже устранил засор, и теперь шёл по коридору к выходу, ибо у него был впереди визит в другую школу, но остановился, увидев несколько учителей, стоящих у открытой двери одного из классов и смотрящих внутрь. Максим тихо подошёл сзади и поглядел через их плечи. Перед школьной доской, размахивая руками и с трудом удерживаясь от матерных выражений, новоиспеченный ветеран рассказывал детям, как он рыл окопы и готовился к обороне какой-то захваченной деревни. Судя по всему, это было начало истории, потом наверняка пойдёт про подбитые танки и мужественные сражения с метанием ручных гранат. Сам ветеран был лет так сорока и походил на человека, с которым не хочется столкнуться поздно ночью. Человека с богатым криминальным прошлым. Максим пошёл дальше.
Позже в родительском чате он прочитал, что прошлое было не такое уж и богатое. Ветеран банально убил жену, засунул по частям в чемодан и вынес на свалку. Через два года тюрьмы получил шанс пойти на войну. Можно сказать, ничего особенного. Родители никак не отреагировали на прошлое новоиспеченного лектора. Перекинулись парой фраз про то, что "смыл кровью" и потеряли к происходящему интерес.
4.
Телевизор опять источал ненависть. На главном канале ведущий познавательной передачи рассказывал про древнюю историю Руси, наполненную сиянием и могучими завоеваниями, историю, которой, естественно, никогда не было, что никак не сказывалось на популярности этого шоу у простых зрителей. На другом канале шли новости, репортаж из провинциального сумасшедшего дома, где пациентов заставляли рисовать портреты героев современной войны. Выглядело душераздирающе. На ещё одной кнопке лоснящийся репортёр рассказывал про трудности жизни в Германии, рост цен в берлинских магазинах и мечтах простых немцев переехать в Россию. Ни на одном канале не звучало слово "война". На это слово было наложено табу, за его употребление могли кинуть в застенки, и вместо него власть лукаво именовала происходящее СВО, т.е. специальной военной операцией. Если нет войны, то вроде всё не так и серьезно, вроде и убийство не убийство. Максим выключил. Он держал телевизор как ностальгическое напоминание, как эхо прошлого, позволяющее погружаться в мир детства, когда это было единственное развлечение в доме и по нему шли зарубежные мультики и передачи о путешествиях. Но уже много лет как всё исчезло. Политическая пропаганда во всевозможных формах поглотила весь эфир, экран высасывал мозг досуха, око Вождя бесстрастно смотрело в душу каждого зрителя, и это ощущение детства уже давно не появлялось.
Но телевизор он всё равно берёг и изредка включал в ожидании перемен.
Субботнее утро было поздним. Только полдвенадцатого проснулся, лёжа поперёк разложенного дивана. Снились преследовавшие его вместо деревенских собак кошки, которых он аккуратно за шкирку закидывал за заборы. Снилась черная церковь на холме и безликие косцы в поле. Странно. На завтрак он сварил суп из банки, добавив туда опять же баночной тушёнки. Перед выходом полистал соцсети на ноутбуке. Часть из них была давно запрещена в стране, поэтому там могли публиковаться новости, идущие вразрез с государственной пропагандой. Ему бросился в глаза снимок, на которой интеллигентный лысеющий оппозиционер стоял в полный рост за решёткой, смотря куда-то вдаль и пытаясь бодриться. Оппозиционеру дали двадцать пять лет за правдивые слова о текущей войне и фактически это было пожизненное заключение. Конечно, он подал апелляцию, но кто и когда их удовлетворял? Сегодня он выступил с очередным заявлением о бессмысленности развязанной бойни. Двадцать пять лет. Многие столько не живут. Максим закрыл ноут и вышел из дома.
На улице бросилась в глаза реклама контрактной службы - большой стенд у дороги с напряжённым лицом человека в военной форме, предлагавшего присоединиться к "своим". Серьёзность выражения лица должна была подчёркивать патриотизм и героизм, которыми планировалось завлечь новых добровольцев. В голове крутилась чья-то фраза про патриотизм как последнее прибежище негодяя. Несколько дней назад он зашёл в районную поликлинику и с большим для себя удивлением увидел висящие под потолком экраны, на которых транслировалась какая-то видеопередача военной направленности. Некие юноши и девушки с сосредоточенными лицами бегали вокруг столбиков, участвовали в состязаниях и учились собирать автоматы. Бодрый ведущий рассказывал про боевую подготовку в школах. Программа крутилась безостановочно по кругу, и если ты сидел в очереди к врачу долгое время, то вынужден был снова и снова смотреть на этих самых патриотичных юношей и девушек, будущее нации.
Он шёл в случайном направлении, интуитивно меняя маршрут. Через пару районов ноги подустали, и он сел в автобус, чтобы поехать куда-нибудь, куда глаза глядят. Он часто так делал в свободные дни, а потом обратно возвращался на такси из богом забытых городских окраин. В автобусе было свободно, суббота. Максим сел у окна и прислонил голову к стеклу.
С начала войны он попал в пузырь, снаружи которого оказались одержимые кровью соотечественники. Раньше он и подумать не мог, что живет в стране с таким количеством людей, жаждущих убивать и захватывать силой новые земли. Сама мысль, что страна может завоевать ещё несколько регионов, видимо, настолько опьяняла, что народ стал одобрять любые действия власти, даже самые кровожадные. На жилые дома соседней страны каждый день падали бомбы, а количество желающих поучаствовать в мясных штурмах, как в Первую мировую, не прекращалось. В социальных сетях и женщины и мужчины с упоением следили за пусками ракет и ненавидели отказывающихся сдаваться соседей. Через несколько месяцев после начала войны Россия стала бить ракетами по энергетике, чтобы сломать непокорный народ, отказывающийся подчиниться, и всю первую зиму из каждого электроприбора звучала мысль, что вот-вот украинцы замерзнут и сдадутся. Не сдались. Потом была вторая зима и снова та же мысль стала литься из каждого радиоприемника, так как были уже заготовлены порядочные запасы ракет. И снова безуспешно. Впереди была третья. Очевидно было, что не сработает и в этот раз. Непокорный народ, отказывающийся покориться воле захватчика, ненавидели, кажется, все, кого Максим знал лично. Это не то, чтобы шокировало или угнетало, он скорее ощущал себя человеком вне толпы в гитлеровском Третьем рейхе, каким-нибудь героем Ремарка, меланхолично пьющим кальвадос в баре, пока его школьный добрый друг пытает током в подвале очередного несогласного с властью. Он сидел, прислонившись головой к стеклу, задумчиво разглядывал немногочисленных попутчиков - одного пожилого мужчину и трех женщин средних лет - и думал, кто бы из этих людей, не моргнув глазом, сбросил бы на Украину атомную бомбу, будь у него такая возможность. Почему-то ему казалось, что все.
Впрочем, если бы у него самого появился шанс нажать на кнопку, которая стерла бы всех этих одержимых патриотов из его реальности, он бы это сделал.
Никого не жалко.
Автобус приближался к остановке у парка. Максим внезапно решил пройтись по осенней листве и поднялся с места. Перед парком работали фонтаны, что было достаточно редко в это время года. Он купил шоколадное мороженое в ларьке, полюбовался развеивающимися струями воды, от которых лицо обдавало влагой, и пошел к большому пруду смотреть уток. Не простых, а чёрных, название которых он всегда забывал. Посередине пруда был маленький остров с деревьями, притягивавший своим уютом и недоступностью. Маленькая роща, окруженная со всех сторон водой, уединенное прибежище птиц. Максим встал на покрытом травой берегу, откусывая мелкие кусочки мороженого и задумчиво глядя, как черная утка деловито ныряет у камышей. Она исчезала под водой и выныривала в метре от этого места, видимо, находя так еду. К ней подплыла ещё одна, и они стали кружить рядом. На другой стороне дети кидали уткам хлеб, те скопом бросались к каждому куску и потом отплывали. Со стороны фонтанов доносилась музыка, какие-то эстрадные песни восьмидесятых. Краем глаза Максим заметил приближающиеся фигуры, которые не прошли мимо, а вдруг остановились на некотором расстоянии от него, очевидно, с желанием что-то у него спросить. Он расфокусировался на утках и повернул голову в их сторону. Стояли два парня, один в кепке и с небольшой камерой, другой с маленьким микрофоном, который держал двумя пальцами.
- Извините, можно вас побеспокоить? - спросил тот, что с микрофоном.
Максим кивнул и поздоровался.
Парень с микрофоном сообщил, что для своего канала на ютубе и в соцсетях они снимают видео с заметками о городской жизни и опросами жителей на улицах. И поинтересовался, можно ли несколько вопросов на камеру задать ему, Максиму. Тот прикинул, что сейчас будет нечто невыносимо скучное и казённое и хотел сказать "нет", но юный журналист уточнил, что вопросов - между прочим, общественно-политических - будет всего пять, и времени почти не займет.
Конечно, он понимал. И когда Максим согласился ответить, другой журналист-любитель включил камеру.
- Вы довольны действующей властью в городе?
Ну это лучше, чем он ожидал услышать. Потом с их стороны наверняка вопросы на тему последних инициатив городского правительства, и всё станет чрезвычайно уныло, но пока неплохо. Максим сначала решил просто ответить "нет", но затем подумал, что для видеоблога это слишком скупо, и постарался в красках описать, почему именно "нет", рассказав как про губернатора, похожего в своей искусственности на механических персонажей Салтыкова-Щедрина, так и про рост цен на всё вокруг и про казнокрадство, пронизавшее городские структуры сверху донизу. Его обстоятельность, как на секунду показалось, вызвала некое замешательство в вопрошающих.
- Ваше экономическое положение в последний год улучшилось или ухудшилось? - произнес парень с микрофоном после паузы.
- Конечно, ухудшилось, - Максим решил не раскрывать подробнее свой ответ, который ему казался очевидным. Каждый год был тяжелее предыдущего.
- Какой бы вопрос вы хотели задать президенту на прямой линии?
- Никакого. Мне неинтересно, что он говорит.
- Вы верите действующей власти в стране?
- Нет.
- И последний вопрос. Что бы вы загадали себе в следующем году?
Что бы сказали те люди, если бы им предложили сбросить на Украину атомную бомбу? Почти наверняка "да". Что бы сделал Максим, будь у него в руках фантастический аппарат с кнопкой, позволяющий стереть из реальности всех одержимых войной? Нажал бы. Он точно знал, что нажал бы.
Утка продолжала деловито нырять у камышей. Максим отвернулся от спрашивающего и сконцентрировался на её черном поблескивающем заду, периодически торчащем из воды. Вторая кружила рядом. Он знал, что хочет сказать, но не знал, хочет ли он это сказать сейчас...
Интервьюер внимательно на него смотрел. Они молчали.
Человек в кресле с закинутой ногой на ногу тоже молчал. На экране российский танк наводил дуло на украинский дом. Потом взрывался весь этаж. Женщина с двумя детьми выбегала из подъезда, пока осколки кирпича и бетона падали вниз.
В конце концов, это же просто видеоблог пары случайных парней.
- Я хочу... - Максим запнулся, чтобы очень четко сформулировать дальнейшее. - Я хочу, чтобы все участники специальной военной операции, действующие на стороне России, нынешние и бывшие, умерли в течение недели.
Возникла заминка. Можно сказать, пауза, и даже почти театральная. Интервьюер хмыкнул.
- Однако.
А потом добавил:
- Какое у вас необычное желание, сами понимаете.
Максим кивнул. Оператор опустил камеру.
- А если не секрет... - чуть заговорщическим тоном спросил юноша с микрофоном. - Почему вы этого хотите?
- Я думаю, не стоит объяснять. И так вполне достаточно. Будем считать, это личное.
- Хорошо, - юноша кивнул и добавил громче: - Что ж, спасибо вам за интервью и всего доброго!
Максим попрощался. Ребята ушли. В их походке прослеживалась некая торопливость.
Что ж, он это сказал. Доморощенные журналисты, естественно, не включат его последние слова в свой выпуск, а если вдруг включат, у него определённо могут быть проблемы и большие. Но он это сказал. И они не выложат. Важно другое: он осмелился. Осмелился облечь в слова то, что давно сидело где-то внутри. Сформулировал максимально точно, без разночтений, так, как если бы он высказывал свою просьбу пришельцу, не знающему ничего о жизни на Земле и не имеющему представления о происходящем. В глубине души он считал, что желания лучше формулировать так: чётко, подробно и без неоднозначных толкований. Словно бы он их говорил инопланетному гигантскому роботу, равнодушному ко всему сущему. Наверху поблескивают звезды, они стоят на покрытой пылью поверхности Луны, и он произносит свое желание внеземному механизму, перерабатывающему все людские фразы внутри себя как мясорубка. И если твоё желание будет понятным, у него есть шанс быть исполненным.
Юноша с микрофоном в начале знакомства сказал ему название канала. Вечером Максим обнаружил себя на окраине города, как это обычно бывало по итогам долгих прогулок, вызвал такси и вернулся домой, где первым делом пошел к ноутбуку смотреть, какое последнее видео они выложили. Сегодня обновлений не было, от чего он ощутил некое внутреннее облегчение. Ему было приятно осознавать, что он произнёс сказанное в парке вслух, но совершенно не хотелось попасть в полицейский участок или вообще в застенки. Революционером он не был. Желание громко сказать правду противоборствовало с желанием остаться на свободе и сохранить свой образ жизни, как это часто бывает при таких режимах.
К ночи он начал себя ругать за то, что поддался искушению, и стал представлять себя сидящим в сизо или даже заключённым, и мысль эта вызвала в нем полнейшее душевное расстройство. Пока он гулял, то старался об этом не думать в таком ключе и даже пребывал в некоем воодушевлении от смелости, но теперь, дома, все выглядело немного в другом свете. Что, если его арестуют? Людей сейчас сажают и за меньшее. Что, если он будет сидеть за решёткой, в маленькой камере, с грязным унитазом и тюремной едой? Да ещё и годами? Придавливающая к земле мысль. Впрочем, в воскресенье никаких видео тоже не было, и Максим постепенно стал успокаиваться, стараясь дальше жить обычной жизнью школьного техника. В понедельник несколько раз днём он зашёл на канал, убедился, что обновлений нет, и как-то совсем перестал волноваться. А потом настал вечер вторника, и, зайдя по привычному уже адресу, он увидел свежезалитое видео под названием "Субботние прогулки номер 14", на заставке которого сверкало серьёзное лицо какого-то сердитого джентльмена. Максим это видео, естественно, срочно включил, и, промотав в ускоренном темпе, на шестой минуте передачи увидел знакомый пруд, парк, а потом и себя заодно. Его словно обдало холодной водой от неожиданности. Он прибавил громкость звука и услышал собственными ушами то, что из всего его интервью те журналисты оставили только одну его фразу. Ту самую. Последнюю. В программе сделали нарезку из ответов разных граждан на один и тот же вопрос о желании в новом году, и его слова были заключительными после банальных высказываний о здоровье, деньгах и личной жизни. Видимо, для контраста.
Невидимый гном, который до этого обдал его ведром холодной воды, смеялся в кулак. Максим сначала посидел на стуле, потом прошелся по комнате, потом снова посидел.
"Это что-то новенькое".
Ладно, да, у него могут быть проблемы, тем более людей при нынешнем режиме сажали куда за меньшее. На слуху была история девочки, которая подменила ценники в магазине на бумажки с антивоенными надписями, и угодила в тюрьму. Ну или та супружеская пара, загремевшая за решётку на несколько лет за пару публикаций в защиту мира. А тут целое высказывание на камеру. Но если его не заметят, то пропустят. А если заметят?
Он залез на сайт объявлений по аренде жилья, чтобы найти комнату. Хотя бы неделю нужно переждать где-то в другом месте. Но зачем? Что ему даст эта неделя? Что он собрался делать? Уйти в бега по стране? Абсурд. Сбежать за границу? Тоже смешно. Тем более его основные навыки заключались лишь в ремонте всего, что можно отремонтировать. Человек, который ходит от школы к школе и что-то чинит - явно не самая привлекательная цель для иностранного нанимателя. Если им займутся, то он попадет в тюрьму. В любом случае. Так что смысла куда-то переезжать нет. Но нашелся вариант через пару домов - сдавали недорогую комнатку с советской мебелью - и он созвонился сразу. Повезло. Сказал, что приехал в город и срочно нужно жильё. При заселении всегда требуют паспорт, но данные арендаторов попадают в полицию не сразу, так что у него будет время. В тот же день Максим поехал смотреть свою новую временную обитель. Отдал деньги, взял ключи, потом вернулся домой, оставил в прихожей телефон, по которому его полиция может найти, забрал ноутбук, чемодан с инструментами и скрылся как заправский шпион.
Максим чувствовал себя героем какого-то дешёвого фильма про спецагентов. По крайней мере, хоть комната была недорогая. Он говорил себе, что просто неделю поживёт тут, иногда приходя домой, чтобы позвонить. Никто им не заинтересуется, никто не будет искать. Просто неделю пересидеть тут как в гостинице. Всю ночь он обновлял страницу с видео на том канале, читая комментарии. Когда появились те, где оскорбленные патриоты предложили отправить его в рудники на Магадан, он решил на работу не идти. Утром пришел домой, позвонил начальству, сказал, что отравился и попросил взять отгул за свой счёт. А потом вернулся на съёмное жилье. И днём лёг спать после столь беспокойной ночи.
5.
Первые сообщения в соцсетях появились к вечеру. Сначала это были короткие текстовые заметки от людей, близких к украинской армии и непосредственно к фронту: снабженцев, волонтёров, медиков, водителей. Одна-две фразы, заканчивающиеся типичной ремаркой, что информация требует проверки. Потом заметки становились объёмнее. А потом появились фотографии и первые видео. На кадрах военные демонстрировали найденные в окопах тела, говорили о полном прекращении обстрелов, и на их лицах виднелась растерянность.
Российские оккупанты начали массово умирать.
Первым делом стали пропадать звуки выстрелов. Над фронтовой зоной воцарилась пугающая непривычная тишина. В районы, захваченные русской армией, были запущены дроны - маленькие летающие наблюдатели с камерами - и увиденное вызвало смятение. Зрители видели трупы солдат. Тела просто валялись в произвольных позах так, как если бы у них внезапно остановилось сердце. Умерли не все, кто-то бежал обратно в тыл, кто-то стоял с поднятыми руками в ожидании плена. Дроны летали над взрытой от выстрелов земле, над окопными траншеями, над разрушенными войной зданиями, и везде были тела.
И это было совсем не дело рук украинской артиллерии.
Боевые действия гасли, а массовое недоумение становилось все сильнее. Появились высказывания лиц, наделённых властью, и ни одно из них не могло прояснить происходящее на поле боя.
Максим беспрерывно листал соцсети, в которые непосредственные участники событий с удовольствием загружали снятые доказательства происходящей аномалии.
Вот украинская девушка-волонтер в очках бредёт в окрестностях разрушенного Павлограда и снимает на телефон несколько тел русских солдат, видимо, шедших на штурм. На них нет ран, нет следов от взрывов, последний пехотинец лежит, упав лицом в лужу, в которой отражаются тонкие почерневшие деревья.
Вот группа украинских военных осматривает съехавший с дороги в кювет бронетранспортёр с мёртвой командой. Дверь открыта, водитель сидит, уткнувшись в руль, остальные лежат друг на друге.
Вот крытый окоп, заполненный дождевой водой и телами. Чавкая мокрой глиной, оператор переступает через них, потом рассказывает, сколько месяцев отсюда велся огонь и как всё это резко остановилось.
Украинские солдаты делали репортажи из позиций оккупантов, где не было ни одной живой души. А те же захватчики, кто сдавались, просто не доживали до плена. Боевые действия погасли. Всё это наступило внезапно, буквально в течение одних суток, которые ошалевший от навалившихся мыслей Максим провел за чтением новостей.
А потом он увидел кадр из того репортажа со своим лицом и ссылкой на видео. И комментариями, где фигурировали такие слова как "провидец", "шаман", "колдун".
"Мы не знаем, кто он, но мы знаем, что сейчас происходит на фронте нечто ужасное, а он это предсказал".
"Африканское колдовство. Человек тупо наслал проклятие на наших солдат".
"Морда жидовская".
"Да это хохол небось."
Чем больше было комментариев, тем горячее, короче и выразительнее они были. Когда Максим дошёл до записей, состоящих из одного слова, обычно матерного, он начал смеяться.
Максим решил выбраться на улицу из жилья, где пережидал бурю, дабы посмотреть на свой дом. Зачем, он сам плохо понимал. Заходить туда он не собирался, это уже казалось опасным, поэтому просто посмотреть издали. Он быстро прошёл эту пару дворов, что разделяла его с местом, где он жил столько лет, и когда в поле зрения появился родной подъезд, стало понятно, что всё куда хуже, чем могло быть.
Перед домом стоял полицейский фургон со скучающим рядом человеком в форме.
Окна его выходили на другую сторону. Обходить дом и смотреть, включили ли они свет в комнатах, он не стал. Может, это и не за ним, но всё происходящее отчётливо говорило, что надеяться на ошибку не стоит. Он вернулся обратно, по пути заглянув в магазин и купив несколько консервов. Долгое время сидел на диване, сцепив руки и обдумывая, как дальше быть. А потом сделал то единственное, что пришло в голову.
Он высмотрел на тех же самых сайтах аренды жилья самые плохие и никчемные дачи за городом. Нашёл ту, которая показалась ему наиболее заброшенной и непривлекательной. Уже темнело. Он взял ноутбук, свой чемодан с инструментами и поехал на вокзал. Там с рук у продавца купил несколько новых, незарегистрированных ни на кого телефонных симок, чтобы его не могли выследить по сигналу аппарата, потом купил билет и сел на электричку, благодаря бога за то, что билеты за город ещё продают не по паспорту..
Дачка находилась в сорока километрах от города, в двадцати минутах ходьбы от станции, на окраине посёлка. Стоял поздний вечер, где-то кричали вороны, чёрные окна обдавали холодом. Максим специально выбрал самую задрипанную и отталкивающую, это давало надежду, что замок будет простым. Так оно и оказалось. Дверь за собой тихо закрыть, свет нигде не включать. Если хозяева заявятся - придумать соответствующую историю. Например, о том, что жена выгнала из дома и ночевать негде. Он зашёл в пустой дом по поскрипывающему полу из деревянных досок, постоял в тишине в большой комнате, прислушиваясь к дальним звукам с улицы, потом сел на кожаный диван и закрыл глаза. Всё это нужно переварить.
Телефон с собой он, разумеется, не брал. Включил ноутбук, надеясь, что купленная у вокзала телефонная сим карта будет работать. Слава богу, работала. Зашёл в новостную ленту, чтобы посмотреть, что происходит. Увиденное нельзя было ничем назвать, кроме массовой истерики. Кадры с полей сражений, где были разбросаны трупы внезапно умерших русских солдат. Кадры из траншей с мёртвыми телами. Стоящие в поле танки. Артиллерийские расчёты, прекратившие работу и окружённые телами. Тел было много. Очень много. И изумлённые журналисты и украинские солдаты, говорящие на камеру о своих впечатлениях.
"Ну, вы знаете, мы просто слышим, что выстрелов нет. Прекратился обстрел. Зашли сюда, а тут вот такое..."
"Вот, смотрите, вот лесополоса, вот танк стоит, просто стоит. А вон тело лежит. Это не наши стреляли, это мы уже увидели такое."
"Ну что я могу сказать? Ребята боятся. Вообще тут сложно чего-то бояться, тут смерть каждый день рядом, но вот такая массовая гибель оккупантов это что-то с чем-то. Наши думают, это отравление".
Обрюзгшее лицо российского депутата, рассказывающего про секретные химические газы.
Кадры из телепрограммы, где группа людей в студии визгливо обсуждает смерти солдат и говорит про американские биологические лаборатории.
Пресс-секретарь министерства иностранных дел с, как обычно, помятым лицом и немытой головой, рассказывающая про ядовитые заражения на фронте.
Максим закрыл ноутбук и растянулся на диване, чтобы попытаться уснуть. Пледа не было, завтра надо купить его в магазине у станции, если там есть.
Уснуть он не смог. Иногда в течение ночи проваливался в черную бездну, потом становилось холодно и он просыпался. Утро было тяжким, холодным и мучительным. Зайдя в соцсети, он увидел свою фотографию с призывом найти этого человека. Его интервью распространялось с огромной скоростью, и даже по телевизору пропагандист, глядя в экран с максимально серьёзным лицом, призывал найти его, а бегущей строкой внизу шел номер телефона, по которому предлагалось позвонить всем, кто видел похожего человека.
Естественно, полиция пришла в его школу. Максим увидел испуганное лицо директора, дававшего интервью журналистам.
"Вы знаете, такой спокойный был мужчина, ремонт делал... Никто и не мог предположить..."
Увидел неприятную физиономию учительницы алгебры.
"Он отказывался сдавать деньги участникам СВО. Молчал всё время. Я всегда подозревала, что что-то не так с этим человеком..."
Наверняка, его телефон забит смсками от Коли, старого приятеля, а личка в соцсетях уже ломится. Но это было далеко от него. Он ощущал себя стоящим на корабле, медленно отплывающем от берега, где остаются все, с кем он был знаком.
Он дождался десяти утра, когда обычно открываются магазины, и выбрался из дома. Постоял на холоде, но никаких подозрительных личностей не было, ничьих взглядов он не ощутил. Снова перелез через забор и пошёл к станции, надеясь, что никто его не узнает. Там действительно оказался хозяйственный магазинчик, где он купил за наличные несколько пледов и обогреватель. Продавец даже не смотрел в его сторону, это радовало. Вернулся домой, поднялся по крутой лесенке на второй этаж, там поставил обогреватель и кинул пледы на продавленную кровать с железной сеткой под ватным матрасом. Потом исследовал дом. Тут была печь, но топить нельзя, чтобы не шел дым. Была газовая плита, впрочем, отключенная. Питаться придется либо консервами и бутербродами, либо покупать газовую туристическую плитку. Главное - не подавать виду, что кто-то тут живёт. И надеяться, что те, кто сдают этот дом, не придут сюда с проверкой и не приведут сюда новых жильцов. Он согрел свой чердак, забрался под плед и снова уснул до вечера.
А тем временем оккупанты продолжали умирать. Шёл шестой день с того момента, как он произнёс ту фразу и третий, как она увидела свет. Трупы в окопах. Трупы в полях. Трупы в танках и вокруг артиллерийских орудий. Трупы в грузовиках. Бесчисленные репортажи мировой прессы прямо с мест событий. Идущие сплошным потоком видео от обезумевших от радости украинских солдат. Рассуждения мировых политологов о загадочной эпидемии, поразившей российскую армию. Вечером Максим щёлкал по репортажам как по телевизионным каналам, и с каждым новым видео он чувствовал, что его корабль отплывает от берега всё дальше.
Вот президент США, высокий седовласый старец, клянётся на пресс-конференции, что его страна к этому отношения не имеет и никаких секретных биолабораторий нигде нет.
Вот главный кандидат в следующие президенты, ушлый бизнесмен и большой друг России, планировавший после избрания сдать Украину за хорошие деньги, с трудом подбирает слова от разочарования, ибо выгодная сделка ускользает из рук.
Вот китайский глава Компартии с каменным лицом рассказывает, что к новой эпидемии его страна тоже непричастна.
Вот российские политологи и журналисты говорят о рукотворном вирусе, поражающем славян.
Вот верховный Вождь, развязавший эту войну, - маленький плюгавый человек с сальным лицом, - обещает нанести ядерный удар по Киеву.
Перед глазами Максима периодически вставал тот незнакомец из сна, без лица и в кресле. "Спасибо, спасибо, спасибо", повторял Максим про себя, обращаясь к нему.
Видео шли непрерывным потоком. Плачущие родственники российских оккупантов требовали обрушить на Украину несуществующее, но часто упоминаемое Вождем, супероружие. Неизвестный прохожий бродил по казарме военной части под Мариуполем и с плохо скрываемой радостью показывал трупы оккупантов. Бежавшие за границу российские оппозиционеры с искаженными от ненависти лицами требовали привлечь Украину к международному суду. Французские волонтеры тащили по грязи тела солдат, чтобы их было легче потом забрать. Оставшиеся корабли Черноморского флота перестали выходить из портов. Военные самолеты, взлетавшие из-под Мурманска и Ахтубинска сбрасывать бомбы, стояли на своих аэродромах. Оккупированный юг Украины затих от обилия смертей.
На следующий день Максим увидел записи с камер на вокзале, с собственной фигурой, идущей через зал ожидания и комментарием ведущего: "Мы знаем, что этот человек уехал с данного вокзала позавчера. Если вы его видели - позвоните по телефону..."
Он надеялся, что в его посёлке не все смотрят телевизор.
По домам пошла полиция. Они стояли на станции, когда он шёл утром за консервами в продуктовую лавку, фигуры в характерной чёрной форме кучковались у платформы, и спасибо тому строителю, что спроектировал туда улицу столь длинной, что Максим смог заметить их издалека, и тут же развернуться обратно. Он добежал до дома, захватил ноутбук и рюкзак, и дворами ушёл к реке, вдоль которой спустился к лесным насаждениям, и там сидел тихо под каким-то деревом, прислушиваясь к каждому шороху. Он ожидал массовых облав с собаками по лесам, как в кино, но их не было. Может быть, даже, никто и не ходил по домам, а, как это обычно в России бывает, постояли на месте для галочки. Спасибо отечественному разгильдяйству. К ночи, уже порядочно замёрзнув, он тихо вернулся обратно. Навестила ли полиция его дом или нет, неизвестно. Дверь не была выбита. В темноте и тишине он поднялся в свою каморку под крышей, чтобы потом долго лежать на кушетке и бесконечно прокручивать в голове варианты своего ареста.
В этом забытом богом месте он провел ещё пару дней, прежде чем понял, что ему делать дальше.
6.
Серое небо за окном настраивало продолжать спать. Кнопка, она же Анастасия Сергеевна, посидела на кровати какое-то количество минут, потом поняла, что хочет овсянку и поднялась на кухню. Там, как обычно, был бардак, совершенно незначительный, по её мнению, но заметный по мнению редких гостей. Кто-то говорил, что у неё психическое расстройство, она же называла это творческим беспорядком. В данном беспорядке, состоящем из невымытой посуды, открытых и неубранных банок и пакетов на полу, был найден более-менее чистый ковш, наполнен молоком и поставлен на заляпанную жиром газовую плиту. Когда каша стала вариться, она села на табуретку у плиты, чтобы помешивать её длинной ложкой - медитативное действие, совершаемое ею при готовке с далекого детства. После овсянки можно поспать снова, но сначала она засела за компьютер разложить несколько покерных комбинаций. Пролистала попутно новостную ленту. Верховный Вождь снова грозился ударить ядерной бомбой по Украине, министр обороны комментировал вчерашнее начало массовой мобилизации, генсек ООН требовал выяснить, что за эпидемия свирепствует в зоне боевых действий и обвинял в этом украинцев, несколько дронов атаковали нефтебазу в Подмосковье. Прошедшая неделя сильно изменила весь мир.
Поиграв, она снова поспала пару часов, потом проснулась по звонку будильника и стала собираться. Кнопка вела свой канал на ютубе, выкладывала видео из нижегородской жизни простого обывателя, ходя по улицам и задавая вопросы прохожим, и сегодня планировала взять небольшое интервью. Непростая задача, когда она начинала об этом думать. Совсем непростая.
Кнопка вышла в холодный день, дождалась автобуса и поехала к набережной. Там она села на одну из скамеек, отправила смску о своем прибытии и стала разглядывать свинцовую гладь Волги под серыми облаками. Людей было мало. Каждую минуту она засовывала руку в сумку, доставая телефон и глядя на часы. Никто не приходил, и чем дольше она сидела, тем больше боялась и хотела уйти.
Через двадцать минут после планируемой встречи откуда-то справа к ней стала приближаться фигура, которую сложно было не узнать. Исключительно знакомое лицо. Последнюю неделю это лицо регулярно показывалось по телевизору и даже кое-где было напечатано в газетах, разносимых по почтовым ящикам. Пока фигура подходила, Кнопка придумывала первую фразу для разговора вместо банального "здравствуйте".
- Вы лучше, чем на фото, - сказала она ему.
Максим сел рядом.
- Нервы. Сбросил несколько килограмм.
- Специально опоздали?
- Да. Обычно так делают в кино, если боятся слежки. Надо постоять в сторонке, посмотреть, вдруг вы не одна.
Она улыбнулась.
- Даже если я не одна - вы бы этого не заметили всё равно.
Он пожал плечами.
- Я не очень хорошего мнения о наших силовиках. Да и к тому же тут такие пространства - не спрячешься.
Кнопка сделала паузу, разглядывая его.
- Ну и каково это? Быть тем самым человеком?
- Это уже интервью?
- Нет, я же не достала телефон. Навели вы шороху...
- Да... Мистика, - он кивнул, откинув голову назад и смотря в небо. - Я сейчас не могу это всё осознать.
- Почему вы мне написали? Вдруг я сообщила бы в полицию?
- Давно вас читал. Никто в голову не пришел. Показалось, что вы не сдадите. Тем более есть общая знакомая. Да, может и сообщили бы. А что делать?
- Но я же далеко от вас.
- Да, далеко. Более тысячи километров. Трасса М-11. Ехал с дальнобойщиком сутки.
Она рассмеялась.
- Ну и как оно?
- Чудовищно, - искренне ответил Максим. Перед его глазами снова встал тот дождливый день, трасса, остановившийся грузовик и невыносимо общительный водитель, совершенно его не узнавший и пожелавший рассказать новому попутчику всё, что накопилось в нём за последнюю неделю.
"Проклятые хохлы".
"Это всё американская падаль. Своей химией наших пацанов заморили".
"Надо их всех до фундамента ядеркой раскрошить. Чтобы голову поднять не смели".
"Благодаря Путину, мы ещё живы".
Иными словами, это оказался типичный обыватель, коих в последнюю пару лет на Руси было большинство. Прошедшие сутки прошли для Максима крайне мучительно.
- Вам повезло, что не узнали.
- Да... видимо, он не смотрел последние новости.
Там, на даче, лёжа в каморке под крышей и размышляя о будущем, он совершенно не знал, кому написать. Вспомнил, что у его давнишней подруги была приятельница, которая вела видеодневник и пару раз попадала в сизо за участие в митингах. Аудитория у канала была скромная, да и преимущественно состоящая из разношерстных поклонников ведущей, но даже один человек это больше чем ноль. Риск, конечно, огромный, но ничего другого Максиму, безрезультатно испробовавшему опять загадывать желания, в голову не пришло.
- Вы пробовали что-то такое сделать снова? - спросила Кнопка.
- Да, - Максим кивнул. - Но увы. То ли это был разовый случай, то ли мне нужен собеседник. Если с вами не выйдет, значит, желание можно загадать один раз.
Она помолчала.
- Хотите, чтобы они все сдохли?
- Я видел сон... - сказал он после паузы. - Ещё до всего этого. Там был человек в кресле, чьё лицо я запомнить не смог. Были красные шторы или занавески. И экран. И на этом экране показывалось всё, что мы там творим. Там. Взрываем дома. Люди бегут. Кто-то в крови лежит. Трупы в траншеях. Дети сидят в метро, прячутся от обстрелов. Старики умирают от голода в кроватях. Танки наводят дула на здания. Бомбы падают. И это всё мы. И я попросил этого человека прекратить это.
- И? - спросила она.
- И я жалею, что тогда не сказал более масштабное желание. Более широкое. Сейчас бы уже войны не было.
Они посидели молча. Он посмотрел по сторонам, представляя, что сейчас из ниоткуда появятся фигуры в форме и пойдут к ним. Никто не появлялся. Она достала телефон.
- Вы сейчас опубликуете? - он поглядел на экран.
- Да. Надо же проверить. А то вдруг уже никакого чуда не случится.
- Да вряд ли, конечно. Но вдруг.
- Вот и узнаем, - она помахала телефоном. - Тут хорошая камера. Несколько вопросов я тут заготовила. Ответьте и прямо сейчас и выложим.
Она достала бумажку с написанными от руки вопросами и протянула ему. "Почему вы против войны?". "Когда вы поняли, что надо бежать?". "Как отреагировали ваши знакомые?". Маленький стандартный список для блиц-интервью.
- В тюрьму не боитесь попасть? - посмотрел на неё Максим.
- Боюсь, конечно. Меня, конечно, задерживали, но тут уже другое. Если загребут, буду под дурочку косить. Да и сразу видео сотру, если что почую.
- Разумно.
Она включила запись на телефоне и стала задавать вопросы по списку. Максим аккуратно формулировал свои фразы, избегая упоминаний, где он сейчас пребывает и где прячется.
- У вас есть какое-нибудь желание? - в конце концов, спросила Кнопка, глядя на его изображение на дисплее телефона.
- Я очень хочу... - он снова взял паузу как тогда, в парке. - Я очень хочу, чтобы все сотрудники и руководители силовых и властных структур России, все военнослужащие и чиновники, умерли в течение суток.
Кнопка подняла бровь и беззвучно произнесла непечатное слово. Максим смотрел, как её рот принимает форму букв О и У.
- Что ж, давайте посмотрим, что будет и исполнится ли это желание, - сказала она в телефон и попрощалась со зрителями. Нажала кнопку "Стоп" и потом они наблюдали, как видео медленно загружалось на её канал. Когда появились первые комментарии, также содержавшие нецензурную лексику, она рассмеялась и прижала телефон к груди.
- Дома почитаю. Там небось будет шабаш!
Разговор подошел к концу. Максим даже пожалел. Никто не пришел его арестовывать, и вдруг подумалось, что неплохо было бы с этим человеком ещё посидеть.
- Где вы будете жить?
- Ещё не знаю, - он покачал головой.
- Если что, пишите. У меня есть комната.
- Не хочу вас подставлять.
- Ладно.
Попрощались они быстро. Кнопка встала, посмотрела на него внимательно, словно желая что-то ещё сказать, но промолчала, кивнула головой и пошла домой, а он остался сидеть на скамейке. Идти было некуда. Нет, можно было попросить пожить у неё, тем более оперативников она с собой не притащила, а значит человек неплохой, но зачем неплохого человека подвергать риску? Надо будет посмотреть местные сообщества по аренде жилья. Может, кто непритязательный и сдаёт угол. Непонятно было, что дальше делать и как жить. Он откидывал эти мысли, ибо они приносили с собой безысходность. Поднялся со скамейки и пошёл по набережной в сторону центра, куда глаза глядят. Времени было много.
Справа от него расстилалась река, по которой скользил холодный ветер, взрывая маленькие волны. То ли Волга то ли уже Ока, он не помнил карту. Слева сплошной линией шли дома старой застройки, двух- и трёхэтажные, подобные тем, что стоят в старом Петербурге, но ниже. За ними начинался подъем вверх. Ощущалось, что когда-то это был купеческий, торговый город, мимо которого, неспешно гудя, ходили суда, а к набережной по склону свозили гружёные телеги. Максим глядел на широкую реку, на тот берег, желтеющий от глубокой осени, на низкие волны и распластавшиеся от конца до края серые облака, он ощущал прикосновение пронизывающего ветра к лицу, и вспоминал, как в детстве стоял в Москве в Третьяковской галерее перед полотном Левитана, видел лодочника на Волге, красный корабль и бесконечный влекущий простор, и мог ли он тогда представить, что столько лет спустя будет вспоминать эту картину при таких обстоятельствах? Он перешел дорогу и зашел в какую-то улочку, идущую вверх, к центру, мимо этих самых купеческих и доходных домов ушедшей эпохи. Максим достал из сумки бумажную карту города, купленную сегодня, посмотрел, где ближайшая крупная улица. Надо найти какое-нибудь маленькое кафе и посидеть там. Он брёл спокойно и задумчиво, будучи уверенным, что его никто не узнает. Люди обычно даже не в курсе, как выглядит их глава города, что уж о нём говорить. Вышел на улицу и огляделся. Мимо проезжали машины. Невдалеке, на перекрёстке наблюдалось оживление. Собрались прохожие, кто-то беспокойно отходил, кто-то наклонился. Ему стало интересно, что там происходит. Он приблизился. У столба стояла машина дорожной полиции с приоткрытой дверью. Рядом, прямо на дороге, лежал полицейский, уткнувшись лицом в асфальт. Над ним склонилась женщина средних лет и теребила его за плечо, другая взволнованная дама звонила по телефону и, судя по услышанному, разговаривала со скорой помощью. Сбоку пенсионерка с воодушевлением рассказывала подруге, как он стоял и упал. Максим вгляделся в лобовое стекло: на сидении рядом с водителем был второй полицейский с закрытыми глазами и откинутой назад головой. "Наркоманы, наверное", услышал он за спиной голос пенсионерки, радостной от того, что теперь у неё есть история для рассказов на месяц вперёд. Он отошёл от толпы, огляделся по сторонам и посмотрел на небо. Серые облака бесстрастно взирали на него в ответ. Подумал, что можно и связаться с Кнопкой насчёт жилья. Кажется, больше не стоит бояться.