Иванова Анна Александровна : другие произведения.

Успение святой Иоланды

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками
 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Исторический боевик


Успение святой Иоланды

  

Часть первая: Расследование

  
   День первый
  
   Бом-блём-бом-били-бом! Заполошный звон колокола метался в монастырских стенах, будто ополоумевший нетопырь на заваленном старой мебелью чердаке. "Черт! Опять все снова да ладом, да чтоб вы провалились все! Так, юбка на мне... а где Колиньи?.. Ладно, черт с ним... А деньги?!!" Марго выскочила из постели, будто ее шилом в зад укололи, - босыми, теплыми со сна ногами на холодный пол. "Тьфу, святая пятница! - Ей потребовалась пара минут, чтобы окончательно проснуться. - Привидится же такое!..." Она ощупала себя. Огляделась. Снова забралась в постель, села и принялась растирать замерзшие ступни. Прислушалась. "Ну, ладно - Адмирал, царство ему Небесное. Но ведь трезвон-то мне не приснился!"
   Выглянула в окно - темно, как в могиле. Звезд - и тех за облаками не разглядишь. По всему видать, погода днем будет не ахти. Открыла окно. Потрогала чулки, с вечера выстиранные и повешенные на ставне - сырые. Звонят, в самом деле, звонят... "Это сколько же сейчас может быть времени? Полунощница? Нет, на нее здешние засони нипочем не поднимутся, хотя бы их сам апостол Павел за ноги с кроватей тащил. А для хвалитных рановато: вон какая темень на дворе! И чулки ни черта не высохли".
   А главное, звон не тот, каким обычно призывают святых матерей сотворить молитву Господу. Слишком нестройный, сбивчивый, какой-то лихорадочно-ликующий. Подозрительный звон.
   Марго поспешно оделась. Вытащила из-под подушки и надела на шею ладанку на тонкой железной цепочке - единственное, что принадлежало здесь лично ей, и что ей удалось скрыть от жадных глаз казначеи, матери Гертруды: "На всякий случай". В дверь забарабанили.
  -- Сестра Маргарита! Сестра Маргарита! Вставайте! - Из-за двери раздался женский голос, тонкий, как комариный зуд, и так же раздражавший уши. - Сестра Маргарита!!
  -- Да слышу, слышу! - шепотом проворчала Марго. Затем продолжала, стараясь говорить таким же тонким и приторным голосом: "Это вы, матушка Доротея? Сейчас, сию минуту!". Она резко - не без умысла - распахнула дверь кельи, едва не разбив лицо сестре-привратнице, низкорослой, круглой, крючконосой женщине лет пятидесяти, изрядно смахивавшей на сову, - если только бывают совы с огромными связками ключей на поясе. - О, Пречистая Дева! Что случилось, матушка? Уж не пожар ли?
  -- Чудо, сестра Маргарита! Господь явил нам чудо! Там, в церкви.... идите... и узрейте! - Сестра Доротея молитвенно сложила пухлые ручки и возвела очи горе, не забыв, впрочем, быстро заглянуть в келью Марго, - но, к огорчению своему, не обнаружила там ничего достойного внимания первой сплетницы в Фонтен-Герирской обители бенедиктинок.
   "Чудо?! Ох, не нравится мне это! Единственные чудеса в своей жизни я видела в Париже, когда добрый Иисус чудесным образом превращал беспризорных детишек в солонину для ландскнехтов. Избавь меня Дева Мария от этаких чудес!" Выйдя из спального корпуса, Марго побежала к церкви.
   Перед церковным порталом она остановилась, чтобы перевести дыхание. В темной таинственной утробе церкви роились перед алтарем огоньки свечей. Слышались тихие голоса, и голоса эти звучали... не то чтобы явно испуганно или явно растерянно... но все же как-то не так. Марго вошла в церковь и медленно, стараясь не топать, приблизилась к алтарю, - не спеша, однако, присоединиться к монахиням, которые, насколько она могла разглядеть, сгрудились вокруг чего-то лежащего на полу. Инстинкт подсказывал Марго, что обнаружить себя она всегда успеет, и что чем позже ее заметят, тем лучше. Когда имеешь дело с чудом, главное - держать ушки на макушке и поменьше высовываться. И Марго, спрятавшись за спинкой скамейки, вся обратилась в слух.
  -- Я всегда говорила, что она - святая! - нервно перебирая четки, елейно проворковала мать Селина, заведовавшая пансионом, сухопарая, с вечно поджатыми губами, гордившаяся полученным в Пор-Ройяле образованием и еще долго после выпуска являвшаяся "милым девочкам" в кошмарных снах.
  -- Белая лилия сорвана перстами ангелов! - поддакнула мать Юнис, на чьем попечении находились кухня и кладовые с провизией, - жизнерадостная тридцатилетняя пышка, никогда не упускавшая случая "чего-нибудь перехватить до обеда". Плохо приходилось той пансионерке, которая, получив из дома гостинец, забывала поделиться с "душкой Юнис"! Послушание по мытью сковородок жадине было обеспечено.
  -- Стигматы! Настоящие стигматы! Как у святого Франциска! И розы! Белые! О, если бы Господь удостоил меня такой же благоуханной кончины! Господи Иисусе и Пречистая Дева! - упала на колени сестра Винсента, помощница Селины, еще молодая и весьма симпатичная, - сестра Доротея говорила, будто Винсента обрела утешение в религии, когда возлюбленный оставил ее ради более богатой невесты.
   ("Интересно, при чем тут стигматы и розы? И кто это - "она"? Уж не мать ли настоятельница изволила окочуриться? Тогда - кто же на ее место? Если старуха Иеронима - значит, живем, а если казначея - дело худо!")
  -- Сестра Маргарита, а что ж вы прячетесь?
  -- (Черт, подкралась, старая стерва!") И не думала прятаться, матушка Доротея! Вас поджидала! Боязно, матушка... Чудо все-таки... Прошу прощения, матушка Доротея...
  -- О, Mater Dei, какой же вы еще ребенок! Совершенно естественно, что вы испытываете благоговейный страх, еще даже не узрев чуда Божия! Ну хорошо, пойдемте вместе!
  -- О, матушка, да благословит вас Господь за вашу доброту! - Марго, склонившись, чмокнула Доротеину руку. ("Фу, кажется пронесло. Но все-таки, что за чертовщину они там состряпали с белыми розами?")
   Доротея ловко ввинтилась между Селиной и Юнис, попутно с самым любезным видом забрав у грозы пансиона подсвечник на три свечи, - надо же и другим узреть печать благодати на ангельском лике! Одну свечу привратница, покровительственно улыбаясь, вручила Марго. Та встала рядом с ней, на всякий случай скроив благочестивую физиономию. "Ну вот! Я так и чуяла! Слава-те, Господи, хоть не настоятельница. А кто же?"
   На полу под огромным распятием, украшавшим алтарную преграду, распростерлось, сплошь засыпанное белыми розами, недвижное тело. Девушка лежала на спине, головой к алтарю, вытянувшись в струнку и сложив на груди руки. Голова ее, в надвинутом низко на лоб розовом венке, запрокинулась, будто бедняжка в последний миг желала встретиться взглядом со Спасителем. На грудь, перекрещиваясь на затылке, спускались две темные толстые косы. На "лилии, сорванной ангелами"" было голубое платье пансионерки, но без передника; слишком короткий подол позволял видеть ее босые ноги почти до колен, - на обеих темнели раны, узкие, будто ножом прорезанные, точно в середине ступни. Приглядевшись, Марго заметила такие же раны и на ладонях усопшей.
   "Брюхо Господне! Никак, пансионерка копыта отбросила! То-то, я гляжу, у мамзель Пансион будто репьев полны кальсоны! Да уж, это чудо так чудо... вот только неприятностей с клиентами нам и недоставало - спасибо, святые угодники!" В церковь тем временем сбежалось почти все население монастыря. Марго, воспользовавшись тем, что Доротея, вовсю молотившая языком, восхваляя бесконечное милосердие Творца, уже не обращала на нее внимания, выбралась из толпы шептавшихся монахинь, и тут же снова протолкалась в первый ряд, встав под самыми ногами Христа. Теперь, подняв свечу, она смогла разглядеть совсем юное, почти детское личико. И темную узкую рану над левой ключицей.
   "Иоланда!! Только не это!! Нет!!! Но... Как же это, Святая Дева Мария?!! Как же так можно?!! Куда же ты глядела, Пречистая, вместе со своим мужем и сыночком?!!" Марго стиснула зубы, чтобы не разрыдаться, и опустилась на колени, закрыв руками лицо.
  -- Грех предаваться унынию, сестра Маргарита, - осой зажужжала у нее над ухом вездесущая и всевидящая привратница, - Господь оказал мадемуазель де Лавердьер величайшую милость, взяв ее душу в рай, а невинную плоть отметив священными стигматами!
  -- Да, матушка, конечно, конечно... но ...она была такой красивой... такой доброй, такой... - тем же тонким голоском залепетала Марго. ("Стигматы, как же! Кинжалом деланные... если не кухонным ножом... Да и копьем Спасителя нашего, вроде как, пониже кольнули... Промахнулся Боженька!")
  -- Перст Небес указал на нашу обитель - возблагодарим же Господа и Пресвятую Деву-Богородицу! - во всеуслышание провозгласила мать Теодорина, благообразная статная особа средних лет, руководившая монастырским хором. Пышная и смуглая сестра Беата, ее неразлучная подруга, немедленно взбежала на хоры и уселась за орган.
   "Sa-al-ve Re-gi-i-i-na..." - было что-то адское в том, как весело взревели в полумраке органные трубы. Монахини, по-прежнему стоя кружком вокруг тела Иоланды, поспешно подхватили молитву - мимо нот, ни в склад, ни в лад. Но - громко, из кожи вон вылезая от усердия, будто надеялись, что от их какофонии Иоланда проснется. Радостно пели. И не потому, что Иоланда, дочь герцога де Лавердьера, обрела вечное блаженство и свободу от земных забот. "Слава Всевышнему, - слышалось в голосах сестер, - наконец-то нашелся человек, который пришел и сказал, что нужно делать, и тем избавил нас от неприятной необходимости думать!"
   Salve-то, оно, конечно, Salve, кто же спорит? Вот только Regina тут явно ни при чем.
  -- Что бы ни произошло в обители - я вечно узнаю об этом последней! - Эти слова прозвучали негромко, однако были тотчас же всеми услышаны, - попробовали бы почтенные сестры не услышать! В церковь не вошла, а почти вбежала настоятельница, преподобная мать Гонория, маленькая стройная женщина неопределенного возраста, белокожая, со светло-серыми, почти бесцветными глазами, похожими на льдинки, и антично-правильными чертами лица, на котором, казалось, раз и навсегда застыло дежурно-благочестивое выражение. Ее боялись все - от младших пансионерок до ее помощницы, старухи Иеронимы - не столько потому, что Гонория не скупилась на епитимьи, сколько оттого, что по лицу аббатисы никогда невозможно было угадать, что у нее на уме, и в каком она настроении, а настроение у нее менялось, как погода в апреле. Монахини, оборвав пение, как одна, повернулись и склонились перед ней. - Ну, дети мои, из-за чего весь этот шум?
  -- Матушка, Господь явил нам чудо!
  -- Она святая! Господь отметил ее!
  -- Смотрите, матушка! - раздались голоса, в которых страх и недоумение смешивались с подобострастием, причем страха было больше. Аббатиса быстро подошла к алтарю.
  -- Иоланда!! Дитя мое!! - Упав на колени, аббатиса долго глядела в лицо усопшей.
  -- Представьте себе, матушка, - Доротея тоже упала на колени и воздела руки к потолку, будто в порыве благочестивого восторга, - она была так чиста и невинна, что Господь, в бесконечной милости своей, недавно избавил ее от мерзких истечений крови, которые другим женщинам напоминают о первородном грехе! Она была слишком непорочна для мира дольнего, и всемилостивый Господь отворил перед ней райские врата...
  -- И позволил ей присоединить свой нежный голос к ангельскому хору! - восторженно подхватила Теодорина.
   Аббатиса поцеловала покойницу в лоб, перекрестила, и обернулась к своей пастве. - Чудо!! Истинное чудо!! Помолимся, сестры, чтобы Господь возлюбил нас, как возлюбил отроковицу сию!
  -- In nomine Patris et Filii et Spiritus sancti.... - тут же привычно загнусавила мать Иеронима. Остальные, возведя очи горе - чтобы не глядеть на распростертое под ногами Иисуса тело - вторили ей. "Чего? - Горе в душе Марго уступило место злости, холодной и тяжелой, как топор. - Чтоб Господь и меня возлюбил, как эту бедную малютку?! Нет уж, дудки! Тем более, что возлюбил ее не Иисус, а кто-то другой. И рука у этого другого была тяжелая". Марго снова опустилась на колени, и поцеловала Иоланду в губы. "Значит, так, сестренка: не будь я Маргарита Латур, если не дознаюсь, кто приделал тебе два крылышка одним перышком. И не будь я Марго-Терновник, если ему это сойдет с рук! Вот тебе крест, сестренка", - она медленно и торжественно перекрестилась, глядя в глаза деревянному Христу. Делая вид, что молится, Марго внимательно разглядывала покойницу, стараясь запомнить всё до малейшей подробности.
  -- Дети мои! Господь, явив нам чудо, не освободил нас от наших обязанностей! Хвалитны мы, можно считать, отслужили... хотя и не совсем вовремя. - Помолчав, аббатиса добавила не допускавшим возражений тоном: "Каждая из вас знает свой долг. Исполняйте же его!" Монахини, послушницы, белицы и служанки, вздохнув с облегчением, поспешно устремились к выходу. "А сестра Беата и мать Теодорина помогут мне позаботиться о новопреставленной! И вы, матушка Августа, тоже" - все три названные, уже почти дошедшие до порога, возвратились к алтарю, недовольно перешептываясь. "Матушка, - произнесла самым умильным голосом, на какой только была способна, шкафообразная, носатая, с лошадиным лицом, Августа, заведовавшая ризницей и больше всего на свете ценившая свой покой, - зачем вам утруждать себя (она все же не посмела сказать "нас") столь неприятной работой? Ведь у вас, слава Всевышнему, имеется девка для услуг!" "Что ж, разумно, - ледяным тоном бросила через плечо прекрасно все понявшая аббатиса. - Ну так пришлите ко мне эту девку, а сами можете идти!" Обернувшись, Гонория заметила Марго, стоявшую на коленях в головах у покойницы и, казалось, полностью погруженную в молитву. "Ах, Маргарита, ты, оказывается, здесь! В таком случае, мать Августа, - продолжала настоятельница с той же ледяной любезностью, - сделайте милость, пошлите ко мне мать Сильвию. Да поскорее!" - голос Гонории ожег монахинь, как кнут, и они, все три, поспешно скрылись за дверью церкви. "Та-ак! - подумала Марго. - Похоже, на днях старой лентяйке не поздоровится!"
   ...Пришла, с новой льняной простыней под мышкой, мать Сильвия, заведовавшая лазаретом, маленькая, кругленькая, цветущая старушенция с хитрыми карими глазками и вечной сладкой улыбкой на морщинистом лице, - местный ангел милосердия, из-под чьих сияющих риз подчас выглядывал краешек раздвоенного копытца. С ней все обитательницы монастыря - включая матушку аббатису - были всегда чрезвычайно вежливы. За старой травщицей, как корова на веревке, топала Мари, глухонемая деревенская дурочка, взятая в монастырь из милости и со всем доступным ее скудному разуму усердием следившая за чистотой в лазарете. Лекарка с Гонорией поахали-поохали, Марго по мере сил поддакивала. Мари стояла, тупо, по-коровьи, уставясь на мертвую Иоланду.
   Тело положили на простыню и отнесли в покойницкую - небольшое приземистое здание рядом с церковью, причем, несли Мари с Марго, а обе матушки плелись позади, состроив скорбные мины. Гонория немедленно заявила, что вот-вот упадет в обморок "от этого жуткого запаха" и поспешно удалилась. Сильвия отправилась к матери Ефразии, своей задушевной подруге, чьей обязанностью была забота об одежде и белье святых сестер, за платьем, в которое надлежало обрядить покойницу, но, увлекшись благочестивой беседой, позабыла - или сделала вид, будто позабыла, - о цели своего прихода.
   В результате "девке для услуг", как того и следовало ожидать, досталась вся беготня и вся грязная работа. И ей было над чем поразмыслить, свершая свой скорбный труд.
   ...Когда пробил час третий, Иоланда де Лавердьер снова лежала в церкви, у ног Иисуса - но теперь уже в наспех сколоченном и обитом белым атласом гробу, вымытая, нарядная, умиротворенная. Ее волосы Марго распустила по плечам, чтобы прикрыть рану. Пансионерки и монахини по очереди подходили и целовали сложенные на груди руки новопреставленной. Разглядывали безобразные отметины - кто со страхом, кто с любопытством. В воздухе пахло дождем... а заодно - еще кое-чем, не к ночи оно будь помянуто, упаси, Пречистая! Но пока запах этого "чего-то" был так тонок и неощутим, что его способно было уловить разве что кошачье чутье бывалой обозной девки....
  -- ...Вознеслась? Это тебе так сказали, а ты и уши развесил. Ты ее видел?... ну, то есть, до того, как ее в гроб положили? Нет? То-то же. А я видела. Больше того, я ее вот этими вот руками обмыла и одела. И я тебе говорю, дружище: ее убили! Ей выпустили кровь, как свинье! А потом приволокли в церковь и показали нам чертову комедию! Нет, Антуан, я ведь тоже не какая там нибудь арапская нехристь... а только вот это, - Марго многозначительно указала пальцем в направлении церкви, - походит на вознесение, как селедка - на сельдерей!
  -- Да... - задумчиво протянул монастырский конюх Антуан, - вот тебе и тихая пристань, спасительная гавань... Нет, ну когда на войне убивают - это еще куда ни шло... Но ежли и в святой обители... да еще и невинного ребенка... Слушай, надо же ехать, сообщить... что ж аббатиса...
  -- Тихо! Аббатиса тут, похоже, сама не без греха.
  -- Чтоб ее... - Антуан, как пустую бочку в погреб, спустил длинное замысловатое ругательство.
  -- А ты что думал, старина? - Марго ласково взъерошила жесткие рыжеватые волосы бывшего солдата. - Что в монастырь попасть - все едино, что на небеса? Эх, на войне... а помнишь, как мы с тобой тогда, под Иври...? Вот было времечко!... Эй-эй, потише с лапищами! Не наелся! Слышь, Туан, - продолжала она уже громко, в расчете на возможных непрошеных слушателей, - ты пока суд да дело, приготовил бы матушкину парадную тарахтелку - аббатиса, сегодня, как пить дать, пошлет за аббатом в Валь-де-Рей.
  -- Точно! - расхохотался Антуан, - когда он смеялся, его грубо вылепленное смуглое лицо со шрамом на левой щеке выглядело намного симпатичнее. - Как всегда. Три лье туда, три обратно, да кружечка сидра у папаши Мило - и мне хорошо, и лошадки довольны.
  -- Еще б им не быть довольными: воздух возят! - прыснула в кулак Марго. - А аббат Гаспар тем временем прохлаждается с мамзель Гонорией...
  -- И вылезает только по ночам - чисто кот подзаборный! Тьфу ты, ветры Господни! Ежли меня пошлют за этим хлюстом, кто ж тогда сестру Матильду-то повезет?
  -- Ничего, сама сядет на козлы и доберется как-нибудь. Ты, кстати, пришпандорил бы верх к фургончику, - представляешь, что будет, если у Матильды сыры размокнут?
  -- Ты думаешь? - Антуан, припадая на правую ногу, прошел к воротам конюшни и выглянул наружу. - А ведь ты права, сестренка, - обернулся он к Марго, тщательно отряхивавшей с покрывала сухие травинки, - дело, похоже, и впрямь к дождю.
  -- Да, дружище, сон-то мой оказался в руку... - подойдя к нему вплотную, шепнула Марго.
  -- А ты знаешь, что этот тупица-садовник..., - начал ее приятель тоже шепотом.
  -- Тсс!
  -- Сестра Маргарита! Вас уже целый час ищут! А вы вот, оказывается, где! Матушка, она здесь! С кавалером беседует! - Торжествующий писк сестры Доротеи даже у сырных голов вызвал бы жуткую мигрень.
  -- ("Неужто саму аббатису черти приволокли?") Да здесь я, матушка! Я-то думала, вы еще отдыхаете...
  -- И что же с того? - Настоятельница с нескрываемым подозрением посмотрела на Антуана. И встретила гневный, более того - презрительный взгляд. ("Неужели он что-то знает?")
  -- Не извольте беспокоиться, все сделано, как вы велели... Я только хотела распорядиться, матушка...
  -- Вот как? Нет, вы слышали, сестра Доротея? - обернулась аббатиса к привратнице. Этого мига Марго хватило, чтобы подать приятелю знак: берегись! - И что же было угодно приказать вашей милости? - Ей на миг почудилось, что руки настоятельницы сжимают не четки, а хлыст. Тонкие, холеные, белые... Да нет, не такие уж они сегодня и белые! Откуда бы взяться этим цыпкам? И мозолям содранным, вот тут, между указательным и большим? И этим царапинам? Неужто Гонория в припадке смирения взялась стирать простыни для лазарета и ставить клистиры бездомным котам - пациентам сестры Урсулы?
  -- Да так, ваше преподобие, дело-то пустяковое, - пустился в объяснения Антуан, успевший снова надеть личину дурня. - Прямо совестно было ваше преподобие такой мелочью беспокоить. ("Вздор. Что может знать это воплощение простодушия?") Сестрица говорит, чтоб я, значит, верх на фургон присобачил. А то сестра Матильда, сегодня, вроде как, в Руан собиралась, ну, с сыром, то есть, на рынок, а погода - сами видите... Не ездить бы ей, подождать... дорога и так никуда не годная, а если еще польет, то и вовсе... Застрянем еще где-нибудь...
  -- И это все? - Гонория перевела взгляд с простецкой физиономии конюха, на которой она, как ни старалась, больше не могла прочесть ничего недозволенного, на открытое и честное лицо своей "девки для услуг".
  -- Нет, матушка. Еще я сказала Антуану, что вы, матушка, наверное, пошлете за господином аббатом, в Валь-де-Рей... по такому случаю... так чтобы ваша карета была готова... для вас ведь старалась, матушка!
  -- Благодарю за усердие, дитя мое. Однако распоряжения здесь отдаю я!
   Марго привычно упала на колени, напустив полные глаза раскаяния и смущения. Уловка сработала. Аббатиса продолжала тем же холодным и властным тоном, однако в ее голосе уже не слышалось свиста плети: "Итак, Антуан, вот тебе мои распоряжения. Сейчас ты на паре рыжих повезешь в Руан сестру Матильду, а когда вернетесь - заложишь в карету четверку вороных и отправишься в Валь-де-Рей. Выедешь после повечерия... то есть, после вечерни!
  -- Слушаюсь, ваше преподобие! - обрадовавшись, что все обошлось, Антуан заковылял в конюшню.
  -- Подожди, это еще не все! - Перед тем, как обернуться, конюх тихо чертыхнулся сквозь зубы. - Завтра утром я уезжаю в Париж. Я должна лично известить его светлость о том, что.... - Гонория, сделав вид, будто у нее прервался голос, поднесла к глазам белоснежный батистовый платок. Но глаза ее при этом оставались сухими. ("Хоть бы луку в платок нарезала, старая ведьма, - глядишь, и выдавила бы пару слезинок!") - Да, завтра, сразу после панихиды... бедная девочка! Когда пробьет час третий, ты должен быть на козлах моей кареты, а карета - у церковных дверей!
  -- Будет сделано, матушка. Так, значит, за господином аббатом - сразу после повечерия?
  -- Да, я, кажется, вполне ясно выразилась. И возвращайся лесной дорогой - так быстрее... Постой... я сказала - повечерие? - Антуан кивнул, быстро и многозначительно перемигнувшись с Марго. - Нет, нет, я, разумеется, имела в виду вечерню! О, Боже праведный, утрата наша так тяжела, что лишает меня разума... Но ты-то, Антуан, должен был сообразить!
  -- Не извольте беспокоиться, ваше преподобие. Сделаю все, как вы велели. "Слава-те, Господи, отделался!" - проворчал про себя Антуан и поспешил скрыться.
   Да, конечно, все как всегда. К вечерне из Руана не поспеть - это ясно, как стакан вина. А если в Рей после повечерия - значит, сюда, дай Бог, к ночи. И чем позже, тем лучше. Ибо чем ближе к ночи, тем меньше вероятности, что кто-то увидит господина аббата, пробирающегося, как вор, от кельи аббатисы к садовой калитке, чтобы, выйдя из нее, засесть в кустах, подобно разбойнику с большой дороги, поджидая карету, каковая часа три назад чинно-благородно выехала из главных ворот обители, направляясь в Рей, а добравшись туда, столь же чинно выстояла приличное время перед его, аббата д'Арнуле, домиком на Оружейной улице. Карета подберет аббата, развернется - и пять минут спустя чинной рысцой подъедет к главным воротам.
   На то, для чего любому другому пришлось бы час-полтора трястись в карете, господину аббату достаточно буквально нескольких шагов и пяти минут езды. Это ли не чудо? Преподобная мать предоставила святому отцу убежище от мирской суеты, дабы он мог без помех предаваться благочестивым размышлениям о величии Господнем. Днем эта великодушная женщина делит с ним кров и пищу, ночью - ложе. Это ли не истинно христианская любовь к ближнему своему? Вот только не все души столь чисты и возвышенны, чтобы правильно истолковать чудеса подобного рода, а посему - procul este, profani! Все с вами ясно, матушка-настоятельница.
   .... - Вот, видите, матушка: вас этот дуралей сразу понял! А бедной сестре Маргарите пришлось про то же самое битый час толковать! - Сестра Доротея считала пропавшим тот день, когда ей не удавалось кому-нибудь напакостить.
  -- А ведь и в самом деле! - в глазах аббатисы снова появился пугающий ледяной блеск. - Ты мне не все рассказала, Маргарита! Ну, признавайся, что вы еще тут делали с этим... архангелом от вожжей?
  -- ("Ну, я тебе это припомню, шавка подворотная! Ничего, вывернемся - не впервой...") А еще, матушка, мы беседовали...
  -- Час от часу не легче! Позволено ли мне будет узнать предмет вашей ученой беседы?
  -- Мы говорили о грехе, матушка.
  -- Весьма подходящая для сестры Маргариты тема! - сьязвила привратница.
  -- Матушка, - продолжала Марго, не обращая внимания на Доротею, - если господин аббат сегодня вечером приедет, так, выходит, надо будет исповедаться... этого-то я и боюсь... - аббатиса насторожилась, и Марго это заметила, но, разумеется, не подала виду. - Сон я видала сегодня ночью, да такой, что если расскажу, аббат со стыда лопнет!
  -- ("Всего лишь сон!") Расскажи мне, дитя мое - я не лопну, - снисходительно поощрила ее аббатиса, и только потом сообразила, что с ее уст сорвалась неприличная двусмысленность.
   Марго с самым глупым видом присунулась к уху аббатисы, - Доротея, не смея подойти вплотную, изо всех сил по-гусиному вытягивала шею, силясь хоть что-то уловить. При этом привратница возмущенно шипела себе под нос, что усиливало ее сходство с жирной гусыней. "Только вам, как на духу, матушка, - шептала Маргарита. - Снилось мне, будто взял меня на ночь в Монтобане не кто-нибудь, а сам Гаспар... ну, то есть, Адмирал. Будто легли мы с ним в каком-то обозном фургоне на куче тряпья... ну и хват же он был, я вам доложу, матушка, - даром, что старый! А тут - бац! Набат! И я знаю во сне, что это Гиз идет по наши души со своей Лигой, и знаю, что у нас на фургоне здоровый белый крест... я, значит, говорю Адмиралу: надо бы вылезти, да крест этот стереть, а он - нет, Господь нас защитит! Уперся, как бык... А пальба все ближе, ближе... А я лежу под ним и думаю: да как же это, ведь они ж, то есть, Адмирал с Меченым, - давным-давно мертвецы! Смотрю - а Адмирал уже исчез... удрал, не расплатившись, старая гугенотская перечница! Матушка, а вот ежли я во сне увидала, будто грешу, - это как, считается за грех?"
  -- ("Гаспар? Крест? Мертвецы? Удрал, не расплатившись? Что за намеки? Неужели и она что-то видела?") Ну, хватит, Марго. Довольно болтать глупости. Идем, поможешь мне собраться в дорогу. Сестра Доротея! Позаботьтесь о том, чтобы нас не беспокоили, иначе я непременно что-нибудь забуду. Боже милосердный, у меня просто голова кругом идет!
   ...Заперев дверь кельи, Гонория упала в кресло, и жестом указала Марго на низкий табурет. Маргарита села, вытянув длинные ноги. Женщины выжидающе разглядывали друг друга, как две кошки, готовые сцепиться и покатиться по полу визжащим и царапающимся клубком.
   Воистину, лишь три вещи не оставляют после себя следов, и преступление к их числу не относится. И кого Господь хочет наказать, того лишает рассудка. Уж не совершила ли она, Гонория, год назад роковой ошибки, когда "во имя милосердия" приказала впустить в обитель верзилу-солдата, опиравшегося на аркебузу, как на костыль, и девку с перевязанной головой? И не совершилась ли вторая ошибка, под стать первой, когда эта парочка, залечив раны, так и осталась в обители? И ведь монахини были против, - ах-ах, мужчина в священных стенах, ах-ах, невинность пансионерок, ах-ах, обет целомудрия! Ей, Гонории, всего два года назад принявшей бразды правления после кончины матушки Магдалины, - восьмидесятилетней ханжи, которая даже в молитвеннике заклеила миниатюры, изображавшие мужчин, и довела хозяйство до полного упадка, - пришлось проявить немалую твердость и даже прибегнуть к помощи своего кузена-архиепископа. И Гонория настояла на своем.
   В результате все остались довольны. Бывший солдат, так и оставшийся хромым, несмотря на все снадобья Сильвии, и обозная Венера, чьи лучшие годы миновали, обрели желанную тихую пристань. Гонория подтвердила свою репутацию набожной и милосердной особы и обзавелась преданной и усердной служанкой, хоть и не отличавшейся остротой ума; притом, служанка эта официально считалась монахиней, а значит, ей не нужно было платить жалованье; монастырь получил превосходного конюха и кучера, который, казалось, ничем не интересовался, кроме конюшни и каретного сарая.
   А Гонория продолжала тихо, но твердо вести свою линию. И как-то незаметно оказалось, что в обители не один, а целых семь еще не старых мужчин - скотник, плотник, пастух, садовник с помощником, органный служитель (с его появлением орган наконец-то зазвучал в полную силу, к радости Беаты и Теодорины), и Антуан, к тому времени уже ставший "своим". "Их семь, по числу смертных грехов!" - шипели "непримиримые". Однако большинство обитательниц Фонтен-Герира быстро оценило все преимущества нового положения дел.
   Разумеется, девам, давших обет целомудрия, не полагается даже издали видеть мужчин. И, будь жив святой Бенедикт, он, чего доброго, отлучил бы Гонорию от церкви. Но Бенедикт Бенедиктом, а ведь кто-то все-таки должен чинить целомудренным девам двери-рамы-скамьи, вскапывать грядки, колоть дрова, резать свиней... да мало ли для чего в хозяйстве может пригодиться мужчина! А что до греха... Ну, скажите на милость, какая здравомыслящая монахиня станет грешить с немытой деревенщиной? А если какая и оступится по скудоумию, так ведь грех - не грех, если молва о нем не вышла за ворота обители!
   Кстати, фактически, мужчин в монастыре было не семь, а девять. Восьмым был священник, отец Клеман, живший в отдельном домике у северной стены, - маленький седенький старичок, полуглухой, полуслепой и наполовину впавший в детство, как утверждали монастырские сплетницы, - а, впрочем, безобидный, как младенец. Ему частенько случалось сослепу приносить в церковь вместо требника поваренную книгу, подсунутую озорными послушницами, которых посылали убираться в его домике, или по рассеянности служить пасхальную мессу вместо обычной, к удовольствию пансионерок. Он выползал из своей норки только на время службы и не вызывал у своей паствы ни враждебных, ни теплых чувств - в нем видели лишь привычный предмет церковной утвари. И если бы нашлась такая дура и ханжа, которая имела бы глупость причислить это существо к мужскому полу, весь монастырь дружно осмеял бы ее.
   Девятый, хоть и не жил в Фонтен-Герире, зато прекрасно знал дорогу не только в обитель, но и в келью настоятельницы. Этот девятый был Гаспар д'Арнуле, монастырский духовник, двадцатитрехлетний красавчик-аббат с ухватками лихого вояки, которого Гонория представила насельницам, как своего племянника. Элементарная логика подсказывала, что отец Гаспар для целомудрия монахинь гораздо опасней, чем семеро работяг, вместе взятые, - но кто бы осмелился вслух назвать мужчиной духовного наставника насельниц, да еще и близкого родственника настоятельницы?
   "... Нет, Антуан, этот солдафон-деревенщина, разумеется, спал, и ничего не видел. Но Маргарита... что, если она не так простодушна и глупа, как казалось ее госпоже? Что она могла видеть? И что с ней делать? Прогнать, вместе с ее любовником (а конюх, наверняка, ее любовник)? Но, выйдя за монастырские ворота, они не лишатся языков! Попробовать привлечь Маргариту на свою сторону? Да, это будет лучше: поговорить с ней не как госпожа с прислугой, а как женщина с женщиной... видимость доверия... плюс ощутимая сумма..."
  -- Скажи, Маргарита... ты что-нибудь видела... этой ночью? Не во сне, а наяву? Например, меня или Гасп.... господина аббата? Говори открыто, здесь нас никто не слышит. Ну же: ты видела нас? Ты хочешь выдать меня?
  -- ("Не видела ли я ее с Гаспаром? Странно. Еще вчера ей было наплевать, что монашки о ней болтают. Этой ночью? Ну да, правильно, этой ночью свершилось "Божье чудо"... И если тут ничего не кроется, пускай черт сварит гороховый суп из моего окорока!") Выдать вас, матушка? Да что я, совсем, что ль, дура дубовая? Да и кто же меня станет слушать? - Марго отчаянным усилием воли удерживала на лице маску простушки.
  -- Но все-таки, что ты об этом думаешь? - аббатиса нервно мяла в руках край покрывала. - Что тебе известно? ("Кто станет слушать? Значит, ей действительно есть, что порассказать!")
  -- ("Черт! Куда она клонит?") Да что ж я могу думать, матушка? Моего ли это ума дело?
  -- Не строй из себя дуру, Марго!! - вместо властного окрика у Гонории вырвался истерический вопль. Казалось, она вот-вот расплачется.
  -- ("Ладно, не хочешь дуру - не надо"). Маргарита встала и безо всяких церемоний уселась на подлокотник кресла. Обняла Гонорию за плечи, притянула к себе и зашептала, будто утешала товарку по ремеслу, которую бросил солдат: "Сдается мне, что Антуан с тем же успехом может и не гонять вороных в Рей, а всего-то навсего проехать вдоль стены до садовой калитки. Только бы не забыл придержать лошадок на том месте.... ну, господин аббат знает... где кусты... Ничего, матушка Гонория, бывает и хуже..."
  -- Это еще что такое!? - Это снова был голос прежней, непроницаемой, холодной и властной Гонории, грозы всей обители. Аббатиса, услышав про садовую калитку, явно воспряла духом. Но что же она в таком случае ожидала услышать? Обвинение в убийстве? Во всяком случае, теперь ясно, что она тут замешана... и крепко замешана! И Гаспар - вместе с ней, ну правильно, муж и жена - един дух и едина плоть. Марго мигом очутилась на полу в молитвенной позе, уткнувшись носом в ковер и понимая, что пущенное ею ядро угодило, куда следует: она достаточно разъярила противника, чтобы заставить его нарушить маскировку, и в то же время не настолько его допекла, чтобы он двинул в бой главные силы. Теперь следовало ждать епитимьи, да не какой-нибудь... но дело того стоило. Неожиданно она почувствовала, как холодная рука скользнула ей на голое плечо, под нагрудник.. и тихонько погладила. Черт подери, это что-то новенькое! Она нерешительно подняла глаза на аббатису. Гонория улыбнулась... как-то непонятно улыбнулась... поднесла палец к губам, и, подвинувшись в широком кресле, молча указала служанке на место рядом с собой. Марго повиновалась, гадая, что же за этим последует. - Ты сказала: бывает хуже. Выходит, ты не осуждаешь мое прегрешение? Или, может, для тебя это вовсе не грех? - Теперь в глазах Гонории светилось нечто вроде надежды, голос потеплел, - задница Господня, да никак преподобная матерь просит у солдатской девки отпущения! Не иначе, небеса готовятся сверзиться на землю! Так-так, понятно... Она боится меня, она вообразила, будто я что-то видела.... И решила заключить со мной союз? От своего имени.... И от имени своего кукленка-аббатика! Ладно, дорогуша, будет тебе союзница, и еще какая!
  -- Ну, Маргарита, что ж ты молчишь? Ведь ты же сама...
  -- А что тут такого, матушка? Ежели с умом, да со всей осторожностью? Это ж вовсе не вы грешите, а ваша... ну, как говорится... младшая сестренка... ну, которая у вас под юбками прячется. Этой малютке надо давать конфетку, хоть по великим праздникам, если не хотите, чтобы она своим нытьем вас с ума свела. Эти наши сестренки, матушка, - они ведь, что твои рейтары: не хочешь, чтобы они кидались на кого попало - изволь точно в срок платить им жалованье. Без этого не бывает, дорогая моя, - вкрадчиво, ласково, будто ободряя клиента-девственника, шептала Марго, незаметно перейдя на "ты" - ибо союзники должны говорить на равных. - Не бывает ветчины без свиньи, а свиньи - без грязи.
  -- Ты говоришь, бывает хуже? Что же, по-твоему, есть вещи хуже разврата? - произнесла аббатиса, без малейшего гнева, как если бы она сидела в салоне и беседовала о предметах, совершенно ее не касавшихся. ("Неужели здесь кто-то еще завел шашни?")
  -- ("Ну вот, опять! Ничего, еще немного дожать, и она - моя, с потрохами!") Разврат, Оноретта, дорогая моя, - роли поменялись: теперь уже не Гонория наставляла на путь заблудшую монахиню, а Марго просвещала начинающую товарку. - Разврат, это когда ты делаешь то, на что естество тебя толкает, и плевать тебе, можно это или нельзя. А вот кто естества не слушает, у тех оно все едино свое берет... вот только вкривь и вкось, не так, как ему природой назначено. Селину, вон, пирожными не корми, а дай покуражиться над тем, кто сдачи ей не может отвесить. Августе дай волю - так она и на плахе лежа будет храпеть. Доротее хоть в навоз по уши влезть - лишь бы не в свое дело. Гертруда за денье родную маму придушит, а за десять экю сама повесится. - При каждом имени аббатиса согласно кивала, ее тонкие губы тронула улыбка, глаза блестели. Маргарита знала, что делает: лучшим способом завоевать доверие и расположение аббатисы было наговорить гадостей про четырех ненавистных Гонории мегер. - А отчего, думаешь? Да все от того же. А у тебя, Оноретта, всего-то навсего есть любимый племянник. Который обожает свою милую тетушку. Ведь не запрещал же святой Бенедикт любить свою родню! - Они уже сидели обнявшись и нежно прижавшись друг к другу, причем аббатиса нежно склонила голову на плечо Марго. Но та опытной рукой чувствовала, как напряжено тело новоявленной подружки, - ларчик открылся просто, но в нем, определенно, было второе дно!
  -- Так что же, Маргарита, ты на моей стороне? - аббатиса пристально взглянула в глаза молодой женщины ("А она умна. И может быть весьма полезна. Должна быть полезна!")
  -- Ясное дело, на твоей, а на чьей же еще? Я тоже женщина, и знаю, что за штука любовь. Ведь ты любишь своего... родственничка? - последнее слово Марго произнесла тоном заговорщицы, и подмигнула Гонории.
  -- А вы, сестра Маргарита? Вы любите конюха Антуана? В конюшне, на сеновале? ("Эта девка, похоже, совсем забыла, с кем разговаривает!")
  -- ("Ага, водичка остывает, пора вылезать из ванночки! Вот теперь порядок, комедия кончена и я снова узнаю нашу мамашу!") Антуан - мой друг. Старый боевой друг. Все равно, что брат. Он для меня все сделает. - Марго убрала руку с плеча Гонории. И, встав с кресла, закончила, уже привычным тонким и подсиропленным голосом: "А я все сделаю для вас, матушка-благодетельница! Так прикажете уложить для вас саквояж на завтра?"
   Аббатиса удовлетворенно кивнула: "Да, сестра Маргарита. Для меня... и для вас. Я приказываю вам сопровождать меня". Такого удара Марго не ожидала. Почему она? Почему не кто-нибудь из пожилых благочестивых сестер с незапятнанной репутацией?
  -- Мне, матушка?! Мне ехать с вами?! В Париж?!! Ах, матушка!!! - Марго схватила руку аббатисы и осыпала ее звонкими благодарными поцелуями, в душе посылая Гонорию намного дальше столицы: какой Париж, когда она, Марго, поклялась найти убийцу, и отомстить! А следы остывают быстро. Значит, Маргарита должна любой ценой найти способ остаться в обители.
  -- Да успокойтесь же, Маргарита. Да, вы едете со мной в Париж, не вижу в этом ничего удивительного. Ведь не Антуана же мне звать, чтобы он помог мне одеться! Итак, решено, мы едем завтра, сразу после панихиды. Да, кстати, сестра Маргарита, - подойдя к секретеру, аббатиса извлекла из ящичка кожаный мешочек, весьма увесистый на вид. Мешочек соблазнительно звякнул, когда Гонория встряхнула его на ладони. - Я давно наблюдаю за вами, и пришла к выводу, что ваше усердие заслуживает вознаграждения. Обитель снабжает каждую из нас всем жизненно необходимым... но ведь наши потребности этим не ограничиваются, - усмехнувшись, аббатиса повела рукой вокруг себя, указывая на резную кровать под розовым шелковым балдахином, белые шелковые занавеси, изящный круглый стол красного дерева, и на нем открытую бонбоньерку, полную дорогих конфет. - Возьмите. Здесь двести ливров. - Маргарита округлила глаза и восхищенно присвистнула. - Купите себе в Париже белья и хорошей материи. Вы совсем обносились. Гертруде дай только волю - все будут в рубище ходить!
  -- Благодарствую, матушка! Истину говорите, матушка! - на этот раз благодарность Марго была искренней. Схватив вожделенный мешочек, она поспешно спрятала его в широкий рукав монашеского платья.
  -- К Рождеству получите вдвое, если проявите усердие и послушание, - изрекла аббатиса, многозначительно подняв палец. В ответ Марго поспешила заверить, что она полностью к услугам ее преподобия, прикидывая про себя, какого рода услуги могут понадобиться Гонории. Но то, что аббатиса пытается ее подкупить, было ясно, как солнце в летний полдень. Марго внушала Гонории страх, и глупо было этим не воспользоваться. - Маргарита, если вы действительно любите меня, то с этого дня будете докладывать мне обо всем необычном, что увидите и услышите в обители. Если Господу будет угодно явить еще одно чудо, я не хочу его пропустить.
  -- Повинуюсь, матушка! ("Так! Ей, выходит, нужен не союзник, а соглядатай. И боится она, выходит, не только меня! Ну, держись, старая коза, уж мы тебе нарасскажем!")
   "Прекрасно. Маргарита не только умна и наблюдательна, но и сребролюбива" - подумала аббатиса, когда Марго удалилась.
   "Ну и чертовщина! - думала Марго, выходя из Гонорииной кельи. - Во сне меня поимели, не расплатившись, а наяву расплатились, не поимев!"
   Выйдя от настоятельницы, Марго первым делом помчалась в церковь. Там никого не было, кроме бдевших у гроба отца Клемана и толстой старухи Иеронимы. Иеронима к этому времени уже не раз успела приложиться к заветной фляжке с бенедиктином, - по глоточку во имя Отца, и Сына, и Святого Духа, парочку - за Деву Марию, остальные - за упокой души невинной девы, Amen! Да и святой отец не настолько выжил из ума, чтобы сделаться врагом бутылки.
   Тихонько приблизившись, и убедившись, что обе старых развалины спят без задних ног, Маргарита осторожно засунула драгоценный мешочек под подушку усопшей. Имея опыт общения с сильными мира, она всерьез опасалась, как бы подаренные Гонорией двести ливров не оказались приманкой в западне, расставленной для опасной свидетельницы: поскольку свидетелей не было, Марго никак не смогла бы оправдаться, вздумай сейчас Гонория обвинить ее в воровстве. Куда в таком случае в первую очередь нагрянули бы с обыском? Правильно, в ее келью, а потом - в каморку Антуана. "Ну, а где эти деньги никто и никогда бы не подумал искать? А? То-то и оно! Браво, Марго! Молодчага!"
   Приняв необходимые меры для собственной безопасности, Маргарита могла спокойно заняться приготовлениями к отъезду, коего намерена была избежать всеми доступными и недоступными средствами.
   Поздним вечером, когда "прибывший" аббат, покончив с исповедями (Марго наболтала ему кучу всякой чепухи), уединился в отведенной ему келье рядом с кельей Гонории - эта привилегия была дарована ему как близкому родственнику - и в монастыре все затихло и улеглось, бывшая девка тенью выскользнула из кельи и напрямик, через сад, помчалась в конюшню.
   Присутствие в обители "семи смертных грехов" избавляло сестер от множества хлопот, но нарушало устав и тем навлекало на них гнев Господа. Не имея ни возможности привести устав в соответствие с обстановкой и здравым смыслом, ни желания соблюдать его в ущерб своим насущным интересам, монахини сочли за лучшее просто обставить дело так, будто никакого нарушения нет и не было. Арабы, чтобы обойти запрет Корана на общение с нечистыми тварями, условились считать, что борзые - это не собаки. Святые сестры во главе с Гонорией сделали вид, что их работники - это вовсе не мужчины, и даже не совсем люди, а так, нечто среднее между хозяйственными орудиями и рабочим скотом. А потому эти семеро разделяли кров с животными, и, подобно им, ели в своих стойлах и спали на соломе: непарнокопытные занимали первый этаж, а двуногие прямоходящие - второй.
   Взлетев по узкой деревянной лестнице, Маргарита тихонько постучалась в дверь комнатенки, отведенной конюху. Тот, покончив с работой, собирался поужинать, и, как истинный рыцарь, пригласил подругу разделить с ним скудную трапезу; Маргарита великодушно отказалась.
  -- Как хочешь, Марготон. А у меня для тебя есть кое-что, - произнес Антуан таинственным шепотом. - Вот погляди. - С этими словами Антуан извлек из-под тюфяка небольшое стальное распятие тонкой работы. - На, дарю.
  -- Так ты это что же, в Руане на базаре достал?
  -- Зачем в Руане? - ухмыльнулся верзила. - Нашел в кустах у стены.
  -- Ты, Туан, гляди, поосторожнее с этим...
  -- Да за кого ты меня принимаешь? Если бы я его где стырил, так я бы так тебе и сказал. - Антуан сочно выругался, не к месту помянув Пречистую Деву.
  -- И все равно, поостерегись.
  -- Да черт с ним, с распятием. Не хочешь брать - выкинь. А только, хоть убей, не пойму, как оно могло там оказаться?
  -- Ну... а, черт его знает... - отмахнулась Марго, бросив распятие на тюфяк. - Так, дорогой мой, я ж к тебе зачем шла?
  -- Чтобы поцеловаться со мной, милашка! - Антуан притянул ее к себе, однако она мягко, но решительно сняла с талии его руку. - Это само собой, Туанчик, но сначала послушай, только тихо...
   ... Решение, найденное Антуаном, было просто, как все гениальное. Это следовало отметить. Марго разлила в щербатые кружки винцо и, сев на тюфяк, поманила к себе Антуана. Конюха угораздило усесться прямо на распятие. Он чертыхнулся, пошарил под собой, нащупывая крест, завалившийся в дырку, и вдруг охнул и выругался.
   -Ты - что? - недоуменно спросила Маргарита. Антуан, поминая всех чертей, окровавленной рукой извлек из тюфяка злосчастный крест... из нижнего конца которого торчало тонкое лезвие. Темное от засохшей крови. "Чтоб черт укусил за нос того недоумка, у которого..."
  -- Тише! Дай поглядеть. - Осторожно взяв кинжал, Марго долго вертела и ощупывала его, пока ее пальцы случайно не наткнулись на незаметную кнопку, слева на перекладине креста. Лезвие со змеиной быстротой исчезло, едва не обрезав ей пальцы... затем с той же готовностью выскочило опять. - Так, Антуан. У тебя осталась та хорошенькая штучка, которой ты в Париже замки потрошил? - Антуан, пошарив под подушкой, извлек набор отмычек на колечке и протянул ей. - Давай сюда. И свечку тоже. - Спрятав в рукав свечу и отмычки, а за пазуху - зловещее распятие, Марго направилась к двери.
  -- Ты куда?
  -- В церковь. Герцогине надо отходную прочесть.
  -- Погоди ты, какая отходная, когда ночь на дворе? - недоуменно уставился на нее Антуан. - Церковь давно закрыта.
  -- Ничего, соловушка запоет, так откроется! Слушай, я не усну, пока кое-что не проверю...
   ...Скрип церковной двери показался Маргарите громом небесным. Она замерла, прижавшись к стене. Однако все по-прежнему было тихо. Она тенью скользнула в дверь, и, сняв башмаки, на цыпочках направилась к алтарю. Зажгла свечу от лампады, висевшей перед статуей Богоматери. Извлекла из-под рубашки распятие - оно уже успело согреться ее теплом. Надавила кнопку, снова поразившись тому, как легко хищное лезвие выходит из своих благочестивых ножен, - с таким ножом, пожалуй, и женщина могла бы управиться. Приложила конец кинжала сперва к ключице, потом к руке, и наконец, к ступне покойницы. И каждый раз ширина лезвия точно совпадала с величиной раны. "Иоланду убили этим ножом, и этим же ножом наградили ее стигматами, - или я вчера на свет родилась!"
   ...Пробравшись в свою келью, Маргарита ящерицей юркнула в постель. Но сон не шел к ней. Она снова и снова перебирала в памяти все увиденное и услышанное за день, пытаясь составить из разноцветных осколков единое целое.
   "Так, начнем сначала. Когда я пришла - а это было после полунощницы и незадолго до хвалитных, Иоланда уже остыла, - ведь я же трогала ее руку! Значит, убили ее, судя по всему, около полуночи. Убили ее не перед носом у Христа, это ясно. А где? Выясним. Прежде чем выставить напоказ, ее обмыли и переодели. Где все это делалось? Естественно, не перед алтарем. Однако и не в покойницкой: с такой раной бедняжка должна была просто выкупаться в собственной крови, и ясно, как день, что понадобилась уйма воды, чтобы смыть эту кровь начисто. Уйма воды, которая, естественно, лилась бы на пол, и которую надо было бы вытирать. А между тем, что-то не заметно было, чтобы в покойницкой недавно убирались! Где же тогда? Либо на месте убийства, либо поблизости: легче принести куда надо воду и тряпки, чем таскать туда-сюда мертвеца.
   Платье на Иоланде было чересчур короткое, а рубашка из-под него торчала. Значит, все делалось наспех, да к тому же без ведома Ефразии, - неужто бы она ради такого дела не подыскала им что-нибудь более подходящее? Наспех... почему? Разве нельзя было подождать до утра... до хвалитных... и как следует отрепетировать комедию? Выходит, нельзя было. Выходит, они торопились прокукарекать про успение-вознесение... пока кто-нибудь шустрый не кукарекнул про мокрое дело!
   Ну да, конечно: поднять всех чуть ли не среди ночи, оглушить воплями о чуде, показать это чудо в церкви, в полумраке, так что ни черта лысого не разглядишь толком... а девять десятых здешних бабенок - гусыни, которые при виде покойника со страху в штаны кладут... зато сразу подхватят любой вздор, лишь бы там упоминалось милосердие Божие... а кто не поверит - тот нехристь и гугенот! Постой-ка! Если они так торопились, значит... значит, малютка у них лежала в таком неудобном месте, откуда извлечь ее утром нечего было и думать! Потому как быть там благородной девице не положено - ни живой, ни мертвой. То есть, с фарсом про обретение святых мощей актеров тухлыми яйцами закидали бы. А таких неудобных мест тут... Черт, да целая куча, начиная с колокольни и кончая скотным двором.
   Аббатиса притворялась, будто ничего не знает, еще и шипела, почему, мол, ее не известили. А между тем, матушка сразу, только увидела бедняжку, сказала "Иоланда!" Хотя я не разглядела, кто лежит, пока совсем близко не подошла. Да и розы... недаром у мамзель Гонории все руки исцарапаны! Она рвала розы, именно рвала, ломала, а не срезала ножницами - стебли были измочалены, как малярные кисти, я заметила! А что, трудно было сходить к Жерому за ножом? Выходит, боязно было, да и некогда. А ведь перед этим она еще и стиркой занималась... стирала одна что-то большое, тяжелое, из толстой ткани... иначе бы не стерла руки до мозолей. Стирала долго, усердно, в холодной воде - только в холодной, иначе свежую кровь не отполоскать... а потом выскочила с мокрыми руками на улицу, - вот тебе и цыпки! Что она могла стирать? Платье и рубашку девочки? Вряд ли, их проще выкинуть, - никто не заметит, таких у Ефразии полна кладовка... А может быть, она мыла пол? ...
  
   День второй
  
   ...Утром была па нихида. Непонятная панихида - не то за упокой, не то - во славу. И отец Клеман чаще обычного путался и забывал слова. И аббат Гаспар как-то не так поднимал очи горе, и как-то слишком внимательно оглядывал собравшихся, и матушка Гонория как-то настороженно переводила взгляд с возлюбленного на Марго. И никому из тех, кто усердно утирал слезы, крестился и восхвалял милосердие Божие, непонятно было, что обо всем этом думать, что говорить и какую физиономию строить.
   Неудивительно, что после службы все поспешили разбежаться по своим делам. Антуан знал свое дело: к тому времени, когда отзвучала последняя нота Agnus Dei, тяжелая дорожная карета, запряженная четверней вороных, уже разворачивалась на церковном дворе. Кучер лихо осадил лошадей чуть ли не перед носом у аббатисы, которая вышла из церкви, опираясь на руку аббата д'Арнуле. Тот галантно распахнул перед своей возлюбленной дверцу, прежде, чем Антуан успел спрыгнуть с козел. "Не беспокойтесь, господин аббат, я довезу вас до самого дома", - произнесла Гонория, громко, не столько для д'Арнуле, сколько для возможных свидетелей. Потом добавила полушепотом, так что ее слышал только аббат... да стоявшая за ее спиной Марго: "На обратном пути я намерена завернуть в Рей. Очень надеюсь, что застану вас дома, господин аббат", - последние слова прозвучали, как приказ.
   Аббат это уловил. Уловила и Марго. "Надеюсь застать вас дома" означало "Без меня сиди тихо и не высовывайся". Аббат поцеловал тетушкину руку в знак согласия, но его брошенный в сторону взгляд ясно говорил, что распоряжение аббатисы ему не по вкусу. Все ясно. Дитя намерено выпустить наконец мамочкину юбку. Причем, именно тогда, когда здравый смысл велит двумя руками вцепиться в нее! Пользуясь тем, что аббатиса стояла к ней спиной, Марго перемигнулась с Антуаном. Тот, наклонившись к ней с козел, одними губами прошептал: "Как два раза стукну - готовься".
   ... Ехали молча. Аббатиса откинулась на спинку скамьи, подложив под спину подушку, и прикрыла глаза, будто смертельно устала, а сама сквозь длинные белесые ресницы пристально следила за аббатом, который сидел, отвернувшись к окну. Марго, сидя на самом краю скамьи и делая вид, будто она невыразимо счастлива, что в кои-то веки получила возможность выбраться за стены обители, с глупой улыбкой высунула голову в окошко дверцы, ойкая и хихикая, как десятилетняя девочка, всякий раз, когда карету подбрасывало. А подбрасывало то и дело: мало того, что дорога никуда не годилась, так еще и Антуан, преисполнившись неразумного усердия, изо всех сил нахлестывал лошадей.
   К тому же, этот идиот почему-то свернул налево, когда по всей логике вещей следовало ехать прямо, а на вопрос Гонории, чем это вызвано, принялся объяснять, что с панихидой задержались, что подвезти домой господина аббата значит дать изрядного крюка, и что матушке настоятельнице, если она действительно рассчитывает обедать в Верноне, лучше поторопиться, и что в таком разе лучше ехать через старый мост, короткой дорогой. Все это Антуан излагал, по своему обыкновению, длинно и невразумительно, как человек, привыкший иметь дело более с лошадьми, чем с людьми. Половину его длинной речи унес ветер, и та же участь, по всей видимости, постигла все гневные окрики аббатисы, поскольку Антуан и не подумал ни повернуть назад, ни хотя бы придержать коней. Впереди показались речушка Андель и старый мост - узкий, ветхий, с торчащими, как гнилые зубы в старческой челюсти, останками перил, который на ногах, то бишь, на трухлявых сваях, удерживали лишь честное слово да сила привычки. Антуан дважды стукнул кнутовищем по крыше кареты и испустил до того лихое и зверское "И-йих!", что карета буквально взлетела на мост, а аббатиса зажала уши и скорчила страдальческую гримасу. Из всех троих, сидевших в экипаже, только Марго, казалось, забавляло все происходящее, - но что с нее, с Марго, было взять?
   На середине моста сваи то ли подломились, то ли ушли в дно, и правая сторона пролета опустилась до самой воды. Мчавшаяся во весь дух карета накренилась вправо, едва не встав на два колеса. Аббатиса, взвизгнув, уцепилась за аббата, тот - за шторку. Правая дверца распахнулась - очевидно, от дорожной тряски разболталась защелка. Марго, беззаботно любовавшаяся на пейзаж за окном, с отчаянным воплем вывалилась из экипажа и, перекувыркнувшись, шлепнулась в воду. Карета на той же бешеной скорости вылетела на другой берег; там Антуан наконец-то осадил лошадей. Аббатиса немедленно вылезла из кареты и набросилась на кучера с проклятиями. Но тот лишь пожимал плечами и повторял, что он ведь только старался побыстрее доставить их преподобия в Рей.
  -- О, Господи Иисусе, Боже всемилостивый! - простонала Гонория, воздевая руки к сияющему августовскому небу. - Антуан, ну есть ли на свете второй такой болван, как ты?
  -- Нету, ваше преподобие, - с простодушной готовностью согласился бедолага-кучер. - Я один-разъединственный.
  -- Оно и видно. Ладно, поехали. Марго!... О, Дева Пречистая! А где же Маргарита?
  -- Да тут я, матушка! - раздался жалобный вопль, будто из-под воды. - Антуан! Иди, дай руку - а то не вылезти!
   Попыхтев, Антуан извлек из воды свою подругу - жалобно охавшую, растрепанную, облепленную тиной и мокрую, как мельничное колесо. Разумеется, и речи не могло идти о том, чтобы посадить ее в таком непотребном виде в карету вместе с их преподобиями. Возвращаться обратно в обитель значило тратить время, а время аббатисе было дорого. Посему решено было, что Гонория в Рее захватит с собой Мадлон, аббатову экономку, а незадачливая Маргарита отправится пешком домой, благо до обители было не так уж далеко. Изругав Антуана на чем свет стоит и мимолетным взглядом выразив ему благодарность, Марго с самым унылым видом поплелась по дороге. Когда стук колес и цокот копыт затихли вдали и можно было уже не опасаться, что кто-то ее увидит, она, высмотрев подходящее изогнутое дерево, сперва выжала и развесила на ветках промокшую одежду, противно липнувшую к телу, а потом сама улеглась, как дриада, на толстом стволе, свесив ноги и рассчитывая подремать, пока платье не просохнет. Бешеная скачка утомила ее - сказывался год спокойной жизни в монастыре. Да и последствия падения давали себя знать. Марго представила себе свое завтрашнее самочувствие и чертыхнулась. Но все-таки, как славно было лежать нагишом на нагретом солнцем липовом стволе, слушать шелест листвы и щебет птиц, - и не думать о постах, молитвах, внешних приличиях... и о распятии-кинжале, припрятанном в тюфяке! Все-таки, кто - аббат или аббатиса? А, главное - зачем? Для чего этой парочке убивать тихую набожную пансионерку, за которую хорошо платят? Только ради того, чтобы сделать из нее святую? Так реликвий у них в церкви и без того хватает. Да еще и неизвестно, выгорит ли дело со святостью. А вот клиентуру они могут запросто растерять. Поскольку нормальным родителям надобны живые и здоровые дочки, а не картинки в святцах. Но тогда какой смысл...
   ... Ее разбудил донесшийся с дороги цокот копыт. Ближе, ближе... Явно, верховой... и не очень спешит, едет легким галопом, будто моцион совершает. Не дал выспаться, змей рогатый, чтоб ему все, что ни есть, навек дыбом поставило! Притом, едет со стороны моста... значит, направляется в обитель! Это кого же к нам черти волокут с визитом? Встревоженная, Марго поспешно соскользнула с дерева и присела, прячась в высокой траве. Из-за поворота показался всадник в темно-зеленом с серебром камзоле и шляпе с павлиньим пером, на рослой вороной лошади. Натянул поводья, приподнялся на стременах, огляделся. И, радостно, вскрикнув, направил коня прямо к убежищу Марго - "Черт! Надо было тряпки сдернуть!" Прежде чем женщина попыталась прикрыть наготу, всадник уже был рядом. Это был аббат Гаспар. Он спрыгнул на землю, торопливо, путаясь в поводьях, привязал коня к ветке, и облапил Марго, прижимавшую к груди пропахшее тиной платье, но от толчка в грудь шлепнулся, распоров свои щегольские кюлоты о весьма кстати валявшийся в траве острый сук. Пока аббат поднимался, охал, стонал и поминал всех святых, женщина успела накинуть платье на голое тело, а затем, как ни в чем не бывало, изобразив на лице самое искреннее сострадание, осведомилась, как себя чувствует святой отец.
  -- Ну, Маргарита, что ж ты делаешь! - простонал Гаспар сквозь стиснутые зубы, из последних сил пытаясь сохранить лицо. - Ну только я настроился осенить тебя благодатью...
  -- А, так сейчас это называется "осенить благодатью", ваше преподобие? А матушка аббатиса про это знает? - с деланным простодушием спросила Марго.
  -- А кто побежит к ней с докладом? Не я, и не ты, и уж конечно, не Корбо, - Гаспар жестом указал на вороного.
  -- Но, ваше преподобие....
  -- К черту преподобие - Гаспар! И говори мне "ты"! Ты такая красивая, Маргарита! - он опять вознамерился ее облапить, но, получив коленом в самое чувствительное место, вынужден был разомкнуть объятия.
  -- Ну, теперь поняли? ("Еще не хватало, чтобы он за мной поволокся, а мамаша Онорет ревновать вздумала!") Хорош святоша!
  -- Умм! Ох! Черт бы тебя подрал, треклятая потаскуха!
  -- Я, хоть и потаскуха, да соображаю, что всему свое место, - отпарировала Маргарита, недвусмысленно постучав себе пальцем по лбу. - А вы, господин аббат, готовы хоть среди бела дня, хоть под открытым небом. А если проедет кто?
  -- Поглядите-ка на эту мамзель Для-Всех, которая корчит из себя недотрогу!
  -- Обижаете, святой отец... - бывшая девка покачала головой. - Всем известно, что я раскаялась, обратилась к Господу, и порвала с прошлым!
  -- Знаю я, как вы рвете! - огрызнулся Гаспар, но руки распускать больше не стал. Он бы не задумываясь добился своего силой, если бы застал на поляне какое-нибудь эфирное создание, способное только визжать и взывать к Богоматери. Но с Марго, решительной, рослой, сильной женщиной - аббат даже на каблуках был ниже ее на полголовы - поневоле приходилось считаться. Сознание своего бессилия приводило его в бешенство, а бешенство подхлестывало желание. Но Марго была права: место для плотских утех он выбрал не самое подходящее. - Слушай... - он попытался взять ее за руку, но она вырвалась. - Ну, не бойся! Прости, я потерял голову, когда увидел тебя... ("Давай, давай, работай языком, красавчик!") Можно, я приду за тобой сегодня вечером? Когда все будут спать? - Гаспар, притянув ее к себе, перешел на шепот. - Я знаю такое место, где нам ни днем, ни ночью никто не помешает! Даже моя тетка! ("Та-ак. А вот это уже интересно. Это где же он отыскал такое место, куда сама аббатиса носа не суёт? Уж не там ли... Это надо выяснить. И ради этого можно...")
   - Да я, пожалуй, не прочь тряхнуть стариной... для такого красавца, как ваше преподобие... - промурлыкала Марго, - только в порядочном заведении платить принято вперед!
   Аббат неохотно выудил из кармана пару серебряных монет и протянул Марго: "Хватит?"
  -- Хватит. На два поцелуя в нос.
  -- Маргарита, ну имей совесть... Ну что тебе стоит? - теперь он уже не требовал, а просил, канючил, как ребенок перед лавкой кондитера. Потом, тяжело вздохнув, вытащил из кармана мешочек, похожий на тот, что дала Марго аббатиса, но поменьше, и отсчитал Марго десять ливров. Та пересчитала их, удовлетворенно хмыкнула, звонко чмокнула аббата в каштановые шелковистые усики и пообещала сегодня же вечером пойти с Гаспаром в то место, куда сама Гонория не смеет сунуть любопытный нос. Окрыленный аббат прыгнул в седло, не трогая стремян, охнул, дал вороному шпоры и скрылся за деревьями. "Интересно, - подумала Марго, - он через главные ворота поедет... или через калитку?"
   ... Кое-как дотащившись до ворот монастыря, Марго поняла, что вряд ли сможет вечером отработать свои десять ливров, если ей не намажут синяки бальзамом и не дадут хоть немножко полежать. А посему, оказавшись в обители, она первым делом направилась в лазарет, где красочно, со всеми возможными подробностями, расписала почтеннейшей Сильвии несчастный случай на мосту, не забыв свалить всю вину на не в меру усердного дурня Антуана. Сильвия отослала ее в купальню, недовольным тоном прибавив, что об этом Марго могла бы догадаться и сама. Когда вымытая и переодетая Марго вновь, прихрамывая, переступила порог лазарета, из-за двери кельи, где обитала старая лекарка, слышались голоса. Марго прислушалась. Воспользовавшись свободной минутой, и, главное, отсутствием аббатисы, мать Ефразия пожаловала с ответным визитом к своей приятельнице. Обе матушки были увлечены беседой о Божием милосердии, а говоря по-человечески, - перемыванием косточек ближним своим. Это они проделывали с неизменным удовольствием при каждой встрече. Уловив свое имя, Марго стала слушать внимательнее. И не пожалела об этом. Выслушав рассказ лекарки о злоключениях "глупой аббатисиной девки", кастелянша заявила, что Антуан, бесспорно, круглый дурак, и Марго ему под стать, но с ее, Ефразии, подчиненными этим двоим все-таки не равняться.
  -- Можете себе представить, дорогая сестра: прихожу я сегодня утром в прачечную, и что же вижу? Мало того, что воды в бочке на донышке, так еще и в чане с парадными белыми скатертями, оказывается, замочили зеленую занавесь из исповедальни! Естественно, теперь все скатерти в отвратительных пятнах, которые теперь не вывести уже ничем! Вообразите себе, когда я доложила об этом матушке-аббатисе, она, вместо того, чтобы епитимью наложить на этих дур беспросветных, велела мне их простить и начала толковать о Божием милосердии! Наша матушка, конечно, ангел доброты и кротости, - но ведь всему есть пределы! Да хоть бы они в цветное белье ее сунули, эту занавесь, если уж решили ее выстирать! Хотя - зачем? Ее же совсем недавно сменили! Мне, что ли, решили ко дню ангела преподнести сюрприз?
  -- Вот уж воистину, сестра: когда глупец преисполняется благих намерений, глупо ожидать благих последствий! - поддержала ее Сильвия.
   Пошаркав ногами, как будто только что подошла к двери, и состроив дежурную физиономию "безмозглой девки", Марго вежливо постучалась. Сильвия милостиво позволила "несчастной дурехе" войти и сунула ей в руки склянку с бальзамом, приказав занять в палате свободную койку, и немедленно заснуть, вымазавшись снадобьем с макушки до пят.
   В палате на десяток коек в тот день лежало три или четыре болящих монахини - кто с простудой, кто с несварением, а кто и просто потому, что лазарет был единственным в обители местом, где можно было как следует отоспаться. Изложив им свою историю в том виде, в каком ее следовало излагать, Марго со всем доступным ей усердием втерла в синяки вонючую мазь, и, вытянувшись на жесткой койке, притворилась спящей.
   "Видать, и впрямь грядет светопреставление! Где это видано, чтобы прачки сами на себя лишнюю работу наваливали? Нет, они, конечно, монастырские служанки, но ведь не ангелы святые! В бочке не было воды... Какого черта? Я точно помню, что накануне вечером Антуан с Жеромом полную бочку натаскали, все выдохлись!" - с этой мыслью Марго заснула.
   Проснулась она после повечерия, от того, что за стенкой, в келье Сильвии, шел разговор на весьма повышенных тонах. Причем, один голос был явно мужской. "Уж не господин ли аббат решил забрать оплаченный товар, а Сильвия встала грудью у него на пути во имя целомудрия? Неужто решился все-таки? Я ж его так здорово пнула... Ну, по крайней мере, если он не прорвется, я хоть ночь спокойно посплю". Марго попыталась снова заснуть, но не смогла - ее разбирало любопытство. Стенка была тонкая - можно сказать, не стенка, а ширма, дабы лекарка могла вовремя услышать, если больная позовет ее, так что молодая женщина, приникнув ухом к стене, слышала каждое слово. Оказалось, что ночной гость Сильвии - действительно Гаспар, однако разговор шел совсем не о Марго.
  -- Сестра, этого не должно было быть! Слышите: не должно!! - орал аббат, нимало не беспокоясь о том, что его кто-то услышит. - Что вы мне, черт бы вас подрал, подсунули?! - Тут раздался звон разбитого стекла. - Чтоб вас, вместе с вашим чертовым зельем...! - Больные монахини завозились, одна из них окликнула Сильвию.
  -- Опомнитесь, ваше преподобие! Побойтесь Господа.... и этих святых стен! - многозначительно произнесла лекарка. Послышалось приглушенное ругательство, затем громко хлопнула дверь. "Воистину, сегодня день откровений! Интересно, что же это за зелье? Надеюсь, не от неаполитанской болезни? Да нет, вряд ли: тогда бы красавца давно отсюда выперли". "Марго! - раздался за дверью негромкий голос Сильвии. Маргарита поспешила юркнуть в постель. - Марго, поди сюда!
  -- Иду, матушка! - откликнулась Марго, торопливо набрасывая платье. - Что прикажете, матушка? - Лекарка молча указала на кучку битого стекла, которая была вставлена в левую дверцу аптечного шкафчика, пока разъяренный Гаспар не запустил в него склянкой. - Понятно, матушка, будет исполнено, сию минуту! - Маргарита опрометью кинулась в коридор за щеткой и совком.
  -- Профан! Жалкий неуч! - ворчала старуха, пока Марго сметала в совок осколки. - Чудовище, столь же дикое, сколь и невежественное! Крест Господень на мою шею! Ввалился в святилище Асклепия... да что я говорю - в комнату к порядочной девушке, будто в трактир! Этот солдафон не имеет ни малейшего представления о светских манерах!
  -- Да уж, матушка, - сочувственно поддакнула Маргарита. - Собаки у сестры Урсулы - и то лучше воспитаны! - в ответ лекарка безмолвно возвела очи горе, и Маргарита не преминула воспользоваться этим, чтобы незаметно сунуть в карман уцелевшее горлышко склянки, заткнутое пробкой, на которой сбоку, как она успела заметить, была вырезана буква Т, а с другой стороны - одна над другой римские цифры: V, XIII. В шкафчике, на верхней полке справа, стояло еще штук десять таких склянок, и Марго, сметая с полок осколки, имела возможность хорошо их разглядеть: насколько она могла видеть, у всех на пробках была та же буква Т, но цифры другие.
   ...Аббат постучал в окно палаты, когда совсем стемнело. Марго, наспех одевшись, тенью выскользнула из лазарета. Гаспар, бывший по-прежнему в светском платье, повел ее к церкви, но кружным путем, вдоль стены, через сад. Это выглядело вполне логичным: идти прямой дорогой, то есть, по широкой аллее, тянувшейся от главных ворот к церковным дверям, значило неминуемо попасть в поле зрения привратницы. "Уж не у Спасителя ли перед глазами он бордель намерен устраивать?" - мелькнуло в голове Марго. Но она тут же отмела это предположение. Не по причине его святотатственности - слишком много она слышала историй, из которых явствовало, что слуги Божии своего господина и в грош не ставят. Просто Гаспар сказал, что в заветном месте им ни днем, ни ночью никто не помешает. Включая его тетку. Но церковь явно не была местом, куда никогда бы не зашла Гонория! Равно как и келья, отведенная Гаспару... И, тем более, келья самой Гонории, по приказу настоятельницы снабженная отдельным входом. А между тем, именно туда распалившийся аббатик и вел Марго! Воспользовавшись случаем, она, под предлогом "приведения себя в порядок", попросила позволения забежать на минутку в свою келью, соседнюю с Гонорииной, где надежно припрятала горлышко от аптечной склянки и сунула в левый рукав, примотав к руке подвязкой, отмычки, а в правый - зловещий трофей Антуана, - черт его знает, не вздумает ли клиент убрать, так сказать, за собой посуду после раннего завтрака? Выглянув из кельи и оглядевшись, она не сразу заметила аббата, спрятавшегося за занавесью.
   Эта занавесь была здесь, на первый взгляд, совершенно ни к чему. Если бы она прикрывала вход в келью аббатисы, или, к примеру, висела у входа в корпус для защиты от мух летом и от холодного ветра зимой, - это было бы понятно и разумно. Но зачем понадобилось прикрывать тканью - да не какой-нибудь, а синим бархатом! - голую стену, которой заканчивался коридор?
   Аббат поманил ее пальцем, она подошла. Гаспар долго шарил по стене рукой с зажатым в ней маленьким ключиком, пока не попал в замочную скважину. Наконец в стене открылась замаскированная дверь, узкая, низкая - Марго пришлось чуть ли не пополам согнуться, чтобы пройти. Они оказались в каком-то совершенно темном помещении. Аббат взял Марго за руку и уверенно повел за собой. Он явно знал эту дорогу наизусть и наощупь!
   Они прошли по узкому коридору и оказались в каком-то огромном зале. Где-то далеко вверху слабо мерцали тусклые огоньки. Еще один горел совсем близко, при его свете можно было разглядеть какой-то низкий редкий заборчик с аркой посередине. Арку венчал большой крест, верхушка которого терялась во мраке. Приглядевшись, Марго поняла, что они в церкви. Ближний огонек был лампадой, висевшей перед статуей Богоматери. Аббат шепотом велел Марго подождать, а сам, пройдя через арку, извлек из кармана толстую свечу и зажег ее от лампады. "Да ведь мы же в алтаре! Дьявольщина! Ай да господин аббат!" Пройдя через алтарь, они очутились перед узкой и высокой дверью. К ней подошел тот же ключик. "Прошу. - гордо изрек аббат, галантным жестом приглашая Марго войти первой. - Ну, как тебе наш приют любви?"
  -- Капелла святой Маргариты Антиохийской!
  -- Она самая, крошка! Я стащил ключ у старого дурня Клемана. Тут нам нечего бояться: дверь в капеллу из церкви открывается раз в год, в день твоего ангела... - изнутри, причем, открывается! - а через алтарь никто не пойдет... кроме нас! - Сунув Маргарите свечу, аббат запер дверь, зажег лампаду перед деревянной раскрашенной статуей святой, и вытащил из угла матрац. Воздух в капелле был затхлый, пахло сыростью. - Видишь, я все предусмотрел. Нам будет хорошо и мягко... моя сладкая... - Глаза Гаспара медленно затопляло сладострастие - жирное, липкое, противное, как сало. Он уселся на матрац и поманил Марго к себе. ("Вот, значит, где у тебя нора. Все предусмотрел... вплоть до матраца... непросохшего матраца!... похоже, ты, красавец, не в первый раз тут устраиваешься!") - Ну, что же ты, миленькая моя?
   Марго села рядом с ним, обняла и принялась потихоньку, по одной пуговке, расстегивать камзол. От него резко пахло духами - просто несло, не иначе - в спешке опрокинул на себя склянку. И, похоже, так же, второпях, зашил штаны - огромными стежками, через край, как пить дать - той иглой, которой Антуан сбрую зашивает. ("Господи, до чего противный, даже хуже, чем тот лаонский капитан... Святая Маргарита, ну прости меня, грешную! Я ведь не из похоти это делаю, сама понимаешь! Ладно, к черту сантименты, деньги получили - значит, надо их отрабатывать!")
  -- Прелесть моя... солнышко мое... - аббат, еще не оправившийся от пинка, которым Маргарита наградила его под липой, быстро потерял охоту к военным действиям, и вскоре, с грехом пополам добившись того, чего хотел, уже лежал вытянувшись и сладко постанывая под умелыми руками опытной утешительницы ландскнехтов.
  -- Ох, Маргарита... блаженство... ты настоящая женщина... не то, что эти сушеные селедки из лучших семейств.... ("Селедки? Это про кого же он? Ну, одна селедка - это, ясно дело, Гонория... а кто же другие?"). - Наконец осторожные поглаживания и тихий ласковый шепот усыпили Гаспара. Засыпая, он пожаловался на что-то твердое под матрацем.
  -- Сейчас, миленький... Ну вот, гвоздь в дырку завалился... туда его, в угол... спи, солнышко...- промурлыкала Марго.
   Убедившись, что аббат крепко спит, Маргарита немедленно бросилась в угол: слишком уж ценной уликой был этот обнаруженный в матраце "гвоздь"! "Господи, да где же он?... А, вот, за занавеску зацепился", - Маргарита, закатав рукав, постаралась как можно надежнее укрепить рядом со связкой отмычек маленький золотой нательный крестик на разорванной черной бархатной ленточке. Маленький крестик с выгравированными на тыльной стороне короной и инициалами И.Л. Герцогская корона и И.Л. - "Иоланда, герцогиня де Лавердьер"! "Вот ведь дьявольщина - на новоявленной святой, лежащей в гробу, нет креста! В самом буквальном смысле. Нет, и не было! И святые сестры до сих пор этого не заметили... или побоялись заметить! Теперь понятно, с чего тут такая сырость. Значит, вот где они готовили свою проклятую комедию". Чтобы дать хоть какой-то выход душившей ее ярости, Марго изо всех сил вцепилась обеими руками в занавесь, закрывавшую изнутри легкую решетчатую дверь из церкви в капеллу.
   "Занавеска... Постой-ка... занавеска... Ефразия.... прачечная... парадные скатерти... зеленая занавеска из исповедальни! Ну да, конечно же: именно эту занавесь и стирала тогда Гонория, да так усердно, что извела всю воду и стерла себе все руки... А когда выполоскала, то, естественно, сунула в чан с замоченным бельем - не развешивать же ее было на всеобщее обозрение! Вот только чаны перепутала, - темно было, что поделать. Иоланду только обмывали в капелле, а убивали в исповедальне, да так, что уделали всю занавеску. Все просто, как виселица".
   Марго выудила из рукава отмычки и, прикрывая рукой хилое пламя свечи, на цыпочках просочилась из капеллы в алтарь - дверь не скрипнула: видно, регулярно смазывалась! Спустившись через вратную арку в церковь, она крадучись направилась к исповедальне. Тихонько приоткрыла дверцу и юркнула внутрь. Огляделась. Занавеску уже успели повесить новую - синюю. И коврика, на который кающиеся становились коленями, тоже не было. А ведь он был прибит к полу гвоздиками, чтобы не елозил! Опустившись на колени, Марго внимательно обследовала пол. Гвоздики, которыми был прибит коврик, были на месте. Коврик не сняли, а срезали ножом. На гвоздиках остались уголки... жесткие, заскорузлые, насквозь пропитанные чем-то темным. И воняло от этих обрезков тухлой кровью. Подняв занавеску, Маргарита перешла на священническую половину. Осмотрела со всех сторон резное кресло, в котором во время исповеди сидел духовник. Затем, поколебавшись, все-таки пустила в ход отмычку и сунула руку в ящик под сиденьем. Там обнаружились полупустая бутылка вина, серебряный кубок тонкой работы и серебряная же маленькая ложечка. Что бы это могло означать? Ложка не та, что употребляется для причастия. Подкрепительное для отца Клемана? Маргарита осторожно попробовала вино - сладкое, как церковное... но крепкое, слишком крепкое для старика. И кубок великоват. Такая порция - для крепкого мужчины, а не для старой развалины. Уж не аббат ли тут принимает лекарство от нестояния перед тем, как идти Гонорию ублажать? Но ведь не по ложечке он это лекарство принимает!
   Под креслом, вдоль плинтуса, Маргарита обнаружила темную полоску, не оставлявшую сомнений в ее происхождении. "И тут весь пол уделали! Это сколько же крови надо было выпустить, чтобы всю исповедальню залить? Похоже, сколько ее было - столько и вытекло. Ну да, конечно: куда Иоланде нож всадили? Между ребром и ключицей. Значит, перерезали жилу. Кровища хлынула, как вино из простреленного бурдюка. С такой раной не выживешь, - знаем, навидались! Ее ранили... и бросили здесь умирать... Но зачем было ранить? Какая выгода... Да, кстати, о выгоде..."
   ....К тому времени, когда аббат наконец соизволил пробудиться, Марго уже успела извлечь заветный мешочек из гроба Иоланды и спрятать его у себя в келье.
  
   День третий
  
   ...Маргарита, по привычке проснувшись, когда зазвонили к хвалитным, и уже приготовившись вскочить с постели, вовремя вспомнила, что она в лазарете, и решила, раз уж нельзя изменить случившееся, извлечь из своих ссадин и ушибов наибольшую выгоду. Заслышав шаги Сильвии за дверью, она уткнулась носом в подушку и старательно притворилась спящей. В результате ей удалось на совершенно законном основании проваляться в постели чуть ли не до самой обедни. Затем она не спеша оделась, сьела все, что прислала из кухни добрая сестра Симплиция, и отправилась в церковь.
   Первая же попавшаяся навстречу монахиня - это оказалась Доротея - с видимым удовольствием оглушила Марго страшной новостью: ночью скоропостижно скончалась мать Теодорина. Перед хвалитными сестра Беата, как обычно, пришла, чтобы ее разбудить, - вся обитель знала, что начальница хора, страдая головными болями и бессонницей, вынуждена пользоваться снотворным, а потому без помощи подруги рискует проспать хвалитны. Но этим утром Теодорину - казалось, мирно спавшую, - так и не смогли добудиться.
   После заупокойной обедни, во время которой орган то и дело сбивался, а хор завывал, как стая голодных собак, Марго подошла взглянуть на новопреставленную. Да... Теперь возле алтаря стояли уже два наспех сколоченных гроба, и, говоря о "новопреставленной", следовало уточнять, о которой из них идет речь. Видно, аббатисины молитвы были услышаны и Господь возлюбил-таки сестер из Фонтен-Герира.
   По словам Доротеи, Теодорина скончалась во сне, скорее всего - от разрыва сердца. Судя по лицу усопшей, не похоже было, чтобы ее смерть была мучительной. Но была ли она вполне естественной, эта скоропостижная смерть? А если не была, то кто на этот раз сыграл роль Провидения? Кому могла быть выгодна смерть Теодорины? На первый взгляд - никому, да и на второй тоже. "Должность у нее была не из завидных. Будь бедняжка, к примеру, казначеей, или заведуй ризницей... черт, да хоть, как Ефразия, возле тряпья крутись, или, вон, возле жратвы, как Юнис,... или на базар езди, как Матильда, - а то подумаешь, пенье! Да тут и умение надо. Ну, и что, что открылась вакансия? Все равно, ежли у тебя на ушах медведь гальярду отплясывал, то тебе этой вакансии вовек не видать! Мог кто-то иметь на бедняжку зуб? Вряд ли. Она, сколько себя здесь помню, ни с кем и никогда не ругалась. Да и не водилась почти ни с кем, разве только с Беатой. Беата... что-то странно она на меня посматривает...", - Марго обернулась и в упор взглянула на совершенно убитую горем музыкантшу. Та подошла и, незаметно взяв ее за руку, нерешительно потянула за собой к выходу. Марго повиновалась, гадая, что бы это значило, - до этого она почти не общалась с органисткой.
   Выйдя из церкви, Беата остановилась и огляделась, - она явно выбирала безопасное место для разговора наедине. "Я иду к себе молиться. Пойдемте, помолимся вместе, сестра, - может быть, вам станет легче", - выручила ее Марго.
   Войдя в келью и прикрыв за собой дверь, обе сестры опустились на колени перед распятием, молитвенно сложив ладони. "Вы хотели со мной поговорить, сестра?", - не поворачивая головы, тихо произнесла Марго. "Сестра Маргарита, спасите меня!" - Беата, как утопающий за соломину, схватилась за подол платья Марго и поднесла его к губам. Марго на секунду остолбенела от неожиданности, но, овладев собой, вырвала из дрожащих рук музыкантши свой подол, а другой рукой сперва покрутила у виска, потом указала на свое ухо и на дверь.
  -- Но, сестра Маргарита... - похоже было, что Беата вот-вот упадет в обморок.
  -- Тихо! - прошипела Марго, стискивая ее руку. - Мы с вами сюда пришли молиться, забыли? Так и молитесь, сестра, в чем же дело? А между псалмами потихоньку выкладывайте, от кого я вас должна спасти.
  -- Сестра Маргарита, ради всего святого! - торопливо зашептала Беата. - Она вас любит, она вас послушает, скажите ей, что я.... что я ни при чем... иначе я буду следующей!
  -- ("Следующей! Вот как! Выходит, Теодорину убрали, как свидетельницу... Но аббатиса уехала, аббат ночь провел со мной... неужели есть кто-то третий? Тогда почему оставили в живых меня?") Она? Вы хотите сказать, Теодорину прикончила аббатиса? А что вы с Теодориной сделали, чтобы так ее разозлить?
   В ответ Беата, всхлипывая, понесла совсем уж несусветную чушь: аббатиса якобы приказала отравить Теодорину, разгневавшись на нее за отказ заняться омовением и обряжанием Иоланды. "Вздор говорите, сестра! - оборвала ее Марго. - Будь это правдой, она первым делом взялась бы за Августу". Услышав это, Беата несколько приободрилась, но по-прежнему выглядела испуганной. Прерывающимся шепотом она рассказала, что на самом деле пришла к Теодорине не перед хвалитными, а намного раньше... чтобы, как всегда, вместе помолиться на сон грядущий. "Понятно, - перебила Маргарита, - молились о даровании вам утешения, а потом даровали его себе сами, чтобы зря не беспокоить Боженьку".
  -- О, сестра Маргарита!
  -- Тихо! - Марго рывком подняла дрожащую Беату, усадила на кровать и, обняв, притянула к себе. Выдав Маргарите свою тайну, музыкантша уничтожила расстояние, разделявшее их. - Да ты не бойся, - я не из тех, кто языком попусту треплет. Я же понимаю: на безрыбье лягушка - рыба, на безлюдье сестренка - кавалер.
  -- Так ты не осуждаешь меня, Маргарита? - Беата тоже отбросила внешние приличия, как сбрасывают одежды перед тем, как лечь в брачную постель. - Ты на моей стороне?
  -- Конечно, на твоей. И любая умная женщина тебя не осудит, а пожалеет. ("Сперва аббатиса, теперь эта... Скоро вся обитель будет бегать ко мне за отпущением!") Ну, ну, не дрожи. Слушай, а почему ты, собственно, думаешь, что Теодорину убили?
   В ответ Беата шепотом поведала, что Теодорина, утешившись в ее объятиях, приняла свое снотворное, как делала всякий раз перед тем, как проводить подругу. Ежевечерняя доза всегдашнего снотворного, которое мать Сильвия готовила, насколько Беате было известно, из маковых головок. В лазарете всегда был запас этого снадобья. Сильвия готовила его помногу, про запас - главной потребительницей была Теодорина, но при случае снотворное могло пригодиться и другим. Одной склянки Теодорине хватало недели на полторы. Как раз в тот вечер она начала новую бутылочку. Накануне Теодорина сама принесла из лазарета закупоренную склянку и сама распечатала ее. "Ну, и как же в таком случае, Гонория могла что-то подмешать туда?" - недоумевала Марго. Беата разрыдалась и Марго с трудом удалось ее успокоить. Далее музыкантша рассказала, что на этот раз лекарство почему-то не спешило оказывать свое обычное действие. Теодорина, решив, что обычной порции для нее становится мало, приняла еще одну, двойную, - чтобы уж наверняка заснуть. А потом у бедняжки внезапно заболел живот - сперва подруги решили, что виновата рыба, поданная к ужину. Беата хотела сбегать за Сильвией, но Теодорина сказала, что не нужно, что все пройдет, - она терпеть не могла причинять людям неудобства! Вскоре у нее открылось сильное кровотечение из.... словом, из того места, которое делает женщин женщинами. ("Та-ак! Вот теперь начинаю понимать...") Кровь никак не удавалось остановить. Обе подруги совершенно потеряли головы от страха, не зная, что делать и что думать. Вдруг Теодорина воскликнула: "Ах, матушка!". А потом схватилась за сердце и упала. Напрасно Беата звала ее, тормошила и брызгала ей в лицо водой - Теодорина была мертва. Музыкантша, в ужасе и от случившегося, и от мысли о том, что подумают остальные, увидев начальницу хора в луже крови, и ее, Беату, рядом с ней, лихорадочно принялась наводить в келье чистоту. Вымыв пол, застелив кровать собственной простынью, и кое-как взвалив на нее тело Теодорины, Беата, полумертвая от страха и горя, убежала к себе, где, дрожа, просидела без сна до самых хвалитных.
  -- Да... Дьявольщина какая-то...
  -- Ох, Маргарита, я не знаю, что и думать! Ведь то же самое может произойти со мной! - Беата, дрожа всем телом, прижалась к груди Марго.
  -- Да с чего ты взяла, сестренка? ("Тьфу ты, вроде взрослая сильная женщина, на органе играет - а раскисла, как пансионерка при виде порезанного пальчика!")
  -- Мы с ней вместе грешили. Господь покарал ее. Я буду следующей, - обреченно произнесла музыкантша, склонив голову.
  -- Не пей, чего не положено - и будешь жива-здорова, - отрезала Марго. Беата недоуменно уставилась на нее. - Я сказала, ты слышала - вот и намотай на ус, и нечего на меня глазеть, как проспавшийся ландскнехт - на пустой бочонок.
   Видя, что Беата по-прежнему не понимает ее, Маргарита добавила: "Я знаю только одну траву, способную выделывать с девками такие штуки. Травка с желтенькими цветочками... ну, та самая, которой бабки лечат девичий позор... Слушай, сестренка, а ты не вылила часом ту склянку... со снотворным?"
  -- Н-нет... - испугавшись больше прежнего, проблеяла Беата. - Она должна быть там... на полке...
  -- Можешь принести ее сюда незаметно?
  -- Да, сейчас! - Беата мышью вышмыгнула за дверь и через пару минут возвратилась с небольшой пузатой скляночкой, на четверть пустой.
  -- Давай сюда... так... - Вытащив пробку, Маргарита сперва долго нюхала мутноватое содержимое склянки, потом осторожно попробовала на вкус и сейчас же сплюнула. Витиевато выругалась сквозь зубы - Беата покраснела. И наконец тихо, но со значением произнесла: "Точно. Оно самое. Спаситель-охранитель... от ненужных детей".
  -- И-и... оно что, всегда..... ну, производит такое действие? - дрожащим голосом спросила несчастная монахиня. Марго посмотрела на нее, как седоусый вояка - на дуралея-новобранца.
  -- Ясное дело, производит, на то и сделано. Так ведь думать надо головой, прежде, чем пить! Хочешь избавиться - значит, покрепче, уберечься - так послабее. Ну, и дозу считать надо уметь. Такое, как здесь - четверть ложки на чашку воды, если жить не надоело. Этой склянки хватит, чтобы целому борделю пуза прочистить. А прикинь, сколько Теодорина его, неразбавленного, вылакала, упокой, Господи, ее душу! Понятно теперь? - Беата растерянно хлопала глазами, пытаясь переварить услышанное.
  -- Но.. Маргарита... я не понимаю... зачем?
  -- Вот то-то и оно, что - незачем! Сдается мне, Беата, твоя подруга просто перепугалась, вот как ты сейчас - только побольше. До того испугалась, что у нее со страху вот тут - Марго постучала себя пальцем по груди - вся мельница пошла вразнос. Теодорина, наверняка, как ты, подумала, будто ее Господь покарал. А Господу на вас обеих начхать. И аббатисе тоже. Теодорина просто выпила то, что вовсе не для нее стряпалось. Слушай, ты не знаешь, какое на вкус ее обычное лекарство?
  -- Не пробовала, - виновато прошептала Беата, - но думаю, что сладкое. Ведь Сильвия всегда старается, чтобы ее снадобья было не противно принимать.
  -- Так! А Теодорина ела что-нибудь, прежде, чем выпить снадобье?
  -- Мы... мы пили гипокрас... Симплиция была так любезна... я сказала, что простудилась... - мямлила Беата - ни дать, ни взять, маленькая девочка оправдывается перед маменькой!
  -- Понятно, - кивнула бывшая девка. - И после гипокраса ей эта отрава показалась обычным лекарством?
  -- Да... Теодорина очень удивилась, что оно не действует... - музыкантша опять всхлипнула. Марго еще раз внимательно осмотрела склянку с убийственным зельем. На пробке сбоку была вырезана буква И, а с другой стороны цифры V, XIII.
  -- Беата! Потом будешь реветь, сестренка! Лучше погляди-ка сюда!
  -- Здесь И. И, а не Т! Значит, мать Сильвия по ошибке дала ей чужое снадобье!
  -- А я тебе про что толкую? Смотри, - Маргарита выудила из-под матраца заткнутое пробкой горлышко от склянки, которую разбил д'Арнуле, повертела его перед носом у изумленной Беаты и коротко рассказала о скандале, который господин аббат закатил старой лекарке. - Ну, и как тебе это нравится? Теперь ты видишь, что ни на тебя, ни на твою подружку никто и не думал покушаться?
  -- Да, спасибо. Но зачем аббату...
  -- ("Тьфу ты, пузо святой Анны!") Да не аббату! А девке аббатовой, - черт его знает, кого он там у себя в Рее осенял благодатью, ну, и того... доосенялся. А Сильвия состряпала то, что надо... только сослепу не ту склянку ему дала....
   Успокоившаяся и даже несколько повеселевшая Беата вышла, напоследок поцеловав Маргариту. А та приобщила к своей коллекции улик склянку со "спасителем-охранителем".
   "Черт возьми! Что же это получается? Склянки, по всей видимости, были похожи, как две капли воды. Разница только в буквах на пробках. Но буквы сбоку пробки, а не сверху, да притом, просто вырезаны, а не зачернены. То есть, если специально не приглядываться, их вполне можно и не заметить. Так-так... Если Т на пробке - это "Теодорина", то И могло означать... "Иоланда"! Значит, снадобье, которое готовилось для Иоланды, попало к Теодорине... и та, бедняжка, разом вышибла из всех бочек затычки, не ведая, что творит. А когда погреб залило до самых дверей - вообразила черт знает что и перепугалась до разрыва сердца. А аббат, когда явился к лекарке скандалить, орал: "Что вы мне подсунули?!"... потому что ему вместо чертова варева сплавили безобидное снотворное Теодорины! И еще он орал: "Этого не должно было быть!" Чего - "этого"? Да все того же самого! Чертово зелье не сработало, потому что не попало к той, для кого стряпалось. А это значит, что Иоланда была... Рога святого Иосифа!! Вот теперь мне все ясно! Этот чирей в сутане задурил бедной девчушке голову, получил от нее то, до чего все мужчины лакомы - будь они хоть аббаты, хоть рейтары.... но, видно, действовал с умом; прежде чем украсть у девочки ее сокровище, он запасся у Сильвии нужным снадобьем ... вот только понюхать да попробовать товар не догадался... или не понимал ничего в бабских травках... понадеялся на "спасителя"... а "спаситель" никого и не подумал спасать!
   Аббат встречался с ней... в исповедальне... под каким-нибудь благочестивым предлогом угощал вином... не иначе - полным кубком... с зельем, для того и ложечка! Девочка, натурально, от этакой порции, да еще и с Теодорининым снадобьем, пьянела и засыпала... и вот тогда духовный папочка брал свою дочурку на ручки... и тащил в капеллу на матрац! А потом, скорее всего, отволакивал в кроватку. Все шло, как по нотам, пока...
   Судя по дате на пробке, красавчик дал генеральное сражение тринадцатого мая... никак не раньше, то есть, когда Иоланду убили, она была... где-то на втором-третьем месяце. Пока еще ничего не было видно... но вот-вот... Вот потому-то ее и укокошили. И кто обрюхатил - тот и укокошил".
  
   День четвертый
  
   Этот день не был отмечен ничем особенным, не считая того, что Марго сшила из выпрошенных у Ефразии лоскутов пояс с кармашками, куда поместила свое состояние, которое с этого дня почти постоянно носила с собой. Также она выудила из мусорной ямы девичью сорочку, разорванную и окровавленную, каковой факт только лишний раз подтверждал то, что и так было ясно. Аббат, примчавшийся в обитель вопреки недвусмысленному приказанию своей тетушки, намного превосходившей его сообразительностью, по-прежнему вел скрытый образ жизни, но, опасаясь неожиданного возвращения аббатисы, прятался теперь уже не в своей благоустроенной келье, а на чердаке спального корпуса, куда вели две наружные лестницы, одна - со стороны кухни, другая - со стороны пансиона. Накануне ночью он в припадке откровенности гордо продемонстрировал Марго свое убежище, попутно пожаловав бывшей девке должность своего личного интенданта и разведчика. И это было весьма на руку Марго. Ночью аббат снова позвал ее с собой в капеллу, но на этот раз Марго ничего интересного там не обнаружила, зато заработала еще десять ливров.
   Теперь все доказательства преступления были налицо и личность преступника установлена. Но кто бы стал слушать бывшую девку, заяви она об этом вслух? Оставалось только ждать, как полководец, спланировавший будущее сражение, ждет подхода главных сил. "Пусть только герцог приедет... И пусть он только попробует меня не выслушать!"

0x01 graphic
Часть вторая: Возмездие

  
   День пятый
  
   Герцог приехал, когда на колокольне пробили час шестый. Наконец-то, - еще немного, и Иоланда не дождалась бы папеньку. Приехал один. Верхом. Влетел в ворота галопом - едва не задавил Доротею, издалека услышавшую стук копыт, и выбежавшую открывать. Кровный гнедой жеребец побелел от пены, всадник поседел от пыли, оба еле на ногах держатся. Прямо из седла - в церковь, ни на кого не взглянул, даже на старуху Иерониму, по такому случаю честно, хоть и без особого успеха, попытавшуюся протрезветь и кудахтавшую что-то такое жалостно-утешительное. Долго глядел в лицо дочери, будто не желая верить очевидному. Но, верь не верь, а вот он - гроб, и в нем любимая дочка, второй день испускающая далеко не возвышенное амбре. А потрошить и бальзамировать - насчет этого от матушки-аббатисы никаких указаний не было: Гонория не дура! Вышел из церкви, шатаясь, как пьяный, губы искусаны в кровь. Кулаки сжал, зубы стиснул - похоже, заметил все, что следовало заметить умному человеку!
   "Сестра Маргарита, живо, комнату монсеньеру, самую лучшую!" - сейчас, сию минуту... можем даже дотащить его до этой самой комнаты... нет, похоже, и сам дойдет, старые вояки так легко не сдаются! Следуйте за мной, монсеньер!... А знаете ли вы, ваша светлость... Нет, ничего... сейчас не получится... ну вот, так и есть, Иеронима зовет!... Бегу, бегу!"
   "...Ну вот, порядок: панихиду отжарили, обедню заупокойную отваляли, - как ни старайся, а без Теодорины все равно поют хоть уши затыкай, - кликнули работников и отнесли Теодорину на кладбище. И закопали. А мадемуазель герцогиню залили воском и оставили в церкви до приезда преподобной матушки."
   Ночь выдалась облачная, и Марго это было на руку. Дождавшись, когда обитель уснет, она извлекла из печи свои сокровища, сложила их в наволочку. На этот раз она даже не решилась выйти из спального корпуса через дверь, опасаясь д'Арнуле. Вылезла через окно, аккуратно прикрыв его за собой. Крепко прижимая к себе драгоценную ношу, стараясь идти только по вымощенным дорожкам, чтобы не оставить следов, направилась к монастырской гостинице. Потрогала заветную ладанку на шее - "Пусть только он попробует меня не впустить!"
   Прокралась в коридор. Поднялась на второй этаж, отведенный для "чистой публики". Слава Богу, народу - никого, не тот сезон. Темно. Пошла на ощупь. Первая дверь справа... вторая... третья... Вот и комната монсеньера, самая лучшая.
   Заглянула в замочную скважину - сидит, бедолага, за столом, положив голову на руки. Свеча в подсвечнике вся оплыла. Спит? Вроде, нет. Достала отмычку - что бы Марго без нее делала! Поковыряла в замке. Толкнула тихонько дверь. Черт! На засов закрыто! Поскреблась тихонько... Неужели придется через окно... Нет, услышал. Поднялся - колокольня в камзоле, чуть не под потолок, да еще и на каблуках. Распахнул дверь - Марго едва успела отскочить.
  -- Какого дьявола....
  -- Да тихо вы! - страшным шепотом произнесла Маргарита, скорчив его светлости страшную рожу и поднеся палец к губам. - Тихо, монсеньер!
  -- Но на какого... ты... это что же, теперь..? - железная рука ухватила ее за плечо. - Да я тебя сейчас...!
  -- Тихо, сколько раз вам повторять! Сперва впустите меня, потом выслушайте, и дайте удрать спокойно, - и вот тогда орите, как вам только глотка позволит!
  -- Чего ты хочешь?
  -- Намылить веревку убийце вашей дочери, монсеньер.
   Герцог молча кивнул, пропустил Марго в комнату, задвинул засов. Указал ей на стул, сам сел напротив - чтобы глаза в глаза.
  -- Ну? - Марго задрала юбку и завозилась, отвязывая наволочку с вещественными доказательствами.
  -- Ну вот, монсеньер, мелких подробностей, простите, не знаю, но в общем, все дело было так...
   Герцог слушал, не перебивая и не отрываясь глядел в глаза Марго. Сидел неподвижно, только пальцы мяли и рвали кружево сорочки, да глаза постепенно разгорались темным зловещим огнем, не сулившим аббату ничего хорошего. Сам рассмотрел все, что Марго извлекла из наволочки. Даже чертово зелье попробовал на язык. Потом пожелал сам взглянуть на место преступления. Да ради Господа, хоть сейчас - лишь бы это было на пользу дела!
   Прокрались в церковь. Осмотрели и обнюхали исповедальню - обе половины, потом - капеллу. Герцог не проронил ни слова. Только потом, когда вышли, потребовал, чтобы Марго провела его в лазарет.
   Сильвия, которой вечно не хватало свежего воздуха, как всегда оставила окно приоткрытым. Герцог, бывалый солдат и волокита, быстро и бесшумно скользнул внутрь, чудом умудрившись не задеть цветы в горшках и горшочках, коими был уставлен весь подоконник. Марго подала ему через окно свечу, склянку и отбитое горлышко с пробкой, присела под окном и вся обратилась в слух.
   Из окна донесся сдавленный женский визг... потом - резкое и властное "Тихо!", похожее на приглушенный медвежий рык... потом - неясный шепот на два голоса... отчаянное "Монсеньер, я невиновна, пощадите, монсеньер!" Похоже, события приняли серьезный оборот! Марго осторожно приподнялась и тихонечко заглянула в окно. Пламя свисавшей с потолка на медных цепочках масляной лампы и свечи, которую его светлость, за неимением под рукой ничего лучшего, сунул в оставленную на столе кружку с водой, озаряло невиданное в святой обители зрелище.
   Сильвия, бледная, страшная, похожая не то на ведьму, не то на призрак в своем белом ночном одеянии и со вставшими дыбом седыми лохмами, упала на колени в углу. Герцог возвышался перед ней, как некая цитадель, грозная и неприступная, и его шпага, тускло поблескивавшая в неверном свете, упиралась старухе в горло. Лекарка тихо поскуливала, уставившись на герцога глазами, белыми от ужаса.
  -- Ну так, что же, мадемуазель отравительница, - вынув из кармана роковую склянку, герцог медленно повертел ее перед носом у Сильвии, и даже Марго в дрожь бросило от изысканно-светского тона его светлости, - узнаете ли вы творение рук своих?
  -- Н-нет... Н-не знаю, монсеньер... я ничего не вижу... здесь темно... Монсеньер, ради Бога! Что я вам сделала?!
  -- Мне известно, мадемуазель, что около трех месяцев назад вы изготовили ядовитое зелье, предохраняющее от беременности, - продолжал герцог тем же безжалостно-светским тоном. - Вот это зелье. Отпираться бесполезно.
  -- Да.... да, монсеньер, я с-сд-делала это, - дрожащим голосом подтвердила Сильвия, - но я никого не...
  -- О, да, разумеется, вы никого не убивали с ножом в руках. И, тем не менее, по крайней мере, две жизни оборвались не без вашего участия! Кто заказал вам это лекарство? Ну! - Сильвия вздрогнула от прикосновения холодной стали.
   "Давай, давай, папочка, так! Браво! - шептала про себя Марго, спрятавшись за ставнем. - Здорово я тебя разогрела!"
  -- Монсеньер, меня попросили...
  -- Кто? Д'Арнуле?
  -- Да, ваша светлость... Он сказал, что это нужно... для одной несчастной девушки из Валь-де-Рея... какой-то шляпницы... или белошвейки...
  -- ...Чье имя начинается на букву И?
  -- Да, монсеньер... о, Дева Мария, да уберите же вы это смертоносное оружие, я вам и так все расскажу! Он сказал, что эту бедняжку зовут... о, Боже, дайте вспомнить... какое-то аристократическое имя... весьма благозвучное... не то Инесса, не то Изольда...
  -- Не то - Иоланда?
  -- О, нет, нет, монсеньер! Клянусь ранами Христа! - Старуха, рыдая, бросилась к ногам герцога, тот рывком поднял ее и, протащив через всю комнату к столу, за которым лекарка обычно записывала в книгу заказанные и отпущенные снадобья, швырнул на стул, да так, что лекарка чуть не свалилась вместе со стулом на пол. - О, монсеньер! Ну что мне сделать, чтобы вы....
   Герцог молча выдрал из книги для записей чистый лист и положил перед заплаканной старухой. Затем так же молча придвинул к ней чернильницу с пером.
  -- Мадемуазель, я готов поверить, что вы стали сообщницей убийцы и насильника не по доброй воле; я охотно допускаю, что этот прохвост вас обманул, рассказал вам душещипательную историю о девушке, попавшей в беду, а вы, по ангельской доброте своего сердца, поверили и согласились этой беде помочь. Я даже готов считать смерть матушки Теодорины несчастным случаем...
  -- Теодорины?
  -- Да, Теодорины, к которой почему-то попало это дьявольское снадобье.
  -- Но, монсеньер, я не виновата... это все она... теперь я понимаю... - затараторила травщица, - это Мари, немая дура Мари... ведь она не обучена даже азам грамоты... она вытирала пыль в шкафчике.... да, конечно, вытирала и переставила склянки! А господин аббат так торопился, что я...
  -- Что вы, мадемуазель, схватили с полки не ту склянку. В результате сперва погибла моя дочь, виновная лишь в том, что была невинным ребенком и слепо доверилась своему духовнику! А за ней последовала начальница хора - только потому, что страдала бессонницей!
  -- О, монсеньер!! - Сильвия попыталась поцеловать герцогу руку, но тот оттолкнул старуху и недвусмысленным жестом указал ей на лист и перо.
  -- Я готов пощадить вас. Но за это вы должны подробно описать все, что вам известно об участии в этом грязном деле аббата д'Арнуле. Не хотите, чтобы вас считали соучастницей преступления - значит, помогите изобличить убийцу!
  -- Хорошо... хорошо, монсеньер, я все сделаю, как вы говорите... вот видите - уже делаю!
  -- Прекрасно, сестра, продолжайте...
   ...Примерно через четверть часа герцог вылез из окна и торжественно продемонстрировал Марго исписанный с двух сторон лист: "Ну вот, Маргарита, теперь у нас есть, по крайней мере, одно письменное свидетельство против этого святотатца. Что же до ваших слов... Я верю вам, верю безоговорочно. Но этого мало. Нужно, чтобы поверили судейские. Завтра здесь будет отец Эрве, мой духовник и друг, - я обогнал его, - он человек чести, если он увидит и услышит все, что видел и слышал я...
  -- То выступит вместо меня в суде? Ладно, идет, монсеньер! Так даже лучше: этакой персоне скорее поверят. И мы вместе отправим эту тварь на плаху! - заключила Маргарита.
  -- Я сделаю для этого все, что в моих силах, слово дворянина! - пообещал герцог. Потом добавил: "Если потребуется, мы с отцом Эрве дойдем до его Святейшества."
  
   День шестой
  
   Отец Эрве де Форе прибыл в Фонтен-Герир перед самой вечерней. Въехал в обитель не так, как его убитый горем духовный сын, а чинной трусцой, в карете с герцогскими коронами на дверцах, полулежа на подушках, - как и подобает солидному человеку и достопочтенному служителю Божьему. Безукоризненный овал лица, римский профиль, аристократическая бледность, сутана из тяжелого дорогого шелка, величавые жесты благословляющей руки. "Ростом почти не уступит герцогу, но комплекцией будет поувесистей. А уж благообразия-то в лице, благообразия! Елей только что из носу не течет!" Всем хорош. Вот только глаза... Очи долу, как положено человеку, денно и нощно погруженному в раздумья о бренности всего сущего. Но то и дело высверкивает из-под ресниц холодное, острое, безжалостное, - как стилет из раззолоченных ножен, как когти из бархатных лап тигра! Герцог сказал: "Расскажи этому человеку все, что тебе известно", но чутье шептало Маргарите: "Молчи!" И она промолчала, когда Эрве стал поочередно расспрашивать монахинь о происшедшем.
   Отец Эрве приехал в герцогской карете, но привез его не герцогский кучер, а Антуан. ("Это еще что за новости?") Улучив минутку, Марго перебросилась парой слов со старым другом. Оказалось, что Гонория с отцом Эрве ехали колесо к колесу до Вернона, а потом аббатиса предложила не ехать сразу в обитель, а сперва прокатиться в Руан и повидаться с его преосвященством архиепископом Рене, - как видно, затем, чтобы произвести разведку насчет возможности официально произвести Иоланду в святые, или хотя бы в блаженные. А отец Эрве возражал, поскольку не хотел надолго упускать из вида его светлость. Тогда, дабы все были довольны, Гонория предложила де Форе поменяться кучерами, - мол, святой отец может вполне положиться на ее Антуана, а уж она, Гонория, как-нибудь сумеет объяснить герцогскому Жану, по какой дороге ехать и где куда поворачивать. Выехав из Вернона, Антуан повернул герцогскую серую шестерку направо - через Лез-Андели на Флёри и родную обитель, а Жан погнал аббатисиных вороных налево - через Гайон и Лувье на Руан.
  -- И вот я тут, Марготон, к твоим услугам! Ну, обними же скорей своего Туанчика... Вот так... Слава Богу, доехали... Ну и замучил же меня святой отец!
  -- Замучил? - насторожившись, переспросила Марго.
  -- Ну да. Как остановимся, так он давай расспрашивать - о чем у нас в обители говорят, да много ли молятся, да кто к аббатисе ездит и за какой нуждой... А я что? Я знаю свой кнут да вожжи, - последние слова Антуан произнес голосом деревенского простофили, при этом хитро подмигнув Марго.
  -- Правильно, Туан. С этими святыми отцами надо поосторожнее...
   ("Да, поосторожнее... и с Эрве... - не нравится мне этот Эрве... ох, как не нравится!... - и с Гаспаром, который сидит у себя на чердаке на сломанной кровати, и ждет, когда душка-Марго притащит ему чего-нибудь пожевать...")
   Когда совсем стемнело, Марго сбегала на кухню, поболтала с поварихами и судомойками, приняла участие в безуспешных поисках завалившегося куда-то самого острого хлебного ножа, собрала в миску все, что смогла выпросить или стянуть - жареную куриную ногу, хлеб, зелень, яблоки, прихватила бутылочку вина - одну из тех, что были приготовлены на завтра для отца Клемана, - и понесла "кукленку-аббатику". Однако "дома" клиента не оказалось. Поднимаясь на последние ступеньки "кухонной" лестницы, Марго услышала шорох - кто-то, впрочем, ясно, кто! - пробирался сквозь царивший на чердаке хаос к противоположному "пансионному" выходу.
   Поставив миску и бутылку на расшатанный стол, с которого аббат - ох, уж эти мужчины! - даже пыль вытереть не удосужился, Марго прошла, точнее - пролезла, через весь чердак, вышла на лестницу, огляделась... и сразу же заметила аббата. Тот, крадучись, останавливаясь и тревожно прислушиваясь к каждому шороху, двигался в сторону пансиона. ("Никак, опять наладился по девчонкам? Неужто мало ему?") Но аббат, миновав пансион, свернул к странноприимному дому. Вошел... И почти сразу же вспыхнул слабый свет наверху, во втором справа окне - в комнате герцогского духовника. ("Ага, вот как! Не выдержал, первый побежал к Эрве... каяться? Или?...") Соскользнув по лестнице так быстро, будто ступеньки горели у нее под ногами, Марго на цыпочках последовала за его преподобием.
   Встала под окном, поглядела вверх. Сквозь белую тонкую шторку видны две темные фигуры, одна - та, что пониже и потоньше, - отчаянно жестикулирует.... И, похоже, угрожает! "Эге, да он никак, перышко достал! Ну да, как же - напугаешь собаку костью с мясом! Ага... теперь умоляет... видать, не на того нарвался... О-ля-ля, похоже, дело завязалось жаркое! Эх, жалко, в комнату к ним никак не ввалишься! А подслушивать у них под дверью... Судя по физиономии этого Эрве... Э, нет, мне еще жить не надоело! Эрве - это тебе не герцог-добрый папочка! А трельяж весь прогнил насквозь, к окну не взобраться... Ну, раз легла такая карта... поглядим, как дела у скорбящего отца".
   Марго обошла здание гостиницы. На заднем фасаде, обращенном к стене, трельяж был поновее. В нужном окне тоже горел свет. Сбросив башмаки и подоткнув платье, Маргарита ловко взобралась на второй этаж, шепотом ругаясь, когда оплетенная плющом легкая деревянная решетка трещала и шаталась под ее тяжестью. Заглянула в окно. Герцог сидел за столом и что-то писал. Время от времени он останавливался и перечитывал написанное, что-то вычеркивая и поправляя. Маргарита уже совсем было собралась постучать в стекло, но тут дверь комнаты распахнулась. Герцог обернулся - на пороге стояли отец Эрве и Гаспар.
   Марго отпрянула от окна, едва не свалившись вниз вместе с трельяжем. С трудом удержав равновесие, она спряталась за ставнем. В щель между ставнем и стеной было видно не все... но вполне достаточно для того, чтобы бывшая девка, уже предвкушавшая, как убийце воздастся по заслугам, задохнулась от возмущения. Герцог пожал Гаспару руку! Герцог выплеснул в камин содержимое роковой склянки, погубившей Теодорину!! Герцог сжег на свечке признание Сильвии!!!
   ("Вот вам и "слово дворянина", вот вам и "дойдем до Его Святейшества"! Видно, Лавердьер, когда решил пойти с Беарнцем к мессе, свое мужское достоинство заложил в кабаке! А Эрве довольно потирает руки... и глаза щурит, как кот, который курицу на кухне стащил... Святая мученица, Маргарита Антиохийская, да что ж это за дьявольщина творится на белом свете?!")
   Оба духовных лица наконец вышли. Герцог, задвинув засов, со стоном бросился на постель. ("Так! Выходит, эти два лысых таракана хорошо спелись, там, у Эрве... а после дуэтом закатили нашему папочке такой кошачий концерт, что тот с перепугу наложил в штаны... Но что за ведьмин псалом надо провыть, чтобы этак напугать самого Лавердьера?")
   Маргарита, прильнув к стене, решала, что ей сейчас делать - пойти подслушать, о чем будут говорить Гаспар и Эрве, или постучаться в окно, и потребовать у герцога объяснений: "Именно так, монсеньер: кто-кто, а уж я-то имею право требовать!" Но не успела она проговорить про себя эти слова и поднести руку к окну, как услышала внизу тихие голоса. Причем, один из них был ей хорошо знаком! Она быстро опустила подоткнутое платье, затаила дыхание... осторожно оглянулась...
   На полузаросшей травой дорожке, шедшей вдоль стены - по этой тропке можно было при желании незаметно обойти всю обитель по периметру - появились двое: один в длинных темных одеждах, другой - в штанах и камзоле, со шпагой на перевязи. Они медленно шли по дорожке, тихо беседуя. Ну, конечно: Эрве и Гаспар, чтоб у них обоих тонзуры поганками заросли! Новоявленные союзники остановились чуть ли не под самыми ногами Маргариты, которая в этот миг охотно пожертвовала бы спасением души ради возможности стать невидимой.
  -- Итак, сын мой...
  -- О, высокочтимый мой наставник, отныне вы - мой отец... нет, больше, чем отец! Отец дал мне только жизнь, а вы спасли мою честь! - Гаспар, упав на колени, порывисто схватил руку Эрве и принялся исступленно целовать.
  -- Ну, ну, довольно! - Эрве вырвал руку и брезгливо вытер ее о полу сутаны. ""Вы - мой отец!" - зло передразнил он Гаспара. - Не много для меня чести заиметь такого сынка! Я сделал для вас все, что было в моих силах - прикрыл вас от гнева его светлости... но не воображайте, что я и впредь буду пользоваться мощью Ордена, дабы спасти жалкого грешника... который даже и скрыть свой грех как следует не умеет! Я исполнил свой долг христианина... поддержал оступившегося... сделал то, что вы сделать не могли... но дальше вам, любезный мой, придется полагаться только на собственные силы. Я и так проявил к вам чрезмерную снисходительность!
  -- О, да...да, я понимаю... благодарю, тысячу раз благодарю, достопочтенный професс!
  -- Да, я - професс, а вот вы, любезнейший...
  -- ..С-схоластик, свят...
  -- Новиций! - тоном, не допускавшим и мысли о возражениях, отрезал Эрве. - Новиций. И, повторяю, я еще слишком снисходителен... можно сказать, преступно снисходителен! - учитывая, каким позором вы запятнали ваше имя... и чем вы осмелились угрожать мне. В стаде Иисусовом не место паршивой овце!
  -- Да, конечно, отче... я понимаю... О, Боже всемилостивый! Но ведь я же не хотел....
  -- Разумеется, сын мой, вы не хотели убивать эту несчастную девицу. Действительно, зачем вам было ее убивать, если вы метили к ней в духовники? Вы лишь хотели заставить ее молчать об ее.... так скажем... полу-непорочном зачатии. Но, поскольку детские невинность и набожность мадемуазель Иоланды мешали ей внять доводам разума, несмотря на все ваши старания....
  -- Да, святой отец, я....
  -- ...Конечно, конечно: вы, будучи во власти гнева... или, вернее сказать, отчаяния... - это вы мне уже рассказывали. Жаль, очень жаль, но - бывает.
  -- Mea culpa... Confiteor... - забормотал совершенно уничтоженный Гаспар.
  -- Жаль. Очень жаль, - медленно повторил де Форе. - Такая славная девочка... И такой многообещающий молодой человек, - добавил он, многозначительно взглянув на аббата.
  -- Но... как же... но, святой отец, ведь вы... ведь это.... - бессвязно лопотал любовник аббатисы, умоляюще глядя на професса. - Но ведь никто не ведает...
  -- Пока не ведает. Но дабы вы снова стали чисты перед Всевышним, - Эрве наставительно поднял палец, - ваши.. ммм... прегрешения против седьмой и шестой заповедей должны навеки кануть в небытие!
  -- О, да, конечно, конечно, отче... навеки... в небытие... вместе со всеми...
  -- Именно! Благодарение Всевышнему, вы не окончательно утратили сообразительность. Да, кстати, духовнику негоже прятаться от своих подопечных.
  -- Счастлив повиноваться, святой отец! - Гаспар опять прижал к губам руку професса. Левую. Правую отец Эрве привычным жестом прочертил в воздухе крест: "In nomine Patris et Filii..." При этом в его благословляющей деснице блеснуло нечто весьма подозрительное. И Гаспар благоговейно принял в ладони это "нечто".
   Затем святой отец-професс величественной и неторопливой походкой прошествовал в гостиницу, а Гаспар, постояв с минуту, и, по-видимому, окончательно на что-то решившись, бегом бросился по дорожке в сторону главных ворот. Маргарите показалось, что в руке его мелькнуло лезвие ножа.
   "Черт подери! Побежал к воротам... к привратницкой! Уж не с Доротеи ли он вздумал начать?.. Ведь старая дура тогда раззвонила на все заведение, что добрый Боженька избавил малютку от женских очищений. Дьявол, я ведь даже предупредить ее не успею! Но зачем ему нож, если шпага есть?" Маргарита осторожно слезла на землю и, надев башмаки, которые, на ее счастье, все это время незамеченными пролежали в траве, тихо последовала за незадачливым аббатом, спешившим спрятать во мраке небытия свои прегрешения.
   Вопреки ее предположению, аббат, на полусогнутых прокравшись мимо темных окон привратницкой и перебежав въездную липовую аллею, устремился прямиком в лазарет, к окну лекаркиной келейки. Догнать его Марго при всем желании не успела бы. "Значит, Сильвия! И ничего нельзя сделать, черт подери!" Марго, спрятавшись за ствол вековой липы, смотрела, как аббат вылезал из окна лекаркиной кельи. При свете луны бывшая девка ясно видела нож, блестевший в его руке. Почти не таясь, аббат со всех ног ринулся к конюшне - не по дорожке, а через сад и кладбище, напрямик. Понятно, сделал свое дело - и скорей ноги уносить! Тем более, что Эрве ясно намекнул: духовному лицу на чердаке не место. Ну что ж, пусть бежит! Как уедет, так и приедет - куда ж он от любимой тетушки денется!
   Перебегая от дерева к дереву, Маргарита добралась до двери лазарета. Вошла. Где-то тут, под лестницей, должен был быть ящичек с огарками свечей, которые экономная Сильвия собирала, дабы потом отдать в переплавку. Найдя огарок, который можно было держать в руке, Марго тихо постучалась в комнатку лекарки и позвала: "Матушка! Матушка Сильвия!", - может, старуха только ранена? Осторожно толкнула дверь - закрыто. Выбрав из своих отмычек самую тонкую и длинную, Марго поддела крючок и открыла дверь. Вошла, зажгла свечу от лампадки, висевшей в углу перед статуэткой Девы Марии, и оглядела комнатку. Крохотная келейка, всегда так тщательно убранная, теперь напоминала кабак наутро после хорошей попойки. Сильвия лежала на кровати, наполовину свесившись - почти касаясь головой пола, и неподвижными, остекленевшими глазами смотрела на Марго. Седые волосы лекарки слиплись в крови. Так и есть - убита. Марго осторожно подошла ближе и склонилась над мертвой Сильвией, - похоже, красавчик сперва раскроил лекарке череп тяжелым табуретом, а потом перерезал ей ножом горло, да напоследок еще и вывалил кишки - для верности. Грязно сделано - мясник-недоучка работал, а не убийца! Другая женщина на месте Маргариты с воплями обратилась бы в бегство, но бывалая солдатская девка, повидавшая не одно поле битвы, смотрела на мертвое тело, как монахиня - на молитвенник. ("Дурак... ой, дурак... И нож с собой взял - что же, так с ним и поедет?")
   И вдруг догадка обожгла ее, как удар кнута: Антуан! Аббатиса могла проболтаться Гаспару... Что, если аббат... Что, если сейчас Гаспар с Антуаном... Антуан, конечно, малый не промах и солдат бывалый, но спросонья и против ножа... Схватив первое попавшееся ей под руку оружие - увесистую клюку, с которой ходила несчастная Сильвия, - Марго выскочила из лазарета и со всех ног бросилась к конюшне. Она едва успела спрятаться за яслями, где обычно кормили лошадей приезжих, когда из конюшни галопом вымахнул красавец Корбо с аббатом на спине. Великолепным прыжком вороной перелетел через калитку и вскоре цокот копыт затих вдали. Неужели - успел?! Марго, не чуя под собой ног, взбежала по лестнице.
   Дверь в каморку конюха была открыта. Однако Антуан был жив, невредим и сперва чрезвычайно недоволен, что его разбудили. Окровавленный кухонный нож обнаружился в углу под веником. По всему выходило, что д'Арнуле решил одной пулей убить двоих: свалить на конюха вину за убийство лекарки. И, что самое паршивое, такой особе в случае чего всегда поверят, даже при недостатке улик! Поскольку гораздо легче поверить тому, чему удобнее верить.
   Медлить было нельзя. Конюх с лихорадочной быстротой оседлал лучшую в конюшне лошадь - герцогского гнедого. Марго размотала свой драгоценный пояс и обвила им талию старого друга, - двести двадцать ливров, дружище, как-нибудь первое время продержишься! Бывший солдат взобрался в седло, Марго вспрыгнула на круп коня, и они поскакали к главным воротам обители, - через калитку ехать было нельзя, чтобы не напороться на удирающего д'Арнуле. Марго, соскочив, отодвинула тяжелый засов и осторожно приоткрыла створку ворот, - так, чтобы смогла пройти лошадь. Услышав скрип петель, в окне привратницкой показалась встрепанная Доротея. Маргарита сделала ей знак молчать, а конюх, скорчив страшную рожу, погрозил кулаком. Привратница испуганно кивнула и спряталась за шторкой.
  -- Спасибо, Марготон. Ты - настоящий друг. - Антуан наклонился с седла, чтобы поцеловать ее.
  -- Ладно, дружище, не тяни - скачи! Прощай, старина. Бог даст - свидимся...
   ...Закрыв ворота, Маргарита с чувством выполненного долга побежала к себе и забралась в постель.
   День седьмой
  
   День, как того и следовало ожидать, начался с жуткого переполоха. Заведующая лазаретом пропустила хвалитны. Если бы подобную вольность в отсутствие аббатисы позволили себе, к примеру, Августа, Гертруда или Иеронима - все сочли бы это только естественным. Но - мать Сильвия! С ее-то набожностью! С ее-то пунктуальностью! Нет, если старой лекарки в урочный час нет в церкви, - значит, что-то случилось или с кем-то из больных... или с ней! Обеспокоенная мать Ефразия, едва дождавшись конца хвалитных, побежала к подруге. В лазарете ее ждало страшное зрелище, - впрочем, уже описанное нами выше. На вопли кастелянши сбежался весь монастырь. Здоровые хватались кто за голову, кто за сердце и требовали нюхательных солей с успокоительным. Больные уверяли, что вот-вот отдадут души Всевышнему. Последним пожаловал отец Эрве, чтобы, как он выразился, cognoscere causas rerum. По совету Гертруды, опасавшейся за сохранность монастырской казны, перепуганные насельницы, в один голос заявлявшие, что теперь ночью ни за что не заснут, поскольку им всюду мерещатся убийцы, решили послать гонца за помощью во Флёри. "Лучше в Валь-де-Рей, это надежнее", - подсказал отец Эрве, и на его тонких губах мелькнула довольная усмешка. Его светлость, узнав, в чем дело, был так великодушен, что даже предложил своего коня гонцу.
   Но тут обнаружились, во-первых, пропажа этого самого коня вместе с седлом, во-вторых, отсутствие конюха Антуана, которого монахини думали послать за помощью, и, наконец, в-третьих, наличие в Антуановой комнатке, окровавленного ножа, которого накануне обыскались на кухне. Теперь все и всем стало ясно: убийца - конюх, он зарезал старуху и ускакал на герцогской лошади. Тогда, предположила Юнис, нет никакой нужды посылать за помощью: ведь преступник благополучно убрался с места преступления, - так и скатертью дорога, авось, сам отыщет себе петлю на шею, но только - подальше от обители!
   При этих словах Эрве стиснул зубы, чтобы не выругаться. Он тут же снова овладел собой и придал лицу приличествующее случаю выражение. Однако злобная гримаса, на миг исказившая лицо достопочтенного пастыря, не укрылась от внимательных глаз Маргариты. Она, разумеется, тоже была на месте происшествия, и, всхлипывая, несла всякую чушь, - как все и вместе со всеми.
   Но Августа с блеском выручила де Форе, напомнив собравшимся, что преступник - несомненно, сумасшедший, ибо только безумец способен был посягнуть на жизнь матушки Сильвии, утешительницы страждущих, ангела милосердия! - может с тем же успехом шататься поблизости, подстерегая новую жертву. Естественно, после этих слов ничего не оставалось, как все-таки послать гонца в Рей. Жером, помощник садовника, белобрысый конопатый малый лет тридцати, тихий, простоватый и больше всего на свете боявшийся поссориться с церковью, влез кое-как на одного из рыжих и потрусил к воротам, провожаемый охами, вздохами и наставлениями, и предусмотрительно снабженный адресом аббата д'Арнуле.
   ... Аббат Гаспар оказался единственным, кто откликнулся на отчаянный призыв сестер из Фонтен-Герира. Прискакал, когда дело шло к вечерне, - верхом на Корбо, в костюме ярко-зеленого бархата, при шпаге и пистолетах. Наездник хоть куда, что есть - то есть, особенно рядом с недотепой Жеромом, чуть не лежащим на шее рыжего. Спрыгнул с коня, подкрутил усики, поправил перевязь, картинно положил руку на эфес, - мол, теперь, прекрасные дамы под охраной доблестнейшего из рыцарей. Выслушал душераздирающую историю, ахнул, разразился анафемами каналье-конюху, и, раздавая направо и налево благословения, на совершенно законном основании отправился к себе в келью, дабы переодеться.
   И снова в церкви стояли два гроба - смена караула, черт подери! В саду, на кухне, в прачечной тревожно шушукались, тут же умолкая, когда кто-то из старших матерей появлялся на горизонте. Что-то надвигалось, что-то носилось в воздухе, и теперь это чувствовала уже не только Марго.
   По матери Сильвии отслужили панихиду и заупокойную обедню. Маргарита видела, как Гаспар - уже облачившийся в сутану и напустивший на себя донельзя благочестивый вид - устремил на де Форе взгляд, полный благодарности и восхищения, а отец Эрве кивнул ему - еле заметно, но одобрительно. А позже Маргарита увидела, как оба святых отца рука об руку вышли из церкви, и как кухонный нож - орудие убийства несчастной Сильвии - снова перешел из рукава сутаны Эрве в карман д'Арнуле. ("Ага, значит, не сегодня-завтра жди еще одного убийства во славу Матери-Церкви! И ведь кого предупреди - ни в жизнь не поверят! Кто же следующий? Уж не я ли, грешная? Надо будет после ужина попытаться стырить нож на кухне... пока все стадо пойдет исповедоваться... И подумать только, что моего Антуана едва не замели... из-за этих лысых чертей... и из-за этого долговязого труса герцога... Нет, я ему выскажу все, что думаю, про его дворянскую честь!")
   ... Было изрядно за полночь, когда герцога разбудил негромкий, но настойчивый стук в окно. Рывком отдернув белую кисейную штору, он встретил презрительный и гневный взгляд монахини, которая, вцепившись одной рукой в шатающийся и потрескивающий трельяж, отважно висела над бездной в добрых двенадцать футов, бесстыдно подоткнув платье. Герцог узнал Маргариту. Стыд, как яд, жег его изнутри. Он отошел от окна, чтобы зажечь свечи, а больше для того, чтобы овладеть собой. Ну как ей объяснить... Монахиня, по-видимому, испугавшись, что ее не впустят, снова забарабанила костяшками пальцев по стеклу. Герцог вздрогнул, узнав ритм: Яви, о Господи, Твой лик! Шестьдесят седьмой псалом... Как тогда, под Арком... В августе восемьдесят девятого... Но откуда ей знать...? Он зажег свечи - все три, что были в подсвечнике, открыл окно и протянул руку Марго. Та, будто не заметив его учтивого жеста, ловко влезла в комнату, закрыла за собой окно и, не дожидаясь приглашения, уселась на кровать, поджав ноги. Лавердьер тяжело опустился на стул напротив.
  -- Маргарита, я... - герцог не мог заставить себя взглянуть ей в глаза.
  -- Я тогда видела все. Влезла на трельяж, как сегодня. Видела, как вы жали убийце руку. Я думала, что вы мужчина и воин... а вы старая баба, монсеньер, - почтительное обращение прозвучало, как ругательство.
  -- Маргарита... он во всем признался.... он обманул Иоланду, обольстил ее... это правда... но он не хотел ее убивать!
  -- Ах, вот как? - насмешливо произнесла Марго. - Всего лишь обольстил? И вам этого недостаточно?
  -- Вы были правы, Маргарита: аббат действительно встречался с ней по ночам... под предлогом совместных молитвенных бдений... - заговорил герцог, просто чтобы хоть что-то говорить. - Он сперва исповедовал ее, а потом заставлял выпить полный кубок вина - говорил, что это вино Тайной Вечери... из Рима... что он оказывает Иоланде большую честь... Она верила... Ей нужен был друг и покровитель... В пансионе ее недолюбливали... дразнили еретичкой... А когда бедняжка.... ну, словом...
  -- Да говорите прямо - когда она забеременела! - прервала Маргарита. - Тогда Гаспар ее убил. Знаю.
  -- Он только хотел заставить ее поцеловать распятие.... хотел, чтобы Иоланда поклялась молчать, но...
  -- Но случайно нажал кнопочку! И вы поверили? Тогда вы - не только трус, но и дурак набитый! - парировала его робкий выпад безжалостная Марго. - По вашему, если бы Иоланда поклялась, эта скотина пощадила бы ее? Э, нет, монсеньер: аббат мог взять клятву с девочки... но не с ее животика!
  -- Он... любил ее! И оплакивал! - герцог не знал, куда девать глаза.
  -- И на другой день после ее смерти предложил осенить меня благодатью - так он это называет, и купил у меня две ночи подряд - по десять ливров за каждую. Если это называется траур, то я - королева-мать! - Марго надменно выпрямилась, приставив к затылку ладонь с растопыренными пальцами. - Черт подери! Под Арком вы пулям не кланялись, а тут дрожите, будто перед вами дьяволы, а не тараканы в сутанах!
  -- Они оба - иезуиты. Это страшнее дьяволов, - прошептал герцог одними губами. - Вы, Маргарита, может быть, не знаете..., - последовал довольно длинный рассказ об иезуитах, об их воистину дьявольских вездесущности и коварстве, и о том, как даже сам добрый король Генрих, - а он, как всем известно, человек весьма храбрый, - не смог перед ними устоять. - Маргарита, я не трус... Но если бы я не согласился... Можно ли жить, когда смерть подстерегает тебя везде - когда нельзя доверять ни воде, которую сам зачерпнул из ручья, ни яблоку, которое своей рукой сорвал с дерева, ни людям, которых знаешь с детства? Месть убийце бессильна воскресить убитую. Если бы речь шла только обо мне... но у меня жена... У меня пятилетний сын. Он должен жить! - Герцог вскочил и яростно стукнул кулаком по столу. - Вы хорошо слышали, сестра Маргарита?
  -- К стыду своему, слышала. А теперь вы послушайте, монсеньер. - Марго тоже вскочила с кровати, с вызовом глядя в глаза герцогу. - Если бы вы, как только услышали их угрозы, взяли бы со стола пистолеты и вкатили бы каждому по пуле в лоб - вы ведь преотменный стрелок, монсеньер! - и оттащили бы эту падаль на помойку, - вы же сильный, как турок, монсеньер! - да закопали бы эту дрянь там, как она того и заслуживает, - сейчас никто бы не угрожал ни вам, ни вашей жене с ребенком. Аббат случайно поскользнулся, свалился со стены и разбился. А духовника на лесной прогулке внезапно удар хватил. И все. Если уж в историю с вознесением верят, то в это бы и подавно поверили.
  -- Вы подстрекаете меня на преступление, сестра Маргарита?
  -- А почему нет? Ведь подстрекал же ваш духовник идиота-новиция! - Маргарита в нескольких словах передала герцогу ночной разговор двух иезуитов. - Вы и сами знаете, как должны были поступить с этими змеями. Но вы струсили.
  -- А вам что до этого?
  -- Да все то же, ваша мокроштанная светлость.... Вчера ночью погибла мать Сильвия. Ее прикончил не Антуан. Это сделал Гаспар, с благословения вашего ненаглядного отца Эрве. Я все это видела и слышала. А если бы я не помогла Антуану смыться, ни в чем не повинный человек пошел бы на виселицу... и все это - по вашей милости, монсеньер герцог. Трус! Подлец!! Самозваный дворянин!!
  -- Черт возьми, сестра! Вы, похоже, забыли, с кем говорите!! - герцог в душе знал, что Марго права, и от этого еще больше злился. - Вы, я вижу, забыли, что нас разделяет! - он надеялся заставить ее стушеваться. Но Марго вместо этого пошла с козырного туза. Отступив на шаг, она обеими руками потащила через голову заветную ладанку: "Взгляни лучше, что нас соединяет... папаша!"
   Вспоров кинжалом кожаный мешочек, герцог извлек оттуда овальный золотой кулон-сердечко со сливу величиной. На одной его стороне была надпись. На нее герцог взглянул мельком. Банальнейшая надпись, какие сплошь и рядом делаются на подобных вещичках... что-то вроде "Нет Армана Без Жаннет". Зато на другой красовался серебряный щит с тремя зелеными ветками - родовой герб Лавердьеров.
  -- Кровь Господня! - только и мог вымолвить герцог, снова переворачивая кулон надписью вверх. По его лицу было видно, что он лихорадочно пытается сообразить, как кулон с его гербом мог оказаться у этой странной монахини с отнюдь не монашескими манерами... и главное, кто такая эта Жаннет, без которой он некогда жизни себе не мыслил.
  -- Что, папочка? Стареешь? Память подводит? Ладно уж, так и быть, я тебе напомню, чтоб ты зря не мучился. Армия Колиньи. Семидесятый год. Монтобан. Трактир "Королевская селедка". Трактирщик Латур. И его хорошенькая черноглазая дочка. Ее звали Жаннет. Ей было пятнадцать. Ты по уши в нее втюрился. Даже заказал у ювелира кулончик... с гербом. Вспомнил? Вижу, вспомнил. Вот и умничка. А кулончик дай сюда... Так вот. Когда войско уходило из города, ты обещал непременно вернуться. Оставил старому Латуру денег... а Жаннет - кое-что другое. Когда деньги кончились, а у красотки раздулось пузо, благочестивые родители вышвырнули ее вон. Ну, а дальше все было так, как оно всегда бывает...
  -- Так вы... ты, Маргарита... ты - мое дитя! Мое и Жаннет! И ты вмешалась в это дело...
  -- ...Потому что Иоланда была моя сестра! А я и не знала, что у меня сестренка есть. Только раз, когда в ризнице помогала окна мыть, увидела чашу с таким же гербом. Спрашиваю у матери Августы, кто, мол, такую красоту пожертвовал. А она, этак свысока: его светлость монсеньер герцог де Лавердьер, у нас его дочь воспитывается! Потом сестра Винсента мне ее показала, издали. Им ведь не разрешают с монашками водиться, особенно с теми, кто из простых. А уж со мной и подавно. Селина на меня шипела, как гнездо змеиное. Представляешь, с десяти лет жить одной, на улице, знать, что у тебя никого нет в целом мире... а потом узнать, что у тебя есть сестра, добрая, красивая... герцогиня... и что ее оставят без ужина, если увидят, что она с тобой, с "аббатисиной девкой", говорит. И я не подходила к ней - не хотела, чтобы ее из-за меня наказывали и голодом морили. А ведь Иоланда могла остаться в живых, если бы я ей хоть немного рассказала, что такое мужчины! Она бы послала аббата подальше вместе с его винцом из Рима... и сейчас спала бы себе спокойно в своей постельке... Ты понимаешь, папаша? Она бы живая была... пусть и совсем не святая... и не такая невинная...
  -- Но, Маргарита... мне жаль... Но теперь мы уже ничего не сможем сделать. Ничего, дитя мое.
  -- Ладно, папаша. - Маргарита так посмотрела на герцога, что тот почувствовал себя полным ничтожеством. - Надеюсь, ты не все улики отдал этим дьяволам?
  -- Нет, Маргарита, только склянку... Остальное спрятал...
  -- Значит, у тебя осталось хоть что-то от прежней храбрости. Слушай, у тебя запасная одежда есть? Я ведь всего-то на полголовы тебя ниже, а сложением вся в тебя. - Герцог недоуменно уставился на нее. - Давай, давай. Так нужно. Не бойся, тебя я ни во что не впутаю.
  -- Посвети мне. - Из дорожного сундука, стоявшего в углу, Лавердьер вытащил камзол и штаны гранатового шелка, сорочку, вышитую перевязь...
  -- Давай сюда. - Маргарита приложила к талии штаны. - Сойдет. И сапоги давай... вроде, впору, - ты ведь обратно все равно в карете поедешь, так на кой черт тебе ботфорты со шпорами?
  -- Может, ты и шпагу у меня отберешь?
  -- Зачем? А впрочем, стоило бы... Я умею драться на шпагах - поневоле научишься, когда живешь среди вояк. Только сейчас нужна не шпага... а лучше всего - тот, Гаспаров, кинжал... с распятием. Он-то у тебя цел, надеюсь?
   Герцог молча вынул из кармана распятие и показал Марго. Она взяла его и несколько раз, проверяя, щелкнула кнопкой. - Вот и хорошо. А теперь, папаша, можешь полюбоваться на мою фигуру, если захочешь. - Маргарита, ничуть не стесняясь отца, как не постеснялась бы и любого другого, будь он хоть сам главнокомандующий, сняла монашеское платье и надела мужской наряд. "Ну, папочка, как я выгляжу?" - герцог обернулся, и увидел перед собой высокого крепкого юношу, загорелого, черноглазого, который обеими руками пытался пригладить непослушные темные кудри. Красивый малый... настоящий дворянин. Настоящий Лавердьер, черт возьми! Вот только бедра надо бы поуже, и грудь поменьше...
  -- Ты красивая, Маргарита. Очень красивая. Если бы у меня был такой сын, как ты!
  -- Ладно, батюшка. Полюбовался и хватит. - Марго поверх штанов и камзола набросила рубашку грубого холста и черное платье, снова превратившись в монахиню. Потом, задрав подол, засунула в карман штанов свернутую перевязь, а в другой спрятала распятие с кинжалом. Села на подоконник. Распахнула окно. - Ну, я пошла. Спасибо, папочка.
  -- Постой! - Герцог схватил ее за рукав. - Что ты задумала?
  -- Сделать наконец то, что должно быть сделано. Когда у клиента пусто в пороховнице, девке приходится потеть за двоих.
  -- Но подожди, Маргарита... Ты же не можешь так уйти... Теперь... -
   Маргарита взглянула на него... потом кинула быстрый взгляд за окно... на дверь... и вдруг бросилась Лавердьеру на шею, прижавшись к нему всем телом. Прошептала в самое ухо: "Обними меня, папочка, да покрепче!". И Лавердьер обнял Маргариту, - обнимая вместе с ней, живой, и красавицу Жаннет, некогда подарившую ему счастье и за это сгнившую в общей яме на кладбище для бедных, и Иоланду, чье лицо сейчас еле просвечивало сквозь слой воска, будто бледный лик привидения. - Маргарита, Маргарита, мое ди... - Он не успел договорить: Марго закрыла ему рот поцелуем - она целовала его не как отца, а как любовника! Льнула к нему всем телом, елозила руками по плечам, по спине, гладила волосы, прижимала к себе, не давая вырваться. Наконец отпустила. - Маргарита... ты... ты - что? Ведь я же...
  -- Да, ты - мой папаша. Знаю. А вот отцу Эрве это совершенно незачем знать.
  -- Эрве? Но он...
  -- Подглядывал. В замочную скважину. И, наверняка, подумал, что ты решил поразвлечься, - он ведь по себе людей меряет! А вот теперь - я пошла.
   Уже стоя на трельяже, Марго шепнула отцу: "Эрве намекал Гаспару, что прегрешение должно кануть в небытие вместе со всеми, кто может рассказать о нем. Сегодня в церкви Эрве опять дал Гаспару нож. Мой тебе совет, папочка: не поворачивайся спиной ни к одному, ни к другому!" С этими словами она ловко спустилась на землю и исчезла во тьме, благо, луна успела зайти за тучи...
   ... По тропинке вдоль стены Марго добежала чуть ли не до самой конюшни, потом, нырнув в узкий проход между птичником и коровником и миновав огород, оказалась возле спального корпуса. Никто не заметил, как она влезла в свою келью через окно. Задрала платье и вытащила из кармана распятие. Выудила из печной трубы отмычки. Тихонько подкралась к двери. Прислушалась. Осторожно открыла дверь, огляделась - коридор, как ему и полагалось в это время суток, был тих и пуст, только из кельи напротив аббатисиной слышался могучий храп матери Августы. Марго тенью скользнула к аббатовой двери. Заглянула в замочную скважину - темно. Спит, гадина. Что ж, тем лучше. Тихо щелкнул замок, поддавшись отмычке. Бесшумно повернулась на смазанных петлях дверь. Маргарита вошла, держа наготове распятие, подкралась к кровати, откинула полог... Кровать была пуста. Дьявольщина! Будто чуял, каналья!
   Вернувшись к себе - а что ей оставалось делать? - Марго, не раздеваясь, легла в постель. Она уже начинала засыпать, когда услышала за окном шаги... потом - тихий скрип оконной створки. Кто-то явно намеревался влезть к ней в окно. Кто это мог быть? Професс или новиций? Или оба вместе? Бывшая девка, продолжая усердно притворяться спящей, изготовила к бою распятие иезуита и приготовилась дорого продать свою жизнь...
   Окно открылось. Из него потянуло предутренней сыростью. Но никто так и не появился. Только что-то влетело в окно и упало под кровать, просвистев через всю комнату. А за окном тихо хихикнули. И удалились. Дождавшись, когда шаги стихнут, Марго тут же вскочила с постели. Под кроватью валялся кухонный нож - тот, которым убили мать Сильвию. И нож этот снова был в крови. В чьей на этот раз?!
   Неважно. Главное - с ней, Марго, пытаются проделать тот же фокус, который едва не удался с Антуаном. Если бы она на самом деле спала, а потом, как всегда, вскочила и побежала на хвалитны... Маргарита брезгливо, двумя пальцами, взяла нож за лезвие, открыла окно и метнула орудие двойного - хорошо если только двойного! - убийства, целясь в кучу выполотой сорной травы, которую Жером собирался утром сжечь. Затем, тщательно закрыв окно, подтерев кровавые пятна на полу и вымыв руки, Марго снова легла в постель и попыталась хотя бы продремать время, остававшееся до хвалитных. Ничего. Не сегодня - так завтра аббат ляжет спать в свою постель. И тогда...
  
   День восьмой
  
   На хвалитных Маргарита, потупив взор, делала вид, будто усердно молится, а сама из-под опущенных ресниц внимательно оглядывала собравшихся: кого не хватает?
   "Гертруда - здесь. Селина - здесь. И Винсента - эта, конечно, первая примчалась! О-ля-ля, даже Августа пришла - не проспала! А святые тараканы? Здесь, в первых рядах, ну куда же от них деваться! И герцог в наличии, - ох, и синяки под глазами у папаши, ну точно три всенощные подряд отстоял! И Иеронима здесь - похоже, уже всласть нацеловалась с любимой фляжкой! Юнис тут... Симплиция... Беата... Урсула... Матильда... Агата... Ефразия... Вроде, вся рота налицо. Но кого тогда... Стой, ать-два! Где же сестра-привратница?!"
   Хвалитны кончились, все потянулись было к выходу, и Марго тоже, но тут Гаспар окликнул ее: "Сестра Маргарита! Не знаете ли вы, почему сестры Доротеи не было сегодня в храме Божием?"
  -- Откуда же мне знать, святой отец? - отвечала Марго, усилием воли сохранив на лице маску бесхитростной дуры. - Может, проспала?
  -- Да, проспала! - подключился Эрве. - Она и сейчас спит. И будет спать, пока труба архангела не разбудит ее! - Насельницы дружно заохали, одна из них - Марго показалось, что Винсента, - упала в обморок.
  -- Сестра Доротея умерла? Когда, святой отец?
  -- Сегодня ночью, - лицо иезуита было печальным и гневным, но в глазах сверкала радость победы. - Именно ночью, перед хвалитными. А как это произошло - это вы нам расскажете, сестра Маргарита. Ведь это вы ее убили! - Как ни тесно было в церкви, но вокруг Марго немедленно образовалось пустое пространство, притом, довольно значительное.
  -- Я?!
  -- Бедная сестра Доротея видела, как вы помогли бежать убийце матери Сильвии. И вы вместе с ним, с вашим любовником, угрожали ей, боясь разоблачения! - возгласил аббат Гаспар. - Теперь, когда бедняжка уже в раю - а она, несомненно, там! - я могу раскрыть тайну ее исповеди... конечно, только в том, что касается вас, непотребная девка, убийца и пособница убийцы!
  -- Ну, господин аббат.... - Марго посмотрела на Гаспара, как на сумасшедшего. Потом обвела взглядом перепуганных сестер. - И вы все поверили?
  -- Подите, сестры, подите и взгляните сами, если не верите вашему отцу духовному! - заверещал д'Арнуле. Монахини нерешительно переглядывались. Идти в привратницкую никто не спешил. Наконец туда отправилась Беата. Остальные, сгрудившись на церковном крыльце, со страхом и любопытством наблюдали, как она идет к привратницкой, открывает дверь и исчезает за нею... Беата долго не показывалась, монахини даже встревожились, - но наконец, когда Юнис уже хотела бежать на помощь, на пороге показалась музыкантша, бледная, как смерть.
  -- Ну, что? - разом выдохнули монахини, и Марго вместе с ними.
  -- Убедились? - торжествовал д'Арнуле.
  -- Да. Наша сестра мертва. Убита. - подойдя, тихо проговорила органистка.
  -- А я вам что говорил? Ее ударили по голове связкой ключей, ключи бросили тут же, у постели, а потом перерезали ей горло.. ножом, пропавшим из кухни.... которым резали хлеб!
  -- Вот уж действительно, чудо, святой отец! - удивленно воскликнула Беата. - Вы все знаете лучше меня - а ведь я сама вас будила на хвалитны, и мы вместе шли в церковь! Когда ж вы успели сходить и посмотреть?
  -- Я... я... - замялся иезуит. Потом, не найдя лучшего ответа, ляпнул: "Перед рассветом мне было видение!"
   Старуха Иеронима, которую страшная новость лишь наполовину вырвала из нежных объятий Бахуса, возвела очи горе и забормотала молитву. Но Гертруда еле заметно покачала головой и многозначительно перемигнулась с Августой и Селиной. Маргарита это заметила. Заметил и де Форе.
  -- Сестры, я, каюсь, не очень любила Доротею... Но не настолько, чтобы пойти на мокрое дело, - что бы там ни говорил святой отец! - Монахини зашушукались, и некоторые отважились подойти поближе к Маргарите.
  -- Сестра Маргарита, - выступила вперед остроносая Ефразия, - сегодня во время полунощницы я хотела позвать вас помолиться вместе за упокой души моей несчастной подруги, но вас не было в келье! Значит...?
  -- Ну так и что с того, матушка? - уже безо всякого сиропа, обычным голосом, подбоченясь, как торговка рыбой, перебила ее Маргарита. - Что, кроме привратницкой, тут места другого нет?
  -- И вы можете поклясться на святой Библии, что непричастны к гибели сестры привратницы? - подала голос Августа, которой по должности полагалось быть набожней Папы.
  -- Да хоть сейчас! Волоките сюда все святые реликвии, какие только есть в обители, и я поклянусь на всех сразу или на каждой в отдельности, - это уж как вы пожелаете! - выкрикнула Марго, прикидывая, как лучше выхватить из кармана кинжал, и каковы ее шансы выжить в предстоящей драке.
  -- Что ж, я готова вам поверить, сестра Маргарита, - ехидно проворковала казначея, - но, если вас не было ни в вашей келье, ни у сестры Доротеи - где же вы ночевали в таком случае?
  -- Со мной. В моей комнате. В моей постели, - герцог подошел и встал рядом с Марго, всем своим видом давая понять, что она - под его защитой. Монашки дружно заохали, пытаясь переварить неслыханную новость. Августа, Гертруда и Селина - неразлучная "святая троица" - незаметно удалились и возвратились с известием, что в келье сестры Маргариты не обнаружено ничего, что бы могло свидетельствовать об ее причастности к убийству.
  -- Не обнаружено?! - истерически завизжал потерявший голову д'Арнуле, - Значит, сам Сатана вмешался в это дело, и уничтожил все улики!
  -- Ну да, как же, святой отец! - отпарировала Маргарита. - А то Сатане больше делать нечего!
  -- Но мое видение! - бесновался аббат, - оно не могло оказаться лживым!
  -- Успокойтесь, святой отец. Бесы часто искушают праведников, об этом и в Писании говорится, - совершенно серьезным тоном отвечал Лавердьер. Кое-кто из монахинь захихикал.
  -- Она - ведьма, я вам говорю: ведьма из ведьм! - Гаспар понимал, что несет чушь, но не в силах был остановиться. - Ее надо сжечь! Сейчас же, пока она не... - он осекся, увидев, что рука герцога лежит на эфесе.
  -- Не знаю, ведьма она или нет, а только вы, святой отец, весьма походите на одержимого!
  -- Но я видел это, монсеньер! - герцог молча потянул из ножен шпагу. Гаспар невольно отступил на шаг назад. - Монсеньер, вы что, хотите со мной драться?! Боже, да эта ведьма уже околдовала вас! И скоро околдует всех! Хватайте ее! На костер ведьму! Смерть богомерзкой блуднице! Смерть еретичке! - со всей отвагой, на какую способен только истинный трус, вопил д'Арнуле, с отчаянием видя, что никто и не собирается следовать его призывам, и что в устремленных на него глазах монахинь гораздо больше недоумения, чем восхищения.
  -- Нет. Дуэли не будет, мой дорогой д'Арнуле, - так же спокойно, не повышая голоса, отвечал герцог. - Можете не надеяться. Но если вы сейчас же не прекратите этот балаган, я просто возьму вас за шиворот и окуну в чашу со святой водой, дабы изгнать из вас беса... и заставить вас поразмыслить о ваших собственных прегрешениях!
   Гаспар умолк и стоял дурак дураком, не зная, что делать. У него было два выхода: продолжать обличения, рискуя, что выведенный из терпения герцог публично проделает с ним то, о чем говорил, или обратиться в бегство. То и другое для его авторитета было весьма губительно. Отец Эрве, в душе проклиная все на свете, попробовал поддержать незадачливого новиция: "Монсеньер, но с какой стати особе вашего звания вступаться за какую-то безвестную монашку... за непотребную женщину? Только потому, что вы согрешили с нею?" - полушепотом заговорил он, вплотную подойдя к герцогу. Монахини, стоявшие ближе всех, вытянули шеи, стараясь хоть что-то расслышать.
   - Потому, что она - женщина. И потому, что я - дворянин! - отрезал его светлость. - К тому же, пока никто не представил убедительных доказательств ее вины. - Нечего и говорить, что после такого ответа, выдержанного в лучших рыцарских традициях, симпатии большинства присутствующих склонились на сторону Лавердьера и Маргариты. Но Гаспар с упорством обреченного все еще пытался отвоевать потерянные позиции: "Но неужели мы потерпим, чтобы непотребная аббатисина девка..."
  -- Вот именно, дорогой д'Арнуле: аббатисина! В любом случае и я, и вы, и отец Эрве - лишь гости в этой обители, - спокойно и с достоинством заметил герцог. - Преподобной матери-настоятельнице едва ли понравится, если кто бы то ни было в ее отсутствие начнет распоряжаться здесь. В конце концов, нужно же соблюдать внешние приличия! - Святым отцам крыть было нечем.
   Тем временем Гертруда что-то нашептывала на ухо Иерониме. Гертруда до колик в животе завидовала Маргарите: она, казначея, даже в свои лучшие годы вряд ли могла рассчитывать на внимание какого-нибудь герцога - хотя бы тот был любвеобильней Гийома Аквитанского и отважней Анри де Гиза. Что до помощницы аббатисы, то ее единственным желанием было, чтобы вся эта малоприятная сцена закончилась - все равно как, лишь бы поскорее, и чтобы она, Иеронима, могла спокойно удалиться к себе и подремать до обедни, а после - навестить добрейшего отца Клемана и всласть побеседовать с ним о божественном за кувшинчиком божественного иранси.
   А потому Иеронима охотно согласилась с казначеей, что в любом случае - виновна аббатисина девка или нет - Маргариту следует посадить под замок до приезда настоятельницы и выяснения всех обстоятельств дела.
   Против этого в высшей степени разумного предложения, которое исходило от лица, исполнявшего обязанности аббатисы, герцог, к сожалению, ничего не мог возразить. Маргарита, с видом оскорбленной невинности, спокойно дала себя увести. Она думала, что ее собираются запереть на засов либо в ее келье, либо, на худой конец, в подвале прачечной, как часто поступали с провинившимися насельницами. Этот подвал она хорошо знала и снаружи, и изнутри. Выбраться оттуда было детской игрой для той, которая однажды ухитрилась выбраться из заведения для кающихся распутниц в Анжере. А значит, ей оставалось только спокойно идти навстречу судьбе - иначе ее могли утащить силой, а попутно, чего доброго, обыскать - и найти вещи, которые выставлять на обозрение никак не следовало.
   Но тут одна из маленьких пансионерок испуганно спросила звонким и свежим голоском: "Господин аббат, а если ее запереть в подвал, она, - девочка указала пальчиком на Марго, - не сбежит оттуда?
  -- Не сбежит, не бойся, дитя мое, - забормотала, идиотски улыбаясь, пьяная Иеронима, - а если сбежит, я ее в яму посажу!
   Гаспар возликовал: такого подарка судьба ему давно не посылала! "Но почему бы не посадить ее туда сразу, дражайшая матушка?" - предложил он самым елейным тоном, сияя, как начищенный медный таз. Иеронима закивала и что-то прошамкала, и это было расценено как знак согласия. Герцог еле удержался, чтобы не схватиться за шпагу. И Маргариту торжественно препроводили в церковный двор и ввергли в одну из четырех in pace, чуть ли не со времен основания монастыря сохранившихся в открытой галерее, шедшей вдоль спального корпуса и соединявшей правое крыло церковного трансепта с кельями послушниц. Маргарита спрыгнула в сырую яму. Гаспар, торжествующе поглядев на герцога, собственноручно опустил решетку и повернул ключ в замке. Маргарита с ужасом поняла, что промежутки между прутьями решетки слишком малы, чтобы в них могла пролезть ее рука с отмычкой. Монахини разошлись. Бывшая девка опустилась на холодный гранитный пол и шепотом произнесла одно за другим все самые грязные ругательства, какие только были ей известны. Ектенья, заметим в скобках, получилась предлинная.
   Что до отца Эрве, то планеты в тот день к нему явно не благоволили. Когда все разошлись, оставив Маргариту в каменном мешке, иезуит сперва попробовал обратиться с увещеванием к своему отбившемуся от рук духовному сыну, и дошел до того, что чуть ли не в открытую заговорил о человеческой смертности, более того - внезапной смертности, которая так часто и необъяснимо поражает избалованных наследников знатных семейств. Но в ответ Лавердьер самым любезным тоном напомнил духовнику сперва о том, что любой дворянин, достойный носить шпагу, обязан вступиться, если при нем оскорбляют беззащитную женщину, затем о том, что он, де Форе, - не хозяин в обители, а заодно - о неоспоримых правах аббатисы и о теплых родственных отношениях, кои связывают настоятельницу с его преосвященством архиепископом Руанским Рене. Когда же уязвленный де Форе намекнул, что и князья церкви не бессмертны, герцог, изобразив на лице удивление и недоверие, спросил, неужто сыны Лойолы и в самом деле готовы истребить один из знатнейших родов в королевстве и одного из ярчайших светочей церкви только ради того, чтобы избавить от заслуженной кары какого-то там сластолюбивого ... кажется, схоластика?
  -- Новиция! - раздраженно поправил де Форе.
  -- Тем паче, святой отец, новиция. Не оказываете ли вы этому прохвосту слишком большую и незаслуженную честь?
   С последним утверждением отец Эрве охотно согласился, более того, оно даже несколько примирило его с герцогом. Расставшись с духовным сыном, он отправился на поиски незадачливого "провидца" и нашел его в трапезной, где тот указывал сестре Симплиции, чем и как следует фаршировать пулярку, чтобы полностью угодить на вкус великого гурмана Гаспара д'Арнуле. То обстоятельство, что аббат способен - да как смачно! - рассуждать о способах приготовления блюд из птицы, - и это после того, как он всех монастырских кур насмешил до колик своим идиотским "видением", до глубины души возмутило отца-иезуита. Професс пригласил аббата прогуляться под липами и в укромном уголке у самой стены дал полную волю своему гневу.
   Эрве назвал Гаспара ослом, не стоящим соломы, которую на него изводят, мулом, который глупей собственных подков, бараном, которого нет нужды гнать на бойню, поскольку он сам туда изо всех сил торопится, болваном, годным лишь на то, чтобы показывать его на ярмарках как величайшего глупца всех времен и народов, конченым и отпетым дураком, безмозглым, как батальон ландскнехтов из Нижней Саксонии; он посоветовал аббату распроститься с мечтами о церковной карьере и сделаться золотарем, и наконец предположил, что Господь по рассеянности приделал мсье д'Арнуле целых две задницы вместо одной - одну на плечи, другую туда, куда нужно, - и что одну из них, верхнюю, брат Гаспар, очевидно, считает возможным пожертвовать правосудию. Что до него, Эрве де Форе, то он умывает руки и предоставляет всему идти своим чередом. Гаспар скулил, клялся, возводил очи к небесам, целовал Эрве руки, но професс только махнул рукой и удалился, ругаясь про себя не хуже ломового извозчика. Он шел проведать Марго.
   Встав на колени и склонившись над решеткой in pace, Эрве принялся елейным голосом увещевать грешницу, чтобы она покаялась если не в убийстве, то хотя бы в прелюбодеянии. Но только зря потерял время и выпачкал сутану: Марго охотно признавала, что провела ночь у герцога, но утверждала при этом, что согрешила не похоти ради, а исключительно во имя милосердия, "потому как беспременно надо было его, беднягу, этак вот утешить, чтоб его, значит, удар не хватил от горя, - сами же знаете, святой отец: это мы, бабы, поплакали - и порядок, а мужчинам слезы лить не пристало, тем более таким вельможам, - неприлично показывать на людях, что ты не чурбан бесчувственный... вот они, дурни, и улыбаются, стиснув зубы... а потом requiem aeternam ни с того, ни с сего""! И распиналась Марго на этот счет так громко, что ее тирады слышал не только Эрве, но и Винсента, прогуливавшаяся поблизости с молитвенником в руках и взором, устремленным к небу. Сие означало, что жалостная история о милосердной девке, пожертвовавшей своей добродетелью для спасения ближнего, в самом скором времени и в самой романтической редакции распространится по всей обители и привлечет на сторону мученицы-Маргариты большинство насельниц, - кое-кто из которых регулярно выезжает за пределы обители - на руанский рынок, черт подери!!
   Причем, что самое скверное, Маргарита в эту ночь действительно была у его светлости, более того - целовалась с его светлостью, - Эрве собственным глазом через замочную скважину в этом убедился. И именно после этой ночи герцог, дотоле полностью доверявший своему духовнику, как и положено примерному новообращенному католику, внезапно закусил удила! Можно было бы, конечно, выпустить Марго из узилища и представить всю историю как ниспосланное ей свыше испытание. Но в том-то и дело, что девка явно что-то знает! А забота о чести ордена обязывает... Ну да ничего, вряд ли Гонория будет так уж сильно держаться за эту служанку....
   Гонория приехала, когда дело шло к часу шестому. Выслушала свежие новости, ужаснулась, побледнела... но в обморок падать не стала, а отправилась сперва в церковь, где перед алтарем вместо одного стояло уже три гроба, а потом, в сопровождении обоих святых отцов, - в церковный двор, к яме, где томилась Марго. В церкви аббатиса помолилась за упокой душ невинно убиенных мучениц и даже всплакнула; возле ямы - разразилась проклятиями и угрозами в адрес преступницы, коя корчила из себя полную дурочку, но, улучив момент, знаками показала, что из-за присутствия нежелательных свидетелей вынуждена соблюдать осторожность.
   Аббатиса поняла и, наклонившись пониже, одними губами прошептала, что придет попозже, как только сможет отделаться от Гаспара и Эрве, а затем удалилась, благо пора было идти в трапезную. Из приватной беседы с Маргаритой Гонория рассчитывала почерпнуть немало весьма интересных и ценных сведений, но сейчас аббатисе было не до Марго - независимо от того, виновна та или нет. После обеда надлежало во-первых, обойти обитель - скотный двор, сад, птичник, кухню, конюшню -, дабы убедиться, что досадные происшествия последних дней не нанесли большого урона налаженному хозяйству обители. Во-вторых, следовало заняться погребением Доротеи и Сильвии, - подумать только, трое похорон в неделю! Положим, новую привратницу еще не так трудно было найти, но смерть талантливой начальницы хора и, особенно, опытной лекарки была для обители весьма трудно возместимой потерей. Не слишком ли пламенно Господь возлюбил Фонтен-Герирский монастырь?
   В-третьих... О, в-третьих! Аббатиса изо всех сил сжала четки, представляя себе, что это воротник мсье д'Арнуле - пустоголового мальчишки д'Арнуле, которому было сказано сидеть, как мышь, у себя дома в Рее и, пока все не утихнет, даже взгляда не устремлять в сторону Фонтен-Герирской обители, и который вместо этого явился сюда, да притом, открыто!
   И, судя по всему, успел спеться с этим пронырой, герцогским духовником! Разгневанная Гонория с удовольствием предвкушала взбучку, которую она задаст наедине своему идиоту-"родственничку", - воистину, мужчины никогда не становятся настолько взрослыми, чтобы им нельзя было надрать уши! И он ведь будто почуял - как только вышли со двора, так незаметно отстал, что-то пробормотал неразборчиво про неотложное дело и исчез, аки рыба в глубине морской. А Марго...
   - Так как же, преподобная мать? Вы согласны на то, чтобы преступница предстала перед судом? Я мог бы отвезти ее в Руан... и взять на себя все хлопоты... Быть может, даже сегодня...
   - ("В Руан? В суд?! Маргариту? Чтобы она там Бог знает чего наговорила? И чтобы ей, чего доброго, поверили?!") Благодарю, отец Эрве, но к чему такая спешка, и зачем вам ехать в Руан самому? Его преосвященство Рене намерен завтра прибыть сюда, дабы воздать поклонение новой святой. Заодно можно и устроить суд над преступницей. В свите моего дражайшего кузена, несомненно, будут все потребные для этого люди. Потерпите немного, святой отец, и вы безо всяких лишних хлопот получите полное удовольствие! - все это Гонория произнесла с улыбкой на устах, самым любезным светским тоном. Эрве был вынужден согласиться. "Что ж, да будет так. Подождали аббатису - подождем и архиепископа со свитой. Festina lente. Девка из ямы все равно никуда не денется", - подумал иезуит, усаживаясь в трапезной за стол и предвкушая сладостное свидание с румяной пуляркой и добрым Сен-Жюльеном, - он хорошо знал толк в телесных удовольствиях, этот благочестивый отец!
   Фонтен-Герирский монастырь вообще славился тем, что там любили хорошо покушать. Добрая сестра Симплиция, не допускавшая и мысли о том, чтобы в обители кто бы то ни было страдал от голода - будь это даже бездомная кошка, пригретая сердобольной Урсулой, или брошенная в яму преступница -, убедившись, что обед удался и столы накрыты, как подобает, сложила в миску пару немаленьких, щедро политых соусом ломтей хлеба, накрыла их соответственно двумя не самыми тоненькими кусками свинины и, присовокупив к сему отчиненную бутылочку слабенького розового вольнэ, поспешила на церковный двор. Подойдя к забранной решеткой дыре в каменном полу галереи, достойная повариха опустилась на колени и тихонько окликнула Марго.
   Та металась по своей тесной клетке, как разъяренная собака, видящая, что в дом входят воры, и бессильная этому помешать из-за своей цепи: Маргарите не давал покоя вопрос, заданный Беатой д'Арнуле, когда тот расписал в красках убийство Доротеи: "Когда вы успели сходить и посмотреть?" Ведь наивный вопрос Беаты прозвучал как прямой вызов! И на этот вызов аббату, естественно, оказалось нечем ответить, кроме на ходу сочиненной идиотской истории про "видение". А значит, Беата - опасная свидетельница, и следовательно - наиболее вероятная претендентка на следующий мученический венец! "Да сделай же хоть что-нибудь, святая Маргарита Антиохийская!"
  -- Сестра Маргарита! Сестра Маргарита, бедняжка моя, я принесла вам поесть! Держите сперва вино, а потом я вам как-нибудь и еду просуну.
  -- Сестра Симплиция! Ой, спасибо, какая вы добрая! Да вознаградит вас Господь! ("Ну, святая Маргарита, - фунтовая свечка за мной! Если, конечно, ты пошлешь какого-нибудь ангела, чтоб вытащил меня отсюда").
  -- Так... так... ну, вот и всё.
  -- Сестра Симплиция, подождите! Могу ли я вас попросить об одном милосердном деле?
  -- О каком, сестра? - настороженно спросила повариха.
  -- Тише! Наклонитесь пониже, я вам скажу на ухо... - Симплиция заколебалась: ей не хотелось ни во что впутываться. Но женское любопытство победило, и повариха сотворила перед in pace чуть ли не земной поклон. - Сестра, следующей жертвой, верней всего, будет Беата, - торопливо зашептала Марго.
  -- Беата?!! А вы откуда знаете?! - Первым движением поварихи было в ужасе отпрянуть, но Маргарита успела ухватить ее за кончик рукава.
  -- Предупредите ее, и как можно скорее: пусть старается быть постоянно на людях, пусть избегает укромных мест, кустов, пусть, когда стемнеет, не выходит на улицу, пусть, когда ляжет спать, тщательно запрет и дверь, и окно, - словом, передайте ей: пусть бережется! Поторопитесь! Ради всего святого!
  -- Не может быть! Беата! Доброе и кроткое создание, которое отродясь никому не делало зла! Кто может желать ее смерти? Разве что дьявол - ведь он терпеть не может божественной музыки!
  -- Да какой он, к свиньям, дьявол, - горько усмехнулась Марго, - так, дьяволенок. Только нарядился ангелом, вот в чем вся подлость. Я знаю, что Беата добрая, я ее не меньше вашего уважаю и люблю, - вот потому и прошу вас, сестра: передайте Беате, пусть поостережется! Срочно! Иначе быть у нас еще одной мученице.
  -- Да откуда вы знаете?!
  -- Задница моя чует. - Марго для наглядности хлопнула себя по ягодице рукой, в которой сжимала бутерброды ("Ладно, платье грязнее, чем есть, уже не будет!"). - А я свою задницу привыкла слушать. Вот потому-то я и жива до сих пор!
  -- А, у вас предчувствие? Как у Сивиллы? - Симплиция счастливо улыбнулась: ей удалось найти приемлемое объяснение для непонятных и пугающих речей Маргариты. Но улыбка тотчас же исчезла с круглого, румяного от печного жара лица поварихи. "Скажите... - нерешительно произнесла она, - а про меня ваша... ваше седалище ничего вам не говорит?"
  -- Говорит, еще как говорит, - с усмешкой отвечала бывшая девка. - Говорит, что Доротея погибла потому, что болтлива была не в меру, и что если вы, сестра, будете такой же, как она, дурой, то и с вами будет, как с ней. А еще она говорит, что гореть вам в аду, если вы Беату забудете предупредить. Потому что тогда из-за вас хороший человек безо всякой вины погибнет.
  -- Ну, хорошо... я ей передам... - Симплиция бегом побежала в трапезную, надеясь застать там музыкантшу. Доброй поварихе, простодушной, суеверно- набожной и плохо представлявшей себе, как выглядит мир за стенами монастыря, давно не случалось так удивляться: "Подумать только! Эта аббатисина девка, которую обвинили Бог знает, в чем, - оказывается, умеет прорицать! И ее пророческий дар заключен - смешно сказать - в заднице!"
   В трапезной Беаты не оказалось. Аббата Гаспара - тоже. Симплиция уже собиралась отправиться на поиски музыкантши, но тут Юнис позвала ее, чтобы обсудить завтрашнее меню. Симплиция с трудом подавила стон: мать Юнис была не из тех, у кого разговор о еде занимает от силы две минуты! А Беату следовало срочно предупредить о грозящей ей опасности, и при этом никому не проговориться. Симплиция разрывалась между обетом послушания и любовью к ближнему. Меж тем, Юнис, чье терпение явно готово было лопнуть, снова позвала повариху. Той пришлось подчиниться. Но перед этим она успела вкратце пересказать "пророчество" Марго сестре Урсуле, кстати оказавшейся поблизости. Урсула, помощница покойной Сильвии, слыла особой строгой, здравомыслящей и, главное, неболтливой. Единственной ее слабостью, если это можно так назвать, была любовь к животным, коих она по большей части и лечила; все знали, что с лошадьми, курами, кошками и прочей живностью Урсула беседует гораздо охотнее, чем с людьми. Выслушав торопливый рассказ поварихи, Урсула кивнула и пообещала немедленно предупредить органистку, заметив, что не следует пренебрегать пророчествами, от какой бы части тела таковые ни исходили.
   И все бы ничего, но кое-что из беседы двух почтенных сестер краем уха услышала сестра Агата, собиравшая со столов грязную посуду. А язык у Агаты, при всех ее достоинствах, работал, что твой стиральный валек! В то время, как Урсула, не говоря никому ни слова, отправилась на поиски Беаты, Агата, расслышавшая максимум треть из рассказа поварихи и в лучшем случае половину из услышанного понявшая правильно, поспешила оповестить всю кухню, что Маргарита - не только несправедливо обвиненная мученица, но и провидица, способная - не чудо ли, сестры? - прислушиваясь только к своей, простите, заднице, предсказывать будущее, - прямо как господин Нострадамус!
   Естественно, оповещенные о новом чуде монахини немедленно захотели узнать, не грозит ли и им какая-нибудь опасность? У ямы, где томилась Марго, вскоре собралась небольшая толпа; пришла даже мать Ефразия. И все они, кто - стоя на коленях, кто сидя на корточках, кто - на четвереньках, пихаясь и пытаясь перекричать друг друга, наперебой спрашивали: "Сестра Маргарита, а про меня вам ничего не сказал ваш зад?" Маргарита отбрехивалась, как могла. ("Дьявол бы всех этих гусынь ощипал!! Еще не хватало, чтобы они по моим ветрам начали погоду предсказывать!")
   Естественно, слухи о "пророчествах" бывшей девки быстро дошли до ушей настоятельницы, которая, сидя у себя в келье возле открытого окна, обсуждала с герцогом и отцом Эрве будущую беатификацию - а то и канонизацию! - мадемуазель Иоланды. Сорокой, принесшей им на хвосте свежую новость, явилась все та же Агата - достойная замена почившей привратницы.
   "Вот, видите, матушка! - заметил воспрявший духом отец Эрве, и глаза его хищно сверкнули. - Недаром брат Гаспар говорил, что эта девка - ведьма и еретичка! Ну, ничего, мы с его преосвященством сумеем наставить ее на путь истинный и привести к покаянию!" - иезуит мысленно облизнулся, представив костер, полыхающий на площади Руана, и белое упругое тело Маргариты, корчащееся в пламени.
  -- О, Боже, святой отец, да если мы станем придавать значение всему, что болтают судомойки...
  -- Так вы полагаете....
  -- Помилуйте, отец Эрве! Марго - и ересь! Если бы речь шла о прелюбодеянии - я бы охотно согласилась с вами. Но для колдовства у этой девки не хватит ума!
  -- Да вы, я смотрю, готовы способствовать распространению ереси? - Эрве прищурил глаза, прикидывая в уме, сколько можно стрясти с Гонории за сокрытие от вышестоящих этих в высшей степени рискованных речей.
  -- Нет, упаси Боже! - тут же осадила назад аббатиса. - Я только говорю, что не всему, что болтают на кухне, стоит верить. Я сама поговорю с Маргаритой. Думаю, со мной она будет более откровенна... как женщина с женщиной...
   Тут Эрве, признав предложение Гонории как нельзя более разумным, поспешил откланяться. Герцог последовал за ним.
   Эрве направил свои стопы в кухню, в надежде перехватить там чего-нибудь вкусного, а заодно подслушать еще что-нибудь интересное. По пути он размышлял о том, что, пожалуй, все-таки безопаснее будет тихо разделаться с негодной девкой, не дожидаясь приезда его преосвященства. Один хороший удар кинжала, и... Эта мысль привела святого отца в такое прекрасное настроение, что он ненадолго забыл про идиота д'Арнуле.
   Герцог почти бегом бросился в конюшню, застал там за чисткой лошадей своего кучера Жана, человека надежного, служившего у него много лет, и велел съездить во Флёри и раздобыть пилку по металлу, а ночью оседлать вороного Корбо, снарядив его, как для дальнего похода. При этом кучер должен был соблюдать величайшую осторожность, чтобы об этих приготовлениях не прознали ни святые отцы, ни Гонория. Потом Лавердьер пошел к себе и, запершись на засов, тщательно вычистил и зарядил пистолеты.
   Что же касается матушки-аббатисы, то она, как и собиралась, пошла на церковный двор. Монахини и послушницы, желавшие непременно и срочно узнать у пророческой задницы свою судьбу, увидев аббатису, вскочили и бросились врассыпную.
   Гонория, поймав одну молодую монахиню за край апостольника, велела принести подушку для коленопреклонений, - не могла же она, разговаривая с узницей, пачкать свое платье из дорогой ткани и утруждать свои колени стоянием на голых камнях! Монахиня бегом кинулась исполнять приказание.
   Настоятельница, не желая терять ни минуты, встала на четвереньки и заглянула в забранную решеткой дыру. И встретила спокойный, совсем не испуганный, как она ожидала, взгляд Марго.
  -- Ну, Маргарита, что это за глупости вы тут несете? С чего вы взяли, что ваша... ваше мягкое место способно предсказывать судьбу? - начала аббатиса, напустив на себя строгость.
  -- Я взяла? Э, нет, матушка! Если кто-то, не глянув в святцы, бухнул в колокол - я, что ли, виновата? - произнесла Марго с привычной интонацией "дурочки". Потом тихо и серьезно добавила: "Я сказала, что Беате надо остерегаться, - уж это-то я точно знаю, без всяких предчувствий!"
  -- Беате? Почему же именно ей? - недоверчиво спросила Гонория. В ответ Марго подробно рассказала о сцене, разыгравшейся в церкви утром и о том, как музыкантша, сама того не ведая и не желая, посадила Гаспара в лужу. "И что же с того?" - недоумевала аббатиса.
  -- Да то, что это Гаспар прикончил Доротею - неужто вы еще не поняли? И Беату он тоже прикончит, если она не побережется.
  -- Кто? Гаспар? Ты с ума спятила, Марго! - шепотом вскричала настоятельница.
  -- Я вам точно говорю, матушка: привратницу убил аббат Гаспар, потому что она слишком много болтала, а потом бросил окровавленный нож мне в окно, чтобы свалить все на меня. - зашептала Маргарита. - Он хотел и со мной провернуть то же дельце, что и с Антуаном. Хорошо, что я не спала. Я видела, как он бросил нож, и слышала, как он смеялся. Я выкинула нож в окно, в кучу травы. Гаспар убивал Доротею, пока я была у герцога. Я, как пришла, заглянула к нему - а, смотрю, в келье никого нет! А утром он в церкви сам проболтался!
  -- Постой! Допустим, ты не лжешь. - медленно проговорила аббатиса, у которой только что услышанное никак не укладывалось в голове. - Но, во-первых, при чем здесь Антуан?
   В ответ Марго выложила все, как есть, о гибели заведующей лазаретом и о том, как ни в чем не повинный конюх едва не заплатил головой за чужое преступление.
  -- О, Боже, какой вздор! - Гонория, поджав губы, посмотрела на Марго, как на дурочку. - Как мог аббат убить мать лекарку, если он приехал сюда после ее смерти?
  -- Он вернулся в тот же день, как вы уехали, - терпеливо объясняла Маргарита. - И прятался в спальном корпусе на чердаке. Потом, когда приехал отец Эрве и начал тут всё вынюхивать, Гаспар потерял с перепугу последние мозги и пошел к нему ночью. - Бывшая девка сжато, но не упуская важных подробностей и не боясь сильных выражений, рассказала обо всем, что произошло между двумя иезуитами и Лавердьером. Аббатиса слушала, удивленно уставясь на служанку, будто впервые ее видела. - И Гаспар той же ночью убил Сильвию. И ускакал на своем Корбо. А потом, утром, как ни в чем не бывало, заявился. Вот вам истинный крест, и Богородица Дева, и святая Маргарита Антиохийская, что все так и было! - закончив рассказ, Марго трижды перекрестилась. - Своими глазами видела, своими ушами слышала!
  -- Марго, Марго! - испуганно воскликнула аббатиса, невольно отодвигаясь от in pace. - Уж не вселился ли в тебя бес?
  -- Нет, - покачала головой Марго, крепко удерживая аббатису за апостольник. - Скорее, дьявол вселился в вашего племянника. Он сейчас ровно пьяный. Ему вся кровь, что он пролил, в голову ударила. Я вам говорю: он убьет Беату!
  -- Так ты утверждаешь, что его в ночь убийства привратницы не было в келье? - насмешливо переспросила настоятельница. - Ты видела это собственными глазами? А что тебе было нужно в его келье ночью, бесстыжая развратница?!
  -- Ничего. Просто кто-то должен прикончить этого мерзавца. Так почему же не я?
  -- Да как ты можешь говорить такое! - вскинулась Гонория, больше от страха перед мрачной решимостью, горевшей в глазах Марго, чем от обиды за "племянника". К тому же, она все еще не верила, что Маргарита сказала ей правду - уж чересчур эта правда была невероятна. - Сказать такое! Про дворянина! Про лицо духовного звания! Про своего духовника!! Да, отец Эрве прав: ты действительно заслуживаешь, чтобы тебя сожгли на костре в Руане! Именно такая участь тебя и ожидает!
  -- Ну что же, - произнесла Марго, внешне оставаясь совершенно бесстрастной. - Значит, я на рыжих конях поскачу короткой дорогой в рай... чтобы приготовить квартиру вам, дражайшая матушка!
  -- Мне?!!
  -- Да. Именно вам. - Маргарита посмотрела Гонории прямо в глаза. - Когда перерезаны глотки у всех свидетелей, преступник берется за соучастников.
  -- Однако... - начала было аббатиса, но тут во двор вошла сперва Урсула, все еще занятая безуспешными поисками Беаты и сама не своя от беспокойства, и монахиня, которую аббатиса посылала за подушечкой. - Вас только за смертью посылать, сестра Юстина! И как вы так быстро обернулись? Ведь и двух часов не прошло! - в душе аббатиса была только рада, что безотказную Юстину кто-то перехватил по дороге и тем дал ей, Гонории, возможность без свидетелей поговорить с Марго. Юстина рассыпалась в извинениях, объяснив, что Иеронима велела ей занести отцу Клеману кувшинчик бордоского, но Гонория только отмахнулась от нее. "Прошу прощения, матушка, но не видели ли вы сестру Беату? - встревоженно спросила Урсула. - Ее нигде нет, и в церкви тоже... я обошла всю обитель... а сестра Маргарита говорит..."
  -- Я уже слышала, что она говорит, - оборвала ее настоятельница. - Займитесь своими обязанностями, сестра.
   Урсула поспешила исчезнуть. Но аббатису ее слова навели на некоторые размышления. Гонория припомнила, что среди встречавших ее музыкантши не было. Не было ее и в трапезной во время обеда. Теперь Урсула говорит, что Беаты вообще нигде нет. А Гаспар, едва поздоровавшись, поспешил скрыться, сославшись на некое неотложное дело. Конечно, это может быть и простым совпадением... Но все-таки, должна же эта Беата где-то быть! - последнюю фразу аббатиса, задумавшись, произнесла вслух.
  -- Матушка... - робко подала голос Юстина, не понявшая, отпустила ли ее Гонория, и на всякий случай решившая остаться, но спрятаться за колонной. - Матушка, я вспомнила, я видела Беату.... - Аббатиса резко обернулась.
  -- Когда и где?
  -- Днем, матушка, незадолго до вашего приезда. Она выходила из спального корпуса с нотами под мышкой, сказала, что хочет к похоронам порепетировать Requiem.
  -- Спасибо, сестра, вы меня успокоили. Если Беата занялась музыкой, то она способна пропустить не то что мое прибытие, а и сам Страшный Суд... впрочем, нет: в этом случае она услышит архангельские трубы! - Гонория рассмеялась. Беата всего-навсего репетирует, и увлеченная музыкой, забыла обо всем. А Марго - жалкая и злобная безумица! Беата в церкви и играет на органе. Но тут неожиданная мысль встревожила Гонорию. - Вы сказали, сестра, что Беата, скорее всего, репетирует? Но, в таком случае, почему же Урсула не могла ее найти? Ведь стоило ей заглянуть в церковь - и она бы тотчас же услышала Requiem.
  -- Да в том-то и дело, матушка! Беата собиралась просто нажимать клавиши, а не играть по-настоящему! Я еще спросила, не послать ли к ней Жиля, чтобы покачал мехи? Она сказала, что не хочет ни понапрасну утруждать доброго Жиля, ни терзать наш слух своими экзерсисами. - Юстина просто сияла, получив возможность услужить аббатисе и тем загладить свою невольную провинность.
   Теперь Гонории все стало ясно, как "Отче наш": Беата, как она и предполагала, преспокойно сидит за органом; Урсула, когда искала музыкантшу в церкви, по глупости своей, не догадалась заглянуть на хоры - то есть, туда, где Беату следовало искать в первую очередь. Вероятнее всего, эти "поиски" были просто предлогом, чтобы увильнуть от работы. Беата же, уйдя с головой в музыку, которую она себе воображала, вполне могла не услышать, что ее зовут. Сильвию зарезал конюх. Доротея стала жертвой разбойников, перелезших через калитку и желавших завладеть ключами. Гаспар, ее любимый, хоть и непослушный, Гаспар, совершил лишь одно убийство - да и то по неосторожности. А бесноватая распутница отправится в Руан! На костер!
  -- Ну, Юстина, если Беата действительно там, то пойдем, навестим ее. Пора бы ей наконец со мной поздороваться!
   ...Войдя в церковь, Гонория несколько раз громко окликнула органистку, но так и не услышала ответа. Аббатиса дошла до середины прохода и, обернувшись, посмотрела вверх - за пультом органа никого не было! Настоятельница послала Юстину на хоры, а про себя решила, что Беата, вдоволь нарепетировавшись, давным-давно отдыхает у себя в келье. Она уже направилась к выходу.
   Но тут откуда-то сверху и слева раздался истошный визг Юстины.
  -- О, Господи! Ну, что там еще? - аббатиса снова поглядела вверх и увидела перекошенное от страха лицо сестры.
  -- Она была права! Она все правильно предсказала!
  -- Кто?
  -- Сестра Маргарита! Взгляните сюда, матушка! Бедная! Ее не успели предупредить!
   Намереваясь подняться на хоры, аббатиса едва не споткнулась о недвижное тело монахини, лежавшее на нижних ступеньках лестницы в позе, которая при других обстоятельствах могла бы показаться смешной: голова и торс - на полу, раскинутые ноги - на ступеньках, платье задрано, тупые носы грубых монашеских башмаков нелепо торчат в разные стороны. На полу под головой несчастной расплылось темное пятно.
   Наклонившись, Гонория узнала Беату и сразу поняла, что органистка мертва. Очевидно, бедная музыкантша, оступившись на лестнице, с размаху ударилась затылком о ступеньку и разбилась насмерть. Внезапное головокружение, вероятно, от переутомления и духоты. "Случайность, - уговаривала себя Гонория, - просто несчастная случайность".
  -- Сестра Юстина, перестаньте визжать, лучше ступайте и распорядитесь, пусть кто-нибудь займется бедняжкой! Боже милосердный! Да ведь теперь мы совсем без музыки останемся!
   Юстина, панически боявшаяся покойников, опрометью бросилась исполнять приказание, отчаянно надеясь, что "кем-то", кому поручат обряжать усопшую, окажется не она. Когда ее торопливые шаги стихли, аббатиса склонилась над мертвой музыкантшей, чтобы разглядеть ее повнимательнее. Как ни отказывался разум Гонории поверить очевидному, но поневоле пришлось признать: что-то не так! Если тело лежит вниз головой, но вверх лицом, значит Беата в момент падения не спускалась, а поднималась по лестнице, то есть, шла к органу, готовясь репетировать. Однако, в таком случае, когда же она успела переутомиться? И что у нее за вид? Чтобы сестра Беата в таком измятом и разорванном платье вышла из кельи - нет, в это просто невозможно было поверить! Как и в то, что одежду можно привести в подобное состояние одним только падением с лестницы! И почему у нее так страшно налилось кровью лицо? Будто сам дьявол ее душил!
   "Да, именно он. Обитель насквозь провоняла дьявольщиной, она просто из земли сочится. И этот толстый духовник... эти его глазки... сладкая... слишком сладкая улыбка... и намеки о колдовстве и ереси... Господи, Боже милосердный, только бы дождаться кузена Рене!"
   Гонория заметила, что вокруг шеи Беаты обвивается что-то вроде ожерелья. Но ведь монахиням не полагается носить украшения, а музыкантша никогда не была охотницей до таких суетных вещей... Гонория, превозмогая страх, осторожно приподняла тело органистки. Странное украшение - слишком тугое, сдавившее шею, как удавкой, двойная нитка бус перекручена сзади на шее, и концы ожерелья болтаются на спине! "Беата, конечно, монахиня... была монахиней... - Гонория перекрестилась, - но не до такой же степени, чтобы не знать, как полагается носить ожерелья! Нет, ее задушили этим украшением. Она защищалась... и убийца разорвал на ней одежду. А потом столкнул с лестницы!"
   Уговаривая себя, что она лишь заботится о предотвращении вздорных слухов, аббатиса осторожно размотала обвившее шею покойницы ожерелье. Спрятав украшение в карман, Гонория почти выбежала из церкви, желая как можно скорее рассмотреть находку при дневном свете.
   Завернув за угол - так, чтобы в случае чего остаться незамеченной, Гонория вытянула из кармана свое приобретение. Это было не ожерелье, а четки, дорогие и красивые, в которых выточенные из слоновой кости Pater Noster перемежались с черными агатовыми Ave Maria. Аббатиса с трудом удержалась, чтобы не вскрикнуть - эти четки, освященные в Риме Его Святейшеством, она своими руками преподнесла в день ангела красавцу Гаспару д'Арнуле.
   Но, возможно... да, возможно все, что угодно. Она сейчас пойдет к Гаспару и попросит... нет, потребует! Потребует объяснить, как ее подарок попал в руки убийцы! Да, где сейчас Гаспар? Самое логичное - начать поиски с его кельи... Не желая сталкиваться с сестрами, которые придут за убитой, аббатиса пошла к спальному корпусу в обход, через кладбище, вокруг церкви.
   Войдя в свою келью, Гонория осторожно выглянула в коридор. Никого. На цыпочках проскользнув в дверь, она шмыгнула к келье духовника и прильнула к замочной скважине.
   Гаспар д'Арнуле, с идиотски блаженным лицом, сидел за столом в полурасстегнутой сутане, заложив ногу за ногу. Перед ним на столе стоял большой, на три четверти опустошенный, графин с вином и лежала шахматная доска. Аббат, пьяный, как Ной, играл сам с собой в шахматы. Вернее, сказать, играл с фигурками, как играют дети, и что-то бормотал себе под нос. Гонория прислушалась.
   - Так, - заплетающимся языком бормотал аббат, - старая змея варила суп... а заварила кашу! А мы из змеи взяли и сделали котлету! - он рассмеялся безумным смехом. - Так ее, гадину! Покойтесь с миром, дражайшая матушка Сильвия! - ("О, Боже!") Аббатиса, в чьей душе любопытство боролось с ужасом, осторожно приоткрыла дверь, но Гаспар, поглощенный своей жуткой партией, на счастье Гонории, ничего не заметил. Он опрокинул черную ладью и отхлебнул два больших глотка из графина. Затем дрожащей рукой, прищурив глаз - очевидно, в глазах у него двоилось - нацелился на белого офицера и после нескольких попыток щелчком сбил его с доски. - И эту туда же, сор-року об-лезлую, у к-которой язык за зубами не держится! Вечная вам память, сестра Доротея! - он влил себе в глотку еще одну солидную порцию. - И вам, сестра Беата! - с доски слетела белая ладья. - Почтим вставанием... - он безуспешно попытался встать, но чуть не сполз под стол. - Нет, лучше возлиянием! Воз-ли-я-ни-ем... - потянувшись за графином, и пытаясь сообразить, который из двух, а то и трех сосудов перед ним - настоящий, аббат чуть не снес со стола все, что на оном стояло. Гонория, прижавшись к дверному косяку, будто окаменела. - Вот так. И все - шагом марш в рай! Ать-два! Ать-два! К престолу Господню! - Гаспар выстроил на доске три белые пешки в ряд, так что казалось, будто они направляются к белому королю. Тут Гонория уловила за спиной скрип открываемой двери, и юркнула за синюю занавесь. Когда шаги в коридоре стихли, настоятельница снова подкралась к заветной двери. Тем временем д'Арнуле успел из двух черных коней и оставшейся черной ладьи соорудить подобие колесницы, а сверху на ладью поставить пешку. - Счастливого пути в Руан, сестра Маргарита! Сухих дровишек! - Усмехаясь и потирая руки, пристроил следом за первой вторую колесницу, из белых коней, водрузив на ладью черную королеву. - А вам счастливого пути ad Infernorum, преподобная мамаша Старая Перечница! ("Вот как! И это - за все, что я для него сделала?!") Ха-ха! Можно подумать, настоятельницы не падают с лестниц! - С этими словами Гаспар осушил графин до последней капли. Потом уронил голову на руки и захрапел.
   ... Аббатиса вошла в свою келью шатаясь, и руки ее дрожали, будто это не Гаспар, а она, Гонория, осушила без закуски целый графин крепкого вина. Сердце ее бешено колотилось, ноги подгибались. Она прилегла на кровать, чувствуя, что вот-вот потеряет сознание. В голове ее, как колеса святой Екатерины, неумолимо проворачивались две мысли: "Что теперь делать?" и "Маргарита была права!"
   Маргарита... Отчаянным усилием заставив себя встать и влив в себя рюмку бенедиктина, Гонория на деревянных ногах направилась к узилищу. Бывшая девка поняла все, лишь взглянув в лицо своей госпожи.
  -- Ну что, матушка? Убедились?
  -- Да, Марго.
  -- Брюхо Господне! - Маргарита в бессильном гневе стиснула кулаки. - Значит, Симплиция все-таки не успела!
  -- Да. Беата убита. Все, как ты говорила. Что мне теперь делать?! - заломила руки готовая разрыдаться аббатиса.
  -- Что делать? - Спокойным и насмешливым тоном переспросила бывшая девка, будто речь шла не о жизни и смерти, а о мытье окон или стирке. - А это уж как вы сами захотите. Можно сложить ручки и смиренно ждать, когда тебя скинут с лестницы... да не ведьма я, матушка, не ведьма! Юстина сказала Агате, а та рассказала мне...
  -- Ну, хорошо, это неважно... но я... я не хочу! Не хочу падать с лестницы!! - Гонория едва удерживалась, чтобы не забиться в истерике.
  -- Тогда лучшая защита - нападение, как говорил наш командир.
  -- Что... ты.... сказала, Марго?
  -- То, что ты слышала, Онорет. Убей сама, если не хочешь быть убитой.
  -- Но... о, Господи, Боже милостивый, святая Гонория...
  -- Да не бойся! За убийство бешеной собаки никого не сажают, наоборот, денег дают! - усмехнулась бывшая девка. Ее, не раз глядевшую в глаза смерти, смешила и раздражала нерешительность госпожи.
  -- Но я... я никогда... я не умею! - пролепетала аббатиса.
  -- Зато я умею. Постарайся, чтобы сегодня вечером твой племянник надрызгался, как рота получивших жалованье ландскнехтов, а ночью выпусти меня из этой дыры. Приготовь мне лошадь, и отсыпь горстку монет, чтобы я могла продержаться первое время. И все. И можешь идти дрыхнуть. Больше от тебя ничего не потребуется. Потом говори про меня, что хочешь. На Корбо я к утру буду в двадцати лье отсюда.
   Видя, что аббатиса все еще колеблется, Марго добавила: "Пока тебя тут не было, Оноретта, он купил у меня две ночи по десять ливров. В капелле святой Маргариты. И уверял, будто ты так же хороша в постели, как копченая сельдь".
   Лицо Гонории исказила гримаса гнева. Она что-то пробормотала сквозь зубы. В упор посмотрела на Марго. Та не отвела глаз. ("Да, конечно, ничего удивительного: ведь для нее и блуд, и убийство - обыденные вещи") Аббатиса по привычке потянулась за своими четками - она всегда перебирала их, когда злилась, но ощущение гладких бусин в руках напомнило ей о лежащих в кармане четках д'Арнуле... и о бездыханном теле на лестнице. Она содрогнулась, невольно представив себя на месте органистки.
  -- Хорошо, Маргарита. Я сделаю, как ты говоришь.
   ...После беседы с Марго аббатиса сразу воспряла духом: оказывается, выход из положения существует! Более того - всю грязную и опасную работу сделают чужие руки, а ей, Гонории, останется только мирно лечь спать. А утром, как ни в чем не бывало, проснуться. И подождать, пока кто-нибудь, полюбопытней или поглупее, что, впрочем, почти всегда одно и то же, не обнаружит в соседней келье бездыханную жертву неизвестного преступника...
   "Хотя, почему же "неизвестного", когда рядом с трупом... в запертой снаружи келье... обнаружат непотребную девку, в которую вселился бес! И если этот бес начнет вопить про то, как аббатиса и духовник... то кто же поверит нечистой силе? А потом, ближе к полудню, приедет кузен Рене, будет пышный молебен, Иоланду наконец-то предадут земле... а заодно и - Сильвию, и Беату с Доротеей... потом герцог уедет, вместе со своим скользким иезуитом...
   И по Гаспару тоже отслужат заупокойную мессу... да, по этой неблагодарной иезуитской свинье! Я, видите ли, люблю его, как копченая сельдь, - на себя бы поглядел! Можешь быть уверенным, дражайший племянничек: тебе быстро найдется достойная замена! Ах, какого красавчика-аббата я видела во дворце у Рене - высокий стройный блондин... совсем молоденький... и, похоже, даже невинный... Ему придется многому научиться, чтобы не краснеть, слушая мою исповедь... Что же до развратной девки, то пусть ее хоть десять раз сожгут и дважды повесят, если того хочется отцу Эрве..."
   Обходя дозором обитель, Гонория в привратницкой повесила себе на пояс запасную связку ключей - в том числе и ключ от in pace. В лазарете, дождавшись, когда Урсула отвернется, она как бы невзначай прихватила с полки одну из склянок с Теодорининым снадобьем. Придя к себе, настоятельница извлекла из шкафчика большой графин с бордо и, влив туда изрядную дозу лекарства, поставила вино на стол перед "дражайшим племянником", так, чтобы оно оказалось первым, что попадется на глаза проснувшемуся и страдающему от жажды аббату. Участь Гаспара д'Арнуле была решена.
   ... Было слегка за полночь, когда аббатиса, прикрывая рукой огонек свечи, тихонько приоткрыла дверь в келью любовника. Графин на столе был почти пуст. Аббат, развалившись на кровати одетым - спасибо, что хоть не в башмаках! - спал мертвым сном. Гонория довольно потерла руки: пока все шло, как она задумала...
   ...Склонившись над темневшим у ее ног отверстием, Гонория тихо окликнула Маргариту. Та, конечно, не спала: ее глаза блеснули, как у кошки, отразив пляшущее пламя свечи. Ключ заскрежетал, проворачиваясь в замке. Аббатиса испуганно замерла, но никто не вынырнул из темноты и не потребовал объяснить, что она тут делает. Заскрипела, поворачиваясь на ржавых петлях, тяжелая решетка. Маргарита, ухватившись за край ямы, подпрыгнула, подтянулась, и выбралась наружу.
  -- Ну, матушка?
  -- Как договаривались, Марго.
  -- И деньги, и лошадь?
  -- Д-да. Да, не беспокойся. Но я пойду с тобой.
  -- Как хочешь, Онорет. Только под руку мне не суйся.
   Обе женщины крадучись поспешили в спальный корпус: впереди Марго, за ней, не поспевая, почти бегом, - аббатиса. Персональный вход - келья ее преподобия, коридор, и - заветная дверь, - "Скорее, Маргарита, ради Бога, скорее!"
   Марго скользнула в келью аббата, огляделась. Гонория осталась сторожить у двери. Но что-то в ее позе не внушало бывшей девке доверия. Марго приподняла штору - ставни были закрыты, притом, снаружи. Дьявольщина!
  -- Да не осли ты! Кто сюда придет, Оноретта? Все дрыхнут. Иди лучше сюда, да посвети мне. Иди, а то я ничего не увижу! - Марго за рукав втащила Гонорию в келью и захлопнула дверь. Затем, велев аббатисе встать у изголовья кровати - так, чтобы, на всякий случай, держать Гонорию в поле зрения, - Марго задрала платье и, к ужасу и изумлению настоятельницы, извлекла на свет распятие со смертоносной начинкой. Перехватила поудобней... склонилась над спящим... поводила концом креста по его груди, вычисляя нужное место... нацелилась... приложила... тронула кнопку... - Есть! - аббат даже вскрикнуть не успел. - Это тебе за Иоланду, мразь! - Вытащила лезвие - все в крови, щелкнула кнопкой. Зубы Гонории выбивали дробь, руки дрожали. Марго приставила распятие к ямке между ключиц уже мертвого Гаспара. - Так! А это за всех остальных, падаль ходячая! - выдернула нож, вытерла подолом платья, убрала лезвие. - Готово. Можешь убедиться.
  -- Х-хорошо... с-сп-пасибо, Маргарита. Подожди, сейчас я принесу тебе деньги... подержи... - аббатиса хитро улыбнулась, отдала Марго свечу и направилась к двери.
   Маргариту спасло умение предчувствовать опасность, звериный инстинкт, отточенный годами жизни на войне. Аббатисе не хватило буквально секунды, чтобы осуществить свое намерение. Маргарита успела выставить ногу между дверью и косяком, и дверь больно ударила ее по колену. "Ах ты, крыса чумная!" - Марго обеими руками с силой толкнула дверь. Гонория едва успела отскочить - иначе ее припечатало бы к стене - , но не устояла на ногах. Упала, неуклюже выставив руку, скривилась от боли, и пронзительно завопила: "Хватайте ее!! Убийца!! Ведьма!!" В соседних кельях, разбуженные истошным визгом, завозились монахини.
   Маргарита бросилась к ней, хотела ухватить сзади за апостольник, Гонория отчаянно отбивалась, пытаясь лягнуть, и вопила, вопила... Наконец, когда, как казалось Марго, аббатиса уже успела перебудить весь монастырь не хуже набатного колокола, бывшей девке удалось одной рукой обхватить вскочившую Гонорию сзади, а другой, в которой Марго все еще сжимала распятие, заткнуть ей рот.
   От души приложив настоятельницу бедром о дверной косяк, Марго чуть ли не волоком втащила ее обратно в келью Гаспара и закрыла дверь за миг до того, как в темный коридор выглянули первые любопытные. Выглянули - и, не увидев ничего интересного, снова легли спать, решив, что им примерещилось.
   Но настоятельница не сдавалась. Она ухитрилась подставить Марго ножку, девка упала, подмяв под себя Гонорию, и они, сцепившись, покатились по полу. Аббатиса, цепляясь за что попало, стащила со стола скатерть.
   А вместе со скатертью - и графин с вином, куда Марго всунула горящую свечу, чтобы освободить руки. Свеча упала на постель. Язычки пламени весело побежали по одеялу... по занавеске балдахина... по потолку... Аббатиса, увидев это, отчаянно взвизгнула. Маргарита выругалась сквозь зубы. Пора было кончать и сматывать удочки. Ее рука с зажатым в ней распятием была как раз под грудью у Гонории, только пришлось неловко вывернуть запястье, чтобы направить лезвие, куда нужно.
   Гонория пискнула и обмякла, как мешок с грязным бельем. Маргарита, перевернув неподвижное тело аббатисы, приложила окровавленную руку к ее горлу. Убита. Чертыхнувшись, Марго подкатила труп поближе к горящей постели - положить аббатису рядом с любовником не было уже никакой возможности - и выскочила в коридор. Пламя взметнулось, охватив всю комнату. "Черт бы подрал всю вашу святозадую роту!"...
   ... Стоя у распахнутого окна и то и дело нащупывая в кармане пилку, Лавердьер вслушивался в ночь. Ночь была душная и темная. В воздухе пахло грозой. "Хорошо, если будет дождь, - подумал он. - Смоет следы. Но по мокрой дороге не поедешь галопом..." Когда стихли последние голоса и шаги, он вылез из окна и, спустившись по трельяжу вниз, бегом бросился на церковный двор. Вбежал в галерею и пошел вдоль нее, внимательно глядя под ноги. Одна решетка... вторая... вот и нужная. Но почему она открыта?! Он чуть не свалился в эту чертову яму! "Маргарита!" - отчаянно позвал он шепотом, умом понимая, что раз темница открыта, значит, она пуста. Что успели сделать с Марго, пока он выжидал удобного часа? Где ее могут прятать?
   Услышав шаги, герцог поспешно спрятался за колонну. Кто-то торопливо, но осторожно шел по дорожке под самыми окнами корпуса для послушниц, потом свернул в галерею. Он явно хорошо знал дорогу - даже под ноги не смотрел. И поплатился за это. Даже вскрикнуть не успел. Раздался глухой стук - что-то большое неуклюже рухнуло в подземную темницу. Потом - приглушенные стоны... кряхтенье... - "кто-то" пытался выволочь из западни свое тяжелое тело, возя брюхом по каменным плитам, как проклятый Всевышним библейский змий. Наконец, после долгих и мучительных усилий, ему это удалось. Он поднялся, отряхнулся и негромко, но длинно и прочувствованно выругался. По голосу герцог узнал де Форе.
   Проклятие духовника было адресовано Гонории, которая, по его предположению, "спрятала проклятую еретичку, поверив ее пророчествам", ибо Гонория "глупа, как все женщины". Еще раз отряхнувшись, потерев ладонью ушибленную поясницу, и присовокупив к вышесказанному, что у проклятой девки в заднице больше ума, чем у настоятельницы в голове, иезуит решительно направился обратно той же дорогой, какой явился, - очевидно, намереваясь немедленно наставить грешную аббатису на путь истинный. Герцог бесшумной тенью последовал за ним.
   ...К этому времени в келье аббата языки огня выбились из-под двери и лизали пол коридора; от жара полопались оконные стекла и пламя по ставням перекинулось в келью Гонории, а оттуда - в келью Марго...
   ...Увидев пламя, вырывавшееся из окон трех келий, отец Эрве остановился, как осаженная на полном скаку лошадь. Поморгал, протер глаза, - пламя и не подумало исчезнуть. Неужели Господь сам... Иезуит, не ожидавший столь благоприятного для себя поворота событий, радостно потер руки. Потом быстро оглянулся - не видел ли его кто? И встретился взглядом с тем, кого меньше всего ожидал увидеть.
  -- Монсеньер!
  -- Как видите, святой отец.
  -- Но зачем...
  -- Позже! А сейчас - бегите и бейте в набат! Поднимайте всех! - Эрве направился к колокольне - самой длинной дорогой, в обход церкви. Герцог нагнал его, развернул лицом в обратную сторону, к пансиону, и подтолкнул в спину: "Галопом, черт вас дери!" Эрве тяжелой рысью потрюхал в указанном направлении, но, завернув за угол, тут же сменил сей недостойный духовного лица аллюр на более привычный, а, миновав корпус послушниц, и вовсе свернул на узкую дорожку между складом и пансионом, а потом по тропинке вдоль стены добрался до места, откуда мог видеть пожар, оставаясь незамеченным. Там он для надежности прилег на траву и весь обратился в зрение и слух. Господь, вняв жарким молитвам, по-видимому, наконец-то призвал к себе сразу всех, чье существование было досадной помехой для отца Эрве: проклятую девку-еретичку, идиота Гаспара, а заодно и мать-настоятельницу. Не будет большой беды, если еще несколько потенциальных опасных свидетельниц погибнут при пожаре. Так для чего мешать Господу делать то, что так хорошо Им начато?
   Герцог тем временем бросился сперва к двери корпуса, но ту, как обычно, на ночь заперли на засов. Тогда Лавердьер, сняв с перевязи шпагу вместе с ножнами, ударил эфесом в первое же попавшееся окно. Раздался звон разбитого стекла и испуганный женский вскрик. Из окна, придерживая на груди ночную сорочку, выглянула заспанная Винсента. Несколько драгоценных минут ушло на то, чтобы окончательно ее разбудить и втолковать, что в корпусе пожар, и что нужно открыть входную дверь. В результате монахиня, высунувшись в окно и увидев пламя, с воплем "Боже!"... упала в обморок. Герцог, пробормотав сквозь зубы солдатское ругательство, которое, казалось, даже огонь вогнало в краску, влез через окно в келью, а оттуда, перешагнув через бесчувственную Винсенту, выбежал в коридор....
   ...Марго, увидев открывающуюся дверь Винсентиной кельи, спряталась за синей занавесью. В тот миг, когда герцог отодвинул засов, Маргарите наконец-то удалось сладить с замком. И вовремя - пламя уже подбиралось к ней по полу. Открыв дверцу, она юркнула в потайной ход. ("Капелла святой Маргариты... Окно выходит на конюшню...") ...
   .... Когда Марго входила в алтарь, наконец-то загудел набат. Это верный Жан, напрасно прождав в конюшне своего господина, встревожился, выглянул наружу и, увидев пламя, помчался со всех ног к колокольне. Шестеро прибежавших работников взялись таскать воду, но толку от их усилий было немного. Герцог тем временем успел вынести на улицу Винсенту, все еще бесчувственную, и теперь отчаянно барабанил во все двери и выталкивал бестолково причитающих полуголых монахинь на крыльцо. "Мои девочки!" - вскрикнула Селина и бросилась к пансиону. "Боже! - стонала добрая Симплиция, заламывая руки. - Там же отец Гаспар! И мать-аббатиса! Они же сгорят! Монсеньер, сделайте же что-нибудь!
   - Уже сгорели! - не оборачиваясь, бросил герцог. - Бегите, не путайтесь под ногами! - повариха, причитая, выбежала вон.
  -- Но... Матушка Иеронима! - вскричала выскочившая Юстина, с ужасом глядя на огонь, отрезавший обитательницам трех самых дальних от двери келий пути к отступлению. - И матушка Августа! И Гертруда! Что нам делать, монсеньер?!
  -- Отсюда уже не подобраться. Попробую через окна. Дорогу! - герцог бросился в келью Симплиции, выбил окно и выпрыгнул наружу, снова оказавшись в галерее. И, только летя вниз, обнаружил, что на этой стороне окна выше от земли, чем на другой, и без лестницы в горящие кельи не доберешься. Из соседнего окна выглянула Гертруда, - совершенно одетая и полностью сохранившая присутствие духа.
  -- Монсеньер! Помогите! - Спрыгнула. Герцог подхватил ее, машинально прижал к себе. Лицо казначеи на миг осветилось улыбкой.
  -- Чем могу быть полезна, монсеньер?
  -- Лестницу, сестра. Скорей!
   Гертруда, знавшая, где что лежит в монастыре, лучше самой Гонории и под шумок прибравшая к рукам Доротеины ключи, бросилась в сарай с садовым инструментом. Тем временем в другом окне показалась заспанная лошадиная физиономия Августы, перекошенная ужасом. Заведующая ризницей беспомощно глядела то в глубину комнаты - на горящую дверь, то в окно, спросонья не в силах сообразить, что ей делать.
  -- Вылезайте в окно, матушка! Вылезайте и прыгайте, я вас подхвачу! - во весь голос крикнул Лавердьер. Бесполезно. Герцог видел в окно, как несчастная монахиня, будто курица с отрубленной головой, бестолково мечется по келье, а пламя уже готовится лизнуть балдахин. Что до матери Иеронимы, то она, несмотря на все крики и кидаемые в окно камешки, вообще не подавала признаков жизни.
   Наконец подоспела Гертруда, а следом за ней - Жан, с лестницей на плече. Двумя ударами лестницы Лавердьер высадил окно в келье хозяйки ризницы. Августа взвизгнула и молитвенно сложила руки.
  -- Держи, Жано! - герцог белкой взлетел по лестнице. - Сюда, матушка, сейчас я вас вытащу! Смелее! Да ну же, шевелитесь, сто тысяч чертей вам в лиф!!
   Упоминание нечистой силы, да еще в таком количестве, сделало свое дело: набожная Августа подняла руку, чтобы перекреститься, и при этом была вынуждена отцепиться от занавески. Воспользовавшись этим, герцог сгреб ее в охапку и в два счета спустил вниз, в обьятия верного слуги. Августа села на корточки возле колонны и принялась причитать и молиться.
   Не обращая на нее внимания, Лавердьер занялся спасением матушки Иеронимы. Та преспокойно лежала в кровати, свернувшись калачиком, будто все происходившее за стенами кельи ее не касалось. Сперва герцог подумал, что помощь опоздала. Но когда он подхватил старуху на руки, в нос ему ударил запах перегара. Иеронима даже во сне не расставалась с заветной серебряной фляжечкой. Герцог понес монахиню к окну, чертыхаясь не хуже любого рейтарского капитана.
   - Принимайте!
  -- О, монсеньер, что с матушкой?!
  -- Пьяна, как трактирный музыкант!
   Иерониму, так и не проснувшуюся, спустили с лестницы, как спускают полные бочки в погреб. Лавердьер машинально подобрал и сунул в карман полупустую фляжку, выпавшую у нее из рук. "Так. вроде бы, всё", - герцог, тяжело дыша, прислонился к колонне. "Точно ли - всё?"
  -- Жан!
  -- Да, монсеньер!
  -- Где я велел тебе быть?
   Кучер начал было объяснять, что звонить, по его разумению, больше не имело смысла, и что он...
   - Так это ты звонил? А что же отец Эрве? Ладно, черт с ним. Как там?
   Оказалось, что, пока Лавердьер вызволял достойных матушек, огонь несмотря на все усилия, полностью охватил чердак, а оттуда перекинулся на крышу церкви и на корпус послушниц, но, насколько Жану известно, все сестры благополучно выбрались на улицу. Кое-кто обожжен, кое-кто угорел, - ими уже занялась Урсула.
  -- На крышу церкви? - взвизгнула Августа. - Господи, помилуй! Ризница!!!
  -- Не извольте беспокоиться, матушка: там отец Эрве! Мать Гертруда дала ему ключи.
  -- А Маргарита? Ты ее не видел?
   ...Вбежав в алтарь, Маргарита спустилась к гробу с мощами новой святой, стоявшему чуть ли не поперек вратной арки. Склонившись, поцеловала слой воска, скрывавший лицо Иоланды: "Прощай, сестра. Спи спокойно - я отомстила за тебя". Вернулась в алтарь; путаясь в отмычках, с трудом нашла нужную и вбежала в капеллу. Захлопнула дверь - вовремя: в церковь вбежали монахини и послушницы, руководимые Гертрудой и Ефразией, и принялись выносить на улицу все, что могли снять или поднять, и что представляло хоть какую-то ценность, - в том числе и останки несчастных сестер. Впрочем, шуму от этой спасательной операции было гораздо больше, нежели проку. К счастью, про капеллу все благополучно забыли, - да и ключ от нее остался в келье д'Арнуле. Пламя, прокравшееся через открытую Маргаритой дверь, теперь лизало пол и стены алтаря, перекрыв доступ в ризницу.
   Марго, не в пример причитавшим и бестолково суетившимся сестрам, понимала, что поддаться панике - смерти подобно. Переведя дыхание, она сбросила монашеское платье. Еще в прошлый раз, деля матрас с духовником, молодая женщина заметила, что узкое и вытянутое окно капеллы расположено довольно высоко. Но вместе с тем от ее внимания не ускользнуло и то, что деревянная статуя святой Маргариты, фута в полтора высотой, водружена на что-то вроде стола, но не прибита к нему намертво. Марго решительно сгребла статую в охапку и поставила на пол, а подставку подтащила поближе к окну. Потом бесцеремонно стащила с деревянной мученицы богато расшитое жемчугом одеяние и жемчужную корону: "Если у меня ни гроша не будет - на что же я тебе твою фунтовую свечку куплю?". Рассовала добычу в карманы и за пазуху. Влезла на подставку, втащила за собой святую, ухватив ее за голову: "Ничего, сестренка, прорвемся. Я тебя тут не брошу!". Поднялась на ноги, выглянула в окно - никого. Держа статую за плечи, изо всех сил ударила ее нижним концом в стекло. Раздался треск, посыпались осколки, в провонявшую затхлостью капеллу ворвались прохладный ночной ветер и едкий запах дыма. Перехватив святую поудобнее, Марго ударила снова. Путь был свободен. Бывшая девка сперва выбросила из окна статую, потом, взобравшись на узенький подоконник, свесила наружу ноги и, уцепившись за уцелевшую верхнюю перекладину рамы, потихоньку сползла вниз, повиснув на руках. Спрыгнула. Штаны порвала, камзол выпачкала, спину ободрала, заноз полные ладони насажала, колени рассадила не хуже, чем тогда, на мосту - приземлилась неудачно. Но полдела было сделано. В конюшне она обнаружила, что Корбо оседлан, но выяснять, кому она обязана этим подарком судьбы, времени не было.
   Взяв коня под уздцы, Маргарита услышала, как где-то возле церкви грохнул выстрел...
   ... "Ризница! Что с ризницей?!" - стенала мать Августа, - ох, монсеньер!". "Не беспокойтесь, матушка, - отозвался герцог, уже порядком уставший от роли всеобщего ангела-спасителя, на которого отовсюду устремлены молящие взоры. - Я сейчас схожу туда и посмотрю".
   По дороге его нагнала Гертруда с парой фонарей. "Я с вами, монсеньер!" - произнесла голосом не то Берты Руссильонской, не то святой Феклы. Пошли к ризнице, к наружному входу.
   Дверь была приоткрыта, возле нее лежали, кое-как сваленные в кучу, облачения отца Клемана и пара серебряных чаш. Внутри кто-то возился. Гертруда, обеспокоенная судьбой монастырской казны, вбежала в ризницу, опередив герцога. И тут же до ушей Лавердьера донесся ее возмущенный вопль: "Отец Эрве!! Так вот как вы спасаете монастырскую казну!! Так вот как вы... Ох!"
   Подбежавший герцог рывком распахнул дверь... да так и застыл на пороге, подняв фонарь. В углу, возле самой двери, стояла на коленях Гертруда, будто собиралась помолиться. Под левой грудью у нее торчала рукоять кинжала... его собственного, толедского, который он собирался отдать Маргарите, но не смог найти. Отец Эрве невозмутимо продолжал набивать карманы сутаны монетами из взломанного сундучка, не обращая внимания на Лавердьера. Быстро склонившись над Гертрудой, герцог увидел, что казначея уже покинула дольний мир.
  -- Отец Эрве!! Что за дьявольщину вы тут творите, преисподняя вас побери вместе со всеми иезуитами!?
  -- Полегче, ваша светлость! Я - ваш духовный отец!
  -- Среди моих родственников нет убийц и грабителей!
  -- А как вы будете доказывать, что убийца - не вы? Чего будет стоить слово бывшего еретика против слова священника, известного своей праведной жизнью и благочестием? Впрочем, я готов охранить от позора честь вашей семьи... за сходную цену... - тонкие губы иезуита растянулись в гаденькой ухмылочке. - Шли бы вы таскать воду, монсеньер... и предоставили бы мне спасать ризницу... так будет лучше... для всех... пока никто вас не видел...
   Герцог невольно отступил. Его рыцарское благородство и отвага были бессильны против этой змеиной наглости, скользкой, как болотная слизь, как бессильна лучшая шпага против яда Медичи. Иезуит был прав: герцог уже слышал голоса спешащих к ризнице монахинь... которые вместе с церковной утварью вытащат из ризницы и тело казначеи с кинжалом Лавердьера в груди, а отец Эрве - единственный свидетель, способный - при желании! - удостоверить непричастность герцога к убийству... хотя - как? Заявив, что мать-казначея геройски погибла, спасая достояние обители?
   "Скорее, помогайте мне - крыша уже трещит! - зашипел де Форе, будто угадав мысли герцога, - а насчет этой не беспокойтесь: огонь поедает все, что ему дают". Иезуит снова гаденько улыбнулся и подмигнул.
   Герцог задохнулся от бессильной ненависти... и вспомнил слова Маргариты: "Если бы вы, как только услышали их угрозы, взяли бы со стола пистолеты..." Да, пистолеты. В этой суматохе он совершенно забыл про них!
  -- Вы правы, святой отец. Огонь неразборчив в еде. И даже слишком.
  -- Что вы сказали, ваша светлость? - Иезуит удивленно поднял голову от сундучка с золотыми.
  -- То, что слышал, каналья! - Горящие гневом глаза Армана де Лавердьера и вспышка, вырвавшаяся из дула пистолета были последним, что увидел в своей жизни Эрве де Форе.
   Тут рухнула крыша ризницы. Герцог чудом успел отскочить, камзол на нем горел, и он покатился по земле, сбивая пламя. Поднялся, хватая ртом воздух пополам с дымом. Закашлялся. Побрел, сам не зная куда, тяжело шатаясь. Навстречу ему из-за угла выбежали две молодые монахини: "Монсеньер! О, Боже, что с вами?" Он тяжело обвис на хрупких девичьих плечах, из последних сил шепотом прося прощения за свою слабость. И почти сразу же на лицо ему упали первые крупные капли дождя...
   ...Первым делом Марго выпустила из конюшни всех лошадей, кроме Корбо. Табун ломанул через кладбище к главным воротам. Слушая доносившиеся издали цокот копыт, тревожное ржание, ругательства и испуганные женские вопли, она довольно усмехнулась, - чем больше суматохи, тем лучше. Корбо, разбуженный среди ночи, отнюдь не горел желанием отправиться в дальний поход. Марго насилу вытащила его из конюшни. Почуяв запах дыма, жеребец тревожно захрапел и решил, что пора уносить ноги. Маргарите пришлось всей тяжестью повиснуть на узде, чтобы удержать его. Вороной вертелся, поднимался на дыбы, мотал головой. Марго прыгала вокруг него, перемежая ласковые уговоры площадной руганью. Наконец, улучив момент, когда несносное животное зазевалось, бывшая девка вскочила в седло и крепко сжала ногами конские бока. Корбо, брыкнувшись еще пару раз для порядка, уразумел, что сопротивляться глупо. Марго разобрала поводья и на всякий случай привела в боевую готовность кинжал Гаспара. Потом легко тронула коня шпорами: "Ну, давай, старина! Пошел! Ты же не хочешь, чтобы тебя бросили в этом сумасшедшем доме!" Конь, повернув голову, внимательно посмотрел на всадницу, коротко и тихо заржал в знак согласия и прянул вперед....
   ...Услышав стремительно приближающийся сзади цокот копыт, обе растерявшиеся монахини подумали, что на них несется одна из вырвавшихся из конюшни перепуганных лошадей, и, потеряв голову, вместо того, чтобы спокойно дать Маргарите проехать, с отчаянным визгом метнулись навстречу своей погибели, увлекая за собой обессилевшего герцога. В результате все трое кучей повалились на траву. Маргарита тихо рассмеялась при виде этой сцены, и, вместо того, чтобы натянуть поводья, пришпорила вороного. Могучий конь преодолел живую преграду с той же легкостью, с какой воробей перепархивает с веточки на веточку. "Браво, Арман! Две сразу - это по-нашему!!" - не удержавшись, крикнула бывшая девка.
  -- Маргарита! - радость придала герцогу сил. Стряхнув с себя пищащих монахинь, он приподнялся. Марго, придержав коня, обернулась и показала Лавердьеру окровавленное распятие. Тот кивнул и взялся за пистолет, другой рукой махнув в сторону ризницы. Марго подмигнула, отсалютовала ему распятием и дала шенкеля. Конь галопом рванул с места. Арман де Лавердьер глядел вслед Марго, пока вороной не перемахнул через калитку и всадница не скрылась из виду.
   Вот тут-то и хлынул настоящий дождь. Сплошная пелена воды накрыла лес и монастырь, промочив насквозь все, что только способно было впитывать воду, и сделав наконец то, что тщетно старались сделать шестеро работников с ведрами. Этот ливень, казалось, способен был потушить даже огни преисподней.
   Шестеро работяг вздохнули с облегчением и занялись водворением на место разбежавшихся лошадей. Сестры и матушки все, как одна, воздели руки к небу, шепча благодарственные молитвы.
   Монахинь зрелище несущейся на вороном коне и смеющейся аббатисиной девки, которую не иначе, как сам дьявол извлек из in pace, до того потрясло, что они с трудом смогли встать. Лавердьер, стиснув зубы, кое-как дотащил обеих своих помощниц до пансиона и свалил обеих на первую же попавшуюся кровать, а сам сел на крыльцо и подставил лицо под струи дождя, чтобы никто не заметил катящихся по его лицу слез радости.
  -- Она жива, - он не замечал, что говорит вслух, - моя дочь жива!
  -- Конечно, жива, монсеньер! - герцог вздрогнул: добрая Винсента, движимая самыми лучшими чувствами, ласково положила руку на его обожженное плечо. - Она вечно будет жива на Небесах и в наших сердцах!
  -- Да-да, - отозвался герцог, тем тоном, каким принято отзываться на подобные банальности. - Конечно, сестра.
  -- О, монсеньер! Ведь это она защитила нас от огня!
  -- Да, да, это она! Это она! - загалдели монахини. - Блаженная Иоланда! Святая Иоланда!!...

0x01 graphic

Эпилог

  
   Десять лет спустя в монтобанский трактир "Королевская селедка" заехал пропустить стаканчик некий монах, собиравший пожертвования. Он также вез с собой кое-какие святые реликвии и за небольшую плату предлагал всем желающим взглянуть на них. Желающие, естественно, нашлись. Разложив на столе свои сокровища, толстопузый отче, ставший настоящим златоустом после изрядной дозы шарантского вина, нахваливал свой товар, точно купец на ярмарке: "Вот тут, в мешочке, зуб святой Биргитты... здесь, в ящичке, кусочек лопатки святого Роха... а вот это - волос святой Агнессы..."
  -- А это что за чудо? - спросила подошедшая, чтобы подлить святому отцу вина, трактирщица - высокая, крепко сложенная брюнетка лет тридцати шести, - указав на какие-то маленькие, будто цыплячьи, косточки, белевшие на черном бархате в раскрытом реликварии.
  -- А это, дочь моя, десница блаженной Иоланды Фонтен-Герирской! - ответствовал монах.
  -- Как вы сказали, отче? Иоланды? Из Фонтен-Герира? - недоверчиво переспросила женщина.
  -- А чему вы так удивляетесь, госпожа Маргарита? - полюбопытствовал один из посетителей.
  -- Да нет, ничему... просто не припомню такой... впрочем, я не очень-то разбираюсь в святцах... простите меня, отче, дуру необразованную! - смущенно забормотала трактирщица.
  -- Ничего, ничего, дочь моя! - благодушно заметил размякший от вина монах. Осушив еще половину кувшина, он с воодушевлением пустился в рассказ о непорочной деве, за свою чистоту отмеченной священными стигматами и досрочно взятой на небо, и о том, как лишь заступничество блаженной не дало сгореть дотла Фонтен-Герирской обители. Под конец он позволил всем желающим приложиться к святыне - всего за два денье. Госпожа Маргарита звонко чмокнула угол реликвария, и сунула в руку монаха пару монеток.
   ...Выйдя из залы на кухню, почтенная трактирщица с ловкостью, свидетельствовавшей о длительной практике, откупорила бутылку своего лучшего вуврэ. Налила полный стакан. Стоя выпила. Быстро осенила себя крестным знамением.
   А потом тихо выругалась, длинно и изощренно, как обозная девка.
  

0x01 graphic


 Ваша оценка:

Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"