"Чем глубже мы познаём прагматичных людей, тем больше мы любим собак"
- И почему я родился таким, мягко говоря, некрасивым? Люди вывели такую породу... Шарпей называется... Это когда шкура льва, конечно без гривы, достается шакалу... Это мой крест на всю жизнь - быть уродцем в благородном собачьем племени. Морда толстая, губастая, вся морщинистая, в толстых складочках, которые свисают с челюстей и со лба на глаза, оставляя им только маленькие щелочки для визуального контакта с внешним миром. Как будто все против меня, словно я не достоин даже взирать на этот мир, предназначенный для нормальных собак. И даже вокруг хвоста-обрубка - и то складки, - грустно думал пес экзотической породы, дрожа всем телом.
Ему было плохо. Бросало то в жар, то в холод. Он то бредил, то мысли его нагромождались друг на друга, из которых сформировалась в логическую цепочку только одна:
- Хозяева... Люди... Им бы лишь тщеславие свое потешить... И поэкспериментировать на чужих жизнях и судьбах... Захотелось из живого существа сделать шута безобразного, пожалуйста! Через три четыре года генетического сутенерства - получай шарпея! Прошу любить и жаловать - Квазимода в собачьем обличье! Нужен убийца с челюстями-ножницами и крысиной мордой? Пожалуйста! Заполучите бультерьера... Нужна для утех плюшевая игрушка? К вашим услугам всякие пекинесы и прочие карманные шавки! Все вы можете, все умеете и ничем не брезгуете... И плевать вам на их судьбы и на то, что им не выжить в естественном мире без помощи людей... Вот и приходится уповать только на их порядочность... А вот с этим-то нынче большой напряг...
Погода была мерзкая. Моросящий дождь с северным ветром - не подарок для короткошерстной собаки, привыкшей к теплой столичной квартире.
- И все из-за того, что хозяева утром накормили меня каким-то дерьмом, закрыли в квартире, а на следующий день только приехали...", - вспоминал он тот роковой день, когда его выгнали на улицу. - Ну, обгадил я какой-то персидский ковер и диван... Не успел с него соскочить... Конечно, можно было бы все это делать где-нибудь в уголочке или в туалете, дверь в который они предусмотрительно открыли, но непредсказуемо быстро все происходило... Ну, не перевариваю я растительное масло... Но из-за этого разве выгоняют?
Молодой, трехгодовалый кобель лежал под навесом, на детской площадке, зажатой между двумя высотными жилыми домами, и дрожал мелкой дрожью. Морда его лежала на вытянутых вперед лапах, тягучая слюна стекала с обвислых губ на песок. Он грустно смотрел, как рядом с его мордой увеличивается и подкрадывается к его телу лужа, но вставать с пригретого места не хотелось, хотя оно со всех сторон продувалось холодным ветром, который гнал холодную воду под лапы и голый живот.
За полгода он, конечно, научился выбирать тихие, теплые места, как это делают дворняги, умудренные своим бродяжьим опытом. Но сейчас ему просто трудно было встать. Во-первых, у него была повреждена в схватке с залетным кобелем передняя лапа; во-вторых, он заболел, и судя по его состоянию, - серьезно; а в-третьих, ему уже не хотелось жить.
Голод судорожно сжимал желудок. После того, как он чуть не отравился какой-то тухлой гадостью, которую нашел на помойке, его рвало и мутило три дня, и он стал осторожнее относиться к сомнительной пище с местной мусорки. Да и гордость не позволяла ему, некогда баловню судьбы, днем посещать это место кормежки дворняг - он посещал его только по ночам.
- Интересно, - продолжал лениво думать пес, вспоминая некоторые непонятные для него эпизоды совместной жизни с людьми, - Вот моя хозяйка, а, значит и другие люди, говорят: "Ты - то, что ешь..."... Какая глупость... Если полгода назад я питался харчами с хозяйского стола: и колбаса, правда, собачья, и мясной бульон, и сахарные косточки были для меня повседневной пищей, - то я, исходя из этого утверждения, был достойной, благородной собакой с соответствующими добродетелями, хорошим характером и доброй душой. А теперь, когда мне дали пинка под тогда еще толстый зад, и мне пришлось питаться дерьмом с помойки - я стал, значит, таким же дерьмом... Это что, у меня изменился характер, я стал злобным или душа у меня видоизменилась в худшую сторону? Чушь какая-то... Наоборот, тогда, когда я вкусно кушал и мягко спал, я с пренебрежением и даже иной раз с презрением смотрел на тощих дворняг и не скрывал этого. Я чувствовал тогда свое превосходство перед ними, высоко поднимал свою морщинистую, обвислую морду, проходя на поводке мимо них, а порой под их возмущенный лай - и ногу, чтобы унизить их, помечая своей благородной мочой. А сейчас я, оказавшись в еще худшей ситуации, чем они, без навыков выживания, без теплой шерсти и неискушенным умом в этом жестком мире, понимаю, какой я был сволочью. Так почему же эта идиотская пословица "Ты - то, что ешь" так популярна у людей? Тогда я не задумывался, а сейчас понял, что люди по своей сути такие же, как собаки - "чем жирнее - тем глупее".
Он вспомнил постыдный для себя случай, когда он, спущенный с поводка, подкараулил маленького хромого кобелька из местной дворовой своры, который имел самый писклявый противный голос, и внезапной атакой сбил его с ног и хорошенько его покусал. Однако в самый разгар этой потасовки из подворотни на его визг вылетела такая же низкорослая, вислоухая подзаборная шпана и так напугала его своей храбростью, что он, поджав свой благородный обрубок, пустился наутек к хозяину.
- Тьфу... Позорище, - сказал тогда хозяин, застегивая поводок на его ошейнике, - А еще шарпей, экзотическая порода... Маленьких и ущербных обижать мы горазды, а перед отважными, но такими же маленькими мы поджимаем хвост и бежим стремглав под защиту хозяина... Эх, ты, сукин сын... Пошли домой, достойный ученик своей хозяйки.
Ему, конечно, тогда было стыдно, но как-то быстро прошло это чувство. Но именно сейчас он почему-то глубоко прочувствовал этот стыд за свое поведение. Только сейчас пылали его обвислые уши, только сейчас проснулась в душе какая-то гадливость к себе, тогдашнему толстокожему снобу.
Он и хозяина тогда презирал, так как тот был, по понятиям людей, "подкаблучником", а по понятиям собак - заурядным слабовольным самцом, не претендующим на доминантное место вожака в стае. Это он тогда прекрасно чувствовал и всем своим видом показывал свое превосходство перед ним, так как хозяйка его ценила более, чем своего мужа, хотя бы судя по тому, что все лакомые кусочки оказывались в его миске.
- Да..., - было время золотое, - вспоминал он, облизывая сухим шершавым языком распухшую лапу, - а теперь ... Хоть лежи и умирай... А что? Не за горами уже...
Кстати, когда он, пытаясь попасться на глаза своей хозяйке, чтобы она, увидев его в таком плачевном состоянии, грязного и худого, сжалилась над ним и взяла бы его снова в свою теплую квартиру, он нарвался на матерого кобеля - вожака дворовой стаи. Это был широкогрудый, крупный и сильный кобель, искушенный в драках и невзгодах, и ему, шарпею, явно светило быть в лучшем случае покалеченным. Зажатый между гаражами-ракушками, он тщетно искал выход из этой мышеловки, но убегать было некуда, и он решил драться до конца, хотя и чувствовал, что эта драка может быть для него роковой, тем более что у этого кобеля на него давно "вырос здоровенный зуб или даже клык".
"Конец котенку... Больше гадить не будет...", - промелькнула тогда у него мысль. Вожак медленно и уверенно приближался к нему, надвигаясь грязно - черной глыбой и обнажая страшные, саблевидные, желтые у основания клыки. Ему хотелось завизжать от страха, но он тоже весь ощерился, хотя из-за вислогубых складок кожи его клыков не было видно. Он был рожден шутом, а не бойцом.
Мгновение оставалось до первой и, по всей видимости, роковой атаки вожака, но вдруг их отвлек звонкий лай бегущего к ним кобелька, которого он изрядно покусал, припадающего на переднюю правую лапу после его подлой атаки. Он занял место между ними и начал истерично лаять на вожака, бросаясь в его сторону, имитируя нападение.
Вожак удивленно посмотрел на своего бесноватого подопечного и, ворча, благородно отступил, поборов свои обиды на этого трусливого уродца. Вожак явно давал возможность убежать уродцу, так как был нормальным псом, и месть для него не была необходимым актом "праведного возмездия" или утверждения своей силы в стае. Шарпей помнил то прагматичное чувство самосохранения, помнил, как он рванул из этой западни по освобожденному коридору, развивая на ветру свои обвислые на морде складки. Это потом он долго думал над этим фактом, мысленно восхищаясь своим маленьким спасителем и сознавая свое ничтожество, что он, спасая свою морщинистую шкуру, даже не посмотрел в глаза своему спасителю.
- Эх, вы, кретины ущербные! А говорите, что "Ты - то, что ешь...", - приходил он к одному и тому же выводу, анализируя свою жизнь с высоты опыта, приобретенного совсем недавно, - Эту пословицу надо трактовать так: "Ты - то, что скажут о тебе другие..."
Жизнь на улице, да еще и в преддверии зимы, была весьма хреновая, и он засунул свою собачью гордость подальше, попытался забыть обиду, и решил дождаться своей хозяйки у подъезда в надежде, что она сжалится над ним и заберет домой.
Он ее сразу узнал по походке, элегантной одежде и специфическому запаху толстого слоя косметики.
Однако она, увидев его, подбежавшего к ней с виляющим обрубком и радостными глазами, доверительно тыкающего своей мягкой мордой в ее ноги, с нескрываемым чувством гадливости крикнула:
- Пошел вон! Да как ты смеешь после всего, что случилось, показываться мне на глаза!?
Сначала он очень осерчал и захотел впиться зубами в толстую ее ляжку, что он непременно бы сделал, если бы не вкусил горьких плодов от вынужденного бродяжничества и не вспомнил бы того маленького, но отважного кобелька, не помнящего зла.
Он поднял голову посмотрел в ее накрашенные глаза и подумал:
- Это ты пошла вон... Жизнь тебя, дуру, не била... Вот застукает твой подкаблучник тебя, сучку, с доминантным кобелем в человеческом обличии, который к тебе домой по средам шастает в обеденный перерыв с часу до двух, а то и до трех, и выгонит тебя из дома... Вот тогда воздастся по заслугам твоим, и ты поймешь, как нужно вести себя в процессе ее, но будет поздно. По помойкам ты, наверное, как я, не пойдешь, а по человеческим рукам - очень даже может быть...
Он неожиданно для бывшей хозяйки поднял правую ногу, быстро расслабился и брызнул тугой желтой струей на ее итальянский сапог. Под ее возглас негодования и последовавшее за ним возмущение, он с гордо поднятой морщинистой мордой удалился из ее жизни.
Кстати, его собачьи мозги давно занимал вопрос: а зачем человеческие самки мазюкают себя краской? Чтобы понравиться кобелям? Не подходило, так как неестественный для самок запах красок мог только отпугнуть их. Чтобы отличаться от других самок, вызывая у них чувство зависти? На этот вопрос тоже не находилось ответа из-за того, что отличаться от остальных необходимо в лучшую сторону, но не в худшую. Он представил сучку, измазанную вонючей краской, и почувствовал, как его природный инстинкт продления рода заметно поубавился.
Эти грустные воспоминания отнюдь не прибавляли ему оптимизма, а наоборот лишали его сил в борьбе с болезнью. Он чаще закрывал глаза, и ему мерещились кошмары, которые чередовались с абсолютно райскими картинами с зелеными лужайками, освещенными полуденными солнечными лучами, и мисками с сахарными косточками.
- Мама, давай возьмем эту собачку! Она замерзла, мокрая и некрасивая. С ней никто не хочет играть. Видишь, как она грустно смотрит? А я буду играть с ней, потому что и я некрасивая, и со мной никто не хочет играть.
- Ну что ты говоришь, Наташа. Ты у нас самая красивая! А брать домой ее не надо. Она, кажется, болеет, и еще неизвестно, чем. Микробов еще нам не хватало.
Пес неохотно открыл глаза.
Девочка лет шести сидела в легкой коляске под прозрачным пластмассовым навесом и большими серыми глазами смотрела на собаку. Она была бледная, невзрачная и болезненная, а ее молодая мама старалась убедить дочку в нецелесообразности этого поступка:
- Ты просто не представляешь, какая это ответственность... Это же живая душа, член семьи. От него не отмахнешься потом и не выгонишь на улицу. Это навсегда. Понимаешь...? И потом, посмотри на него... Не красавец, конечно, и порода непонятная... Бульдог, что ли? Или помесь какая-то... Нет, лучше мы тебе купим что-нибудь посолидней...
Девочка захныкала.
- Наташа, не рви мне сердце, доченька, - запричитала мама, - С ним и гулять надо, и ухаживать за ним. А у меня дел и без него хватает.
- Ну, мама... Ну, пожалуйста... Видишь, у нее тоже ножка болит... - заканючила девочка, увидев распухшую переднюю лапу собаки.
От этого услышанного аргумента сердце матери дрогнуло:
- Ну ладно, только чур - хорошо кушать и спать по расписанию, - сдалась мама, грустно улыбаясь, - Сейчас я отвезу тебя домой, а потом принесу собаку... По-моему, она болеет.
- Ура! - победно закричала девочка.
Ко всему безучастный, даже к ползущей к его морщинистой морде луже, пес равнодушно слушал эту перепалку. Ему уже не хотелось ни есть, ни согреться, а хотелось только спать, поэтому он особенно-то и не вникал в суть разговора. Однако когда его морда оказалась в луже и он почувствовал влагу у себя во рту, вернулась мать ребенка. Он не сопротивлялся, когда она набросила на его тело огрызок одеяла, подняла его и куда-то понесла. А когда он сквозь болезненную пелену рассмотрел знакомую девочку, то понял, что его взяли домой. Но вместо того, чтобы обрадоваться, он испугался... Испугался того, что его отогреют, накормят, приучат к себе, а потом снова выгонят, отодрав еще один кусок от его преданной собачьей души. Он попытался встать на лапы, но у него только когти царапнули разок паркет и застыли в недвижимости.
- Я же лучше и красивее не стану. Зачем же тогда снова приучать меня к комфорту человеческого жилья? - лениво подумал пес, удивляясь, что не может подняться и уйти.
Он плохо помнил, как его мыли в ванной, сушили феном, вливали в его пасть куриный бульон, как чужая женщина в белом халате, противно пахнущая карболкой и йодом, бесцеремонно открывала ему пасть, с любопытством заглядывала в нее, проталкивала ему в горло горькие порошки и больно колола иглами в бедра.
- Нога повреждена... Трещина, наверное. Но это не страшно. Двухстороннее воспаление легких - вот это опасно. Вот лекарства, нужен хороший уход и... его желание выжить. Наверное, его выгнали из дома, и он сам уже не хочет жить... Иногда у собак, которых предали, так бывает... Некоторые люди ведут себя хуже животных, увы... - сказала она.
Потом ему снился ужасный сон, который постепенно стал переходить в тихую, белую идиллию, где собаки не замечали его уродливости, приветливо махали хвостами и мило тявкали. В эту приятную картину постоянно врывались заплаканное лицо девочки и тревожные глаза ее матери. Теплая, почему-то безвкусная жижа бульона чередовалась с горьким вкусом вонючих лекарств, запахом карболки и болезненными уколами.
Это было неприятно и очень горько - просыпаться и из рая снов, окунаться в земную, опостылевшую реальность.
"Ну, отпустите вы меня, - хотелось дать понять этим добрым людям, - Сыт по горло вашими добротой и жестокостью...".
Как-то он в очередной раз "вынырнул" из иллюзий бреда, и по теплу, по запаху почувствовал, что рядом с ним, свернувшись калачиком, лежит девочка и всхлипывает, вытирая кулачками слезы. Он понял, что сейчас ночь и что он лежит вместе с ней на коврике в коридоре, под вешалкой для одежды, укутанный ее одеялом.
- Не умирай, Дружок, только не умирай... Если у тебя будет ножка хроменькая, я все равно с тобой буду дружить, - шептала девочка.
Затем он почувствовал на своей морщинистой морде губы девочки, которые неумело тыкались в его горячий нос и неумело причмокивали...
- Обана..., - подумал пес, ощущая соленые человеческие слезы, - это что-то новенькое... Неужели меня полюбили? Я же ничего не сделал для этого...
Он постарался ответить на ласку девочки и слабо лизнул ее лицо... потом еще раз...
- Ой, - от неожиданности девочка застыла на секунду в неудобной позе, затем поняла, что свершилось чудо.
- Мама! Мама! - закричала она, - Дружок облизал мне лицо! Он жив, мама!
На фоне лунного света, изливающегося из окна, в проеме двери пес видел, как девочка схватила костыли и скрылась в спальне матери. Её ночная рубашка не могла скрыть, что у левой ее ноги нет ступни...
- Вот оно что... Значит, она нуждается во мне, и я не буду в ее глазах уродцем. И она не выгонит меня, потому, что это она спасла меня. Раньше я был Биллом, а теперь я - Дружок. Ну что ж, мне нравится это чисто собачье имя, и оно соответствует нашей сущности... Дружок... - подумал он,
Утром он проснулся в кровати Наташи. Морда его лежала на подушке в десяти сантиметрах от лица его маленькой хозяйки. Она сладко сопела, улыбаясь во сне. Он сделал усилие, немного пододвинулся к ней и осторожно лизнул ее щеку, а она продолжала улыбаться. По его преданной собачьей душе прошла теплая волна вновь зарождающейся любви. Ему нравился запах хозяйки. Он глубоко вздохнул, сбрасывая груз обиды на людской род, и понял, что любить - это его предназначение. И ему нравилось находиться в этом состоянии.