Худощавый мужчина интеллигентного вида, присущего горожанам не в первом поколении, шел по тротуару вдоль проспекта Ленина и думал о том, что с некоторых пор стало беспокоить всех жителей городов. Из заднего кармана брюк у него выглядывал край бумажника из тисненой кожи, распухшего явно от крупной суммы денег. Так ходили раньше, когда воры были не все, и когда остерегаться можно было только собственной рассеянности. На больших предприятиях только что прошел день получки, и многие мужья не успели отчитаться перед женами. Он размышлял о том, что настоящих ростовчан, любящих свой город, теперь днем с огнем не найдешь. Как настоящих москвичей или питерцев. На их место пришли выходцы из сел и деревень, те самые потомки скотников с доярками, которых миродержатели выпустили на волю как дьявольскую силу в своих далеко идущих планах и целях, и сделали на них ставку. И эту силу обратно теперь не затолкаешь никакими способами, она так и будет крушить все вокруг, ругаться матом, пить дешевое вино, курить вонючие сигареты, мочиться за углами на стены домов и понижать культурный уровень цивилизованных горожан. До тех пор, пока их дети и внуки не адаптируются здесь и не станут горожанами сами. Но самое главное, руками выходцев из крестьян будет уничтожаться любая здравая мысль, которая возникнет в головах гнилой городской интеллигенции, потому что большинству из них дадут возможность стать большими начальниками. Что наблюдается со времен революции и по сей день.
Новые эти городские жители с детства привыкли, что природа вокруг них буйствовала всеми красками, им не жалко было сорвать цветок или сломать дерево за просто так и бросить их потом под ноги за ненадобностью. У них в генах заложена борьба с этой природой, иначе в деревне не выживешь. Топить печку будет нечем, кормить корову с другой животиной нечем, да и табурет для себя тоже сделать будет не из чего. А в городе правило одно: все, что в нем растет, принадлежит всем. Но это правило или принцип еще надо было усвоить, а усваивался он только с годами жизни среди камня, где ценилось все живое, даже тоненькая веточка вьюнка, проточившая себе путь к солнцу не на раздолье природы, а в трещине между бетонными плитами.
На глаза мужчине то и дело попадались поломанные деревья, букеты сорванных и увядших цветов в траве, или перевернутые мусорные баки с содержимым возле них. Женщины с маленькими детьми не соблюдали никаких правил, как и машины, стоящие на тротуарах или загораживающие выходы с парковых дорожек, чтобы люди непременно вытаптывали газоны и клумбы. Молодые женщины шли по тротуару как им хотелось,на ходу пережевывая пирожки или облизывая мороженое, в то время как их дети тыкались под ноги прохожим, мешая их движению, и, казалось, нарочно стремились быть покалеченными. Если мамы толкали впереди себя коляски, то они тоже совали их под чужие ноги или заворачивали, куда потянул взгляд, не обернувшись на идущих позади прохожих. Они словно забыли, где у них левая рука, а где правая, они совсем не понимали, что движение в России правостороннее. А если мужчина, чудом избежав столкновения с ребенком или коляской, делал им замечание, то мамы извинялись не на чистом русском языке, а посылали его подальше на грязном, блатном и матерном. Колхозном привычным, или навязанном постоянной пропагандой его с экранов телевизоров опять же миродержателями, которым было выгодно удерживать общество в вечном напряжении, в раздорах и оправданиях неизвестно за что. Женщины будто не соображали, что каждый человек способен оставить после себя потомство ввиде таких вот детей, может быть даже более смышленых и культурных от рождения, и что у каждого прохожего, особенно у людей страшего возраста, таких сорванцов по нескольку душ. Это воспитание матом вошло в моду и стало обычным не только в школах, но и в детских садах, ведь дурной пример заразителен. Стоит показать пару раз с экранов, как ведет себя так называемая элита общества, хотя бы из художников, музыкантов и певцов, давно превратившихся в клубок скользких и мерзких зомби, сильно озабоченных сексуально, как молодежь, особенно недавно приехавшая из деревень, или родившаяся в городе от отцов и матерей с деревенской родословной, подхватывает их приемы общения и начинает практиковать уже в самом обществе. Им надо было утвердиться в городе, а какими способами - было неважно, лишь бы результат не заставил себя ждать. Так-же вели себя молодые мужчины, которые старались сбиться в кучу и загородить дорогу той же отарой баранов, по примеру кавказцев и азиатов, которых они презирали и на которых сами отвязывались.
Было неприятно осознавать, что это именно так, что культурные горожане с более тонкой натурой большей частью вымерли в катаклизмах, предложенных обществу миродержателями, а на их место приехали из дальних и ближних деревень грубые и необразованные крестьяне с нервами из толстой проволоки. И с этим ничего уже сделать было нельзя. Вот такое неприглядное лицо имели глобализм, космополитизм и ассимиляция, внедряемые людьми, стоящими за спиной национальных властей, в поколения, пришедшие на смену старым. Космополитизм вместе с двумя другими определениями, обязательными с недавних пор к исполнению, упорно пробивал себе дорогу в массы, хотя он расшифровывался как:
Из-за множества идиотов вокруг не видны идиоты во власти, вершащие судьбы мира.
Мужчина, заворачивая возле РИИЖТа с вечными толпами студентов, бросающих бумажки и пачки из-под сигарет куда попало, с сальными ртами от бастурмы и люлей, продаваемых под стенами этого института железнодорожников неряшливыми азиатами, играющими ножами за раздаточными окнами палаток, ускорил шаг и оказался под сенью каштанов, тополей, сирени, черемухи и жердел с алычей. Тонкие смешанные запахи от цветущих деревьев вскружили ему голову, заставив посмотреть на все вокруг другими глазами. Его обуяли мысли о добре и зле, о том, что Господь словно забыл о людях, он перестал подсказывать им направление в сторону праведных путей, предоставив их самим себе. Перестал и наказывать их за грехи, передав свою привилегию им же, разбирайтесь, мол, сами как хотите. И теперь людьми управляет Люцифер с дьяволами и чертями, которые норовят столкнуть их на обочину дороги, ведущей к Богу, и погнать к дьяволу уже по вонючей канаве. Зла и равнодушия растеклось вокруг столько, что из-за них стало не видно добра. Впрочем, зло - это продукт естественный, а к добру нужно только стремиться. Добро, это эфирная субстанция, эдакий намек на божественное происхождение человека, которое, чтобы вдохнуть в себя и сделать что-то доброе наяву, нужно потрудиться. А зло валяется под ногами, чтобы его поднять не нужно даже наклоняться, потому что оно само готово взлететь в любой момент и начать творить зло. Это значит лишь одно, что нечистая сила сильнее божественной, и дьявол сильнее бога. И в этом не может быть сомнений, потому что дьявол проявляет себя во всем земном, то есть, в материальном. Он находится не только в плохих поступках и мыслях, но даже в матерном слове. А Господь на небе, он заведует лишь душами людей, поэтому ему трудно вмешиваться в мирские дела. Если дьявола можно сравнить с кровавыми войнами, землетрясениями, со штормами, с вооруженным грабителем, насильником, с подлостью,от которых невозможно укрыться и с которыми нельзя справиться. То бог представляет из себя беззащитный прекрасный цветок, который оберегает себя лишь собственной беззащитностью и красотой, или с беременной женщиной, вызывающей участие только лишь своим видом. Или с бабочкой неземной красоты, присевшей на твою руку. Их можно сломать, убить или прихлопнуть одним движением этой руки, но мысль об этом возникает лишь у единиц. Значит, бог все-таки сильнее дьявола, не реальной силой, а силой нравственности? Или примеры говорят о том, что человеку нужно самому стремиться к цивилизованной культуре и развитию своего разума? Но разве это возможно, когда во всем мире идут сейчас процессы, обратные божественным стремлениям?
Мужчина увидел впереди себя старика с палочкой, который вдруг свернул с тропинки и направился к сирени, уронившей ветви едва не до земли. Он притянул к себе одну из них и стал грубо обрывать с нее цветы, стараясь, чтобы черенки были подлиннее. Лицо у него тоже было грубым, крестьянским, и почему-то не добрым, на нем проглядывали некая настороженность и жадность. Словно он понимал, что делает нехорошее дело, но справиться с собой не может. Наломав приличный букет, старик встряхнул его, не спеша оглядываться вокруг, он знал, что рискует встретиться глазами с осуждающим взглядом прохожего, и это могло испортить ему настроение. Ведь настоящие горожане свято блюли непреложный для них закон: все, что растет в городе, то растет для всех.
Мужчина прошел мимо пожилого человека, пытаясь удержать за зубами упрек в его сторону, ведь позволить себе такое же он бы не смог. Упрек, к тому же, он это прекрасно осознавал, был бы абсолютно бесполезным. Разве что старик с палочкой не промолчал бы, а зло огрызнулся, ощерив железные коронки: мол, а тебе какое дело? Это твое, что-ли?
Чтобы не слышать ответа, известного заранее, мужчина углубился дальше по посадке вдоль проспекта Ленина продолжая размышлять о добре и о зле, и еще о том, что бог и вправду, если он есть, должен представлять из себя беззащитную субстанцию, которую саму необходимо свято охранять, а не просить у нее ничего и не ждать помощи и милостей. А если Господь решит придти на помощь, он сможет это сделать только на короткий миг, как тот прекрасный цветок, который сорвали и поставили дома в вазу. Он порадовал домашних своей красотой в течении нескольких дней, а потом завял. Или как та беременная женщина, выносившая своего ребенка и снова ставшая как все женщины вокруг. Или как та бабочка, отлетавшая летний сезон и обратившаяся в безобразный кокон. И человек, к которому снизошла божья милость, обязан понять этот миг божественного самоотречения, осознать его с той точки зрения, что даром ничего не дается, и что его просьбу услышал высший Дух, и пропитаться этой жертвой ради него одного на всю оставшуюся жизнь. Остальное время он должен надеяться только на себя.
Мужчина прошел уже приличное расстояние, он проходил как раз мимо здания администрации этого района с крутыми ступенями к стеклянным дверям, когда вдруг увидел, что на такой же примерно сирени, которую обрывал перед этим старик с палочкой, но растущей рядом с площадью перед зданием, одна ветвь сломана, она висит на одной коже. Осуждающе качнув головой он продолжил путь, он даже успел отдалиться от ухоженного места перед администрацией, когда в голове возникла мысль, что ветвь сирени все равно завянет. Она так и будет болтаться на ветру, превращаясь в почерневший хворост, тогда как цветы с нее можно оборвать и поставить дома в вазу. А саму ветвь бросить под дерево, чтобы она не мозолила людям глаза унылым своим видом. Мужчина огляделся вокруг, было неудобно от мысли, что его могут заподозрить в некультурности, в то время, как он хотел сделать всего лишь доброе дело. Вокруг никого не было, он вернулся и стал быстро обламывать ветку. Букет получался пышным, цветы распустились совсем,они чудно пахли. В этот момент к бордюру сбоку проспекта подкатила "газель", остановилась напротив, из кабины вышли шофер и его спутник, оба были крестьянского вида, в рабочей одежде с пузырями на коленях. Заметив мужчину, они злорадно ухмыльнулись и, не спуская с него колючих глаз, принялись прикуривать сигареты. Было видно, что им доставляет удовольствие застать горожанина за неприличным занятием, за которое даже детей бьют по рукам. Но мужчина уже управился с букетом, бросив оборванную ветку под дерево, он собрался уже уходить, когда из стеклянных дверей местной администрации возник охранник в черной форме. Положив одну руку на резиновую дубинку у пояса, он указал другой рукой на мужчину и громко крикнул:
- Эй, ты зачем ломаешь сирень?
- Я ее не ломал, она была уже сломана, - откликнулся тот, выходя на площадь. - Видимо, кто-то из местной шпаны, еще ночью, оставил эту ветку висеть на одной коре, а я решил оборвать с нее цветы, чтобы они не пропали даром.
- Что ты мне сказки рассказываешь! Я сам видел, как ты подошел к дереву и стал ломать с него ветки, - завелся охранник, это был деревенский мужик при теле и с гладким лицом, которому было за сорок лет. - Это здание администрации района и территория перед ним считается заповедной. Короче, товарищ, ты нажил себе неприятностей, даже штрафом можешь не отделаться.
- Я ничего не ломал, я только сорвал цветы с ветки, которую сломали до меня, - упрямо повторил мужчина.
- Про это ты расскажешь уже не мне, - охранник направился мужчине, снимая дубинку с пояса. - Вон тем колдунам, которые уже подкатывают.
Мужчина оглянулся и увидел, как со стороны проспекта на площадь перед зданием администрации въезжает милицейский уазик. Видимо, охранник, прежде чем выйти на крыльцо, позвонил в ближайшее отделение. Из кабины вылезли два нагловатых и упитанных сержанта и направились к нему. Возле "газели" продолжали ухмыляться двое колхозников, они радовались тому, что в городе показывают спектакли даже посреди улицы. На обветренных лицах у них не промелькнуло и тени сомнения в том, что мужчина с букетом сирени мог быть не причастен к нарушению общественного порядка. Они мыслили как их соплеменники из сталинских троек - перед ними был нарушитель, да еще с вещественным доказательством. В общем, по известной схеме - был бы человек, а дело на него найдется. Или, если рассмотреть эту проблему с другой стороны: нет человека - нет проблемы. Так им было куда легче и веселее жить, поэтому и сделали на этих людей ставку миродержатели. Между тем, милиционеры, выслушав доклад охранника и оглянувшись на колхозников, как бы в поисках новых свидетелей, обшарили мужчину глазами с ног до головы. Поняв, что на потомственном интеллигенте вряд ли разживешься, да и сирень он, скорее всего, обломал не из самодурства, оба отодвинулись к уазику и прислонились спинами с синей полосой вдоль всего кузова.
- Зачем тебе эти цветы? - решился наконец задать вопрос один из них с погонами сержанта, перебирая в крупных деревенских ладонях азиатские четки, оказавшиеся у него явно случайно.
- Они бы все равно пропали, - приподнял плечи мужчина. - Ветку на сирени кто-то сломал еще до меня.
Охранник, переступавший нетерпеливо с ноги на ногу рядом, перекинул дубинку в другую руку:
- Я могу написать на него заявление, - услужливо подсказал он блюстителям порядка. - Авторучка при мне, а бумага есть в тумбочке на моем посту.
Второй милиционер-здоровяк в чине младшего сержанта, лениво поводивший по фигуре мужчины воловьими глазами с белыми ресницами, задержал взгляд на его модных, уже потертых, туфлях. Затем мельком прошелся по кожаному, тоже поношенному, брючному ремню и уставился на внутренний карман рубашки с выглядывавшим из него концом платка. Больше он ничего интересного во всей худощавой фигуре не усмотрел, карманы на брюках не оттопыривались, часов не было, кольца на пальце тоже. Он переглянулся со своим напарником и увидел, что тот неотрывно смотрит в район пояса задержанного. Из заднего кармана мужчины торчал угол бумажника из тисненой кожи, было видно, когда тот поворачивался с недоумевающим вопросом в глазах к обступившим его, что бумажник этот туго чем-то набит. Младший сержант встрепенулся, перекинул ногу на ногу в ботинках огромного размера, в которых удобно было бы ходить по свеже вспаханной пашне, по его рыжеватому лицу прошмыгнула жадная и в то же время завистливая улыбка, эта неистребимая отличительная особенность всех крестьян. Он бросил невольный взгляд на обрубленный зад уазика с дверцей без ручек. Затем подобрался, отлепился от кузова и, не гляда на своего напарника, старшего по званию, заправил гимнатерку за форменный ремень и подкинул на ладони ручку от задней этой дверцы. С больших его губ уже готовилось сорваться распоряжение, когда милиционер с погонами сержанта вдруг потерял всякий интерес к задержанному и, вяло пожав плечами, сказал:
- Пусть идет своей дорогой.
Сержант увидел, как недовольно перекосилось лицо у охранника, как напрягся его напарник, который нервно сплюнул и отвернулся в сторону. И как развели руками шофер со своим спутником возле "газели", услышавшие его слова. Казалось, горожанину, обложенному со всех сторон вечными его недоброжелателями, которых он старался приучить к культуре поведения, деваться было некуда. Но выход почему-то нашелся, или кто-то его подсказал этому милиционеру, принявшему неожиданное решение. На лице у мужчины начала сама собой раскрываться признательная улыбка:
- Спасибо, товарищ сержант, - смущенно ужался он.
Милиционер облегченно вздохнул и, будто в оправдание своих действий, проворчал, не обращаясь ни к кому:
- Сирени в этом году наперло столько, что ею скоро улицы начнут подметать.
- А что скажет этот..! - охранник многозначительно указал рукой назад.
- А этот тебе прикажет, и ты ему в кабинет все дерево затащишь.