Серый панцирь рвётся на клочья и появляются кусочки голубого неба. Голубизна нереально чистая...
Не передать словами, как хочется солнца. Организм просто жаждет его.
Один мой знакомый в Санкт-Петербурге, молодой пенсионер, постоянно на полном серьёзе повторяет, что он не любит солнца, что лучше бы оно вовсе никогда не показывалось:
- Нет-нет-нет, - отмахивается он, - солнце - это не моё!
И ведь так заявляет человек, который пожил уже более шести десятков лет! Странно и удивительно...
В лесу - удивительное чувство весны, когда организм после тяжких холодов почувствовал вдруг тепло и не просто почувствовал, а понял, что оно надолго и в миг полегчал, сбросил великий груз самозащиты, успокоился и возликовал каждой своей клеточкой!
Возликовало всё живое: деревья зазвенели словно юной листвой, птички запели детскими голосами - всё будто заново возродилось.
Неповоротливые вороны очумело зашныряли от урны к урне, от лавки к лавке, тяжко запрыгали, заходили неловко, вразвалочку, как на больных ногах или протезах - много работы: до дворника им надо успеть урвать все объедки! При этом разбросают в разные стороны полиэтиленовые пакеты, пластиковые банки, бутылки, бумажные салфетки и пр. мусор - это безобразие, конечно, с их стороны. Но для леса, в конечном итоге, они всё-таки больше полезные, ведь подъедают всякую падаль, являясь, таким образом, его "санитарами".
Вездесущая птица, эта ворона: и в городе она, и в лесах, даже в таёжных дебрях она есть, к примеру, в Уссурийской тайге! Везде приспосабливается, благодаря своим качествам - внимательности, осторожности, всеядности, уму. Она всегда будет в стороне от сборища всяких других птиц. Будет сидеть где-нибудь на дереве и наблюдать за ними, всё подмечать, запоминать, выжидать подходящий момент, будет, наконец, учиться на ошибках других крылатых собратьев своих, таких неосторожных, нетерпеливых, эмоциональных. Но вот наступает момент и ворона вдруг срывается с ветки и с огромной скоростью пикирует на зазевавшегося, к примеру, воробья или хромого голубя, или на рано успокоившуюся крысу. Бьёт сверху сильным клювом точно в голову жертве, убивая или добивая её в миг. Потом хватает труп и, недолго думая, улетает. Всё, дело сделано!
В Питере, испугавшись меня, схватила свою рыбину и в две секунды перелетела Неву. А Нева в том месте была около километра!
Большая индивидуалистка! Птица самостоятельная, самолюбивая, даже гордая. Непривередливая в еде и в условиях жизни. Требовательная и упрямая. Трудолюбивая и настырная. Своё всегда урвёт. Потерпит, всё рассчитает и урвёт - в накладе не останется!
Действительно, одна из самых умных птиц. Она человеческий разговор даже понимает, тем более, когда к ней обращаешься: замолкает сразу, слушает внимательно, смотрит тебе в глаза, даже перестаёт двигаться, только головой делает соответствующие движения, говорящие о её реакции на те или иные слова, о её переживании в данный момент, её неравнодушии к произнесённым в её адрес словам. Особенно не любит, когда её справедливо ругаешь. В этот момент она бы всегда краснела от стыда, если б могла краснеть, я в этом не сомневаюсь!
Вот и сейчас вороньё с утра пораньше по-хозяйски, с ворчанием, словно с похмелья, "сортируют" мусор в урнах, разбрасывая его в разные стороны.
- Как не стыдно! - кричу им, пробегая мимо. - Зачем вы гадите! Ведь самим же неприятно!
Сразу притихли, опустили головы, поджали хвосты - стыдно...
А сороки над дорожкой устроили целый базар (как им и полагается!): закричали, как думаю, из всех жил, привычно заспорили о своём, начали будто торговаться, но не злобно, в удовольствие, так, от нечего делать, от хорошего настроения. Долго бежал в их "старушечьем", оглушительном стрекотании! Да, это не вороны: несерьёзные птицы, пустозвоны...
В общем, всякая живность немножко сдурела от тепла!
Не верю я петербургскому знакомому - любит он солнце! Все его любят, все ему рады, все его ждут и мечтают о нём, если его долго нет...
Хотя, всё может быть в этом бесконечном мире. И всё относительно в нём. И солнце бывает недобрым, зловещим, губительным, ядовитым. Быть может, Иван Шмелёв писал о таком в своём потрясающем романе "Солнце мёртвых" ...
2
Старая худая казашка несла большой подосиновик, прижав его к груди, словно ребёнка. Гриб был на длинной согнутой ножке. И старуха сбоку была похожей на него: такая же гнутая. Они словно нашли друг друга! Вообще-то, очень непривычная картина: никогда до этого момента не замечал казахов рядом с грибами, а тем более, чтобы вот так нежно их прижимали к груди. Но времена меняются...
С виду солидный казах неторопливо и задумчиво разгуливал по парку взад и вперёд, сцепив руки за спиной, низко наклонившись, и опустив голову. Дума была у него, видимо, тяжёлая ("философ").
Спортсмен в облегающем голубом одеянии на роликах рассекал во всю ширину дороги и надо было успеть увернуться от него. Глянул ему вслед: руки с ногами нахраписто привычно загребали, работали активно и совершенно ритмично, как часовой механизм - "механический паук"!
Где-то за кустами слышались рьяные цоканья "дяди Стёпы на пенсии": он с чувством, как всегда, бил ими по асфальту! Наверное, думает: чем сильней бить, тем больше здоровья. А скорей всего ничего не думает, просто радуется прекрасному утру, радуется, что вот так может идти куда хочет, любоваться лесом, слушать птичек, дышать полной грудью ядрёным воздухом, в котором и запахи сосны, и грибов, и ягод, и степных трав, радуется себе, что сумел на пенсии открыть для себя этот новый чудесный мир активного образа жизни, радуется хорошему настроению, новым ощущениям, движению, жизни...
Как, наверное, это здорово - открыть новый мир на пенсии!
Те, кто не ведёт активный образ жизни, кто боится встать на рассвете и совершить прогулку на природе, подвигаться, подышать, размяться (хотя бы раз в неделю - в выходной), тот даже не представляет, как много он теряет!
А "скрипучая" на этот раз занималась в беседке, активно поднимая свои бесподобные ноги всё в тех же чёрных лосинах.
Пенсионерки на своём месте в "боевом" составе! Они как всегда вокруг своего тренера-любимчика и как всегда чётко выполняли его команды. А в конце тренировки дружно аплодировали. Думаю, всем - и ему, и себе, и лесу...
Когда вышел из леса на солнце, пахнуло вдруг "казахстанским" летним утром! А дело в том, что почувствовал вдруг забытый и такой волнительный аромат степной травы, когда после прохладной ночи и росистого рассвета она вдруг попадает под плотные утренние солнечные лучи, когда концентрация света в них максимальная. Это днём они становятся жидкими и разлитыми по всему пространству. А утром они цельные, упругие золотые копья, бьющие точно в цель. Потому ещё холодная и влажная трава, попадая в их золотой плотный дождь, резко прогревается насквозь и чуть поджаривается, выделяя бесподобный, тонкий и яркий масленичный аромат. Этот аромат я знаю и люблю с детства. И вновь, как в детстве, я попал под его дурман! И вновь, как в детстве, я опьянел от него! И вновь, как в детстве, я, не соображая уже ничего, пошёл по целине в этой ослепительной, ароматной степной "бане"! Я словно вернулся вдруг в казахстанское знойное детство!
Только в степном засушливом климате такие яркие и одновременно утончённые ароматы трав. Нигде больше не встречал подобных - ни в Сибири, ни на Вятке, ни в Ленинградской области.
Второй день в природе происходят настоящие чудеса: то таинственное затишье после рассвета, то волнительное и пьянящее возвращение весны, а следом - дурманящего казахстанского лета, того самого - из детства...
Металл на тренажёрах напитался теплом и стал приятным на ощупь. Как чутко, всё-таки, он реагирует на погоду: чуть похолодает, он закрывается весь, зажимается, скукоживается, становясь колючим и кусачим, как дикий зверь, а потеплеет, сразу весь "ручной", ласковый и пушистый, словно плюшевый!
Также чутко реагируют на погоду мои руки: чуть подул северный ветер, они тут же холодеют, ветер переменился - теплеют. Но когда сходится всё в одну точку - и северный ветер, и металл, и руки - это становится настоящим испытанием. Но я привык, ведь с юности занимаюсь на тренажёрах. И это ведь далеко не самое страшное испытание. Но то, что с руками приходится часто мучиться - это факт.
3
Погода в полдень поднялась выше двадцати, хотя солнца было не видно. Я не удержался, и отправился в степь.
По дороге завернул к стеле, посвящённой победе в войне...
Отрадно, что жители заботятся об этом священном месте.
Ансамбль этот спроектировали к сорокалетию победы новосибирцы. Он представляет собой площадь из красного гранита, на которой расположены светло-бетонный монумент - застывшее красное знамя на солдатском штыке, символизирующее бесстрашие советских воинов и великую Победу, гильза вечного огня перед монументом, а за ним - квадратные тумбы из чёрного гранита с названиями Городов-Героев. Завершают ансамбль чёрные строгие фонари по периметру площади.
Буквы на стеле и тумбах, а также гильза бронзовые. Возвышение под монументом и контуры площади выложены чёрным гранитом.
В конце восьмидесятых годов комплекс возвели, и он стал священным местом для каждого степногорца.
К сожалению, в "лихие" девяностые бронзовые буквы и гильза были утрачены. И ещё: изначально монумент был облицован розовым мрамором, что гораздо логичней, ведь розовый цвет гораздо ближе к цвету красного знамени, чем цвет серого бетона. К сожалению, и облицовка в те же годы была также утрачена.
Вначале двухтысячных годов на стеле под рельефной красной звездой появился знак ордена Отечественной Войны из нержавеющей стали. Также дополнительно, в той же стилистике, как и первоначальные, были сооружены тумбы с названиями городов Воинской Славы.
Под звездой и орденом рельефные красные цифры:
1941
1945
Ближе к основанию прикреплена доска из чёрного мрамора с вырезанным текстом, идентичным первоначальному:
ПОБЕДЕ
СОВЕТСКОГО НАРОДА
В ВЕЛИКОЙ ОТЕЧЕСТВЕННОЙ ВОЙНЕ
ПОСВЯЩАЕТСЯ
Каждый год на День Победы в городе организовывали своеобразный "пост No1" - торжественный караул у вечного огня из учеников средних школ. На таком посту как-то и мне раз довелось постоять...
Тогда перед праздником, помню, пару дней я и ученица параллельного класса, Лена, после уроков с настоящими автоматами и под руководством военрука школы, если не ошибаюсь, Виталия Анатольевича, тренировались менять караул. У меня-то получалось, а вот у неё - нет. И хотя она и старалась, но где-то вдруг какой-то ляп у неё случался: то задержится, то наоборот поторопится, то не дойдёт, то не в ту сторону повернётся, то так завертится, поворачиваясь кругом, что вовремя не остановится. Но самое сложное было добиться синхронности. Она и смеялась, и огорчалась, и топала ногой, и ругалась, а мы с Виталием Анатольевичем любовались ею: какой она была непосредственной, искренне переживающей, какой она была очаровательной!
Именно тогда я её, наконец, разглядел и очень удивился, что раньше не замечал, какая она красивая!
Заканчивали мы тогда с ней школу. Ещё каких-то две недели и прозвучит для нас последний школьный звонок, потом - выпускные экзамены, вручение аттестатов, веселье на выпускном вечере, танцы до утра, первое гуляние под ручки с одноклассницами по ночному городу, встреча рассвета...
И прощай, школа! Здравствуй, "долгожданная" взрослая жизнь!
Мир лежал у наших ног. Казалось, всё по силам, всё по плечам. Нужно было только идти вперёд и ничего не бояться!
Думали ли мы тогда, что буквально через два года рухнет та страна, что нас вскормила, воспитала, подняла, та страна, что казалась незыблемой, та, что была нашей Родиной - единой и могучей. Думали ли мы, что буквально со школьной скамьи окунёмся вдруг в жестокое лихолетье...
4
Я не раз был свидетелем торжеств в городе на День Победы. В советские времена это выглядело более помпезно и воинственно. Может быть оттого, что в городе располагалась воинская часть внутренних войск, был свой военный оркестр, наконец, были ещё живы ветераны. В современное время, по-моему, это происходит тише, проще, но не менее трогательней, не менее душевней.
Сердечно празднуют современные жители этот великий праздник! Как-то совершенно неформально. Уже с утра все торопятся к стеле. Многие дети в солдатских костюмах, в пилотках, с флажками, с ними мамы, папы, бабушки и дедушки, группами идут молодые люди - все в праздничных нарядах, в праздничном настроении, все поздравляют друг друга, сливаются в единый пёстрый поток, а у стелы - в единую волнительную семью. У всех чувствуется неподдельный искренний светлый праздник в душе!
Я, попав здесь года три назад на девятое мая, признаться, даже не ожидал такого увидеть. Какие степногорцы молодцы: как они тепло, от души умеют радоваться этому дню, как они помнят, как они чтут...
И независимость Казахстана здесь совершенно не причём: одна была война для всех - и для русского, и для казаха, и для украинца, и для грузина... Одна война. Одна память. Один праздник со слезами на глазах.
И не могут, потому, наши братские народы забыть ту войну, ведь память о ней передаётся от деда к внуку, от отца к сыну. Она - эта память - передаётся с молоком матери, она на генетическом уровне у нас. И не могут, потому, наши народы, будь то русские или казахи, украинцы или узбеки превратиться вдруг в националистов. Не могут! Да, есть отщепенцы, отдельные выродки у всех, у каждого народа, но, чтобы ЦЕЛЫЙ НАРОД превратился в фашистов - этого не может быть!
А если народ, переживший такую войну, не может стать фашистским, то и армия его также не может стать таковой - это факт.
И ещё я понял тогда, что степногорцы остались едиными. Пусть жизнь непроста и много сложных нерешённых вопросов, но вот это чувство родства друг к другу и к городу, чувство всеобщей принадлежности к уникальному, особенному, даже великому сохранилось у жителей. А значит, несмотря ни на что, город будет жить!
5
Я давно мечтал вот так погулять по степи: пойти куда глаза глядят!
Поднявшись на первую сопку, оглянулся - над парком возвышался мой город - тот же, как в детстве, "белый" город: озарённые солнцем его высокие, как всегда стройные, молодые дома над тёмным парком и под голубым небом отражали белый свет и потому город светился белым светом. Всегда, с самого раннего детства, откуда бы не подъезжал я к городу, на машине ли, на автобусе ли, откуда бы не подходил к нему, зимой ли, летом ли, он всегда встречал меня своим неповторимым белым свечением!
Белый город! Степной городок - чудо, сотворённое руками человека на целинной казахстанской земле за каких-то два десятилетия - в 60-х - 70-х годах прошлого столетия! Город детства. Вот уж скоро пятьдесят лет я связан с ним. А ему в этом году шестьдесят...
Правее его - тот же аэропорт, только гражданской авиации лет тридцать нет. Зато много "сонных" кукурузников, словно саранча облепивших взлётное поле. Может, и используются ещё в сельском хозяйстве.
Помню, летать на самолётах в советские времена для степногорцев было обычным делом: садились в самолёт, как в автобус! К примеру, надо тебе в Целиноград на концерт или соревнования - садись в самолёт. Надо, допустим, в Томск или в Новосибирск на учёбу - в самолёт. Надо в командировку куда-то или на курорт - снова в самолёт! А в "День Аэрофлота" (второе воскресенье февраля) нас, школьников, всегда катали на АН-24 над городом! При этом нас, щеглов, красивые стюардессы угощали лимонадом и пирожными...
Помню, в один из "Дней Аэрофлота" ночью была сильная метель. И на рассвете все дороги были заметены снегом - не пройти, не проехать. Понятно, что коммунальная техника сразу бойко затарахтела, заработала, но всё равно автобусы в аэропорт ещё не ходили. А нам "кровь из носа" нужно было быть в аэропорту к девяти часам утра, ведь сегодня нас катают на самолётах!
И пошли мы большой толпой в аэропорт пешком по глубоким сугробам прямо через степь напрямки! Впереди всех в высоких валенках смело шёл папа: он в бескрайних снегах прокладывал путь всем остальным - мне, сестре, маме, Димке (моему другу-однокласснику), его маме, остальным школьникам и их родителям. Кто-то (один из пап) с ним пытался даже пару раз поспорить, что мы идём неверным путём, но папа был непоколебимым и решительным!
- Я знаю! - кричал он в ответ, почти не замедляя шага, уверенно тянул правую руку вперёд, словно полководец перед своим войском, и строго, даже сурово вещал: - Вот там аэропорт, я знаю! И не спорьте со мной, споруны несчастные!
И все "споруны", посмотрев на него, и вздохнув, в конце концов затихали...
Добрались мы до аэропорта точно к девяти часам - не опоздали! Устали мы тогда здорово! Наверное, многие из последних сил дошли в то солнечное и морозное утро, наверняка в тайне ругая папу, ведь к тому времени давно уже расчистили дорогу и во всю уже ходили автобусы, и школьники с родителями из других школ добрались до аэропорта без всяких трудностей, тем более, что полёты отложили на более позднее время. И нам нужно было просто выйти на трассу, и нас бы подобрал первый же автобус. Но ведь мы же не знали обо всём этом в этой необъятной заснеженной степи, где иногда сугробы были почти по пояс!
Зато в награду за наши мучения катали нас в тот день первыми!
Весь полёт мы не отрывались от иллюминаторов: любовались городом, его стройными белыми домами, его улицами, дорогами, площадями, словно вычерченными по линеечке, его ослепительно сверкающим снегом, солнцем, его голубым небом, хохотали над его человечками и машинками...
За аэропортом - два кладбища: казахское правее, русское левее, через дорогу. Казахское - настоящий средневековый восточный город: каменный, с бесчисленными мавзолеями и с блестящими полумесяцами на их массивных голубых куполах, с внушительными кирпичными заборами-крепостями, и ни деревца, ни кустика. Русское - рассыпанные на пригорках холмики, крестики, обелиски, заборчики, жиденькие лесочки, кустики, вороньё. Сразу определил место родительских могил...
На казахском кладбище нет воронья. На нём вообще никого не бывает, за исключением, естественно, дней, когда хоронят. А не бывает на нём никого, потому что у мусульман не принято ходить на могилы. А тем более никогда не бывает на мусульманском кладбище женщин: им вообще строго запрещено переступать границу кладбища, даже во время похорон!
И вот траурная процессия, порой длинная, состоящая из одних мужчин, заходит на кладбище, неся на руках покойника, завёрнутого в белые простыни. Мулла у места погребения читает молитвы, все сосредоточенно молчат, смотря на открытые ладони перед собой, кто на коленях, кто стоя, а кто - не мусульмане - просто стоят, почтительно слушая. Наконец, мулла заканчивает, все взмахивают руками и проводят ими по щекам, словно омывая их, слышатся сдержанные голоса, слова "Аллах" и "Акбар". Затем молча хоронят. И ни слёз, ни причитаний, ни всхлипываний, ни рыданий. А женщины в это время за кладбищенской оградой стоят на коленях, молятся, утирают глаза, ждут...
Из-за столь суровых законов для женщин совсем не удивительно, что татарки, к примеру, хоронят своих мужей или сыновей на русском кладбище, также ставя на могилу каменный памятник, с той лишь разницей, что вместо православного креста на нём - полумесяц...
Левее города - та же телевышка на сопке, профилакторий (не знаю, есть ли он сейчас). Ещё левее - корпуса, трубы. Доносятся оттуда, как и раньше, гудение машин, техники, вой производств, механизмов, свистки "матаний" (электропоездов). Там сосредоточена вся промышленность города: заводы - Молочный (в прошлом), Керамический (брошенный после распада страны на стадии строительства), Подшипниковый (последний в СССР - шестнадцатый, самый молодой, самый современный), Химический, Гидрометаллургический (два последних - подразделения (в прошлом) Целинного горно-химического комбината (ЦГХК), входящего (в прошлом) в советский Ядерный-топливный цикл - в научно-производственную систему, творившую "мирную" атомную энергетику и "ковавшую" ядерный щит Родины). Где-то там же - Научно-производственное объединение "Прогресс" (в прошлом; на "поверхности" его производились удобрения, а в его недрах тайно действовал единственный на советском пространстве завод по производству биологического оружия!).
Ещё дальше - Теплоэлектроцентраль - ТЭЦ (единственные мощности тепло-электроснабжения, обеспечивающие вот уже более полувека теплом и светом промплощадку, город, посёлки, входящие с городской муниципалитет, а также областной центр город Кокшетау и даже столицу Астану!).
Как и когда-то давным-давно, когда на велосипедах с одноклассником, Пашей, приезжали сюда, вот на эту же самую сопку, - весь Степногорский мир открылся мне! С лёгкой руки Ефима Павловича Славского, трижды Героя Социалистического Труда, легендарного министра Среднего машиностроения СССР, и благодаря грандиозному труду советских умов, душ и рук - всё это свершилось на нетронутой с самого сотворения мира земле!
Сюда направлялось и здесь сосредотачивалось всё лучшее и передовое, что было в Советском Союзе. И потому здесь во-второй половине двадцатого века была достигнута максимальная концентрация специалистов высочайшего уровня во всех сферах жизнедеятельности - строителей, инженеров, учёных, квалифицированных рабочих, учителей, врачей и др. Это был город - сгусток интеллектуалов!
Сколько великого и доброго здесь состоялось для советской страны, для каждого её гражданина...
Распад Союза резко подорвал основополагающие устои города. Очень непросто было в девяностые: смотреть, как его разрушали, как разрушали его промышленный потенциал без слёз не получалось. Первый директор ЦГХК, Герой Социалистического Труда, Сергей Артёмович Смирнов, приехав в 1994 году на тридцатилетие города, рыдал навзрыд, увидав во что превратился город и родной комбинат.
И вот город более двадцати лет живёт мирно и стабильно (не беру в расчёт "лихие" девяностые). Промышленность работает. Не в том виде и не в тех масштабах, конечно, но работает. Так почему же за это время нельзя было восстановить город, сделать его таким же тёплым, комфортным, ухоженным, красивым, как в былые времена? В чём причины?
Ответ один: нет денег. То есть, нет денег на главное - на ремонт дорог, домов, коммуникаций! А на что же тогда есть? Что же тогда создано в городе за эти мирные десятилетия независимости? Построены новые школы? новые больницы? новые жилые кварталы? новые детские сады? новые спортивные сооружения? или, к примеру, восстановлен аэропорт (хотя, отчего его нужно восстанавливать?), построена новая взлётно-посадочная полоса и начали летать самолёты? или построена новая ТЭЦ? - нет, ничего этого нет, ничего этого не создано за стабильные мирные десятилетия!
Нет, не верю, что нет денег на самые первоочередные заботы, на объекты жизнеобеспечения города, которые всегда должны быть и которых всегда должно хватать в МИРНОЕ СТАБИЛЬНОЕ ВРЕМЯ. Ради чего тогда жители, бизнес и предприятия платят налоги? Ради чего тогда нужна такая власть, если она не в состоянии обеспечить свой народ первоочередным?
Нет, не верю, что нет денег! Просто надо любить свой город, как родной дом, как любили его Отцы-основатели, как любили его те, кто его строил, кто наполнял его теплом и светом, кто вдыхал в него жизнь. Просто надо любить его так, как любили его первые правители, к примеру, как любил его первый председатель горисполкома, Герой Социалистического Труда, Арсений Иванович Серов. Просто надо любить его, как любили его советские жители.
Они могли так любить, а мы, значит, не можем.
А чем мы хуже их? Чем современные жители города хуже тех советских его жителей? - ничем. Так почему же мы не можем? Почему же мы не можем быть достойными продолжателями дел наших отцов и матерей?
Просто надо жить не "шкурными" мелочами.
Просто надо жить не эгоистично временным.
6
Много воздуха! Много света! Простор необъятный! Воля...
Стал во весь голос декламировать стихи, петь песни, весело шагать. Но откуда ни возьмись появилась белая "Нива". Казах в камуфляже подчёркнуто внимательно проехал мимо меня. Выражение лица у него было примерно такое: "это что ещё за фрукт такой в степи?".
Прошёл ровным быстрым шагом, почти солдатским, худосочный мужик со скуластым смуглым лицом, в пыльных сапогах и таком же пыльном плаще. В руке он держал полную и явно тяжёлую сумку. С шампиньонами? Но вид у него был совсем не грибника. Скорей, он с Карабулака торопился в город через степь напрямки, к примеру, на базар. А в сумке нёс яйца, творог, молоко и пр. на продажу.
Ну конечно на базар спешил труженик личного натурального хозяйства, ведь сегодня "базарный" день - воскресенье! Да, к тому же, денёк - что надо!
Даже не глянул в мою сторону: не интересен я ему, да и не до меня - не до праздно гуляющего отпускника, распевающего песенки, ведь у тружеников села сейчас самая горячая пора. Прошёл бойко, смотря вперёд на дорогу, чуть наклонившись вперёд. Узкоплечий, длиннорукий, усталый. Может, не первый раз уже сегодня отшагивает этот степной километраж под уже горячим летним солнцем, торопится...
Появилась ещё машина, потом ещё затарахтела в сторону гаражей.
Густое солнце нависало прямо передо мной и уже хорошо пригревало. Становилось жарко. Снял куртку. Расстегнул ворот.
Но не солнце помешало прогулке. Комарьё - вот настоящее наказание! Эти дикие, голодные, маленькие твари буквально прогнали меня со степи.
Удивительное дело - комары в сентябре! Отогрелись, видимо, ожили и бросились на охоту - добирать не до добранное летом, которое, как говорят местные, впервые было таким дождливым...
Ни одного шампиньона не нашёл. Видимо, здесь всё выбрано и надо углубляться дальше в степь...
7
Возле парка повстречал грибника в широких чёрных штанах, ветровке цвета хаки и помятой тёмной шляпе. Лицо у него было широким и гладким с рыжим пушком и маленькими глазками. Передвигался он, пошатываясь из стороны в сторону. В одной руке держал длинный столовый нож, в другой - большую корзину, явно ручной работы. Окая, и гаркая, он спросил меня:
- Доброго дня, ога! А вы шОмпиньонов не нашли ли?
- Здравствуйте! Нет, что-то не попались.
- Ога! - крикнул он, раскрыв глаза и рот, словно чему-то поражаясь. - А я вот у-сё смотрю, да смотрю, ходите себе по степи-то, думаю, шОмпиньоны сбираете, чё ль...
- За ними, думаю, надо дальше в степь идти.
- Ога! - И то же выражение лица. - Да может оно и верно: видать, у-дэсь уж выбрали у-сё!
- Я всегда за вторым лесом собирал. Бывало, очень много - мешками...
- Ога! А я-то нынчО нашёл парочку-то. Да вот у-дэся, ога! Недалёко-то у-дэся, - он указал в сторону степи.
- А вы их умеете собирать? - спросил я его.
Грибник не понял, вопросительно глянул на меня.
- Их же нужно увидеть, они же бугорками: увидишь бугорок, ковырнёшь его - гриб. За ним ещё бугорок. Ковырнёшь - гриб. Потом ещё бугорок... Они же семьями растут. Кто не знает, мимо пройдёт...
- Ога! А я-то думал по одному рОстут, как уг-рузди! Надо сходить буде туда, ога, подальше в степь-то!
- Тоже хочу...
- А вы не подскажете, - подошёл он ближе, - это съедобный ли гриб, аль нет? - И показал совершенно незнакомый.
- Нет, такого не знаю. Думаю, его не стоит брать.
- Ога! Понял. - И швырнул в сторону.
В этот момент низко пролетел вертолёт. Это было просто невероятным: за все годы я ни разу не видел, чтобы над парком летал вертолёт!
- Директор "Каззолото" полетел домой, ога! - пояснил живо грибник и многозначительно мне заулыбался...
8
В парке повстречал молодую девушку, которая также собирала грибы. Она вышла из кустов, словно неуклюжий круглый зверёк в гладкой чёрной шкурке, с карими глазками и пухлыми смуглыми щёчками, с кулёчком, в котором были мелкие грибочки. Выйдя из кустов, она начала топтаться на месте, точно, как зверёк, очищая лапки.
- Грибы-то есть? - весело спросил её.
Девушка спокойно, даже буднично ответила:
- Сыроежек точно набрала. - И, заглянув в кулёчек, добавила, качнув плечом: - И каких-то ещё...
- Так может, если есть сомнение, не стоит их брать?
- Нет, я знаю, что они съедобные, просто название забыла. Бабушка все знает, скажет...
- А шампиньонов не находили?
- Нет.
- Но за ними надо идти в степь.
- О, я здесь ничего не знаю. Боюсь заблудиться. Я к бабушке приехала в гости!
- А откуда?
- С Кокшетау...
Старшее поколение сказало бы, как раньше: "Из Кокчетава". Но теперь нет такого города - Кокчетав, а есть - Кокшетау...
- А у вас там есть грибы?
- Много. И шампиньонов много. Я их очень люблю собирать! - И она, смешно морщась, улыбнулась...
От неё, от её улыбки исходило тепло, как от деревенской печки, рядом с ней чувствовались домашний покой и уют. Мне даже почувствовался вдруг запах горячих домашних пирожков (быть может от того, что она сама была, как лакомый пирожок!)!
Бабушка... Деревенская печка... Тепло... покой... уют... Внучка... Домашний лакомый пирожок... Пошла по грибочки... Боится заблудиться в нашем маленьком лесочке...
То ли сказка, то ли быль...
Как хотелось с ней подольше пообщаться! Но ведь ей не до меня...
9
А вот берёзовая рощица. В детстве мы с ребятами здесь всегда собирали берёзовый сок...
Помню, кое-где ещё снег. На чёрных пеньках он розоватый. Вода кругом чистая, как свежевымытые окна, ручьи журчат, галки щебечут, дятлы стучат... Гулко в роще, просторно, всё как-то неторопливо, чисто, ароматно, устало... Воздух свежий, густой, пахнет древесной смолой, снежной сыростью, прелой листвой, юной нежной травкой. Он щекочет ноздри, грудь. Небо осоловелое, покрытое нежной дымкой. За дымкой недвижимое большое матовое солнце...
Мы пробираемся медленно, чтоб не промокнуть, хоть и в сапогах. Да и лично мне совсем не хочется торопиться: у одной берёзки хочется постоять, у другой, рассмотреть их до самой вышины, прислушаться, напитаться...
Стволы у берёзок блестящие от струек. Видно, как они текут. Слышно, как они капают в консервные баночки. От капелек - брызги...
Голоса наши мелодичные, чистые, без примесей, объёмные, заполняют всю рощу. Кто-то далеко разговаривает, а кажется, что рядом.
- Тебе отлить? - спрашивает меня Максим, пробегая мимо с большой банкой, наполовину наполненной желтоватой жидкостью.
Где он такую банку нашёл? Наверное, пятилитровая...
Он второгодник, старше, выше и шире всех, с круглым, добродушным лицом, неуклюжий, как медведь, да к тому же с причёской "под горшок" (это его младшая сестрёнка стрижёт, а младше она его года на четыре), и потому выглядит он смешно - без улыбки нельзя на него посмотреть. Всегда заводной и весёлый: как услышит где-то музыку, к примеру, с балкона у кого-то или из открытого окна, сразу начинал прикольно танцевать. Мы над ним угораем!
Один раз я включил пластинку очень популярного ансамбля "ЗОДИАК" на всю громкость специально для него, и он тут же, подбежав к балкону, начал отплясывать по-восточному "гибкие" танцы - весь двор над ним хохотал!
Родителям он очень нравится. Папа всегда любит с ним поговорить. К примеру, встретит его во дворе, поздоровается за руку, спросит:
- Максим, ну как дела?
- Да всё хорошо, дядя Игорь, - начнёт серьёзно, чуть со смущением, отвечать Максим. - Со школы пришёл, подальше забросил портфель, суп подогрел, налил сестрёнке и себе, заправились с ней, хоть я и не очень, но до родителей потерплю.
- А как в школе дела?
- Да как сказать, дядя Игорь, - задумывается он ненадолго. - Пару двоек сегодня исправил, но одну схватил! - И с печальной улыбочкой, и со вздохом, почёсывая затылок: - Придётся и эту теперь исправлять...
- Отец-то вечером не будет ругать?
- А он не узнает! - решительно заявляет он, глядя на папу доверчивыми глазами.
Мы-то все знаем, да и в школе учителя знают, что отец у него очень суровый, с очень тяжёлой рукой - шахтёр, одним словом: если у сына двойка, долго не разговаривает - берёт ремень, а Максиму в этот момент главное под кровать успеть забраться!
- Ну, вылезай! - басит над кроватью отец с ремнём наготове.
- Не вылезу, что я, дурак, что ли! - огрызается из-под кровати Максим.
- Всё равно отлуплю!
- Не отлупишь: руки коротки!
- Поговори мне ещё!
Мать с сестрой в этот момент очень переживают за Максима, жалеют его, но молчат: боятся ещё больше разозлить главу семейства.
И некоторые учителя его жалеют, потому часто двоек не ставят...
- Ну, ладно, не переживай, - утешает его папа, - может, обойдётся.
- Максим! - кричит мама с балкона. - Иди сюда, я тебе что-то дам!
Он весь вспыхивает, быстро подбегает к балкону, и мама ему бросает свёрток.
- Спасибо, тётя Люба! Ваши бутерброды самые вкусные!
Он довольный, тут же начинает их проглатывать, приговаривая:
- Ух ты, я такие вкусные ещё не ел!
Меня всегда поражало, как он ел бутерброды или мамины пирожки: не прожёвывая, а сразу как-то проглатывая в два приёма, какими бы большими они не были.
Мама потом говорила:
- Мне всегда его жалко: смотрит всегда так на меня... такими глазами... голодными...
- Ну что ты говоришь, Люба! - не соглашался папа. - Что его дома не кормят, что ли!
- Да, кормят, конечно, - соглашалась мама и продолжала: - А всегда дашь ему что-нибудь, всегда такой благодарный. Сразу разворачивает, сразу есть начинает, не сходя с места, да ещё начнёт нахваливать! Ест и нахваливает, ест и нахваливает! Молодец! - с чувством говорила мама. - Уж он никогда не отказывается. И всегда ему всё вкусно, чего бы не дала...
Как-то раз папа спросил его:
- Максим, ну а как ты вообще жить собираешься?
- Да я после школы, дядя Игорь, - не раздумывая стал отвечать он, - на Север подамся деньгу зашибать! - И во-взрослому стал объяснять: - Мать стала болеть, у отца силы уже не те, а сестру надо поднимать...
Отцовские сапоги ему явно большие, выше колен, кажутся тяжёлыми, хлябают. Он куда-то бежит. Зачем? Наоборот никуда не хочется торопиться...
Оказывается, у него по всей роще баночки расставлены, вот он и бегает, только успевая сливать в огромную свою банку. Где же он её всё-таки нашёл? Наверное, где-то стырил...
- Ну, отлить тебе? - снова пробегает он мимо.
- Нет, не надо! Я скоро уже наберу, - отвечаю ему, засунув руки в брюки.
А он, смотрю, всё носится со своей стеклянной "цистерной"!
Наполнив консервную баночку от каждой берёзки, вначале выпиваю: пробую. Потом уже не пью - сливаю в трёхлитровую...
Домой возвращаемся под вечер усталыми, но довольными, с полными банками. Нас провожает кукушка: из рощи доносится её почему-то печальный голос. Но нам совсем не грустно. Идём не спеша. Глубоко вдыхаем вечерний, насыщенный весенними ароматами, воздух и невольно улыбаемся ручейкам, своим отражениям в лужах, первым цветочкам...
Максим впереди. Временами прикладывается к банке. Кулаком утирает рот.
- Макс, ты где такую банку надыбал? - спрашиваю его.
- У матери стояла в кладовке. Она всё-рано ей не нужна. А так хоть сок в неё набрал - пусть обопьются!