- Свершилась мечта идиота, - подумал он словами классика, внутренне ухмыляясь своей глупости. - Вот оно - всё, к чему ты стремился... Нет, она стремилась, чтобы ты имел... Дом на берегу вечно туманной Темзы, зажжённый камин, кресло-качалка, шотландский плед на коленях, бутылка джина, от которого голова утром раскалывается и... зелёная тоска... Ни друзей, ни знакомых, ни Родины. И одна жена, снующая туда-сюда перед глазами, которую уже тошнит от твоей вечно кислой физиономии, особенно по утрам.
Каждый вечер у него начинался в одной и той же последовательности... Он запирался у себя в кабинете, где его ждала приготовленная прислугой стопка российских газет, зажигал камин, выключал свет, садился в качалку, клал на колени шотландский плед, наливал сначала один стакан водки, потом второй, третий... Смотрел на огонь, изредка вставая, чтобы подбросить поленьев, и снова смотрел в одну точку, наливаясь алкоголем, тоской и злостью к себе. Точнее было бы сказать, не злостью, а сожалением о содеянном. Впрочем, это было не содеянное, а результат воли его жены, но не его самого. Слишком поздно он сообразил, что ее воля при знании его слабых мест, не умеет границ и кодекса чести при достижении поставленных перед собой целей.
Сейчас, когда он практически прожил жизнь и ничего, кроме одного очень естественного для русского человека - общения с родственными душами, не хотел, он не мог простить ей уничтожение своих друзей, которых он любит, оказывается, до сих пор.
Беспощадный в своих суждениях себе и других честный Славка; прямолинейный, немного тугодум Петрусь; реактивный холерик Мишка, хохмач, склонный к рискованным шуткам и несерьёзным деяниям... И он, Николай, некогда душа всех компаний, оптимист, склонный к анализу и прогнозированию жизненных ситуаций. Четыре одноклассника, четыре друга не разлей вода, такие разные по характеру и такие одинаковые по отношению к приоритетам жизни, иногда ссорились по мелочам, но всегда оставались вместе.
Их дружба, склеенная босоногим детством в маленьком российском городке в глубинке, была бескорыстной, прощала мелкие обиды и не угасала со временем, как это иногда бывает.
После окончания школы Петрусь и Славка поступили учиться в один из московских институтов, куда потом перетянули его и Мишку. Жили они в одной общаге, делились последним, помогали друг другу, а если надо было, то и дрались друг за друга.
С будущей женой он познакомился в своем общежитии, когда уже заканчивал учиться, а ей предстояло тянуть лямку еще год. Она оказалась сестрой его сокурсника, правда, с другого факультета.
Она происходила из относительно благополучной московской семьи. По характеру она была целеустремленной девушкой, закончила геологический институт, но по профессии работать не хотела ввиду необходимости уезжать в глубинку, да и не любила она свою будущую профессию. Ей надо было только получить высшее образование, а какое - не имело значение. Ее внешность была заурядная, но не без определенного шарма, изюминка которого заключалась в ее умении расположить к себе людей своей открытостью и непосредственностью. Но надо было не один пяток вечеров провести с ней, чтобы заметить ее скрытый изучающий взгляд и несколько неординарные вопросы об уровне жизни, связях и перспективах на дальнейшее использование.
Он был весел, красив, общителен, и он ей сразу приглянулся.
Ему всегда нравились блондинки, и на привычное для него легкое заигрывание по поводу "потерявшейся овечки в волчьей стае" она ответила вполне остроумно:
- Как бы эта овечка не оказалась клыкастее, чем ваш серый брат. Обычно она не ввязывалась даже в разговор с такими словоохотливыми весельчаками, но на этот раз она дала возможность этому экземпляру разговориться - ей понравился высокий, улыбчивый ша-
тен, с мягким взглядом голубых глаз.
- О! Добро пожаловать на наш шабаш, серая сестра. Я согласен быть кроткой овечкой, но у ваших серых... - он хотел сказать "ног", но вовремя спохватился, подыскивая нужное слово, - Э-э-э...
- Глаз... А то еще скажешь "у серых ног" - и я обижусь, - подсказала она, рассматривая свою точёную ножку, и звонко засмеялась.
Тогда он не думал, что это первое предложение в начале их диалога, сказанной ею, станет роковым для него. Сейчас он вспоминал об этом с какой-то обреченной грустью, что она стала "волком", а он "овцой", обслуживающей интересы "волка". Если бы он тогда разглядел в ее белокурых завитках и смеющихся серых глазах сталь воли и решимости в достижении своих, меркантильных целей, то еще неясно, срослось ли что-то тогда у них или нет. Сейчас же его у ее "серых ног" держали только два сына, нажитые ими за годы супружества. Сначала он не представлял своей жизни без них и все откладывал развод с женой, а сейчас они уже были взрослыми, жили своими отдельными семьями, но он уже не мог развестись с ней из-за того, что у него не осталось родных людей, когда-то обиженных им не без интриг его жены. А сейчас он ничего не имел: ни России, которую он предал, ни собственной недвижимости, которая была из соображений безопасности приобретена на имя жены, ни детей, в грош его не ставящих.
Когда они поженились, она сначала провела ревизию его некогда многочисленных друзей и приятелей, раскладывая их по уровням их полезности, а потом освободилась от большинства из них. Ее аргументы при этом были весьма бытовыми, с виду безобидными: ограждение от дурного влияния "алкашей" и просто никчемных, с ее точки зрения, людей, приятных ее мужу. Следующим этапом на пути достижения ею целей было максимальное использование людей, оставшихся в кругу друзей мужа, для организации их общего бизнеса.
Через три года после окончания института грянули беспредельные девяностые годы, более предприимчивые и раскрепощенные люди стали ловить рыбку в мутной воде и они тоже решили попытать материального счастья. К тому времени уже были женатыми он и Мишка, и это не помешало им открыть свое дело, которое сначала заключалось в перепродаже компьютеров. Потом, благодаря пронырливости Славки, вышли на зарубежную контору, и дела пошли намного успешнее. Директором избрали его, хотя учредителями были все они и зарплату получали все поровну.
- Ты, Николай, будешь директором, так как ты самый представительный из нас и щеки надувать мастак. Но это не означает, что ты не будешь "рыть землю", как и мы, - это было мнение коллектива, и он согласился, хотя роль Фунта по Ильфу и Петрову его не прельщало. Он был трусоват, ничего не соображал в юридических и деловых бумагах, боялся ответственности и понимал, что отвечать юридически за всё, если что-нибудь случится, придется ему, хотя знал, что ребята ему обязательно помогут. Он хотел было отказаться, но друзья убедили его, что бухгалтерию будет вести специально обученный человек, а ему только надо будет расписываться и ставить печати. Он согласился - и дела пошли как по маслу. Ребята работали, как негры, фирма процветала, а Николай, преисполненный гордости за свою должность и подстрекаемый женой к сознанию своей исключительности и разрыву с друзьями, все больше и больше незаметно проникался ее философией.
Следующим этапом на пути достижения ее целей было максимальное использование людей, оставшихся в кругу друзей мужа, для организации их общего бизнеса, плоды которого должны были отойти к ее мужу, что, собственно и случилось, к большому его удивлению.
Что касалось того, чтобы заручиться его покладистостью и исключить всякую причину к возможному "взбрыкиванию", она с первой супружеской ночи потихоньку и целеустремленно принялась ваять из него необходимые для своих целей качества, по крупицам делая из мужа подкаблучника. Работала она над этим увлеченно и с удовольствием, как скульптор над основной скульптурой его творческой жизни, постепенно отсекая свойственные ему оптимизм, веселый нрав, доверие к друзьям, самоотверженность и наращивая в нем подозрительность, мнительность. Как истинный ваятель, влюбленный в свое произведение, она временно отстраняла его от себя, придирчиво оценивая результаты деяний рук и ума своих, а потом вновь принималась за работу. Она постепенно сужала круг его общения - и каждый день приносил ей маленькие, незаметные для него победы. Чтобы проверить его поведение в той или иной жизненной ситуации и убедиться в желаемом результате, она придумывала и осуществляла некоторые эксперименты, которые зачастую вскрывали изменения его характере. Например, путем вроде бы ненавязчивых разговоров за год она добилась, чтобы он буквально все рассказывал о своей работе и взаимоотношениях с друзьями нарушила традиции сбора всем составом старых друзей в бане отменила сборы по некоторым традиционным датам, которые они постоянно отмечали. Заодно своими постоянными замечаниями по ходу его регулярных рассказов "о работе", зароняла семена сомнения в порядочности некоторых из них.
Переняв мировоззрение жены, он стал сомневаться в приоритете духовных ценностей над материальными, а потом сдался, и более эти сомнения его к сорока годам не тревожили.
Кроме того, она, зная типичный опыт старых жен богатых мира сего, которых мужья меняют, как перчатки, подстраховалась еще и психологически. Она убедила своего мужа к сорока пяти годам в том, что у него "никудышние, прокуренные" зубы и вставила ему искусственные челюсти с красивыми фарфоровыми зубами, которые он по ночам клал в стакан с водой.
Потом она внушила ему, что в его возрасте надо подумать о здоровье, и через полгода он перестал пить и курить, хотя всегда знал меру и никогда в жизни не напивался. Он начал вести "здоровый образ жизни", что выражалось только в исключении из его быта спиртного и, как следствие - в его отказах от совместных мероприятий с друзьями.
Постепенно он отдалялся от своих друзей и прекрасно понимал, почему. Друзья тоже видели причину этого отчуждения в жене, но, корректно не обостряя эту больную для него тему, давая ему принять самому решение по приоритетности в его жизни одного из двух взаимоисключающих "полюсов". Но решения он не принимал, "метался меж двух огней", надеясь на понимание ситуации его друзьями, но не жены.
Если раньше мысли о своей слабости посещали эпизодически, преимущественно, когда он в одиночку напивался, то теперь они стали постоянными, как заноза, саднящая ноющей болью.
Он смирился со всеми ее недостатками - и чрезмерной властностью, и унижением его мужского достоинства, и отсутствием с ее стороны самокритики. Она могла подолгу не замечать его, игнорируя его поползновения к примирению в редких ссорах. Не было ни одного случая в их двадцати пяти годах совместной жизни, чтобы она первой извинилась за собственные ошибки. Всегда инициатива примирения в ссорах исходила от него.
Этот узел должен был когда-то развязаться, и он сам собой сначала расслабился, а потом прекратил своё существование.
У его жены тоже были школьные подруги - жены бизнесменов и мелких предпринимателей, и вот как-то раз она, придя домой после встречи с ними, предложила один проект, который можно было организовать, взяв его под реализацию. Идея была чужая, но выгодная, и требовался человек, опытный в бизнесе, каким он являлся к тому времени. По его подсчетам, это было выгодно и не рискованно, но требовалось много времени. Чтобы выполнить проект, надо было увольняться с основной работы, и он, как всегда, поддавшись на аргументы жены, уволился, сознавая, что теперь, когда он будет лишён возможности видеться с друзьями на работе, их дружба постепенно угаснет. Для них будет ясно, что он принял решение в пользу несгибаемой жены, не сумев найти с ней компромисса.
- Жаль, Коля, что так всё получилось... Ты первый из могикан, который покинул наш сплочённый коллектив, как мы знаем, не по своей воле... Ну что ж, как поётся в популярной песенке: "Каждый выбирает для себя женщину, друзей и веру", - не удержавшись, сказал напоследок Славка и, судя по реакции каждого из друзей, они были с ним согласны.
Неприятный осадок остался у него тогда, после прощания, как будто он куда-то уезжал далеко, но он себя успокаивал словами жены, которые она постоянно вдалбливала ему в голову:
- Всё проходит в этой жизни: и любовь, и дружба. Остаются только деньги и недвижимость, которые переходят потом к детям.
Он готов был ей ответить, что мол, "Не хлебом единым сыт человек", но вспомнив, что за этим последует, не стал "дразнить гусей". Тем более, что это был её основной принцип, незаметно перекочевавший в его сознание, но понял он это поздно, хотя и не признавался в этом, так как потом нужно было что-то решать кардинально, на что у него не было ни воли, ни возможности, а была одна только зависимость от неё, даже материальная, не говоря уже о психологической.
На другой работе он получал гораздо больше, но не было там такого комфорта и желания работать. Зато стали регулярно претворяться в жизнь материальные мечты жены, и в последнее время он стал замечать за собой, что радуется этому. Сначала он встревожился, но потом посчитал это естественным, что стало основанием для регулярного "прикладывания к бутылке".
Она, бутылка, заменила ему друзей молча выслушивала его жалобы, когда он изливал ей душу; была свидетельницей его наполеоновских планов относительно "крутости" с женой, "незаменимости на работе", а также пьяных слёз о "неудавшейся жизни" и потере друзей; она и убаюкивала его в холодной постели, когда он наконец-то, в соплях и слезах, забывался в неспокойном сне.
По мере накопления денег, у его жены стали появляться новые желания и потребности.
- Все состоявшиеся бизнесмены живут в Англии! Мои подруги Катька и Светка, англичанки первой русской волны, вот уже три года мне по телефону все уши прожужжали. Представляешь... Грибной дождик, а потом солнышко... Затем опять грибной дождик, туман и... солнышко. Красота! Грибов - во! Выше крыши!
Хотел он сказать ей тогда по поводу грибов, но потом, помня о последствиях ее обид для себя, передумал, а только загадочно улыбнулся, что она истолковала в свою пользу.
Когда он иногда анализировал свою жизнь, то приходил к выводу, что даже новые его привычки были плодом ее ненавязчивого внушения... Как-то, якобы вскользь, она упоминала, что все более или менее состоявшиеся бизнесмены пьют дорогие напитки, любят далеко не народные песни, хают "совковое" прошлое и российскую действительность, в том числе представителей власти которой создали все условия для создания этого самого класса "состоявшихся бизнесменов". И через три месяца он стал пить хенеси и джин, любить джаз, поносить стереотипы национального менталитета своего народа и превозносить западный прагматизм.
Теперь, когда он оказался на чужбине, в слякотной, старой, недоброй к чужакам и гастрабайтерам Англии, он снова перешёл на русскую водку, стал ругать западный образ жизни, любить слушать русские песни, поиск которых по радио стал не всегда заканчиваться успешно, а также с любовью пролистывать книгу памяти детства, юности, отрочества, восхищаться простыми отношением людей друг к другу и вспоминать смешные ситуации в далёкой, но родной России.
Он вновь протянул руку, не отрывая взгляда от огня, и ощутил прохладу стакана.
- На глоток еще осталось, - подумал он - и не ошибся, - значит, еще не пьян, если вижу, сколько осталось.
Он крякнул, занюхал по-русски рукавом и сказал вслух:
- Все! Конец, хотя уже неблагородному и, пожалуй, уже не православному роду Сизовых! Слишком много грехов накопилось для этого... Два взрослых сына - и те подались вслед за мной за кордон. Будут теперь мои внуки носить фамилию Сизофф. А, может быть, какими нибудь Смитами назовутся. Не любят мои сыночки отличаться от основной массы. Чтобы сойти за саксонцев, могут и в протестантский или католический храм ходить... Не привили ни я, ни жена им ничего православного. Что же я наделал! Собственными руками загубил свой род, который мои предки выстраивали сотнями поколений... И русскую душу загубил в придачу, и свою, и детей.
Кстати, они, дети, сейчас и представляли его главную проблему - они стали такими же равнодушными, ориентированными на материальное, как их родители. Но в отличии от него, они вообще были лишены понятия чести, так как не знали по существу российской жизни, но знали, что такое прагматизм. Они стали не русскими по сути и их ничего не связывало с Родиной.
Он встал, заложил руки за спину и возбужденно зашагал из угла в угол.
- Наверняка были соблазны у каждого из моих прадедов, чтобы сдернуть на чужбину. Богатый был род, с ярко выраженными православными традициями... И даже после революции семнадцатого года, когда, не ровен час, бунтари повесить могли - и то никто не сбежал за кордон. А я удрал, как последняя сволочь! И зачем? Чтобы в гордом одиночестве, в промозглой сырости чужой страны смотреть на огонь с шотландским пледом на коленях? Послушался жену, у которой в голове кроме идиотского понятия о престижности жизни за кордоном, ничего нет, а друзей и сыновей потерял... Друзьями-то всё ясно. А вот для сыновей всегда был вторым номером в семействе... И вообще! Не своей я жизнью живу! Как будто не я это вовсе, не мои мысли и образ жизни! Это все она... Всю жизнь мне испоганила, тихой сапой заставила жить по своим правилам. Как телка провела меня по всей жизни и привела под ее занавес на чужую скотобойню, - думал он, утирая пьяные слезы.
Он налил пол стакана водки и выпил ее в три глотка.
- Муж отвечает за жену, - вспомнил он фразу из Библии, - Но не наоборот. А ты-то почему на поводу у нее пошел, придурок? Думал, что обрету покой на туманном Альбионе... Ан нет, от совести не убежишь, истина старая. От совести и от собственной души русской, у которой, оказывается, не может быть другой родины... Так что приготовься сдохнуть от алкоголизма или тоски...".
Сейчас он уже понимал, что она даже перевыполнила свой план: он жил в чужой стране, не зная ни языка, ни традиций, никто ему не звонил, а общение с представителями русской диаспоры вызывало в нем только рвотный рефлекс. По этому поводу они стали постоянно ссориться, но уйти от нее у него не хватало сил. Слишком он стал одинок, да и боялся теперь жить собственным умом, особенно когда просыпался по утрам и видел перед собой на тумбочке стакан с искусственными челюстями.
Ему ужасно захотелось умереть, и он подумал:
- Сожгут ведь прагматики - и все тут... А я хочу лежать под березками, где прохладный ветерок разносит густой запах черемухи, где по специальным православным праздникам люди приходят на могилы предков и родственников, вспоминают ушедших, поминают их, говорят о покойниках только хорошее ... Значит и обо мне будут хорошо говорить.