Аннотация: О таинственном похищении штабс-капитана и филера охранки неземными тварями.
Случилась эта история весной 1908-го года, уже в конце Великого Поста. Я бы вот и постился, потому как в Бога верую и в церковь хожу, но сами посудите - разве пробегаешь целый день на одной каше с конопляным маслом, а то и без масла, когда строгий день? Не пробегаешь. А бегать приходилось много. Мы тогда работали по бундовцам, жидо-социалистам, а они, кроме того что суетливые, как и весь этот народец, так ещё и большие конспираторы, никогда прямо не ходили, всё пытались кругами, следы путали. И как возьмутся бегать с утра, так до ночи и бегают. Вот и бегал за ними, как угорелый. Бывало приду вечером домой, а ноги дрожат, как у жеребёнка малого, что только на свет белый родился и на ноги впервые встаёт. Придёшь, сапоги едва скинешь и бухнешься в кровать штабеле. Только глаза закроешь, чтобы поспать, а уже наутро - опять бежать надо, получать новое задание. Это еще хорошо, если поспать удается, а то ведь приходилось и ночами рыскать. У нас один филер, Петька Бескудников, так тот до того добегался, что у него в голове помрачение произошло, про смысл жизни задумался. Нижним чинам задуваться ни к чему, у нас для этого начальство есть, так что отвезли бедолагу в сумасшедший дом.
Словом, трудная у меня служба, тут уж не до поста. Оно то батюшки говорят, что путешествующим послабление есть, а я ж всё на ногах, побольше, чем любой путешествующий. Так что давал себе послабление. Бегу себе, то пирожок куплю с гречкой и ливером, то блинов перехвачу с картофелем да салом, то кусок колбасы кровяной. Оно же на ногах всё время, аппетит от этой беготни волчий прямо. Это ж у бар бывает, что аппетита у низ нет и для возбуждения оного вкушают они лекарства всякий, напитки всякие пьют и прочие ухищрения. А у филера всегда с аппетитом порядок, было бы чего, а уж ел бы.
Ну, жаловаться долго не буду, к делу приступаю. Однажды вёл я своего клиента, из бундовцев, когда осторожно подходит ко мне Абраша Гольдман. Из жидков, но наш человек, конторский, осведомителем работает и мелкие поручения исполняет. Шепчет, что вызывает меня их благородие штабс-капитан Мельников, богоспасаемый мой начальник. Срочно вызывает. Ну, у их благородии по-другому и не бывает. Только срочно и ещё срочнее.
Побежал я. Точнее пошёл, потому что на улицах не побежишь, людно, то там толпа, то там. Все говорят о сыне акцизного чиновника Гусятинского. Пять лет дитёнку было. Играл во дворе, а потом исчез вчера вечером бесследно. Сегодня уже обед, а не нашли до сих пор хлопца. Вот и пошли слухи разные. Оно же скоро Пасха еврейская, а, говорят, чтобы отметить её нужна племени Иудовову кровь православная, да ещё желательно детская, чтобы на ней замесить куличи ихние, которые "мацой" называются. Только об этом и кричат на улицах, что евреи ребёнка похитили и надо им отомстить. Оно то пост в самом разгаре и так люди злые без мясо то, а тут ещё ребёнка жалко, так что накалились страсти, так видно, что и до погромов недалеко. На Подол послали сотню казаков, чтобы дома жидовские охранят, но казаки те, как мёртвому припарки. Они же и сами на жидов злые за пропажу. Всё же дитя невинное.
Сам я вот не знаю, правду ли на улицах говорят. С одной стороны, жиды ведь нехристи, бог знает, как там у них всё, может, и действительно на крови детской пасхи замешивают. С другой стороны, если бы хотела власть найти, то генерал-губернатор бы приказал и нашли бы. Все бы еврейские дома обыскали и нашли. Но нет приказа. А чего так, неизвестно. Я и не задумываюсь, потому что каждому свое. Пусть начальство думает, а мое дело телячье - выполнять.
- Прибыл, ваше благородь! - докладываю бодро, как нижним чинам и положено.
Вижу, что штабс-капитан нервозный такой, усы крутит, лоб морщит, водкой от него несёт.
- Слышал, как же не слышать, весь Киев только про него и галдит.
- И что думаешь?
- Нам думать излишне, ваша благородь.
- Это правильно. - кивает он. - Но по приказу начальства подумать можно и должно. Так что думаешь?
- Да Бог его знает. Говорят, что жиды похитили. Волнуются люди. Видно, вечером погромы начнутся. По крайней мере на Подоле жиды уже все свои магазины закрыли, витрины дощатыми щитами закрыли. Ждут.
- А о награде слышал?
- Нет. Какая награда? - спрашиваю, потому что служивому человеку интересоваться наградами положено.
- Богатейшие киевские жиды собрали десять тысяч рублей тому, кто найдет мальчика и его похитителей.
Ого, думаю. Десять тысяч! Вот бы мне такие деньжата! Ух я бы разошёлся. То есть понимаю, что всё мне не дадут, не по чину, но хоть бы три тысячи! Купил бы землицы, уже ж не молодой, можно бы и про будущее подумать. Про хатку в саду вишнёвом, про жену чернобровую, и другие приятности. Сладкие мечты, только просыпаться от них горьковато. Ну, не малый, плакать не буду.
- Десять тысяч - сумма приятная, ваша благородь. Видать, испугались жиды то.
- Это, Ваня, не важно, испугались, или нет. А вот то важно, что у тебя, Ваня, нюх собачий. Возьмись-ка ты за это дело. - говорит штабс-капитан.
- А Бунд как же?
- Да куда тот Бунд денется! Они всё равно сейчас притихли, словно рыжие мыши, поскольку погромы вот-вот начнутся. Займись, Ванюшка, этим делом. Поищи ребёнка Гусятинского. Какая помощь от меня требуется, ты говори - поспособствую. А деньги потом поделим.
- Слушаюсь.
- Ты уж постарайся, Ваня. Очень тебя прошу. - смотрит на меня Мельников, а глаза у него повлажнели, будто у собаки старой. Редко когда Мельников так на меня смотрит. Обычно орлом парит. Но, оно на каждого орла своя черная курица есть. Вот и штабс-капитан влюбился в актриску одну, которая из него все деньги выкачала. И тут бы отринуть её, забыть-забросить беспутную, разве в заведении Розочки Шпильман мало чистеньких девушек? Так нет ж, он же из бар, а они люди строения тонкого, им непременно навыдумывать нужно с три короба, а потом страдать изрядно. Вот их благородь актриску не бросают всё, в долги влезли, теперь придумывает, как бы подзаработать, потому что на жалованье надежды нет, маловато оно для его прихотей. - Очень прошу, Ванюш. - повторяет Мельников.
- Слушаюсь. - взял под козырек своей фуражки и побежал. У каждого филера должны быть свои люди на улице, которые что-то полезное да расскажут. Извозчики, рубщики с базара, уличные торговцы, проститутки. Все о ребенке Гусятинского говорят, но ничего путного не знают, одно и тоже перемалывают. Пропал, мол, малец не просто так, жиды украли, которым кровь нужна для пасхи своей. Но чтобы конкретно что-то, видел кто, следы какие, свидетельства, так ни слова. Только болтают. Только ведь и слова могут человека разжечь. Уже ближе к вечеру на вокзале толпа избила нескольких жидков, а также бессарабского помещика, которого тоже за нехристя приняли. Едва полиция разогнала, а то бы убили. Говорили, что ночью погром ещё тот будет, люди готовятся. Евреи тоже, то же Бунд свои боевые дружины имеет. Так что будет жарко и без стрельбы не обойдется.
Я об этом думал, когда сидел в трактире одном на Дорогожичах. Заказал водки рюмку и борщику со сметанкой подкрепиться. Выпил рюмочку, крякнул от удовольствия и хлебаю борщик, когда слышу, как рядом мужик какой-то рассказывает о чудесах. Будто в лесу за Святошинским дачами огни какие-то видел прошлой ночью и шум странный слышал. Но никто и слушать его не хочет, все о ребенке Гусятинского говорят, о предстоящем погроме и евреях-кровопийцах.
А я вот послушать захотел. Потому что не в любой день огни в небе летают. А когда в один день две странных вещи случаются, то проверить надо, не связаны ли они как-то. Подсел я к дяде, давай расспрашивать. Он и говорит, что вчера продал воз дров, выпил изрядно. А когда ехал домой, то заснул. Лошадка везла его потихоньку домой, а в лесу, за дачами, понесла вдруг.
- Она то у меня спокойная, а то фыркает, словно волка увидала! Я проснулся, вижу, а над головой огни! Летят куда-то в лес и сопит оно, что бык, когда на тёлку лезет! Потом ударило об землю, аж задрожала она бедная. Помню у нас вербу в три обхвата валили, так вот как грохнулась она, то такой шум был! Во так!
- Да откуда ты знаешь, что вздрогнула, когда ты на телеге был? - сомневаюсь. - К тому же пьяный.
- Я то пьян. А лошадь то нет! Но и её зашатало! А у меня лошадка то справная, не какой-нибудь там одр! - горячится мужик.
- Так, а что летело-то? - расспрашивает я о своём.
- Не знаю. Темное что-то, здоровое и с фонариками. Ну, вроде тот пароход на Днепре. Только висело надо мной, и как вроде давило даже! Меня страх пробрал и лошадь тоже. Как помчала меня, до самого дома не оглядываясь! Ветками с меня картуз сбило, так я даже возвращаться за ним не стал! А картуз то новый, на Рождество жена подарила! До сих пор его вспоминаю. А рюмочку мне нальешь? Жена, холера, все деньги забрала, когда узнала, что картуз потерял. - жалуется мужик.
Угостил его рюмкой и задумался. Хотя что там думать, когда мужик - пьяница и примерещилось всё ему. Вон их благородь однажды три дня подряд пили из-за очередной сердечной зазнобы, а потом им слон начал мерещиться, и не просто слон, а такой, что генеральским голосом разговаривал и приказывал бросить пить, иначе угрожал раздавить, ножищей своей огромной. А слон, оно же махина внушительная, с ним не шути. Так что их благородь чуть Кондратий не хватил, пришлось водой холодной отливать, чтобы в чувство привести. Спиртоузы они и не такое внушить могут.
Говорю это себе, что нечего мужику верить. Но засели мне в голову слова его, не дают покоя, так и требуют - проверь, проверь! Потом вспоминаю, что на базаре один мясник на базаре говорил, будто видел вчера в небе звезду. Из села ехал, где купил трех кабанчиков. Уже темно было, когда увидел её - большую и при земле шла. Необычная такая, с фонариками. Мясник говорил, что это знак был, что жиды ребёнка украли. Вот сейчас сообразил я, что мясник тоже возле Святошинских дач проезжал!
А вот это уже интересно. Вышел я из кабака, остановил извозчика и поехал в лес за теми дачами. На месте расплатился и пошел рыскать. Вот кто бы меня увидел, то подумал, что напился Иван Пидипрыгора и шатается по лесу. А я, будто борзая на охоте, почувствовал след! Вот пусть и говорят, что для филера главное ноги, а я скажу, что для филера главное - чуйка! Без чуйки никакие ноги не помогут. Потому что вот клиент твой забежал в дом, а из него два выхода. К чёрному бежать или у парадного ждать? Что делать? Тут уж никакие ноги не помогут. Тут почувствовать нужно клиента, тогда никуда он не денется. Вот и тут я почувствовал, что взял след. Бегал, бегал, всю морду об ветки ободрал, когда выбежал на поляну.
А посреди неё чудо какое-то. Железное, вроде, поблёскивает верхушкой на последних лучах солнца, стоит на ножках, будто самовар, а по форме не самовар, а будто две миски друг на друга приставлены. Здоровенная дура, но ни окон в ней, ни дверей. Что за чудо такое? Постоял я в кустах, потом вышел, подошёл ближе. Как есть, чудо, ничего подобного в жизни не видел. Присел, вижу, под махиной этой вся трава выжжена. Ну, точно, будто самовар огромный, только кто же из него чай пьёт? Когда вижу, а в траве, рядом, кораблик лежит. Детский. Тут меня, будто кнутом угостили, аж подпрыгнул на месте! Ведь ребёнок Гусятинского, когда шёл во двор гулять, кораблик с собой брал. Вот так!
Ох, у меня сердце, как забьётся! Я кораблику подскочил, схватил, разглядываю его, когда в самоваре том-то заворочалось что-то. Палка вылезла какая-то, а из нее луч, тоненький такой, красный, светить начал. Забегал по земле, а потом на меня перешел. И так поднимается. Ощущение - как змея по тебе ползет. Хотелось прыгнуть в сторону и бежать прочь. Но знаю я, что человек - создание хотя и божеское, но грехопадением испорченное, всегда ему хочется не то, что надо. Так что не прыгал, а стал и стою, словно из камня вытесанный. Даже дышать перестал. Ни с места. А луч всё знай по мне бегает, словно изучает. Затем на лбу остановился. С минуту вот там луч стоял, даже чувствовал я его тепло. Мне уже худо стало без воздуха. Когда слышу, рядом шуршит то. Видимо и луч услышал, слез с меня, в сторону ушёл. Смотрю, а то ёж на поляну выбежал. Носом крутит, изучает, чего бы съесть. А тут на него луч наставился. Ёж же существо неразумное, не луч внимания не обратил, дальше побежал. К самовару этого. И тут луч, словно вот кнут, как выгнется и ударит! И еж от удара, словно переспелый огурец, разлетелся в кусочки. Был ёж и нет ежа! Вот так! Даже на меня ежом прыснуло. Но я и не дрогнул. Стою. Луч еще пошарил немного, а потом погас. Я ещё постоял, а потом тихонько отходить стал. Шажок сделаю и пережидаю. Ещё шажок. Уже когда в кусты зашёл, как мотну прочь от того самовара в лес. Так бежал, будто за мной сто волков гнались!
Спросите, как догадался, что луч тот опасен и нужно перед ним каменеть? Так говорю же - чуйка! Без чуйка филеру, как каменщику без рук. Сказала чуйка стоять, я и стоял, тем только и спасся.
Выбежал из леса и на город пошёл уже. Когда нагоняет меня извозчик. Местным оказался. Прыгнул я к нему, едем. Спрашивает меня о погромах, будут ли.
- Тебе какая разница? - не пойму я, чего волнуется человек.
- Да как же! Если будут погромы, так я в город поеду. Жиды - богатые, непременно при погроме себе что-то прихвачу.
- Пулю разве что, или думаешь жиды, просто так имущество свою отдадут? Нетушки, отбиваться будут. И не голыми руками.
- Уж больно разжиться чем-то охота. - поясняет извозчик и аж руки потирает, вроде уже что-то ухватил. Жадность с кого хочешь дурня сделает.
- Слушай, а ты тут часто ездишь, возле леса?
- Да каждый день.
- А огней в небе не видел последнее время?
- Огней не было, но вчера двух таких странных вёз, упаси Боже.
- И чем странные? - спрашиваю, дыхание затаив.
- Да всем! Во-первых, иностранцы, потому говорят вроде по-нашему, но не так как-то.
- Акцент другой?
- Чего?
- Акцент. Да бог с ним, где тебе это знать. А что за люди?
- Да рожи, такие, будто топором вырублены. Носатые, щекастые. Конь, как их увидел, так аж на задние ноги присел. А у меня конь смелый. Да, Боксёр? Смелый! И волков видел и медведя однажды на ярмарке не испугался! А то как ржать начал, дрожит весь, будто я не двух людей беру, а волков стаю. Потом те двое сели, чуть экипаж мой не развалили, аж рессоры прогнулись, хотя ж новые ещё. Вот такие тяжеленные оказались! Словно из железа деланные!
- Может, у них багаж тяжёлый был?
- Багаж был. Ящик такой плетеный, но совсем лёгкий. По крайней мере, они его легко поднимали. Я хотел помочь, да не допустили.
- И куда они поехали?
- Да к Святошинским же дачам. Довез их, они пошли вдоль леса, а я домой. Я в селе живу, недалеко тут. Вот сегодня утром ехал, а они в город шли. С тем же ящиком. Подвёз их снова. Платят они хорошо.
- Так, говоришь, что иностранцы?
- Ага.
- А может жиды?
- Не, точно не жиды. Жидов я чую. А эти, может немцы, хардакают резко, будто железом клацают. Вот сейчас еду в город их забирать. Договорились, что в семь.
- Их?
- Ага. И задаток дали, чтобы точно приехал. Им ходит трудно.
- Трудно?
- Ну. Скрипят они, как пружина старая.
Задумался я. Эти двое иностранцев с ящиком, огни в небе, железная бандура в лесу и кораблик детский. Вроде и далеко всё друг от друга, но как-то связано! Чувствую, что связано! Уже в Киев въехали, когда понял я! Что те двое, они же ребенка и украли! Запихнули в ящик и увезли в лес к той бандуре! Ну, точно же!
Я попросил извозчика подождать, а сам стрелой к Мельникову.
- Ваша благородь! Может и будет дело! Только дайте мне двух агентов опытных! С оружием!
Мельников спросил, действительно ли я след взял, но увидел глаза мои пылающие и ответа ждать не стал. Дал двух агентов, Федьку Кравчукова и Митрофана Скоробогатько. Я извозчика отпустил, а мы с агентами за ним. На нашем извозчике, конторском. Он своё дело знает хорошо, приклеился и едет следом. Вот тот экипаж остановился на Контрактовой - ждёт. А мы в сторонке стали. Час где-то сидели, я уж волноваться начал, не впустую ли. Когда вижу, идут! Двое, высоченные, в черных плащах до земли, в черных же шляпах, шатаются как-то странно, не по-людски, словно на ходулях. И ящик тянут. Люди перед ними расступаются, лошади на дыбы становятся. А ведь и действительно страхолюдины те ещё!
Сели они в экипаж, поехали, а мы за ними. Пока до Святошинских дач добрались, темнеть начало. Экипаж остановился, те двое вышли и пошли вдоль леса. Я с агентами за ними, а нашему извозчику приказал в город возвращаться за подмогой к штабс-капитану Мельникову. Чтобы ещё людей прислал, не меньше десятка. Чувствовал, что понадобиться подмога!
Шли мы за теми двумя осторожно. А я всё не пойму, чего они так странно ходят, не по-людски? Может на ноги больные? Так что, вдвоём? И что у них в ящике? Неужели еще ребёнка украли? Там такой ящик, что не один малец поместится.
Бог его знает, что оно, крадёмся мы дальше. Под ноги смотрим, чтобы ветка какая не хрустнула. Агенты опытные, тихо ходят, словно конь по вспаханому. Вот уже и пришли к поляне той, где бандура железная стоит. Шепчу ребятам, чтобы красного лучка остерегались.
Вон подходят двое с ящиком к той железной посудине, а из неё луч красный. Нашёл тех двоих, посветил, звякнуло что-то и сразу ожила махина, засвистела будто паровоз. Затем огни на той железяке цветные загорелись, будто праздничная иллюминация к именинам государевым. Смотрю, побледнели ребята, крестным знамением себя осеняют, того и гляди - побегут отсюда прочь. И хоть мне тоже страшно, но вида не подаю. Я ж на государевой службе, мне только Бога да начальства бояться можно, а не махин удивительных. Смотря, а махина прожекторы включила - шарят по земле лучи ослепительно белого света, словно ищут чего. Нас что ли? Только попробуй найди, мы люди опытные, словно по приказу втиснулись в землю, лежим без движения. Разве что наступишь, так заметишь.
Когда слышим, заскрипела железяка словно ворота дёгтем не смазанные. Я голову осторожно поднял, смотрю, а в махине дверь открылась и лестница такая вылезла, мощная. И по ней те двое в черных плащах пошли внутрь. С ящиком. Потом лестница внутрь заехали и дверь захлопнулась. Дальше свет погас. Тишина, темнота уже в лесу. Лежим.
- Ваня, чего это было? - шепчет Митрофан.
- А бог его знает. - говорю. - Может, это германский цеппелин, только железный. Ишь, куда ирод добрался! До Киева!
- Германский! - удивляются чуть не хором коллеги. - Шпионы, что ли?
- Не знаю.
- Так надо их задержать! - рвётся Федю Кравчуков, он уже и револьвер в руке держит.
- Лежать! - шепчу ему и за руку хватаю. - Лежать!
- Чего лежать! - раздражается он. - За шпионов медаль дадут!
- Смотри, медаль! - беру в руки земли комок и бросаю в сторону махины. Оно то вроде тишина, темнота, никого и нет, а моментально красный луч загорелся и нашёл тот комок, посветил на него. Я еще один комок бросил, луч мигом и его нашёл, словно кнут изогнулся и разлетелась грудка в труху от удара.
Федька аж охнул от удивления, а красный луч уже к нам летит. Лежим на земле, вжались в неё, матушки, не дышим даже. Чувствую, как луч проходит по мне, потом исчезает. Но лежим ещё долго. Понемногу только дышать начинаем. Потом головы поднимаем. Молчим. Федька прячет револьвер, Митрофан кивает, что уходим. Очень осторожно и ветка не треснет и лист не упадет, тикаем от той машины.
Уже на расстоянии падаем на землю и дышим тяжело, будто баржу с зерном разгрузили. Сердце бьётся, пот течёт.
- Чего это за луч, Иван Карпович? - спрашивает перепугано Федька.
- Не знаю, ничего не знаю, но ребенок Гусятинского в той махине.
- Откуда знаешь? - заинтересовался мигом Скоробогатько, видать слышал про награду.
- Днём, когда я самовар этот в лесу нашёл, видел возле него игрушку детскую, кораблик. Такая у дитёнка пропавшего была, её сам папаша, Гусятинский, делал. Об этом в газетах писали.
- Разное видел, а такого - нет. - наконец произносит Митрофан. А он же опытный филер, двадцать лет уже на службе. И в Варшаве работал и в Москве, в какие только передряги не попадал.
- Нечистая сила серой бы смердела. - авторитетно заявляет Митрофан.
Ещё сидим, потрясенные увиденным. Когда слышим, голоса в лесу какие-то. Подхватились. Оно то и страшно, но и награду жалко упустить.
- Чего это? - удивляется Федя, потому как ночью в лесу редко кто бегает.
- Окружай! Брать живым! - слышу я голос их благороди. И тут только по лбу себя стучу! Ведь послал же за помощью, а затем от страху всё позабыл! Теперь же их благородь на махину пойдёт по незнанию и погибнет от тех красных лучей!
- Стойте! Стойте! - закричал и побежал. Ребята за мной. Да только поздно, штабс-капитан уже с десятком солдат на поляну выскочили и к махине бросился. Их благородь то человек умный, мог бы подумать об опасности, оно же, как броневик, махина эта. Но очень уж денежки получить желали. А жадность она хоть кому глаза застит. Потому и бросился Мельников, не подумав куда. Тут же луч тот появился и на солдат уставился. Те же не знают, что за луч такой, винтовки навскидку, стрелять собрались. А луч как изовьётся кнутом да как ударит! Вот и разлетелся на куски солдатик. А за ним другой. Прочие винтовки побросали и бежать. Только их благородь на месте остались, потому что им честь офицерская не позволяет убегать, они уже от япошек на войне достаточно побегали. Бежать не бежит, но от луча уклоняется и из револьвера по махину стреляет. Та задрожала вся, повалил с неё дым, начала взлетать! Тяжеленная же, казалось бы и с места не тронется, а вот как попрет снизу дым с огнем и пошла вверх!
- Именем государя императора, стой! - кричит их благородь. Дальше от луча прыгает и стрелять не забывает. А махина всё выше. Дымит, ну точно будто самовар.
- Ваша благородь, бегите! - кричу я, тоже на поляну выскочил и давай из браунинга палить по махину. Мельников на меня посмотрел удивлённо, а тут из самовара, как выпадет темное что-то. Мотлохом целым, похожее на сетку рыбацкую. Да прямо на их благородь. Как паутина муху обхватило Мельникова и потащило вверх к машине.
- Спасая их благорода! - заорал я и все втроем бросились мы. Но Скоробагатько споткнулся об ногу солдата, лучом разорванного и по земле покатился. Добежали только я и Федька. А их благородь в сетке над землёй летит. Я прыгнул что есть силы, едва ухватился руками за ту сетку. А Федька уже у меня на ногах повис. И вот как полетим вверх, к махине этой проклятой! Успел я глянуть вниз на ночной лес, отче наш читать начал, а потом затянуло нас в середину и прыснула каким-то дымом, от которого вмиг закружилась у меня голова и потерял я сознание.
Когда очнулся через время, смотрю, что нахожусь неизвестно где. В ящике, что ли. Только не обычном, а стеклянном. У господ в таких ящиках рыб держат. Не тех, что на еду, а тех, что для услады глаз. Называется такой ящик аквариумом, стоит кучу денег. И вот в таком аквариуме я, вместо рыбы. Ладно я, а то ведь и Федька рядом! Что там Федька! Вон и штабс-капитан Мельников точно в таком ящике сидеть изволят! А ещё голые мы! Ну, вроде как в бане! Даже нечем срам прикрыть! Я испугался, что вот в таком не партикулярном виде перед начальством пребываю. Хорошо, что без сознания их благородь, а то, не знаю, что и делать. Давай оглядываться, чтобы хоть какую-то тряпку найти и прикрыться. А нет ничего! Пустой аквариум. Потом еще присмотрелся, а оно с аквариума видно некое помещение. Такое, что никогда не видел. Свет слабый, вроде как от свечи на ветру, мигает.
- Где я? - шепчут их благородь. Ага, пришли в себя, значит. - Ваня? - смотрят удивленно на мой голый вид.
- Раздели нас, ваша благородь! Уж извините. - докладываю. Мельников на себя посмотрел и даже покраснел. Не привык перед подчиненными голосракинского давать.
Скоро и Федя в сознание пришёл. Вспомнили мы те события в лесу. Так получалось, что те двое истуканов похитили нас и заперли внутри махины. В аквариум. Видим, что в махине ещё несколько их. И все заполнены. В одном дети малые. Аж шестеро. Скорее всего, среди них и ребёнок Гусятинского. По крайней мере, по возрасту подходит. А в других так такое сидит, что и сказать невозможно. Страховища, может даже нечистая сила! Кто в слизи, кто в панцирях, у кого голов несколько. Я такого никогда не видел. Отвратительные до ужаса. Не смотрел в их сторону, потому что уродство такое, оно ведь хула на Господа.
- Слушай, Вань, а мы летим. - говорят их благородь.
- Летим?
- Пол дрожит. Я вот два раза в аэроплане летал, так похоже было. - Мельников прислушивается, а оно действительно немного дрожит. И гул лёгкий слышен.
Так мы летели бог знает сколько, потому что часов ни у кого не было, чтобы время посмотреть. И оно же не поймёшь, день ли ночь ли, свет одинаковый. Время от времени капали нам в аквариум нечто отвратительное. Не сразу и поняли, что его есть надо. Это Федька всё, первый попробовал. Морщился, потому что невкусно, но ел, потому что голодныё. Потом и мы с их благородием присоединились. Оно то невкусно уж очень, но как желудок сведёт, так и ничего, жевали. Труднее было с тем, чтобы по надобности сходить. В аквариум к нам сосуд запускался. Ну, вроде горшка на шланге. Туда и по-большому и по-маленькому можно. Мы то с Федькой ничего, а их благородь, как человек культурный, не мог при других. Вот и сядет на тот горшок, у самого аж глаза на лоб лезут, а мы же рядом и не может. Хотя его уже аж раздуло всего.
- Ваша благородь, мы отвернёмся, глаза закроем, уши заткнём, будто и нет нас. - беспокоился я про их благородь.
- Вы то глаза закроете, а они! - кивает Мельников на зал, где прочие аквариумы с их обитателями. Да ещё те двое, что нас похитили. Странные ещё более, чем те, что в аквариумах. Оказалось, что они на самом деле из железа. Не только из железа, а еще из других материалов, мне неведомых. Могут ходить, но не шибко, больше на колесиках ездят, которые у них к ногам приделаны. А ещё голова у них не в голове. В груди! Ага, там у этих страхолюдин аквариумы небольшие и в них толстые куски слизи плавают. И вот так получается, что слизь тут всем и управляет. - Как такое быть может, Ваня? - спрашивает их благородь, которого уже попустило, благодаря тому, что испугал я их. - Слизь же!
Не знаю, что и ответить. Действительно, слизь. Холодец какой-то. Его бы хреном помазать, да съесть под водку, а оно во так.
- И зачем мы им? - удивляются их благородь.
- Да разве не понятно? - удивляюсь я, хотя при начальстве если и удивляться, то только руководящей мудрости, предусмотрительности или смелости. - Наверное, на ярмарку какую-то нас везут или в цирк.
- Какой цирк?
- Ну, вот посмотрите. Вон другие аквариумы и там разные твари сидят. А эти страхолюдины железные, они вроде ловцы, зверушек разных ловят. Когда я служил в Туркестане, так раз ловили мы тигру для Бухарского эмира. Хорошо нам заплатил тот эмир, гладкий такой дядька, с бородой и саблю всегда с собой носит. Так это и нас, вместе с другими так же поймали. - я рассказываю, их благородь смотрят на меня, будто кто-то на новые ворота. Долго думал, а потом как завопит:
- Что! Меня, русского офицера, на ярмарку! В цирк, как животное какое-то! Не бывать такому! - бросаются к стенке аквариума этого и давай лупить кулаками. Но только стенка, хотя и стеклянная, а крепкая, кулаки отлетают, как от камня. Побились их благородь и сели. Летим дальше.
Бог знает сколько времени прошло, когда поднялся шум. Та слизь в железе, я их слизнями назвал, почему-то начала страшно нервничать. Верещать по своему, метаются по махине. Потом трясти нас начало, потом подбрасывать, как вот на корабле в шторм. Я из Крыма в Одессу ходил по морю, так что знаю, как это. Трясет нас, бросает, словно груши на ветру, потом удар, задымилось всё, слизни кричать перестали, замерли в своих железных оболочках, словно неживые. Какой скрежет послышался, это открылась дверь и в середину махины зашли двое. Да такие чудные, что вот, не знаю, как их и описать. Уж больно страшные и необычные. Но, у филера память должна быть прекрасная, чтобы раз увидел и навеки запомнил. Так что до сих пор те чудища перед глазами стоят.
Значит по строению своему были они похожи на людей. То есть на двух ногах стоят и две руки имеют. Только и ноги не такие и руки. Да и сами высокие, где-то полторы сажени ростом, сверкают, словно из серебра сделаны. Так ещё как сделаны! Ни одной тебе клёпки! Словно вот из серебра целиком и вылиты! Только серебро - металл тяжелый, а эти ходят легко, словно волк на охоте. Но не то меня поразило, что всё их тело, словно в рыцарских латах, как вот в музеях показывают. А поразила их голова. Потому что такая она, что не дай Бог! Вот как взять рака, обезьяну и черепаху, перемешать их, а затем увеличить, вот будет голова тех чудовищ!
- Матерь Божья! - шепчет Федю, когда их увидел. Их благородь только глазами моргают, а я "Отче наш" читать начал, ибо понял, что смерть наша пришла. В таком удивительном виде, но несомненная смерть.
Серебряные, как я их назвал, подошли к Слизням. Те в железных оболочках сжались и пищат от испуга. Один из Серебряных вынул Слизней из оболочек, бросил в мешок. Затем к аквариуму пошли. Первый открыли. Там какие-то существа волосатые. Хотели разбежаться, но у Серебряных из рук сабли большие вылезли и порезали существ, словно капусту нашинковали.
- Вот херня! - хрипло ругнулись их благородь, впечатлённый увиденным. А я подумал, что сейчас где-то уже страстная неделя и вот мне страсти теперь будут.
Серебряные между тем дальше пошли. Аквариум откроют и смотрят. Если кто бежать пытается - убивают.
- Ваша благородь, вы спокойно, не рыпайтесь. - говорю Мельникову, а у самого голос дрожит. И все мы дрожим, как осиновые листья на осеннем ветру. Вы бы тех Серебряных увидели и сами бы дрожали, это уж всенепременно.
Подошли они к нам, открыли аквариум, смотрят. А морды у них такие уж богопротивные, что если бы не страшно было, так на рвоту потянуло бы. Вон Федя, бедный, потерял сознание, упал. А я зубы сцепил, пальцы крестом сделал, мысленно "Отче наш" читаю и смотрю тем чудовищам в морду их премерзкую. И она же, гадостная до невозможности. Помойка с кылками. Глаза маленькие, как у свиньи, мутные какие-то и жестокие, как вот у палача. Вылупилось и смотрит, а в пасти у него что-то движется, словно вот толкачи, чтобы еду запихивать. И воняет от этой твари, хуже, чем от селедки гнилой.
Выдержали мы с их благородием взгляд. Закрыли Серебряные аквариум и ушли от нас. Потом, видимо, газ какой-то пустили, потому что стало в голове кружиться. Упали мы, потому что ноги нас не держали, мягкие сделались, как из пуха сделанные. Потом опять Серебряные пришли, вытащили Федька и съели. Ага, съели. Я вот сейчас нервничаю, вспоминая бедного товарища, а тогда спокойно смотрел. Потому что будто во сне всё. Схватили Федьку, покромсали саблями своими, которые где-то в руках прятались, потом мясо его жрали, затем хребет вырезали вместе с головой и начали тем трясти, словно пьяница бутылкой.
Дальше за нас взялись. Ежели б и нас ели, то мы бы сопротивления не оказывали, поскольку не то, что пальцем, глазом моргнуть не могли. Словно парализованные. Только смотрели. Серебряные нас вытащили, что-то побурчали над нами, потом чем-то кольнули и закрылись у меня глаза. Темнота и тишина. Что дальше было - не помню. И сколько времени прошло - не знаю.
Пришёл в себя от того, что вроде падаю. Такое и раньше бывало. Особенно когда вот водочки выпьешь с вечера хорошенько, словно птица в небе паришь. Но человека бог не для полёта создал, так что вот паришь, летаешь, а затем падать начинаешь. Стремительно и страшно, камнем. От страха и просыпаешься. Потный, в постели, во рту пересохло, тело водицы требует, а лучше рассольчика. Но здесь по другому вышло. Я уже вроде и проснулся, а всё падаю.
- Дерьмо! - вдруг кричит где-то рядом их благородь. Ну, я и удивился! Потому как отродясь их благородь мне во снах не мерещился. Голые девушки - бывало, а их благородь - нет. Видимо, к неприятностям. - Ваня! - орёт он, как резаный.
Закрыл я глаза, потом снова открыл. Надеялся, что проснусь в своей постели с тяжелой головой. Только куда там! Открываю я глаза. И вижу, что действительно падаю, а их благородь рядом. Летят. Мы летим. Точнее, падаем. Откуда не знаю, а куда, так на землю. Вот она приближается, словно скорый поезд на Петербург.
- Ваня! - опять кричит их благородь. - Что делать?
Да будто я знаю? То есть я филер с опытом, разное видел, в каких только переделках не бывал, но, чтобы вот с неба падать - не падал.
- Ваня! - орёт Мельников.
- Ваша благородь! - ору я.
- Погибаем, Ваня?
- Гибнем!
Крутит их благородь головой. А мы всё летим и летим. Земля всё ближе и ближе.
- Прости меня, Ваня, за всё! - кричит мне Мельников.
- И вы меня простите, ваша благородь! - я тоже кричу.
- Эх, не хочется умирать! Сколько дел не сделано! - штабс-капитан головой крутит.
- Ой, обрадуются бунтовщики проклятые!
- Это те Серебряные всё!
- Они, страхолюдины!
- Эх!
- Ох!
- Йоп! - как заорут их благородь и куда-то вверх исчезли. Точнее не он вверх, а я вниз. Смотрю, что за спиной у их благороди словно крылья выросли и его держат. Чувствую, что у меня за спиной рюкзак какой-то. Да и вообще я одетый, а не голый, как было. Только хотел посмотреть, что там в рюкзаке, как и меня дёрнуло. Будто кто за шиворот схватил и придержал. Ремни в тело впились и начало меня тянуть вверх. Сначала ничего не понял, потом смотрю, что уже не так быстро падаю, а над головой такие же крылья, как и у их благородия.
- Ваня! - вот и они рядом летают.
- Ваше благородие!
- Спаслись! - кричит Мельников.
- Давайте на землю станем. - прошу я. Ведь знаю, что не говори "гоп!", пока не перепрыгнешь.
- Живы будем, не помрём! - уже радуются удивительному спасению их благородь. - Ваня!
Почти не падаем, а понемногу так спускаемся и земля на нас не бежит, а медленно так приближается, будто губернаторская жена на праздничном балу. Я то, конечно, на таких балах не бывал, но слышал от знакомых швейцаров во всех деталях.
- Летим, Ваня! - не может успокоиться их благородь. Летит рядом, ещё ближе, а потом крылья его в мои врезаются. Хлопанье, переплетаются они, как ботва огуречная. И вмиг уже не летим мы, а опять падаем! - Ваня! - верещит их благородь и уже совсем ему не весело. Я давай в верёвках ковыряться, хочу разъединить крылья, только куда там! Падаем! В Туркестане один солдат из нашего полка поскользнулся в горах и упал в пропасть. В мокрое место разбился. Так то просто пропасть была, а мы с самого неба падаем! Два пятна только и останется! Ох, ваша благородь, ваша благородь! Рано радовались!
Но ещё с армии я приучен был, что биться надо до последнего. Как умрешь, руки сами сложатся, а до того - борись. Смотрю я вниз и вижу, что там леса. Деревья зеленые. И среди деревьев что-то там сверкает. Озеро!
- Вода, ваша благородь! - кричу. Потому что вижу, что мы прямо в то озеро падаем.
- Вода? - не понимает Мельников.
- Смирно! - ору я ему и он, как настоящий служака, хотя удивляется, а вытягивается во фрунт. Я тоже. В таком виде и врезаемся в воду. Ударило сильно, на глубину иду, а меня дёргает. Это крылья наши, к которым мы привязаны, в воде тормозят и останавливают. Глубоко мы, даже в ушах давит, начинаю выплывать, но куда там плыть, когда веревки из крыльев спеленали меня, будто младенца в люльке. Уже дышать надо, а как дышать, когда я под водой? Кручусь в веревках, словно говно в полынье, вырваться не могу. Наверное бы, там и погиб, когда кто-то дёргает меня. Смотрю, а это их благородь! Без веревок и с ножом в руке! Меня освободил и толкнул к поверхности. Давай мы грести. Грудь уже аж разрывается, голова кружится, но нельзя рта открывать.
Когда, наконец, вынырнули. Как давай воздух хватать, словно это амброзия какая. Амброзия, это такой райский харч, которым ранее героев всяких кормили. Я в лубках о нём читывал, что объедение невероятное, ну, как тот майонез. А майонез, это сметана такая французская, баре ею кушают, вкусная, зараза, и сытная.
Вот плаваем и дышим, дышим, дышим, как перед смертью.
- Живые! Ваня! Живые! - кричит наконец их благородь. Аж в губы целует. Кричит, смеётся, потом на меня смотрит. - Ваня, ты чего?
А я чего? Я бы тоже радовался, когда смотрю, что вроде как бревно какое-то к их благороди со спины подплывает. Ну, бревно и бревно, чёрное такое и что с того? Но как-то уж слишком быстро для бревна плавает. И на бревне том две улитки сидят, которые на глаза похожи. На хищные такие глаза. - Ваня, да что с тобой? - кричит Мельников. А я у него нож беру, которым веревки резались. Бревно всё ближе. - Ваня? - ничего не понимает их благородь. Я его отталкиваю и вижу, как бревно уже рядом и пасть открыло, такую огромную, что туда не то что человек, а и корова влезет. Вот в ту пасть я и нырнул резко. Аж до самой глотки. Оно давай меня челюстями сжимать, да только же для этого разгон нужен челюстям нужен, чтобы аж щёлкнули. А тут какой разгон, если я всю пасть занял, а еще ножом в горло бью, не останавливаюсь. Ох тут забилось бревно, сперва проглотить хотело, потом хотя бы выплюнуть, а я всё ножом изнутри кромсаю. Когда челюсти ослабли, вылез я из чудовища и к поверхности поплыл. Вынырнул. - Ваня! - снова их благородь кричат. - Ваня! Где чудовище?
- Да, кажись, убил я его. - говорю, а сам отдышаться пытаюсь.
- Ваня, это же крокодил был! Ну, похож, во всяком случае! Страшный зверь, они в Африке живут и в воде их победить невозможно! - разошлись их благородь, плавают вокруг меня, кричат. - А ты смог! Ты герой, Ваня! Самого крокодила убил! Крокодила! В воде! Это же настоящее чудовище!
- Ага, тяжёлый зверь. - соглашаюсь. - Поплыли, ваша благородь к берегу. Не место человеку в воде.
Только мы плыть, а тут как начало с берегов в воду прыгать. Таких же чудовищ стадо целое. Не десятки даже, а сотни. И все к нам плывут. С берегов, а мы вот в озере, будто в окружении.
- Ваня? - уже тихонько говорит Мельников.
- Молитесь, ваша благородь. - говорю ему. Потому что и с одним еле справился, а их тут сотни. Разорвут нас на куски. Как вот когда ребят наших в Туркестане толпа разорвала. И остатков не нашли.
- Ваня, дай нож. Лучше уж сам себя жизни лишу, что от крокодила похабного смерть принимать. - шепчет их благородь и руками разводит в воде, чтобы на поверхности держаться.
- Нет, ваше благородь, грех это, себя убивать. Молитесь лучше.
Вот барахтаемся понемногу в воде и смотрим, как со всех сторон плывут к нам те чёрные чудовища. Только глазки и нос из воды торчат. Быстро плывут, словно эсминцы какие. Много их. Сотни. Всё ближе к нам.
- Плохая смерть. - шепчет их благородь.
- На какую Господь сподобил, за такую и возблагодарим.
Честно думал, что смерть пришла, потому что сотни чудовищ кровожадных и хищных. Вот уже до нас им совсем немного осталось, выстроились они вокруг целым войском и глядят. Словно ждут, кто же первый кинется на нас. Чего-то колеблются, когда вон расступаются чудища и плывет к нам настоящее чудовище. Если другие размером с сосну полувековую, то это чучело, словно дуб трёхсотлетний. Не большое, а очень большое. Огромное прямо. Пасть только открыл немного, а туда уже мы с их благородием не наклоняясь войти можем. Ещё приоткрыл - туда чуть ли не экипаж целый с лошадьми въехать может. А как совсем открыл, то аж темнеть вокруг начало. Все чудовище помельче замерли, а оно хвостищем своим ударило и поплыло на нас, чтобы слизать, как корова соль.
- Ну, Ваня, не поминай лихом. - тихонько так говорит их благородь и голос у них чуть дрогнул.
Я и ответить не успел, потому что, как засвистит в воздухе! Даже уши заложило! А потом взорвётся! И как полетят из того огромного чудовища куски во все стороны! Будто вот оно бомбу проглотило, и та в середине взорвалась. И вроде над нами что-то пролетело. И засвистело страшно. Да так страшно, что мелкие чудища, вместо того, чтобы на нас бросаться, как поплывут прочь! Даже вскипело озеро от их испуга, за минуту куда только и делись эти брёвна зубастые, которые нас едва не слопали! Остались только окровавленные куски чудовища огромного.
- Что это было, Ваня? - спрашивает их благородь, который аж побелел.
- К берегу! - говорю я ему и поплыл. Чтобы ни было, а это шанс на спасение.
- Там же крокодилы! - кричит позади их благородь.
- Там земля! - отвечаю, а сам гребу саженками что есть силы.
За пару минут до берега доплыли. Их благородь даже меня опередили, потому что умели плавать по-барски, а не так, как мужики у нас в селе. Выскочил Мельников на берег, там те чудовища. Но увидели нас и прочь побежали, словно овцы от волков. Хотя ведь и на земле могли нас убить. Длиной метров в пять-шесть, толстые, как бочки, на длинных лапах, пасти такие, что перекусят хоть кого. Но сбежали.
- Странные какие-то крокодилы. - говорит их благородь. - В Африке они совсем другие. От людей не бегают. Наоборот, нападают!
- Они не от нас бегают. - говорю.
- А от кого?
- Пойдёмте!
Пошли от озера в лес. Странный какой-то леа, я такого не видел, ни под Киевом, ни в Туркестане. Деревья высоченные, оплетены все верёвками какими-то, будто вот сорняк вьюнок, только огромный. Растения все незнакомые, птицы тоже. Жара, влажно, аж дышать трудно. Сразу вспотели.
- И где это мы? - удивляется их благородь. Да кто же знает?
- А где вы нож взяли? - спрашиваю и показываю нож, которым меня их благородь под водой спасал, а потом я его от чудовища.
- В сапоге был. Ты у себя посмотри. - говорит их благорода. Ага, я же в сапогах! Плыть ещё в них было неудобно. Лезу и действительно есть нож. А в другом сапоге револьвер. Только воды же набрался, патроны, видать подмокли.
- Откуда у нас оружие? - удивляюсь, потому что сидели в аквариуме голые и босые.
- Дал, пожалуй, кто-то. - не слишком заморачиваются их благородь.
- Для чего?
- Не знаю. Может, чтобы не пропали в лесу. Видишь вон тут чудовища какие. - их благородь и себе револьвер достали, играют с ним, как ребёнок.
Но мне такая забота подозрительной показалась. Беспокоятся всегда для чего-то. Иду, оглядываюсь. Но лес вокруг, зелёной стеной стоит. Так заслоняет, что солнца не видно. Карабкаемся сквозь заросли, рассматриваю я одежду нашу. Которая тоже неизвестно откуда взялась. Голубая такая ткань, прочная, меня он чудовище зубами мяло, только в паре мест штаны продырявило.
- Что, Ваня? - удивляется их благородь, когда я неожиданно стал, будто столб каменный. - Что такое?
А я про солнце вспомнил. То мы шли, было оно впереди, а сейчас словно в затылок печёт. Немного же совсем времени прошло, как такое может быть? Неужели мерещится? Я на ближайшее дерево прыгнул, начал карабкаться.
- Ваня, да что с тобой? - аж раздражается немного их благородь и смотрит снизу, куда это я полез. Я и сам удивляюсь, но не потому, что на дерево полез, а тому, что вижу. Щипаю себя, становится больно, но не просыпаюсь. Вижу, что вижу. - Ванька, и что там? - уже сердятся их благородь.
- Лезьте сюда! - шепчу я.
- На дерево? Я же офицер!
- Скорее! - шиплю я и Мельников таки карабкается на дерево. Залезает ко мне, смотрит внимательно.
- Ну, что?
- Вот что надо мной? - тычу я пальцем в небо. Мельников смотрит, куда я указываю, щурится. Потом на меня смотрит.
- Ваня, ты что, с дуба упал?
- Нет, но вот что это?
- Ваня, это солнце! Ты совсем что ли сбрендил от всех этих приключений! Чего улыбаешься?
- Солнце? - спрашиваю я оторопело. А вот это тогда что? - киваю их благородию за спину.
- Что? - он смотрит на меня.
- У вас, за спиной, что?
Мельников недоверчиво улыбается, но таки оглядывается.
- Чёрт! - аж вскрикивает. Потому что за Мельниковым тоже солнце. Такое же, как и над нами. Ну, пусть не такое, пусть поменьше и красноватое, но второе солнце!
Рот открыли их благородь, смотрят с одного солнца на другое. Так и сидим на дереве несколько минут, пока штабс-капитан в себя приходит.
- Ваня, два солнца! - шепчут хрипло.
- Так и я о чём!
- Как это может быть, Ваня?
- Не знаю. Это же вы в кадеском корпусе учились, книжки читали.
- Ваня, два солнца! - талдычит своё Мельников, которого я ещё никогда и не видел таким удивлённым.
- Ага, два. - киваю.
- Такого быть не может!
- Может. Нас же двое и видим мы их. Трезвые, не сумасшедшие. Как же не может быть, когда видим? - спрашиваю я. Собственным глазам верю, они меня никогда не подводили. Если вижу, то так оно и есть. Два солнца.
- У меня, конечно, по астрономии тройка была, но точно помню, что солнце одно! - не очень уверенно говорит Мельников.
- Так точно, одно, с этим никто и спорить не будет! Как есть одно!
- А тут два? - разводит руками их благородь.
- Два. - киваю я и мы задумываемся.
Вспоминаю я все, что происходило. С самого начала. Пропавшего ребёнка Гусятинского, махину летающую, дни в аквариуме, слизняков в железных фигурах, которые нас выкрали, потом нападение Серебряных, как они Федьку убили и сожрали, а потом мы падаем, озеро, чудовища, удивительное спасение и вот два солнца. Ох ты Господи, на всё твоя воля!
Ничего я не понимаю, стою на ветке дерева, глазами хлопаю, когда слышу, что охнули их благородь. Смотрю, а они глаза вытаращили, пальцем куда-то мне за спину указывают. Даже побелел весь. Я так осторожно оборачиваюсь, а сам револьвер наизготове держу, может чудовище какое снова пожаловал. Но увидел такое, что уд лучше бы чудовища! Потому что ещё одно солнце на небе узрел, третье уже.
Аж плюнул от возмущения. Третье! Будто второго мало! Три солнца! И что это за бред такой? Издевательство, что ли?
- Ваня, третье? - спрашивает Мельников. Я пересчитал. Одно у их благородии за спиной, одно над нами, ещё у меня за спиной. Три. Третье. - Как это, Ваня?
А что я скажу, когда у самого голова болит от вопросов?
Тут вдруг стрельба послышалась. Вот честное слово, звук тех выстрелов показался мне лучше перезвона колоколов лаврских! Их благороди тоже. Так обрадовались, что аж обниматься со мной бросились!
- Стрельба!
- Стрельба!
- Винтовки!
- И револьвер!
- Браунинг!
- И кольт есть!
- О, маузер!
- Вот это дело!
- Побежали!
Чуть ли не спрыгнули мы с дерева и побежали на выстрелы. Даже не задумывались, что это там за война и не стоит ли нам спрятаться да переждать. После трёх солнц на небе совсем страх потеряли.