Каждое утро с упрямым постоянством нас, жителей мегаполисов, поглощают эскалаторы станций метро одного конца города, чтобы через час выплюнуть наружу на другом его конце и отдать в 'ежовые рукавицы' производств и офисов, а вечером таким же манером возвратить в лоно родного домашнего очага.
Никто из нас, подвергаемых этой экзекуции, а то и по нескольку раз в день, не задумывается о том, что такое метро - своих забот по горло. Ну, возит себе и возит... Спасибо ему за это! Однако метрополитен - это целое государство в государстве со своим укладом, писанными и неписанными законами и традициями.
Государство это напичкано всякими сложнейшими устройствами автоматики, механики, электроники, за которыми, конечно же, стоит человек - тысячи людей.
В отличие от нас, трудящихся на поверхности матушки Земли, работники метрополитена копошатся в своем хозяйстве денно и нощно, чтобы потом с утра и до позднего вечера развозить нас под землей в разные концы города и постараться при этом не задавить, не помять и даже не испачкать. Поезда и станции метро утром нас встречают всегда чисто вымытыми, ухоженными и исправными, а дело это сложное и многотрудное.
Вы только представьте себе, друзья, сколько в Питере нарыто ходов и нор, по которым бегают и в которых прячутся на ночь почти живые существа - поезда.
Представить себе это трудно, но вы попробуйте, хотя бы поглядев из окна голубого экспресса на тоннельные и станционные устройства.
Волею случая пришлось мне это всё познать, будучи приставленным по роду службы к пуско-наладке трёх станций фрунзенского радиуса питерского метрополитена - это 'Звенигородская', 'Обводный канал' и 'Волковская'.
Служба моя началась в недрах питерской подземки как раз на этапе монтажа рельсового полотна, прокладки коммуникаций автоматики, установки и наладки электроники для управления всем этим хозяйством.
Частенько приходилось 'гулять' по тоннелям со всякого рода проверками установленных устройств и агрегатов, наматывая по 10-12 километров за выход в условиях большой вероятности расквасить собственный нос о различную брошенную арматуру и прочую дребедень, ещё не убранную после каких-либо работ. Однако это считается на стройках нормальным и, наверное, справедливо при таких объёмах работ, хотя собственный нос, конечно же, дороже.
Время шло, и понемногу тоннели и станции начинали принимать свой рабочий вид, обрастая светофорами и стрелками, кабельными прокладками - всем тем, что вы можете видеть из окон поезда. Станции украшали отделочными материалами, а подстанционные помещения насыщались различной аппаратурой управления.
Особую красоту после всех облицовочных работ, по-моему, приобрела 'Звенигродская'. Её архитектура, выбор отделки, её тонов и узлов крепления делали станцию нарядной и красивой. Тема проекта была посвящена Лейб-гвардии Семёновскому полку, казармы которого когда-то находились вблизи выхода эскалаторов на поверхность.
Пол станции выполнен из зелёного индийского гранита с цветными вставками и окантовкой из красного гранита. Стены облицованы мрамором 'Коелга', гранитом 'Кашина гора' и тёмно-зелёным индийским мрамором Indiana Green. В один из торцов станции установлено мозаичное панно из смальты с изображением самых первых семёновцев Петра Великого, выполненное в мастерской Российской академии художеств.
Всё это вместе взятое придает станции дворцовый вид, погружая посетителя в парадную историческую действительность XVIII века.
Отделочные работы подходили к концу, отлаживалась автоматика и была, вскорости, готова к сдаче в эксплуатацию, начали свою обкатку поездные составы...
Конечно, не всё бывает безоблачно гладко и безукоризненно. Крупные стройки не проходят без сучков и задоринок, всегда что-то приходится дорабатывать, переделывать, иногда авралить, штурмуя Эвересты работ и времени.
Как всегда, большим трудам сопутствуют и курьёзы или как их ещё называют 'генеральские эффекты' - это когда внезапно случается какая-то непредвиденная поломка перед самым прибытием большого начальства или во время его визита, а все причастные к этому, кроме, конечно, руководства, выглядят нерадивыми и виноватыми неумехами.
Не обошёл 'генеральский эффект' и нас на моей любимице 'Звенигородской'.
Утром в назначенный день на 'Звенигородскую' должен был прибыть мэр города со свитой для ознакомления с завершением работ на фрунзенском радиусе питерского метро.
К этому времени за сутки все монтажные и отладочные работы были завершены. Аппаратура автоматики работала без нареканий - ничего не предвещало никаких неприятностей перед придирчивым взором его Величества мэра Питера, который возжелал величайше взглянуть на результаты многотрудных забот метростроя и самолично убедиться в том, что средства потрачены не зря, а во благо жителей вверенного города.
Загодя, перед тем, как представить пред ясные очи начальства результаты наших многомесячных бдений, через тоннельные перегоны были пропущены специальные поезда, которые должны были навести марафет в тоннелях - пропылесосить остатки бетонной пыли и отмыть грязь, которую оставили после себя нерадивые работники. Вроде бы всё вылизали, вымыли, пропылесосили, и наша 'Звенигородская' сверкала своей девственной чистотой, которая должна была покорить своей неотразимой красотой сердце высокого начальства.
В эту злополучную ночь перед визитом выпало мне дежурить в подстанционных помещениях АТДП (автоматика телеуправления движением поездов) 'Звенигородской' и следить за работой аппаратуры, которая на удивление работала нормально, что позволяло мне иногда подниматься на перрон станции покурить, подышать более свежим воздухом и полюбоваться на нашу красотку.
Пока я нёс вахту у своих шкафов с электроникой и напрягал зрения в мерцающий экран монитора, отражающий зону ответственности станции, начальство решило, что неплохо было бы перед утренним показом во всём блеске нашего детища, прогнать один состав по перегону с максимально допустимой скоростью.
Сказано - сделано! Новенький, с иголочки поезд запустили в тоннель. По своему монитору вижу, что всё проходит штатно и без всяких неприятностей. Поезд проследовал по перегону, как ему и положено, и встал на перроне станции как вкопанный - можно подняться на перрон и перекурить.
Проходя мимо комнаты диспетчеров, вижу, что дамочки непринужденно и раскованно о чём-то щебечут, - значит, все хорошо, а иначе тут стоял бы ор на весь фрунзенский радиус. Открываю дверь на перрон и ...
Первым моим впечатлением было ощущение человека, попавшего на мукомольню... Вся наша малахитово-пригожая станция: и перрон, и потолок, и стены, и семёновцы с Петром I вместе взятые, превратились в единую серо-пегого цвета массу, причём, из одного конца перрона почти не было видно другого его конца, от 'мучной' завесы першило в горле и щипало глаза, а одежда медленно покрывалась ровным серым налетом. Поезд, стоящий на станции, из небесно-голубого превратился в нечто такое, которое только что осыпали от крыши до колёс мукой третьего, а может, и четвертого сорта. Голубые сиденья поезда покрывал толстый ровный слой серой пыли, а машинист превратился в мукомола, месяц не выходившего с мельницы и уж точно не умывавшегося всё это время!
Да, что называется, прокатились на вороных!!! Вот тебе, бабушка и юрьев день!!!
А случилось, видимо, следующее: доселе обкаточные поезда двигались на достаточно малых скоростях и не могли поднять всю скопившуюся в тоннелях бетонную муть да к тому же мытье перегона не обеспечило должной 'уборки', но вот когда новенький сверкающий краской поезд рванул со скоростью в 70-80 километров, - он как поршень взбаламутил и выдавил всю эту грязь из тоннеля на станцию...
Физика дела ясна, а делать-то что? Остаётся 5-6 часов, ну, может, чуть больше, до приезда владыки города, а показывать, кроме осевшей пыли, нечего!
Не трудно себе представить лица высокопоставленных гостей, увидевших бы эту 'мукомольную' картину и последствия, нас ожидающие... Надо ж было догадаться запустить состав на такой скорости за несколько часов до встречи мэра!!! Сделали бы это загодя - за двое-трое суток до встречи! И что нам всем теперь делать? Получается из праздничной ПЫЛЬНАЯ ВСТРЕЧА.... Подручными средствами и наличным войском в составе машинистов, дежурных диспетчеров и меня за оставшееся время с проблемой не справиться ни в жизнь даже под страхом расстрела!
Однако, слава Богу и развалу Союза за то, что они сотворили на свет гастарбайтеров, которые ещё и при строительстве, как муравьи, копошились в тоннелях и на станциях по принципу 'два таджика - экскаватор'.
Не знаю, уж по чьему распоряжению, каким образом и в каком количестве удалось их поднять и собрать в три часа ночи, чтобы бросить в образовавшийся прорыв.
Не видел я, какими пылесосами, тряпками, вениками или ещё чем, работали эти ребята, но к десяти часам утра, когда я вышел из своего подземелья на перрон, семёновцы во главе с Петром Великим бойко шагали во времени и пространстве, моя любимица 'Звенигородская' снова сияла своей малахитово-мраморной красотой, а на перроне стоял чисто умытый поезд.
УСПЕЛИ!
2015г.
ДЕНЕЖНЫЙ ФЕЙЕРВЕРК
Деньги любят счёт..!
А что такое деньги и с чем их едят? Я так думаю и, наверное, это имеет некоторую историческую достоверность, что деньги появились при зарождении товарно-денежных отношений, когда 'ты' 'мне' передавал предмет необходимости, а 'я' взамен - монетку, олицетворяющую утилитарно-производственную ценность этого предмета. Я не открыл Америки? Ежели я неправ, то пусть меня поправят более сведущие в этом вопросе товарищи.
Деньги считают все! Одни делают это с удовольствием, другие же по необходимости.
Те, что получают от этого процесса удовольствие, похожи на кротов из сказки Андерсена 'Дюймовочка', у которых самым любимым делом было считать и пересчитывать своё состояние, и чем больше сие состояние, тем большее удовольствие они получают от процесса.
Тех же представителей человеческого общества, которые считают деньги по необходимости, можно разделить на две категории: первая - это те, кто считает деньги от получки до получки и делают это для того, чтобы свести концы с концами. К примеру, надобно купить туфли с одной стороны, но с другой - необходимо посчитать, хватит ли денег на пропитание до следующей зарплаты и сделать свой выбор.
Вторая категория граждан - это профессионалы. Они не любят считать ценные бумажки, потому как они чужие, но приходится, ибо это их работа, а делают они своё дело, как правило, в банках. Считать приходится много и даже очень много, от чего купюры могут снится по ночам и не давать людям покоя ни во сне, ни наяву.
Раньше, те, кто считал деньги, делали это вручную, и я думаю, что труд этот был тяжелый и изнурительный. Попробуйте дома, получив зарплату, пересчитать её тысячу раз... То-то же!
И как только люди не исхитрялись, чтобы облегчить этот труд. Намачивали водой губку и тыкали в неё пальцем, чтобы тот не скользил по купюрам, надевали резиновые напалечники и ими листали бумаги, натирая себе профессиональные мозоли и так далее, и тому подобное.
Человеческий ум всегда работает в сторону уменьшения затрат мышечной энергии, то есть иными словами лень человеческая движет прогресс, и вот в 1908 году, спустя 8 столетий после изобретения бумажных денег китайцами, американский инженер-изобретатель Ч.Ф. Кеттеринг создал первую электрическую машину для счета банкнот. Не знаю принципа её действия и качества счёта, но это было первое слово в этом направлении.
Положение исправила техническая революция, которая перевернула всё с ног на голову, в том числе и этот процесс. Теперь деньги считают счетные машинки, причём, не только ведут счёт, но и в пачки складывают, проверяют купюры на подлинность, да и много чего ещё делают, листая при этом и старые, и новые деньги с одинаковым успехом.
Однако своим вкладом в эту технику России-матушке гордиться не пришлось, ибо мы занимались вещами серьёзными, а не черти чем...
На практике же оказалось, что 'Буран' сделать нам было проще, чем такую считалку.
В девяностые 'судьбоносные' годы, когда всем хотелось самостоятельности и независимой демократии 'сколько унести сможешь', нашему, когда-то богатому и небезысвестному НИИ уже было не до космоса, а абы как и чем выжить. Хватались за всё, что попадалось под руку от мясорубки до системы управления пекарнями.
В один из незабываемых дней, когда уже три месяца нам не выплачивали зарплаты, один из питерских банков предложил работу по созданию машинки для счета купюр. Были у нас и механики, занимавшиеся прецизионными механизмами, и электронщики-автоматчики, и, само-собой, программисты, так что поставленную задачу не на пустом месте реализовать думали.
Для примера подарили нам две импортных машинки-прототипа, одну из которых мы тут же разобрали по винтику до элементарных механических узлов, на которые с голодухи накинулись наши конструкторы, чтобы в точности скопировать всё, что вращается, пихается, выбрасывает и складывает. Работа закипела, и в скорости чертежи механизмов и приводов были исполнены.
Что касается электроники, то и тут мы больших препятствий не видели, так как алгоритм работы нами был понят, а по нему и структура управления, и программное обеспечение было делом техники.
В общей сложности затрачено было около полугода перед тем, как пара экземпляров новеньких банковских машин нашего производства стояли на столе и ждали, когда в их пасти положат денежки. Внешне наши машинки были, конечно, несколько скромнее прототипов, но ведь с лица, как говорят, воду не пить.
В один из дней, полные энтузиазма, мы приступили к опробованию...
Конечно, мы не ждали сто процентного попадания в десятку, но то, что начали вытворять эти маленькие монстры, нами вообще даже не предполагалось, потому как такого вообще не могло быть, потому что не могло быть никогда с нашим-то космическим опытом.
Началось с того, что машинки плевались, давились или просто жевали бумагу, которую в нее закладывали в разных количествах. А бумага-то была не простая, а специального состава, близкого к купюрам. Потом они, машинки, стали просто рвать и плевать ошметками в разные стороны и жили, по-моему, своей жизнью, отличной от нашей.
Шло время, и мы понемногу все-таки приручали наше детища к работе, меняя то материалы, то покрытия, то алгоритмы обработки и так далее.
Короче говоря, эта упрямицы устали плеваться, рвать и метать, но капризничали как девицы на выданье: то им не нравились новые купюры, то старые, то их смесь, и они отказывались считать, ярко высвечивая на мордочках 'Error'. Иногда они просто безбожно врали и почему-то в свою пользу: закладываешь, например, двадцать купюр по 1000 рублей, а машинка, стервь, насчитает только 10 или 15 купюр, показывая все двадцать тысяч. Но дурами они были только в том, что не могли догадаться, что деньги-то не настоящие.
В общем и целом прокувыркались мы с этими дамочками почти год, но наше упрямство восторжествовало, и машинки стали считать всё, что нам было надо и когда надо - хочешь утром, хочешь вечером, на своей или чужой территории. Научили-таки их уму-разуму! Мы даже отдали наше детище на опытную эксплуатацию в банк, который подкинул эту работёнку. Даже в чужих руках наше чудо передовой техники вело себя прилично.
О наших успехах по конверсии предприятия ВПК стало известно средствам массовой информации, включая телевиденье. Наверное, не обошлось без рекламы банка, который, кстати, арендовал у нас помещение, а, может и саморекламы нашего руководства, которое тоже хотело выделиться.
В один из погожих дней в одном из просторных кабинетов нашего НИИ, способных принять прессу, был установлен стол с самой покладистой из наших детищ, расставлены стулья для корреспондентов. В назначенное время собрались 'фото-кино пулеметчики', братья с блокнотами и ручками, а также ответственные представители отделов соисполнителей.
Когда все расселись и приготовились смотреть, снимать и писать, в кабинет стройными гордыми шагами вошел один из больших начальников нашего института с сопровождающими лицами, которые несли на подносе стопку новеньких купюр, подлежащих счёту.
Главный начальник из представляющей делегации, взяв слово, рассказал о проведённой копировально-изыскательской работе, о преодолённых трудностях и возможных перспективах развития этой техники, а также нашего института в конверсионном направлении.
Второй начальник, чуть поменьше рангом, гордо воссел за машинку, нажал кнопку включения. Защелкали фотокамеры, застрекотали видеокамеры, заёрзали ручки по блокнотам. Торжественно подняв большую пачку настоящих банкнот перед собой, второй начальник вложил их в пасть машинки и нажал кнопку 'Пуск'.
Лучше бы он этого не делал, а остался с монументально гордо поднятой рукой, держащей пачку денег....
После нажатия кнопки 'Пуск', наша машинка, очевидно, застеснявшись большого и представительного скопления людей, на минутку задумалась, потом заворчала, словно рассерженная кошка, издала длительное 'ФРРРРРРРРРРРРРРРРР' и выплюнула вверх и на сидевшего второго начальника веером всю пачку купюр, устроив настоящий фейерверк банкнот.
Когда эта каприза остановилась, купюры ещё некоторое время парили в воздухе, опускаясь на его, начальника, вставшую дыбом шевелюру, покрывая цветным ковром стол, палас на полу и дорогой костюм начальника...
Печь пироги, наверное, все-таки должны пирожники....
2015г.
ССОРА
"Скучно на этом свете, господа!"
Н.В. Гоголь
Людям только кажется, что ссорятся они по поводам серьёзным и существенным. На самом же деле размолвки происходят по самым настоящим пустякам. И что же нужно, спросите вы, для такой неприятности? Правильно - нужен его величество, ПОВОД.
Ссора - это, друзья мои, логическое завершение накопившихся разногласий до поры, до времени тщательно скрываемых. Разногласия - это пар под крышкой чайника: скапливается, скапливается, а потом как задребезжит, запрыгает крышкой - ссора.
Бывает, правда, и наоборот: закипевшая вода из-под крышки выльется, зашипит змеёй, зальёт пламя на плите, но газом насмердит на всю квартиру, пока не проветришь. Так и у людей.
Два писателя Пётр Иванович и Иван Петрович приятельствовали без малого лет десять, в которые встречались по поводу и без повода: в дни авторских торжеств, в дни рождений или за рюмочкой коньяка между прочими делами.
Оба мужчины были возраста не старого, а скорее почтенного, с сединой на висках, с манерами уважаемого спокойствия и своеценной значимости, солидные, с некоторым брюшком, которое зрительно компенсировалось достаточно высоким ростом. Узкие лица приятелей выражали некоторую интеллигентную утомленность, которая вызывала у окружающих адекватную почтительность к их жизненной многоопытности.
Литературное окружение считало приятелей талантливыми и успешными авторами, что незаметно выдвинуло их в мастера своего творческого цеха. Будучи признанными мэтрами, они привечали способную молодую поросль, которая иногда залетала в писательский союз, одаривали её своими весомыми советами, попыхивая, правда, более едкой критикой в сторону рыбёшки помельче, нежели они сами.
Личная успешность и известность Петра Ивановича и Ивана Петровича не пересекала их творческих путей, разделяя как бы сферы влияния, аудитории и поклонников на своих и чужих, что препятствовало возникновению такой неприятности, как зависть.
Друг к другу приятели относились с некоторой взаимной покровительственной доброжелательностью, которая не обижала, но, тем не менее, ограничивала желание похлопать по плечу. Успехи каждого воспринимались с любезным спокойствием, никогда не подвергая оные серьезной критике, как бы избегая возможность перейти те мостки, за которыми начиналась трясина ущемлённого самолюбия и непонимания.
Так было всегда, и вся наша писательская братия считала, что так будет и впредь...
Как-то раз, Пётр Иванович разродился очередной коротенькой безделицей, которая была совершеннейшей поэтической статуэткой, выполненной скульптором-эстетом, и которая могла украсить бы новую, готовящуюся к выходу в свет, книгу его стихов.
Ивану Петровичу сия стихотворная виньетка настолько пришлась по душе, что он не преминул поздравить приятеля с удачей:
- Пётр Иванович, уважаемый, экий Вы восьмистрочный вензель-то отковали, аж, признаться, и моё перо зачесалось. Ай да Пётр, ай да!..
- Ну что Вы, батенька, - сущая безделица. Хотя, сочту за честь...- ответствовал довольный Пётр Иванович, и его лицо просияло, как масленичный блин.
На презентации очередного номера журнала наши приятели, как всегда, сидели вместе, снисходительно слушая болтовню главного редактора и выступающих авторов, пропуская через свои фильтры чужую писанину.
- Господа, - с улыбкой воскликнул главред. - Позвольте под сурдинку нашего обсуждения показать вам два уникальных в своём единстве и противоположности маленьких произведения, написанных уважаемыми Петром Ивановичем и Иваном Петровичем с одинаковым мастерством и изыском. Первый - написал стихотворение, а второй откликнулся на него пародией. Вот послушайте....
Прочитанное было встречено дружным смехом и аплодисментами.
- Да-с, Иван Петрович... Вот теперь понятно, какой я стал персоной, коль скоро дожил до Ваших пародий! - в полголоса, глядя в пол, проскрипел Пётр Иванович.
За сим последовала вязкая пауза...
- Извините, любезный, здесь что-то очень сквозит... - и Пётр Иванович, гордо выпрямившись, пересел в кресло через проход.
На улице, в вечерних моросящих сумерках были хорошо видны две нахохлившиеся знакомые мужские фигуры, которые, против обыкновения, удалялись в разные стороны.
Никто и никогда больше не видел Петра Ивановича и Ивана Петровича вместе.
2011г.
СБОЙ ГРАФИКА
Поезда в метро бегают строго по графику и, причём, парами*, как будто друг без друга жить не могут. Если же один из пары приходит на станцию чуточку раньше другого, то, распахнув двери, поджидает второго - встречного, а когда тот влетает на перрон, хлопает дверками и устремляется в чёрную дыру тоннеля.
Бывает, правда, что не дождётся и тогда от обиды уходит один под зелёный огонь выходного светофора.
Управляют движением поездов строгие люди, которых называют диспетчерами. Это, в основном, женщины, а у них (женщин), как известно, не забалуешь, ибо они - хозяйки, как дома, так и на работе.
Однако бывают случаи, когда и эти серьезные дамы в синей форме бессильны выдержать законы графика. Да и как его выдержать, если какая-нибудь задумчивая растяпушка сумочку с платформы на пути уронит или пьяненький дяденька на рельсы спрыгнет, а бывает, что и поезд сломается. Вот тогда всё идёт наперекосяк, и пары поездов разбегаются во времени, а это и есть сбой графика. Тётеньки-диспетчеры начинают метаться у своих пультов управления, ругаться на всех и вся, чтобы опять восстановить порядок и воссоединить разбежавшиеся составы.
'Голубые экспрессы' водим мы - машинисты метрополитена, ползающие в кабинах своих поездов по закоулкам столичного подземелья, словно дождевые червяки, и вылезаем на поверхность только после окончания смены. Десятки минут в одну сторону да столько же в другую, и так целый день...
В сумерках кабины машиниста ненавязчиво светят разноцветными глазами приборы и индикаторы, подсказывающие мне, что происходит в чреве поезда во время движения и что ему (поезду) требуется от меня. Из черной ватной густоты тоннеля вагонные фары выхватывают рёбра подземной трубы да всякого рода устройства метровского хозяйства, подмигивают встречные огоньки светофоров то зелёным, то жёлтым, то красно-жёлтым, а хуже, когда одним красным, - тогда тормози, да так, чтобы не обиделись пассажиры.
Вот и ездим мы днями, годами и десятилетиями, каждый раз чувствуя, что за твоей спиной качаются в вагонах сотни людей, которые куда-то и зачем-то снуют под спудом суетных городских улиц, площадей и перекрестков.
То же и сегодня. День на поверхности выдался морозным, но в нашем подземном царстве не в пример теплее. Не то, чтобы жарко, но и не холодно, поэтому, 'заселенность' поездов повысилась настолько, что с трудом закрываются двери под сопровождение всем известного: 'Не держите двери! Не задерживайте...'
Все было как всегда: 'Осторожно, двери закрываются. Следующая остановка...', и побежал поезд, оставляя за собой светлые своды станции в темную пустоту тоннеля. Один оборот, второй оборот, как мы называем, 'баранки'. Все идёт по графику, диспетчеры спокойны и машинисты тоже.
На четвёртой 'баранке', уходя с очередной станции, разгоняю состав, выключаю 'тягу'* и еду под уклон с нарастающей скоростью, как, вдруг, вижу, что фары выхватывают в пространстве между рельсами какое-то серо-рыжее пятно, движущееся в попутном направлении на расстоянии экстренного торможения. Торможу так, что спиной чувствую непечатные выражения пассажиров в мой адрес и чуть-чуть не наезжаю на... На пушистый хвост здоровенного пса, неспешно трусящего в сторону следующей станции. Такого в моей тоннельной жизни еще не бывало!
Остановившись, докладываю диспетчеру о причинах вынужденной остановки, но ничего не слышу в ответ - строгие тётеньки растерялись также, как и я. Включаю сигал, который рявкает в тоннеле сотней тромбонов, от чего у меня уши сворачиваются в трубочки, а мой хвостатый нарушитель, слегка подкинув пушистый зад, немного ускоряет трусцу, даже не оборачиваясь в сторону поезда.
Вскоре диспетчеры очухались от удивления и приказали мне продолжать движение, дабы не ломать график. И каким же, интересно, это образом? Не давить же мне в самом деле эту шикарную собачью задницу с плебейским хвостом бубликом! Как я буду потом смотреть в глаза его сородичам?
Отпустив собаку на приличное расстояние, включаю малый ход и сигналю во всю ивановскую, так что, наверное, слышно на другом конце 'баранки', однако мой лохматыйй попутчик нахально и в прежнем темпе продолжает бежать по своим собачьим делам к конечной станции, до которой мы с ним в итоге добираемся вдесятеро дольше, чем положено...
Со станции разгневанные тётки отправили меня на 'отстой'*, а пес удалился восвояси, и наши пути на этом разошлись. Наверное, он все-таки выскочил на свободу в депо, потому как график на этой линии, кроме меня, больше никто не ломал, правда, свой выговор от начальства за любовь к животным я все-таки получил.
P.S. Вы, друзья, конечно, спросите меня, как пес очутился в тоннеле? Я тоже не знаю! Скорее всего, он забежал погреться со стороны депо, где станционные пути выходят на поверхность. Собаки, как и мы, тоже любят тепло!
Значение слов, отмеченных *
1. Пара - парным называют график, в котором проложено одинаковое количество поездов в обоих направлениях.
2. Тяга - движение поезда с включенными двигателями.
3. Отстой - тупиковая ветка на станциях с путевым развитием.
2010г.
БЫВАЕТ И ТАК
Служил некогда в нашем весьма секретном институте Вова-инженер. И не то, чтобы плохо служил, но как-то, очевидно по молодости, не очень ретиво. Да и Бог бы с этим, но вечно с Вовой случалось что-либо из ряда вон выходящее: то припаяет шиворот навыворот какое-то устройство, которое при включении сгорит или взорвётся, то в колхозе выполет, что должно вырасти в продукт, а порой, после сабантуя на работе, забудет дорогу домой и проснётся в чужих объятьях, коих и имени-то не знает. Бывало, что и за пивом пойдёт, а вернется домой дня через три. Да чего не бывает, когда тебе нет тридцати, и всё ещё не изведано и манит жаждой познания!
В остальном же наш сослуживец был - парень, как парень, даже очень внешне симпатичный, у которого и сигарету всегда стрельнуть можно, а то и десятку до получки.
Девки на Вову заглядывались кто тайно, кто явно, и не без причин: росту в нем - на голову выше остальных, плечи - в полтора обхвата, темноволосый, но с голубыми глазами. Не парень - выстрел в женское сердце! Короче - служил, кутил, любил и тому подобное...
Как-то раз возникла острая необходимость поехать в командировку в город N. Не просто поехать, а сопроводить очень ответственный груз, документацию к нему, а с ними еще и охрану - даму с оружием. Всё было бы просто и безынтересно, если бы послали человека, который уже ездил в такие вояжи, но заела текучка, и все опытные в этом деле сотрудники были в разгоне. Таким образом, кроме нашего Володи и ещё одного молодого человека из дружественного отдела, послать было некого. Да и дел-то - всего ничего: сутки туда да сутки обратно!
Накануне отъезда проинструктировали Вову и напарника о том, что делать можно, чего нельзя, как надлежит в поезде посещать места общего пользования, сдавать груз и как возвращаться обратно, оберегая уже теперь только вооруженную тётю.
В таких поездках всегда выделялось в поезде отдельное купе, которое пользовалось правами экстерриториальности предприятия, которое его откупало у железной дороги. В такое купе никто из посторонних лиц не имел права войти, кроме ну очень компетентных органов, а уж выйти из него всем вместе можно было только на станции назначения, а ежели покурить или чего еще, то поодиночке и с разрешения старшего группы. По прибытии груз и документы сдавались заказчику под расписку, и - свободны. Главное на обратном пути, чтобы не потерялись ни охрана, ни пистолет!
Было бы всё нормально в этом путешествии, и поехали бы без проблем, если бы не одно обстоятельство...
При посадке в вагон, во время проверки билетов поймал наш Вова долгий и откровенно заинтересованный взгляд хорошенькой рыжей проводницы. Да и полбеды бы, что только хорошенькой! Заметил Володя на свою беду, что пуговицы форменной блузки этой красотки, трещали от неистового напора девичьей груди, а подобие юбчонки не столько прикрывало ядреные бедра, сколько намеренно подчеркивало соблазнительные округлости ладного молодого тела.
Ну, что ж в том плохого, спросите вы? Да ничего, конечно, дело молодое, горячее, до любви охочее. Но ведь, чёрт побери, впереди была служба, а не фигли-мигли!..
Короче говоря, - сели и поехали...
Длинный, как поезд, день катился к вечеру. От нечего делать наши попутчики дважды успели перекусить тем, что с собой захватили из дому. Дама, немного подремав, листала какую-то книжонку, а молодежь исходила желаньем выскочить из заточения.
Томимый интересом к проводнице, Вова уже не раз сбегал, как бы покурить, в дальнюю сторону вагона, где молодая хозяйка колготилась с постельным бельём и стаканами да нет-нет обжигала его взглядом, протискиваясь в проходе и слегка задевая тугим бюстом.
Напарник Вовы тоже попытался проявить интерес к служебному купе, пару раз, как бы ненароком, заглядывая туда, но желаемого результата не получил и вроде бы успокоился. Так вот почти день и проехали.
За окнами стемнело, и многие пассажиры, сморенные мягким покачиванием вагона и глухим перестуком колес, стали укладываться на боковую.
Тётенька с пистолетом тоже угомонилась, зная, что самое ценное находится под её дебелым телом и никуда не сбежит, а молодёжь - на стрёме и бережёт её покой и государственные секреты.
Когда дыхание женщины оповестило о глубоком успокоении души и тела, ребята переглянулись и тихонечко выскользнули в коридор...
Дверь в купе проводников была приоткрыта, и Вова не преминул втиснуть в каморку свою нетерпеливую голову... Контакт?! Есть контакт!
Слово за слово, смешинка за смешинку, и знакомство состоялось. Откуда ни возьмись, образовалась и бутылка горячительной влаги, достоинством в сорок градусов, способных взбудоражить молодую кровь необузданными желаниями, снося буйную голову с плеч рассудка. Ах, молодость, молодость!
Сначала всё было тихо и мирно, но после очередной порции спиртного, заговорщицкий шёпот и приглушённый смех стали переходить сначала в тихое девичье попискивание, а потом - в шумную возню.
Дальше - больше: водка так стукнула мальчишкам по головам, что они начали выяснять, кто из них главный, первый и лучший. Возня выкатилась из каморки проводников на просторы вагона вместе с растрепанной рыжей проводницей, пытающейся разнять бузотёров.
Поднявшийся шум вызвал хлопанье дверей потревоженных купе, откуда женские заспанные голоса требовали восстановления порядка, а наиболее активные мужчины пошли на крайние меры - вызвали начальника поезда.
Во время всей этой катавасии вооруженная до зубов тётенька мирным сном в спецкупе охраняла государственные секреты и ничего не слышала из происходящего в другом конце вагона. А в этом конце передвижного содома страсти накалялись, которые не удалось погасить даже и появившемуся начальнику поезда.
Высшая поездная власть означилась как раз тогда, когда состав подходил к узловой станции, и он, начальник, принял единственное, на его взгляд, правильное решение - вызвал наряд железнодорожной милиции.
Появление блюстителей порядка в лице лейтенанта и двух нижних чинов внесло успокоение в ряды конфликтующих, которые попытались укрыться в своем купе, но не тут-то было - милиция профессионально отрезала пути отступления.
Все нетрезвые доводы молодежи о том, что они представители того-то и того-то, действия не возымели, и мои разгорячённые друзья были препровождены в привокзальный пикет милиции. Во всё это тревожное время тётенька с грузом ответственности продолжала мирно спать, твердо уверенная в том, что она охраняет и её охраняют тоже.
В милицейском пикете мало по малу стало проясняться, кто наши ребята, куда и зачем едут, и что задерживать их вокзальная милиция, вроде как, не имеет права. Однако пока это выяснялось, поезд потихонечку тронулся и, ускоряя свой ход, повёз секретный груз к станции назначения вместе с охраняющей его дамой, в то время как всё 'сопровождение' с документами осталось на вокзале!..
Все бы и ладно - чего не бывает в молодости! Ну, выпили, побузили, отстали... В конце концов, догонят на следующем поезде... И обошлось бы, не будь этой злосчастной коробочки в купе под спящей охранницей...
Наш 'сторожиха' проснулась только утром, потрогала себя за бочёк, к которому был приторочен пистолет, - на месте. Заглянула под лавку - груз на месте. Протёрла глаза, а парней-то и нет!!!
Пять минут - ребят нет, десять минут - нет! Уже за окном замелькали предместья города N! Тут уже женщина беспокойно заёрзала на сидении. Высунула голову в коридор - ребят нет!
Через полчаса поезд подходил к станции назначения. В вагон вошли представители предприятия, куда предназначался груз, протиснулись в купе, предъявили документы... Груз на месте, охрана с оружием имеется, а документов и сопровождающих нет! ЧП!!!
Сопровождающие с глазами побитых собак появились только на следующий день...
Я уж не знаю, какие связи и механизмы были включены между предприятиями отправителя и получателя, но до КГБ дело, видать, не дошло, и с преступниками разбирались келейно.
Вернулся Вова из города N похожим на воздушный шарик, из которого выпустили воздух! Вот тут-то и начал свою инквизиторскую деятельность отдел режима во главе с его начальником.
Парень переводил тонны бумаги на объяснительные записки, в нашем отделе не переставая звонил телефон с требованием его то на один 'ковёр', то на другой. В довершение ко всему на предприятие пришла 'телега' со станции, где высажены были ребята, подтверждающая их задержание в непотребном виде.
Наш Вова за несколько дней потерял килограммов пять веса, уменьшился в росте на полголовы, на лице резко обозначились скулы, а взгляд напоминал загнанного в угол зверька.
По нашему разумению, запуганному режимными ограничениями, парня должны были четвертовать, колесовать и пожизненно лишить головы. Однако время шло, допуска парня не лишали, за ворота не выгнали, не арестовали, наоборот - количество всяких объяснительных документов заметно уменьшалось. Вовкины скулы начали снова упрятываться за наливающиеся щёки, а глаза принимали ранее утраченный блеск. На все наши вопросы: 'Ну как?', Вовка уклончиво отвечал: 'А чёрт его знает, но пока что не расстреливают!'.
Так прошло три дня, неделя, другая, а в конце третьей нам зачитали два приказа директора предприятия - один об усилении ответственности за нарушение режима, а другой - о назначении Вовки, простите, Владимира Геннадьевича заместителем начальника нашего отдела!
Вот так!
Воистину справедливо говорят, что пути господни неисповедимы, а решения начальства непредсказуемы!..
2010г.
ХИРУРГИЯ
В один из редких погожих дней питерского лета решили мы с приятелем поехать на Елагин остров отдохнуть, покататься на лодке, и все такое, прочее. Сказано - сделано.
Взяли напрокат лодочку, отплыли на серединку пруда, разделись до плавок и, не спеша, подгребая по очереди, стали наслаждаться солнечными лучами.
Лето в этом году началось, фактически, только в конце июня, сменив жарой развергшиеся небесные хляби, поливавшие Питер то стеной дождя, то мелкодисперсной моросней, забирающейся под одежду, словно туман.
Зато теперь целых три дня подряд солнце сушило северного промоксиса особенно ласково и рьяно. После двенадцати-четырнадцати градусной сырости, 25 тепла - сказка!
Мы не столько катались на лодке, сколько ловили кайф от обволакивающего тепла, подставляя разные доступные части тела под пронизывающие стрелы ультрафиолета.
Разморило до той степени, что непреодолимо захотелось освежиться... Немало не сумняшеся, я перегнулся через борт нашего ковчега и плюхнулся в воду!
Ощущение было куренка, ошпаренного кипятком! Холод сковал все, что мог: от пальцев ног до кончика носа и корней волос. Все, что не имело костей, уменьшилось в размерах раза в полтора. Вынырнув на поверхность, я конвульсивно задергал всеми чреслами, чтобы хоть как-то разогнать сковывающее действие ледянющей воды. Ввалившись обратно в лодку и дрожа всем телом, плюхнулся с размаху на заднюю банку лодки, даже не заметив, как ударился о железный швартовный рым местом, откуда раньше у наших пращуров рос хвост.
Сев на весла, я быстро разогрелся и продолжал наслаждаться загаром. Больше поползновений к купанию ни у меня, ни у приятеля не было...
Со следующего понедельника у вашего покорного слуги начинался отпуск, который решено было провести в компании сестры и ее мужа, отправившись с ними в турне на автомобиле дней, эдак, на двадцать. Поэтому с утра воскресенья начались хлопоты по сборам в дорогу. Занимаясь этим приятным делом, я, однако, почувствовал, что после недавнего отдыха что-то у меня в 'хвостовом отсеке' не очень хорошо. То место, которое называется кобчиком, немного припухло и слегка ноет. Очевидно, это было результатом того, что я опрометчиво приземлился пятой точкой на швартовный рым, когда мы с приятелем катались на лодке. Однако придавать большого значения таким мелочам было некогда, ибо сборы в дальнюю дорогу да еще для путешествия на машине - дело серьезное, неотложное и к тому же приятное. За делами эта маленькая неприятность сама собой забылась.
Рано утром в понедельник сестра с мужем заехали за мной, мы погрузились и пришпорили нашего мустанга. Кто любит автомобиль и перемену мест, тому не надо рассказывать все прелести автомобильного турне. Только на автомобиле можно сделать крюк в пятьдесят-сто километров, чтобы посмотреть какие-нибудь места, в которые так просто в отпуск не выберешься. Только на автомобиле ты можешь прочувствовать всю прелесть перемещения и собственного влияния на это перемещение. Первым пунктом мест обетованных, кои подлежали посещению, было поле сражения русской и наполеоновской армий - Бородино.
Однако, чем ближе мы подъезжали к столице, тем меньше мне хотелось по 'историческим местам', ибо я начал чувствовать, что сам попадаю в историю и не самую интересную - прошлое купание, а, может быть, не очень мягкое приземление на лодочный рым, вызывали стойкую неприятность ощущений ниже спины. Подъезжая к Москве, Ваш покорный слуга уже сидел на сидении не ровно, а половиною заднего фасада, т.к. прямая посадка вызывала уже тянущую боль в районе отвалившегося когда-то хвоста... Я, правда, молчал, ничем не выдавая своих опасений....
На следующий день, после ночи, проведенной в антисанитарных условиях советского кемпинга, с щемящим чувством тоски ожидалась мной команда: 'по машинам', которая незамедлительно последовала после немудреного завтрака.
Как всегда в таких путешествиях, у пассажиров идет борьба за переднее место рядом с водителем. Я же галантно и безоговорочно уступил его моей сестре, сославшись на то, что плохо спал ночь и подремлю с удовольствием на заднем сидении. А ночь эту я, и впрямь, спал в полглаза, просыпаясь каждый раз, когда хотел повернуться на другой бок. Тактильные исследования 'хвостового отсека' привели меня к большому огорчению - ушибленное место довольно сильно припухло и отзывалось достаточной болью при прикосновении.
Второй день поездки должен был быть посвящен Курской битве и посещению Прохоровки, знаменитой своим грандиозным танковым сражением.
До той самой Прохоровки всю дорогу я сражался со своей, уже зело страдающей, задницей, пытаясь чуть ли не ежеминутно пристроить ее так, чтобы неровности шоссе, при всей мягкости подвески автомобиля, не высекали у меня из глаз искр. Молча проклинал я извечную ухабистость русских дорог и гоголевских дураков, которые сконструировали заднее сидение таким образом, что при излишней его мягкости, оно, сидение, своей подушкой уж очень обволакивало рельеф моего тощего зада, задевая все время причинно-болезненное место. По моим скромным подсчетам в общей сложности каждая половинка заднего фасада в отдельности проезжала в день по 250 километров и ни километра вместе.
На первой же остановке после нескольких часов мучений, когда 'девочки - налево, а мальчики - направо', выйдя из машины, я понял, что не только сидеть, но и ходить становится все сложнее и сложнее. 'Половинки' при движении покачиваются, задевая нечто, что вызывает тем самым непередаваемые острые ощущения. Походка приобрела скользящий неуравновешенный характер, траектория движения представляла сложную кривую, при которой делались все возможные попытки, чтобы уменьшить болезненные ощущения... Забежав, если так можно выразиться, в кусты, я произвел повторное тактильное обследование 'хвостового отсека' и, увы, понял, что в результате естественного развития процесса, усугубленного воздействиями дорожных неровностей и мягкостью сидения, на месте кобчика вызревает его Величество Чирей! Здравствуйте, господа, приехали, вашу мать...!
Вернувшись к автомобилю вихляюще-обезболевающей походкой, я кое-как втиснул свое тело в машину и стал думать свою горькую думу о том, как жить дальше. Мои попутчики не догадывались о плачевности положения члена своего экипажа, а я пока помалкивал и даже скорчил жалкое подобие улыбки, сдавленно пискнув: 'Вперед!'
Препротивнейшая это штука - чирей! Ведь что характерно? Выскакивает неизвестно зачем, не понятно почему, а главное - в самых неудобных и непредсказуемых местах. И уж, сколько доставляет 'удовольствий'...! А у меня и вообще: ни тебе сидеть, ни тебе стоять, а уж ходить или сидеть на сидении в автомобиле во время движения - тем паче! Самое лучшее - это лежать и так, чтобы не поворачиваться, а то ведь тоже - небо в алмазах. А где в машине полежишь? Вот то-то и оно!
Промаявшись, втихаря, по историческим местам весь этот день, решил я на следующий сознаться перед родственниками в своем бедственном положении, выпросить из отпускных средств денег на самолет и улететь в Питер - прямиком в хирургию. Черт с ним, с отпуском, хрен с ним, с путешествием - домой, к доктору!
Ночь прошла, практически, без сна.... Если бы помогло, повыл бы и на Луну - так ныло, рвало и дергало мой многострадальный 'хвост'.
Утром, собрав последние, оставшиеся с ночи силы, пошел с ребятами завтракать в столовую. Стоят это они на раздаче впереди, а я сзади, щурясь и переминаясь с ноги на ногу от боли...
Сзади пристраиваются за мной в очередь мама с ребенком лет 7-8, причем, девочка с железным подносом впереди мамы. Стоит это чудо в косичках и крутится: взад, вперед, взад, вперед, щебеча что-то. Стоит и крутится, и поднос ее тоже крутится.... И вот на каком-то витке девчоночий поднос, описывая мудреную траекторию в двух плоскостях, точно попадает своим узким ребром промеж.... и прямо по кобчику...!
Мата не было да и быть не могло! Был вой придавленного сапогом кота, и зелено-серо-буро-малиновые круги в глазах, которые я увидел, теряя сознание, хватаясь за поручень раздачи, ибо боль затмила все иные чувства, отняв осмысленную членораздельность речи....
Когда сознание через мою затылочную часть начало возвращаться откуда-то со стороны стоявшей сзади мамаши с девчонкой, первое, что я ощутил, - была мокрая радость жизни ниже спины...! Ощутил, что жизнь хороша, и что жить хорошо, потому как в 'хвостовом отсеке' уже почти ничего не болело!
Спасибо тебе мамаша, что ты встала с дочкой в очередь за мной, спасибо тебе девочка, что ты оказалась непоседой, спасибо подносу, ибо, если бы не вы, то не видать бы мне в этот раз ни Киева, ни Львова, ни Карпат...
Вот такая вот, друзья мои, случилась со мной, с позволения сказать, хирургия на многострадальном пути к югу!
2010г.
ДЕЛА ДЕРЕВЕНСКИЕ
Было мне о ту пору совсем чуть-чуть - лет пять-шесть, не более, но мальчишка я оказался памятливый, а посему всё доныне видится чётко и ярко.
Времена были трудно-послевоенные, и, несмотря на офицерскую обеспеченность нашей семьи, ваш покорный слуга все-таки умудрился где-то подхватить туберкулёз, но, слава Богу, хоть с самого краешка.
Кроме обычного, традиционного в те времена лечения, врачи порекомендовали моим родителям вывезти их чадо, если не на юг, то хотя бы в среднюю полосу на природу, парное молоко и все такое-прочее.
Вот таким образом пятилетний питерский мальчишка оказался впервые в старинном русском селе Семьяны, близь приволжского городка Васильсурск, где встречаются размеренные материнские воды Волги и дочерние Суры, которые дальше, втекая друг в друга, образуют общий семейный стрежень, на котором покачиваются лодочки перевозчиков, бакенщиков и шлепают колесами различные пароходы.
На таком колесном пароходе привезла меня мама в Васильсурск, или, как из стари его еще называли, - Василь, когда основанный аж в XVI веке на чужой земле Казанского ханства в честь Великого князя Василия III.
Я не буду увлекаться живописанием берегов Волги то пологих и песчаных, то крутых и лесистых, рассказом о проплывающих мимо парохода деревушках с деревянными, словно игрушечными, церквями и звонницами или краснеющих кирпичными стенами колоколен с ажурными колокольными арками, раскиданных на всем протяжении водного пути. Наверное, вполне достаточно будет только упомянуть, что в этих местах работали выдающиеся русские живописцы Левитан, Шишкин, Ромадин - и этим, я думаю, всё будет сказано.
Для городского мальчишки, привыкшего к мощеным и асфальтовым улицам, было неописуемым дивом увидеть широченную Волгу-матушку и первозданную, по колено российскую грязь Лысой горы, от которой до пункта назначения можно было добраться только на попутных машинах, а то еще ди'внее - на настоящей деревенской телеге, запряженной настоящей деревенской лошадью.
На этом дивы-дивные не заканчивались! Дальше было еще интереснее: в селе на улице встречались самделешние рогатые коровы и быки, погоняемые босым, в закатанных до колена штанах, пастухом с висящим через плечо кнутом, конец которого волочился в пыли улицы, извиваясь, словно змея. Иногда пастух деловито и важно снимал кнут с плеча, взмахивал кнутовищем, описывая над головой дугу, и тогда хвост, который только что волочился в пыли, взвивался в воздух и громко-прегромко щёлкал, показывая всем рогатым и безрогим, кто здесь главный. Через улицу, важно переваливаясь и погогатывая, не торопясь, переходили гуси, а неподалеку от них, деловито похрюкивая, прямо посередине грязной лужи блаженствовали свиньи. Конечно же такого в столичном городе я не видел и вертел поэтому своей изумлённой головой во все деревенские стороны, засыпая маму подобающими вопросами:
- Мам, а мам! А почему у дядьки штаны короткие?
- Мамаааа! А почему у этой коровы под животом мешок с сосисками есть, а у этой нет?
- Мам, а мам! А что это за лепёшки на дороге?
Народ, проходящий по улице, непременно здоровался, а мужики при этом снимали картузы. Некоторые женщины, увидев нас с мамой, с возгласом: 'Иванна! Ты?!' бросались к маме, обнимали её, смеясь, дергали за руки, как бы желая убедиться, настоящая она или нет. Мама, оказывается, была здесь во время войны в эвакуации, работала с сельчанами на разных работах, и её почти все ещё помнили.
Так, с остановками, обнималками, смехом, прибаутками и недолгими расспросами мы, наконец, добрались до дома, в котором должны были жить всё это, уже начавшееся, тёплое лето.
Тетя Маша - хозяйка дома - небольшого росточка женщина лет пятидесяти, с добрыми и спокойным глазами, увидев маму, разохалась, запричитала с явным упором на букву 'о'. Обе женщины обнялись, размазывая слёзы по щекам, повсхлипывали, потом стали вместе распаковывать наши вещи, примерять подарки и рассматривать гостинцы.
Впечатлений от первых дней пребывания в деревне было море, начиная с того, что по улице можно было целый день бегать в одних трусах и босиком, что вместе с тобой по той же улице ходят коровы, гуси, лошади и свиньи, которых можно потрогать, хотя и страшновато, своими руками. А вечером, нигде не горят фонари, как в городе, что в доме нет электрических лампочек и радио, что чай греют не в чайнике на плите, а в странном ведре с краном и трубой, называемом самоваром, который забавно шумит, когда в нем разведут огонь и зальют воду.
Вечером почему-то здесь не ужинают, а вечеряют, сидя вокруг этого самовара, и делают всё тоже, что и на ужине, а вместо абажура под потолком освещает комнату керосиновая лампа на столе, и забавные сказочные тени от этой лампы интересно и немного страшно плавают по стене.
Да много чего удивительного было в деревенском жилище. Но самое удивительное было даже не в том, что животные жили в этом же доме, в пристройке, называемой хлевом, что пол между хлевом и домом назывался почему-то мостом, и жильё называлось не городским словом ДОМ, а каким-то забавным - ИЗБА, но в деревенской печке, называемой почему-то 'русской'.
Для городского пятилетнего мальчишки была странной большущая штуковина, занимавшая половину избы, которая и являлась печью.
Удивительным было и то, что она не только в холод грела избу, но и то, что в ней еще готовили еду, пекли хлеб, сушили грибы, а сверху, на лежанке, среди всяких сохнущих веников, трав и настоящих черных и белых семечек, можно было спать. Вот это свойство русской печки мне больше всего и понравилось, потому что, набегавшись с сельскими ребятами по улицам, оврагам и буграм, пообедав, можно было забраться на её лежанку и, нанюхавшись травного запаха, сладко заснуть на час-другой.
Быстро спознав вольницу деревенской жизни, перезнакомившись с местными ребятишками через драку с разбитыми носами, я с утра до вечера пропадал с ними в орешниках, речке и чужих огородах, забегая в избу только для того, чтобы схватить большой ломоть хлеба, сдобрить его подсолнечным маслом и, густо посыпав солью, слопать, вновь гоняя в запуски с деревенскими пацанами.
Я помню почти всё из этой вольной деревенской жизни, но особенно помню этот хлеб, выпеченный в русской печке, который не сравнится ни по запаху, ни по вкусу с даже самым вкусным городским хлебом. А деревенские щи, сваренные..., нет, не сваренные, а истомлённые в русской печке, с характерным запахом и привкусом дымка от сгоревших дров?
А разве можно сравнить вкус варёной картошки, приготовленной на газовой городской плите в алюминиевой кастрюльке, со вкусом той же картошки, из русской печки?! Сваренной в мундире, да в чугунке, наспех выхваченной оттуда, густо посоленной и, обжигаясь, съеденной с подсолнечным маслом или просто с луком, а, может, огурцом или помидором?
Прожив полмесяца в деревне, я уже мало чем отличался от местных полуголых, обуглившихся мальчишек, носившихся вместе со мной по деревне, игравших в разные, сделанные своими руками, игрушки, ползавших на четвереньках по Акиловскому бугру за земляникой, небезопасно гонявших соседских гусей, а то и телят.
Мама особенно не докучала мне своим вниманием, отлавливая из стаи ребятишек только на время обеда или приема лекарства в виде парного молока, позволяя носиться по деревне целый день до сумерек.
Однако кроме всякого рода устоявшихся сорванцовских развлечений, у меня появились, наполнявшие меня гордостью и собственной значимостью, ответственные дела по хозяйству, поручаемые мне с улыбкой тетей Машей, к которой я успел привязаться как к родной и ласковой тетке.
Первой ответственной и необычной работой было у меня деланье сливок! Кто-нибудь из городских мальчишек умеет делать сливки? Вот то-то и оно! Они, как и я раньше, умели их только лопать, когда мама принесёт из магазина!
А делались они так: два или три раза в неделю вынимался из чулана сепаратор - хитрая такая штуковина, похожая на мясорубку, с несколькими тарелками, вставляемыми одна в другую и ручкой, крутя которую заставляешь внутри сепаратора что-то урчать. В результате этого урчания, когда заливалось молоко, из одной тарелки вытекало что-то похожее на это же молоко, а из другой - сливки. Мое дело было самым ответственным делом, так как тетя Маша только наполняла сепаратор, а я крутил ручку! Щеки мои при этом надувались от важности и натуги, сепаратор усердно урчал, а сливки лились тонкой струйкой в бидон.
Получение сливок - очень важная работа, но это только половина настоящего дела! Когда за несколько дней накапливалось достаточное их количество, мне давали еще более ответственное и почти волшебное задание - сбивать масло!
В городе всё просто - пошёл в магазин, заплатил деньги в кассу и получил кирпичик сливочного масла у продавца. Вы и понятия не имеете о том, что такое масло и как оно получается. Вы берёте его, намазываете на булку и едите. На самом же деле это целое священнодействие, когда из жидких сливок получаются желтоватые комочки настоящего домашнего масла.
Обычно это бывало по пятницам! В избе на кухне появлялся интересный аппарат в виде деревянного прямоугольного ящика с крышкой, сбоку которого торчала кривая ручка. Внутри ящика к рукоятке были приделаны четыре лопасти, которые крутились внутри одновременно с ручкой.
После обеда из подпола торжественно доставались кринки со сливками, содержимое которых выливалось в этот ящик почти доверху. Затем содержимое закрывалось крышкой, и я приступал к работе.
Усаживаясь поудобнее перед ящиком, я начинал неторопливо крутить рукоятку, чтобы в ящике раздавались равномерные шлепки: шлёп-шлёп, шлёп-шлёп, шлёп-шлёп - это лопасти ударяли по сливкам, заставляя их разбрызгиваться внутри аппарата. Вначале ручка вращалась легко и главной задачей во время кручения было не заснуть на сытый желудок под равномерное шлёпанье внутри, но через некоторое время крутить ручку становилось все трудней и трудней, появлялось желание заглянуть вовнутрь, чтобы увидеть, что же такое не даёт ручке крутится легко. Когда любопытство пересиливало, крышка приподнималась, и я заглядывал в ящик. Из-за простого 'шлёп-шлёп' получалось сказочное превращение сливок в кусочки светло-жёлтого плотного сливочного масла, которое приклеивалось к лопастям, - вот оказывается, почему становилось трудно крутить ручку.
Тут же звалась тётя Маша, которая с заговорщицким видом, подмигивая, ножом аккуратно снимала пластинки с лопастей и укладывала их в миску, и ворожба продолжалась дальше, покуда оставшиеся сливки не превращались в масло. Правда, ведь здорово?! Какая-то белая вода превращается в твердое масло! А как приятно после этого взять кусок хлеба, намазать сделанным маслом и съесть!
Все это было ново, интересно и не обременяло моей деревенской вольницы. Однако, наряду со всем остальным, было еще одно дело, которое мне нравилось более всего, которое ожидалось как праздник - это когда пекли хлеб. Выпекание хлеба - целое деревенское таинство, к которому готовятся загодя и на полном серьезе, - это волшебство, потому что только волшебники могут выпекать такой ароматный и вкусный хлеб, который не черствеет за целую неделю, который всегда остается самым вкусным и утром, и днем, и вечером.
Хлебы пекли, обычно, раз в неделю и на все дни до следующей выпечки, но тётя Маша никогда не могла точно сказать, когда она соберётся это делать - у неё, наверное, был свой особый секрет хлебопеченья.
Мы узнавали, что скоро будет 'хлебопёк', по тому, как наша хозяйка доставала из чулана квашню - кадушку для теста, закваску и призывала меня идти в амбар, где были лари с мукой, различные сита и всякая разная всячина.
Как сейчас, помню запах в этом сарае - мучной с примесью запаха дерева и всяких, тут же развешанных трав, который я более нигде не встречал, кроме как в деревенских амбарах. В одном ларе была мука ржаная, в другом - пшеничная.
Мы с тётей Машей, открыв лари, специальными мерными деревянными совками набирали муку в холщевые сумы, забирали большие берестяные сита и несли домой, где начиналось наша подготовка к выпечке.
Сначала мука просеивалась два или три раза через сита при моём непосредственном участии: я держал противень, а тётя Маша на него просеивала муку. Когда это было закончено, я усаживался на лавку перед окном в кухне и наблюдал за тем, что тётя Маша будет делать дальше.
Дальше начиналось колдовство с перемешивания мук. Нет - муков. Ну, короче, ржаная мука перемешивалась с пшеничной так, как знала только одна хозяйка.
Потом она выдвигала из угла кухни квашню, насыпала туда муку по одной ей известной мерке, наливала немного воды, добавляла соли, чего-то еще и проделывала это все с какими-то приговорами и припевами. Потом, крестясь, накрывала квашню полотенцем и приговаривала: 'Ну и слава тебе, Господи наш, - начали за здравие!'
Квашня ставилась в отведенное для неё теплое место, а наша подготовка к хлебопечению продолжалась. Сначала приносились со двора сухие берёзовые дрова и складывались около печи. Потом доставались хлебные формы для формового хлеба, деревянная лопата для подового и два-три чистых веника.
Хлебные формы и лопата тщательно чистились и вымывались, формы смазывались каким-то маслом, чтобы не было пригара, и всё это оставлялось до того момента, пока не поднимется тесто. Пока тесто поднималось, с ним колдовалось несколько раз: то кадушка переставлялась в прохладное место и там выдерживалась, то снова в тепло, то тесто перемешивалось, то усаживалось. Когда оно подходило окончательно, то есть вылезало из квашни, как его не осаживай, - можно было выпекать хлеб. Печку топили с раннего утра.
Я упрашивал тётю Машу разбудить меня к самому началу, и та поднимала меня до первых петухов. В это время на дворе темно, хоть глаз выколи, но к ней на разведку забегала то одна соседка, то другая - как говорили 'за огоньком'.
Действо начиналось с загрузки печи. В ее устье закладывались дрова, разводился огонь, и печка протапливалась до углей. Пока горели в печи дрова, тётя Маша наполняла тестом хлебные формы, лепила подовые караваи, готовила полотенца, на которые должны были укладываться, и чем должны были накрываться хлебы.
Когда дрова прогорали, тётя Маша, открыв печь, расчищала кочергой и вениками под. Красные отблески углей озаряли её устало-доброе лицо, делая таинственной, похожей на бабу-Ягу, только из доброй сказки. Потом она размещала на поду формы с тестом и подовые караваи, закрывала заслонку и, шумно вздохнув, перекрестившись, говорила:
- Слава Богу, и высодили хлебушко! Володюшка, пойди, поспи маненько, а я пока пригляжу. Поспи, сынок, ты, чай, тоже притомился, помогаючи!
Я, и вправду, притомлялся, крутясь с раннего утра в тепле у печки и с гордостью за будущий успех отправлялся на боковую! Просыпался помощничек уже позднёхонько - после завтрака, а то чуть ли ни к обеду. Во всей избе пахло слегка кисловатым запахом теплого, только что испечённого, хлеба, а на лавке вдоль стены на чистых полотенцах лежали еще горячие хлебные кирпичи и караваи, с аппетитными, призывно манящими корочками сверху. И не было ничего на свете вкуснее этой горячей, только что испеченной корки и нежного ароматного хлебного мякиша.
- Ну, слава тебе, Господи, мы с тобой и справились, детушко! Я бы без тебя и половины не успела! - приговаривала тётя Маша, ласково прижимая к себе мою голову.
.........................................................................................................
Было много другого и разного, но по-своему интересного в моей этой деревенской жизни, которая продлилась в Семьянах почти пять месяцев и которая так резко отличалась от привычной столичной, питерской.
Возможно, дорогой Читатель, я никогда бы не узнал той русской деревни, её, ещё не совсем развалившегося, уклада, если бы не это лето в деревне.
Может быть, я не прочувствовал бы и половины того, что мне посчастливилось пропустить через свое сердце, если бы не простая деревенская труженица - дорогая моя и добрейшая тетя Маша, вечная ей и светлая память на все времена.
Можно было бы рассказывать ещё долго и много о чём, что происходило со мной в то лето, в какие чудеса посвятила меня русская деревня, но, думаю, это я сделаю позже, может быть, в следующем рассказе, а может быть и в целой повести о русской деревне, с которой мне посчастливилось встретиться в пятидесятые годы прошлого столетия.
Кстати, деревенская вольница пошла мне на пользу, и я, а со мной и врачи, забыли о том, с чего началось мое лето в деревне.
2009г.
ОДИН БЛОКАДНЫЙ ДЕНЬ,
ИЛИ КАША С ДЫРКОЙ
Смертный январский холод! В стене пролом от близкого разрыва немецкого снаряда. Дыра, шириной метра в полтора, занавешена армейским одеялом, которое не спасёт ни от холода, ни от мародёров. Да если бы и не пролом, всё равно мороз жил бы в квартире - топить нечем. Всё, что было возможно бросить в прожорливую пасть 'буржуйки', уже сгорело, создавая сиюминутную иллюзию тепла.
В комнате две неподвижных бесформенных человеческих тени: одна маленькая, лежит на кровати - это моя десятилетняя дочка, вторая взрослая - я, сижу рядом. На стене молчит репродуктор. Провод от его черной тарелки висит остановившимся маятником - трансляция выключена, чтобы не долбила дятлом головы ни мне, ни ребенку.
В полупустой комнате темно и стыло, почти мертво. Я в пальто, в ватнике и валенках, сижу у кровати Лиды и жду, когда она проснется под ворохом всякой одежды и одеял.
Есть в доме нечего, кроме ста двадцати пяти граммов того, что в былой жизни нельзя было назвать хлебом, и за которыми еще надо будет сходить.
Сходить! Это слово из прошлого - доползти, шаркая промерзшими, негнущимися ногами-ходулями, до магазина на Театральной площади, выстоять в безразлично-безмолвной очереди на лютом морозе, получить по карточкам на себя и ребенка хлеб и, главное, - ДОНЕСТИ! Вот именно - ДОНЕСТИ, не то, чтобы съесть его по дороге, а чтобы никто не покусился и не отнял эти бесценные для себя и ребенка 250 граммов ХЛЕБА! Хлеб - это все, на что можно рассчитывать, если, конечно, не потеряешь или не украдут карточки, если не отнимет его более сильная рука. Ох, Боженьки, а сколько раз я уже видела эти более сильные руки, от которых сердце бухало молотом и замертво падало в живот! Но свет не без добрых людей...
Нет, что греха таить, - мы еще как-то живем! Мой муж служит на тральщиках, стоящих на Елагином острове и при каждом возможном случае добирается до нас. Приносит, обкрадывая себя, что-то из скудно-блокадного офицерского пайка. Он приходит домой худой и ссохшийся, утопающий в шинели, вдруг ставшей ему не по размеру, приносит то, что называется теперь обедом. И тогда у нас с дочкой праздник - пир горой. А когда его долго нет, - тянутся дни почти безнадежного ожидания...
Вот и сегодня Леня, наверное, не придет - вчера сильно бомбили их сторону! Жив ли? Его катера стоят на зимнем приколе, но после бомбежек и обстрелов всегда много ремонта .... А, может, он уже где-нибудь в окопах морским пехотинцем, если жив, конечно?...
Отрываюсь от дум, шаркаю к окну, чтобы раздвинуть маскировочные шторы-одеяла - пора будить Лиду.
Блеклый зимний свет проникает через бумажные перекрестия замерзших грязных окон, выхватывая скупыми пятнами из темноты на противоположной стене фотографии прошлой жизни, где мы все такие здоровые, счастливые и красивые. Сытые и красивые......
Надо собираться за водой, а потом за хлебом. Хорошо, что рядом Мойка, и ни к чему идти на Неву! Однако все равно надо превозмочь промерзшую немощь и выйти, спуститься до проруби по обледеневшему спуску, на котором негнущиеся ноги непослушно скользят и разъезжаются, норовя опрокинуть тебя и припечатать ко льду, с которого можешь не подняться без помощи таких же доходяг, как и ты, либо не подняться вообще... Потом еще обратно карабкаться вверх с бидоном, ибо на ведро уже сил не хватает. И так раза два, а то три с 'перекурами', чтобы дух перевести, силенок понабраться на дорогу туда и обратно.
Напяливаю на себя всё, что можно, голову заматываю двумя шерстяными платками, ощущая при этом тело неповоротливой театральной тумбой, которой не только идти, а повернуться-то трудно... Забираю с печки бидон и ...
Сквозь накрученные лохмотья едва слышу, что кто-то скребется в дверь. Сердце ёкнуло: 'Лёня!'
Плетусь к двери и вижу на пороге вместо мужа Дусю - мою самую близкую подругу. Мы издавна как сестры, а наши мужья - больше, чем братья: служили вместе, воюют с самого начала вместе и умирать, наверное, если придется, тоже будут вместе.
Евдокия - когда-то розовощёкая соломбольская, ядрёная, хоть запрягай, бабенка, сейчас - доходяжестая кляча, стоит запыхавшаяся на пороге. Каждый этаж - это своего рода для нас Эверест. Подруга хочет что-то сказать, но не в силах перевести дух, прислоняется к косяку:
- Уф... Сейчас, Клавочка, ... Погоди..., сейчас...!
У меня иглой пронизывает сердце и комком подкатывает к горлу:
- Лёня? Вася? - выдыхаю я.
Дуся отрицательно мотает головой.
Переводя дыханье, подруга, с перерывами шепчет:
- Собирайтесь, девочки.... Пойдем ко мне... Наши сегодня не придут - ремонт... Пойдем к нам - Вася достал немного дров и еще....
Я долго отнекиваюсь, потому как дорога на Васильевский остров (угол девятой линии и Среднего проспекта) - это почти Камчатка для блокадного дистрофика.
- Собирайся, Клавка, одевай Лиду... Не гневи Бога!... Я и так еле приползла, а тут еще тебя уговаривать приходиться да идти обратно!... Поживете пару дней у меня, а там и наши мужики объявятся, - пытаясь улыбнуться, увещевает меня Дуся.
Пока мы с Евдокией препирались, проснулась и вышла в прихожую дочка. Девочка походила скорее не на ребенка, а на Ваньку-встаньку от обилия одежек, которые я на нее нацепила перед сном, чтобы хоть как-то сохранить тепло. Появление моей подруги засветило в глазах Лидии живые огоньки, она, подошла к Евдокии, обняла её, а та стала что-то заговорщицки нашёптывать ей на ухо.
- Мамочка, пойдём к тёте Дусе, и тебе не надо будет идти за водой и в очередь... - заканючила дочка.
Уговорили. Укутала я девочку во все шерстяное, что было, сама замоталась по глаза, и двинулись мы на Васильевский....
По довоенному времени пешком до Дуси было всего-то полчаса ходьбы: малость -до моста лейтенанта Шмидта, чуть - по нему да два чуть-чуть - до её дома, а ныне ... Три, замотанные в кучу тряпок до самого носа, доходяги через мост переползали на колючем ветру и позёмке, дай Бог, час, а вся дорога займет, почитай, целых три. Кто же считает эти часы? Да и не по чему было бы их отсчитать - последние детские ходики проедены с месяц назад...
Пока переваливали горб моста, повстречали, наверное, трое или четверо санок, с впряжёнными в них такими же ходячими скелетами, а в санках - кули с покойниками, обвязанными верёвкой - теперь обычное явление для Питера. Картина настолько обыденная, что не вызывает никаких эмоций, кроме, пожалуй, одной: а когда же тебя вот так? Через день, два, неделю, и кто? А куда? Да все равно, в общем-то, на Пискаревку или Охтинское... И довезут ли вообще? Может, вот присядут передохнуть на санки... и замерзнут. А, может быть, уснешь одетой, обутой в своей комнате и просто не проснёшься, и будешь лежать в ней неделями, пока кто-нибудь не найдёт - свой или чужой.
Гоню эти мысли! Мне нельзя так думать, нельзя, мне надо шевелиться - у меня ребёнок. Я должна двигаться, чего бы мне это не стоило, надо - чтобы дочка выжила... Должна!
Вот так и брели мы втроём к подружкиному дому каждый со своими неповоротливыми, голодными и мёрзлыми думами.
За мостом передых. Вроде и ноги переставляем еле-еле, а сердце из груди выскакивает, голова кружится, в висках молотками стучит... Только не садиться! Сидеть нельзя - не встанешь, а так и останешься навсегда в естественном леднике твердокаменной глыбой... Господи, не успела дух перевести, а меня уже кто-то теребит:
- Мама, мамочка! Не садись, нельзя сидеть, нельзя - уснешь и не проснёшься!
Пока тащились через мост, начался артобстрел. Мы к этому привыкли и научились определять, куда стреляют. Сейчас немец бил по торговому порту и заводу 'Марти', так что, может быть, успеем добрести до Дуси не под обстрелом. Под ним - это хуже: убить - не убьют, а вот в бомбоубежище затащат дружинники, а оттуда потом надо выбираться опять на мороз и брести, а там, не дай Бог, и комендантский час - греха не оберешься, оправдываясь и увещевая.
Загрохотали в ответ пушки наших кораблей на Неве. Как Лёня говорит, началась контрбатарейная стрельба. Я уж не знаю, какая там стрельба, но немцы заткнулись через полчаса после начала нашей пальбы, от которой до сих пор звенит в ушах.
Но вот и добрались, слава тебе Господи! У Дуськи чуть потеплее - стена цела и, похоже, чем-то она умудрилась недавно подкормить буржуйку. Даже можно стянуть варежки и снять один платок.
- Ну вот, девчонки, я сейчас затоплю печку, будем греть обед и пить настоящий морковный чай! Василий где-то раздобыл обрезков горбыля и кое-что пожрать... - разматывая одёжки, сказала подруга.
Затрещали деревянные, облизываемые голодным пламенем, щепки, а мы заворожено глядим на огонь, и даже от этого как-то сразу становится теплее. Вскорости, наша 'буржуйка' стала от жара малинового цвета, и мы, рассевшиеся вокруг неё, уже немного рассупониваем одежки и отогреваем, протягивая к печурке, скрюченные холодом, руки.
Евдокия поставила на буржуйку закопченную кастрюльку, и через несколько минут в ней что-то запыхало, забулькало, и забыто запахло горячим съестным.
- Вот, мои дорогие, сейчас мы будем пировать - есть НАСТОЯЩУЮ овсяную кашу с МАСЛОМ! Мой-то ухитрился раздобыть жмыха, отрубей, овса, а я наварила каши... - говорит с заговорщицким видом подруга.
От тепла, дурманящего запаха разогретого овса и дуранды - настоящей еды к горлу подступила голодная тошнота и подкатился комок, от которого у меня и дочери впервые за много дней потекли ручьём слёзы....
- Ду'рищи! Вы чего ревёте? Мы же пока ещё живы и сегодня больше, чем вчера! - обняв меня и Лиду, тоже расплакалась Евдокия.
Проплакавшись, она разложила по мискам густую, с давно забытым цветом и ароматом, дымящуюся массу. В каждой миске каша, причудливо растекаясь в стороны, образовывала в центре воронку, в которой блестело масло!
Глаза подруги снова заблестели то ли от радости, то ли от подступивших слез:
- У нас, девчонки, сегодня праздник - натуральная каша с натуральной олифой!
- Мама, мама, смотри, смотри - каша с дыркой! - сглатывая слюну, вскрикнула дочка.
Прорвали блокаду, окончилась война! Мы, к счастью, все остались живы: и наша семья, и Дуся с Васей! Мы бываем друг у друга в гостях и балуем друзей при встрече различными кулинарными изобретениями, но 'кашу с дыркой' я и дочь не забудем ни за что на свете, как бы богато или бедно не складывалась наша жизнь!
Может быть, благодаря Дусе, накормившей нас в тот день этой чудесной кашей, мы с дочерью дожили до нашей Победы!
2008г.
ПО "ТУ" СТОРОНУ
Яркость свечения противоположного конца туннеля по мере удаления от него становилась все меньше и меньше, и светлое пятно, сужаясь, превращалось почти в бледно-голубую точку...
И угораздило же меня очутиться в этом туннеле! Попал да еще не по своей воле и, как мне показалось, случайно, при том совершенно для себя неожиданно, однако страха или каких-то неуютных ощущений от этого посещения не было.
Двигался я по нему без сопровождающих не быстро, но, правда, целенаправленно, с любопытством ожидая, что там впереди, в светлом его конце. Шаги мои были совсем легкими, почти невесомыми, а воздух ощущался не сперто-подземельным, а прозрачным и каким-то вкусным, который наполнял грудь эликсиром молодости и здоровья.
Туннель зиял пустотой, а его своды имели ту высоту, благодаря которой можно было идти по нему не сгибаясь, в полный рост. Однако, занятное инженерное сооружение без каких-либо внешних признаков назначения...
В подземелье метро приходилось бывать мне по роду службы и довольно часто, но, в отличие от туннелей метрополитена, выложенных ребристыми бетонными тюбингами с извивающимися змеями кабелей по бокам, этот был гладким, но не скользким, мерцающим платиново-титановым светом. Источников света внутри видно не было, но ровная, ненавязчивая освещенность ассоциировалась с белыми питерскими ночами, похожими на начинающиеся сероватые вечерние сумерки, когда свет уже не дневной, но еще и не ночной, фонарный. Как мы любили с моей будущей женой гулять в эти сумеречные студенческие ночи, когда время останавливалось, и было не понять, заканчивается ли старый или начинается новый день.
Внутри туннеля было тепло и приятно, так что хотелось идти и идти, что я и делал с единственной целью - дойти до яркого пятна в конце...
Не знаю, сколько времени заняло мое путешествие, но, как ни старался я, до самого конца этой кишки добраться было не суждено ... Как бы ни приближались мои стопы к светлому пятну, оно постоянно отодвигалось от меня на то же расстояние....
До конца туннеля оставался какой-то сущий пустяк, когда чей-то, странно обволакивающий голос, квадро - доброжелательно провещал:
- Остановись! Тебе не туда. Возвращайся!
Я остановился, и ноги мои, потеряв легкость, превратились в малоподвижные чресла соломенного чучела. Неуверенно повернувшись на 180 градусов и оглядываясь на светлое пятно в ближнем конце туннеля, мое, вдруг ставшее непослушным тело, нехотя, медленно побрело обратно к дальнему темному началу. Подача дыхательного эликсира прекратилась, и дышать стало заметно труднее... Накатило какое-то тревожное чувство незавершенного действия, невыполненного предназначения, чего-то не увиденного мной и мной неразгаданного...
Светлое пятно... Что за ним, кто за ним, и вообще, зачем это все? Ничего, в конечном итоге, я не узнал, и ни к чему не пришел....
Было тоскливо-тянущее до боли в плечевом поясе нежелание возвращаться в исходную точку движения, ощущение прерванности чего-то главного, к чему стремилась вся моя жизнь, и куда меня не пустили какие-то, неведомые силы, коим и принадлежал сверхъестественный голос - 'Возвращайся...'
Вопреки нежеланию возвращаться, ноги сами продвигали меня туда, откуда все начиналось...
......................................................................................................................
Свет в туннеле погас, исчезла и сама труба. Медленно открываемые глаза, увидели недавно сделанный мной подвесной потолок в кухне, мойку и почему-то наклонившиеся надо мной испуганные лица жены и дочери, затем зверье, сидевшее не как всегда у стола, а забившееся в испуге в дальний угол кухни... Я же, почему-то, лежал на полу...
Может быть, эти родные лица и были тем светом в конце туннеля?...
2007г.
МОЙ ПЕРВЫЙ АВТОМОБИЛЬ
"Автомобиль - не роскошь...."
С самого начала своей сознательной жизни я мечтал об автомобиле. Это даже были не мечты, а наваждение - страсть, неразделенная любовь, как любовь к известной актрисе или еще что-то в этом роде.
Почему, спросите Вы, неразделенная? Да потому, уважаемые, это сейчас только ленивый машины не имеет, а тогда, чтобы купить автомобиль, надо было иметь не только деньги, но и возможности. А под возможностью понималось встать на очередь, которая более или менее двигалась, а для этого было необходимо следующие:
во-первых, быть особо ценным сотрудником, от которого зависело на работе все или почти все;
во-вторых, быть членом партии (коммунистов) или быть таким Ветераном, для которого все очереди начинались в первом десятке - вот тогда ты мог стать реальным обладателем мечты на колесах и достаточно быстро.
Если же Вы были 'средним' в списке 'необходимых' и при этом могли даже иметь деньги, быть членом партии то, при легальном пути приобретения автомобиля, стоя в очереди, могли успеть жениться, обзавестись, детьми, получить квартиру и даже успеть выйти на пенсию. Такова была тогда жесткая правда жизни, хотя население страны с легкой руки Ильфа и Петрова, уже начало осознавать, что 'автомобиль не роскошь, а средство передвижения'.
Нет, конечно, был еще один вариант, но для него надо было иметь раза в полтора больше денег, чем стоила заветная мечта.
Для 'простого советского человека' все блага жизни были ... - 'в очередь, сукины дети, в очередь'.
Не был я в то время ни особенно ценным специалистом в своем НИИ, ни членом партии (коммунистов), папа-ветеран и крутой орденоносец к тому времени уже физически не мог числиться в каких-нибудь очередях, а зарплата в 120 рублей вообще даже не подразумевала желания обладать этим чудом человеческого прогресса.
Мечты, мечты... Но, тем не менее, заходя иногда в автосалон, я вожделенно заглядывал во внутрь 'Жигулей', 'Москвичей' и, особенно 'Запорожцев', кои по цене, хоть и были мне не доступны, но цифры, овеществляющие их общественную значимость, не вызывали такой аллергии, какие были у первых двух марок.
Ходил я и облизывался, а локоток, хоть и был близок, но к зубам не приближался...
Уж и не знаю, сколько бы эта неразделенная жажда обладания продолжалась бы, если бы не один случай, перевернувший вообще всю мою жизнь.
Пребывая в безысходной мечтательной нирване, как-то проходя мимо доски объявлений месткома, я скользнул взглядом по бумажке, на которой были написаны всего 4 слова - 'Отдам очередь на автомобиль' и местный телефон. Ну, прямо, как про щенков - 'отдам в хорошие руки'...
- Чудес на свете не бывает, значит, - судьба! - Мелькнуло у меня в голове.
Я не думал о том, что у меня нет финансов на приобретение автомобиля, - в моем мозгу возникла только одна мысль: 'МОЕ!'.
Примчавшись к себе на место, я схватил трубку телефона и набрал заветный номер. На том конце провода раздался приятный женский голос, вопрошающий:
- Плановый, Лебедева слушает, алло? -
У меня перехватило дыхание, сформировав нежелательную паузу. На том конце провода, повторив вопрос и не получив ответа, повесили трубку.
Взяв себя в руки и успокоившись, я позвонил еще раз:
- Я по Вашему объявлению насчет машины. -
- Выходите на лестницу на 4 этаж покурить, там и поговорим, я буду, в бежевого цвета, костюме. - Пропела женщина самым желанным голосом в мире.
Мы встретились, и она изложила мне свои условия. Этой даме нужны были срочно, в течение двух дней, деньги в долг в сумме двух тысяч рублей, сроком на один год (тогда деньги еще на баксы не считались), за которые она отдает (бесплатно!) право на приобретение автомобиля. Очередь по ее прикидкам должна была подойти к реальному получению машины года через четыре. Не условия, а свалившийся с неба подарок судьбы, если я завтра первым принесу ей деньги.
Рабочий день перестал быть рабочим, превратясь в следственно-розыскное мероприятие. Сидя на телефоне, я обзванивал всех своих приятелей и знакомых, у которых водились деньги, и можно было бы по частям или целиком их одолжить на нужный срок. Необходима была только тысяча, потому как недостающее у меня было в кубышке под сладостным названием 'Автомобиль'.
Ровно в половине девятого утра с заветной суммой наготове, я не вошел, - влетел, ворвался к Людмиле Лебедевой, где мы с ней скрепили наш договор, чуть ли не поцелуями - ей так были нужны деньги, а мне так хотелось получить машину.
Проигрываю ситуацию - 'Запорожец' будет через четыре года, значит, я успеваю через год отдать тысячу, взятую взаймы, и у меня есть еще три года, чтобы скопить 2,5 тысячи на машину. В таком раскладе я становлюсь владельцем машины без долгов и буду завидной партией - молодой, симпатичный, умный с машиной, квартирой .... - отбою не будет! Шутка, конечно, но 'в каждой шутке - есть доля шутки...'
После проведенной операции по вкладыванию денег в будущую движимость, я успокоился, и дни потекли размеренно неделя за неделей, месяц за месяцем, хотя, конечно, принятые обязательства наложили veto на многие другие желания.
Нет, конечно, я не стал затворником и не забыл про девушек, кино и мороженое, но все это приобрело вполне очерченные границы - ничего лишнего и непредусмотренного, особенно преферанс. С последним пришлось 'завязать', и, как потом оказалось, навсегда.
Сегодня было субботнее прекрасное, теплое, яркое летнее утро, которое разбудило меня своими солнечными лучами, бьющими из окна прямо в лицо около восьми часов утра. Я с удовольствием валялся, представляя, что еще впереди два выходных, что можно с подружкой что-то придумать, как их пооригинальнее убить, или просто полениться с книжкой и телевизором.....
Из состояния мечтаний меня вывел резкий телефонный звонок. Времени было полдевятого, и я недовольно чертыхнулся по поводу 'беспардонности' звонившего - самому не спится, так и другим не дает, и, дотянувшись до телефона, по-моему, не очень любезно бросил в трубку обычное:
- Да! -
На другом конце провода, после некоторого молчания и извинений за ранний звонок, знакомый голос задал вопрос:
- Володя, ты стоишь или сидишь?- Это звонила Лебедева...
- Лежу еще, Люда, лежу ...- отвечаю ей в тон.
- Так..., это хорошо, значит, не расшибешься! - Констатировала Людмила.
Она зря звонить не будет! Значит, что-то случилось! Я почувствовал, как липкая волна страха прошлась по спине и конвульсивно кинулась от живота в ноги...
- Володя, ты только не волнуйся - пришла открытка на машину... Я сама в шоке...- пролепетала Людмила.
Возникла нервная пауза, которую никто не мог нарушить...
Чем я любил наш ненавязчивый социалистический сервис? А тем, что все в нем всегда было выверено и наступало в своей строгой очередности. Уж если очередь на квартиру, то лет на пятнадцать, а то и двадцать, на швейную машину - то наверняка года на три, за которые ты можешь определиться в необходимости этого приобретения. Правда, необходимость была всегда, ибо, если ты приобретал швейную машину, а тебе она была без надобности, то кому-то нужна была именно она, но не нужен был холодильник, по которому страдал ты... Вы понимаете, о чем я говорю? Избавь Боже, - это не спекуляция, а натуральный обмен с компенсацией текущих расходов на приобретение и разницы в цене.
Но в моем случае какие-то совдеповские шестеренки очередности прокрутились быстрее положенного, что-то сбилось и то, что должно было случиться через четыре года, - произошло сейчас. Мне от этого, конечно, легче не стало.
Машину надо было выкупать в понедельник, и по цене в 3750 рублей. Моя благодетельница, одолженных мной денег, конечно, отдать не могла, потому как у нее их просто не было да и до срока платежа по нашей договоренности еще было более полугода.
- Я пропал....! - Пронеслось в голове.
- Давай-ка, Володечка, разбираться в порядке поступления неприятностей.
Неприятность ?1 - в понедельник надо выкупать машину. А загвоздка в том, что денег нет - это, во-первых, во-вторых, если у кого-то они есть, то наверняка в сберкассе, а впереди два выходных.
Неприятность ?2 - обладателя денег надо еще вычислить, отловить, если он не на даче, и, главное, - уговорить добровольно их (деньги) отдать, и это все за субботу и воскресенье.
Неприятность ?3 - денег нет по полной программе, занимать надо на всю стоимость машины и на время... Да, вот на какое время...? Что мы имеем? Через полгода Люда отдаст две штуки, одна из которых не моя, значит, общий долг составит на сегодня 4750. Получается цена 'Москвича'!!!
Неприятность ?4 - а чем отдавать?
Кто же мне такую сумму даст и на сколько...? - Каруселью носились в моей голове мысли одна другой краше
Нет, конечно, можно отказаться от машины, а очередь продать там рублей за 500, а дальше что? Конечно, когда Люда отдаст деньги, плюс проданная очередь - это полторы тысячи рублей - какую-никакую развалюху за эти деньги купишь... А тут новенькая с конвейера, с гарантией идет к тебе в руки и еще приговаривает:
- Милый ты мой, посмотри, какая я красивая, сверкающая, пригожая, я вся твоя - возьми меня скорей...! -
Нет, отказаться - выше моих сил!!!
Первый раз в жизни я поддался такой авантюре, медитируя:
- Вова, - этот шанс твой! Другого - может не быть или будет, когда тебе уже придется возить только внуков, а не любимых девушек. Вова! Вперед! Бегом и не оглядываться!
А ведь в конечном итоге, если не сложится по деньгам, то я ведь ее продать могу, и еще с гешефтом, причем, в любой момент. - Уговаривал я себя.
Покою мне в эти два выходных не было, телефону тоже. Если бы телефон был платный, то за эти дни я бы прозвонил ни одну зарплату. Я носился как Савраска и обегал полгорода. Вот она - Движущая сила Любви...! Короче, к двадцати четырем часам в воскресенье я имел в кармане всю требуемую сумму, надергав ее, у кого только было можно и на сколько можно, и был этим счастлив, словно младенец. Как говорил Наполеон: 'Главное ввязаться в бой, а там, посмотрим...!'
Утром в понедельник, отпросившись с работы, прихватив Людиного мужа Сашу с правами, с портфелем, полным наличности, мы поехали в автомагазин. Пока шло оформление, то да се, у меня было время успокоиться, но когда мы получили пропуск на автостоянку, у меня сердце подкатило к горлу и от волнения стало трудно дышать - то ли сердце мешало горлу, то ли горло не давало биться сердцу.
Глаза разбежались от обилия автомобилей - их было тут штук двадцать, и всех цветов радуги - красный и...красный. Однако, это меня не обескуражило. Не все ли равно, какой цвет, главное, чтобы колеса были, а под цвет можно и галстук подобрать...Я выбрал ярко-красное авто, и мы с Сашей начали его 'тискать'. Мой спутник все высматривал, проверял, трогал, дергал, дверьми хлопал, а потом запустил двигатель. Более приятного звука я не слышал всю свою жизнь - это рычал мой ласковый ручной зверь, мой собственный, пусть самый маленький, но мой первый автомобиль.
Проверив все, в чем я еще ничего не понимал, мы с Сашей выехали за ворота, доехали до ближайшей к моему дому автостоянки, поставили машину на хранение и пошли ко мне домой.
Как и положено, обмыли колеса, чтобы они крутились и не отваливались, после чего Саша и Люда оставили меня один на один с моим счастьем.
Спал я, правда, спокойно, но на завтра, вместе со мной, с постели поднялись сразу две проблемы. Первая, - есть машина, но нет прав и ездить нельзя.
Проблема вторая, и основная - время эйфории закончилось и надо думать, чем, как и когда отдавать долги, нахватанные накануне.
Я вспомнил, скольким людям задолжал за машину, и у меня тихо зашевелились волосы. Их, по меньшей мере, было человек 10 - этот список я до сих пор храню, как реликвию, как свидетельство своего молодого и безрассудного авантюризма. В пароксизме страсти я занимал у всех, кто мог хоть сколько-нибудь дать на этот случай. А посему, кредиты были невелики, но, к сожаленью, многочисленны и скоротечны. Пришлось создавать график отдачи долгов. И вот когда я сверстал этот график, то понял всю опрометчивость поступка. Уже через три дня надо было отдавать первые триста рублей, которых не только не было в наличии, но и не понятно было даже, откуда брать, а там, на подходе были следующие, следующие.... Но свет не без добрых людей, и клан автомобилистов помогал мне в моих проблемах, кто, чем мог.
Так я мучился первые четыре или пять месяцев, занимая, перезанимая, отдавая и снова перезанимая, чтобы хоть как-то свести концы с концами. Машина уже казалась мне не первичной, - первичными были деньги, деньги, деньги. От денег мозг отдыхал только ночью, но иногда они снились и во сне.
Я похудел, глаза потухли, все было не в радость, работа на ум не шла... В голову приходили мысли о смене сферы приложения своих рук, дабы выбраться из финансовой западни и расквитаться с долгами. Но кто бы меня, молодого специалиста, тогда отпустил бы на вольные хлеба?! Однако, мысли о продаже своей любимицы я просто не допускал, но тем не менее не представлял, чем это все закончится и когда. Но однажды...
Как-то в конце работы мой начальник попросил меня задержаться. Я без всякого энтузиазма остался, думая, что сейчас начнется выволочка за какие-то мои прегрешения и огрехи, кои сами собой появились из-за финансовых заморочек....
Начальник у меня был умница - молодой кандидат наук, альпинист, жизнелюб и вообще интересный мужик, но спуску нам не давал и за разгильдяйство преследовал как гончая, так что мы старались его не 'огорчать', а, следовательно, не огорчаться сами.
- Послушай, Володь, что-то последнее время тебе, по-моему, скучно стало, засиделся ты немного, позамшел не по годам. У меня к тебе предложение есть.
В 'дружественном' отделе нужен человек, а нам нужны свои глаза в этом стаде бизонов... Ты бы не хотел там поработать, ну, временно...? Условия, так сказать, соответствующие - это ЛИО. - Взял быка за рога шеф.
Кто у нас не мечтал попасть в этот отдел хотя бы на полгодика, чтобы поправить свое материальное благополучие - это Летно-Испытательный Отдел института, отдел, в котором производятся испытания нашей аппаратуры уже на самолетах в полетных условиях.
Мало того, что это интересно, но это еще и так оплачивается, что простому инженеру и не снится. Чем ваш покорный слуга заслужил такое предложение, я и сейчас объяснить не могу. Вот уж, как говорится: 'ни гроша, да, вдруг, алтын...' От неожиданности свалившегося на меня счастья дыханье перехватило, как от объятий любимой женщины, слова застряли в горле, и единственное, что я мог сделать - это, по-дурацки, закивать головой, словно китайская статуэтка.
- Бог все-таки есть и видит, кому тяжко! - Подумалось мне.
Первая, и основная, неприятность, связанная с автомобилем, практически, была решена сразу - за один год работы в этом отделе я расплатился с долгами за машину, и еще кое-что осталось, ибо летать приходилось много и подолгу.
Окрыленный свалившейся удачей, я с 'первого предъявления' сдал на права и уже через месяц чувствовал себя заправским водителем, если даже не раллистом.
В один прекрасный день ехал я по питерскому Малому проспекту Васильевского острова в сторону Гаванской улицы после окончания работы, не торопясь, радуясь хорошему летнему дню, тому, что я в своей машине - короче, просто радуясь всему на свете.
Подъезжая к остановке трамвая, вижу народ, стоящий на тротуаре и девушку, расположившуюся к проезжей части ближе всех, но почему-то спиной к направлению движения. Девушка, стройненькая брюнетка, с длинными ножками, тонкими щиколотками - вся при всем. Невольно засмотрелся и подумал, что если еще и личико такое же хорошенькое, то уж....
Когда дистанция до нее сократилась всего метров до 15-20, девушка каким-то неуловимо-стремительным движением скакнула по диагонали мне наперерез.
И вот тут-то оказалось, что до раллиста мне, как до Луны... Несмотря на то, что скорость была маленькая, реакции не хватило, - ее я погасить успел, однако, эдак, плавненько, но увесисто подкатил девушке под пятую точку. Раздался глухой звук удара, девушку перегнуло в пояснице, уложив спиной и головой на капот, машина остановилась, и обмякшее тело медленно сползло по передку автомобиля...
У меня было ощущение сидящего в консервной банке или бочке, по которой стукнули чем-то тупым и тяжелым.
- ..., - отъездился! - Была первая мысль, мелькнувшая в моей голове.
Выскочив из машины, я бросился к передку автомобиля.
У бампера на асфальте, сидела в прострации моя прыгунья.
Я потрогал ее за плечо, пытаясь обратить на себя внимание. Девушка медленно, повернув голову в мою сторону, потирая ушибленную руку, подняла на меня замутненный, ничего не понимающий взор.
- Как ты себя чувствуешь? - Был первым и совершенно дурацким мой вопрос. Как может чувствовать себя человек, которого сбивает автомобиль?
С помощью рядом стоящих людей мы отвели пострадавшую к цоколю дома и усадили на пляжную подстилку, которая всегда лежала у меня в багажнике.
Ее и мое счастье оказалось в том, что девчонка была высокая, длинноногая и на каблуках, так что удар пришелся под попу по мягким тканям, а не по пояснице, так что переломов не должно было быть, но вот синяк на пятой точке гарантирован.
Девушка потихонечку приходила в себя от испуга и могла более или менее членораздельно разговаривать уже минут через 10.
Слава Богу, что это был в большей степени испуг, чем удар. Прошло 15 или 20 минут, после 'столкновения'. Видя, что девушка пришла в себя, я стал уговаривать ее поехать в больницу, предлагать отвезти домой, и что-то еще в таком же духе, вместо того, чтобы вызвать 'скорую' и ГАИ.
Девушка, окончательно оправившись от испуга и шока, по инерции потирая ушибленные пятую точку и руку, наотрез отказалась куда-либо ехать.
Собравшаяся толпа, потеряв интерес к происшедшему, стала рассасываться, а два молодых полудурка - я и девчонка - договорились разойтись полюбовно.
Еду я домой, а сам чувствую, что все сделал не так, как надо, сердце не на месте и девчонку жалко - попку красивую ушиб, напугал до смерти, бросил...
Развернулся и поехал обратно, а там уже и ГАИ, и скорая помощь, свидетелей записывают, гаишники мерки снимают.... А тут я собственной персоной!
Гаишники меня хвать под белы ручки и начали показания снимать с пристрастием, а тем временем 'скорая' увезла мою 'жертву' в больницу.
В общем, 'тискали' меня, 'прессовали', к совести моей гражданской взывали, что я скрылся с места происшествия, бросив пострадавшую.
- Да, люди добрые, не скрывался я никуда и никого не бросал, барышня очухалась и отказалась ехать в больницу. Ну, виноват я, что вас со 'скорой' не вызвал, ну, виноватый я...! - Пытался оправдаться я.
Гаишник, наконец, понял, что дело имеет с таким же, как девчонка, перепуганным 'лопухом' и, наконец, снизошел:
- Дурак, ты, парень, что уехал! Вот не уехал бы ты, так я тебе бы на месте и права отдал, а теперь вот как свидетели покажут, так и будет. Свидетелей, небось, тоже не записал? Вот то-то же, а у меня есть... А 'крестницу' твою в больницу Ленина отвезли. Советую навестить. -
Сел я в машину - и в больничку. Поговорив с врачом, успокоился, что серьезных травм нет, одни легкие ушибы и синяк на попе, маленькое сотрясение под большим вопросом, и пошел к ней в палату.
Сидит моя 'прыгунья' на кровати и слушает радио. У меня от души отлегло совсем - если плохо, музыку слушать не будешь, а синяки - дело времени, заживут.
И тут, когда 'отлегло', я заметил, кого я задавил, - красавицу! Лет ей, наверное, 19-20, и до чего же хорошенькааааая!
Не головка - пропись! Густющие, по-вороньи черные волнистые кудри обрамляли лицо. Высокий лоб, изогнутые крутой дугой брови, тонкий нос, огромные, орехового цвета глаза, с длиннющими пушистыми, загнутыми вверх ресницами, и две ямочки на матовых щеках. Последним, очаровательным штрихом природы была маленькая черная родинка над верхней, еще по-детски пухлой губой, придававшая всему лицу девушки весьма пикантное выражение.
Она сидела на кровати, опершись спиной на подушку, и две упруго-тяжелых вершины Эльбруса, нахальной остротой оттопыривали больничную рубашонку, приоткрывая в распахе соблазнительную смуглую ямочку.
- Привет, самоубийца! Меня зовут Владимиром, а те6я как зовут, Чудовище?- Улыбаясь под ее обаянием, спросил я.
- Ирина! - Моргая пушистыми ресницами, ответила девушка, настороженно глядя на меня своими ореховыми глазами, как бы спрашивая, зачем я сюда заявился, и что мне от нее надо в конечном итоге.
Я, расспрашивая ее о том, как она себя чувствует, что болит, не мог оторвать взгляда от ее ореховых глаз, ямочек и родинки. Даже в больничном затрапезье, это юное существо было великолепно - одна на миллион.
- Ирина, ты понимаешь, детка, что ты натворила? Ты же могла умереть, покалечиться? А мне-то что делать бы оставалось после этого, если бы я тебя убил? Ты хоть понимаешь, что виновата в происшествии, а? И как тебя угораздило мне под колеса кинуться?- Допытывался я.
- А мне следователь сказала, чтобы я с Вами на эти темы не говорила. - ответила девушка. В ее взгляде было как справедливое недоверие, так и молодое любопытство. Она, очевидно, не ожидала этого визита.
- Ну, ладно, ладно. Мне от тебя ничего не надо. Как будет, - так и будет. Это нам с тобой урок обоим, Чудовище! Поправляйся, пожалуйста, завтра зайду. - С этими словами я с ней распрощался, но, уходя, не мог не оглянуться, чтобы еще раз не посмотреть на девушку и не улыбнуться ей на прощанье.
Моя нетребовательность, видимо, растопила лед недоверия, а прощальная улыбка вызвала адекватную реакцию, и девушка ответила открытой улыбкой тоже.
А почему бы, собственно говоря, не ответить? Я приехал проведать, права не качал, не давил и ни на что не уговаривал, выгораживая себя... И с другой стороны - молодой, говорят, даже симпатичный, высокий, стройный, не нахальный, но уверенный в себе, девушкам нравлюсь - так почему бы и не улыбнуться... Какая-то незаметная искорка симпатии, видимо, между нами все-таки проскочила.
На следующий день, купив цветов и фруктов, я снова приехал к Ирине в больницу. Я ощущал желание видеть ее - глаза, ямочки, родинку... Мне очень хотелось, чтобы такое же желание возникло и у нее, несмотря на то, что наездом перепугал девчонку до смерти да еще оставил свою визитную карточку в виде двух синяков. Однако, я опоздал - эту 'симулянтку' уже выписали и отправили домой, но медсестра передала мне коротенькую записку Ирины:
'Если Вы сегодня пришли, значит, Вы хороший человек, Володя. Не волнуйтесь - все будет нормально. Ирина'.
Для меня это было полной неожиданностью.
Я попытался узнать адрес или телефон девушки у медперсонала, но мне не дали, сославшись на то, что им не положено этого делать, особенно, если человек поступает по 'милицейскому' поводу. Черт, какая досада...
Прошло недели две-три, после всех разбирательств, меня оправдали в этом ДТП, но лишили прав на полгода за то, что я нарушил правила и уехал с места происшествия. С капитаном-гаишником, правда, я уж не знаю почему, мы стали чуть ли не приятелями. Несколько раз я приставал к нему, чтобы он дал мне координаты Ирины.
- Что, понравилась 'крестница'? Чуть произведение искусства не испортил, а теперь грехи замолить хочешь, давление оказать на потерпевшую или помочь синяки залечивать? Ладно, ладно, шучу! Не имею права до окончания дела. - Отшучивался капитан.
Но на третье или четвертое мое домогательство, он все-таки "прогнулся":
- Черт с тобой, пойду на должностное преступление, но с условием, что пригласишь на свадьбу! -
И я позвонил:
- Ирочка, здравствуйте. Это покуситель, на Вашу жизнь, я очень-очень хочу Вас видеть...! -
На другом конце провода на несколько секунд установилась задумчивая тишина....
- Я, почему-то, думала, что Вы позвоните ... - Пауза.
- Приезжайте...! - Мягко в ответ зашелестели телефонные провода....
Через полгода мне вернули права на вождение автомобиля, а вместе с ними, к несказанному удовольствию моей мамы, я получил официальные 'права' на ореховые глаза, ямочки на щеках и родинку над губой...
Минуло много лет, но мы с Ириной до сих пор вспоминаем наш любимый "Запорожец", смеемся над теми трагикомичными событиями и затеваем иногда шутливую возню, якобы в поисках тех двух синяков, которые нас связали на всю жизнь.
2006г.
КТО В ДОМЕ ХОЗЯИН?
Чем больше я живу на этом свете в своей последней жизни, и... 'чем больше я узнаю людей, тем больше люблю собак!'
Не мной это сформулировано, не я произнес это первым, но соглашусь с этой декларацией сразу, всерьез и навсегда.
Последние 10 -15 лет стало очень заметно, что количество животных в семьях значительно возросло, причем это началось не в условиях благоденствия общества, а, наоборот, в условиях, извините, геноцидного преобразования России.
Характерным является то обстоятельство, что собак заводят не только и не столько в богатых семьях, сколько в обычных и даже в таких, в коих с трудом сводят концы с концами. Значит, братья наши меньшие обладают тем замечательным свойством, которое позволяет скрашивать жизнь людей в трудные минуты существования.
И ведь действительно, обратите внимание на следующее: если есть в доме собака, то вы уже не неприкаянный, ибо ее умные глаза, полные собачьих мыслей, разговаривают с вашими глазами на одном и том же, обоим понятном, языке, и вот этот непрерывный диалог никогда не позволит вам почувствовать одиночества. Именно собака, а не кошка или какой другой зверь, именно собака обладает этим замечательным, молчаливым свойством скрашивать нашу жизнь. Собака всегда рядом с вами, независимо от ее настроения и самочувствия, стоит ее только позвать, и это маленькое или большое, лохматое или гладкое существо появится около ваших ног, глядя в глаза, как бы спрашивая:
- Что надо, приятель? Скучно? Ну, так давай поговорим или пойдем, погуляем, или еще чего придумаем, например, покушать...- И сунет Вам под руку свою мокроносую морду, лизнув влажным, нежным языком в ладошку в знак вечной дружбы и любви.
Все мое детство прошло в семье, в которой всегда были собаки, и, как сейчас вспоминаю, в основном овчарки - благородные, воспитанные и все понимающие существа. Однако детство закончилось, юность и зрелость выпестовались уже без собачьего участия в становлении характера мужчины, однако собачником я стал с младенчества и навсегда.
Можно быть как угодно невостребованным человеком, живя в семье, но и быть, если не счастливым, то не страдающим от одиночества человеком, деля свое свободное время, привязанность и последний кусок хлеба с СОБАКОЙ! В этой привязанности не хватает только одного - собачьего умения говорить, которое вполне сносно заменяется умением слушать с всегда понимающим и, прежде всего, разделяющим твое мнение, взглядом.
Как и во всех семьях, дочка клянчила собаку, уверяя, что будет гулять с ней, кормить и обихаживать. Зная все трудности, связанные с содержанием этого интеллектуального и отзывчивого животного, я, понимая всю не педагогичность своего поведения, был категорически против появления четвероногого друга в нашей семье, справедливо предполагая, что все заботы по его содержанию, лягут в конечном итоге на меня.
Я был неприступен до самой последней возможности, которая наступила как-то совершенно неожиданно и помимо моей мужской воли.
В один из дней, возвращаясь из школы, дочка пришла несколько позже обычного и не одна, а вдвоем со щенком неизвестной породы, возраста, эдак, месяца в полтора, мирно спавшим у нее на руках. Радостно - сконфуженно дочка поведала, что это будет колли.
- Колли, говоришь? И где ж ты этого криволапенького Колю взяла, дочь моя? - Обескуражено, но, насупив брови, поинтересовался я.
За вопросом последовали сбивчивые и непоследовательные объяснения про какую-то тетеньку, у которой было два щенка, и один из них был лишним, которого она и отдала дочке, а та не смогла устоять, несмотря на папин запрет....
Пока мы выясняли, откуда появился этот Коля, щенок проснулся, пискнул, лизнул меня в протянутую руку, погрыз своими иголками мой палец и описал дочку.
- Ну, дорогая, Коля тебя пометил, как своего, так что уж теперь делать?! Что скажешь, мать? - Вопросительно покосился я на жену.
Жена почесала его за ухом и безысходно выдохнула:
- Да, ну, вас, делайте, что хотите, - не нести же его на улицу и искать эту 'тетеньку'! Только, чур, - возюкаться будете сами - у меня и так забот хватает без этой псятины! -
Вот таким образом к нам попал щенок, которого мы прозвали Даном, потому как нам его дали.
Внешний вид щенка был, по крайней мере, удивителен: рыжий щенячий подшерсток еще не вылез, вместо хвоста торчали какие-то немыслимые два пера, лапки короткие и кривенькие, уши здоровые и висячие, а само тело - длинное, как сосиска. Без слез не взглянешь. Но щень смотрел на нас своими, как бы просящими черными доверчивыми бусинами, словно хотел сказать: 'Я буду красивым - честное слово, вы только возьмите меня к себе...'. Дело было сделано - оставили...
Не буду рассказывать все перипетии роста щенка, ибо, у кого есть собаки, знают, что это такое и без меня, а кто не любит животных, тому будет это не интересно, и он сразу отложит в сторону мое повествование.
Короче говоря, наш Дан к полугоду или месяцам к семи вырос в красивого маленького, очень пушистого пса рыжей масти, с торчащими на макушке ушами, с актинией вместо хвоста и пушистыми шерстяными штанами на задних лапках. Данька очень походил мордочкой и окрасом на лиса, и, если бы не его кривенькие лапки и вот такой интересный хвост, то можно было бы просто спутать с лисенком, как его и прозвали во дворе. Характером он обладал независимым и гордым, однако, достаточно миролюбивым, хотя и ворчливым.
Прошло уже больше шестнадцати лет, а Данька, по-прежнему, с нами, по-прежнему, любим и балуем, однако, и на его собачьем горизонте бывали кое какие огорчения.
Спустя несколько лет после появления рыжего, в один из летних дней, я возвращался с работы домой, предвкушая после прогулки с Данькой, обед и спокойный отдых после трудового дня. Открыв входную дверь, я не узрел своего любимца рядом со мной, готового к ритуалу здорованья с поцелуями, зато в глубине квартиры восседало Нечто, из ряда вон выходящее...
В углу комнаты, напротив входа, сидело очень лохматое Чудовище, похоже, белого окраса, высотой, сидя, около метра, на большущей голове которого, между белыми лохмами шерсти выделялся большой черный пятачок носа и большие висячие уши... Мощные лапы переходили в широко развернутую красивую грудь.
Портрет впечатлял! Собака была молодая - года полтора, породы я не знал, но догадывался, что это что-то из служебных или 'пастухов'.
- Это что у нас за Чудовище здесь объявилось, дети мои? - Спросил я дочку и жену, сидящих на диване, напротив красавца пса.
- Папа, это мы с мамой на пустыре подобрали бездомную собаку, она, наверное, потерялась - видишь, на ней даже ошейник. Она хочет кушать, и у ней лапка болит... - затараторила дочка, очевидно боясь, что я ее перебью и не дам договорить до конца, заставив удалить животное из квартиры.
Однако, я невольно сам залюбовался сидящим зверем, его первозданной мощью и красотой, большой и, должно быть, умной головой, лапами. Я подошел к нему, сел на корточки и спросил:
- Ну, привет, собака, ты чья? Что делать-то будем, ты ведь голодный, наверное. Есть хочешь? -
Пес сидел без каких-либо проявлений беспокойства, повернул в мою сторону свою большую голову, через лохмы которой сверкнули чрезвычайно выразительные, умные, густо-карие глаза, а в конце моей фразы даже подал свою теплую лохматую лапу, как бы, этим подтверждая факт знакомства: 'Коли уж так, то ладно, давай знакомиться, а там посмотрим...'.
-Так ты, Чудовище, у нас еще умное оказывается? - спросил я его, дружески беря в свою ладонь протянутую лапу.
- Владя, понимаешь, нам стало его так жалко..., но он ничего не берет у нас из рук и из миски тоже.... - Как-то несколько виновато обратилась ко мне жена.
- Ладно, Машенька, чего уж там оправдываться, неси-ка сюда котлету да побольше...- Миролюбиво предложил я жене.
Пока жена выбирала котлету 'побольше', мы с Чудовищем 'разговорились', и мне даже царственно разрешили погладить себя по голове, протянув при этом еще раз лапу.
Появилась большая котлета, величиной с мою ладонь с таким ароматным запахом, что у меня самого побежали слюнки. Отломив от нее кусочек, я протянул его псу. Чудовище, сглотнув слюну, наклонило голову к котлете, понюхало и ... гордо отвернулось в противоположную сторону.
- Ишь, ты! Мы еще и обучены, что у чужих брать нельзя?! Эй, приятель, эдак, ты умрешь голодной смертью около пищи! - Продолжал я разговаривать с псом.
Мое великое убеждение, что для установления контакта с животными, надо с ними разговаривать - они почти как люди, только говорить не умеют, но слушать любят и все понимают. Однако, сколько я не увещевал пса, он из рук не брал. Тогда я положил кусок перед ним на пол и, продолжая беседу, надеялся, что голод возьмет свое. Ан, не тут-то было! Мы давали лапу, отодвигались, переминаясь с лапы на лапу, морду отворачивали, судорожно глотая слюну, но пищу не брали - гордые.
Тогда я решил рискнуть - взял в левую руку котлету, правой обнял собаку за шею и, поднеся ее к пасти, провел котлетой по губам. Пес облизнулся раз, второй, а на третий я ловким движением всунул кусок глубоко в пасть, которая тут же захлопнулась.
Бедная собака! Приученный есть только из рук хозяина, он не знал, что ему делать: еда во рту, но есть нельзя, выплюнуть жалко, пахнет так, что от голода живот подводит... Морда у собаки растерянная, несчастная, слюни текут... Но голод - не тетка!
О, ужас воспитанной собаки! Котлета сама проглотилась! Позор на весь собачий род! Это же не он, - это ж она сама! Ему насильно сунули еду в рот - он честно отказывался, котлета САМА проскочила в живот... Это же не он ее проглотил - она же сама проглотилась!!!
Очевидно, глотая слюну, пес проглотил и котлету, а уж, коли проглотил, то уж, чего уж...
Наверное, кодекс собачьей чести разрешает есть и дальше, если пища сама падает в желудок, тем более, что он честно отказывался и стоял до конца.
От такой мысли псу стало несколько легче, и он съел весь домашний запас котлет на сегодняшний вечер, после чего потянулся мордой ко мне и лизнул в щеку, очевидно, в знак благодарности. Можно было предположить, что первый контакт у нас состоялся и с положительным знаком.
Все то время, пока я разбирался с пришельцем, Дан лежал под диваном и настороженно следил за псом, временами нервно, но тихо порыкивая и поскуливая. Его собачье самолюбие не могло смириться с появлением нового хвостатого постояльца в доме, где он был хозяином, разумеется, после папы, где все внимание и лакомые куски доставались только ему из всех рук.
- Как же, привели какое-то лохматое страшилище, все перед ним скачут на задних лапах, разговаривают, гладят, да еще и кормят его котлетами! - Свербило в рыжей голове.
От этих мыслей, от обиды у Дана щемило под передними лапами и хотелось скулить или наброситься на чужака и разодрать его в клочья. Однако скулить было проявлением слабости духа, а наброситься мешало 'домашнее' воспитание и природная осторожность - пришелец был раз в пять крупнее и тяжелее.
- А, может быть, меня разлюбили и хотят выгнать, а этого взять вместо меня? - Проносилось в собачьем мозгу.
Дан решил не делать поспешных выводов и не предпринимать решительных действий, а посмотреть, что будет дальше...
Поздним вечером все стали угоманиваться на ночлег и Чудовище оставили в гостиной, потому как она была ничья.
Мы с женой пошли в спальню, предварительно позвав с собой Дана, который, вылезя из-под дивана, опустив хвост и уши поплелся за нами следом. Однако, проходя мимо большой собаки, Дан поднял свой шерстяной капюшон на холке, потянул в себя, принюхиваясь, воздух и тихо, но сердито зарычал. Нашему квартиранту было, очевидно, ни до чего - болела лапа и разморило от еды, а посему, он даже не повел и ухом.
В спальне Данька, вопреки спальному ритуалу, когда он подходил, чтобы его погладили, сразу с обиженным видом полез под диван, а на попытки почесать за ухом, ответил недовольным ворчанием.
Ночь прошла спокойно. Из гостиной доносилось похрапывание и поскуливание квартиранта, который впервые за несколько дней наелся и спал не на улице. Дан же во сне кого-то догонял, рвал, отбивался и жаловался кому-то на свою собачью судьбу.
Следующие два дня были выходными, поэтому, я посвятил их 'собачьему' вопросу, пытаясь уделять поровну внимание как большому, так и маленькому зверю.
Чудовище начало акклиматизироваться, прежде всего нормально есть. Несмотря на больную лапу, я потихонечку его выводил на прогулку, предварительно купив собачью 'сбрую', чем доставил ему большое удовольствие.
Недаром говорят, что 'заживает, как на собаке' - несколько дней домашнего ухода привели пса почти в нормальное состояние, и он почти перестал хромать. В выходные я вымыл и, где мог, вычесал квартиранта, остальное - просто срезал, и постоялец предстал пред наши очи в чистой, бело-кремовой густой и красивой шубе, он, как бы, еще увеличился в объеме.
Выйдя на работу, я зарылся по уши в Интернет в поисках описания породы собаки, которую приютили мои девицы и 'нарыл' - Южнорусская овчарка, охранница стада овец от волков, короче, как я и предполагал, - 'пастух'.
Чем больше я узнавал об этой породе, тем больше у меня шевелились волосы... 'Южаки' отличаются очень высоким интеллектом, обучаемы, но имеют крутой нрав, подчиняются только одному хозяину, которому доверяют, а в нештатной ситуации быстро ее оценивают и приступают к исполнению того, что задумали, практически, без предупреждения и промедления.
Мама р'одная! Это ж кого мы пригрели! Кто виноват, понятно, а вот что делать? На вопросы: от каких родителей, где жил, как воспитывался, чем болел - ответов не было...
Решили на семейном совете потихонечку воспитывать 'под себя', не имея никакого на то кинологического опыта... Дурное дело не хитрое....
К пятому дню нашего совместного проживания постоялец практически освоился и начал свободно перемещаться по квартире, но вместе с тем начались и некоторые сложности, из-за наличия в доме другой собаки. К миске он не подпускал никого, пока в ней была хотя бы капля еды, и это нормально - пес приходил в норму и собачьи инстинкты брали свое, ведь к нам он еще не привык, и я не видел в этом трудности. Другое - его отношения с Даном, начало меня волновать все больше и больше.
Чудовище стало ходить по квартире, изучать, выбирать себе место, а за ним, прокурорским надзором, всюду ходил Данила с поднятым капюшоном, недовольно порыкивая - как же, чужак ведет себя как дома, почти по-хозяйски, тогда как в нем только два хозяина - ПАПА и ДАНЯ. Женщины не в счет - обслуга: чесалки, кормилки, гулялки и т.п.
Сначала, 'южак' не обращал на Данькин надзор никакого внимания, считая это выше своего достоинства, а, может быть, думал, что он еще недостаточно плотно внедрился в 'стаю', чтобы заявлять свои права на что-либо. Но время шло и обстановка изменялась не в пользу Дана.
С остальными членами семьи у Чудовища складывались нормальные, дружелюбные отношения, а уж про наши и говорить не приходилось - это была настоящая и обоюдная любовь. Где бы я не находился в квартире, это лохматое чудище было всегда рядом. Особенно он любил, когда все собирались в большой комнате смотреть телевизор. Эта тушка в 50 кило распихивала на диване всех, предварительно заглядывая в глаза и ожидая разрешения на 'внедрение', прижималась ко мне своим шерстяным, горячим боком, затем вылизывала мою физиономию, а потом подставляла свою широкую шерстяную спинищу для чесания, от чего я сам получал неописуемое, почти эротическое удовольствие.
Однако Даня не сдавался тоже, если 'южак' был слева от меня, то рыжий должен был обязательно сидеть справа и наоборот, а моя задача сводилась к чесанию сразу обоих. В таком раскладе ревность уходила на второй план и все были довольны.
Мой рыжий продолжал считать, что он здесь главный и ел на кухне первым, а когда Чудовище входило, то оборачивался и злобно рычал, отрываясь от своей миски, а тот разворачивался и ретировался до лучших времен, когда придет его очередь.
Но бывало и сложнее - это когда оба устраивали 'карусель', как бы проверяя друг друга на 'прочность': Дан пристраивался в хвост к 'южаку', а тот в хвост Дану, и начинали крутиться, причем рыжий нервно и сердито рычал, оскаливая клыки, а 'южак' ходил, набычившись, молча, чуть показывая зубы. И тут, чтобы дело не закончилось плохим, приходилось мне вставать поперек 'карусели' и разгонять участников, хотя, я чувствовал, что это не безопасно, и мое вмешательство может спровоцировать одного из животных на атаку, но я не знал, что можно было делать в этой ситуации. В это время мне всегда вспоминалось свойство 'южаков' немедленно приступать без предупреждения к выполнению задуманного. А, черт его знает, что в этой патлатой голове родится, Данька хоть предупреждает о своем недовольстве, а этот молчит! Случись что, ведь одного щелчка этой клыкастой пасти хватит, чтобы перекусить рыжего пополам.
Чем дольше жило у нас Чудовище, тем чаще я задавал себе вопрос: - А что делать дальше? -
Последнее время за вечерним чаем я все чаще ловил немой вопросительный и виноватый взгляд Машеньки, мол: ' Прости, старую дуру, что впутала всех нас в дело с непонятным концом! Что делать-то?'
В эти минуты мне было ее очень жаль - я чувствовал, как любя всех нас и Чудовище, она тоже не знает, что делать и чувствует себя виноватой, что мы живем в ожидании взрыва. В такие минуты я нежно брал ее за руку или гладил по голове, как маленькую девочку, и успокаивал:
- Ничего, Машенька, прорвемся, как-нибудь 'устаканится'! - И жена благодарно смотрела в мои глаза.
Отношения между собаками накалялись все сильнее, похоже, назревал передел хозяина в стае, что мирным путем у зверей не происходит. Чудовище, видимо, почувствовало свою физическую и моральную силу, и собачьи 'карусели' происходили все чаще и чаще и, казалось, с поводом и без него.
Данька понемногу сдавал позиции хозяина дома, несмотря на мою поддержку. Да и как тут было не сдать, когда вокруг тебя ходит такая лохматая туша в 50кг с пастью в четыре раза больше твоей - раз щелкнет ей и останется только кисточка от хвоста... У зверей, конечно, все не так, как я преподношу, и, бывает, что маленькие зверюшки верховодят, проявляя чудеса силы духа, но дух, духом, а сила - силой, и тут складывалось, как складывалось, и вмешаться в этот процесс мы не могли да и не умели.
Как-то в один из дней эта собачья 'карусель' затянулась, и я не успел влезть в ее середину. В один момент 'южак' оказался над рыжим, перевернул его каким-то неуловимым манером на спину и нацелился на Данькино горло, оголив свои четырехсантиметровые клыки.
Данька, судорожно дергая всеми четырьмя конечностями, пытался перевернуться, и встать на лапы, чтобы принять бой, но 'туша' была тяжела и смертельно прижала маленькую собачку к полу. Уже сейчас, после всего, что потом произошло, трудно себе представить бой карлика с Голиафом, поэтому от этого зрелища у меня сжалось сердце. Я схватил первое, что попалось под ругу - женский складной зонтик, - влетел в комнату и начал охаживать Чудовище по мощной заднице этим инструментом, пытаясь отвлечь животное от его черных замыслов, однако, не тут-то было. Удары этого зонтика 'южак', практически, не чувствовал, а зонтик рассыпался у меня в руках, как кулек с иголками. Бросив в сторону огрызки зонта, я обеими руками схватил ошейник возбужденной собаки, пытаясь оттащить Чудовище от лежащего на спине Данилы. 'Южак' хрипел, рычал, но стоял, как вкопанный.
Во время нашей возни, я, наверное, в какой-то момент больно наступил агрессору на заднюю лапу, он взвизгнул и дернулся в сторону. Этого мгновения хватило, чтобы Данька перевернулся и вскочил на лапы и, стремглав, бросился в спальню, юркнул под разложенный диван, где он теперь часто спал, уступив пространство врагу.
Поле боя было покинуто, оставлено за противником и победа отдана Чудовищу. Хозяином в стае стал 'Южак'. Отпустив ошейник победителя, я не подозревал, что может произойти дальше. А дальше это чудовище помчалось за Данькой в спальню, чтобы довершить то, что я помешал сделать - дожрать противника. Однако это оказалось не так просто выполнить! Несмотря на всю свою мощь, 'южаку' не хватило становой силы, чтобы приподнять расстеленное ложе дивана на столько, чтобы можно было достать бедного рыжего, ретировавшегося с поля драки. Вообще, эта ситуация для меня была странной в своем, сверх злобном проявлении. Обычно, у зверей как? Если противник отступил, сдался, победитель его больше не трогает, ибо побежденный переходит, как бы на более низшую ступень стайной иерархии, которая и так полностью зависима от вожака. Здесь же в этом проявлении было желание полного физического уничтожения, что меня удивило и подвигло на кардинальные решения.
Вытащив Чудовище из-под дивана и закрыв дверь в данькину комнату, около которой как часовой, уселся 'южак' я собрал своих девушек на кухне:
- Вы все, девочки, поняли, что произошло? Теперь выбирайте: либо 'южак' остается и рано или поздно загрызет Даньку, которому суждено теперь жить в закрытой комнате под диваном, либо я лохматого отвожу, куда подальше, и пусть живет, как хочет. Лично мне Данька дороже. Чудовище мы выходили, вылечили, откормили, сейчас не зима - не пропадет, мы свой милосердный долг выполнили. Опять-таки, собака взрослая и не известно, что она еще выкинет при своей агрессивности. -
Девушки мои глазки потупили - было видно, что им трудно, как и мне, принять такое решение, ибо Чудовище стало любимцем семьи, но здесь уже речь шла о жизни другого любимца, который жил с нами уже лет пять или шесть, а теперь был поставлен в совершенно дикие для него условия, в которых, если его даже не загрызут, он может умереть, хотя бы просто из-за тоски в результате потери своего статуса, с которым он так просто не смирится.
С молчаливого согласия женской половины, я пристегнул к ошейнику 'южака' поводок и вывел его на улицу с целью отвезти подальше и там оставить, сиречь, бросить на произвол судьбы.
Решение по сути своей сволочное и предательское, которое, как я себя ни успокаивал, принято, как бы из лучших побуждений - во благо другого 'члена семьи', жизнь которого оказалась под угрозой, оставалось все равно мерзопакостным. Убаюкивал свою совесть тем, что собака не наша, кем-то за что-то выброшена, а, может быть, не за что-то, а за дело, но мы ее пригрели, выходили и т.д., и т.п. Однако, внутренний голос говорил, что, возможно, есть и другие решения, которые я даже не пытался испробовать.
Дискутируя сам с собой всю дорогу в автобусе до парковой зоны, я все больше чувствовал себя неприличным человеком, предателем, мерзавцем, если хотите... Но решения не находил.
Выйдя с Чудовищем у лесопарка, я иезуитски потрепал его по голове и отстегнул от поводка. Собака, почувствовав свободу, стала наслаждаться ею, носиться взад и вперед, приглашая меня принять участие в своих играх...
Подошедший с обратной стороны автобус, открыл двери, высадил пассажиров, и я, выждав время, почти на ходу вскочил в закрывавшиеся створки, разделившие меня и животное на бросившего и предавшего и преданного и брошенного.
Автобус, пыхтя изношенным двигателем, нехотя, медленно отваливал от остановки... Чудовище, увидев меня, севшим в транспорт, рванулось к нему, но не успело. Автобус набирал скорость, а я стоял на задней площадке и смотрел на то, как за автобусом бежит Чудовище, пытаясь догнать своего хозяина, но постепенно отстает, теряя свои собачьи силы...
Домой я приехал злой как фурия. Мне хотелось отмыться от той грязи, в которую я вляпался. Сказав своим женщинам все, что я о них думаю, я в этот вечер просто напился, как сапожник.
Был выходной. Несмотря на яркое солнце, утро было серым и не радостным, все избегали друг друга, не смотрели друг другу в глаза - не то, чтобы разговаривать.
Данька сидел под диваном в спальне не вылезая, а только высунув оттуда кончик носа. Все наши попытки вытащить его вызывали недовольное рычание.
Втихаря от меня, девчонки поплакивали, и я это видел по их красным глазам и распухшим носам, но молчал, отводя в сторону свой взгляд.
После скоротечного, молчаливого обеда, перекурив, я взял поводок и поехал искать наше Чудовище. Однако, бесполезно прошлявшись остатки дня, пройдя весь маршрут автобуса, на котором я отвез собаку, спрашивая взрослых и детей не видели ли они такую вот животину, я вернулся ни с чем. Кто видел похожего, кто-то другого, а кто-то и вообще ничего не видел.
Данька, наконец, вылез из-под дивана, но почему-то улегся в коридоре, мордой к двери, как бы ожидая кого-то...
В воскресенье утром мы с женой поднялись раньше обычного. За завтраком, не глядя на нее, я сказал, что поеду опять искать нашего квартиранта. Мария, не слушая меня, подошла к окну...
Тонкая шея ее вытянулась, все тело напряглось, словно струна, даже волосы на голове приподнялись в удивлении. Маша, одной рукой подзывая меня к себе, головой кивала во двор. Не поняв еще, в чем дело, я подошел. Жена, повернув ко мне свое лицо с большими глазами, полными слез, одной рукой вытирая их, второй показывала на кусты - около них, на газоне сидело Чудовище и смотрело на окна.
Как эта умница в условиях смрадного города, увезенная за десяток километров на городском транспорте смогла найти обратную дорогу? На этот вопрос я до сих пор не могу дать вразумительного ответа...
Свалившись кубарем по лестнице во двор, я сел на корточки перед собакой, обнял ее за шею и, поцеловав в мокрый пятачок носа, шепнул в ухо:
- Прости меня, Чудовище, если можешь! Я виноват! -
Нашедшаяся собака вылизала всю мою предательскую морду, одновременно что-то рассказывая на собачьем языке, очевидно, как он шел домой эти два дня и как ему было плохо без нас...
Придя домой, пес 'перецеловал' девчонок, но сделал вид, что не увидел Даньку в упор... В свою очередь рыжий потянул носом в сторону 'южака', постоял, подумал и медленно, но гордо пошел в спальню и залез под диван, высунув оттуда морду, следя за каждым движением Чудовища...
Все мы радовались возвращению собаки и в тот момент даже забыли, что предшествовало ее исчезновению....
Чудовище было вкусно, по-праздничному, накормлено, вычесано и обласкано, оно сидело довольное в большой комнате, где все, кроме Даньки, собрались по случаю возвращения собаки и всячески уделяли ей внимание.
Никто в состоянии эйфории не заметил отсутствия Даньки в комнате. Рыжий, не спеша вошел, и сел на пороге, полуприжав уши к спине, глядя на вернувшееся Чудовище. 'Южак', по-прежнему, не замечал рыжего, а тот, наоборот, пристально смотрел на вернувшегося квартиранта.
Мы, было, уже возрадовались, что собаки примирились друг с другом - Чудовище во время скитаний 'осознало' свою неправоту, а Дан - это принял. Но не тут-то было!
В тот момент, когда дочка дала 'южаку' кусок печенья, Рыжий, распушив, как кобра свой капюшон, прижав уши к спине, с грозным рыком метнулся в сторону Чудовища.
Сидящий в умиротворенном состоянии пес, не был готов к отражению атаки и, тем более, от кого? От того, который ранее был посрамлен и жил, как приживалка, под диваном?!
Дан же, на полном серьезе, вознамеривался взять реванш за свое поражение и восстановить справедливость, показать, кто в доме хозяин любой ценой, может быть даже ценой собственной жизни.
Подскочив к 'южаку', рыжий, потому как до других мест было не достать, стал со злобным рыком драть из квартиранта шерсть с боков и задних 'окороков'. Несмотря на то, что эти наскоки маленькой собачки были почти безболезненны для 'южака', сам напор и неожиданность нападения повергли великана в замешательство, лишив возможности защищаться.
Казалось бы, чего проще - подняться на лапы, стряхнуть с себя этого карлика и задать ему трепку по полной форме?! Ан, нет! Здесь вступили в действие какие-то другие звериные механизмы, когда молодой, большой и сильный зверь, не в силах дать отпор и начинает подчиняться маленькому, слабому, но старшему по возрасту собрату.
Мы сидели изумленные с раскрытыми ртами и наблюдали эту потасовку, боясь представить себе, что будет, когда чудовище очухается, и происходящее начнет раскручиваться в другую сторону.
Однако, вместо 'очухивания' произошло совершенно иное - Чудовище с жалобным визгом и поджатым хвостом рванулось прочь от нападавшего карлика и попыталось спрятаться в той же спальне под диваном, где все это время скрывался Данька.
Как и в прошлый раз, туловище 'южака' влезло под диван только наполовину да там и застряло, вздыбив углом горизонтальную часть, которая заклинила собаку под мебелью. Бедному Чудовищу не возможно было ни вылезти назад, ни двинуться вперед, в то время, как его задний фасад оставался наружу и был беззащитен...
И вот тут-то Дан отыгрался за все свои унижения и от всей души - из пятой точки 'южака' шерсть летела клочками под остервенелое рычание рыжего и скуление застрявшего, который вертел свом заклиненным задом из стороны в сторону, но защитить его от разъяренных зубов рыжего никак и ничем не мог.
Это уже было не страшно, а просто смешно, жалко становилось большой собаки, потому как та была абсолютно беспомощна в этой разборке, хотя никаких мало-мальски серьезных травм и покусов, конечно же, Данька причинить Чудовищу не мог.
Мне почему-то вспомнился фильм 'Александр Невский', в котором перед боем один из воинов рассказывал байку про лисицу и зайца, когда косой загнал всеми правдами и неправдами лисицу между двух берез и нарушил....
В конце концов, устав, и потеряв интерес к защемленной и общипанной заднице врага, Данька, чувствуя себя победителем в схватке, отпустил 'южака' и, ворча, чихая и отплевываясь от шерсти Чудовища, отправился на кухню пополнять запасы, истраченной жидкости.
Не помню, когда и по какому поводу, мы все вместе смеялись так долго - до слез и икоты...
Мы с Машей, закрыв на всякий случай от продолжения драки дверь в кухню, похохатывая и икая, приподняли спальную часть дивана, чтобы выпустить зверя из плена... Мы ожидали чего угодно, но только не того, что произошло после освобождения Чудовища. Эта лохматая, дотоле злобная пятидесятикилограммовая собачья детина, чуть не сбив нас с ног, поджав хвост и обиженно завывая фальцетом, бросилась в дальнюю комнату зализывать 'раны' и обиду.
В результате этого происшествия 'статус-кво' было восстановлено - безраздельным вожаком стаи снова стал Дан.
Если что-то и происходило иногда в 'стае' 'не так', то пресекалось Данном моментально. Стоило ему только чуть рыкнуть на Чудовище, как тот поджимал хвост и удалялся восвояси, показывая всем видом, что он вообще тут ни при чем, и что в мыслях у него ничего плохого не было, а дальше: - Ну, как скажите...-
Ел Даня первым, пил Даня первым, спал на своем месте, но, по-прежнему, когда смотрели телевизор, с одной стороны у моих ног сидело Чудовище, а с другой - Дан.
2006г.
МЕСТЬ
Через всю мою жизнь проходят одновременно и параллельно две любви, отличающиеся завидным постоянством. Первая - любовь к флоту, вторая - к авиации, и даже не любовь - страсть.
Две эти любви я не представлял без погон, которые являлись, как бы, первой производной от них.
В моем понимании офицер - это квинтэссенция чести, долга и преданности идеалам, это, если хотите, образ мысли и жизни. Поэтому у меня всегда было уважение к офицерскому корпусу, особенно старорежимному, что бы о нем ни говорили, ни писали в еще недавние времена. У меня дед был офицером царской армии - образованный, интеллигентный и порядочный человек, отец - офицер флота.
Наверное, поэтому в молодости, я готовил себя к карьере военного человека, к карьере морского летчика.
Готовился, мечтал, но обстоятельства сложились так, что в летчики меня не 'взяли' по причине зрения. Конечно разочарование и почти трагедия, но выше головы не прыгнешь. Однако, чтобы хоть как-то быть поближе к авиации, я поступил в техникум авиационного приборостроения. Не летать, так хоть 'крутить хвосты самолетам'.
Учеба давалась легко, преподаватели были очень компетентными, прямо скажем, на вузовском уровне людьми, так что специалиста в области авиационных приборов и радиоэлектроники из меня сделали, тем более, что перед окончанием мне пришлось пройти годичную практику в одном из НИИ. Как это мне потом пригодилось.
Только успел я окончить техникум и защитить диплом, как призвали меня в нашу доблестную Советскую армию рядовым защитником Отечества.
Сборы были недолгие, и вот уже поезд катит, куда подальше от Питера.
Миновали Урал, проехали Свердловск, и что мы еще пройдем стороной, никто не знал - 'для маленькой такой компании - огромный такой секрет'. А компания была действительно маленькая, так как в январе подбирали все остатки, которые не забрали в осенний призыв.
Ехали мы, ехали, по-моему, суток пятеро и, наконец, доехали. Глубокой ночью высаживают нас пятерых на каком-то полустанке, на котором поезд стоит всего полминуты, а уважающие себя поезда проносятся мимо вообще без снижения скорости. Погрузили в старый, обшарпанный армейский автобус и повезли в неизвестном направлении.... Сориентироваться невозможно - ночь, ни огонька, только фары выхватывают из темноты пустынную, белую, ровную как стол, степь и ленту шоссе посередине.
Наконец, впереди по курсу замаячили цепочки фонарей, и, вскорости, нас выгрузили на каком-то плацу, а затем повели в казарму. Холодрыга на дворе градусов под тридцать - уши к спине примерзают.
Закусили мы тем, что бог послал, и улеглись на свободные койки.
Не успели разоспаться, как шум, гам, топот - подъем. Все повскакали, как ошпаренные: кто в штанину попасть не может, кто в сапог, а кто уже как огурчик - весь при всем. А нам что делать? Никого не знаем, никому не представлены, никуда не назначены.... Лежим...
Появляется какой-то белобрысо-молодцеватый, среднего росточка, с серыми жесткими глазами лейтенантик, года на 2-3 постарше меня. Ему докладывают, что такие-то и растакие-то на утреннюю поверку построены, а он мимо, и - к нам:
- А вам, что - особое приглашение? А ну, быстро подъем, мать вашу...! -
Мы, конечно, опешили от такого гостеприимства. Поднялись, оделись, не очень, как бы, торопясь, и во что мама снарядила, стоим в сторонке, по сторонам озираемся, а на нас остальные глазеют с интересом, как на музейные экспонаты.
Подходит опять этот же лейтенант и:
- Вам что - служба не понятна или как? Что вы тут, как бараны на сносях, столпились? Марш - в строй на левый фланг!- И добавляет опять что-то про маму....
А нам, действительно, служба не понятна. Кто мы, где мы, зачем мы и вообще, нужны мы здесь кому-нибудь? Построились. И тут я наслушался столько философских мыслей, облаченных в весьма оригинальную форму изложения, что, пожалуй, без переводчика и не обойтись, но, однако, все понимают. Забавный инструмент общения!
Этот лейтенант оказался в этимологии, прямо скажем, крупным специалистом. В общем, встретились, я и ее превосходительство - Служба, во главе с представителем славного офицерского корпуса нашей армии.
Завтраком, слава богу, накормили! А потом строевая часть, рассовали нас кого - куда.
Оказалось, что мы попали в элитные части Научно-исследовательского полигона ПВО страны на озере Балхаш, аж в казахстанские степи. Распихали нас по надобности и 'умственным способностям'. Я попал на передающий центр. Служба началась....
Переодели из гражданского в военное, подстригли на 'два пальца' от черепа. Вот хохоту-то было - все на одно лицо с торчащими лопухами ушей и ежиком на голове. Как под копирку - ну, полная обезличка.
До принятия присяги оставалось около недели, а перед ней в конце курса 'молодого бойца' - стрельбы.
Тот лейтенантик, который в день прибытия в часть нас так 'нежно' встретил, взял меня и повел стрелять. Я на гражданке стрелял неплохо, в основном, из 'мелкашки', так что волнений особенных не было.
Пришли:
- Ты стрелял-то когда-нибудь?- Как-то через плечо, не оборачиваясь, спрашивает лейтенант.
- Стрелял, лейтенант, стрелял.- В тон ему отвечаю я.
- Не лейтенант, а товарищ лейтенант! - Поправил офицер.
- Есть, товарищ лейтенант, только уж и Вы тоже не 'тыкайте' мне, пожалуйста. - Попросил я.
Глаза офицера колюче прищурились, губы сначала приоткрылись, но потом захлопнулись в узкую полоску. По лицу его было видно, что впервой его так слегка поставили на место.
Молча выдал мне патроны. Я залег, бах, бах, бах ... Пошли смотреть - пусто!
- Ворошиловский стрелок, твою мать ...- Резюмировал лейтенант, сплевывая в снег и презрительно глядя на меня.
- Дай сюда, интеллигент! - Взял карабин, бах, бах, бах..., и тоже в 'молоко'.
- Так и вы, товарищ лейтенант, далеко от меня не оторвались! - Съязвил я.
Смотрю, желваки на скулах заходили, глаза, что два гиперболоида Гарина, но промолчал.
Начали пристреливать оружие, и оказалось, чтобы попасть, надо взять влево от мишени на полметра и столько же приблизительно вниз - мушка сбита.
Обычно, общая задача как-то сразу сплачивает, появляется обоюдный интерес, демпфирующий разногласия, но не тут-то было ...
По десятку патронов мы истратили каждый, но нас это не сблизило, а вызвало наоборот обоюдное раздражение, хотя каждый убедился в том, что это дело мы умеем делать оба,
И началась у нас с ним после этих стрельб негласная война по поводу и без, кончавшаяся частенько моими нарядами вне очереди. Казалось бы, что делить - стоим на разных ступенях иерархической лестницы, задачи разные, только возраст почти одинаковый, а, поди ж, ты.... К чему только не цеплялся, начиная от пуговицы до электроники.
Вел этот лейтенант кроме общевойсковой подготовки еще и занятия по основам электро и радиотехники, от которых меня освободил командир, как 'среднеобразованного'.
Побывав вначале на одном из них, я понял, что у этого офицерика 'понту' много, а поучиться-то у него не чему. Вел занятия с эдакой заносчивостью, что, мол, я здесь перед вами, баранами, распинаюсь, - все равно без толку. Так и хотелось что-нибудь спросить позаковыристей из теории антенн, например, однако, если человек не очень умен, зачем дразнить гусей - себе дороже.
Больше я на этих занятиях не появлялся, но через некоторое время он отлавливает меня на центре в аппаратной и при всех начинает отчитывать за 'непосещаемость':
- Вы, может быть, хотите сказать, что и теоретические основы электротехники знаете, и закон Ома процитируете, и еще там два закона, как его....-
- Ну, уж нет! Я тебе этого не прощу! - Решил я.
- Законы, эти, господин лейтенант, носят имя открывателя - Кирхгофа, если позволите. А Вам желательно закон Ома в интегральной или дифференциальной форме? - Парировал я
Чего-чего, а этого Синицын не ожидал - не знал он, что мы оба 'образованные', но я понял и другое, что этого он мне не простит ни за что и никогда. 'Труба' - пронеслось в голове, - 'схарчит'.
Спасало только то, что аппаратуру я изучил и работал на ней почти постоянно, не попадая в его поле зрения, находясь, все время на смене.
Но уж если попадал, то повод для наказания, конечно, находился и сразу.
Особенно изуверским был контроль оружия после чистки. Вынимался чистый платок, сворачивался в 'козу' и запускался в закоулки затвора и особенно газовой камеры. А уж там-то, ну хоть наизнанку вывернись, все равно следы на платке остаются. Результат понятен - недобросовестное отношение к службе карается тремя нарядами вне очереди.
За несколько месяцев я умудрился набрать тридцать шесть нарядов, побив тем самым все рекорды части. Командир дивился происходящему - вроде работаю нормально, дисциплину не нарушаю, а откуда столько наказаний, но 'разбора полетов' пока не устраивал.
Ну, был бы я разгильдяем - было бы понятно. Но здесь уже пахло издевательством.
Вы же понимаете, что формальных поводов, когда есть желание придраться, можно найти, сколько хочешь - это же армия. Тем более, что игра почти всегда идет в одни ворота, и, именно, в твои, так как на погонах у тебя гладко, а у офицера выпукло - звездочки.
Терпел я, терпел и стал вынашивать месть.
Служба наша заключалась в работе с радиопередатчиками - настройка, обслуживание, ремонт и все такое прочее.
Связь - дело серьезное и обеспечивать ее необходимо неукоснительно и четко. Задержка связи в две-три минуты - это уже ЧП. Но аппаратура была отлажена, содержалась в исправности, и проблем больших не было. Был, правда, у нас один передатчик - Р118 немного хитренький в настройке, и с небольшим норовом. Заказывало радиобюро его редко, поэтому навыки работы с ним, практически, были только у меня.
После очередного разгона за плохо натертый, как показалось Синицыну, линолеум в аппаратном зале, 'мой ум созрел для зла'.
Накануне дежурства 'Птички', как прозвали мы Синицына, я 'пообщался' с ребятами из радиобюро и попросил их с утра, когда мы будем на завтраке, заказать на связь этот передатчик, зная, что возюкаться с ним придется Синицыну, который вообще-то знал аппаратуру так себе, а уж 118 не знал вообще.
В утро 'казни' заступила 'Птичка' на дежурство, а я со спокойной совестью и ехидным предвкушением мести нога за ногу пошел завтракать. Медленно-медленно 'принимал пищу', потом, также не торопясь, выкурил пару сигарет. Предполагая нарваться на взыскание, 'зацепился языком' в неурочное время с секретарем по комсомольским делам.
Короче, в общей сложности я 'завтракал' около часа и дал ребятам из радиобюро сделать свое черное дело - заказать 'Птичке' связь на 118 передатчике.
Была уже весна, а в Казахстане она ранняя, яркая, тепло, окна в аппаратном зале открыты. Примостился я у окна вне поля зрения Синицына и стал через окно наблюдать за происходящим.
А там, у Р118, - настоящий цирк Шапито. 'Птичка' ползает у передатчика на четвереньках уже без тужурки, без галстука, воротник расстегнут, и пытается его, бедолагу, настроить, не зная норова этого существа.
Вокруг лежат сменные блоки из запасного имущества, валяются расхристанные описания, инструкции... Синицын блоки по очереди вставляет-вынимает, вынимает-вставляет, а эффекта никакого, хотя они все рабочие. Бедняга вокруг бегает, ползает, кулаком по стойке охаживает, а передатчик 'больше мертв, чем жив'.
Во время этих ползаний почти каждую минуту по громкой связи задается занудный в своей простоте вопрос: 'как со связью и, если будет, то когда?'
У бедной 'Птички' физиономия красная, потная, растерянная, а губы повторяют одно и то же:
- Сволочь железная, ты будешь работать, тварь, казахстанская....? Железяка хренова! -
Насладившись вдоволь наблюдениями, я, наконец, выплыл:
- Какие проблемы, товарищ лейтенант?-
За этим последовала непереводимая, виртуозная игра слов командира, от которой у меня уши в трубочку завернулись! Не ругань - музыка! Такого я не слышал никогда и нигде. И все об одном и том же - где меня черти носили?
Дав мужику выпустить пар в гудок, я попросил его подвинуться!
'Птичка' круглыми от удивления глазами следил за моими руками. Настроив в течение минуты аппарат, я с ехидным: - 'Прошу!' - посторонился.
Куда делись синицынские матюки, заносчивость и спесь. Он напоминал шарик, из которого выпустили воздух -худой и сморщенный...
'Птичка' был раздавлен, раскатан в блин, вывернут на изнанку! И кто раскатал - какой-то солдатишка-интеллигентик! Кого - его, офицера...
Месть состоялась! Противник повержен, унижен и лежит у ног!
В конечном итоге задержка связи обошлась в сорок минут - такого позора часть не знала со дня основания!
Не могу сказать почему, но, почему-то, вдруг, пропало чувство торжества.... Мне стало его жаль! Я не думал о последствиях для себя, для него, мне было просто, по-человечески, его жалко...
Не знаю, уж как был наказан 'Птичка' за этот позор, - это дело офицерское, кулуарное, но, бедняга, притих, матюки прекратились, а все вздохнули с облегчением.
Для моей персоны все обошлось гладко - Синицын просто старался не смотреть в мою сторону. Вскоре его отправили на переподготовку - 'повышать квалификацию', где 'переделали' из радиоспециалиста в 'кабельщики', и мы больше с ним, слава богу, не встречались.
'Переделали' вместе с этим горе-специалистом-офицером также и меня - больше я о погонах не мечтал, во всяком случае, в нашей армии...
А впрочем, какой он был специалист, и какой уж офицер!
2006г.
САНАТОРНЫЙ РОМАН, ИЛИ ЛЮБОВЬ С МИЛИЦИЕЙ
Ох, уж этот мне питерский бронхит!
Как обострится, проклятый, так пиши - пропало. Ни тебе вздохнуть, ни тебе охнуть. Дышишь через раз, а кашляешь постоянно, долго и противно, да так, что думаешь - сейчас глазки выпрыгнут...
Можно, конечно, к врачу. Если хочешь осложнений от всяких терапий, то иди к врачу - медицина-то у нас была самая бесплатная и непредсказуемая, а, впрочем, и сейчас - платная, но тоже самая-самая.... Зато бюллетень - это уж как "отче наш", но так, чтоб не засиделся. "Трудотерапия" - надежнейшее и действеннейшее лекарство.
Однажды, этот самый бронхит отловил меня по весне и посадил-таки на больничный. Лечили меня, лечили и так "затерапевтили", что отправили прямиком в стационар.
Однако, в этом богоугодном заведении, если захотят, то чего-то иногда могут. Продержали меня в больничке, положенных, по их медицинским законам 24 дня, за которые весь задний фасад превратили в нечто среднее между дуршлагом и решетом, но кашлять отучили. То ли от страху перед очередной дыркой в заднице, то ли уж не знаю от чего - от какой такой еще терапии, но легкие с бронхами кашлять и плеваться расхотели. А в компенсацию за безжалостно истыканный зад медицинские светила решили наградить меня путевкой.... Нет, друзья, не на тот свет а, представьте себе, в санаторий и, причем, совершенно бесплатно. Я-то думал, что такое бывает только в сказках, ан вот, сподобился.
Дали мне направление, перекрестили, приговаривая:
- Поживешь еще, поживешь... - и отпустили на все четыре стороны.
Благо тогда еще существовал наш родной Профсоюз, который за меня на работе вступился и помог оформить для поправки здоровья отпуск в летнее время, а то как-то все приходилось, когда водка холодная....
Собрал я чемоданчик, положив все, что нужно, а особенно так рубашек и галстуков - санаторий, чай. Купил билет до Кисловодска и отправился в неизведанное для себя бесплатное путешествие во имя поправки здоровья.
Главное в поправке здоровья что? Не терапия и даже не физиотерапия, а эмоции! Вот если у вас эмоции положительные, то все как на собачке, а если уж нет таковых, - то вам, ни грязи, ни ванны не помогут, останется только зад многострадальный подставлять под 'перфоратор'.
Настроившись на мажорный лад, улегся я на верхнюю полку скорого поезда 'Ленинград-Кисловодск' и стал ждать встречи с прекрасным.
Ехать-то всего ничего - каких-то 32 часа, так что можно слегка расслабиться и помечтать о том, как люди могут отдыхать летом и на казенный счет.
Утром, не рано, но и не поздно скорый поезд доставил меня в Кисловодск. Типичный южный вокзал - весь в цветах, оптом и в розницу, женщины - больше раздетые, чем одетые, и тут же фрукты, не край - сказка!
Однако, - это все шутки...
Кисловодск поразил сразу и наповал - воздухом, его запахом. Я даже не мог определить его происхождение - прямо какой-то высокого качества дезодорант. Раз вдохнув этот воздух, не хочется выдыхать, а, может быть, даже наоборот - быстрее выдохнуть, чтобы набрать нового, свежего и так все 20 дней реабилитации.
Санаторный автобус подобрал меня вместе с другими жаждущими оздоровления и повез к месту базирования.
Наш корпус стоял предпоследним перед началом лесопарка. От него вверх шла дорога в глубину леса - терренкур называется, - которая не очень круто поднималась в гору и уходила туда, куда предстояло еще пойти и все разведать. Деревья сплошь хвойные: лиственницы, ели, пихты, сосны - высокие, стройные, красивые. Впоследствии выяснилось, что уникальный запах воздуха от обилия этих реликтовых деревьев. Если подняться вверх по терренкуру, то с одной из площадок виден двуглавый Эльбрус в снежной шапке.
Короче говоря - не жизнь, а рай для тех, кто его не видел. Это сейчас можно посомневаться по поводу рая, когда в кармане заграничный паспорт да определенное количество зеленых рублей позволяют разнообразить жизнь, а тогда....
Нас сосчитали, переписали и распределили по палатам - сиречь по номерам. Тоже ничего, конечно, но трое в одном 'флаконе' - многовато! Хорошо бы, чтобы на одно лицо, однако, выбирать не приходится - ешь, что дают.
На следующий день - прогулки по врачам за назначениями, а вечером - ознакомление со здешними достопримечательностями и культурными мероприятиями.
Вот в части культуры здесь не хуже Питера: филармония - Питер, Москва, Свердловск, театр - аналогично, эстрада - тоже, так что развлекайся в соответствии с привычными привязанностями - столичная богема на 'халтуре'.
Прикинул я вечерний недельный расклад: танцы в санатории, потом филармония или театр, или концерт, далее кино, потом можно усугубить рестораном, и - виток по новой ... И самое прекрасное, что ни о чем голова не болит, - напоен, накормлен, обнарзанен, спать положен да еще культурная программа.... И экскурсии - хочешь на Чегет, хочешь - в Приэльбрусье, хочешь - по лермонтовским местам...
И все бы прекрасно: днем процедурят по-всякому, а вечером музыка, спектакли, кино, воздуууух, но...
Раз, ну, два, ну, три в театр сходишь один, а потом начинаешь ощущать рядом пустоту .... Вроде, как и поделиться впечатлениями хочется, и под ручку чтобы кто-то взял, а нетути....Конечно, поделиться можно и с себе подобным, однако, не тот шарм общения. И скучно как-то, и куража нет, и положительные эмоции куда-то уходят, а посмотришь по сторонам, и завидно.... Да и погода: солнышко, солнышко, солнышко, природа, свобода, но чего-то не хватает. Одинокий мужчина вообще асоциальное явление.
Послал я днем все процедуры к чертовой матери, кроме нарзана, а вместо них - в теннис, и в бадминтон, и в волейбол, жаль только дров не поколоть.... Но вечером опять скучно-с!
В один из дней записался я для убийства времени в бассейн, ну, вместо дров...
А перед бассейном нас всей группой дышащих через раз выставили на зарядку. Заряжаюсь я, чтобы заряд потом в воду отдать (а зачем?), а рядом, смотрю, со мной заряжается вполне симпатичная дама - и тоже, чтобы его в воду отдать (а зачем?). Заряжаемся мы, а сами друг на друга, вроде бы невзначай, в полглаза поглядываем. Во второй части Марлизонского балета - это, когда ладошками пихаются (а ее ладошки полторы в моей умещаются, пальчики длинные, тонкие),- начали уже улыбаться друг другу.
Она вся такая ладненькая: 162-164, не худенькая и не полненькая, темноволосая. Футболочка, эдак, нахально формы обтягивает и подчеркивает, все при всем, ножки стройные с тонкими щиколотками, глазищи на пол-лица да еще малахитового цвета - статуэточка, да и только.
Запустили нас, как рыбешек, в 'аквариум' - бултыхайтесь. Детство мое на море прошло, так что уж вода-то для меня - дом родной. А Статуэточка на меня ресницами пушистыми хлопает, и так застенчиво-жалостливо:
- А я плавать не умею -
И, правда, не умеет - пришлось преподать азы непотопляемости.... Из бассейна мы вылезли мокрые, довольные и уже знакомые. Слово за слово и на вечер сговорились. А ввечеру у нас по расписанию ТАНЦЫ, а танцы - занятие серьезное.....
Танцевать люблю очень, но с хорошими партнершами, которые, как бы, предугадывают, какое колено я сейчас выкину. И представьте себе, действительно, есть такие женщины. Я уж не знаю, каким чувством они определяют, куда я разрулю в следующее мгновение, но они это чувствуют и предопределяют. И вот тогда это не просто танцы, а самая настоящая песня - праздник тела и души, если хотите, единение двух тел и двух душ в одно целое. Это единство в танце запросто может зародить увлечение не только и не столько танцами, а друг другом. Не зря же многие танцевальные пары либо состоят в браке, либо их связывают близкие отношения. Танец - это не просто физическое упражнение для ног - это гармония музыки, тела и, если получается, души. И вот тогда вы никуда друг от друга не денетесь...
Да что это я тут прописные истины рассказываю! Язык танца объяснять нужно, по-моему, только слепым и глухим. Можно не быть способным к танцам - отсутствует чувство ритма, подвижность и т.д., но чувственность в танце, как и самого танца, - понятна, практически, всем.
Так вот, с первых же тактов музыки и первых па, мы поняли, что уж тут-то мы свое возьмем.
Статуэточка, звавшаяся Мариной, была так легка и чутка в танце, что можно было не бояться сложностей движения и полностью предаться удовольствию. Ее стан был настолько гибок и послушен, что у меня создавалось впечатление, будто я не веду партнершу, а мы оба витаем в воздухе, как пух одуванчика. Маринино лицо озарялось такой радостной улыбкой, что ее свет, кажется, делал темный южный вечер - белой северной ночью.
Несколько мелодий сделали свое дело - мы уже не расцепляли рук ни в танце, ни в промежутках между ними. И было это как-то ненарочито, а само собой разумеющимся.
За все три часа мы не пропустили ни одного танца, устали, словно, черти, но были такие довольные, какими могут быть только счастливые люди.
Экзерсисы закончились, и мы пошли гулять на терренкур.
Описывать состояние мужчины и женщины, возбужденных танцами, которые на протяжении трех часов держали друг друга в объятьях и только что разняли руки, только-только поняли, что нравятся друг другу да еще в окружении пряной, душистой, ароматной южной ночи, бесполезно - нужных слов не найти, да и каждый это представит по-своему.
Мы медленным шагом шли по лесной дорожке и о чем-то тихо болтали, боясь спугнуть только что возникшее очарование.
Вдруг, Марина сделала опережающий шаг и повернулась лицом ко мне, глаза в глаза. На какие-то секунды скрестились шпаги зрачков, а дальше мы прильнули друг к другу таким долгим, таким жадным поцелуем, что, казалось, прошла целая вечность, пока наши губы разъединились, насытившись танцем любви.
Марина, продолжая обнимать меня за шею, тихо спросила:
- Мишка, мы с тобой сумасшедшие?-
Вместо ответа я снова прильнул к ее теплым, мягким губам, ответившим мне такой доверчивой нежностью, что я невольно стиснул ее в своих объятьях так, что наши губы, грудь, живот, ноги - все клеточки наших тел стали единым целым.
Наконец, оторвавшись от Маринки, я тихо шепнул ей на ушко:
- Конечно, сумасшедшие, глупенькая! Разве могут себя так вести зрелые люди на отдыхе, которые приехали накапливать здоровье, знакомы всего каких-то полтора дня, а целуются, как школьники! Конечно, сумасшедшие!!! -
Проболтались мы с Маришкой аж до самого утра, ибо бесполезно было возвращаться, т.к. двери санатория закрывались после одиннадцати, и надо было кого-то будить, тормошить, а нам не хотелось, чтобы между нами появился кто-то третий с ключами и ехидной ухмылкой.....
С этого дня мы с Маришкой были вместе всюду: и на площадке для бадминтона, и в бассейне (кстати, плавать ее я все-таки научил), и на терренкуре, а вечерами в театре, в концертах, в кино. Мы продолжали наши танцевальные туры и брали призы охапками. Расставались мы только на ночь. Но какие это были расставания - как будто у нас что-то крали постоянно, помногу и безвозмездно.
Ночи друг без друга стали какой-то дьявольской пыткой, изощренным издевательством. Те немногие часы, когда удавалось выпроводить либо моих, либо ее постояльцев, были мизером, по сравнению с тем, что нам было нужно... .
Можно, конечно, было снять комнату в частном секторе... Можно, но, как оказалось, не очень - июль месяц 'горячий', так что снять на пару недель пристанище оказалось, практически, невероятным. Приходилось нам с Маришкой, как бездомным, перебиваться у хозяек, которые сдавали жилье на сутки - но было от этого как-то неуютно, как будто мы совершаем не очень, но, все-таки, преступление, и каждый раз на новом месте.
В санатории по началу все обращали внимание на наш моментальный и бурный 'танцевальный роман'. Когда мы выходили на паркет, сам собой освобождался круг в центре и все, или почти все, глазели на нас. Но потом окружающим примелькалось наше постоянство, так что ночные отсутствия Маришки и мое, практически, никого не удивили и прошли незамеченными. Впрочем, какое нам было до них дело?!
Как странно получается: если ты в одиночестве, то время тянется, как черепаха. Но, когда вдвоем с близкой тебе женщиной, с которой ты делишь с радостью все свое время: и дневное, и ночное - оно (время) проносится, словно, пуля, и остается от всего отрезка только начало и конец.
Так и у нас с Маришкой! Две недели пролетели, как один день и одна ночь. Мы не думали о том времени, которое разнесет нас по разным городам, и от наших дней и ночей останутся только воспоминания и, возможно, письма и телефонные перезвоны - это уж как сложится.
Мы наслаждались друг другом на полную катушку: друг другом в театре, друг другом в ресторане, на спортивной площадке, везде: на воздухе, в воде, в танце, в постели...
Назавтра Мариша улетала в свою тьму-тараканную Вятку. Сегодня наш с ней последний день, который мы можем целиком посвятить друг другу. День, полный любви и благодарности за то, что нас свела судьба, что мы были вместе - за все, за все, за все...!
Загодя пришлось подсуетиться - перехватить деньжат, ибо растранжирил я чертову тучу на цветы, шампанское, рестораны и культурные мероприятия, но, ей богу, жизнь того стоит....
Снял я небольшую комнатку на этот день, накупил всякой всячины и шампанского, чтобы нам не вылезать на свет божий целый день, чтобы мы могли этот день подарить друг другу.
Закончив все санаторные дела часам к двенадцати дня, мы, наплевав на все остальное, уединились с Маришкой в нашей 'крепости'.
Странное ощущение: вот она, Маринушка, - руку протяни, а завтра уже не будет... Что-то уж больно я попривык к этой зеленоглазой Статуэточке в 162-164см ростом. Где-то надо было притормозить, но проморгал я, кажется, 'точку возврата'....
Ладно, об этом 'я подумаю завтра'... А сегодня день наш и ничей больше!
Мы пили шампанское за нее, за меня, за бронхит, за наши две недели, обходя по умолчанию то, что будет впереди, и чего, скорее всего, впереди не будет...
Мы прощались - ласкались и любили друг друга с той нежной горчинкой, на которую способны только расстающиеся люди. Мы знали, что уже завтра будут Питер и Вятка, и наши самолеты полетят в разные стороны. Но сегодня нам ничто не мешает быть счастливыми...
Однако, мы ошиблись - помешал, и ничто, а кто.
Мы лежали, обнявшись, и о чем-то мурлыкали, как, вдруг, в дверь раздался настойчивый, резкий и бесцеремонный стук, - так только умеют стучаться правоохранительные органы.
Мариша вопросительно уставилась на меня:
- Мишаня, кто это? -
- Понятия не имею! - Изумился я.
Поднявшись, я спросил, кто там? А оттуда:
- Откройте, милиция! -
Мы с Мариной переглянулись, пожали плечами и открыли. На пороге стоял какой-то лейтенант милиции, и какие-то две женщины, по виду понятые - уж больно строгие и деловые.
- Я Вас слушаю? - Спросил я.
- Нет, это я Вас слушаю! - Ответил лейтенант, по-видимому, участковый.
- По какому праву вы находитесь в этом помещении, и... документы предъявите! - Строжал на ходу милиционер.
- Лейтенант, может, Вы все-таки объясните в чем, собственно, дело?- Предложил я.
- А дело в том, что Вы незаконно проникли в помещение вот этой женщины, которая является хозяйкой этой комнаты по прописке, а у вас и документов нет. Как вы здесь оказались? - Нудил милиционер.
- Что касается вот этой дамы, то я ее, в качестве хозяйки, в первый раз вижу, а эту комнату я снял на сутки у другой, так что спросите у этой 'хозяйки', кто еще пользуется ее помещением. - Парировал я вопросы лейтенанта.
- Вы понимаете, что я могу вас задержать до выяснения?! - Спросил участковый.
- Лейтенант, ты можешь нас задержать - это естественно, но тебе придется составить протокол со всеми процедурными тонкостями, а тебе этого совершенно не хочется. Ты спроси лучше у этой дамы все же, с кем она 'делит' сдачу в наем помещения и деньги тоже ... - предложил я, нарочито переходя на 'ты'.
В результате нажима на 'хозяйку' выяснилось, что у нее еще есть 'совладелица', которая нам и сдала этот 'райский угол', не согласовывая с ней.
- Но все-таки вам, граждане, придется пройти со мной! - Настаивал лейтенант.
Маришка, все это время молчавшая, вдруг задорно встрепенулась:
- А пойдем, лейтенант, только не пожалей потом...! - И хитренькие бесенята заискрились в ее малахитовых глазах.
Мы с Маришкой, держась за руки, вышли в след лейтенанту и направились в санаторий за документами. Ее он отпустил в соседний корпус за паспортом, а со мной пошел вместе.
Через некоторое время мы встретились снова втроем. Изучив наши 'ксивы', он начал воспитательную работу по поводу нашего аморально-безнравственного поведения на отдыхе, угрожая сообщить по месту работы....
Слушал я это, слушал, но мне, наконец, надоело:
- Послушай, парень, ты прошляпил свой звездный час, когда мог 'прихватить' нас за 'проникновение', а теперь твой поезд ушел, так что можешь вернуться обратно и с горя допить наше шампанское. - Нахально предложил я лейтенанту.
От такой наглости он тихо обалдел и, было открыл рот, чтобы что-то такое вякнуть еще, но Мариша достает красную книжечку какого-то удостоверения и дает ему в руки. У бедного парня отвисает челюсть:
- Извините, товарищ капитан, я же не знал, ну, это... - начал оправдываться он.
- Вот так-то, лейтенант! И не превышайте больше - это, во-первых.... А, во-вторых, про 'аморалку': вот этого 'нарушителя' я так люблю, что тебе, парень, и не снилось! - И Маришка при лейтенанте обвила мою шею руками и так сладко поцеловала, что я чуть не свалился с ног.
Я тоже опешил не меньше лейтенанта - я и предположить не мог, что это хрупкое создание, Маришка, - сотрудник органов. Вот, черт! Да уж....!
Маришка оторвалась от меня со словами:
- А теперь, лейтенант, слушай боевой приказ! Идем туда, откуда пришли, ты проводишь разъяснительную работу с 'местным населением' о недопустимости спекуляций жилплощадью и охраняешь нашу неприкосновенность. А утром, в 12.00 докладываешь результат! Задача ясна? Исполнять! -
Мы хохотали до икоты и пытались это дело унять шампанским.... До самого утра!
А потом были две серебристые птицы, уносящие меня и Маришку далеко от Кисловодска, но в разные стороны за тысячи километров.... И кто знает, полетят ли эти птицы впоследствии навстречу друг другу, и если полетят, то когда.....?
2006г.
СЕРФИНГ
Лето в этом году выдалось какое-то странное!
Весна сначала запоздала месяца на полтора, потом рванула вперед, как бы извиняясь за задержку, и выплеснула в мае температуру за 25 градусов. Все возрадовались, разделись, носы стали подставлять, не очень часто балующему нас солнцу. У меня уже появился настоящий 'офицерский' загар - это когда лицо, шея и кисти рук черные, а остальное все иссиня-белое, как цыпленок за 1руб. 05 коп, кто еще помнит такую цену и таких цыплят.
А потом, после такой неожиданной жары в мае, наступил июнь не менее экстремальный - плюс 6-8, ну, от силы 12 градусов, и все, кто быстренько в мае разделся, закутались снова, зашмыгали носами и зачихали.
Зато июль последовал сразу бесповоротно жарким - за тридцать градусов, и это тоже уже было не удовольствие, а консервирование в собственном соку с постоянным желанием чем-нибудь, как-нибудь и где-нибудь охладиться. Ни днем, ни ночью продыху нет....
Вы знаете, порой, наша питерская погода мне напоминает женщину, особенно в период влюбленности. Сначала эта дама теряет голову от своего возлюбленного и выплескивает накал проснувшейся страсти, как нынешний май, когда все вокруг бурно расцветает и наполняет ароматами цветов, как бы говоря: 'Ну, обрати на меня внимание, глупенький, - какая я вся цветущая, красивая, горячая, нежная и ароматная. Я так тебя ждала...!' И не дай Бог вам промедлить, - будет июнь этого года: от тепла и нежности ничего не останется в одночасье, а бедные цветы зарождающейся любви могут даже померзнуть на корню.
Однако, если, чуть помедлив, вы все-таки успеете обратить на даму свое пристальное внимание, то холодный июнь может превратиться в знойный июль, который своим накалом чувств (температуры), не ровен час, сыграет с вами злую шутку, вплоть до теплового удара - берегитесь. Берегитесь, особенно если вовремя не предпримете соответствующих мер предосторожности от ожогов...!
Шутки это все, конечно, аллегории и скорее неудачные, поэтому у всех женщин сразу я прошу прощения, и на полном серьезе.
Но шутки шутками, а погода была именно такой, а наши теперешние отношения с Ларисой стали мне напоминать это злополучное лето: жарко-холодо-душно и не знаешь, куда деться.
Знакомы мы были давно и близко - ближе, так сказать, некуда. Был период 'бурного цветения', с замираниями сердец и т.д. и т.п., но этому противостояли частые расставания по причине 'разногородности' проживания. Встречались мы раза четыре в год: то на несколько дней, то на неделю, когда Лариса приезжала по своим телевизионным делам в командировку, бывало даже и отпуск проводили вместе. Однако, разделяющее нас расстояние, а, возможно, и не только оно, делало свое черное дело - потихонечку чувства остывали, и переписка наша не могла обеспечить тот необходимый тонус для дальнейшего развития отношений. Договориться переехать в одно место, чтобы жить вместе, как-то не получалось, не складывалось, хотя дети давно выросли и опеки нашей не требовали - однако, не вытанцовывалось....
Когда Лариса и я встречались на непродолжительное время, то, за его малостью, мы не успевали привыкнуть друг к другу после долгой разлуки, почувствовать существенные различия между нами, поэтому не возникали и не могли возникнуть какие-либо проблемы - нам было не до них. Но далее я стал замечать, что если продолжительность общения затягивалась на две, три недели, а тем паче на месяц, то получалось как-то, что мы начинали уставать друг от друга, сначала чуть-чуть, потом больше, больше, пространство между нами наэлектризовывалось, а проскакивающие искорки раздражения все чаще приводили к размолвкам.
Вот и сегодня, когда время нашего общения подошло к месячному сроку, а завтра наступал день отъезда Ларисы, я с необыкновенной, сфокусированной отчетливостью почувствовал острое желание наступления завтрашнего дня....
Днем Лариса уезжала, и я ждал минуты отправления автобуса, как избавления от какой-то повинности.
На вечер завтрашнего дня у меня были кое-какие планы: сначала встреча с молодой (по опыту) поэтессой, только что выпустившей свой первый сборничек стишат, желавшей узнать мое мнение о своем творчестве и кое-что посмотреть из моего багажа. Так сказать, обменяться верительными грамотами, хотя мы знакомы были заочно по интернетовским литературным форумам и недавно. Что-то, видимо, ее заинтересовало в моей лирике и 'малой' прозе. Во всяком случае, причину интереса я считал таковой.
После беседы с дамочкой должна была быть пара деловых встреч, а потом..., а потом можно было спокойно лечь спать.
Посадил я Ларисочку в автобус, помахал ручкой, послал воздушный поцелуй и...- вздохнул с облегчением.
До встречи с Кариной у меня оставалось некоторое время, которого как раз хватало, чтобы пешком, не торопясь, прогуляться от автовокзала до места, где мы уговорились встретиться, купить цветов и спокойно покурить.
К встрече я некоторым образом попытался подготовиться: ознакомился с парой-тройкой ее виршей, нагляделся на ее фотографию, сопоставляя одно с другим, так сказать, перекидывая мостик от человека к его творениям...
Что касается стихов, - ничего определенного сказать пока не мог: Довольно дерзкое обращение с рифмой, ее 'оглаголивание', однако, ритмика хорошая, мелодичная, образность оригинальная, не избитая, но не более того. Обычно, когда я читаю чужие стихи, то, если рифма плоха, обязательно спотыкаюсь, но здесь этого не было, - как-то само собой, автоматически, получалось впадание в синхронизм с мелодией стиха. Читабельно. Это про стихи.
Про самое дамочку сложившегося мнения не было тоже... Сказать, что нравится - вряд ли, не нравится - тоже, совершенно четко было видно только одно - женщина самодостаточна на все 100, себе цену знает и за словом в карман не полезет, с явно выраженным интеллектом на лице, но...- вот это 'но' мне и было не понятно. Вообще-то, по мнению близких людей, я редко ошибаюсь в определении человеческих качеств и черт характеров по внешнему виду даже по фотографиям, тем не менее, в этом случае более того, что сказал, ничего существенного добавить не мог - что-то ускользало от внимания, не давая завершить портрет.
Вот такое у меня сложилось неопределенное впечатление, с коим я шел, с позволения сказать, на свидание, от которого ничего, кроме убитого времени, не ожидал. Договорились мы встретиться в подвальной кафешке рядом со станцией метро. На всякий случай купил букетик цветов - неудобно же с женщиной встречаться, хотя и по делу, но без цветов. Ну, так матушки-с учили-с!
У входа в кафе с 'веником' прохаживаюсь, в лица заглядываю, эмоций, кроме вопроса 'а на фига мне все это надо?', никаких.... Но вижу - идет...
Да не идет, а не знаю, как сказать... Вот, нашел, - представляет, преподносит себя! Даже внутри что-то екнуло: на высоких каблуках, деловой, четкий шаг, уверенной в себе женщины, гордо поднятая голова, развернутые плечи... Взгляд прямой, открытый, но определяющий дистанцию - 'это мое танцевальное пространство, а это - Ваше', и не будем их пересекать....
Одета дамочка в строгий и изящный, дорогой костюм, который нарочито, но не вульгарно, очерчивает линии ее стройной, подтянутой для ее возраста фигуры, красивой груди и бедер - все напоказ, но в пределах дозволенного и разумного.
Обычно такие женщины вызывают у мужчин припадки нервного шока, переходящего впоследствии в страх - боимся мы в общей своей массе таких самостоятельных дамочек. Боимся быть подмятыми, потерять свое лицо, которое для начала не плохо бы заиметь. Мнимое лидерство - нам бы чего попроще, помягче, попокладистее, но, кстати, получив 'помягче', заглядываемся на таких вот леди. Друзья мои, либо песни, либо - танцы!
А мне всегда нравились такие женщины, я их не боялся, и они это чувствовали, как зверюшки, правда, платили мне, 'дрянухи', преданной дружбой и братской любовью с легким эротическим уклоном, но вот чтобы хоть одна из этих 'стервоз' в меня влюбилась - дудки, впрочем, как и другая 'стерва' - ваш покорный слуга.
Мы 'мирно сосуществовали', мило проводили время, бегая по театрам и тусовкам, как теперь говорят, болтали и даже о 'сокровенном', даже проводили в обоюдном удовольствии ночи в неге и ласке. Было это все, как нечто естественное, без мучений и терзаний, без всяких вопросов и ожиданий. Однако, если начинали ощущать возникающую 'тупиковость' ситуации, то - просто тихо, по-аглицки, уходили в сторону...
А любовь, а страсть и тому подобное, спросите вы? Значит, тогда это просто не приходило, не возникала, так сказать, 'историческая необходимость'. Тем не менее, я бы никогда бы не променял такую шикарную женщину даже на самую преданную, нежную, заботливую тихоню. Возможно, я и не прав. Возможно!
Так вот, 'такая' дама, стояла сегодня передо мной! По манере поведения, осанке, одежде сразу чувствовалась практика работы с людьми и 'вращения' в обществе себе подобных. Ее большие зеленые глаза смотрели на меня профессионально спокойно, уверенно и намеренно доброжелательно. Мои глаза также уверенно (во всяком случае, мне так казалось) смотрели на нее. Мы не играли в 'гляделки', не 'строили глазки', кокетничая и завлекая, а просто смотрели друг на друга.
В Карине не оказалось ничего или почти ничего общего с фотографиями. Вернее, даже не так - была полная узнаваемость, но.... И вот это 'но' (опять!) позволило завершить портрет, который я пытался создать раньше, но суть этого 'но', как и более раннего, я не могу сформулировать и сейчас. Да и нужно ли? Был он лучше или хуже - сказать трудно, но портрет был завершен, и было в нем то, что заставило мое сердце екнуть и убыстрить свой ритм.
Эта Дама, вопреки предыдущему впечатлению, несомненно, мне импонировала, а когда зазвучал голос, - сочное, красивое, умело поставленное меццо-сопрано, тут уж я мысленно развел руками.... Слушаешь и хочется закрыть глаза и воспринимать только колебания этого голоса, независимо от того, какую ахинею несет его хозяйка. Я не удивился бы и тому, что она какая-нибудь камерная певица.
Да, уж, многовато что-то в 'одном флаконе' для первой встречи, так многовато, что даже с трудом верится, что такое бывает в жизни.
Цветы подарил, за столик усадил, заказ сделал, и засмотрелся....
- Станислав, что-нибудь не так или ожидаемое не совпадает с действительностью?- Улыбаясь и губами, и глазами, в которых запрыгали хитренькие самоуверенные бесенята, спросила Карина.
- Вам, Карина, сказать правду или солгать для первого раза? - Слукавил я.
Наклон ее головы, и то, как левая бровь приподнялась вверх, означали немой вопрос, который требовал незамедлительного ответа:
- Очень даже не совпадает, и даже рядом не лежит. Вашему фотографу просто надо руки оторвать и глаза переставить. - Улыбнулся я.
А затем мы разговорились. И так получилось, что вместо получаса, на которые я рассчитывал, мы просидели до закрытия кафе, т.е. 4 или 5часов, отменив тем самым автоматически все последующие встречи. И не просто просидели, а проболтали: о литературе, о стихах, что пишем, о жизни да я уже и не помню о чем - мне казалось, что обо всем, а под конец - обменялись творениями с дарственными надписями. Верительные грамоты, так сказать, были вручены.
Мы распрощались, пожелав, друг другу спокойной ночи...
Скорее это она рассталась со мной и спала всю ночь спокойно, а я вот уснуть не мог...
Что-то сегодня было, как и при других встречах, а что-то поехало по не предполагаемому сценарию!
Я не припомню того случая, кроме сегодняшнего, когда моя собеседница могла бы умудриться за какие-то считанные часы полностью завладеть моим вниманием, войти в меня целиком, причем, без всяких на то усилий, как воздух в легкие, - незаметно, но жизненно необходимо.....
Не спалось.... Я читал ее небольшой сборник стихов и не мог оторваться. То, что мне казалось недостатком в технике стиха, воспринималось теперь совершенно по-другому - усиливались образы, интонации и акценты. Даже преднамеренность глагольных рифм казалась обоснованной. Я читал, возвращался и перечитывал, иногда даже казалось, что самому мне так не написать, несмотря на то, что опыт мой гораздо больше, дольше, и не только в стихах, а и в прозе, да и в жизни самой, по всей вероятности.
Необыкновенная легкость пера совмещалась с остротой переживаний в кратком, сжатом, но очень емком виде, от чего накал эмоций ничуть не уменьшался, а, наоборот, еще больше усиливался. Чувствовалось, что пишет их женщина, но не было в ее стихах сюсюкающих мотивчиков и любования ими - это были творения талантливого, зрелого, иногда уверенно эпатирующего, и не умиротворенного человека.
Я читал, вспоминал ее лицо и невольно слышал ее голос, интонации, с которыми Карина отстаивала свою правоту, мелодичность ее красивой, правильной и в то же время простой, слегка ироничной, речи, ее глаза с изменяющейся густотой окраски...
Была 'поэтическая' бессонница!
Вот так, оказывается, тоже начинаются отношения - с бессонной ночи за томиком стихов, который впоследствии зачитывается до дырок. Стихи, стихи - переживания, образы, люди, поступки, взаимосвязи...
Ни следующее утро, ни последующие дни ничего не изменили в том впечатлении, которое произвела на меня эта женщина.
Мы стали встречаться и часто: катались на машине, ездили на природу и разговаривали, разговаривали, разговаривали.... Было такое ощущение, что мы оба, но каждый в отдельности, молчали всю жизнь до встречи друг с другом. Темы менялись, чередовались, пересекались. Не знаю, как Карине, а мне было легко и интересно с ней рядом, несмотря на всю ее экстравагантность. Каждое утро начиналось с мысли, когда встретимся, и где мы будем сегодня.
А часто ночью, когда я отвозил ее с прогулки домой, мы подолгу сидели в темном салоне машины, я держал ее за руку, и мы просто молчали или она что-то тихо рассказывала, и было впечатление, что нам обоим уютно и спокойно в нашем вигваме на колесах...
Мы бывали на людях и в уединении, мы были трезвыми и пили вино. Мы засиживались за полночь у меня дома и, лежа на диване, смотрели кино, позволяя себе иногда безобидные дружеские шалости, однако, ни с моей, ни с ее стороны не было никаких поползновений к физической близости, и даже больше - в ее глазах я читал некую благодарность за свою ненавязчивую нежность. Меня это не беспокоило, но, признаться, удивляло. Стремясь быть заботливым и внимательным, хотелось, чтобы мое тепло, растворяясь в ее душе, возвращалось ко мне ее теплом. Эти ощущения были выше, чище, незамутненнее обычного мужского желания... Оно ушло на второй план, и, казалось, должно было быть реализуемо само собой в свое время, но которое не надо торопить и подхлестывать.
И вот тут-то я понял, что случилось самое необычное в отношениях между мужчиной и женщиной - я полюбил Карину платонической любовью, причем, с первого взгляда, встречи, чего со мной ранее никогда не бывало, над чем я вообще потешался, во что просто не верил, потому что этого не может быть, потому как 'не может быть никогда'. Я даже не успел выставить свою привычную защиту, чтобы свести все к шутке, к флирту.
Что происходило с Кариной, я мог тогда только догадываться по отдельным, вскользь брошенным фразам о недавнем разрыве каких-то отношений. Очевидно, ей было не до любовных приключений, а нужен был внимательный, может быть даже нежный и добрый друг, рядом с которым ей было просто легко, тепло и надежно.
Все это моя подруга получила в свои руки для пользования с 'полным доступом', однако, пользоваться не спешила, скользя по поверхности моих ухаживаний и не ныряя в их глубину, как бы не желая себя чем-то перегружать, переступать какую-то, ей одной известную, черту... Два 'танцевальных пространства', соприкоснувшись, не сливались в одно вот уже который месяц!
Этот Каринин 'серфинг' усиливал мою тягу к ней и одновременно настораживал, превращая первоначальную простоту отношений, в ожидание каких-то событий, в ощущение вакуума, который меня обволакивал все больше и больше.
При всей моей любви к ней, вызревала 'революционная' ситуация, когда и 'низы', и 'верхи' начали осознавать всю противоречивость их связи.
Говорят, что от любви до ненависти один шаг....
Не знаю, как насчет ненависти, но в этом вакууме мне становилось все труднее и труднее дышать...
И дело даже не в ревности, которая могла возникнуть, а могла и не возникнуть, и даже не в свободе человеческого выбора. Дело совсем в другом - в понимании своей ограниченной 'нужности', когда твоя потребность в человеке становится постоянной, где бы ты ни находился, и что бы ты ни делал, а эта потребность плавает в пустоте или почти в пустоте... Однако, говорят, 'надежда умирает последней...'
Встречаться мы стали реже, - в основном на тусовках, реже бывали 'на людях', и не проходящим стало ощущение, что Кара как-то от меня медленно, но верно ускользает...
Я решился на последнюю попытку - взять две путевки в Европу в качестве подарка ко дню рождения Кары и уехать с ней в отпуск недели на две, а там, по приезде, будет видно, что и как.
Сказано - сделано! В один из дней, будучи в центре, я заехал в турагенство, чтобы поглядеть, что, где, когда и почем.
Заглушив двигатель, и собираясь выходить из машины, я неожиданно увидел через поднимаемое тонированное стекло, как из агенства выходит в сопровождении респектабельного мужчины до мелочей знакомая женщина. Карина что-то оживленно, по-деловому, но, улыбаясь, доказывала своему спутнику. Открыв дверь автомобиля, мужчина, перед тем, как посадить ее на переднее сидение, мягко рассмеялся, взял Карину за плечи и поцеловал.
- Ну, вот и приехали...! - Мелькнуло у меня в голове.
Несколько секунд мне хватило на то, чтобы понять причины женских 'скольжений', и убраться с готовым решением восвояси....
Сегодня был день рождения Карины, отмечаемый дома в узком кругу друзей....
Этот день должен был закончить мою пытку навсегда, разведя нас по разные стороны праздника.
Кара была очаровательна в черном бархатном, почти вечернем платье, с большим декольте, украшенном аметистовым ожерельем на изящной шее. И эта случайная, как мне казалось, внешняя торжественность в ее одеянии, как бы, подчеркивала правильность и важность принятого мной решения.
'Респектабельного' почему-то не было. Все веселились, и я заставлял себя делать то же самое, хотя наши глаза с Карой все время почему-то пересекались взглядами, как бы, боясь, потерять друг друга из вида. Сегодня они - ее глаза - излучали какой-то глубокий, уверенный и спокойный свет - это был взгляд человека, решившегося на поступок...
- Ну, и, слава Богу! - подумалось мне. - Значит, расставание будет легким и, может быть, даже без объяснений. -
Вечер подходил к концу, и народ потихонечку, прощаясь с хозяйкой, потянулся по домам. Провожая очередную пару, Кара незаметно и тихо шепнула мне:
- Стас, задержись, пожалуйста! -
Закрыв за последним гостем входную дверь, Карина в задумчивости вернулась в гостиную и, молча, налила два фужера шампанского, один из которых, протянула мне:
- Славочка! - Так впервые за многие месяцы знакомства Кара назвала меня по имени.
- Ты только не перебивай меня! - Она сделала паузу и, подходя вплотную, глядя мне прямо в глаза, продолжала:
- Спасибо тебе, Славочка, за все. Спасибо, что ты дал мне возможность справиться с собой, понять, что жизнь продолжается, что солнце светит, а цветы цветут. Спасибо за твои муки, ожидание и твою любовь... Спасибо! -
Я, было, открыл рот...
- Не перебивай, Слава! Ты обещал... Прости меня за все огорчения, прости... Я чувствовала, что ты придешь сегодня, чтобы проститься со мной, чувствовала... - Кара сделала паузу, как бы собираясь с силами перед прыжком и, вдруг, выстрелила словами:
- Я скоро выхожу замуж, Слава, но сегодняшний вечер и ночь я хочу... -
Что хотела Карина, осталось за щелкнувшей в закрытии входной дверью.
На улице буйствовала сирень, и дышалось по-весеннему глубоко и свежо - полной грудью...
2006г.
ВСТРЕЧИ
Страна наша маааленькая - всего каких-то там сто миллионов с хвостиком человек, а Питер - и того меньше раз в двадцать. Вы можете месяцами и даже годами ходить по родному городу, заглядывать в общедоступные или 'злачные' места, не встречая никого из знакомых.
Другое дело на 'выпасе' - в отпуске, например, или командировке в каком-нибудь уездном городишке - всенепременно встретишь знакомое лицо, а, бывает, и того лучше - хорошего знакомца. И нет тогда роднее лица, слаще разговоров и ностальгических ощущений.
Его Величество Случай сводит нас друг с другом совершенно в неожиданных местах и при столь же неожиданных обстоятельствах. Потом, после этих встреч, остаются воспоминания, как о курьёзных и, порой, невероятных случаях, которые невольно вызывают улыбку, и в большей своей части запоминаются на всю жизнь.
Встречи, встречи! Сколько их было за мою, уже довольно долгую, жизнь в городах и весях нашей 'необъятной родины'.
Помотаться пришлось вашему покорному слуге по союзу, когда он ещё существовал, - на троих хватит. Кто работал в ВПК, знает, куда 'Макар телят не гонял' - чуть ли не от Кушки до Новой Земли и от Калининграда до Сахалина. С вояками не засидишься!
Завсегдатайничал я на Ахтубе, и Сахалине, на Байконуре и Плесецке, а уж заводы и НИИ в центральных наших городах - сплошь дом родной! Везде были люди, люди и встречи с ними...
Встреча первая
Работал я одно время со своими немногочисленными подчинёнными, как и весь наш доблестный 'космический' НИИ, над некоторыми проблемами советских беспилотных аппаратов.
Космос - это вообще детище и гордость страны Советов, а поэтому, почитай, вся страна, за исключением кормящих матерей, домохозяек и детей, работали на него и небезуспешно, однако американский 'Шаттл' стоял у нас, как кость в горле.
В конечном итоге мы, то есть страна Советов, сподобилась на свой многоразовый челнок, и я со своим крепко спаянным и споенным коллективом, конечно же, тоже.
Достался и нам свой кусок многоразового пирога, который, ну, никак не хотел лепиться, а только все сильнее прилипал к рукам моего маленького коллектива. Как ни напрягали мы свои силенки и оптом, и в розницу, - решение, казавшееся на поверхности, никак не хотело материализовываться в тарелочку с голубой каёмочкой. Пришлось ездить по стране и набираться ума-разума у других. Кто-то пытался решить подобную проблему так, кто-то иначе, но ни у кого она тоже не решалась, не находила красивого оформления, за которое можно было бы не стыдиться. Уже почти отчаявшись найти 'ячменное зерно', поехал я в 'ридну Украину', в Киев - может, там, что в загашнике завалялось.
Хохлы, однако, народ хитрый, так сразу тебе секрет, как ноне говорят, 'ноу- хау', не откроют - пришлось им в подарок везти свою 'изюминку', до которой они уже давно были охочи. Долг - платежом красен.
Положил я эту изюминку в дипломат, сел на самолет и махнул в Киев.
В стольном граде у меня, кроме рабочего интереса, был и свой собственный. Дело в том, что там жили мои две двоюродные сестрички и еще одна особа с киевского телевидения - Наташа, с которой мы иногда встречались, когда она приезжала по делам в Питер. А бывало, сговаривались с ней погулять себе в удовольствие недельку-другую на югах, в свободное от космических и телевизионных дел время.
Таким образом, командировка обещала быть заманчивой - так сказать, полезное с приятным.
Разбежался мой самолетик, оторвался от землицы-матушки, на мгновение, как бы, завис и пошел в набор высоты. До чего мне нравится этот момент отрыва от всего земного, это некоторое легкое, с холодком состояние в животе под мощный рев турбин... Его не передать - его надо чувствовать. Во мне, наверное, погиб летчик, потому как всё, связанное с полетом, от отрыва до посадки наполняет организм физическим наслаждением ...
Сижу в кресле, глаза смежил - как будто дремлю, а сам думаю о встрече с Наташей - 'гарной, чернобривой, высокой и струнк'ой дивчиной - щирой украинкой'. Глаза у неё, что спелые вишни, - бархатные, глубокие, как омут, и ласковые..., руки тёплые, легкие, как летний южный ветер нежные... Размечтался одним словом!
Отогнал я видение и стал думать, где же мне якорь бросить. Конечно, хочется у Наталки! Хочется, но не можется, ибо, если у неё, то работа на ум не пойдёт - это раз, выбраться от неё к сестрам - наступить себе на горло - это два...
Если остановиться у сестёр, то комфорт обеспечен, но до работы далеко - живут на Подоле, и до завода придется пилить каждый день час туда и столько же обратно, а уж, чтобы к Наташке, - то это с непременным скандалом. Да нет, не потому, что не любят её, а просто из фамильной вредности - семья должна быть превыше всего и прежде других интересов. Значит, остается гостиница при заводе!
Лечу и лениво прикидываю: что, где, когда...! Через два часа открыл глаза в Борисполе, а ещё через час был уже в проходной завода. Оформил командировочные документы и получил направление в 'пятизвездочный отель' под негласным названием 'Бухенвальд'.
Почему 'Бухенвальд', спросите Вы? Все очень даже просто - здание двухэтажное неказистое, барачного типа, обшарпанное, а за ним возвышается не очень высокая труба котельной гостиницы - прямо крематорий. Бухенвальд, да и только! Удобства относительные - в номере 4-6 коек, да тумбочки, а посередине стол со стульями. Главное удобство - это два шага до проходной, а все остальные - в коридоре.
Со следующего утра начался рабочий день, и на удивление успешно. У киевлян интересующая нас проблема была, практически, решена и достаточно оригинально, так что адаптировать её под свои условия, можно будет быстро, - дня за три четыре. Ай, да хохлы, - обскакали! А далее я свободен, как ветер, ибо за оставшиеся командировочные дни можно было организовать испытания, в коих мое присутствие не требовалось, а важен был только конечный результат. Таким образом, у нас с Наташей получалась целая неделя вместе. Но это было в будущем, а пока за эти дни надо было провернуть кучу дел.
Практически, все время допоздна пропадал я на заводе и возвращался только часам к восьми вечера, уставший как собака, без рук, без ног, но с сознаньем выполненного гражданского и профессионального долга.
На третий день моего пребывания в Киеве возвратился я в гостиницу поздно и завалился от усталости на койку не раздеваясь, прямо поверх одеяла - поваляться с книжкой и отдохнуть. Не успел я прочитать несколько страниц, как открывается дверь, и входит мужчина, лет, эдак, сорока, среднего роста - мужик, как мужик, только что-то в этом человеке обратило на себя моё внимание.
Поздоровались. Выясняется, что его поселили днём, когда я был на заводе, а сейчас он тоже возвратился с работы.
В тот день в нашей обители на четыре койки соседей не было - разъехались, и получился у нас с ним номер на двоих - прямо люкс, только не хватает телевизора, телефона, холодильника и ванны с туалетом, а так - люкс.
Слово за слово, познакомились. Сосед мой, Александр Николаевич, предложил отметить его привальную, новоселье и наше знакомство. А почему бы и нет?! Случайные знакомства в командировке, зачастую, имеют неожиданные продолжения после неё как в личном, так и служебном плане.
Разложили мы всякую снедь, припасенную ещё из дома, сосед достал бутылочку армянского пятизвездочного конька, и мы сели за стол.
Со стороны, конечно, не комильфо: коньяк из гранёных стаканов, закуска под водку, на столе клеёнка, но за неимением гербовой, пишут на простой - командировка все-таки.
Выпили за знакомство по первой порции, закурили и разговорились о том, кто, с чем приехал, но не напрямую, а так - бочком, в обход. У нас даже в 'конторе' в коридорах не упоминались в те времена такие названия, как 'Байконур', 'Плесецк'. Когда спрашивали человека, куда он едет, тот отвечал - на север. Это значило в Плесецк, а если на юг, то, соответственно, - на Байконур. Режим секретности был таков, что въелся в плоть и кровь, поэтому и разговоры с чужими людьми были, по привычке, осторожными, ибо бывали прецеденты.
Сидим, разговариваем, потягиваем коньячок, который так приятно согревает внутри, язычок немножко подразвязался, и разговор стал принимать более доверительный характер. Во время беседы я все смотрел на Александра Николаевича и не мог отделаться от мысли, что мы уже где-то встречались. Ловлю на себе те же заинтересованные взгляды, но почему-то никто из нас не решается задать вопрос в лоб - ну, прямо, как красны девицы...
Однако, после четвертой 'рюмки' сосед все-таки не выдержал и спрашивает:
- Послушайте, Сергей Александрович, не скажу, что с первого, но со второго взгляда точно, не могу избавиться от ощущения, что мы с Вами где-то встречались - чертовски знакомо Ваше лицо. Вы, случайно, не частый гость в Н-ске. Я-то там бываю чуть ли не каждый месяц!
В Н-ске, где собирают весь ракетный комплекс, куда входят различные наши изделия, бывать мне приходилось, но не часто, чем я явно разочаровываю своего собеседника.
-Я, Александр Николаевич, все больше по Москве фланирую да в Екатеринбурге, иногда приходиться бывать, в Харькове, Ленинске. Вы там, часом, не бываете? Может, там и виделись? - уточняю я.
- Да нет, уважаемый, я все больше по технологической части да и здесь по ее милости кое для каких работ. Я же производственник. - откровенничает постоялец.
- Я, Александр Николаевич, сам не могу отделаться от мысли, что мы где-то пересекались, но вот все мучаюсь, а вспомнить никак не могу. Может в Перми? - продолжаю я ворошить свою и его память.
- Если бы мы с Вами отдыхали вместе где-нибудь, то я бы точно вспомнил - это, обычно, запоминается надолго, но связана наша встреча именно с работой. - констатирую я.
С этого разговора мы снова съезжаем на общие темы, а сами мучительно напрягаем извилины. Уже становится неинтересен сам по себе и коньяк, и Киев...
Собеседник мой никак не может успокоиться и продолжает поиски истины:
- Послушайте, товарисч, признавайтесь, чем Вы еще занимались, кроме этого чёртового 'Шаттла', в котором вся страна увязла, ну, хотя бы, в общих чертах,?
- Да много чем, Александр Николаевич, ну, системами мягкой посадки, например, всякими орбитальными комплексами да разным приходилось...-юля, изворачиваюсь я.
- Постойте, постойте, голубчик, это же питерские работы по мягкой посадке ... Вы что, из Питера что ли? - почему-то удивляется сосед.
- Да, из Питера! - вопросительно гляжу на собеседника.
- Послушайте, приятель, а не из института ли... - и называет сокращённое название нашего НИИ.
Наступает долгая пауза, в которую мы, открыв рты, ошалело смотрим друг на друга, а потом разражаемся дружным, заразительным хохотом.
Да, уж! Это ж надо - проехать полторы тысячи километров до Киева, поселиться в одной гостинице, в одном номере, выпить почти бутылку коньяка, два часа выпытывать друг у друга, кто, чем занимается, и выяснить, что мы не только из одного города, но и работаем в одной 'конторе' вместе, только один производственником, а второй - разработчиком!
По этому поводу была, к обоюдному удовольствию, распита вторая бутылка коньяка, которая настолько закрепила наше знакомство, что проблем с производством в нашем очень секретном и славном Научно-исследовательском институте у меня никогда больше не было.
А на следующий день, закончив изыскательную часть, я свернул свои 'манатки', попрощался с Александром Николаевичем и довольный уехал к Наташе.
Да, воистину, Россия - страна маааленькая, и всё в ней маленькое, кроме широкой русской души!
Встреча вторая
Что-то не заладилось у меня последнее время с подружками. Кои мне нравятся, - тем я не подхожу, которые мне знаки внимания оказывают,- мне 'не в тему'. Полный раздрай, а не личная жизнь. А какая личная жизнь без подружки? Как поётся в одной бардовской песне: 'Но без женской ласки, право, жизнь как будто хромонога. Деньки, почести и слав без любви - да ну их к Богу. И сидел он вечер каждый, о взаимности тоскуя...'
Вот и я сидел, тоскуя о взаимности! А началось это тоскование с последнего Нового года, который впервые в жизни встречал в одиночестве.
Каждому мужчине, не обремененному семейными узами, а паче, обремененному, хочется Новый год встретить с любимой. Это какой-то знаковый ритуал, - предтеча нового, неизвестного, но непременно очень хорошего, светлого и счастливого... Блажен, кто верует! однако веруют все, всегда и как дети!
Наготовил я к этому 'знаковому ритуалу' всякой вкуснятины, стол сервировал с изыском, чтобы встретить Новый год с подругой, с которой до этого мы везде светились вместе и всё, казалось, у нас было вместе, однако, прождал я её до полдвенадцатого, а она так и не пришла ...
Не пришла и всё! И не позвонила! А когда я понял, что не придёт, то расхотелось мне встречать этот самый любимый праздник, когда, как дите малое, ожидаешь от нового года каких-то мистических чудес и перемен к лучшему. Можно было успеть, конечно, к друзьям, но с таким настроением лучше никуда носа не высовывать, а сидеть дома и заливать коньяком новогоднюю рану.
Не пришла, не позвонила подруга и на следующий день, и через два дня, и через три, а проклюнулась только через неделю. Выяснять ничего не стал, а попросил просто забыть мой телефон и адрес.
Вот с таким 'весёлым' настроением начал я новые трудовые свершения в новом же году.
Установилось устойчивое, но нерадостное равновесие: дом - работа, работа - дом, а дома - никого, кроме тебя и собаки, которая тоже смотрит на тебя, вроде бы с укоризной, как бы вопрошая: 'А где и почему не приходит...?'
Последнее время, обычно, я езжу на работу с помощью такого транспорта, как маршрутка, ибо машина сломалась и серьёзно, а средства на ремонт еще пока не определились, да и никакой головной боли - сел, а тебя везут.
Прошло несколько месяцев, обида притупилась, и стал я оглядываться по сторонам - одному как-то неуютно. Не знаю, как другим, а мне нравится, когда по дому мельтешит создание в юбке, молча или щебеча, что-то делая или из любви к перемещению. Если из любви к перемещению, то всегда можно поймать за руку и усадить к себе на колени, шепнуть какую-нибудь безделицу на ушко, от которой у создания засверкают глаза. Да мало ли всякого, от чего в доме тепло и уютно становится с пребыванием женщины, однако, после новогоднего фиаско ничего не складывалось.
Однажды утром, проспав, только успев поскоблить физиономию, добежал я до остановки и впрыгнул в маршрутку.
Отдышавшись и переведя дух, по привычке, стал оглядывать пассажиров в салоне.
Утром интересно наблюдать за лицами людей - какие они одинаково-разные... Перевожу взгляд с лица на лицо, пытаясь прочитать, чем с утра жив человек. Привычка такая дурацкая у меня - читать по лицам. С одного лица на другое, на третье, четвертое и, вдруг, взгляд прилип к женскому лицу в глубине салона. Прилип и все. Женщина, как женщина. Я отвожу от неё взгляд, а он сам собой возвращается и ищет её глаза, возвращается, и - в глаза. Вроде и неудобно, так пялиться, но вот какими-то магнетическими силами мои глаза в прямом смысле выворачиваются в ее сторону.
Доехали до метро. Она вышла раньше меня, а я следом. Иду и смотрю на её походку. Фигурка стройная, изящная, несмотря на сорокалетний возраст. Шаг легкий, энергично-специфический, - похоже, остатки хореографического прошлого. Росточка небольшого, но вся какая-то ладненькая, аккуратненькая, не худенькая, а вот всё у неё тютелька в тютельку... Смотрел, смотрел и досмотрелся до того, что женщина споткнулась. Споткнулась, оглянулась под ноги, ища предмет, о который зацепилась, а не догадалась, что о мой взгляд. Хорошо, что не упала, бедненькая.
Далее нам было в разные стороны - ей в метро, а мне пешком до работы ещё минут пятнадцать ходу. Иду, а у самого перед глазами, как в двухоконном режиме компьютера: то её глаза, то фигурка, то глаза, то фигурка...
На работе особенно не забалуешь, вроде, как и забыл про глаза и фигурку, но по пути домой её облик то и дело мелькал перед глазами...
Сознаюсь, понравилась мне эта женщина так, что забылись все прошлые неурядицы! Бывали и красивее, и ядренее попутчицы, но вот эта была наделена таким шармом, который мне обычными словами не передать, а других, извините, не знаю.
Её лицо светилось одновременно озорным девичьим лукавством и серьезностью взрослой женщины. Скажите ещё, что такого не бывает - ёще как бывает! Первое, наверно, определяли черты лица и макияж, а второе - излучали её глаза.
А, возможно, это всё мне показалось, - просто у женщины моложавое лицо. Правда, вот глаза, немного выпуклые, с длинными, загибающимися вверх, пушинками ресниц, светились спокойной синевато-серой глубиной, но опять-таки с прочерком каких-то неуёмных бесенят.
Одета дама тоже как-то моложаво-изящно, но элегантно в одно и то же время: брючки сидят без лишней складочки, рельефно, но не вульгарно подчеркивая округлые линии её фигуры. Короче, всё умело показано, но с чувством меры зрелой женщины, знающей, что она хороша. Её не портил даже маленький шрамчик над верхней губой, придавая ухоженному лицу миловидную пикантность.
Так ли, не так ли, но в ней меня очаровало всё. Оставалось только познакомиться, однако первый свой шанс я уже упустил.
Не привык я знакомиться с дамами в транспорте, а тут, себя пересиливая, как бы обещание дал - познакомлюсь и всё, хоть трава не расти. Пять минут позора, а, может, - судьба?!
На следующее утро я в это же время прыгаю в маршрутку, и опять мы встретились, но сидели в противоположных концах салона. Сижу и взгляд отвести не могу. Дама тоже нет-нет и скользнет взглядом по моим глазам и как-то не раздраженно, а чуть-чуть с хитринкой, а в конце пути чувствую, что сдерживает улыбку, которую я, естественно, на свой счет принимаю. А на самом-то деле, кто знает, по какому поводу женщина улыбается?
Сижу и думаю, что сегодня подойду и обязательно познакомлюсь, но пока я прикидывал, как лучше это сделать, маршрутка подъехала к метро, женщина выпорхнула из салона, а меня оттеснили от нее на выходе другие пассажиры. Пока я выбирался, пытался догнать, она юркнула за турникет. Вот незадача! Не повезло, но уж завтра...
На следующий день мы ехали вместе снова и сидели друг к другу ближе. Выходил я первым, выпустил пассажиров, что были впереди неё, и подал руку...
Дама, выходя, замерла, подняла вопросительно на меня свои глубокие глаза... и подала руку.
- Сударыня, ради Бога извините, но не могу не представиться. Очень хочу с Вами познакомиться..., меня зовут Вадим. - скороговоркой на выдохе представился я.
Женщина посмотрела мне прямо в глаза долгим изучающим взглядом, как бы несколько колеблясь, а стоит ли..., потом улыбнулась:
- Инга, но извините, - опаздываю! До встречи в транспорте! - на ходу бросила попутчица и помахала рукой.
- Начало положено, так что дальше будет легче! - думалось мне. Однако все произошло с точностью, до наоборот - мы не встречались больше месяца.
Через несколько дней безрезультатных проб и неудач встретить Ингу в маршрутке, я попробовал угадать, где она живет, привязываясь к маршруту автобусика. Но, что бы я ни делал, где бы ни пытался подловить мою новую знакомую, с которой даже не успели толком поговорить, все было безрезультатно - прямо, как в воду канула. Ожидал её на разных остановках, сдвигал поездки во времени, ждал вечером у выхода из метро - дудки, не получалось, хоть тресни! Я уже начал терять надежду - может быть, переехала, сменила работу или ещё какой форс-мажор встал на моём пути, но в один противно-дождливый день, открываю дверь автобусика, и...
Прямо передо мной сидит Инга, а рядом с ней свободное, но мокрое-премокрое место - на сидении лужа натекшей с потолка воды ...
Не успев ещё закрыть за собой дверь, я, по-моему, на весь автобус выпалил:
- Ну, наконец-то, Инга!!! Я уже думал, что совсем Вас потерял! - и плюхнулся в лужу!
- Вадим, там же мооокро! - вскричала Инга, смешно состроив гримасу человека, севшего на что-то разлитое. Достав из сумки салфетку, женщина заставила меня встать и принялась вытирать сидение, но мне было всё равно - главное Инга нашлась и сидит рядом, а на мокрые брюки я даже внимания не обратил. Мы так заразительно смеялись, что вся маршрутка невольно заулыбалась, а на улице, казалось, брызнуло лучами солнце.
Я сидел рядом в пол-оборота к моей попутчице и, глядя ей лицо, пытался вобрать в себя каждую её черточку и морщинку. Только сейчас мне стало ясно, как соскучился я по этой женщине...
- Инга, я так давно пытался Вас разыскать, но всё было безрезультатно. Целый месяц вычислял возможные Ваши пути и систематически их прочесывал каждое утро, встречал Вас у метро... Куда Вы пропали? - безудержно, как бы боясь, что не хватит времени, я говорил и говорил, не отрывая взгляда от её лица.
- Да, так получилось, что я ездила другим транспортом и в другое время, так что Вы никак не могли меня встретить, а потом ещё немного приболела. - мягко улыбаясь, отвечала женщина.
- Инга, мне совсем не хочется еще раз Вас потерять, район у нас хоть и маленький, но, не зная о Вас ничего, просто не найду, если снова пропадёте. Не сочтите за наглость, осчастливьте телефоном или я не заслужил его своим рвением и подмоченной репутацией?! Инга, поймите, я человек свободный и достаточно серьёзный, а с женщинами знакомлюсь в транспорте второй раз в жизни. Первый в юности, а второй - сейчас. - продолжал убеждать я попутчицу в своей благонадежности.
Утопив меня во взгляде глубиною в жизнь, Инга открыла сумочку, и в протянутую ладонь легла её визитка, а мои пальцы ощутили тепло ее руки, которое через веточки нейронов током ударило в сердце, заставив его гулко забиться на весь автобус.
Я проводил её до турникета метро, поцеловал руку и тихо шепнул: 'До встречи!'
Теперь-то мне было спокойно - эта женщина никуда от меня не денется. Теперь-то я знаю ее имя, отчество и фамилию, а главное - в моем кармане лежал клочок бумажки с номером телефона ...
Почему-то я тогда не думал, что Инга может быть замужем, а, может, и не замужем, но у нее кто-то есть да я тогда вообще ни о чем не думал, кроме того, что, наконец, нашел свою пропажу.
Я подождал, пока Инга пройдет через турникет, загадав, что если она обернется, то у нас все сложится, и Инга обернулась, помахав на прощанье рукой.
Больше в эту неделю мы не виделись, но зато каждый день болтали по телефону о всяком, о разном, не считая времени. Инга оказалась остроумной собеседницей, за словом в карман не лезла и спуску в острословии мне не давала, но голос у нее всегда был мягким и теплым.
В пятницу вечером мы, как уже привыкли за неделю, созвонились, и я предложил ей погулять завтра где-нибудь, на что она согласилась, но попросила позвонить утром, чтобы уточнить, где и когда.
В субботу утром, дав женщине выспаться и привести себя в порядок перед свиданием, в 12 часов я позвонил, и мы решили поехать на Крестовский остров.
Теперь надо было решить, где мы встретимся, вопрос простой для близко живущих людей, но, тем не менее...
На мой вопрос, где мы встретимся, Инга предложила подождать её у дома.
- А это где? - естественно озадачил я женщину.
- Давайте на углу такой-то и такой-то улицы, не искать же, в самом деле, часы для свидания! - засмеялась Инга.
- Как на углу, Вы что, рядом живете? - оторопело спросил я.
- Да, я там живу, на этой улице, а что в этом удивительного? - насторожилась собеседница.
- Постойте, сударыня, а в каком доме, если не секрет? - задал я вопрос с повысительной интонацией, чувствуя шестым чувством, что сейчас последует что-то удивительное.
- Да уж, какой секрет, коли мы знакомы! Дом 18, корпус 2, последняя парадная, 11 этаж. - с некоторым недоумением в голосе сообщила Инга.
- А сколько лет Вы живете в этом доме? - продолжал я пытать недоумевающую женщину.
- Лет, наверное, пятнадцать. Вадим, а в чем все-таки дело? - несколько растеряно отвечали на другом конце провода.
- Мы с Вами, дорогая соседушка, 15 лет живем в одном дворе, в одном доме, между нашими парадными всего сто шагов, мы ходим по одной улице, мало того - по одному двору, бываем в одних магазинах, а встретились и познакомились только сейчас и где, - в транспорте....
Провода телефонной линии напряглись тишиной ожидания, а потом разразились дружным хохотом.
Когда я с букетом ярких махровых гвоздик пересек наискось наш с Ингой двор и встретил ее на глазах удивленных дворовых бабушек, которые всех и обо всем всегда знают, мы, глянув друг на друга, снова весело рассмеялись, а потом, взявшись за руки, как будто встречались целую вечность, поехали на прогулку...
Вот такие бывают неожиданности и курьезы в очень маленьком уездном городе Санкт-Петербурге с не очень молодыми людьми, проживающими в одном дворе не очень малое время!
2006г.
ВОЕННАЯ ТАЙНА
Друзья мои, убежденное мнение вашего покорного слуги, подтвержденное жизненным опытом многих поколений, таково, что нет ничего тайного, чтобы не стало явным. Шила в мешке не утаишь! Это относится и к нашей повседневной жизни и даже к государственным, и военным секретам. Весь вопрос, и самый важный, в том, - сколько этой тайне суждено прожить до того момента, когда о ней будут трещать сороки на каждой ветке.
Мы с Сергеем дружим, почитай, лет ... Да что там считать - с первого класса, что называется, закадычнее некуда. Как пришли в школу, как сели за парту, так вот и до сих пор. Правда, в начале каждого учебного года садились мы за одну парту, а в конце четверти оказывались даже на разных колонках - рассаживали за болтливость. На самом же деле не болтливость, а настоящие серьезные мальчишеские дела и секреты, причем, всякие разные и, конечно же, военные. Мы поколение сразу-послевоенное, а, посему, во что же нам было играть, как не в войну?
С игрушками тогда было плохо, о будущих компьютерах даже не догадывались, так что мы умели себя развлекать сами и, причем, достаточно интеллектуально. У нас были примитивные конструкторы, игрушечные, топорно сделанные автомобили и тому подобное, а чего не было, то мы умудрялись сами варганить из подручных материалов в меру своей фантазии.
Позже гуляли, конечно, и с девчонками-одноклассницами, причем, влюблялись в одних и тех же, но никогда не перебегали дороги друг другу, какая бы степень влюбленности у нас ни была. Мы считали это высшей степенью бесчестья отбить девочку у друга. И вообще, кодекс чести (конечно, офицерской), можно сказать, впитали в себя с молоком матери да и быть хотели военными, ибо оба отца у нас были флотскими офицерами.
Было совершенно естественным наше желание стать лейтенантами российского флота, и мы готовили себя к этому! У нас даже была игра 'Морской бой', только не та, в которую играют от нечего делать, закрываясь друг от друга тетрадными листами (мы в это тоже играли на уроках), а настоящая, с оперативно-тактическими картами на больших листах 'ватмана', разделенных карандашом по линейке на квадраты, с морскими просторами и береговыми линиями. На этих картах разворачивались боевые операции эскадр под его и моей командой, с лихими и дерзкими крейсерскими рейдами, скрытым маневрированием кораблей и волчьими атаками подлодок.
Бывало, и по крышам дворовых гаражей гоняли в пятнашки со сверстниками, иногда дрались спина к спине с мальчишками других дворов, правда, редко - у нас были другие способы самоутверждения. Вот так мы развлекались тогда, в пятидесятых.
Мы росли, взрослели, тайны наши менялись, но мы всегда их свято хранили и берегли от чужих ушей.
Вот уже и школьный порог позади, а впереди целая жизнь и выбор профессии. Но, как часто бывает, детские мечты остались нереализованными, где-то позади, вместе с прошедшим детством.
Судьба - женщина непредсказуемая и у каждого своя. Так сложилось, что я попал в армию и даже не матросом, а солдатом, а Сережка... А Сережка вылетел из родного гнезда и школьной парты прямо в военное училище, но не морское, а сухопутное - в Москву...
Я отслужил положенное, вернулся в Питер к своим родителям, любимой девушке, которая, как ни странно, меня дождалась, хотя у нас и не сложилось впоследствии. Однако о военной карьере уже не помышлял - наелся 'срочной'. Насытившись тяготами солдатской службы и насмотревшись на офицеров зауральской глубинки, ну, почти по куприновскому 'Поединку', я поступил в лучший в то время институт - ВоенМех, о котором наш 'вероятный противник' тогда говорил: 'вот оно - осиное гнездо советских ракетчиков'.
Учился я на вечернем факультете и работал в одном важном и секретном НИИ, куда, не без знакомств, меня взяли сразу инженером и окутали государственной тайной, взяв подписку о неразглашении.
Вот так получается в жизни, что готовишь себя к одному, а в реалиях выходит совсем другое - ушли в туманные дали безвременья от нас с Сережкой командирские мостики наших крейсеров, где мы мечтали стоять с морскими биноклями. Один готовился стать строителем ракет, а другой...
В то время, как я делал 'ать, два левой' и ответственно держал командную связь, мой друг поступил в Высшую школу КГБ.
Что бы ни говорили и ни писали сейчас всякие Суворовы о КГБ, у меня к нему особое отношение, наверное, благодаря Сережке и его однокашникам. Есть такая телеигра 'Умники и умницы', - так вот это про них.
Я жил и учился в Питере, а Сережка, естественно, холостяковал и грыз науку в Москве. И не просто учился-таки - это было испытание на выживание в прямом смысле слова, одной математики было около тридцати часов в неделю, не считая всего остального, что положено высшему военному училищу. Если у нас в ВоенМехе было не продохнуть от математики и всяких там сопроматов и теормехов с 'деталями от машин', то уж первый курс у Сергея был кромешным адом - он чуть не вылетел в армию в первый семестр за неуспеваемость. Но ничего, выжили, выстояли и продолжали учиться.
За первый год своей работы я кое в чем преуспел - впрягся в когорту инженеров и, оказалось, даже, что могу решать какие-то вопросы самостоятельно, а, посему, меня стали посылать в достаточно ответственные командировки как полномочного представителя.
Когда наш 'Штирлиц' оказывался в Ленинграде, начинался дым коромыслом: собиралась вся прежняя компания - мальчишки, девчонки, и мы кутили праздники напролет.
Серега привозил всякие московские новости, пленки с записями московских конкурсов самодеятельной, как теперь называют, бардовской песни. От него мы узнали такие имена, как Вахнюк, Егоров, Якушева и многих-многих других. Сережка научился играть на гитаре, и мы под водочку или коньячок распевали туристские песни, вспоминая, как ходили с неподъемными рюкзаками и делали тоже самое у костра. Иногда разгорались жаркие споры о новинках литературы, театра, - ведь он теперь был 'столичным', а мы 'провинциалы областного масштаба'.
Мы рассказывали политические анекдоты и про 'Леника', и про КПСС в том числе, и все было нормально. Единственно, о чем просил нас 'разведчик', - это никогда не расспрашивать о его службе - табу, ТАЙНА! И как бы нам было ни интересно, мы не задавали вопросов, довольствуясь тем, что он рассказывал. Меньше знаешь - крепче спишь! Это было в Питере.
Однако мне приходилось часто бывать в Москве в командировках, уж раз в два месяца точно, и тут мы с Сережкой оттягивались вдвоем и болтали по старой привычке о наших девчонка, о взглядах на жизнь, мечтах, бродили по Москве. А иногда на чьей-нибудь квартире или в пивбаре, или в кафе собиралась компания его однокашников по службе-учебе. Тут я впервые увидел ребят из КГБ и пытался понять таинство служащих в этой 'конторе', чем они отличаются от нас, хоть и засекреченных, но гражданских парней. Понять, что же это за монстр такой - КГБ.
Первые встречи проходили при моем закрытом рте, не потому, что я чего-то боялся, нет - я слушал, слушал, слушал, иногда только вставляя отдельные фразы или делая замечания по тому или иному поводу.
Ребята были все достаточно простые в общении, но настолько отличались мощным интеллектом и информированностью по сравнению с привычным гражданским окружением, что было от чего открыть рот, и было что послушать.
Я тогда не интересовался структурой КГБ да в то время ознакомиться с ней, попросту, было невозможно, однако, на подкорковом уровне чувствовал, что это не 'топтуны' из разведки, которых нам показывают в кино, а что-то особенное. Я не мог предположить, чем эти ребята будут заниматься, получив офицерские погоны, но было видно, что это 'натасканная' в хорошем смысле этого слова аналитическая элита.
Из каждой командировки в Москву я приезжал с несколько набекрень мозгами, продолжая дискутировать про себя на спорные темы.
Как-то уже на четвертом курсе учебы, за неделю до Нового года, позвонил мне Сергей и, после обычного трепа, предложил встречать праздник вместе.
А почему бы и нет? Ведь действительно интересно встретить Новый год в Москве - новое место, новые люди...
Сказано - сделано. В то время съездить в столицу да еще по студенческим билетам - плевое дело, за полцены. Друзья с дневного факультета сделали билет (тогда еще паспортов не требовалось) на поезд тута и обратно, прихватил я шампанского, чего-то еще сугубо питерского и покатил на празднество.
Компания мне была в нескольких человеках знакома, только вот девушку, хозяйку дома, я видел впервые. Эдакая глазастенькая, фигуристая жгучая брюнетка, лет двадцати трех, с внимательным, бархатным, умным взглядом. Она и пятеро парней!
Не знаю почему, но с момента знакомства, наши взгляды редко отводились друг от друга, а если и отводились, то для того, чтобы встретиться снова...
Как положено, проводили старый год, встретили новый и все с шутками трепом и хохотом, потом, напялив, на себя какой-то маскарад, бегали по квартирам поздравлять соседей. Хотелось одного, чтобы, если тебе весело и хорошо, чтобы так же было и остальным - Новый год все-таки. Задача была одна - не напоздравляться. Потом гуляли по новогодней ночной Москве, дурачась и играя в снежки, весело 'задирали' прохожих поздравлениями и пожеланиями.
Вернулись проголодавшиеся, протрезвевшие и снова за стол. А когда уняли первый голод и трезвость, и когда по всему телу с мороза разлилось приятное тепло, то по рукам пошла гитара и до утра....
Так уж получилось, что под самое утро, притомившись, задремал я в кресле. Даже сон снился эротический, что меня нежно и призывно целует какая-то девушка. Просыпаясь, я сразу не мог понять, сон ли это, явь ли. Но, очнувшись, почувствовал, что Ксения, нагнувшись надо мной, прильнула теплыми, влажными губами к моим губам, да так сладко, ласково и вкусно, что спросонья перехватило дыханье.
Новый год мы продолжили уже в спальне. Нам было то нежно и трепетно, то неистово и страстно, что день промелькнул в объятиях друг друга, как одна минута.
Не знаю уж, нарочно ли, совпало ли, но под утро мальчишки все разошлись, кто по делам, кто соснуть, а меня, 'пришлого', оставили на ее, хозяйки дома, попечение, что Ксения с величайшим успехом и сделала ...
Умиротворенные любовью, мы сидели в гостиной и просто болтали о всяком-разном. Между нами установилась теплая, если не нежная доверительность, и трудно было предположить, что мы всего сутки знакомы, и не просто знакомы, а знакомы ближе некуда. Оказывается, в жизни бывает и так.
К вечеру почти вся наша компания собралась снова, а через некоторое время вернулись Ксюшины родители. И вот тут, друзья мои, я лишился второй раз за сутки дара речи - Ксюшин отец оказался генералом!!! Сережка, стервец эдакий, не предупредил о статусе хозяйки, хотя по интерьеру я мог прикинуть, что здесь живут не инженеры с зарплатой в 120 рублей, но мне было это неинтересно до тех пор, пока я не увидел родителей Ксении...
Однако все вскоре вернулось в нормальное русло - ребята сделали вид, что они и не уходили, а родители Ксении оказались очень приятными, радушными хозяевами и приняли меня, как своего.
Поздно вечером я уезжал и увозил с собой терпкий вкус Ксюшиных губ, что послужило причиной появления вот этого короткого стихотворения:
Под перестук колес 'пятерки'
Мне, как ни силюсь, не уснуть,
И мысли непослушны, вертки,
Как на пол пролитая ртуть,
Что не собрать, не подмести,
Не бросить и не донести...
Как-то так, само собой, получилось, что все последующие праздники, до поры, до времени, я встречал в Москве в этой компании и так, что эти празднества мы вспоминаем до сих пор - я, Ксюша и Сергей.
Кстати, как выяснилось потом, Ксюшин отец был до отставки 'шишкой' в Серегином 'департаменте'. Однако! Уж очень часто и тесно мои пути переплетались с органами безопасности.
Время шло. 'Обмыли' мы Серегины погоны уже в Питере, куда его 'вернули' для выслуживания генеральских эполет, через год обмыли мой диплом, на чем наша студенческо-курсантская жизнь и закончилась.
К этому времени меня произвели в маленькие начальники по 'производству' ракет, пришлось объездить медвежьи и не медвежьи уголки необъятных просторов родины.
Сережка сделался майором и немножко заважничал, однако, в меру, но так и не раскололся, кем и чем служит, говоря:
- Ребята, мы же договаривались: анекдоты про политбюро - пожалуйста, диссидентские разговорчики - пожалуйста, сам расскажу, что голос Америки трындит о нашей жизни, но только не о службе - отхлыньте! -
Тайна 'государственного' масштаба продолжала оставаться тайной!
И все было бы счастливо и нормально, но достал меня в своей навязчивости военкомат, почти каждый год отрывая меня от Ксении командирской учебой недели на три-четыре по вечерам, - ну, никакой личной жизни. А однажды и того хуже - сделали офицером на два месяца, поменяв мне военно-учетную специальность, перековав из связистов, в очень секретного человека.
Уж как я только не откручивался от этой судьбины: и по повесткам не являлся, и приносил с работы ходатайства, что я, ну, очень нужный работник на полигоне испытаний по стратегической защите рубежей нашей любимой родины - нет! Вцепились, как волкодавы, - мертвой хваткой. И таки схомутали, напялили офицерскую форму с тремя звездочками на погонах и - пожалуйте бриться. Теперь у нас с Сережкой стало две, но уже друг от друга, 'больших' тайны: его - КГБшная и моя - ОСНАЗовская! Подписку-то с меня взяли, а что это такое не сказали...
Короче, загнали вашего покорного слугу под Питер в часть, где собралось человек пятнадцать офицеров запаса и около двадцати солдатиков того же НЗ.
Везли нас на эти сборы, а я думал свою скорбную думу, что же мене делать шестьдесят дней? Правда, я запасся книжками и еще надеялся на увольнительные. Но не тут-то было....
Аббревиатура ОСНАЗ означала - части Особого назначения!
Это не что иное, как радиоразведка... Ну, и попал же я!
Первый день был хозяйственным - обмундирование, пришивание, глаженье, а потом началось...
Последующие дня три были ознакомительные, и разные капитаны, майоры и подполковники читали нам свои лекции, кто про что. Тут была и организация связи в подразделениях от взвода до дивизии, всякие там радио сети, условия и скрытность радиообмена, а какой-то молодой полковник, на вид лет тридцати пяти, рассказывал нам об азах радиоразведки и противодействию силам связи.
Не знаю как кто, а я сидел, раскрывши рот, и развеся уши...
Вот вы, например, как думаете, в каком процентном отношении находится информация, добываемая различными видами разведок? Уверен, что большинство скажет, что процентов восемьдесят развединформации приходится на 'Штирлицей' и 'Абелей'. Насмотрелись 'Семнадцати мгновений...' и 'Мертвых сезонов'! Дудки!
Информация от агентурных разведчиков в мирное время составляет всего пять процентов, а в военное - максимум, семь. Каково? Другое дело ценность информации, но это уже вопрос иной.
А что же составляет наибольший процент, скажите вы? В мирное время - анализ и обобщение открытой информации, типа, сколько сеется пшеницы в этом году, сколько в прошлом и позапрошлом и так далее, и тому подобное. Зачем, спросите, вы? Пшеница пшеницей, но она содержит стратегическую информацию о стратегических запасах страны...
Радиоразведка же занимает особое место. По интенсивности радиообмена и по тому, сколько и каких радиосредств и сетей задействовано в данном месте, можно, оказывается, судить о нарастании сосредоточения различного рода войск в данном месте, а по этой информации после ее анализа можно прогнозировать возможные конфликты и предвосхищать или противостоять им различными средствами.
Это, естественно, все в примитиве и говорили нам значительно больше, но смысл вот такой. Теперь мне стало понятно, чем придется заниматься все эти два месяца. Значит, разведка, только в эфире.
После нескольких вводных дней началось изучение различной техники, методов работы и прочее, и прочее, и прочее...
Служба начинались с утренних разводов и заканчивались часов в семь вечера, а через месяц, после зачетов нас подключили к боевому дежурству. Короче, натаскивали нас по полной программе, как борзых на зайцев.
Так летели наши дни на сборах, иногда, правда, на выходные отпускали домой. В одну из таких побывок к нам с Ксюшей заявился Сергей. Выпили, почесали языками, тут наш 'Штирлиц' и спрашивает:
- Ну, как, там, на сборах твоих, небось, опухли от безделья на казенных харчах? Ох, от вас 'партизан' (на военном сленге так зовутся запасники на сборах из-за полусолдатского, полу-офицерского обмундирования) - одна морока, зачастую, не знаешь, чем вас занимать. Если серьезно, то на это времени не хватит, - чему можно научить за два месяца? У вас-то как? -
Не вдаваясь в подробности службы, рассказал, что гоняют, как сидоровых коз и дерут три шкуры, прямо, как будто хотят кадровых офицеров из нас сделать за пару месяцев и боятся не успеть.
- Ничего, ничего, почувствуете горький офицерский хлеб, добываемый потом и кровью! - Съехидничал Сережка.
Поболтали, поболтали, разбежались и забыли.
В один из дней, утром, на разводе стоим группой офицеров в сторонке, ожидая автобус, чтобы ехать на объект. Лениво покуриваем, ежась от утреннего морозца, перебрасываемся односложными фразами...
Со скрежетом несмазанного механизма, нехотя, открываются ворота части и въезжают 'Жигули'. Зарулив на стоянку, из нее выходит ... И кто бы вы думали? Мой Серега!
Удивлению моему, мягко говоря, не было предела, челюсть, очевидно, отвисла, потому как один из однокашников, глядя на меня, тронул рукав моей офицерской шинели и тихо прошептал:
- Игорь, ты чего? -
Трясу головой, отгоняя остатки сна, но, оказывается, вижу Сергея, протираю глаза, но виденье не исчезает... Тогда деланно строевым шагом, оттянув носочек, поднимая ногу на положенные 40 см от пола, подхожу к нему и ...:
- Товарищ майор, разрешите представиться! Старший лейтенант ОСНАЗ Леонтьев представляется по случаю прохождения службы в войсковой части номер... -
Сергей машинально пытается отдать честь, но рука его застывает на полдороги к козырьку, глаза вылезают на стебельках из орбит:
- Тыыы...? Ты, ты как сюда попал? Я понимаю, что я здесь делаю, ты-то, что тут делаешь? -
- Умейте проигрывать, товарищ майор, Ваше инкогнито разведчика раскрыто! Я специально сюда внедрился на пару месяцев, чтобы Вас рассекретить! - Ерничаю я.
Отходя от удивления, будто желая удостовериться, что я живой, Сергей как-то неуверенно меня потрогал за плечи, зачем-то потеребил свою фуражку за козырек и спрашивает:
- Ну, а серьезно, каким ветром тебя сюда занесло, Игорь?! -
- Это элементарно, Ватсон! Да, я просто здесь на сборах - вот и весь секрет! - Успокоил я его.
- Ни хрена себе пироги, и молчал?! - Оправляясь от шока, продолжал Серега.
- Ну, так ты же ведь тоже молчал, что шпионишь, так вот видишь, теперь вместе шпионить будем! - Отшутился я.
Короче, ни на какой объект я в этот раз не поехал и послал к чертовой матери всю разведку со всеми ее потрохами. Сережка освободился пораньше и мы с ним, взяв бутылочку коньяка, заперлись в кабинете начальника сборов и до вечера обсасывали волю судьбы, которая из одного личного секрета сделала одну общую военную, а, может быть, и целую ГОСУДАРСТВЕННУЮ тайну!
Мы пили за дружбу, за офицерскую честь, за то, что умели и умеем держать язык за зубами, что можем друг на друга положиться да много еще за что пили...
Потом, уже после сборов, Серега сделал мне интересное предложение по поводу перехода на кадровую службу в их систему, обещая свою поддержку, но я отказался, тем более что еще раньше отказывался от подобных предложений отца Ксении.
Сейчас Серега уже полковник и начальник какого-то управления, а я не очень большой 'бугорок' в своем 'ракетоделательном' НИИ, но наша ВОЕННО-ГОСУДАРСТВЕННАЯ тайна так и осталась одной на двоих.
2006г.
ПОЧТОВЫЙ РОМАН
Рано утром перед работой Астахов брился в ванной.
Процедура обычная, но для мужчины это время, если успел проснуться, самоуглубления и размышлений о 'смысле жизни'. Под привычное жужжание бритвы Павел Андреевич что-то осмысливал.... Из интравертного состояния вывело его ощущение раздражения кожи, по которой усиленно ездила по одному и тому же месту бритва, а щека к тому времени стала просто пунцовой.
- Да, Павел Андреевич! Добаловались?
- Что будем делать-то, милостивый государь? - Задавал себе Астахов вопросы, задумчиво глядя на пунцовое отображение в зеркале и не видя его.
- Рассосется! - Резюмировал он.
Меня, то есть Астахова, стал в последнее время волновать извечный 'русский' вопрос: 'Что делать...?'
А дело было житейское. Скучно мне стало конструировать, соединять 'пупочку к пупочке' элементы чертежа на компьютере, и забрался я в один прекрасный день ради развлечения на сайт знакомств, который случайно заблудился среди интернетовских рабочих материалов, прямо как 'спам'.
Интересно-то как: бабы, ой, простите, женщины, подмигивают, задают интересные вопросы, фотографии в разных ракурсах преподносят, просят, требуют: 'хочу, такого, хочу эдакого, 'чтобы не пил, не курил, чтоб цветы всегда дарил, чтоб зарплату отдавал, тещу мамой называл', телефоны, E-mail.... А сколько их, ищущих-то, - и не сосчитать! Ну, и понятно, Питер - город маленький!
Короче, въехал в интерес и 'подсел'....
Развлекался в Интернете: подмигивал и перебрасывался файлами туда-сюда и обратно. В общем, забавлялся, иногда вел душещипательные 'конференции' об отношении полов. Появились знакомые, симпатии, приятельницы, даже возникли в некотором роде доверительные отношения, но главное, что ни к чему меня все это не обязывало.
Было забавно, иногда щекотало приятно мужское самолюбие от разных предложений.... А по большому счету - развлекуха. Во всяком случае, продолжать в реальном масштабе времени, места и действия свои знакомства мне было без надобности - хватало серьезных домашних заморочек, да и времени на это было, честно говоря, жалко.
Встречи, обычно, возникают при необходимости или желании что-то изменить в своей жизни. Ни желания, ни необходимости в данном случае не было.
Подустав как-то от трудов праведных, забрался я на сайт и увидел очередное подмигивание:
-Тут, тук, и кто там? Почтальон Печкин...? -
Кликнул мышкой, и появилась дама - златокудрая эдакая мадам с необычными чертами лица женщины-девочки, с прямыми, ниже плеч, волосами, несколько неопределенного возраста. Ей можно было дать и 35 лет, и 45. Во всяком случае, так казалось по фотографии. Симпатичная? Наверное, симпатичная, но поскольку блондинки меня никогда не 'тревожили', то и оценить в должной мере их чары не способен, но, тем не менее, в анкету заглянул.
- Ути, мы какие...? И что ентой нимфузории от нас надоть? - Не без ехидства вырвалось у меня.
- Посмотрим, как они себе любют...
Чушь собачья! Ищет 'парня' от 40 до 80 лет! Замужем для вида! Музыкант, сексуальна, питерская, ищет и не обрящет свой идеал любви... - Читал я 'автобиографию'.
- Так! Ищущей Богемы мне только не хватало... Сплошная экзальтация...или 'приколы'...
- А что ей делать с 80-летним, что такое для 'вида'? Ну, мы ее сейчас...-
Хотел было удалить, но в последний момент что-то все-таки удержало от столь радикального решения, заменив его несколькими едкими вопросами...
Ехидненько ее задевая, и за 80 лет, и за замужество, и за 'необрященность', задал ряд вопросов. В ответ получил 'пучок' файлов с не менее острыми ответами. И затеялась тут промеж нас перепалка - кто кого переострословит. Не зло, а так - язык почесать.
Прошел день, два, неделя, месяц... Обычно обоюдоострое общение быстро надоедает и переписка сама собой глохнет и прекращается. В этом же случае, однако, этого не происходило, и тон общения постепенно менялся - стала появляться некоторая доверительность, а шутки менее колкими.
А далее покатилось, как по рельсам, переписка шла с нарастанием скорости. И выясняться стало, что страничка ее на сайте создана в шутку, без желания кого-то конкретно найти, чтобы составить партию, а ради развлечения и вообще... Короче,- 'два варшавских сапога - пара' - нашли друг друга.
Из всего было правдой, что действительно музыкант, что замужем, но замужество странное - живут порознь, но общаются, однако не часто. Ну, так получилось ...
Письма все больше стали носить диалоговый, разговорный характер, из которых было заметно, что начали сближаться интересы, взгляды, ценности, наклонности.
И все бы это ничего еще - в Интернете это частая ситуация. 'Вирт', он на то и 'Вирт', что видно только то, что тебе хотят показать или подыграть. Прочее - остается, как бы, за скобками. Отношения развиваются и могут продолжаться месяцами, годами без встреч и даже желаний к этому - свой ареальный мир - как в пространстве, так и во времени... Одним словом, - мир ухода от действительности или 'развлекуха'. Как для кого.
Иногда здесь разгораются целые страсти и романы, полные чувственности и эротики с применением даже таких средств, как Web-камеры, но без продолжений. Бывает, что и с продолжениями, со встречами и знакомствами, но редко продолжительными, ибо виртуальный образ не часто соответствует реальным ощущениям. Все зависит от степени искренности общающихся да и много от чего еще.
Вот и у нас разворачивалось поначалу все, как бы, по сценарию большого Вирта.
Я глубоко убежден, что, если между женщиной и мужчиной проскакивает искра взаимной симпатии, причину которой анализировать бесполезно, то рано или поздно это приведет к интимным интонациям в их отношениях. Мать-природу не объедешь!
Вот и мы не оказались исключением. В результате довольно продолжительной переписки в несколько месяцев, когда уже была выяснена вся или почти вся 'история' жизни каждого, когда сформировались образы и сферы взаимного интеллектуально-визуального притяжения, стал вырисовываться интерес несколько иного рода - уже по Фрейду. И это было, пожалуй, закономерно.
Как-то получалось само собой, что уже дня не мыслил я, чтобы не пообщаться со Златокудрой. Бежал на службу минут на тридцатьт раньше, чтобы в тиши одиночества, пока остальные едут еще на работу, почитать ее письма и ответить. И не просто почитать, а узнать, как ей вчера работалось, думалось, что снилось во сне, что она будет делать сегодня.... Хотелось чем-нибудь порадовать - букетиком виртуальных цветочков, какой-нибудь виртуальной рожицей, и в ответ получить что-нибудь ласковое и приятное.
День начинался с просмотра любимых фотографий. Я смотрел на них, а по телу пробегала какая-то дрожь, как будто подключали к источнику тока, но такому, который не травмирует, а 'тонизирует'. И это было ни что иное, как еще неопределенное, подспудное, но уже означенное, желание этой женщины. И я, представьте, писал ей об этом, совершенно не стесняясь своих желаний, получая взамен адекватную реакцию.
Это уже являлось обрамлением человеческих отношений, выходящих из области виртуальности.
Златокудрая вызывала смешанные чувства. С одной стороны яркая сексапильность, определяющая естественные мужские желания, а с другой - какая-то детская беззащитность что ли, вызывающая в мужчине острое желание опекать, защищать, баловать, потакать капризам. Короче, из разряда женщин-девочек, которых любят сильные мужчины.
Широко распахнутые серые, с пушистыми ресницами глаза, придавали ощущение детской незащищенности в ее романтично-чувственном мире.
Небольшого росточка, не худого, но пропорционального сложения, с высокой грудью и стройными ногами, -Златокудрая была той женщиной, о которых говорят, что они созданы для любви. Безразлично мимо таких женщин мужчины не проходят - оглядываются. Бывают, наверное, и красивее, но она сразу обращала на себя внимание, как нечто яркое, к ней влекло и притягивало.
И вот на этом 'базисе' начал у нас разворачиваться уже не виртуальный, а 'почтовый' роман. Роман неожиданный, страстный, пылкий, переплетший душу и плоть. Сколько нежности эротических фантазий было в этих письмах.
Однако серьезные отношения требуют соответствующих решений и действий.
Я неоднократно просил дать Златокудрую свой телефон, хотя бы мобильник и говорил о необходимости встречи, ибо только она может решить, чего стоит наш почтовый роман, только она - встреча - покажет, проскочит искра интереса между нами в реалии или нет. Виртуальные игры пора было заканчивать.
Однако все мои попытки 'выцыганить' средство связи уходили, как говориться, в песок - что-то удерживало женщину от реального контакта.
Очевидно, 'звонок другу' отрезал ей как бы последние пути к отступлению.
На носу был Новый год - любимый праздник всех. Новый год - праздник особенный, праздник ритуально-мистический, когда каждому кажется, что уж в новом-то году будет все радужно и замечательно, особенно для влюбленных. Хотя, конечно, каждый знает, что особенных перемен не будет, но мы под этот праздник хотим все побыть немного детьми и не думать о том, как обстоит на самом деле - это все потом, после Нового года.
И вот тут-то, наконец, мы обменялись телефонами. Нимало не сумняшеся, я позвонил ... На втором конце телефонной линии послышался голос двенадцати-тринадцати летнего ребенка. Я опешил - знал же, что у Златокудрой взрослый, женатый сын, а тут еще и девочка.
- Девочка, позови, пожалуйста, маму! - Поздоровавшись, попросил я.
- Сережа, - это я! - Ответил детский голос.
Меня постигло первое разочарование. Тембр голоса начал разрушать сексуально-психологический образ женщины, который складывался по переписке и фотографиям. Я был так расстроен, что едва взял себя в руки, и смог продолжить дальнейший разговор, в результате которого мы договорились встретиться. Голос - голосом, но надо попробовать оценить и визуальную сторону контакта.
Нам тоже хотелось побыть в роли счастливых детей, однако, для этого надо было решить, что делать дальше.
Писали-писали и допереписывались, что возник гамлетовский вопрос 'быть или не быть', или встречаться - не встречаться.
К моменту его возникновения мы обменялись телефонами, но ни у одного, ни у другого духу не хватало позвонить
Не знаю, что в это время делала Златокудрая, а я вот протирал бритвой свою щеку до дыры и ни день, ни два все думал, думал, думал. Думал, а имею ли я на это право, Думал, а не потревожу ли напрасно ее покой. Думал, а что делать дальше после встречи, если не будет сил не видеться.... Безвыходность, адюльтер, пат....
Решение принимать должен мужчина. Но как же это бывает трудно сделать, ведь за одним поступком должен быть второй, третий, десятый - целая цепочка, которая и показывает, насколько ты состоялся как мужик. А в этой цепи поступков надо знать, на что идешь, что будет дальше и какова цена всего этого для обоих.... А кто знает цену всему этому? Кто?
Есть и второе решение - головой в омут без анализов, душещипательных 'что делать'. Взять и плюхнуться!
'Если нельзя, но очень хочется, то можно...'. Выбор не богатый, прямо как у Илюши Муромца - прямо, налево и направо, а все едино.... Вот и выбирай себе и при этом сохрани свою мужественность. Но в знойной пустыне, в жажду, не выпить глоток воды, даримый тебе судьбой? Мало у кого найдется сил устоять. Да и нужно ли?
Мне кажется, что, думая одновременно и одинаково, мы взяли и бросились головой в омут оба, пересилив всякие 'если' - да будь, что будет!
Я редко сужу людей за их поступки - 'не судите - да не судимы будете!'
- Не вы ли, люди, зачастую, делаете то же самое из более приземленных желаний. Так уж не будьте прокураторами... - Думалось мне.
Короче, созвонились с дрожью в голосе, договорились о встрече, обрисовали внешние приметы и с той же дрожью, но в коленках, побежали на первое свидание.
Я представлял всю глупость этих страхов. В жизни бывает всякое. Ну, не совпадет материализация образа. Ну, и что? Не смертельно же. Мало ли в жизни было разочарований. Однако ж...
Стоя с букетом ярко алых гвоздик у метро, я сканировал взглядом, ища свою Златокудрую среди прохожих:
- Она? Нет - высока!
- Она? Нет - худовата,-
Эта не такая, эта не сякая, под ложечкой сосало, и испытывался холодок в животе.
Минут через 10 взгляд 'зацепил' даму, напоминающую мне фотографию. Лицо, фигурка, чернобурка.....
Идентификация 'объект' и ожидание команды мозга по результатам сравнительного анализа не заняли много времени, сердце - лучший определитель: - ОНА!-
Как отличается почтовые общения от реальных встреч. Даже при полном совпадении образа и реальности. Даже при полной доверительности писем, заставить себя говорить на привычном 'почтовом', раскованном языке почти невозможно. Откуда только появляется смущение, настороженность, пропадают знакомые темы?
И не помощник здесь интеллект, образование и воспитание и, Бог весть, еще что... Единственные помощники - сердца. Если они забились в унисон, значит все это не зря. Если захотелось взять за руку или чтобы взяли за руку, - значит, состоялось.
Мы несколько бесконечных секунд смотрели друг другу в глаза, держась за руки:
- Ну, здравствуй, Пава! - Первой нарушила молчание Златокудрая. Это она так называла меня в письмах от составляющих имени и фамилии - Павел Астахов.
В глазах у нее засверкали маленькие лукавые бесенята:
- Ну, и как? Похожа я на твою виртуальную Златокудрую, а? -
Вид, очевидно, у меня был совершенно идиотский, потому как она, закрывая мой рот ладошкой, добавила:
- Рот-то закрой - ворона влетит! -
Вот этим вот движением руки все барьеры первой встречи были снесены и сразу.
Мы пошли сначала под ручку, улыбаясь, возбужденно чирикая, а потом и за ручку вдоль да по Невскому, вдоль да по неширокому.
Она, миниатюрная, светловолосая как-то гармонично и уютно существовала рядом со мной - мужчиной чуть выше среднего роста, среднего сложения и среднего вида и возраста.
Встречные прохожие, особенно пары в возрасте, глядя на наши возбужденные лица и горящие глаза, провожали взглядами и улыбались, а, может быть, мне это казалось или хотелось, чтобы это было так.
Болтая и смеясь, мы зарулили в кафе. Златокудрая распустила свои длинные золотые волосы, которые, падая по ее плечам, придавали лицу романтичность Джооконды, от чего я не мог отвести взгляд, да и не только я - другие мужики за столиками все время постреливали на нее глазами.
Мы сидели напротив друг друга, смотрели в теплые глаза, ища в них то, что читалось в письмах - все, что должно читаться в глазах любящих людей. Мы 'считывали' друг друга, и искорки доверия, нежности все чаще проскакивали в наших взглядах.
Мы болтали 'болтушки' несколько часов кряду и не могли наговориться. Люди вокруг приходили, уходили, а мы все сидели, держа друг дружку за руки, не замечая никого вокруг. Досидели мы до самого закрытия, когда нас очень вежливо, но однозначно попросили....
А потом мы гуляли снова по Невскому и вели себя, как-будто нам по двадцать лет. А, может быть, нам тогда и было действительно по двадцать - время сжалилось и перенесло нас почти в юность.
Мы встречались почти каждый день, под различными предлогами ускользая из дома. Мы гуляли и не могли нагуляться, мы говорили и не могли наговориться, мы целовались и не могли нацеловаться. Мы ничем не могли наполниться, и с каждым разом все хотелось больше и больше.
С каждым разом нам было теплее и радостнее вместе, и так, что не хотелось расставаться. Так не хотелось, что мы придумали свой ритуал прощания, когда расстегиваются пальто, и мы обнимаемся на виду у всех, прижимаясь, и нежно целуя друг друга.
Ханжа не поймет и осудит, умный промолчит, а кто-нибудь, может и порадуется за нас:
- Будьте счастливы....., как можете.-
Однако, это только романтическая часть нашей реальной эпопеи. В перерывах между встречами были звонки и СМС по мобильному телефону, радость общения и волнение ожиданий....
Последняя же наша встреча была самой трогательной, а прощанье самое долгое и с какой-то, едва заметной, горчинкой. Потом СМС по мобильнику....
Ничто не предвещало неприятности. Я знал, что Златокудрая рядом, что, как только будет возможность, мы снова будут вместе.
Но в один из дней, вдруг, ее мобильник перестал реагировать на сообщения и звонки, а Интернет несколько дней молчал вообще. Наконец, пришло сообщение с, как всегда, теплыми и нежными словами, однако, с неизвестного мне номера.
Сердце почувствовало неладное, но голова не могла понять, что происходит. Явно что-то было не так, явно было что-то с ней, что-то случилось непоправимое, что я не в силах изменить. В памяти всплыло последнее прощание, ее долгий, пронзительный взгляд, которому я тогда не придал значение, особенное тепло ее тела, ее жадные губы. Случилось! Но что?!
На следующий день с мятущимся сердцем я летел на работу. Путая клавиши, вошел в почтовый ящик и увидел ее письмо, которое начиналось, как всегда, ласковым приветствием. Но в середине письма была БОМБА!
Бомба бомбе - рознь. Эта разорвалась, не долетая до земли. Такая бомба поражает сразу многое и на большом пространстве - надежду, чувства, эмоции, самолюбие и сердце.
Златокудрая писала, что дни, проведенные вместе, были одними из самых лучших в ее жизни. Что все сложилось настолько со знаком плюс, что........ Но есть, однако, большое 'но'. 'Но' это заключалось в том, что живет она волею судеб в другом государстве, хоть и не далеко, но, тем не менее, между нами еще, кроме всего прочего, реальная граница! Что она хотела об этом сказать при одной из встреч, но у нее не хватило сил сделать это!
Для меня это был нокаут!
Я бывал в разных ситуациях, и не могу сказать, что не держал удар. Всегда, даже в напряженной обстановке, спокойно находил выход, излишне не рефлексуя и не дергаясь. Но тут....
Я поймал себя на том, что сижу, тупо уставившись в экран монитора, и ничего не соображаю. На меня напало оцепенение.
Я ушел с работы - все равно не мог ничего делать. Одна и та же мысль сверлила мою голову:
- Зачем же так вот?! Почему же так вот?! -
Я бродил по Невскому, по нашим местам и вспоминал, вспоминал, вспоминал... Вспоминал, как гуляли, как сидели в кафе, как беззаботно смеялись, прощались...
Потом была ночь! Вместо ночи любви, состоялась ночь SMS.
Сообщения летали через границу как птицы. Они летали вестниками обиды, ущемленного самолюбия, досады и безысходности:
-Значит, все это было 'фигли-мигли'? Развлечение избалованной, капризной бабенки? А я то, дурак...! - Терзали меня вопросы один за другим.
- Все, никаких писем, смс, звонков! Все к черту! Ну, как мальчишку...- Стиснув зубы, подавил я комок обиды.
- Поблагодарю за хорошо проведенное время, и к чертовой матери со всеми телячьими нежностями, ручками, прощаниями, свиданиями, обниманиями...-
Последней моей СМСкой, ставившей точку на наших отношениях, была:
- Какая же ты все-таки дура, прелесть моя! -
Горестные ночи длинные. Постепенно я остывал и стал понимать, что, может быть, не только мне тяжело. Ей, может быть, еще тяжелее, потому что она все это знала изначально и носила в своем сердце, готовом к долгой разлуке и даже к разрыву. Пересилить себя и нанести удар, когда тебя держат за руку и глядят в глаза взором, полным ласки, Златокудрая не могла.
Так или иначе, эта ночь запомнится нам обоим навсегда. Может быть благодаря этой ночи, этому испытанию, между нами и зародилось чувство, а не просто интрижка.
Но, слава Богу, все обошлось! Мы выяснили свои отношения и в письмах, и по телефону, простив друг друга - я ее за, как я считал, предательство, она - за 'дуру'.
Обошлось, - значит, наша 'связка' оказалась достаточно прочной.
Я понимаю, что это была наша первая проверка на прочность и дай-то Бог, чтобы последняя. Хотя, кто знает, какие сюрпризы может приготовить судьба двум людям, которые тянутся друг к другу? Главное, что мы сохранили зародившуюся любовь.
После той злополучной ночи наш 'почтовый роман' разгорелся с новой силой.
И не только 'почтовый' - мы периодически, раза 3-4 в год, встречаемся.
Выбрав время под большие праздники, я как-то поехал к Златокудрой за рубеж, где мы подарили друг другу прекрасные четыре дня, полные любви, нежности и трогательной заботы.
Когда в школах начинаются каникулы, она приезжает в Питер, и мы иногда встречаем вместе праздники, иногда проводим вместе отпуск, т.к. я уже могу себе это позволить без всяких угрызений совести. И тогда нам хорошо от ощущения, что мы вместе.
Представьте, некоторые люди нам даже завидуют...
А я ни о чем не сожалею!
2005г.
СТИРКА
Из ванной комнаты раздавалось сердитое урчание потоков воды, стонущие звуки стиральной доски...
Стирали!
Вика безжалостно мяла, терла и выкручивала жалкую горку белья, вкладывая в это всю свою растерянность, угрызения совести и злость на самое себя, которые невольно испытывала и никак не могла погасить физической усталостью.
До сегодняшнего дня Вике жилось просто, размеренно и спокойно. Устойчивый брак, привязанность к дому, спокойная работа - что еще надо женщине за сорок?!
Вышла замуж Вика несколько поздно, но, как считалось у окружающих, довольно удачно. Вышла, правда, за разведенного, но порядочного человека, непьющего и даже некурящего, у которого все было разложено по полочкам, как обмундирование у баталера в каптерке. Вике не надо, не приходилось задумываться над многими проблемами, кои терзали ее соплеменниц, ибо во многом за нее думали.
Муж, безусловно, ее любил, но тоже как-то ровно и неназойливо, как любят что-то, что не имеет свойства теряться и всегда под рукой.
Супруг был внимателен в меру - цветы и подарки дарил, в основном, к праздникам, не так, чтобы очень дорогие, но со значением и пользой. Денег не ныкал и не транжирил и любил, чтобы все было обстоятельно.
В их доме часто бывали гости - собирались, в основном, сослуживцы мужа - такие же спокойные и обстоятельные, при звездах, умудренные и, в общем-то, довольные жизнью. Ее подруги, если и бывали, то редко и наспех.
Вика привыкла ко всему этому, и жизнь ее и это общество не казались такими скучными, ведь не бывает же все идеально, чтобы сплошь гармония.
Бывало, конечно, по-разному, как у всех: и спорили, и ссорились с мужем, были и обиды, но все носило какой-то спокойный, без истерик, характер, как бы в рабочем порядке. Вика чаще уступала, вернее, убеждалась в правоте мужа, его рассудительности и деловитости.
Любила ли она его? Этим вопросом женщина даже не задавалась. Было глубокое чувство благодарности. За что? А за все. За порядочность и порядок, за размеренность и покой. Была благодарность за то, что нашел ее и предпочел другим, а в ней открыл то, мимо чего проходили другие, за то, что заставил поверить в себя, как в женщину, за дочку, которую любил больше, чем ребенка от первого брака, которую пестовал и баловал.
И все-таки Вике, иногда, было чуточку себя жаль. Вот так просто, ни с того, ни с сего накатывало, и хотелось себя пожалеть. За что? А вот жалко становилось, и все! Хотелось, ушедших в прошлое, ухаживаний, внимания мужчин, не привыкших, не объезженных, а только что полюбивших и отчаянных. Хотелось цветов и чего-то такого, от чего томило внутри, но не вырисовывалось в реальное. И тогда были слезы. Но не слезы обиды, упрека, а тихие, тайные, как Вика говорила, в 'чуланчике'. Они высыхали, и Вика корила себя:
- Ну, чего тебе, дура, неймется? Что тебе еще надо? 'Умница', у других как?! И пьют, и дома не ночуют, из дома тянут, и вообще... -
И все, вроде, становилось на свое место. Но, бывало, и ночью, когда не спится, и сумрачные тени создают на потолке причудливые фигуры, тоска накатывала снова. Задевая Вику своим крылом, жалость выдавливала влагу в уголках ее глаз.
- Проснулся бы что ли! Меня захотел, а то и тут по расписанию! -
И тогда в одной рубашке Вика тихо, чтобы не разбудить, уходила на кухню, смотрела невидящим взором в окно, пока не отпускала тоска.
А было Вике чуть за сорок. В этом возрасте женщины как бы переступают барьер между тем, что свойственно молодости, и тем, что с каждым годом оставляет все меньше и меньше радости.
Однако, несмотря на труды праведные и обычные семейные хлопоты, жизнь и время Вику щадили и даже больше - подарили редкую вещь. Женщине этой можно было дать ее возраст, однако, в нем она занимала ту ступень, когда женщина расцветает редкой красотой и женственностью, на которые заглядываются даже молодые. Но Вика как-то этого не осознавала, не чувствовала, хотя стала замечать, что мужчины, которые, раньше, оставались к ее чарам равнодушны, вдруг, как бы открыли ее заново и стали даже за ней ухаживать без повода с ее стороны.
И вот сегодня у Вики состоялась странная, выбившая ее из колеи, встреча.
Вика и раньше замечала одного мужчину, чем-то выделяемого ею из общей массы. Может быть доброжелательностью, может, учтивостью - Бог знает, чем обратил он ее внимание на себя. Они нередко, при случае, побалтывали о том, о сем, ни к чему не обязывающе шутили, и обоим было приятно и легко. Иногда ей хотелось даже немного пофлиртовать, от чего слегка щемило сердце и сосало под ложечкой. Хотелось, чтобы зашел лишний раз, поговорил, поострил...
Сегодня Вадим Николаевич появился какой-то не такой, как всегда, как проснувшийся и увидевший все другими глазами. Карие, они были еще темнее, однако светились какой-то нежной глубиной, от которой у Вики мурашки побежали по спине, и екнуло от испуга сердце. Это было настолько неожиданно, что застало врасплох! Ее психика, не привыкшая к резким поворотам судьбы, убаюканная статическим ежедневьем, вдруг отреагировала резким раздражением, если не неприязнью....
Вика чувствовала, что неправа, пыталась исправить положение, но слова не соответствовали состоянию, растерянность и раздражение усиливалось.
Присутствие и речь Вадима Николаевича смущали, собственная беспомощность и неспособность найти верный тон - злили. Вика сердилась на себя, на него, на весь белый свет.
- Только бы он ушел, провалился. Только бы не видеть его глаза! Не слышать!
- Не надо мне этого! Не хочу, не хочу, не хочу! - Мелькало у нее в голове.
- Ничего не хочу! -
Свидание кончилось тем, что Вадим Николаевич огорченный и уязвленный, ушел, а Вика еще долго сидела в прострации, не понимая, что происходит.
Он ушел, а глаза его остались. Он ушел, а голос, по-прежнему, звучал у нее в ушах. От этого беспокойство не проходило, а усиливалось до нервной дрожи
Вика уговаривала себя, что это наваждение, погода, давление и все такое прочее. Работа в голову не шла. Кое-как дотянув до конца, она пошла домой.
Подойдя к дому, женщина впервые почувствовала, что ей до смерти не хочется в эту парадную, квартиру. ДО СМЕРТИ!!!
Это состояние давило ее, не укладывалось в рамки понятий о женской честности в поступках и поведении. И еще, Вике, впервые за много лет, не хотелось видеть столь привычные и, казалось, родные, спокойные глаза.
Вика в растерянности присела во дворе. Ноги не несли домой. Обрывки мыслей крутились в голове, как в ускоренном кино. Она не заметила, как сгустились сумерки, и как стал накрапывать дождь. И только продрогнув, она поняла:
- Хочешь - не хочешь, а домой идти придется.-
Мужа, слава Богу, дома не было.
- Что же делать, что же делать?! - стучало в голове.
Вика растерянно ходила из комнаты в комнату....
Вдруг, взгляд ее остановился на рубашке, брошенной на спинку стула. Глаза женщины загорелись решительным огнем.
- Стирать!, Стирать!
Вика столь же решительно направилась в ванную комнату и остервенело набросилась на жалкую кучку грязного белья, которую с трудом можно было отыскать в этом ухоженном доме.
Она хотела выстирать вместе с этим бельем свою растерянную душу, убедить себя в том, что все будет по-старому, однако сердцем понимала, что никакие великие стирки не сотрут в ее памяти этот день, и еще ожесточеннее принималась за белье.
Пот лил ручьем, застилая глаза. Приходила усталость. Вика понемногу успокаивалась. Надолго ли?!
Я думаю до следующей СТИРКИ!
1991г.
В ЭЛЕКТРИЧКЕ
По-зимнему холодно. Темно. За окном электрички проплывают тени обнаженных, вздетых кверху веток, чиркают по стеклу метеоры одиноких фонарей.
В вагоне неуютно и зябко. Моя соседка напротив греет ноги в легких сапожках на печке под моим сидением и усердно старается делать вид, что читает, до окружающих ей дела нет. В это можно было бы и поверить, если бы не то обстоятельство, что сейчас поздний вечер, вагон почти пустой, а я вошел и сел напротив. Ведь мог же сесть в любом другом месте? Мог.
Действительно, выбор был не случаен. Как только я открыл дверь и по военной привычке оценил обстановку, стало ясно, что сидеть мне напротив этой девушки.
В этом съежившемся на тряском сидении, замерзшем, скромно одетом существе было нечто большее, чем оно являло собой внешне. Ну что может представлять собой замерзшая женщина? Сосульку! Холодную, острую, колючую. Но, отогрей, и растает.
В оттаявшем состоянии она представилась мне вышедшей из того прошлого, человечески порядочного мира, мира кодекса чести, образованности, добропорядочности, женственности и красоты, которые нами с успехом и безвозвратно, пожалуй, утеряны.
Я молча сел и стал исподволь наблюдать за соседкой. Стайка раздражения пролетала по ее бровям и губам. Помешал! Ну, что делать? !Все мы кому-нибудь мешаем.
Незнакомка была, видимо, из тех людей, которые не любят случайных знакомств, и возникшая ситуация ее раздражала.
Девушка чувствовала, что уж если я сел сюда, а не на другое место, то за этим наверняка должно что-то последовать. С одной стороны это сердило, а с другой - пробуждало молодой интерес: а что будет дальше?
Вследствие этого, чем старательнее она делала вид, что увлечена книгой, тем меньше походило это на чтение. Эх, молодость, молодость!
Меня очень заинтересовало ее лицо. Оно выгодно отличалось от тех смазливых хитреньких, глупеньких и не очень, но знающих себе цену, мордашек, которые заполонили Питер. Я бы не сказал, что это лицо было ярким и броским. Нет. Какое там, когда холодно. Красивым? Пожалуй, да! Но не той цветочно-бабочной красотой, на которую падки мужчины-мальчики, а скорее какой-то интеллигентной красотой, которая не кичится и не лезет напоказ.
Да, вот именно - интеллигентность, а потом уже все остальное. Впрочем, наверное, вот это 'остальное', собранное воедино, и создавало впечатление.
Мое убежденное, проверенное временем мнение, что почти всегда на лице отражается состояние души человеческой . высокий лоб, умные синие глаза, тонкий с горбинкой нос, губы... Линия губ была очерчена четко. Не полные и не тонкие, опрятные и какие-то целомудренные что ли. Как завершающий мазок художника, ансамбль дополняла маленькая точечка-родинка над левой верхней губой. Мимо всего этого, а особенно этой родинки, было не пройти вовсе.
Девушка была лет на десять моложе меня, но, как мне показалось, ее одухотворенное совершенство делало нас как бы на равных. Ее- молодую и не отягощенную грузом событий и меня - тридцатипятилетнего, прошедшего горнило воинской службы, прошлой семейной жизни и всяких перипетий.
Полдела сделано. Сел. А дальше что?
На мне форма, значит в какой-то степени гарантия безопасности. Это плюс. Но надо что-то делать, как-то продолжать, ибо пауза может затянуться до неловкости. И решил я эту паузу, как у Моэма, держать до последнего. Сижу, с улыбкой смотрю на мою спутницу и молчу. А она из-за книжки постреливает своими серьезными глазками. Сначала недовольно, а потом и с любопытством.
Ехали мы так, ехали, наверное, минут двадцать. Я уже в душе заерзал - мне до Гатчины минут двадцать пять осталось, а ей?
Но более двадцати минут моя соседка не выдержала. Опустила книжку и со вздохом спросила:
- Ну, и что дальше? По-моему, Вы все глаза проглядели. Так и зрение можно испортить. Меня потревожили, от чтения оторвали, поставили обоих в неловкое состояние...-
Я посчитал, что пауза осталась за мной!
- А дальше, уважаемая незнакомка, я хочу Вам сообщить, что я, капитан Сороковнин Павел Николаевич, готов и хочу вот так ехать с Вами не только эти двадцать минут, а все оставшиеся годы, сидя напротив, и глядеть в Ваши глаза, в которых читаю больше, чем Вы в этой книге. -
- И что же Вы в них такое, капитан, прочитали? -
А читаю я в них, уважаемая незнакомка, что Вам чертовски надоело каждый день тряcтись в холоде и, быть может, в голоде в этой проклятой электричке, тогда как другие люди в это время сидят в тепле, пьют чай и смотрят телевизор. И еще - такие ярко-синие глаза могут быть только у Елены Прекрасной. -
- Из всего, что Вы здесь наговорили, насочиняли, правильно только то, что я действительно Елена. Провидцев в нашей армии готовить не умеют. И вообще, кузнечиков я не люблю. -
- Каких кузнечиков? - рассмеялся я.
- Кузнечиков? - залился в ответ серебристый колокольчик ее голоса.
- Да форма у вас зеленая, - вот и кузнечики! -
- Ну, Бог с ними, с кузнечиками. А Вы-то что за птица? -
- А я самая обычная архивная Шушара, работаю в 'ящике' и учусь в 'Крупской' на вечернем. -
Пока мы выясняли, кто какая птица, поезд подкатил к Гатчине. К счастью, нам оказалось по пути и дальше, но уже на автобусе. И тут я совершил оплошность. Мы увлеклись разговором, и моя спутница, чуть не проехав, неожиданно выпорхнула на остановке, бросив у дверей:
- Счастливо, капитан! - И канула в темноту. Двери закрылись, а я остался с носом. Какова же была моя досада! Так опростоволоситься. Надо было остановить автобус, броситься вдогонку, но на меня нашло оцепенение. Этот неожиданный уход в темноту, как прыжок в бездну, заколдовал. Быть может, я еще долго пребывал бы в прострации, если бы не резкое торможение автобуса, и не болезненный удар носом в чью-то спину. До меня дошло, что я потерял Елену, едва успев ее найти, что эта замерзшая девушка успела за час привязать меня к себе незримой ниточкой, и что образовавшаяся ниточка между нами - оборвалась.
На душе было муторно. Было ощущение человека, которого облапошили. Да!
- И что дальше ?- Задавал я себе дурацкий вопрос.
Шок проходил, и голова понемножечку начинала соображать. Сегодня у нас пятница, вечер. Если она сюда ехала так поздно, то, наверное, к родителям. Обручального кольца нет, значит, процентов на семьдесят не замужем. - К кому же, как не к родителям, так поздно ездят девушки? - Успокаивал я себя.
В соответствии с дедукцией, либо в воскресенье вечером, либо в понедельник утром она поедет обратно - на работу же надо - вот тут то я и поймаю свою беглянку.
В воскресенье, начиная с пяти вечера, я мерз, как последний цуцик на гатчинском вокзале., 'встречая' ее автобусы и 'отправляя' питерские электрички.
Я старался не думать, что Елена могла уехать и в субботу, а могла вернуться в Питер и посередь недели...Но я стойко стоял на часах, как тот мальчишка из 'Военной тайны'.
Однако, последний автобус ее не привез!
Оставалась еще иллюзорная надежда на завтра.
Промаявшись до утра, я помчался на вокзал.
Проблема была несколько сложнее, чем вчера - народу поприбавилось, и надо было не пропустить. Но мои лишения были вознаграждены. В половине седьмого утра я все же увидел свою потеряшку. Сердце забилось так, что все мое замерзшее нутро моментально оттаяло. Наградой за все злоключения были ее широко открытые от удивления глаза.
- Капитан, Вы-то как здесь? -
- Милая Леночка, я Вас караулю здесь со вчерашнего вечера, чтобы больше не потерять, чтобы кто-нибудь не нашел Вас, кроме меня. -
- Поехали! - Сказала она задорным голосом, и было видно, что эта встреча ей приятна, хоть и неожиданна.
Между нами потеплело. Но опять увлекшись болтовней, я, балбес великовозрастный, потерял ее в метро. Не успел взять ни телефона, ни адреса или, хотя бы, договориться о встрече. Правильно говорят: 'с больной головой и ...'. Единственно, что я запомнил из нашего разговора ориентировочное место работы.
У меня созрело три, нет, четыре варианта поисков Елены. Первый - встречать в Питере на вокзале, второй - то же, но в Гатчине, третий - выстоять ее у 'Крупской', четвертый узнать ее рабочий телефон.
Последний вариант казался самым неправдоподобным, однако, зная приблизительную дислокацию 'ящика' и профессию, можно было попробовать.
Был у меня знакомый в некоторых армейских кругах, которому я и поведал свои злоключения, с просьбой помочь горемыке.
На следующий день у меня в руках был список всех телефонов канцелярий всех 'ящиков' Васильевского острова. Засев за телефон, я, вскоре, имел все городские телефоны архивов этих 'ящиков', по которым и продолжил поиски.
На седьмом или восьмом звонке на том конце провода послышался знакомый колокольчик ее голоса.
Вечером, купив на Андреевском рынке большущий букет пушистых гвоздик, я занял пост у ее работы.
Поймав изумленно-прекрасные Еленины глаза и радостную улыбку, я так крепко взял ее под руку, что вот уже пятнадцать лет, как моя Елена больше ни разу не терялась.
1991г.
В ОТПУСКЕ
До отправления поезда оставалось еще минут двадцать, и я, чтобы скоротать время, вышла на перрон и фланировала по нему взад и вперед. Заглядывала в лица, стремясь угадать, куда и зачем едет тот или иной человек. Своего рода психологический тренинг.
Я люблю сам процесс перемещения во времени и пространстве, новые и недолговременные путевые знакомства, когда человек разматывается в разговоре, как катушка с нитками, чего не позволил бы себе, знай, что общение продлится более, чем на этот отрезок пути.
Люблю, когда встречают. Даже очень люблю. В разлуке скучаю по Питеру, по дочке, по друзьям, по Нему.
Для меня Питер с моими близкими - это не просто обиталище, это особая субстанция моего существования.
Когда мы порознь, мое 'Я' разрывается, и душа оказывается в вакууме. Возвращаясь, я соединяю половинки своей души, и помогают мне в этом все, кто встречает, кто любит, и кого люблю я.
А вот уезжаю я всегда одна! Не люблю, когда провожают. Ненавижу это чувство тяготения тобой, когда сказать уже больше нечего, и ты ждешь отправления, как избавления от эшафота.
Все, кто хотел меня проводить, сделали это дома. ОН тоже проводил и немного раньше всех. Эти проводы оставили свой след, так как были моими и ничьими больше.
А теперь я одна. Я в отпуске! Целых двадцать дней я буду делать одни только глупости. Скину с себя шкуру добропорядочной леди и буду коптиться на солнце, упиваться морем. Буду лакать, как молоко, сухое вино, флиртовать направо и налево, ходить на танцы и разбивать мужские сердца как заправская 'вамп'. А потом все разом брошу и стану опять добропорядочной.
Устала я за год. Вроде и год, как все - не лучше и не хуже, а устала. Дочка двоек нахватала, мама прихворнула... Но теперь, вроде, все 'тип-топ', и можно отдаться теплому песку и малахитовому морю, как в любящие руки, и пусть заласкает.
Я еду в Крым. Самое мое любимое место отдыха. Есть там у меня свои интимные места, в коих не сыщешь жирной, вечно жующей своры, которая появляется на пляже в одиннадцать часов, кажется, только для того, чтобы набить свои, и без того бочкообразные, брюхи.
Ну, вот, и мое время.... Остается пять минут, пора в вагон. Провожающих уже почти всех выгнали, и можно спокойно устраиваться.
Соседи подходящие. Мужчина лет сорока, его знойная дама и девица - наверное, их дочь. У них своя компания, у меня своя. Мешать не будут.
Верхняя полка - самое удачное место для путешествия. В отличие от нижней, - это как бы крепость, на которую не посягают и которая не располагает к беседе. Хочешь поговорить, - спускайся вниз. Но сегодня что-то не хочется. Могу я побыть сама с собой? Поговорить с умным человеком, подумать о вечном, помечтать, подремать, в конце концов.
А вот и мягко покатили!
- С богом, Леночка!
Когда поезд трогается, мне всегда вспоминаются слова песни:
Будут рельсы двоиться, убегая вперед,
От шансийской границы до Покровских ворот.
Запоет, заворкует колесо к колесу...
Образ твой с поцелуем я собой унесу....
Вот я унесла и буду нести тридцать шесть часов до перемены пространства, времени и состояния.
А вот и моя подушка-подружка. Чуть сыровата, ну, да ладно, собой высушим. Лягу, вытянусь как кошка. Вот теперь я поняла, что в отпуске. Что не надо рано вставать, мчаться на работу, видеть осточертевшие за год лица, метаться по магазинам, каторжничать на кухне, делать уроки и тому подобное, и так далее. Я сама себе своя! Его тоже нет, а то и Ему уделяй! Я жадная! Двадцать дней - и все мои. Блаженное состояние!
А все-таки хорошо, что Он есть. Хоть я сама себе своя, а хорошо. Хорошо, что любит, а сейчас пусть поскучает, поревнует, поожидает. Я, может, его всю сознательную жизнь ждала, пусть теперь двадцать дней подождет, а я понежусь. Приеду, вся черная-черная, что в темноте только по двум полоскам найдет.
Как приятно постукивают колеса, кажется, что в том же ритме, что и сердце. А как спокойно, хочется даже закрыть глаза и качаться, качаться, качаться...
А какие у него глаза ласковые. Два теплых уголечка. В душу заглядывают. И что он во мне нашел? Баба, как баба - руки, ноги, голова дурная, правда, рыжая.
Тридцать лет - ума нет, и не будет. Ну и пусть себе не будет. Черт с ней, с головой, все равно уже потеряла.
И вообще, по жизни, больше теряла, чем находила.... А что видела? Суматоха какая-то, а не жизнь. А кем была? Домработницей да бесплатным приложением к посредственным штанам?!
Одна радость и была - Наташка, двоечница, вертихвостка. Фитюлька, пестик без тычинки, а уже фасолинами крутит, мальчики на уме да 'Модерн Токинг'.
Молоком еще пахнет, тельце тепленькое. Прижмется, аж дух захватывает. Подумать только - моя капелька. Вырастет, выпорхнет воробышек черноглазый. Знать бы, как сложится...
Поезд-то какой длиннющий на повороте, как жизнь. 'Будут рельсы двоиться, убегая вперед...'. Будут, будут, а где-то и оборвутся...
Солнечный дождь сквозь лес, а по канавам цветов - цельное озеро.
А цветы-то мне после тридцати пяти дарить стали.
Смешной. Прямо мальчишка. А, может, и впрямь, мальчишка? Я бы ему сына родила, и было бы двое мальчишек...
К черту! Я отдыхаю! Я еду к морю, к ласковому, бархатному морю, и больше ничего. Лягу на воду, и буду лежать, лежать, лежать...
Кажется, я проспала все на свете. Хорошо. Говорят, что с горем надо переспать. С радостью, по-моему, тоже, и просыпаешься тогда довольная всем и собой в первую очередь и любишь весь мир
Темнеет... Почитаю-ка я немного, а то все в метро да в метро, когда сумок нет (а когда их нет?).
Стихи забавные. Поэт в возрасте, а стихи молодые. И как людям удается сохранить вечную молодость? Счастливый. Но кто-то говорил, что сытые и счастливые стихов не пишут. Сытые вообще никем не бывают, они могут быть только толстопузыми.
Сколько же он мне стихов написал? Двадцать, тридцать, сорок? Стихи, как цветы, - всегда в радость, всегда приятны. Значит, помнит, значит, волнуется. Вот приеду, наверное вся тетрадь будет бисером в столбик. Почитаем. А пишет лучше, чем целуется. Ничего, научим! Ох, и вертихвостка ты, Ленка!
Когда читаю его стихи, то чувствую его рядом. Я всегда чувствую его рядом. Всегда шестым чувством угадываю, когда увижу или услышу. Хорошо бы сейчас его теплые руки...
Рано утром, скорый поезд 'Нева', вынырнув из последнего туннеля, подходил к перрону севастопольского вокзала.
Еще не проснувшиеся пассажиры, позевывая, выползали на платформу и медленно разбредались кто куда. Кого-то встречали, кого-то нет.
Лена вышла из вагона и, не спеша, с маленьким чемоданчиком в руках, пошагала к выходу на привокзальную площадь.
Утренняя прохлада Крыма приятно щекотала кожу, с Южной бухты пахло морем. Лена шла вперед шагом, уверенного в своих намерениях человека, как вдруг, вздрогнув, остановилась, как бы наткнувшись на невидимую преграду. Чемоданчик выпал из ее рук.
В тот же момент с радостным воплем женщина бросилась вперед.
У фонарного столба с огромным, еще влажным от росы букетом роз, стоял ОН - ее МОРЕ, ее ВОЗДУХ, ее СТИХИ, ее ЖИЗНЬ!
1991г.
НЕЖДАННО-НЕГАДАННО
Ирония судьбы. Кто из нас не был ее жертвой?!
Мне всегда представляется, что она бродит по пятам, подстерегает нас, ждет своего момента, чтобы ухватить за фалды, и тогда - держись... .
Подшучивала иногда ирония и над Виктором Петровичем, однако, как-то беззлобно, деликатно и с юмором, будто ведая, что прожил он свои полвека нормальным человеком. Не подличал, не лез на глаза начальству, как, собственно, и на рожон. Дважды искал свое место у семейного очага, но, не найдя такового, пошел на компромисс с самим собой и успокоился в двух любимых занятиях. Первым, и не столь обременительным, была графомания, которая, впрочем, побуждая к творчеству, не отягощала жаждой известности. Вторым, но уже более хлопотным, было общение с дочерью - десятилетней непоседливой пичугой, готовой круглые сутки висеть у отца на шее.
Смирившись с реалиями, Виктор Петрович почти без противоречий жил в мире поэтических иллюзий с одной стороны и, как большинство, - нетребовательной обывательской круговертью - с другой. Дом, работа, немного театра, немного чтения и всего того немного, что составляет нашу сегодняшнюю, далекую от благополучия, действительность. Незримый же другим мир стихов восполнял те моральные потери, которые приносила реальная жизнь. И было бы все привычно и занудно-хорошо, тихо и спокойно и дожил бы он до заслуженного беспомощья, чтобы умереть в собственной постели с чувством выполненного долга, если бы не та самая Ирония.
Правильно говорят французы, что если что - ищите женщину.
Так вот та самая Ирония проявилась в хорошо сшитой и ладно сидящей юбке, вставшей на пути Виктора Петровича.
Не был Виктор Петрович ни ханжой, ни пуританином, и женским флюидам и изящным формам питал определенную слабость, не осложняющую, впрочем, его жизнь чрезмерной эротикой. Женское обаяние питало скорее его поэтическое воображение теми соками, которые, перебродив, возносили его над самим собой. Увлечения проходили, оставляя несколько стихотворных портретов и приятные воспоминания без душераздирающих роковых треугольников. Было чему улыбнуться, вспоминая с чувством незапятнанной совести и репутации.
Природной ли склонностью объяснялись увлечения или подсознательными поисками душевного удовлетворения, коего не хватало в жизни, тяги к созвучию и пониманию - не знаю. Непостоянство? Может быть. Да и кто видел поэта постоянным?! А ежели серьезно, то редко мы находим гармоническое созвучие душ, и еще реже можем обеспечить эту гармонию сами.
Так вот, в той самой хорошо сидящей юбке, которую судьба подставила Виктору Петровичу, была его сослуживица из библиотеки.
Он встречал ее почти каждый день на работе на протяжении, без малого, десять лет, а, порой, и, не без удовольствия, перебрасывался парой любезных, ничего не значащих фраз, сталкиваясь по делу.
Вера Павловна - так звали Иронию - несомненно нравилась ему и раньше, однако, как женщина, до которой он 'не дотягивал', как особа более высокого полета. Посему, образовался комплекс, и в подкорке у него отложилось, что 'виноград зелен'.
Что-то в облике Веры Павловны было такое, что заставляло и более смелых мужчин пасовать перед этой твердыней, ретироваться с деланно равнодушной любезностью и раздражающим чувством досады.
Среднего, ближе к высокому, роста, стройного телосложения, с тонкими, выразительными чертами лица, Вера Павловна внушала своим видом ощущение уважительной дистанции, не позволяющей снизойти до легкого флирта, не говоря уж о плотских желаниях, которые пробуждают некоторые женщины своей внешностью. Более того, сдержанное доброжелание в совокупности с грацией воспитанницы Смольного института, строгая, изыскано-изящная манера одеваться, всегда вызывали у Виктора Петровича чувство восторженного почтения, желание чуточку дольше, чем положено по надобности, задержаться подле нее, и вместе с тем, смущение, некоторой собственной неполноценностью по сравнению с эти творением природы. Он любовался ею и боялся ее одновременно.
Ему нравились ее манеры без претензий на строгость и чопорности и, тем не менее, бывшие сдержанными и слегка чопорными. Нравилась уверенная, но легкая походка, стройные ноги с узкими породистыми щиколотками, тонкий изгиб любовно очерченного природой рта, серо-синие умные и внимательные глаза. Нет смысла перечислять все, что нравилось Виктору Петровичу, ибо нравилось все. Не только он, но и многие, в том числе и я, не могли равнодушно пройти мимо этой женщины, чье несовременное совершенство заставляло ностальгически щемить сердце.
Каждый раз, уходя из библиотеки, Виктор Петрович невольно с улыбкой думал: 'Не перевелись еще! Не королева, но княгиня'
И так прошли десять лет в бестрепетных восторгах, и было бы, наверное, так и дальше, если бы не...
Собственно говоря, никакого 'не' и не произошло.
Был обычный зимний день, и нужна была для работы книга из справочного фонда. За ней нужно было спускаться двумя этажами ниже. Не хотелось. Хотелось есть, и как-то перебороть испорченное сразу двумя начальниками настроение. Но при всей своей природной лености и нелюбви к дискомфорту, идти пришлось, ибо работа была срочной.
Спускаясь вниз, чертыхая в бога и душу своих руководителей, Виктор Петрович открыл дверь в помещение и вошел.
Посетителей не было. Вера Павловна стояла у окна и смотрела на мягко опускающийся пушистый снег. Она не слышала скрипа двери. Поза женщины говорила о том, что мысли ее далеко. Виктор Петрович в нерешительности остановился. Он смотрел на ее осанистую, с чуть прямыми плечами, спину, на то, как в задумчивости, стоя на одном месте, она чуть покачивает в талии станом. Шпильки туфель делали ее еще выше, щиколотки еще тоньше, но в позе не было всегдашней строгости, официальности, а было... А черт его знает, что было.
Виктор Петрович, вдруг, поймал себя на мысли, что вот эта светская дама еще никогда не была ему так близка, что впервые ему захотелось подойти к ней, взять за плечи и спросить: 'Вера, что случилось?'
Он неловко переступил. По спине Веры Павловны прошла недовольная, едва заметная дрожь. Повернувшись, но не отогнав еще былые мысли, женщина увидела Виктора Петровича. Улыбнулась. Улыбнулась еще не ему, а своим не прошедшим думам.
Включаясь в настоящее, Вера Павловна надела предупредительное выражение лица, спросила, какая нужда привела его сегодня, попеняла на то, что давно не приходил и занялась делом
Виктор Петрович в свои 43 года скованностью не отличался, редко когда терялся, однако сейчас смущенный собственными ощущениями, молчал и смотрел на Веру Павловну взглядом, уличенного в подглядывании мальчишки.
Вера Павловна вопросительно подняла глаза. Сделав запрос, Виктор Петрович продолжал наблюдать за женщиной и не мог понять, что сегодня произошло. Тот барьер, который существовал между ним и ею столько лет, обвалился. Он увидел, почувствовал, что рядом не та институтка, не неприступная, любезно-прохладная светская львица, а женщина греховно-живая, красивая, теплая и близкая, женщина, с которой может быть все, которую он знает множество лет, и столько же времени она нуждается в нем, в его поддержке и привязанности, в его опеке, в его силе. Все это пролетело в мужской ошарашенной голове, пока Вера Павловна заполняла формуляр. Расписавшись и пробормотав что-то нечленораздельное, Виктор Петрович поспешно ретировался, едва не споткнувшись на пороге.
Стараясь успокоится работой, он попытался с юмором воспроизвести недавно происшедшее, однако, за юмором что-то продолжало тревожить душу, и нет-нет вспоминалась женщина, стоящая у окна.
Через день Виктор Петрович уезжал в непродолжительную командировку в столицу, где кроме деловых встреч намечались и дружеские. В предвкушении последних, в поисках 'чего-нибудь' привезти друзьям, он несколько поостыл. Виктор Петрович любил короткие командировки, московскую непродолжительную суету и возможность побыть с друзьями, а также, хоть немного, с самим собой наедине. Но, уйдя от суеты, уже в поезде, мысли его обратились к Вере Павловне снова.
Виктор Петрович пробовал цинично отшутиться, но как-то не ерничалось, а наоборот - мысль о ней вызывала прилив теплой нежности. С тем он и въехал на Ленинградский вокзал.
В столице не забалуешь. Дел много - времени мало. Друзья, работа да еще заказы, чтоб их черт...
Было морозно. Бродя по столице, Виктор Петрович не столько искал запрошенное, сколько, греясь, толкался из двери в дверь, ловя себя на мысли, что хорошо бы вот так вдвоем с Верой. Выбрать бы ей что-нибудь сногсшибательное, ну, скажем, норковую шубку, а потом, взяв шампанского, приехать с мороза домой в тепло. Своими руками примерить на ней обнову, отпраздновать это дело, чтобы лучше носилось, и чтобы эта женщина никогда, ни к кому больше не уходила. Никогда и ни к кому!
Из мечтательной субстанции вывела его чья-то рязанская физиономия, обложившая непечатно, но вразумительно. Это подействовало отрезвляюще.
- Что-то, брат, рассупонился! Размечтался, старый осел! У нее семья... Да и ты не мустанг... На кой черт тебе все это надо? Я бы еще понял дурака повалять. Но ведь с ней поваляешь! Да и не хочется, не валяется. Врешь, мерзавец, хочется, но чтоб вот раз - и до смерти.... -
Думая так, Виктор Петрович опять почувствовал мягкую, теплую волну, поднимающуюся к сердцу, и улыбнулся, пожалуй, единственной на весь Столешников переулок мечтательной улыбкой.
Вернувшись на работу, Виктор Петрович не мог дождаться момента, когда снова увидит Веру Павловну. Однако раньше, до того зимнего дня, зайти в библиотеку было просто и естественно. Теперь, как пацан, он тщетно искал повода, достаточного и убедительного, чтобы спуститься двумя этажами ниже, искал и не находил темы для разговора, проигрывал варианты, нервничал, злился. Злился на себя, на бестолковых подчиненных, на все и вся.
В этих противоречиях прошло три или четыре дня. Истрепав себе и окружающим нервы, Виктор Петрович, наконец, схватил какую-то книжку и с внутренней дрожью, от которой кончики пальцев покалывало, пошел в библиотеку. Дорога в два этажа была сродни дороге на эшафот...
Взявшись за ручку двери, внутренне напрягшись, выдохнув, Виктор Петрович открыл дверь и резко вошел в помещение.
Народу было немного. Вера Павловна сидела на обычном месте. За внешней сдержанностью и любезностью чувствовалась наэлектризованность, едва уловимая по жестким искоркам ее глаз и чуть более резким движениям. Тем не менее, Вера Павловна улыбнулась, осведомилась о столичных делах, механически списала формуляр и выжидательно посмотрела на посетителя. Виктор Петрович неадекватно настроению женщины пошутил, но в ответ получил совершенно неожиданную интеллигентно оформленную резкость. Такого еще не бывало! Мужчина опешил и выдворился восвояси.
Такого поворота он не ожидал и даже не мог предположить, ибо за десять лет общения с этой дамой не замечал ничего подобного, а кроме всего прочего - уж больно далеко занесло его в своих мечтаниях, чтобы реально воспринимать действительность.
- Он спешил, летел, скучал... Он так много думал о ней. Он даже шубку... Тьфу, черт! Какая шубка? Так тебе, дураку, и надо! И что, собственно, ты вообразил, мальчишка? Это же лед! Айсберг! Снега Килиманджаро! Кукла бесчувственная! - проносилось в обиженной мужской голове.
Не привык Виктор Петрович получать по носу таким вот образом. Обидно. Он никогда не был пошляком и волокитой. Ухаживал за женщинами с тем бескорыстием, которое, обычно, вызывало доверие и ответную симпатию. А тут вот так! И за что?!
- К черту!!! Он больше не пойдет! И книги к черту, и все к черту. Ни за что и никогда!
Сидел Виктор Петрович за столом, чертыхался и пыхтел, как паровоз на подъеме от обиды и возмущения. Но пар постепенно выходил. Когда давление совсем спало, обиженный мужчина стал представлять, что вдруг женщину тоже огорчили или, может, быть случилось что-нибудь, а он вот так нехорошо думает о ней да еще и ругает.
- А почему, собственно, кукла да еще бесчувственная?
Застрекотал телефон. Виктор Петрович раздосадовано взял трубку.
- Виктор Петрович? Я была с Вами незаслуженно резка. У меня плохое настроение. Простите, ради Бога! - услышал он знакомый голос.
Интонации Веры Павловны был дружескими и примирительными.
Все рассуждения и обиды разом улетучились. Виктор Петрович с бьющимся сердцем и перехваченным горлом промычал что-то галантно-нечленораздельное. Телефон разъединился.
Опустив трубку на рычаг, сороколетний мужчина задумался.... До него вдруг дошло, что ирония судьбы сыграла с ним шутку, которой он не предвидел, не искал, не хотел. Что с сегодняшнего дня, с этой минуты, с этого вот звонка не будет ему больше покоя. Куда бы он теперь ни пошел, что бы ни делал, голос Веры Павловны, ее глаза, образ мысли будут сопутствовать ему, будут мерилом его дальнейшей жизни. Он не знал, не думал, чем это может кончиться для него, но понял каким-то шестым, седьмым, десятым - бог знает каким чувством, что эта женщина - теперь его Вера - вошла в жизнь всерьез и надолго, если не навсегда. Ему было безразлично или почти безразлично, что Вера может просто не ответить на его чувство. Главное было в том, что он любил ее, и это наполняло жизнь тем смыслом, ради которого, ей богу, стоит жить.