Иванов Сергей Валерьевич. Поединок

ПОЕДИНОК.

Заместитель прокурора района Валентин Васильевич Клименко был недоволен. Как всегда в таких случаях, голос его становился резким и словно наполненным металлом, а слова - если и не прямо оскорбительными, то до обидного явно отдающими пренебрежением. Такое отношение зама к их работе не было секретом для его подчиненных, которые, понурив головы, сидели сейчас в кабинете Валентина Васильевича, молча выслушивая отнюдь не самые лицеприятные замечания в своей жизни.

Стажер прокуратуры Николай Новицкий, слушавший зама с меньшим, чем другие, волнением только потому, что сам не успел еще натворить никаких ошибок, поскольку работал всего третий месяц, невольно отметил, что говорить так, как сегодня Валентин Васильевич, мог какой-нибудь древнеримский сенатор при обсуждении вопроса о всеобщей мобилизации для отражения нашествия варваров. Всю свою жизнь Николай увлекался античной историей, и даже мог процитировать наизусть некоторые отрывки из речей Цицерона, которого считал образцом для подражания. А Клименко внешне чем-то напоминал незабвенного оратора, во всяком случае, имел такие же резкие черты лица, широкий лоб, наполовину скрытый слегка вьющимися светло-русыми прядями, и суровый склад рта, так что был похож на мраморный бюст знаменитого римлянина, знакомый Новицкому по многочисленным репродукциям в учебниках и монографиях о римской истории.

Впрочем, античного героя Клименко напоминал не только с лица. За три месяца стажировки Николай и по рассказам сотрудников, да и благодаря собственным наблюдениям убедился, что этот человек обладает поистине железной волей. Слово у него никогда не расходилось с делом, а уж к делу-то он относился с такой неукротимой страстью, что сразу становилось понятно: человек нашел свое призвание в жизни и готов уверенно, не обращая внимания на препоны и трудности, идти вперед, к намеченной цели. В том, что Клименко способен этой цели достигнуть, ни у Новицкого, ни у других сослуживцев Клименко сомнений никогда не возникало. Да и у начальства тоже. В тридцать с небольшим Валентин Васильевич уже носил форму советника юстиции, и если он и был до сих пор всего лишь заместителем районного прокурора, то только потому, что трижды отказывался от предложений, которые ему делали боссы из прокуратуры Республики. Эти предложения казались амбициозному Клименко не соответствующими его профессиональному уровню. Непосредственный шеф Валентина Васильевича, районный прокурор Борис Николаевич Жук, так тот просто был уверен, что его зам в итоге пойдет очень далеко.

О принципиальности Клименко в городе ходили легенды. Новицкий собственными ушами слышал от нескольких, между собой даже незнакомых людей, историю о том, как Валентин Васильевич поддерживал обвинение по делу о взятке в отношении какой-то влиятельной исполкомовской шишки, брат которой был не менее влиятельным милицейским чином. Все попытки оказать на молодого (в то время Клименко еще не был замом) прокурора давление или отстранить его от дела оказались тщетными, и кончилось тем, что упомянутый офицер милиции вынужден был лично уговаривать Валентина Васильевича проявить снисхождение к его брату. Доводы при этом выдвигались самые различные, от обещаний скорого повышения по службе, до предложений принять весьма приличное денежное вознаграждение. Выслушав все это с каменным выражением лица, Клименко заявил просителю буквально следующее: "Я слышал о том, что в Китае, например, взяточников просто расстреливают. У нас подобное наказание вашему родственнику, разумеется, не грозит, но если вы сейчас же не уберетесь из моего кабинета, то заставите меня сильно об этом пожалеть."

Так ли все было на самом деле или иначе, но подобные поступки создавали Клименко определенную репутацию, и впечатлительное воображение стажера Новицкого уже делало из зама настоящего героя, этакого Брута, Цезаря и Катона в одном лице.

Сегодня Катон, не делая скидку даже на предновогодние дни, когда любая критика воспринималась особенно болезненно, вовсю распекал помощника прокурора Алисиевича, одно прозвище которого - "Децл" - говорило о том, что предусмотреть все тонкости, которые могут возникнуть при рассмотрении уголовного дела в суде, он не смог бы по определению, просто в силу кипучего темперамента.

- Слушай, ты мне сказки тут не рассказывай! - кипятился Клименко, потому что Децлу вздумалось с ним не согласиться, а этого зам не терпел. - Что значит - социально не опасен?! Он же убийца! Ну, почти... Убийцей не стал только потому, что "скорая" вовремя приехала...

- Ага, он же сам ее и вызвал! - ввернул Децл. Отличительной чертой этого высокого и худощавого парня было прямо-таки несгибаемое упрямство. - И пока врачи не приехали, сам пытался потерпевшей помощь оказать!

- Да, только перед этим он дважды засадил ей ножом в грудь! - голос Клименко гремел, словно Ниагарский водопад. - А если бы лезвие прошло двумя миллиметрами правее, а? Тут оказывай помощь, не оказывай... Это как?

- Если бы да кабы... - проворчал Децл, однако новых возражений не привел.

- Так вот, если бы это случилось, - в пылу спора Клименко стал даже методично постукивать кулаком по столу, - у нас был бы труп! А за это положено в лучшем случае до пятнадцати лет, понятно? А ты этому дебилу просишь условно!

- Но ведь сама потерпевшая просила не лишать его свободы... - робко попытался вставить слово коллега и друг Децла Павел Шидловский.

- Что значит: "просила"? Вы кто в процессе? Представители потерпевшей стороны? Вы - прокуроры, представители закона, сколько можно объяснять?! То, что просит потерпевшая - это ее дело. У нее свои резоны могут быть. Ваше дело - разбираться объективно, а вы на поводу идете!

- Но жива же она, Валентин Васильевич, - не сдавался Децл, - жива и здорова, претензий ни к кому не имеет. Дело семейное. Она ведь жена ему, все-таки. Нам-то к чему в личную жизнь лезть?

- Значит, ты предпочел бы дождаться того момента, когда он ее все-таки прикончит? - не без сарказма осведомился Клименко. - Отлично. Только в этом случае подумай, захочешь ли потом смотреть в глаза ее родителям. Благодаря тебе преступник оказался на свободе, а ты ничего не сделал для того, чтобы он сидел там, где ему сидеть положено - в тюрьме!

- Да ничего я не мог! - Децл решил привести последний аргумент. - Какой мне был резон просить этому алкашу реальное лишение свободы, если сам судья перед процессом сказал, что даст ему условно?

- Какой резон, спрашиваешь? А тот, чтобы совесть потом не мучила, понятно? Хотя, я вижу, ты и так не страдаешь ее угрызениями. Кто был судья?

- Кольцов...

- Прекрасно! Один выживший из ума старый хрыч дает условно за покушение на убийство, а у другого, молодого раздолбая, хватает ума это наказание попросить! А меня предупредить, значит, не стоило, да? Считаешь, это лишнее, не так ли? Так вот, теперь сам пиши на приговор протест, и учти, если в кассационный срок не уложишься, я тебе... Понял, короче?

- Как - протест? - возмутился Децл. - И как Кольцов после этого на меня смотреть будет? Получается, я же его подставил! Что, Баранову или, вон, Шидловскому нельзя поручить? Да от меня потом весь суд шугаться станет!

- О своей репутации раньше надо было заботиться. До прений. А теперь пиши протест. И я тебе сказал, если не напишешь, я с тобой, Алисиевич, поговорю по-другому, ты меня знаешь!

Децл пробурчал что-то неразборчивое себе под нос, но заткнулся.

- Повторяю для всех, еще раз, коль не понимаете сразу! - Клименко встал из-за стола и зашагал по кабинету. - Протесты на мягкость - наш хлеб, и потому их должно быть больше! Ваше дело - следить за соблюдением закона! Обхаживать подсудимых - задача адвокатов, они деньги за это получают, и не надо облегчать им жизнь. По самому паршивому, самому гиблому делу бороться до конца, работать не только в прениях, но и судебное следствие отрабатывать от и до! Не спать в процессе! Просите всегда с запасом, и если в деле после приговора появится жалоба, немедленно вносите протест на мягкость. И больше, больше протестов! В суд вы ходите не для того, чтобы с секретарями анекдоты травить!

Клименко вошел во вкус. Поддержание гособвинения было его стихией. Всегда собранный, внимательный, сдержанный, но вместе с тем в любую минуту готовый рвануться в атаку, он обладал еще и хорошо поставленным голосом, а также умением выстроить речь так, что к ее исходу всегда становилось понятно: на скамье подсудимых сидит законченный негодяй, и чем больший срок определит ему суд, тем лучше будут чувствовать себя законопослушные граждане в течение этого срока. В своем деле зам достиг таких высот, что мог дать сто очков вперед не только любому из своих подчиненных, но и многим из тех, кто по должности обязан был руководить его деятельностью. Поэтому он не выносил сотрудников, спустя рукава относившихся к работе, которой он отдал лучшие годы жизни.

Стажер Новицкий восхищенно слушал жесткие и отрывистые, но вместе с тем и меткие замечания Валентина Васильевича, который, покончив с Алисиевичем, принялся за Шидловского, что-то напоровшего с назначением наказания за рецидив преступлений. И если Децл еще пытался спорить с начальником, то его коллега лишь молча выслушал все, что Клименко счел нужным высказать в его адрес, кивнул в знак согласия с ним головой и пообещал исправиться. На лицах остальных присутствующих - помощников прокурора Баранова, Полищука и Володина - застыло выражение мрачной покорности судьбе. В следующую минуту гнев Клименко мог обрушиться на любого из них.

Глядя на зама, Новицкий думал о том, что когда-нибудь и он сможет стать таким, как он, хотя и боялся, что ему не хватает твердости духа и даже некоторой жестокости, свойственным Клименко. В любом случае, заместитель прокурора района был для молодого, всего несколько месяцев назад окончившего университет стажера, образцом прокурорского работника.

Опасения коллег Алисиевича и Шидловского оказались напрасными. На обещании в ближайшее время объявить выговор последнему Клименко решил закончить обструкцию. Когда он предложил подчиненным разойтись по рабочим местам, те, не сговариваясь, все разом издали вздох облегчения и чуть ли не гурьбой ринулись к дверям. Новицкий, пропустив вперед старших товарищей, последовал, было, за ними, но тут Клименко, снова усевшись за стол и вытащив из сейфа какую-то папку, голосом незабвенного Мюллера окликнул его:

- А вас, Новицкий, я попрошу остаться.

Перед тем, как вернуться и сесть за стол-приставку напротив зама, Новицкий успел поймать на себе взгляды Шидловского и Децла, полные не то иронии, не то искреннего сочувствия.

- Вот что, Новицкий, - начал Клименко, когда двери кабинета закрылись. - Прокурор решил поручить вам дело, которое... словом, никому другому он поручить его не счел нужным. Сразу хочу сказать, что лично я был против. Но все же... В общем, вам следует изучить дело... или, хотя бы, надзорное производство до завтра, потому что в десять ноль-ноль утра вы должны прибыть в суд и приступить к своим обязанностям по подержанию... хм... обвинения.

Тон зама ясно давал понять, что будь его воля, к этому делу Новицкий не был бы подпущен даже на пушечный выстрел. Уже одно это заставило глаза стажера заинтересованно блестеть. Впрочем, когда Клименко через стол бросил ему папку с надзорным производством, к любопытству добавилось еще и удивление.

- Но ведь это же статья триста шестьдесят вторая, - Новицкий смотрел на зама широко раскрытыми глазами. - Городская подсудность. То есть, я хочу сказать, это дело слушать должен городской суд с участием кого-нибудь из прокуратуры города.

Левая бровь Клименко удивленно приподнялась. Стажер оказался более сметливым, чем он ожидал.

- Полностью с вами согласен, - едко заметил он. - Но здесь город сам потребовал прислать в процесс кого-нибудь из наших, раз следствие вели мы. У них, видите ли, людей не хватает! - с этими словами Клименко погрозил кулаком куда-то в пустоту. - Короче, кроме вас послать больше некого. Барцук и Немцевич на больничном, Шидловский и Володин заняты в других процессах, Баранов на днях садится с судьей Паскевичем в большое дело по взяткам в стройтресте, а Алисиевич... - Клименко поморщился, - ладно... В общем, завтра в десять. Где горсуд, знаете?

Новицкий кивнул.

- Отлично. Вот вам надзорное производство. Сегодня, - Клименко посмотрел на часы, - вы вряд ли застанете судью Нестеровича, который будет рассматривать это дело, поэтому завтра попросите у него время на ознакомление. А еще лучше, пойдите побеседуйте сегодня со следователями. Дело расследовал... - зам взял у Новицкого надзорку и заглянул в бумаги, - ... расследовал Дзержинский. Вот и поговорите с ним. И на будущее учтите - перед тем, как идти в процесс, особенно по прокурорскому делу, найдите время и обязательно поговорите со следователем. Никто не знает лучше всю подноготную, и как знать, следователь может дать вам ту информацию, которая, если с умом использовать ее в суде, станет последним гвоздем, который вы вобьете в крышку гроба подсудимого... А то некоторые считают, что они самые умные, а потом, ни с того, ни с сего, на ровном месте начинают допускать такие ляпы, что и слушать-то стыдно... Короче! С завтрашнего дня вы заняты только в этом процессе, другие дела отложите. Речь идет об убийстве сотрудника милиции, и, насколько мне известно, оппоненты у вас будут весьма серьезные. Все ясно?

Слушая зама, Новицкий чувствовал, что его прямо-таки распирает от сознания собственной важности. И это тот самый Клименко, который за два с лишним месяца даже ни разу не посмотрел в его сторону и, казалось, вовсе не замечал его присутствия в штате прокуратуры, теперь поручает ему... кто бы мог подумать! Убийство мента - это вам ни какой-нибудь заурядный мордобой, и не кража автомагнитол, а ведь лишь по таким делам стажеру Новицкому приходилось до сих пор поддерживать обвинение. Выслушав еще несколько напутствий, которые счел нужным ему дать Клименко, Новицкий взял со стола папку с надзоркой и стремительно выскочил из кабинета, еще сам не до конца веря тому, что ему нежданно-негаданно представилась возможность отличиться, и какая возможность!

Проводив стажера взглядом, в котором явно читалось неодобрение, Клименко встал, подошел к окну, открыл форточку и закурил. Пушистые хлопья первого снега мягко ложились на землю и на голые ветки высаженных позади здания кленов. Крыши соседних одноэтажных домишек, уже покрытые ослепительно-белой пеленой, блестели в лучах заходящего солнца всеми цветами радуги. В другое время Клименко, быть может, и полюбовался бы от души этой картиной. Но сейчас он напряженно думал лишь об одном: заметил ли кто-нибудь из подчиненных, что за его внешним спокойствием и непоколебимой уверенностью кроется самая настоящая буря, готовая смести все на своем пути?

К следователям Новицкий испытывал какое-то особое благоговение, еще с тех пор, когда, будучи учеником десятого класса гимназии с углубленным изучением английского языка, решил поступать на юридический. Оно и неудивительно, потому что профессию Николай выбирал, как и многие другие его сверстники, под впечатлением начинавшего набирать популярность в те годы сериала "Менты". Первоначально он и вовсе хотел поступать в милицейскую академию, но этому категорически воспротивились родители. Против юрфака же ни у отца, ни у матери возражений не возникало, возможно, потому, что в глубине души они надеялись, что сын, повзрослев, займется делом и поднимется на ниве коммерции до таких высот, которых им самим, скромному предпринимателю, имеющему три торговые точки на вещевом рынке, и бухгалтерше в "Беларусбанке", достичь так и не удалось. Поэтому они даже наняли Николаю репетитора, а когда сын успешно сдал вступительные экзамены, искренне радовались, предвосхищая его блестящее будущее.

Надежд родителей Николай не оправдал. Даже теперь, в двадцать два года, перед его глазами все еще стояли образы героических оперов уголовного розыска, которые спать спокойно не могут, не раскрыв за день ни одного преступления и не обезвредив ни одного преступника. И хотя в милицию работать он все же не пошел (уступив-таки слезным мольбам матери), прокуратура казалась ему тем учреждением, где человек с задатками прирожденного сыщика может блестяще проявить свои способности. В том, что такие задатки имеются у него самого, Николай Новицкий ни минуты не сомневался.

Правда, приступив к обязанностям стажера, он убедился, что следователи - люди вполне земные, которые озабочены вовсе не разгадкой тайн криминалистики и отнюдь не склонны к самопожертвованию ради раскрытия преступления. Интересовали их более конкретные проблемы: соблюдение процессуальных сроков и изобретение всевозможных отмазок для начальства, что позволяло, по существу, бесконтрольно располагать своим временем. Кроме того, именно к следователю Дзержинскому, в кабинет к которому Новицкий постучался через полчаса после разговора с Клименко, новоиспеченный гособвинитель испытывал смутное чувство неприязни. Впрочем, не он один. Все коллеги дружно недолюбливали Константина Дмитриевича (так звали следователя) за склонность к рвачеству. И хотя поймать за руку Дзержинского еще не удалось никому, даже такому новичку в прокуратуре, как Новицкий, было понятно: "BMW"-"семерку", мобильник и золотую цепь на зарплату госслужащего не купишь, да и евроремонт в кабинете Константина Дмитриевича спонсор, пожелавший остаться неизвестным, оплатил явно не из альтруистических побуждений.

Приоткрыв дверь кабинета, Новицкий поневоле моргнул. Яркий дневной свет галогеновых ламп резал глаза, особенно в сравнении с тусклым освещением в коридоре и других кабинетах, где после наступления темноты обычно царил полумрак.

Константин Дмитриевич сидел за необъятным столом, по углам которого аккуратно, в стопочки, были сложены бумаги и подшитые тома уголовных дел. На мониторе компьютера мелькала надпись включенной защиты экрана: "Просьба не беспокоить". Плотно закрытые жалюзи отрезали следователя от проблем внешнего мира, а мерно тикающий настольный маятник, надо полагать, успокаивал его расстроенные нервы. Впрочем, вряд ли во всей системе прокуратуры можно было найти человека, менее склонного к нервным расстройствам, чем Константин Дмитриевич. В настоящий момент он глубоко погрузился в изучение какого-то документа, то и дело почесывая начинавшую уже намечаться лысину.

Замечать появления гостя Дзержинский явно не желал. С минуту потоптавшись на месте, Новицкий кашлянул в кулак. Следователь повернулся к нему вполоборота и отъехал от стола (его кресло, как и другая мебель в кабинете, было стильным, офисным, и могло передвигаться на роликах). Взгляд, брошенный Дзержинским на стажера, по идее выражал недоумение, но Новицкий, глядя на круглые, несколько выпуклые глаза Константина Дмитриевича, подумал, что так могла бы смотреть рыба, если, конечно, рыбу одеть в двухсотдолларовый костюм, нацепить ей на плавник позолоченный "Ориент", а на шею поверх пиджака - пятнадцатиграммовую цепуру.

- Тебе чего? - Дзержинский скосил глаза на циферблат "Ориента", недвусмысленно давая понять, что беседа со стажером не вызывает у него восторга.

- Я... это... - замялся Новицкий, не зная, как начать разговор. Решив, что лучше будет предоставить слово бумаге, он взял надзорное, которое держал подмышкой, и протянул его следователю. - Вот... Вы расследовали.

Дзержинский взял надзорку, пролистал бумаги, мельком взглянув на них, и снова посмотрел на Новицкого взглядом не получившего корма ротана.

- И что? Тебя в суд посылают, что ли?

Новицкий кивнул. В водянистых, неопределенного цвета глазах Константина Дмитриевича мелькнуло некое подобие заинтересованности.

- И кроме тебя никого не нашли? - спросил он.

Любезность никогда не входила в число достоинств следователя Дзержинского.

- Я тут подумал... - Новицкий предпочел не заметить явной бестактности старшего товарища, - может быть, вы сможете рассказать мне на словах об этом деле... Ну, в общем, что там к чему, кто потерпевший, кто обвиняемые...

- Да что тут рассказывать! - Дзержинский откинулся на спинку кресла и снова посмотрел на часы. - Обычное убийство. Бытовое. В смысле, из хулиганских побуждений. Потерпевший - мент. То есть, опер, правда, не из нашего РУВД. Так вот, в октябре этого года ехал он к себе домой. Вечером. Поддатый. Они с товарищами праздник розыска отмечали, а пушку свою в дежурку после пьянки он не сдал. Ну, в автобусе с обвиняемыми схлестнулся. С этими... - Дзержинский заглянул в надзорку, - ...Андреевым и Михалевичем. Они, видите ли, курили в салоне. Голубев..., в смысле, этот... потерпевший, сделал им замечание. А потом, как водится, кто-то из них обозвал кого-то козлом. В общем, обычная заводка. Те тоже пьяные были. Ну, потерпевший взял и достал пистолет. Попугать решил, идиот! Тоже мне, "Брат-2"! А те не испугались, стали пистолет у него отбирать. Короче, началась драка. Тут автобус остановился, двери открылись, и вся эта компания вываливается на улицу. Там Андреев вырвал-таки у терпилы пистолет и... короче, огнестрельное ранение в сердце. Ну, и... все, в принципе.

То, что рассказал Константин Дмитриевич, Новицкий, в общем, уже знал, прочитав надзорное производство. Понимая, что Дзержинский знает гораздо больше, чем говорит, а также то, что он вовсе не собирается делиться со стажером своими соображениями, если таковые у него, конечно, имеются, Николай все же спросил:

- А может быть, у вас все-таки есть... э-э... ну, мнение, что ли... я не знаю... о подводных камнях... о чем-нибудь еще... Словом, чего нет в бумагах?

И так выпуклые глаза следователя вылезли из орбит еще больше. В результате он стал напоминать карпа, только что выхваченного удочкой из родной стихии и пока не осознавшего этого факта.

- Какие еще подводные камни? Ты о чем? Да там все чисто, комар носа не подточит. Убийство как убийство, никаких сложностей, никаких секретов. Не будь у этого мента пистолета, парням выписали бы только триста тридцать девятую, часть вторую. До пяти лет. А так - вплоть до пожизненного. Хотя Андреев этот - малолетка, больше двенадцати не дадут. Слушай, ты только это... особенно-то не зверствуй с наказанием. Парень все сам рассказал, чистосердечно. На следственном эксперименте свои показания подтвердил. Окажет любое содействие. Да и так... Пистолет у него дома изъяли, на кожухе затвора есть его отпечаток пальца. Остальные, правда, смазаны, но ведь там, скорее всего, отпечатки самого потерпевшего. Потом... Одежда изъята. Обоих обвиняемых и Голубева. На куртке Андреева есть и следы крови, и следы выстрела. Причем кровь той группы, что и у потерпевшего. У самого Андреева, да и у Михалевича тоже - другая группа. Что еще надо? Правда, Михалевичу я убийство не вменял, но ему и не докажешь... Можешь сам у шефа спросить. Хулиганка там все равно будет. Так что иди смело, ничего не бойся. Можно, конечно, придраться к тому, что...

Закончить фразу следователь не успел. За окном послышался шорох тормозящей на снегу машины. Дзержинский встал и поднял жалюзи. Новицкий увидел, как к крыльцу прокуратуры подъехал и мигнул фарами длинный шикарный "Лексус", из которого вышел мужчина в короткой пропитке и махнул рукой.

- Ты извини, - заторопился Дзержинский, - но мне пора. Слушай, а зайди-ка ты к Василюку. Он на это убийство первым выезжал, протокол осмотра места происшествия составлял. Может, и подскажет чего-нибудь. Ну, бывай.

Выпроводив стажера из кабинета. Дзержинский рысью понесся на выход.

Делать было нечего. Пришлось идти к Василюку, которого Новицкий застал печатающим что-то на машинке при свете настольной лампы.

На пороге кабинета Николай опять замялся. Общаться с Василюком ему было тяжелее, чем с любым другим сослуживцем. Следователь слыл в коллективе законченным занудой, и Новицкий не помнил случая, чтобы он произнес когда-нибудь больше десяти слов подряд.

Увидев стажера, нерешительно топтавшегося в дверях, Василюк молча указал ему на стул. Затем снова забарабанил пальцами по клавишам, как будто в кабинете, кроме него, больше никого не было.

- Андрей Петрович..., - начал Николай, присаживаясь, - я по поводу дела Андреева и Михалевича.

Василюк уставился в потолок, усиленно вспоминая, что он расследовал в последнее время.

- Андреев и Михалевич? - удивленно спросил он. - Нет, эти фамилии мне ничего не говорят.

- То есть, я хочу сказать, вы выезжали на это убийство, - уточнил Новицкий. - Помните? В начале октября. Там еще милиционера застрелили.

- А-а... Убийство Голубева... Так бы сразу и говорил, - в глазах Василюка зажегся огонек любопытства. - И что тебя интересует?

- Ну, мне завтра идти в суд, поддерживать обвинение.

- Тебе? - удивился Василюк. - Там же городская подсудность.

- В прокуратуре города людей не хватает, - ответил Новицкий. - Клименко сказал, что кроме меня больше некому.

- Сказал бы я, чего у них не хватает, - проворчал Василюк. - Ладно. А я-то тебе зачем?

- Может, подскажете что-нибудь, Андрей Петрович? - просительно посмотрел стажер на следователя. - А то Константин Дмитриевич занят.

Хотя других коллег, того же Шидловского, Децла или Баранова, Новицкий называл запросто: "Паша", "Саня" или "Миша", обращаться так же к Василюку у него просто язык не поворачивался. А ведь этот Андрей Петрович вряд ли намного старше его самого. Максимум, года на четыре.

- Дзержинский всегда занят, - процедил сквозь зубы следователь. - Только не тем, чем следует. А что конкретно ты хочешь узнать?

- Ну, не было ли чего-нибудь такого при осмотре, что в протокол не попало?

- Запомни раз и навсегда, стажер, - назидательно изрек Василюк - Следователь вносит в протокол все, что видит при осмотре. Всегда. А если он чего и не заметил, значит, не было такой нужды. Понял? А вообще-то сказать могу только одно: жаль парня. То есть потерпевшего. Совсем пацан был еще. Двадцать лет, работал в милиции третий месяц... хм... как и ты в прокуратуре. У него жена осталась. Тех, кто его застрелил... Андреева и Михалевича, да?... Так их задержали той же ночью. Не знаю, как опера вычислили этих ребят, но думаю, что убийцу своего товарища они искали на совесть. Я-то их видел только мельком, в райотделе, даже не допрашивал. Так что помочь тебе вряд ли смогу.

- Константин Дмитриевич говорил, что потерпевший первым выхватил пистолет, - сказал Новицкий.

- Знаю, мне он тоже рассказывал. Только не верю я этому, - хмыкнул Василюк. - А знаешь, почему?

Новицкий вопросительно посмотрел на следователя.

- Потому, - продолжал тот, - что на пистолет люди бросаются лишь в двух случаях: либо когда другого выхода нет, либо когда не все в порядке с головой. Не думаю, что у этих... как их... не было другого выхода. Насколько я помню, потерпевший просто требовал бросить сигареты. Стрелять он в любом случае не собирался. А насчет головы... Они же признаны вменяемыми. То, что говорят сейчас Андреев и Михалевич, очень похоже на попытку соскочить. Учти это и не верь им, даже если они будут стоять на своих словах до самого конца.

Новицкий досадливо почесал затылок. Сказать ли Василюку, что он еще и дела-то не прочитал? Впрочем, тот уже сам об этом догадался.

- Вот что я тебе скажу, - Василюк наклонился вперед и оперся локтями на стол. - Тут надо внимательно изучить дело и во всем разобраться. Вряд ли нет никаких зацепок. Обвиняемые явно врут, и ты должен изобличить их в этом. Как, я не знаю... Но ты вяжись к каждой мелочи, к любому несоответствию в показаниях, потому что ключ может оказаться где угодно. Может, что и получится. Проще, конечно, взять за основу слова Андреева и Михалевича и попросить им сколько положено по статье, особенно не задумываясь... Дзержинский, вот, утруждаться, я смотрю, не стал... А в деле не все так гладко, как кажется поначалу. Я чувствую... Поработаешь с мое, тоже будешь чувствовать. Так что читай дело, читай внимательно. Если понадобится помощь, обращайся... А сейчас извини, занят я.

Когда Новицкий вышел из кабинета и осторожно прикрыл за собой дверь, Василюк откинулся на спинку стула, заложив ладони за голову. Он давно уже ничему не удивлялся и в чудеса не верил. "Загубят дело, - с сожалением думал следователь. - Сначала отдают его Дзержинскому расследовать, а потом посылают в суд стажера. Наверное, все с ума посходили. Хотя... видно, кому-то это очень нужно. Представляет ли себе стажер, что его ждет в суде? Интересно, о чем думает Клименко?"

Следователь Василюк немало бы удивился, узнай он, что как раз в этот час подобные же мысли терзали еще одного человека, и эти человеком был не кто иной, как заместитель прокурора района Клименко.

- Садитесь, Валентин Васильевич.

Прокурор района исподлобья, поверх очков в модной оправе, взглянул на вытянувшегося перед ним во фрунт зама и указал ему на кресло. Не заставив себя долго просить, Клименко уселся за стол прямо напротив шефа и, несмотря на то, что взгляд прокурора представлял собой один сплошной вопросительный знак, не произнес ни слова, как бы выжидая, пока начальство само осведомится о цели его визита. Кстати сказать, визита неурочного, потому что рабочий день уж полчаса, как закончился. Всего минуту назад Борис Николаевич Жук собирался оставить исполнение своих прокурорских обязанностей до завтра и отбыть домой, тем более, что там его ждали гости, собравшиеся по поводу дня рождения супруги, но Клименко, заявив, что его дело не терпит отлагательства, просто настоял на том, чтобы шеф его выслушал.

И вот теперь зам сидел и молчал, не сводя с прокурора пристального взгляда своих маленьких, несколько широковато посаженых глаз, черных и пронзительных, точно два горящих уголька. Кроме того, у зама была одна особенность: он никогда не мигал, что частенько приводило в некоторое смущение не только его процессуальных оппонентов, но и людей, склонных ему симпатизировать. Прокурор района в этом плане не составлял исключения, поэтому быстро отвел глаза, понимая, что взгляда Клименко, острого, словно отточенный кинжал, ему не выдержать. Борис Николаевич даже почувствовал себя немного не в своей тарелке и невольно поежился, хотя вообще-то был человеком далеко не робкого десятка.

Этим вечером, как и всегда, Клименко выглядел безупречно. На вычищенном до блеска и идеально отутюженном синем мундире в тусклом свете настольной лампы (потолочные галогенки Борис Николаевич выключил, чтобы не раздражали) сверкали большие звезды подполковничьих погон, университетский значок, а также медаль "За отвагу" и орден Красного Знамени, доставшиеся Клименко в Афганистане, где зам служил с восемьдесят шестого по восемьдесят восьмой годы.

За все девять лет, которые им довелось проработать вместе, прокурор не помнил случая, чтобы Клименко появился на службе в штатском. И это обстоятельство несколько выбивало Бориса Николаевича из колей, тем более, что сам он далеко не всегда радовал сотрудников видом своих регалий старшего советника юстиции.

Так как зам, не спускавший глаз с начальства уже третью минуту, судя по всему, не собирался начинать разговор первым (эта его манера вести себя также немало раздражала прокурора), Борис Николаевич нетерпеливо бросил:

- Ну, слушаю вас, Валентин Васильевич. Что вы хотели?

Надо сказать, что Клименко был единственным из подчиненных Жука, к которому он всегда и при любых обстоятельствах обращался на "вы". С другим замом, Вагифом Мусаевичем Гусейновым, не говоря уже о помощниках и следователях, было куда проще. Борис Николаевич слыл руководителем весьма жестким и не слишком склонным к сантиментам, но даже ему, общаясь с Клименко, приходилось вести себя дипломатично. Иногда Жук ловил себя на мысли, что попросту побаивается не в меру ретивого и принципиального зама. Во всяком случае, он никогда не позволял себе не то, что орать, но и просто повысить голос на Клименко, хотя в отношениях с другими подчиненными, исключая, разве что, Гусейнова, крик и далекие от парламентских выражения были у прокурора явлением весьма заурядным.

- Итак, Валентин Васильевич? - Жук повторил свой вопрос.

- Я пришел поговорить с вами по поводу дела Андреева и Михалевича, - наконец соизволил открыть рот Клименко. - Мне кажется, что, посылая в этот процесс стажера, мы совершаем ошибку.

Клименко говорил, словно гвозди заколачивал: резко, отрывисто, чеканя каждое слово. Борис Николаевич прекрасно понял, что выражение зама "мы совершаем ошибку" можно объяснить только строгим соблюдением служебной субординации. На самом деле Клименко хотел сказать не "мы", а "вы".

- Постойте, а разве этот вопрос не обсуждался? - на лице прокурора читалось удивление. - Андреев и Михалевич... Это же те, что милиционера застрелили?

- Верно. Убийство Голубева. Он работал в уголовном розыске у наших соседей.

- Так в чем же дело? Позавчера мы, кажется, определились с этим вопросом, не так ли?

В эту минуту Борис Николаевич был похож на ребенка, у которого отбирают любимую игрушку.

- Правильно, - невозмутимо ответил Клименко. - Однако поразмыслив, я все же решил, что это дело не стажерского уровня. Как-никак, убийство, и не просто какая-то бытовуха. Убит сотрудник милиции, причем из его же табельного оружия. Кроме того, не каждый день нам приходится посылать людей поддерживать обвинение в городской суд, и раз уж нас обязывают это делать, то прокуратура должна оказаться на высоте.

- И что? По-вашему, Новицкий не справится? Вы же сами говорили мне как-то, что у него речь отработана лучше, чем у Баранова или Шидловского.

- Говорил. Только в этом процессе надо будет не только выступать. Там придется работать, и не только в прениях, но и все судебное следствие. Нестерович - судья педантичный, он станет цепляться к любой ошибке обвинителя, к любой шероховатости в деле. И, наконец, мне известно, что защищать обвиняемых будет Берг. Я думаю, вы тоже о нем слышали. Что касается меня, то я считаю, что это один из лучших, если не самый лучший адвокат в городе. Такой, как он, способен без масла сожрать десяток Новицких. Нет, Борис Николаевич, как хотите, но посылать неопытного стажера в этот процесс нельзя.

На минуту в кабинете воцарилось тягостное молчание. Тишину нарушало только тиканье маятника на стенных часах да завывание холодного декабрьского ветра за окном. Там, в черной морозной мгле, во все стороны носились мокрые снежные хлопья. Начиналась метель.

Первым заговорил Борис Николаевич. Достав из пачки сигарету, он чиркнул зажигалкой, со вкусом затянулся и, откинувшись на спинку кресла, произнес как можно более доброжелательным тоном:

- А может быть, не стоит придавать всему этому такого значения? Нет, я понимаю, речь идет об убийстве, но разве все доказательства вины не налицо? Я же лично подписывал постановление о направлении дела в суд и прекрасно помню, что в материалах имеется и признание этого... как его... да, верно, Андреева, и показания второго соучастника, и заключения экспертиз... Да там мальчишка-первокурсник разберется! В конце концов, пусть Новицкий учится, рано или поздно, но ему все равно придется выступать в серьезных процессах. Да и кого послать вместо него? Позавчера вы сами говорили мне, что все остальные сотрудники заняты. Кроме того, отчеты на носу. А участие по этому делу, как ни крути, к нашей статистике не пришьешь, все-таки городской суд. Вот пусть у прокуратуры города голова и болит. Согласны со мной?

- Отчеты отчетами, - ответил Клименко, поморщившись, - но лично я считаю, что учиться нужно на менее ответственных делах. Да и не все там так ясно, как может сразу показаться... С другой стороны, вы правы: никто из оставшихся сотрудников не может участвовать в этом процессе. Сейчас все они действительно заняты, да и никто из них не смог бы добиться большего, чем Новицкий.

Произнося последнюю фразу, Клименко презрительно усмехнулся. О профессиональных способностях своих подопечных он был весьма невысокого мнения.

- Так в чем же дело? - широко улыбнулся прокурор. - Чего же вы от меня хотите?

- Я сам готов обвинять Андреева и Михалевича в суде, - спокойно ответил Клименко. - И я уверен, что выиграю процесс и добьюсь обвинительного приговора, тем более, что я, в отличие от Новицкого, успел изучить дело и знаю все обстоятельства от и до.

- Вот как... - на лицо прокурора, еще мгновение назад сиявшее, словно летнее солнце, как будто туча набежала. - Вот как? Значит, вы изучали дело сами, хотя я поручил это другому сотруднику? Стало быть, так вы считаетесь с мнением начальства? А не кажется ли вам, Валентин Васильевич, что это уж чересчур?

Прокурор резко встал из-за стола и отошел к окну, повернувшись к Клименко спиной. До него дошло, что зам ведет себя так, словно это он, Клименко, здесь прокурор, а он, старший советник юстиции Борис Николаевич Жук, даже не заместитель, а что-то среднее между стажером и студентом-практикантом. Такого пренебрежения Жук стерпеть просто не мог, и с каждым мгновением тот огонь, что он вдруг почувствовал внутри себя, разгорался все больше. Забыв о всякой дипломатии, прокурор резко повернулся к заму лицом и почти истошно заорал:

- Прекратите эту самодеятельность, в конце концов! Идите лучше доделывать проверку, срок по ней был еще неделю назад! И не дай бог, если показатели по общему надзору будут у вас ниже, чем в прошлом году. Понятно? Не забывайте, что прокурор здесь пока что я, и если я решил, что в процесс по Андрееву и Михалевичу пойдет Новицкий, то так тому и быть! Все! Вопросы есть?

Чем больше заводился шеф, тем спокойнее становился Клименко. Еще немного, и прокурор перешел бы к оскорблениям, а зам даже не пошевелился в кресле, и взгляд его остался таким же неподвижным, как в начале беседы.

- Насчет проверки не волнуйтесь, - сухо отпарировал он. - Да и с показателями будет полный порядок, уверяю вас. Но в вопросе о Новицком я с вами согласиться не могу. Точнее, не имею права. Новицкий загубит это дело на корню. Вы получите оправдательный приговор по убийству. В лучшем случае, Андреева и Михалевича осудят за превышение пределов необходимой обороны. Авторитет прокуратуры ничего от этого не выиграет.

- Вот только не надо! - казалось, еще немного, и Борис Николаевич просто взорвется. Волнуясь, он совсем забыл о сигарете, и пепел упал ему прямо на брюки. - Не надо пугать меня оправдательным приговором! Вы сами-то помните, Клименко, когда у нас был такой прецедент? Да и чего ради? Осудят, осудят, как миленьких, это я вам говорю, а я, в отличие от вас, работаю уже двадцать первый год и прекрасно знаю, что почем и в нашей, и в судебной системе.

- Именно об этом я и хотел с вами поговорить, - Клименко даже не изменил тона, словно не заметил, что шеф почти вышел из себя. - Именно о том, что почем. Ведь этот вопрос в нашей системе каким-то непостижимым образом становится решающим, как только доходит до серьезного дела. Помните Александровича, ну, того, что совершил изнасилование двух девушек три года назад? Тогда вы тоже не пустили меня в процесс. Я промолчал, а он получил три года условно. В прошлом году вы чуть ли не насильно отправили меня в отпуск, и сразу кинули Алисиевича в дело по обвинению Хабибуллина и Терлецкого, мошенников, покупавших "Мерседесы" по двести баксов. А ведь я уже сел в этот процесс и мог его закончить, если бы суд не отложили из-за чьей-то неявки. Итог: три года каждому с отсрочкой на два года. Правда, приговор позже отменили за мягкостью, но если мне не изменяет память, и Хабибуллин, и Терлецкий до сих пор числятся в розыске. Почем им обошлась свобода? А всего три месяца назад вы не подписали мне протест на приговор в отношении Бутько, который совершил разбой, хотя там была жалоба потерпевшего. Как это прикажете понимать? Впрочем, если судить по всем этим фактам, я готов с вами согласиться и признать: что почем в нашей системе, вы и вправду хорошо знаете.

С каждым словом, которые Клименко произносил медленно, отрывисто, словно выплевывая, Борис Николаевич багровел все больше, и к концу речи зама его лицо настолько налилось кровью, что стало похоже на кумачовое полотно. Волосы на голове Жука зашевелились и самым натуральным образом встали дыбом. Не сдерживая ярости, срываясь на каждом слове, он выкрикнул:

- Что вы себе позволяете, мальчишка! В чем вздумали меня обвинять? Да я вас... Немедленно встаньте и объяснитесь!

Клименко так стремительно вскочил на ноги, что тяжелое кресло, в котором он сидел, упало и откатилось в сторону. Обойдя стол-приставку, он приблизился к прокурору почти вплотную и глухо, дрожащим от гнева голосом, угрожающе произнес:

- Борис Николаевич, обвинение по делу Андреева и Михалевича должен поддерживать я, и это не просто моя прихоть! Сегодня же я свяжусь с Новицким и сообщу ему о замене обвинителя, а завтра утром в горсуде заберу у него надзорку и вступлю в процесс. И вы позволите мне сделать это, иначе я обращусь с рапортом прямо в прокуратуру республики и потребую назначения служебного расследования. Поверьте, фактов, которые придется изучать в ходе этого расследования, помимо даже тех, что я назвал, наберется предостаточно! А теперь разрешите идти!

И не дожидаясь, пока шеф, опешивший от подобной наглости, отпустит его, Клименко повернулся и четким, почти строевым шагом направился к дверям.

Борис Николаевич устало опустился в кресло. Достав из кармана носовой платок, вытер вспотевший лоб. Мельком взглянул на окно, за которым в кромешной ночной темноте без единого просвета бушевала самая настоящая пурга. Надо же! Еще каких-нибудь полчаса назад настроение у него было самое, что ни на есть праздничное. Клименко умудрился безнадежно испортить его всего за какие-то несколько минут. Хороший подарок получит жена ко дню рождения!

Увидев, что зам уже взялся за дверную ручку и почти переступил порог, прокурор бросил ему вслед:

- Постойте!

Клименко обернулся. На лице его было написано неподдельное торжество. Хмуро взглянув на него, Жук вздохнул и указал на опрокинутое кресло. Клименко молча поднял его и сел, выжидающе уставившись на начальника.

- Послушайте, насчет служебного расследования, вы это что, серьезно? - спросил Борис Николаевич, и в тоне его проскользнула ирония.

Клименко промолчал, но по его лицу Жук понял, что мог и не спрашивать. Шутить его зам не любил и не умел.

- Давайте поговорим начистоту и спокойно, - продолжал Борис Николаевич, достал из пачки вторую сигарету и предложил Клименко. Тот отказался. Жук закурил и вновь обратился к нему:

- Если не секрет, какого черта вы вцепились именно в это дело? Вы же серьезный человек. Андреев и Михалевич - уровень стажера, но не ваш. Вы сами знаете, как я отношусь к Дзержинскому, но тут даже ему особенно стараться не пришлось.

- Дело в том, что я не уверен, правду ли говорят Андреев и Михалевич, - бросил Клименко, и лицо его по-прежнему хранило каменно-непроницаемое выражение. - И несмотря на все, о чем вы сказали, я очень сомневаюсь, что все произошло именно так, как обвиняемые сочли нужным рассказать следователю. Поверьте, у меня есть основания так говорить. В деле имеются некоторые моменты, которые состыковать с показаниями Андреева и Михалевича невозможно. Ваш Новицкий ничего этого не заметит и не поймет, а я обещаю, что добьюсь такого приговора, который станет неожиданностью для всех. Кроме того, все-таки идти в горсуд лучше мне...

- Значит, если я правильно понял, - ехидно заметил прокурор, - вам просто хочется показаться пред светлые очи городского суда?

На укол Клименко ответил уколом.

- Я вообще-то думал о том, что по делу имеется еще и потерпевшая сторона, интересы которой нуждаются в квалифицированной защите, - в тон шефу заметил он. - Впрочем, вам, как я понимаю, настолько привычно стало отдавать предпочтение соблюдению прав личностей вроде Александровича или Хабибуллина, что потерпевших за их спинами вы могли просто не заметить. Если так пойдет дальше, я начну думать, что проявить принципиальность вам мешает личная заинтересованность.

Выслушав эту тираду, Борис Николаевич криво улыбнулся.

- Знаете, - сказал он, - я хорошо отношусь к вам как к профессионалу. Ваши заслуги перед службой неоценимы. Но в последнее время, Валентин Васильевич, вы стали зарываться, и я сам не понимаю, почему до сих пор так много вам позволял. Из-за вас мне пришлось разругаться со всем районом, да еще и с кое-кем повыше... Но сейчас следует положить этому конец.

Брови Клименко удивленно поползли вверх. Он ожидал услышать от шефа совсем другие слова.

- Что вы имеете в виду? - спросил он.

- Да ничего особенного... Должен сказать, что уже шестой день я смотрю на дело, которое мне представил на подпись в суд Василюк, и сомневаюсь, а стоит ли? И знаете, прихожу к выводу, что не стоит. Все-таки обвиняемый - зам главы Администрации района, а доказательства... ну, меня они не убеждают. Да и вам, Валентин Васильевич, я полагаю, хорошо известно, что на тех данных, что собрал Василюк, такого зубра, как Павлюкевич, не посадишь, хотя вы с пылом, достойным лучшего применения, и убеждали меня в обратном. Кроме того, приняв решение о прекращении этого дела, я прекращу войну, которая идет между исполкомом и прокуратурой черт знает который год. Разве я не прав?

Клименко словно окатили с головы до ног ушатом холодной воды. Войну с исполкомом или, выражаясь по-современному, с Администрацией района, о которой упомянул шеф, он вел лично, на свой страх и риск, уже лет пять, положив на нее массу сил и энергии. Все началось с дела Дашкевича, той самой исполкомовской шишки, брата которого, милицейского чиновника, Клименко пришлось в свое время довольно грубо отшить. Дашкевич занимал в Администрации пост начальника квартирного отдела и был пойман с поличным при получении конверта с семью тысячами меченых долларов от человека, которому он обещал решить жилищный вопрос. Что заставило этого человека обратиться в милицию, история умалчивает, но только Дашкевич, не в последнюю очередь благодаря блестящей работе Клименко в процессе, получил четыре года усиленного режима с конфискацией. Его бывшие коллеги затаили обиду, и вскоре на заявление тогда еще помощника прокурора района Клименко о предоставлении ему служебной квартиры их стараниями была наложена резолюция "отказать". Через неделю после получения из Администрации соответствующего письма, составленного в откровенно издевательской форме, Клименко явился в исполком лично. Воспользовавшись как нельзя кстати прибывшим из прокуратуры города заданием на проведение внеплановой проверки в Администрации он, несмотря на все препоны, сумел вытащить на свет божий такие злоупотребления, что в городе разразился настоящий скандал. В результате Клименко вне очереди произвели в советники юстиции и сделали замом районного прокурора, а в Администрации своих постов лишились сразу трое начальников отделов и пяток чиновников калибром поменьше. Разъяренный глава Администрации попытался воздействовать на Клименко через его непосредственное начальство, высказав Борису Николаевичу Жуку в приватной беседе все, что он думает о его новоиспеченном заме. Однако и это не помогло. Клименко удалось доказать шефу, как дважды два, что все его действия и претензии, о которых в исполкоме не хотели и слышать, основаны на законе, после чего Жуку оставалось лишь махнуть на него рукой и уповать на то, что рано или поздно конфликт уляжется сам собой. В результате обе враждующие стороны перешли к тактике глухой обороны, и если на исполком градом сыпались представления, протесты и предписания, составляемые неутомимым Клименко, то с другой стороны, решить любой вопрос через Администрацию кому-либо из сотрудников прокуратуры стало так же сложно, как достать с неба звезду. При этом беднягу Дашкевича, с которого, собственно, и началась вся эта кутерьма, и который уже успел отбыть свой срок, порядком подзабыли, и тем легче каждая сторона винила во всех своих бедах другую. Время, неуклонно текущее вперед, только усугубляло эту вражду, по большей части скрытую и подспудную, но иногда яростными выпадами вырывающуюся на поверхность. И вот полгода назад Клименко, проводивший очередную проверку соблюдения налогового законодательства фирмами, арендующими территорию на одном из предприятий района, нежданно-негаданно для самого себя получил возможность отправить вслед за Дашкевичем в места, не столь отдаленные, не кого-нибудь, а заместителя главы Администрации района Павлюкевича, бывшего самым непримиримым его противником все эти годы. Сей достойный чиновник грешил тем, что в доле с начальником соответствующего отдела занимался поборами с коммерсантов, которые желали получить через исполком лицензии на тот или иной вид деятельности (благо, перечень таковых законом практически не ограничивался). Прекрасно понимая, что никто из "клиентов" не пойдет на него жаловаться, Павлюкевич совсем потерял всякий страх, и большинство обстановки в его шикарной четырехкомнатной квартире, как и на не менее шикарной даче с бассейном, сауной и бильярдным залом, было приобретено за средства подшефных коммерсантов, которые, понятно, испытывали по этой причине к заместителю главы Администрации чувства, далекие от благодарности. И все бы ничего, не дойди Павлюкевич до последней степени беспечности и начни он принимать "подарки" оплаченные по безналичному расчету. Он совершенно не принял во внимание, что платежные поручения, счета, доверенности, остающиеся после подобного рода операций, в любой момент могут превратиться в козырной туз в руках представителей контролирующих инстанций, буде у них возникнет желание поинтересоваться: а на какие, собственно, средства, скромный чиновник районного масштаба позволяет себе так роскошествовать? Случайно обнаружив в ходе проверки на одной из фирм упомянутые счета и платежки, Клименко сумел разговорить директора, а затем добился возбуждения уголовного дела. По факту, конечно, потому что возбудить дело прямо в отношении Павлюкевича Жук, скорее всего, не решился бы. С этого момента ход расследования ни на минуту не ускользал от внимания Клименко, он даже дал Василюку, в производстве у которого находилось дело, несколько ценных советов, так что тому удалось успешно предъявить Павлюкевичу обвинение и положить дело на стол прокурору для дальнейшей передачи в суд. Прошли уже отведенные Жуку для раздумья пять дней, но решения Борис Николаевич так пока и не принял.

И вот теперь он намеревается одним росчерком пера уничтожить полугодичный труд Клименко, труд, который за это время стал уже частью его самого, без которого он вообще не представлял своей дальнейшей работы. Ведь Валентин Васильевич уже предвкушал удовольствие, которое получит, когда в суде разорвет Павлюкевича на части. А тут...

Клименко сжал зубы так сильно, что на скулах у него заходили желваки. Левая бровь слегка дернулась. Больше ничто не выдало его волнения, но и по этим признакам прокурор понял, что его удар попал в цель.

- Вы не сделаете этого, - заявил Клименко, немного придя в себя.

- Почему же? - совершенно искренне удивился Жук.

- Это будет незаконно.

- Да что вы! - прокурор даже расхохотался. - Бросьте эти штучки, Валентин Васильевич, и запомните: в этом районе я решаю, что законно, а что - нет, раз уж я здесь прокурор. Вы что, думаете, я не понимаю, зачем вы заварили всю эту бодягу с Павлюкевичем? Хотите за него получить полковника, не так ли? А то... кто знает? Может быть, вы и на мое место нацелились? Ведь вы уже сейчас не склонны считаться со мной, как я погляжу. Только рановато. Вы далеко пойдете, Клименко, но я пока что вам не по зубам.

Зам смотрел на своего шефа ненавидящим взглядом и действительно думал, что на его месте он бы смотрелся куда уместнее. Во всяком случае, он ни при каких обстоятельствах не станет выгораживать всяких мерзавцев, защищать их от наказания, которое все равно, рано или поздно, настигнет их. Все же Клименко попытался улыбнуться, однако вместо улыбки его лицо исказила нервная гримаса.

- Насчет полковника - это вы зря, - сказал он. - А кто из нас кого съест, решит служебное расследование.

Теперь уже Клименко заметно нервничал, а Жук с каждой минутой все больше приходил в себя, обретая спокойствие удава.

- Неужели вы думаете, что я боюсь какого-то расследования? - возразил он. - Допустим, вы напишете рапорт. Я же приведу свои доводы, и руководство увидит, что вы самым банальным образом пытаетесь удовлетворить свои амбиции. Вы же неглупый человек, вот и подумайте: оно вам надо?

Клименко промолчал. Мысль его работала на пределе, но возразить что-либо в настоящий момент он не мог.

Выдержав паузу, Жук добавил:

- Впрочем, из-за чего, собственно, мы ссоримся? Из-за какого-то заурядного мокрого дельца. Не глупо ли? Как вы считаете, Валентин Васильевич?

Тот кивнул.

- Вот что, Клименко, у меня к вам предложение, - прокурор хлопнул ладонью по столу. - Забудьте сегодняшний разговор. Забудьте Андреева и Михалевича, бог с ними. И я тоже забуду все, что сегодня сказал. Устраивает?

Клименко встал из-за стола, подошел к окну. Не спрашивая разрешения начальника, закурил. Метель на улице уже утихла, и на землю медленно падали пушистые белые снежинки. Они кружились и искрили в свете фонаря, что стоял рядом со зданием прокуратуры, а откуда-то издалека, с проспекта, раздавался шум проезжающих автомобилей.

- Подумайте сами, - продолжал Борис Николаевич, и голос его звучал примиряюще. - Стоит ли игра свеч? Поверьте, мне нравится с вами работать, в некотором смысле вы незаменимый человек. Скажу больше: я доволен тем, как вам удалось поставить на место Павлюкевича, этого зажравшегося идиота. Признаться, он и мне порядком опротивел. Так что, если хотите, я дам вам его свалить. Но за это отдайте мне Андреева и Михалевича. Может быть, вы и были правы: я лично заинтересован в судьбе этих двоих. Не хочу никого подставлять, поэтому скажу только одно: мы должны помогать людям, которых знаем. Если мы и этого не сможем, грош нам цена. Да и потом... Я ведь совсем не хочу выгораживать убийцу. Отнюдь, это не в моих правилах. Даю вам слово, что Андреева и Михалевича осудят, осудят к реальному лишению свободы. Просто... Не надо лишней нервотрепки, парням и так тяжело. А Новицкий, в отличие от вас, по молодости не станет задавать лишних вопросов. Только и всего. Что касается вас, Клименко, то поверьте, рекламу себе в горсуде вы еще успеете сделать. Вы молоды, напористы, решительны. Я уже говорил, что вы далеко пойдете, и готов помочь вам в этом. Насколько мне известно, совсем скоро освободится место начальника отдела УСО в прокуратуре города. Лично я считаю, что мой заместитель вполне достоин этого поста. В прокуратуре Республики есть люди, которые, я уверен, согласятся со мной. Как вам такая перспектива?

Клименко молча курил. Уже понимая, что придется уступить шефу, он не мог смириться с этой мыслью. Все внутри него бушевало от такого явного непонимания. Ведь не из-за каких-то погон, пусть даже и полковничьих, он затеял эту рискованную игру. Всю жизнь он честно служил закону, по мере сил стараясь, чтобы кара за любое преступление следовала незамедлительно и невзирая на лица. И вот опять, в который уже раз, ему приходится отступать перед шефом лишь потому, что тот хочет угодить кому-то из своих друзей. А ведь вообще-то они должны быть единомышленниками!

На какую-то минуту в мозгу Клименко мелькнула мысль: "А может, послать все к черту? Пойти завтра в процесс наперекор шефу, а потом действительно написать рапорт с требованием провести служебное расследование, а если придется, то и на увольнение?" Но он тут же отказался от такого варианта. Все-таки гораздо полезнее для правосудия будет осуждение Павлюкевича. Как-никак, а это заместитель главы Администрации, его приговор прозвучит как выстрел, и многие еще потом будут задумываться, а стоит ли так откровенно использовать свои должностные обязанности? Дело обещает стать громким, и шансы на победу, если шеф не будет мешать, очень высоки. С другой стороны, кто такие Андреев и Михалевич? Мелкие подонки, которые и убийцами-то стали по недоразумению, лишь потому, что у потерпевшего на беду оказалось при себе оружие. Сотни таких Клименко уже видел и был уверен, что увидит еще больше. Никакие приговоры это хулиганье не остановит. Если же в результате конфликта с шефом ему придется уйти из прокуратуры, кто лучше него будет охранять закон в районе? Жук, что ли? Или Гайсумов, который начал карьеру с того, что всеми правдами и неправдами перетянул в город целую кучу своих родственников из Азербайджана? Или, может быть, стажер Новицкий, пешка, не подозревающая о роли, которую ей предстоит сыграть? Нет, сегодня лучше пойти с Жуком на компромисс, тем более, что он обещает пост, заняв который, Клименко получит от него определенную независимость и сможет сполна рассчитаться за сегодняшний вечер. За поводом далеко идти не придется, взять хотя бы тех же Андреева и Михалевича. "Ведь последний аккорд еще не сыгран, - лихорадочно думал Клименко. - Любой приговор можно пересмотреть, и как знать, если я займусь этим всерьез, шефу может прийтись туго. Нужны лишь зацепки. Они, конечно, появятся, когда дело пройдет через суд. А через Новицкого я узнаю все обстоятельства заседания. Черт! Лучше бы самому... Ладно, посмотрим."

Все эти мысли пронеслись в голове Клименко всего за несколько мгновений. О своих сомнениях по делу, о судьбах обвиняемых, которые решались в эту минуту, о чаяниях родственников погибшего милиционера он уже не думал. Перед его глазами стоял лишь ненаписанный еще протест по делу, которое он уже согласился похоронить. Этот протест, как и другие, повод для которых он непременно найдет на новой должности, помогут ему поставить на место своего нынешнего прокурора, осмелившегося нарушить принципы, святые для Клименко: принципы правосудия и торжества закона. Во всяком случае, так он их понимал... Чиновник до мозга костей, опытный, знающий свое дело, жесткий, неумолимый, в меру коварный, Клименко давно привык видеть в уголовных делах лишь принципы, символы и категории, не различая за их очертаниями живых людей.

- По крайней мере, смогу ли я проконтролировать работу Новицкого, чтобы он не наделал фокусов? - наконец спросил он.

Жук устало махнул рукой.

- Да ради бога... Ничего не имею против.

Он взглянул на часы.

- Надо же! Восемь часов! Заболтался я тут с вами. Ну, Валентин Васильевич, до завтра, хорошо?

Клименко откланялся. Как только за ним захлопнулась дверь кабинета, Борис Николаевич подошел к сейфу, скрытому в стенном шкафу. Открыв дверцу, вытащил стакан и початую бутылку коньяка. Попытался налить, но руки так дрожали, что полстакана пролилось на пол. Выругавшись, прокурор жадно сделал несколько глотков прямо из бутылки, после чего швырнул ее обратно в сейф и полез в шкаф за пальто.

Снегопад кончился. Тучи, весь день висевшие над городом, куда-то исчезли. В бархатной тьме ночного неба ярко блестела золотистая россыпь звезд. Грядущий день обещал быть ясным.

Зал суда постепенно заполнялся публикой. Просторное помещение с высоким потолком, оно с самого момента постройки предназначалось для того, чтобы стать храмом правосудия и посему внушало невольное уважение. Строгость и торжественную помпезность подчеркивали огромный гипсовый герб на стене, прямо над высокими спинками судейских кресел, необъятно широкий лакированный стол на возвышении, за которым решались людские судьбы, длинные ряды скамеек за барьером, отделявшим публику от тех, кто по должности и по призванию должны были творить священное действо торжества закона и справедливости. И, наконец, еще одна скамья, точнее, несколько скамей, справа от судейского стола, огороженные не барьером, но сплошной металлической решеткой с маленькой решетчатой же дверцей, такой узкой, что человек мог протиснуться в нее разве что боком. Именно через эту дверцу изо дня в день вооруженные конвоиры с хмурыми и невыспавшимися лицами заводили в клетку тех, ради кого и собиралась в зале публика, и чье дело становилось предметом обсуждения людей в судейских мантиях. То была скамья подсудимых.

Когда Клименко, будучи еще стажером, впервые переступил порог зала суда и принял участие в своем первом процессе, он чувствовал себя сопричастным к какому-то особенному, почти божественному ритуалу, стоявшему над земными делами и людскими страстишками. Этот ритуал, как ему казалось, служил лишь одной по-настоящему достойной цели: торжеству справедливости. Впрочем, не являясь от природы человеком излишне впечатлительным, и к тому же пройдя суровую военную школу, Клименко очень быстро воспринял уголовный процесс как серую повседневность, а к его участникам стал относиться как к коллегам или оппонентам, судя по ситуации. Свое общение с ними он ограничивал лишь рамками рассматриваемого дела и не примешивал сюда ничего своего. Ни сочувствия, ни ненависти, ни восхищения, ни презрения. Со стороны казалось, что он вообще не способен испытывать какие-либо эмоции. Благодаря этой бесстрастности, а также хорошо поставленной речи, достаточно глубокому знанию тонкостей права и способности нестандартно мыслить, Клименко очень быстро достиг немалых успехов в своем деле, а учитывая, что он обладал еще и поистине бычьим упорством, можно было смело предположить: на достигнутом он не остановится.

Поддержание обвинения давно стало для Клименко таким же будничным и привычным занятием, как, скажем, для токаря - работа на станке, или для электрика - монтаж проводки. Посему, появившись в горсуде с самого утра следующего после достопамятной беседы с шефом дня, Клименко даже не заглянул в третий зал, где должно было слушаться дело по обвинению Андреева и Михалевича. Хотя он пришел сюда, бросив всю отчетную работу, именно в связи с рассмотрением этого дела, желая проконтролировать работу стажера, заменить которого в процессе ему так и не удалось, светиться перед судьями, адвокатом, да и самим Новицким Клименко вовсе не улыбалось. Он решил прибегнуть к другому, не менее надежному средству.

Мало кто из коллег знал, что супруга заместителя прокурора района работала в архиве городского суда. Клименко не любил распространяться о своей частной жизни, и о том, что он вообще женат, сослуживцы догадывались лишь по обручальному кольцу на правой руке зама. Ввиду удачного для Клименко в данном случае стечения обстоятельств, помещение архива, представляющее собой огромную, метров десять на пятнадцать, комнату, заставленную высокими стеллажами с пылившимися на них папками уголовных и гражданских дел, по тыльной своей стене являлась смежной именно с третьим залом судебных заседаний. В этой стене, в самом удаленном от входа в архив уголке, имелась неприметная фанерная дверь запасного выхода, ведущая непосредственно в зал. Эта дверь, которую уже много лет никто не открывал, была давно и благополучно забыта, но находившийся за ней человек мог бы, приди ему в голову такая мысль, без помех слышать все, происходящее в зале суда, даже не напрягая слух, ибо акустика там была просто замечательная.

Без проблем договорившись с супругой, которая никогда и ни в чем не перечила мужу, считая его кем-то вроде полубога, Клименко уселся на стул возле заветной дверцы и стал ждать. Происходившего в зале он, разумеется, не видел, но судя по нестройному гулу голосов, среди которых ему не удалось расслышать ни судей, ни адвоката, ни Новицкого, процесс еще не начался.

"Что ж, я вовремя, - думал Клименко. - Интересно, на сколько дней планирует рассмотрение судья? Неделю-то здесь никак не проторчишь, отчеты надо сдавать, а ссылка на проверку перед шефом не покатит. По крайней мере, хотя бы обвиняемых сегодня допросят. Исходя из материалов и зная Берга, я бы предположил, что бить они будут на превышение необходимой обороны. Мол, потерпевший первым выхватил пистолет. А раз так, хулиганство отпадает. С хищением оружия будет сложнее, но при желании Берг сможет вывернуть дело так, словно наутро они сами хотели сдаться в милицию. Задержали-то их в ту же ночь. Здесь надо бы подробно допросить очевидцев: водителя автобуса и тех двух женщин, что в нем ехали. Если их показания пойдут в разрез с версией подсудимых, то уже будут основания для внесения протеста. Черт! Почему я не в зале? Надо было встретиться с Новицким с утра пораньше, настропалить, дать указания..."

От волнения Клименко даже заерзал на стуле. Но он бы нервничал еще больше, если б знал, что Новицкий, который, впрочем, был уже в зале, прочитать дело так и не смог и собирался знакомиться с ним по ходу заседания.

Когда, ровно в девять ноль-ноль, стажер Новицкий доложился судье Нестеровичу, последний посмотрел на него с таким неприкрытым сарказмом, что долго гадать о значении этого взгляда не пришлось бы даже десятилетнему пацану. Судье явно хотелось сказать: "Они бы еще первоклассника прислали". Но присутствие в кабинете заседателей, а также многолетний опыт, позволивший Нестеровичу повидать очень многое, сдержали судью. На робкую просьбу Новицкого дать ему время на ознакомление с делом Нестерович, тем не менее, ответил категорическим отказом, возможно, потому, что просьба была слишком уж робкой. Он уже трижды откладывал рассмотрение этого дела, причем два раза - из-за неявки прокурора, а сроки содержания подсудимых под стражей - не резиновые. И, наконец, судья, как и всякий другой гражданин, хотел бы войти в Новый Год, который не за горами, без прошлогодних "хвостов".

Возразить на все это Новицкому было нечего, и он удовлетворился разрешением судьи взять дело с собой в зал и читать его там до начала процесса, да и в процессе тоже, если удастся. На первый раз Нестерович милостиво согласился не обращать внимания на огрехи стажера.

Поэтому сейчас, сидя за столом, отведенным для обвинителя, прямо напротив скамьи подсудимых, Новицкий волновался ничуть не меньше, чем Клименко, о присутствии которого в зале суда, пусть и незримом, стажер не подозревал. За час, остававшийся у него до начала заседания, он успел лишь бегло просмотреть лишь треть первого тома. Именно просмотреть, потому что о том, чтобы внимательно прочитать все эти документы, не могло быть и речи по причине цейтнота. К тому же, дело следователь Дзержинский сшил просто безобразно, в том смысле, что без всякой системы. За протоколом обыска следовал протокол допроса свидетеля, а заключение судебно-медицинской экспертизы трупа затерялось где-то в самом конце второго тома между двух характеристик.

Впрочем, начало процесса затягивалось. То ли конвой запаздывал, то ли у судьи нашлись какие-то неотложные дела, но пока что компанию Новицкому в зале составляли лишь родственники подсудимых и потерпевшего, да еще вызванные по делу свидетели. То, что на отведенных для публики местах нет посторонних, подтверждали обрывки реплик, долетавшие до слуха Новицкого. Содержание этих реплик сводилось, в основном, к взаимным обвинениям и просьбам к свидетелям говорить только правду. К сожалению, эта самая правда виделась враждующим родственным кланам в совершенно разном свете.

В принципе, зайти в зал суда и слушать заседание мог любой, потому что процесс не был признан закрытым. Но так уж сложилось, что наши люди привыкли обходить такие места стороной. Это стало уже как бы второй натурой: а вдруг, не дай бог, и до нас дойдет очередь? Неважно, что нет никакой за нами вины, этим крючкам судебным только повод дай!

Пролистав уже половину тома, содержание которого в целом соответствовало всему, что накануне рассказывал Дзержинский, Новицкий вдруг услышал прямо у себя над ухом чей-то незнакомый голос:

- Приветствую вас, коллега! - рядом с Новицким за столом никого не было, поэтому сомнений в том, что обращаются именно к нему, у стажера не возникло. - Рад, очень рад видеть, что наша прокуратура молодеет!

Николай поднял глаза. Перед ним, широко улыбаясь, стоял пожилой седовласый мужчина в темно-сером костюме-тройке и ослепительно белой сорочке с повязанным вокруг стоячего воротника галстуком-бабочкой.

- Люблю работать с молодежью! Приятно видеть в людях те качества, которые сам я давно уж утратил, - продолжал незнакомец, протягивая Новицкому руку. - Однако разрешите представиться. Моя фамилия Берг. Я адвокат. Впрочем, вы можете называть меня Самуил Борисович.

Новицкий понял, что окольным путем у него спрашивают, как его зовут, но, хоть это и было не совсем вежливо, он медлил с ответом, разглядывая знаменитого юриста, о котором много слышал от коллег. Обычно, когда у них в прокуратуре кто-нибудь произносил фамилию "Берг", делалось это неизменно почтительным тоном, причем все присутствующие, как по команде, закатывали вверх глаза и восхищенно вздыхали: "О-о-о...".

А оказалось - ничего особенного, по крайней мере, на первый взгляд. Невысокий (метр шестьдесят, никак не больше!) дядечка лет пятидесяти с хвостиком, обладающий заметным брюшком и двойным подбородком. Седые волосы тщательно уложены и зачесаны вверх, обнажая высокий, выпуклый лоб, а правая рука, точно у Наполеона, постоянно за бортом пиджака. Даже для рукопожатия он протянул Новицкому левую.

- Новицкий... Николай, - несколько робко ответил стажер. - Я тоже рад...

Берг улыбнулся еще шире.

- Да не тушуйтесь, коллега! - у адвоката был густой баритон, такой же мягкий, как и его ладонь, которую пожал Новицкий. - Не такой уж я страшный. Поверьте, я действительно доволен, что работать буду именно с вами. Вы молоды, еще не испорчены, принципиальны... А наша система правосудия, - тут в голосе Берга появилась ирония, - рассчитана почему-то на законченных циников. Я, вот, долго сопротивлялся, да и то в последнее время начинаю замечать за собой... э-э... моральные издержки профессии.

Вообще, если отвлечься от того, что Самуил Борисович Берг был адвокатом, причем весьма хорошо оплачиваемым, больше всего он напоминал какого-нибудь провинциального врача или сельского учителя, вышедшего на пенсию. Такой же добродушный, мягкий, слегка фатоватый тип, больше всего на свете ценящий дружеские беседы у камелька и обожающий учить жизни всех подряд. Вот и сейчас, таким тоном, словно он знал Новицкого с пеленок, Берг втолковывал стажеру истины, которые ему самому, без сомнения, представлялись абсолютно очевидными.

- По большому счету, коллега, спорить нам сегодня будет не о чем. Во всем этом, - адвокат похлопал ладонью по сложенным в стопку томам дела, - главное - усвоить, что сегодняшние подсудимые, да и потерпевший тоже, - всего лишь глупые мальчишки. Одному двадцать, другому едва исполнилось восемнадцать, третьему и того еще нет. Столкновение амбиций, понимаете ли, привело к трагической ошибке. Только так я могу это назвать. Впрочем, вам ли мне все объяснять? Вспомните себя самого лет, этак, пять-шесть назад, и сразу же суть дела станет для вас такой же ясной, как летний день.

Берг явно увлекся и мог бы продолжать еще долго, но тут двери открылись, и в зал вошла секретарь - высокая, стройная, на редкость симпатичная брюнетка в зеленом обтягивающем платье. За ней в сопровождении шести конвоиров следовали главные герои дня - подсудимые Андреев и Михалевич.

Берг отошел к своему столу, за которым уже сидела и что-то писала еще одна, абсолютно невзрачного вида девушка - вероятно, тоже адвокат кого-то из подсудимых. Он подождал, пока конвой заведет подзащитных в клетку, пока с них снимут наручники, а потом подошел к решетке вплотную и стал что-то шептать обоим подсудимым. Те согласно закивали головами.

Секретарь положила на небольшую кафедру, где предстояло выступать свидетелям, листок с подпиской об ответственности за дачу ложных показаний и села рядом с Новицким, раскладывая на столе бумагу и запасные стержни для шариковой ручки. Буквально в следующее мгновение двери зала широко распахнулись, и все присутствующие поднялись, повинуясь звонкому голосу секретаря:

- Встать, суд идет!

Сохраняя на лице выражение суровой неприступности, судья Нестерович важно прошествовал сквозь толпу моментально притихшей публики к своему месту. Высокий, атлетически сложенный, с пышными черными усами, он выглядел весьма внушительно в длинной бархатной мантии с белоснежным отложным воротником. Берг даже учтиво поклонился судье, когда тот проходил мимо него. Что до заседателей, быстро семенивших вслед за председательствующим, то они вполне соответствовали прозванию "кивалы", очень метко придуманному уголовниками. Бабушка лет семидесяти в потертом пиджачном костюме и сморщенный низкорослый мужичок предпенсионного возраста, они при советской власти считались активными общественниками, а нынче ходили в суд просто потому, что это привносило хоть какое-то разнообразие в их серый быт. Кроме того, за присутствие им платили деньги, получать которые заседателям было тем легче, что никакой ответственности за все происходившее в зале они не несли.

Хотя Нестерович был человеком на редкость осторожным и педантичным, как и большинство судей, но так же, как у многих из них, вторым определяющим его натуру качеством являлась исключительная самоуверенность. В силу этого он привык не придавать значения тем процессуальным тонкостям, которые, по его мнению, того не заслуживали. Так что подготовительную часть процесса Нестерович провел очень быстро, как человек, дорожащий своим временем. Первым делом он удалил из зала свидетелей, объявил о начале слушания, а затем приступил к проверке данных о личностях подсудимых.

Новицкий, тем временем, вновь углубился в изучение лежавшего перед ним дела, и то, как Андреев и Михалевич, по очереди вставая, называли свои фамилии, годы рождения, адреса, ускользнуло от его внимания. Впрочем, имея претензию считать себя хорошим физиономистом, Николай полагал, что Андреевым, тем самым, кто первым затеял ссору с потерпевшим, а потом и бросился на него, несмотря на уже появившийся в руках потерпевшего пистолет, мог быть только тот из подсудимых, что находился слева, ближе к судейскому столу. Среднего роста, поджарый, плечистый парень с короткими черными волосами, он, казалось, весь излучал уверенность. Напустив на себя выражение показного безразличия, этот парень спокойно сидел на скамейке, потирая запястья, освобожденные от наручников, и лишь изредка поглядывал на своего подельника, высокого и тощего блондина, у которого еще до начала допроса заметно дрожали губы.

Перевернув очередной лист, Новицкий дошел, наконец, до протоколов, где были изложены показания Андреева и Михалевича. Однако тут ему пришлось отложить дело в сторону, встать и зачитать обвинение, так как процесс мало-помалу приближался к главной своей части - судебному следствию.

Накануне вечером, жутко волнуясь, Новицкий решил обратиться за советом, как вести себя в городском суде, к кому-нибудь из коллег, казавшихся ему людьми более или менее бывалыми. Остановленный им в коридоре помощник прокурора Шидловский выслушал стажера со снисходительной улыбкой, после чего похлопал его по плечу и сказал:

"Ты, главное, держи себя в руках и помни, что городской суд, в принципе, ничем не отличается от нашего, районного, разве что гонора у судьи побольше. Действуй, как обычно. Если не знаешь, что спросить, то просто предложи свидетелю рассказать в повествовательной форме, что он видел или слышал, а там, по ходу, уточнишь, что непонятно. Если не знаешь, как реагировать на ходатайство защиты, оставляй его на усмотрение суда. Перед прениями открой кодекс, изучи диспозицию статьи, определи срок и режим, которые надо просить, и - вперед".

Выдав сей ценный совет, Шидловский исчез в недрах своего кабинета. Поскольку больше ни с кем Новицкому поговорить не удалось, он решил, что линия поведения, предложенная Шидловским, все же лучше, чем отсутствие таковой. Тем более, что и с делом-то он был знаком всего лишь понаслышке. Так что, когда пришла пора допрашивать подсудимых, Николай помялся с минуту и произнес следующее:

- Подсудимый Андреев, прошу вас дать показания суду по существу дела.

На мгновение взгляд Новицкого невольно скользнул в сторону Берга. Заметив это, адвокат широко улыбнулся и ободряюще кивнул головой. Улыбка у него была ослепительной, выставляющей напоказ ровные, белые зубы, без единого следа пломбы или коронки. Таким зубам мог бы позавидовать даже аллигатор.

Девушка, сидевшая по левую руку от Берга, продолжала что-то быстро записывать, делая это почти синхронно с секретарем.

Андреев встал и медленно, хотя и без запинки, заговорил. К удивлению Новицкого, основным подсудимым оказался не черноволосый крепыш, а худощавый и нескладный, словно щенок-переросток, белобрысый парень, казавшийся моложе даже своих семнадцати лет. Говорил он монотонно и тихо, так что Бергу приходилось несколько раз просить его излагать погромче. Ежеминутно Андреев облизывал свои дрожащие губы, упорно глядя при этом в пол.

-...Вдвоем с Михалевичем мы сели в автобус на остановке у станции метро, - говорил он. - Потом, минут через двадцать, прошли на заднюю площадку, где решили закурить. Потерпевший Голубев сделал нам замечание. Мы промолчали, потому что он был пьян. Тогда потерпевший достал из-за пазухи пистолет и направил на меня...

Просматривая протокол допроса Андреева на следствии, как раз сейчас лежавший перед ним, Новицкий заметил, что подсудимый практически повторяет его слово в слово. "Выучил он его, что ли? - подумал Николай, - Не иначе, зубрил как стихотворение".

- ...Я ударил потерпевшего кулаком в голову, - продолжал Андреев между тем, - и схватил его двумя руками за руку с пистолетом, стал ее выворачивать. Михалевич стоял рядом. В это время автобус остановился, и двери открылись. Мы с потерпевшим выпали из салона, и я вырвал у него пистолет, после чего поднялся. Михалевич вышел за нами. Я держал пистолет в руке и захотел проверить, не боевой ли он. С этой целью я передернул затвор. Тут потерпевший нанес мне удар в голову. Я, чтобы испугать, выстрелил в его сторону. Убивать потерпевшего я не хотел и стрелял не в него, а просто в его сторону. После этого потерпевший упал...

Собственно, у Новицкого, когда он выслушал эти показания, возник только один вопрос: "А что же делал все время Михалевич, и если ничего, то почему он здесь находится?" Однако задавать его Николай не стал, передав эстафету адвокату. В конце концов, это можно будет сделать позже, когда он хотя бы прочитает экспертизы. Пока что Новицкий не был в силах даже правильно сформулировать вопрос, ибо продолжал знакомиться с делом, а даром Юлия Цезаря справляться сразу с несколькими обязанностями он не обладал.

Когда Клименко, который, находясь за стеной, внимал словам Андреева ничуть не менее внимательно, чем все находившиеся в зале, услышал, что у обвинителя нет ни одного вопроса к главному из двух подсудимых, он не взорвался лишь потому, что рядом находилась его жена. Стажер явно намеревался пустить процесс на самотек! Но ведь и ежу понятно: этот мерзавец Андреев излагает так гладко лишь потому, что с ним хорошо поработали адвокаты. Всего пара каких-нибудь проходных вопросов, вроде: "Почему вы с Михалевичем не отреагировали на замечание потерпевшего?" или: "Что конкретно говорил потерпевший, обнажая оружие?", и он бы поплыл! Ведь у этой ссоры имелись свидетели, пассажиры автобуса, которые могут показать, что Голубев всего лишь требовал подсудимых подчиниться его требованиям и, стало быть, не собирался стрелять. А раз так, то нет и необходимой обороны, а имеется типичное умышленное убийство... Этими соображениями Андреева можно было бы запросто припереть к стенке. Клименко даже заскрежетал зубами от досады. Впрочем, оставалась еще надежда, что свидетелей-то Новицкий заставит говорить правду. Клименко заставил себя слушать, как адвокат, у которого, в отличие от недотепы-стажера, вопросы, конечно, были, старается закрепить достигнутый уже успех.

- Скажите, подсудимый, - Берг повернулся к клиенту, стоявшему за его спиной, - потерпевший представлялся вам сотрудником милиции?

При этом адвокат быстро и едва заметно подмигнул Андрееву, как бы желая приободрить его. Однако сейчас клиент совсем не смотрел на своего защитника, тупо уставившись в пол. Тем не менее, он дал нужный адвокату ответ:

- Нет.

- Прекрасно. В таком случае поясните суду, угрожал ли он вам словесно, направляя на вас оружие?

- Да.

- Как именно?

- Он говорил, что перестреляет нас с Толей... то есть, с подсудимым Михалевичем.

Тут Андреев, наконец, поднял глаза, но смотрел он почему-то не на Берга, а на судью, как бы спрашивая, все ли он делает правильно. Клименко до боли сжал кулаки. Ведь все, что он сейчас услышал, выяснять должен был обвинитель. Адвокат, тем временем, продолжал:

- И вы воспринимали эти угрозы реально?

Вопрос был явно наводящим, и в принципе, подлежал отводу. Видимо, Берг решил, что со стажером, который снова никак не отреагировал, с головой погрузившись в материалы дела, можно особенно не церемониться.

- Конечно, реально, - Андреев снова дал нужный ответ, который тут же был занесен в протокол.

Пока адвокат с успехом выстраивал из показаний своего клиента концепцию превышения пределов необходимой обороны, Новицкий читал заключение судебно-биологической экспертизы. Выводы ее гласили в точности то, что он уже слышал от Дзержинского: следы крови на одежде Андреева соответствовали группе крови потерпевшего. Но что-то, какая-то мелкая деталь в описании одежды подсудимого заставила Новицкого прочитать заключение дважды, от корки до корки. Однако мысль он поймать никак не мог и продолжал напряженно размышлять над выводами эксперта даже тогда, когда председательствующий предложил ему перейти к допросу второго подсудимого. Отвлекшись от заключения, Новицкий предложил Михалевичу дать показания по существу и стал листать дело дальше. Следовало торопиться, но все же в мозгу у него почему-то крутилось лишь одно слово: "Ярлык..., ярлык..., ярлык..."

Михалевич полностью, даже в мелочах, повторил показания своего подельника. При этом он спокойно и даже несколько нагло смотрел Новицкому прямо в лицо. А тот, так и не приведя в порядок свои мысли, уже вчитывался в протокол осмотра места происшествия. "Почему не нашли пулю? - думал он. - Ранение сквозное, а место там совершенно безлюдное. Во все стороны пустырь, до ближайшего забора метров триста, никак не меньше... Почему?"

За всеми этими размышлениями Новицкий не успел задать вопросов и Михалевичу. За того взялся Берг, который несколькими умело заданными вопросами устранил в свою пользу противоречия в показаниях клиента на следствии. А ведь этими противоречиями мог бы с успехом воспользоваться и Новицкий, успей он заметить их вовремя!

За стеной Клименко чувствовал, как все у него внутри буквально вскипает.

После допроса подсудимых вызвали потерпевшую. То бишь, жену погибшего Голубева, хрупкую светловолосую женщину в черном вдовьем платке. На вид ей было лет восемнадцать-двадцать, и все то время, что ей пришлось простоять у кафедры, она, не переставая, всхлипывала и вытирала красные от слез глаза.

Ничего существенного по делу она пояснить не смогла, так как в тот вечер находилась дома, поэтому допрос ее закончился довольно быстро. Однако тут Новицкому пришло в голову, что он действительно никому не задал еще ни одного вопроса. Николай решил хотя бы частично наверстать упущенное:

- Вера Григорьевна, сообщите суду ваше мнение по мере наказания подсудимым.

О необходимости выяснения этого самого мнения Новицкому постоянно талдычили и во время учебы, и на работе. Подобный вопрос, хотя и безусловно формальный, должен, тем не менее, задаваться в ходе любого процесса.

- Знаете, - неожиданно спокойно сказала потерпевшая, в очередной раз вытирая глаза, - я ведь хорошо знакома с ними обоими. То есть, с подсудимыми. С Михалевичем вместе училась в школе, а Андреев, он из нашего двора, я его почти с пеленок помню. Саша... то есть, Андреев, он же всегда такой был: робкий, слабый... трусоватый, в общем. Михалевич, конечно, дело другое - шкодливый парень. В восьмом классе его на краже поймали, из школьного гардероба. Но тогда все так и кончилось. А потом, я слышала, он сидел за что-то...

- За кражи, - уточнил Берг, перебивая потерпевшую. - За кражи магнитол из машин. И не сидел, а всего лишь находился под следствием...

- Прекратите, адвокат! - раздался с судейского возвышения голос Нестеровича. - Дайте говорить потерпевшей. Достаточно уж и того, что мы внимательно, не перебивая, выслушали ваших клиентов. Так не злоупотребляйте терпением суда!

Берг картинно развел руками, как бы желая сказать: "А что я? Я ведь хотел, как лучше", и украдкой подмигнул Новицкому. Мол, мы же свои люди, все понимаем.

- Так я и говорю, - продолжала потерпевшая, так как судья дал знак, что она может говорить, - не мог Саша... то есть, подсудимый Андреев... выстрелить в человека. Он и по воронам-то из рогатки стрелять боялся. Я вообще не верила, что это он, пока сегодня сама не услышала. Не знаю теперь, что и думать. Нет, уважаемые судьи, прошу строго его не наказывать... Мужа ведь не вернуть... Неужели это он моего Андрея... Андрюша...

Потерпевшая разрыдалась.

- Прошу занести это в протокол! - тут же поднялся со своего места Берг.

Судья досадливо махнул рукой, как бы говоря: "Да слышал я, слышал. Не волнуйтесь, все записывается".

Клименко, продолжая вслушиваться в происходящее, в сердцах сплюнул и мысленно выругался матом.

Потерпевшая вернулась на свое место. Вслед за ней к кафедре по одному стали подходить свидетели, вызываемые секретарем из коридора. Их Берг собирался допрашивать по специально составленному заранее вопроснику. Девушка, сидевшая рядом с ним, вопреки мнению Новицкого, оказалось вовсе не коллегой, а просто помощницей Самуила Борисовича, вероятно, стажеркой или практиканткой. По требованию Берга она подавала ему тот или иной лист из досье, вела протокол заседания параллельно с секретарем и вообще выполняла всю черную работу, дабы мэтр мог спокойно вещать.

В то время, как суд слушал первого свидетеля, Новицкий все еще находился под впечатлением от слов потерпевшей. "Мог, не мог, - думал он, - все это слова. С другой стороны, достаточно посмотреть на этого слизняка, он же вот-вот заплачет. И что, это и есть убийца офицера милиции?" Николай понимал, конечно, что в суде даже особо опасный рецидивист будет стараться произвести впечатление чистосердечного раскаяния, но так искренне дрожать, так убедительно трепетать перед судом словно кролик перед удавом, не смог бы даже величайший актер, вооруженный знанием системы Станиславского.

А между тем, водитель автобуса, в котором произошло начало конфликта, вызванный первым, показал, что около двадцати трех часов, когда он подъезжал к остановке на пустыре, близ гаражей по улице Тобольской, в его дверь постучалась какая-то женщина. Обернувшись, он увидел, что на задней площадке автобуса сцепились между собой трое парней. Их одежды, а тем более лиц он не запомнил. Подъехав к остановке, он открыл двери, и парни выпали из автобуса, после чего он проследовал дальше по маршруту.

На вопрос Берга, которому Новицкий опрометчиво уступил право допрашивать этого свидетеля, так как был занят изучением экспертизы трупа, водитель пояснил, что пистолета ни у кого из парней он не видел. На следующий вопрос он ответил, что слышал хлопок, похожий на выстрел, но не в момент конфликта, а уже когда он отъехал от остановки метров на двести пятьдесят. Берг тут же спросил, с какой скоростью он ехал, и удовлетворился ответом водителя, который высказался в том смысле, что ехал быстрее обычного, так как ему неприятно было наблюдать "распоясавшуюся молодежь".

А потом к кафедре подошла женщина, та самая, что обратила внимание водителя на драку. Трижды Берг пытался добиться от нее признания в том, что она видела в руках у Голубева пистолет. Безрезультатно. Пистолета свидетель ни у кого не видела, хотя находилась на расстоянии не более семи метров от потерпевшего и подсудимых. Однако она слышала, как кто-то из дерущихся что-то кричал про "пушку". Понимая, что давить на нее дальше бесполезно, Берг решил сменить направление допроса и спросил, не видела ли свидетель, как кто-либо из подсудимых выкручивал руку у потерпевшего, на что женщина пояснила, что точно утверждать не может, но ей кажется, что все трое парней хватали друг друга за руки и за одежду. На следующий вопрос адвоката: не разнимал ли кто-либо из подсудимых двух других дерущихся, свидетель дала столь же уклончивый ответ: хотя она и не уверена, так как была буквально свалка, но говорить, что оба подсудимых именно избивали потерпевшего, целенаправленно нанося ему удары, она также не может. Того, что происходило между парнями на улице, она не видела, так как из салона не выходила.

Берг с удовольствием потирал руки. Все складывалось как нельзя удачнее. Даже Андреев немного приободрился.

Вторая пассажирка автобуса, допрошенная следующей, в целом повторила показания своей предшественницы. Ей Берг задал один-единственный вопрос:

- Скажите, в каком состоянии находился потерпевший?

Поскольку женщина явно не поняла вопроса, Берг уточнил:

- Я имею в виду, был ли он трезвый или... э-э... немного выпивши?

- По-моему, он был очень пьян, - совершенно искренним тоном заявила свидетель. Она хотела что-то добавить, но Берг тут же поблагодарил ее, заявил, что вопросов больше не имеет, и даже поклонился. О том, в каком состоянии находились его собственные подзащитные, адвокат предпочел благоразумно умолчать.

И снова Новицкий не вмешался. Просмотрев дело почти до конца, он раскладывал в уме по полочкам полученную информацию. И хотя процесс шел как нельзя более гладко, что-то в подсознании, какая-то назлойливая мысль мешала стажеру определить свое отношение к подсудимым. Казалось бы, все подтверждается, подсудимые признались, свидетели допрошены, остается лишь встать и попросить суд признать виновными Андреева и Михалевича, да еще высказаться о мере наказания... Однако Новицкий молчал. Он и вопросов-то не задавал во многом потому, что по какой-то непонятной ему самому причине совсем не был уверен в правильности того обвинения, которое следовало поддерживать, которое он сам зачитал всего несколько часов назад. И он молчал.

А Клименко, выслушав показания свидетелей, просто бесновался. Еще немного, казалось ему, и он просто вышибет эту чертову дверь, ворвется в зал и вышвырнет этого негодяя стажера, который умудрился банальнейшим образом загубить дело, с которым он связывал такие большие надежды.

Схожие ощущения испытывал и судья. Впрочем, Нестерович, будучи лицом незаинтересованным, относился к промахам Новицкого гораздо спокойнее. Ему просто было жаль мальчишку, на которого взвалили явно непосильную ношу. Хотя, если прокуратура решила сама себя высечь, ему-то что за дело? Да и не так все страшно. Если обвинитель и выглядит в процессе далеко не лучшим образом, правосудие все равно восторжествует. Как бы ни суетился Берг, сколько бы ни строил из себя второго Плевако, никакого превышения пределов обороны ему не видать. В кабинете судьи Нестеровича уже лежал наполовину написанный приговор. И в нем подсудимый Андреев признавался виновным в совершении умышленного убийства, а подсудимый Михалевич - в совершении хулиганства. Оставалось еще описать хищение оружия и избрать меру наказания. Впрочем, уже сейчас Нестерович прикидывал, что Михалевич получит года четыре, ну, а Андреев - либо десять, либо двенадцать. Это уж как попросит прокурор...

В зал по очереди заходили еще четыре свидетеля. То были начальники и сослуживцы потерпевшего Голубева, которые довольно неуклюже пытались доказать суду, что табельное оружие в тот злополучный день находилось у их товарища на вполне законных основаниях. Над ними Берг просто издевался. Как? Господин начальник отдела уголовного розыска утверждает, что потерпевший находился при исполнении своих служебных обязанностей? Но ведь было воскресенье! Да, защите прекрасно известно, что у сотрудников милиции ненормированный рабочий день, но ведь никем не оспаривается, что потерпевший на тот момент, когда у него произошел конфликт с подсудимыми, просто ехал домой после посиделок с друзьями! Разве потерпевший, который, к тому же, находился в нетрезвом виде, не должен был сдать табельное оружие?... А что до господина оперуполномоченного Макарова, то он, являясь наставником Голубева, проработавшего всего-то два месяца, должен был первый проконтролировать действия своего подшефного. Ведь господин Макаров как раз знал, что потерпевший не сдал оружие, коль скоро он, то есть, господин Макаров, являлся в тот день членом оперативно-следственной группы. Что? Кого должен был задерживать Голубев рано утром? Преступника, который мог находиться в одной из квартир дома, где проживал потерпевший? И это был опасный преступник? Как, неужели убийца? Ужас! И что, в этом РУВД так принято: отправлять на задержание убийцы неоперившегося еще мальчишку, да еще в одиночку, да еще и с похмелья? Сильно товарищи, должно быть, недолюбливали беднягу Голубева! Ведь это же самый верный способ его прикончить!

Берг попал в свою стихию. Он откровенно упивался тем, что сегодня майоры и подполковники милиции, люди отчаянные и далеко не глупые, мямлили со свидетельской кафедры, словно двоечники перед доской. Собственно, спорить с адвокатом никто не собирался: даже для Новицкого было очевидно, что Голубев должен был сдать свой пистолет. Речь-то шла не о превышении им своих полномочий, коль скоро он все равно мертв. Но Берг и тут сумел извлечь для себя выгоду. Его стараниями потерпевший за несколько минут из жертвы превратился в злостного нарушителя закона, который своими действиями спровоцировал двух в общем-то неплохих парней на трагическую ошибку.

Допрос свидетелей подошел к концу, и тут Нестерович забрал у Новицкого дело, так как сейчас требовалось огласить вслух письменные материалы. По сложившейся традиции эта часть процесса завершилась довольно быстро и свелась к небрежному перелистыванию дела судьей с указанием на те или иные содержащиеся в нем документы. Закончив со вторым, последним томом, Нестерович встал и торжественно объявил:

- В судебном заседании объявляется перерыв до десяти часов двадцать девятого декабря. Прошу стороны подготовиться к прениям.

Не дожидаясь конца этой тирады, Клименко пулей вылетел из архива, громко хлопнув окованной железом дверью. Всю дорогу, до самого здания прокуратуры, он думал только о том, как всыплет Новицкому, если только приговор суда будет таким, каким его хочет видеть адвокат. Самым мягким из эпитетов, которыми при этом Клименко награждал стажера, было слово "идиот".

А Новицкий, тем временем, не подозревая о громах и молниях, обрушивающихся на его голову, вышел на крыльцо здания горсуда и думал о том, какое наказание следует просить Андрееву. В принципе, вариантов у него было немного, так как за умышленное убийство положено от восьми до пятнадцати лет. Ну, если учесть возраст Андреева, от восьми до двенадцати лет. Берг, который весь процесс старался вытянуть своего клиента на убийство при превышении пределов необходимой обороны, то есть, на срок до трех лет, Новицкого не убедил. Уж слишком наигранным было поведение адвоката, слишком явно он хотел представить себя поборником справедливости, а своих клиентов - жертвами милицейского произвола. И, конечно, для всех очевидно, что Андреев просто отрабатывает номер, играет, причем весьма неумело, роль, которую ему отвел защитник. Какую роль? Что произошло той ночью на самом деле? Однако объяснить свои сомнения, пусть даже самому себе, найти ключ, с помощью которого он смог бы приподнять завесу над всеми событиями, ставшими роковыми для потерпевшего Голубева, Новицкий не мог, как ни старался. И от этого стажеру стало так обидно, как не было никогда в жизни. Даже увещевания и напутствия Берга, который, покинув здание суда, подошел к нему со своей неизменной голливудской улыбкой, Новицкий слушал вполуха.

- Переживаете, молодой человек, не так ли? - адвокат доверительно положил руку на плечо Николаю. - Если бы вы знали, как я вас понимаю. Ведь это ужас: одна, всего лишь одна ошибка, и нате - три искалеченных судьбы. Точнее, две. Третья уже настигла потерпевшего, мир его праху... Думаю, вы согласитесь со мной: безумно жаль вдову. Но какое благородство! Какое понимание сути! Не признайся мой клиент сам, причем без какого бы то ни было на него давления, прошу отметить, я бы сражался за его оправдание до последнего. Только так, разобравшись в сути самого преступника, нащупав, так сказать, его стержень, и можно разобраться в совершенном им деянии. Это вам не Стенли Гарднер с его клоуном Перри Мейсоном. Почитайте-ка Достоевского, дружок...

Густой баритон адвоката звучал в ушах Новицкого как будто издалека, хотя адвокат стоял рядом с ним. Перед глазами Николая была только стена, сплошная белая стена снега, шедшего еще с утра, стена столь же толстая и непроницаемая, как и та, на которую ему самому пришлось натолкнуться в первом в жизни процессе по убийству.

Город готовился к встрече Нового Года. Ощущение праздника буквально витало в воздухе. О его приближении говорили и витрины магазинов, украшенные гирляндами и елочными игрушками, и рекламные плакаты, с которых на город смотрели всевозможные сказочные персонажи с непременными Дедом Морозом и Снегурочкой во главе, и даже просто само настроение людей, в эти предновогодние дни даривших друг другу улыбки чаще обычного.

По всем телеканалам ведущие наперебой передавали зрителям самые напыщенные поздравления, газеты пестрели праздничными заголовками, на каждом городском перекрестке красочные объявления зазывали всех желающих на новогодние представления, в магазинах стояли длинные очереди, а количество пьяных на улицах значительно превышало среднестатистическое. Казалось, каждый старается встретить Новый Год так, чтобы предвкушение грядущего, которое, никто не сомневался в том, будет сказочно прекрасным, дало возможность забыть о горестях и заботах прошедших дней.

Сотрудники районной прокуратуры не были исключением. Встреча Нового Года являлась для них своего рода ритуалом, освященным традицией. Как говорил один персонаж всенародно любимого фильма: "Каждый год, тридцать первого декабря, мы с друзьями идем в баню..." И хотя доблестные стражи закона и порядка отмечали праздник все же в ресторане, цель их похода туда была, в принципе, той же, что и у героев Мягкова, Ширвиндта и Белявского.

Согласно упомянутой выше традиции, местом сбора для правоохранителей уже пять лет подряд являлся ресторан гостиницы "Турист". Понятно, что работники сего почтенного заведения, основательно изучив за эти годы привычки "прокуроров" (как они скопом именовали дорогих сердцу клиентов), охотно шли им навстречу. Кроме того, как правило, на тот же день, что и сотрудники прокуратуры, столики в ресторане бронировали и представители других госучреждений, как-то: суда, налоговой инспекции, милиции, таможни и адвокатуры. Исполком отсутствовал по причине непрекращающихся между ним и прокуратурой боевых действий, да и у сотрудников Администрации были более высокие запросы, так что они предпочитали ночные клубы и рестораны попрезентабельнее.

Таким образом, празднование Нового Года превращалось в этакий развеселый междусобойчик, все участники которого отлично знали друг друга по работе и по причине отсутствия посторонних не боялись отрываться на полную катушку. Только здесь можно было увидеть молодого помощника прокурора и симпатичную адвокатессу, кружащихся в более чем откровенном танце, или налогового инспектора, в рабочее время - человека вполне серьезного, грозу коммерсантов, пьяным голосов рассказывающего бородатый анекдот исключительно строгому на людях судье.

Вечером двадцать восьмого декабря гостиница "Турист" сверкала многоцветием неоновых огней. Рядом, на небольшой площади перед универмагом, накануне поставили елку, и ее фонарики, пестрые игрушки и красная пятиконечная звезда на самом верху золотом и серебром отражались в окнах здания гостиницы.

На огромном мраморном крыльце "Туриста", ступени которого спускались прямо к тротуару, стояли двое. В отличие от множества прохожих, возбужденно сновавших мимо крыльца с сумками, полными снеди, эту парочку волновало отнюдь не приближение праздника. Внешне, правда, они выглядели довольно комично: высокий, худощавый стажер Новицкий и небольшого роста, коренастый и подвижный прокурор отдела УСО прокуратуры города Игорь Ковалев смотрелись рядом друг с другом как Штепсель с Тарапунькой. Но если бы кто-нибудь из проходивших мимо горожан взял на себя труд прислушаться к их разговору, он, к своему удивлению, обнаружил бы, что Новицкий и Ковалев обсуждают вовсе не какую-нибудь шутку или забавное приключение из жизни.

- Ума не приложу, что тут можно сделать, - развел руками Новицкий. - Ну не могу я, глядя на этого Андреева, обвинять его в убийстве. Более жалкой личности мир, наверное, не знал. Попробовать разве убедить его, что ничего хорошего признание ему не принесет? Но тогда я и вовсе окажусь в смешном положении. Берг только спасибо скажет, а Клименко - тот вообще со свету сживет.

Уже три года, как ушедший из районной прокуратуры на вышестоящую должность, Ковалев, которого за монгольский разрез глаз коллеги прозвали Джекки Чаном, невесело улыбнулся. Бывшие сослуживцы не забывали его и по традиции приглашали на все праздники, где Ковалев отдыхал душой. И вот даже здесь, в ресторане, куда он пришел просто отвлечься, работа не дает ему покоя. С другой стороны, то, что молодой стажер обратился за советом именно к нему, а не к Клименко, признанному судебному асу, которого, кстати сказать, он недолюбливал, Ковалеву искренне льстило.

- Ты знаешь, - сказал он, - в жизни случается много всего, чему мы не хотим верить. Наверное, дело здесь все-таки в иллюзиях, которые люди сами себе создают. Ты видишь своего Андреева только в суде, за решеткой, когда он действительно боится, боится собственной судьбы. А откуда ты знаешь, как он может повести себя на воле, да еще подогретый спиртным, да еще в компании ранее судимого, который для него несомненный авторитет?

- Но ведь и потерпевшая, - возразил Новицкий, - и она тоже показала, что Андреев по натуре трус, и не мог он...

- Все это субъективно, - перебил стажера Ковалев. - Потерпевшая - тоже человек и тоже может ошибаться. На будущее усвой одно: даже два десятка косвенных доказательств не стоят одного свидетельства очевидца. А у тебя, как я понимаю, очевидцев всего двое, да и те - подсудимые.

- Есть еще свидетели, две женщины и водитель автобуса, - сказал Новицкий.

- Эти не в счет, - Ковалев отрицательно покачал головой. - Они же самого момента убийства не видели. Кроме того, вряд ли Нестерович позволит тебе вызвать их повторно, раз уж ты не воспользовался имевшейся у тебя возможностью. И будет прав, потому что дело надо читать до процесса.

- Но ведь я же... - начал, было, Новицкий, но Ковалев вновь перебил его.

- Ладно, ладно, помню, - сказал он. - Ты просил у меня совета? Хорошо, слушай. Подготовься, как следует, к прениям, другого все равно не остается. Сомнения свои загони внутрь, да подальше, чтобы не тревожили. Если за каждого такого Андреева переживать будешь, долго не протянешь, да и с чего тебе его жалеть? Он кто тебе? Брат? Друг? Может, в деле и есть какие-то закавыки, загогулины, как Ельцин в свое время говорил, но когда ты поработаешь с мое, то поймешь: они есть в любом деле. Не боги горшки лепят. Да и потом, этот твой Андреев сам себе срок накачивает, ты же говорил, что даже у адвоката претензий к следствию нет. Короче, проси Нестеровича признать Андреева виновным в убийстве и, если уж так на душе тяжело, со сроком особенно не свирепствуй. Все же человек сам признался. Попросишь лет девять, на год больше минимума. Глядишь, отсидит только половину или две трети. Он же несовершеннолетний. А про хулиганство и хищение оружия сам посмотри в кодексе. По сравнению с убийством это - мелочи.

- А Михалевич? - спросил Новицкий несколько машинально, так как слова Ковалева, сухие, будничные, в которых не чувствовалось ни тени сомнения в своей правоте, вдруг ясно дали ему понять, что ждет впереди нескладного, худого мальчишку с дрожащими губами и робким, по-собачьи покорным взглядом.

- Ну, тут еще проще. Ему убийство не пришить при всем желании, хотя и подонок. Максимум, что он может получить, - восемь лет за хищение оружия путем разбоя. Но если в основу приговора судья положит показания Андреева, а это, скорее всего, так и будет, Михалевич отделается лишь злостным хулиганством, тем более, что и оружие-то изъяли не у него. А по хулиганке верхний предел - пять лет, и учитывая, что Михалевич тоже, так сказать, чистосердечно признался, он получит где-то года три и отсидит полтора-два, а то и меньше, если грянет амнистия.

Новицкий молчал. Ему хотелось плакать. Оказывается, все так просто! Загони свои сомнения внутрь и вперед. Этому - девять, тому - пять, и забыть! А чего помнить-то? Разве только потом похвастаться перед друзьями, мол, я Яшку Шустрого брал! Где-то он это уже слышал. Завтра будут другие дела, другие процессы, другие приговоры. Не брать в голову! Наверное, Ковалеву кто-то когда-то говорил то же самое, может быть, даже на этом самом крыльце, и тогда он тоже сомневался в чем-то, но наутро спокойно встал, пошел в суд, выступил и ушел встречать Новый Год, а может быть, какой-то другой праздник. А кто-то другой, имени которого он, Новицкий, никогда не узнает, отправился с этапом за колючую проволоку, где через год-полтора его свалит туберкулез или гепатит, и долго еще в его памяти будет стоять образ давно забывшего о нем прокурора, так и не пожелавшего, по каким-то ему одному понятным причинам, разобраться в его деле и отнестись к нему по справедливости. Возможно, через пару лет и он с трудом будет припоминать фамилию "Андреев".

Ковалев смотрел на стажера с удивлением. Был он человеком опытным и в меру циничным, но вид убитого горем Новицкого, испытывавшего совершенно искренние страдания из-за совершенно постороннего человека, вызывал у него сожаление. К тому же, в ресторане его уже заждались, а уходить, не оставив Николаю хоть какой-то надежды, Ковалев не хотел. В конце концов, от того, что стажер явится завтра в суд с таким настроением, лучше никому не будет. Поэтому он сказал:

- В принципе, шанс всегда есть. Но чтобы его использовать, нужно самому поверить, причем поверить железно, на все сто процентов, что этот Андреев, из-за которого ты так убиваешься, действительно невиновен. Тогда, может, что и получится. Ты уж извини, но лично я в это поверить не могу. Но все же, если допустить такую возможность... Здесь главное - чтобы сам Андреев это понял, потому что если он не скажет правды, ничего не выйдет. Попробуй допросить его еще раз, сыграй на противоречиях в его показаниях. Только поставь правильно вопросы, тогда он обязательно запутается. И не чурайся наглядности. Ничто так не убеждает людей, как наглядный пример. Шанс, конечно, не велик, но другого у тебя все равно нет. Впрочем... Было бы лучше, если бы ты принял мой первый совет. А сейчас извини, меня уже за столом ждут.

Обрадовавшись, что он, наконец, исполнил свой долг наставника, Ковалев направился в ресторан. Новицкий последовал за ним не сразу. На нем не было пальто, и декабрьский ветер прохватывал его насквозь, однако Николай этого не замечал. "Легко сказать - сыграй на противоречиях, убеди, запутай, - разочарованно думал он. - А как это сделать? Тоже мне, прокуратура города, - даже не выслушал, какие нестыковки в деле есть. Признание, видите ли, прямое доказательство, а все остальное - лишь косвенные... Сам бы попробовал".

Впрочем, Новицкий прекрасно понимал, что Ковалева на его месте вовсе не терзали бы сомнения. Как, впрочем, и Шидловского, и Децла, да и любого другого его коллегу. Они бы не терзали и самого Николая, не застрянь где-то в самой глубине его сознания та самая назлойливая мысль, которая впервые пришла ему в голову в суде и которая с тех пор не желала оставлять его ни на минуту: "Андреев невиновен, невиновен, невиновен..." Мысль совершенно идиотская, казалось бы, ни на чем не основанная, но когда Новицкий пытался прогнать или хотя бы заглушить ее более или менее разумными соображениями, на ум ему лезло всего лишь одно, разрушающее все эти соображения, слово: "Ярлык..., ярлык..."

Он силился вспомнить, постоянно прикидывал, почему его зацепило именно это слово, но ничего путного придумать не мог. Ковалев посоветовал ему не обращать внимания на такие мелочи, но согласиться с ним Новицкий не желал. В конце концов, Ковалев - не единственный знаток уголовного процесса. Придется, видимо, посоветоваться и с Клименко, хотя при одной мысли об этом Новицкого пробивала дрожь.

С Клименко он столкнулся прямо в вестибюле гостиницы. Зам тут же отвел его в сторону. Сегодня он смотрел на стажера даже мрачнее обычного, и тот сразу понял, что даже приближающийся праздник не помешает Клименко устроить ему выговор. По коже у Николая забегали мурашки.

- Валентин Васильевич, я хотел с вами поговорить, - все же он решил начать беседу первым.

- Да? - с нескрываемой иронией ответил Клименко. - Надо же, какое совпадение. Ну, пойдем, поговорим.

Взяв Новицкого за рукав двумя пальцами, словно школьника, зам потащил его через весь гостиничный холл. Открыв двустворчатую дверь, он буквально втолкнул Николая в помещение, оказавшееся банкетным залом, сегодня совершенно пустым. С одной стороны зал примыкал к ресторану, от которого его отделяла еще одна двустворчатая дверь. Из-за этой двери слышались музыка и гул полупьяных голосов.

- Ну? - только и спросил Клименко, закрывая за собой дверь.

- Хотел посоветоваться с вами, Валентин Васильевич. У меня есть несколько мыслей по делу Андреева и Михалевича.

Хотя Новицкий и старался, чтобы его голос звучал как можно увереннее, Клименко смотрел на него так, что с каждой минутой приводил все в большее смятение.

- Вот как! - зам, казалось, ожидал лишь повода, чтобы взорваться. - Ты работаешь у нас всего третий месяц, и у тебя уже возникают какие-то мысли! А подумал ты о том, что твои действия в суде практически помогли убийцам уйти от ответственности? Ведь адвокат почти вывел их из-под умышленного убийства! Кто будет нести за это ответственность?

Клименко прошелся из одного конца зала в другой. Даже в обычном штатском костюме, надетом по случаю праздника, он казался облаченным в полное обмундирование со всеми регалиями.

- Подумать только! - в его голосе не было предела возмущению. - Неужели сложно было хотя бы побороться? Пускай Берг все равно переиграл бы тебя, но ведь могли появиться хоть какие-то основания для внесения протеста! А как теперь его вносить, если прокурор согласился со всем, что защитник ввел ему в уши? А приходило ли тебе в голову, что вот такого, беззубого и безответственного поведения от тебя и ждали? Ведь ты, по сути, сделал Бергу бесценный подарок. И это теперь называется поддержанием обвинения! Да будь я на твоем месте...

Клименко, не закончив фразы, потряс в воздухе кулаком.

"Что же ты не на моем месте, - со злобой подумал Новицкий. - Сначала сует надзорку, мол, завтра в суд, а потом начинает орать, как на крепостного. Кричать-то все горазды. Да и откуда он все знает? Не иначе, Нестерович настучал...".

Но вслух он сказал:

- Если откровенно, я думаю, Валентин Васильевич, что Андреев вообще невиновен...

Он хотел тут же выложить заму, что такие сомнения имеют под собой почву, что он собирается, правда, не зная еще, как, доказать это, но Клименко не дал ему договорить.

- Что?! - глаза зама вылезли из орбит, и он посмотрел на Новицкого так, словно не поверил собственным ушам. - Невиновен? И у тебя еще хватает наглости делать такие заявления мне? Невиновен! Черт побери! Разве не прав я был, когда убеждал шефа, что тебя надо держать как можно дальше от серьезных процессов? Невиновен! А кто тогда виновен, позволь спросить?"

Этот вопрос Новицкий сам задавал себе едва ли не каждую минуту, и как раз на него ответа не находил. Возразить Клименко было нечего, и он что-то нечленораздельно промямлил, опустив глаза в пол и с трудом глотая слюну.

- Прекрасно! - воскликнул Клименко. - Так я и думал! Он не знает! Значит, если я правильно понял, ты хочешь просто отказаться от обвинения? Слушай, ты на самом деле такой... (тут зам грубо выругался) ...или притворяешься? Один... (еще одно непечатное словцо) стреляет в человека, а другой его покрывает! Да ведь Андреев сам во всем признался!

- Я не верю ему... - Новицкий не мог вынести тяжелого взгляда начальника. --Не верю... Не мог он стать убийцей, по натуре своей не мог...

- Молчать! - Клименко разошелся не на шутку. - Верю - не верю! Это тебе не телешоу! Верить ты можешь во что угодно, но изобличить убийцу обязан! Это твоя работа, понял? И вообще, не строй из себя правозащитника, оставь это Бергу, ему, между прочим, деньги платят, и не зря, как я вижу. Следи лучше за тем, чтобы все было по закону. Ты вообще понимаешь, что это значит: закон, правосудие, а?

Клименко вошел в раж. От досады, что замысел его не удался, и шеф снова сможет безнаказанно помыкать им, зама душила злоба. Всю желчь, что скопилась в нем за последние дни, он выплеснул на стажера и не желал слушать никаких возражений. А Новицкий, тем временем, думал, что о своих личных ощущениях, догадках, сомнениях заму лучше не рассказывать. Таких доводов, как дрожащие губы обреченного парня, он просто не поймет. Этот человек, который, как кажется, фанатично предан отвлеченным понятиям закона и порядка, готов принести на алтарь правосудия даже свою жизнь, не говоря уже о жизни какого-то Андреева. Таким, наверное, был в реальной жизни и несгибаемый Катон, образ которого Николай еще недавно считал достойным восхищения. И ему стало по-настоящему страшно, но не за себя, хотя именно на его голову сейчас обрушился гнев Клименко, а за тех людей, которым еще только предстоит столкнуться с этим живым воплощением отточенного, не знающего жалости карающего меча Фемиды.

- Короче, так! - Клименко решил закончить разнос. - Завтра идешь в суд и просишь обоим по максимуму. По максимуму, понял? Хоть на мягкость потом протест напишем. Раз уж не смог ничего сделать, чтобы доказать убийство обоим, проси Андрееву сто тридцать девятую часть первую, без отягчающих обстоятельств, и обоим - хулиганство и хищение оружия. Я лично проверю. И смотри: если приговор будет хоть на одно слово мягче, чем твоя речь, ты у нас не задержишься. Это я тебе обещаю!

Клименко вышел в холл, и Новицкий остался в зале один. Ему казалось, что на него вдруг взвалили непосильную ношу, да такую, что она прямо придавила его к земле. В голове мелькнула спасительная мысль: "А оно мне надо? Виновен - не виновен... Развел сантименты! Если Андреев сам не хочет себе помочь, я-то ему чем обязан? Интересно, поймет ли он, когда я попрошу ему двенадцать лет, что сам накачал себе срок? Только поздно будет. Да какая разница, в конце концов? Может, Клименко и прав. Ведь кто-то все же выстрелил в Голубева. А кровь и следы пороховой копоти нашли на куртке Андреева. Ярлык... К чему же это? А, к черту! Надо готовиться к прениям".

Сплошь и рядом судьба человека зависит от сущих мелочей, о которых он и не подозревает. Подсудимый Андреев, например, немало удивился бы, узнай он, что в его деле решающую роль сыграло то обстоятельство, что стажеру прокуратуры Новицкому после беседы с начальником вдруг нестерпимо захотелось в туалет.

Дверь с заветной табличкой "М" оказалась совсем рядом с банкетным залом и вела в помещение, разделенное на два отсека. Дальний из них, в котором, собственно, и располагался туалет, был отделен от предбанника с раковиной и большим зеркалом на стене еще одной дверью, которая, когда Новицкий вошел в первый отсек, была плотно прикрыта. Из-за нее доносились чьи-то голоса. Новицкий уже взялся за ручку, когда вдруг понял, что один из этих голосов принадлежит его шефу, прокурору района Борису Николаевичу Жуку.

- Ну чего ты от меня еще хочешь, Петр? - шеф явно был недоволен. - Мы ведь обо всем договорились заранее, все решили, не так ли?

- В общем, да, - уныло произнес второй голос, также показавшийся Новицкому смутно знакомым. - Но все же... Хотелось бы гарантий.

- Каких гарантий? - возмутился Жук. - Ты хоть понимаешь, о чем просишь, Петр? Это же убийство! Какие тут могут быть гарантии? Вся надежда только на этого Андреева, сам же говорил, что все устроишь.

- Верно, - продолжал ныть второй голос. - Только ненадежен он, Андреев этот. Мне адвокат говорил: вот-вот сорвется. Ты должен понять меня, Борис, там ведь и мой сын все-таки.

Сказать, что Новицкий был поражен услышанным, значит ничего не сказать. Он тут же забыл, ради чего, собственно, оказался в предбаннике гостиничного туалета. Подойдя к умывальнику и делая вид, будто он рассматривает свою физиономию в зеркале, Николай продолжал внимательно слушать.

- Я просил тебя, Борис, решить этот вопрос еще на следствии, - говорил тот, кого прокурор называл Петром, и Новицкий укрепился во мнении, что этот голос он определенно где-то уже слышал, - но ты не смог мне помочь. Не смог, или не захотел, теперь все равно. Но суд идет уже неделю, и вот-вот по делу вынесут приговор. Приговор, заметь, моему единственному сыну. Лично я не могу сидеть и ждать неизвестно чего.

- А что ты предлагаешь? - ответил Жук. - По-моему, я выбрал неплохой вариант. Насколько мне известно, все идет по плану. Андреев убедительно выступил в суде со своим признанием, и мне его даже жаль. Завтра Новицкий, я уверен, попросит ему лет десять. Не многие выдерживают такой срок.

- Да я тебе не про Андреева говорю! - в голосе Петра явно проскальзывало раздражение. - Там мой сын! Вот если ему дадут десять лет, я точно этого не выдержу.

- Не забывай, твой сын стрелял в человека, - спокойно возразил Жук.

- Мой сын стрелял в распоясавшегося хулигана! Ведь этот мент был пьян и размахивал пистолетом! Да и не хотел Антон его убивать, он только защищался, и все вышло случайно. Ты же знаешь!

- Не знаю, не знаю, Петр Васильевич, меня там не было, - задумчиво произнес прокурор.

И тут Новицкого словно по голове ударили. Петр... Петр Васильевич... Михалевич! Точно! Николай вспомнил, как всего два месяца назад он, как и другие сотрудники, отмечали в конторе день рождения шефа. Тогда за Жуком заехал его родственник... кажется, двоюродный брат, чтобы отвезти его в сауну продолжить вечер. Шеф и представил его всей честной компании: Петр Васильевич Михалевич, председатель какого-то там акционерного общества, без пяти минут депутат... Так, значит, он еще и отец подсудимого Михалевича? Надо же! Сильно, сильно, Борис Николаевич!

- Послушай, Петр, - продолжал, тем временем, Жук, - возьми себя в руки. Никто, кроме нас двоих, твоего сына, Андреева и адвоката ни о чем не догадывается. Новицкий повел себя правильно. Надо бы, кстати, поощрить его, хотя толку из парня, кажется, не будет. А дальше я все сделаю, как обещал. Твоего Антона осудят только за хулиганство. Другого выхода у судьи нет, потому что нет доказательств. Максимум, что грозит Антону - пять лет, но отсидит он, поверь, меньше половины. Тюрьмы переполнены. Не за горами амнистия, по которой даже твоему оболтусу (он ведь ранее судимый!) скостят год. А потом мы добьемся досрочного освобождения. Это гораздо надежнее, чем лезть со всем этим дерьмом к судье, пытаться с ним договориться и плевать против ветра! Ты просто не представляешь себе, какой тут может получиться скандал. Потерпевший - он же не просто потерпевший Голубев, он сотрудник милиции, пусть и дерьмовый сотрудник. ГУВД нужен виновник, и если мы все явно спустим на тормозах, они поднимут такой хай, что чертям на том свете тошно станет. Да и потом, скажи, когда я тебя обманывал? Ты же не первый год меня знаешь, не один пуд соли вместе... Положись на меня и теперь, не пожалеешь!

Михалевич-старший пробурчал в ответ что-то невразумительное.

Новицкий решил, что с него хватит и снова вышел на гостиничное крыльцо. В ясном декабрьском небе горели мириады звезд, как бы соревнуясь в яркости с разноцветными неоновыми вывесками и веселой радугой праздничных огней, что зажглись на елке у универмага. Отражаясь от сугробов, в глазах пронзительно плясали сверкающие искры. По проспекту проносились машины. Где-то справа звенел трамвай. Люди спешили по своим делам. Все так же, как и час назад, когда Новицкий позвал сюда, на крыльцо, Ковалева. Но как же много изменилось за этот час! А может быть, наоборот, ничего не произошло, и ему все приснилось: и советы Ковалева, и выговор от Клименко, и тот разговор в туалете... да и сам этот чертов процесс! Впрочем, лучше бы приснилось. По крайней мере, не было бы той обиды и мерзкого ощущения, что ты просто шестерка, разменная карта в большой игре с большими ставками.

Во всяком случае, дальше так продолжаться не могло. Завтра же он положит шефу на стол рапорт на увольнение. Пусть Клименко покажет себя. А он, стажер Новицкий, не позволит играть с собой, как с куклой.

Несколько успокаивала мысль о том, что с самого начала он понимал, что не все в деле чисто. Значит, не такой уж он непроходимый идиот, каким его считает тот же Клименко.

"Вот почему Андреев давал показания так, словно заученную теорему доказывал, - думал Новицкий. - Если кого и можно считать здесь идиотом, так это его. Интересно, что ему пообещали за признание? Деньги? Сократить срок? Да какая, по большому счету, разница? Как только он получит свои десять лет, о нем тут же забудут, и кто будет потом слушать этого пацана? И это я, я сам чуть было не отправил его на зону... Но если стрелял Михалевич, откуда же следы пороха на одежде Андреева... Андреева... Черт! Ярлык!"

Мысль, не дававшая ему покоя, вдруг прояснилась, и перед глазами Новицкого снова встали строчки заключения биологов: на куртке Андреева имелся ярлык с указанием инициалов Михалевича: "А.П.Мих-ч". Значит, они поменялись? После выстрела Михалевич, видно, застращал пацана и всучил ему пистолет и куртку. Молодец! Теперь с него и взятки гладки.

Все противоречия дела, все сомнения, догадки перестали быть туманными, подспудными. Новицкий словно сам увидел все, что произошло между Голубевым, Андреевым и Михалевичем. Но... Если завтра он заявит, что убийца - Михалевич, а его собственный начальник, прокурор района, покрывает его... Да его же на смех поднимут! Другое дело, если это скажет Андреев. Но как это сделать? Впрочем, как говорил Ковалев? "Надо поверить железно, на все сто процентов, что он невиновен... Допросить его еще раз, правильно поставить вопросы..."

Мозг Николая работал на полных оборотах. Он уже забыл, что минуту назад собирался совсем выйти и из этого дела, и вообще из прокуратуры. Обида уступила место другому чувству, новому для него, которое он пока не знал даже, как назвать. Больше всего ему хотелось сейчас попасть в здание суда, потому что он уже точно понимал, как следует вести себя дальше. "Кажется, Василюк обещал при случае помочь, - подумал он. - Что ж... Хорошо, что он здесь. Значит, все давно все решили? Каждому отмерено по заслугам? Ладно, посмотрим, Борис Николаевич, посмотрим, Петр Васильевич, посмотрим, Самуил Борисович..., посмотрим".

Сжав кулаки, Новицкий решительным шагом направился в ресторан, где гулянка была уже в самом разгаре.

Судьба подсудимого Андреева казалась решенной задолго до этого вечера. Подельник бросил его, пытаясь выкарабкаться из грязи за его счет с помощью влиятельных родственников. Адвокат, нанятый этими же родственниками, отстаивать интересы Андреева и не думал, ибо не для того ему был заплачен весьма внушительный гонорар. Судью Нестеровича судьбы подсудимых вообще никогда особенно не беспокоили. Признавшись в преступлении, которого не совершал, Андреев был обречен. Но оставался еще один человек, которого все заинтересованные в этом деле лица поторопились сбросить со счетов. В этот самый час он дал себе самому слово, что будет сражаться до конца и не позволит сделать из невиновного человека убийцу. И человеком этим был не прокурор района, не его жаждущий крови зам, не опытный и умудренный жизнью адвокат, а всего лишь стажер районной прокуратуры Николай Новицкий.

В зале царило напряженное ожидание. Публика, собравшаяся в здании суда еще за час до начала процесса, расселась по своим местам и настороженно притихла. То тут, то там слышался едва различимый, свистящий шепоток. Родня подсудимых, ожидавшая от этого для либо великой радости, либо безграничного горя, заранее нервничала. Мужчины угрюмо молчали, склонив головы, женщины беспокойно теребили в руках вышитые платочки.

Их настроение передалось и самим подсудимым. Даже Михалевич то и дело оглядывался по сторонам, время от времени волком зыркая на подельника. А тот выглядел настолько удрученным и убитым горем, словно уже выслушал приговор.

Нервничал и конвой. Старший наряда, громадного роста мордатый детина, в шутку прозванный "Малышом", широким шагом прохаживался мимо клетки и сидящих вокруг нее подчиненных. В правой руке у Малыша была милицейская дубинка, которую он так ловко накручивал тремя пальцами, что черный, гибкий кусок резины описывал в воздухе круги со скоростью пропеллера.

Собственно, ждали только судей. Секретарь уже дважды ходила звать их в зал и дважды возвращалась одна. Нестерович разговаривал с кем-то по телефону, и Новицкий, разложивший на столе свои бумаги, решил воспользоваться неожиданной паузой перед тем, как нанести удар, сила которого будет тем большей, что никто из участников процесса уже не ждет никаких сюрпризов.

У стажера засосало под ложечкой, когда он посмотрел на Берга, также занявшего вместе с помощницей свою позицию напротив прокурорского стола. Заметив, что глаза Новицкого устремлены на него, Берг радостно улыбнулся и даже приветственно помахал Николаю рукой, как старому другу, которого сто лет не видел. "Уж кто-кто, а он-то точно не обрадуется, - думал Новицкий. - Черт! А если не выйдет? Ладно, главное - начать, а там - как получится. Срок за убийство просить я все равно не стану, так что другого выхода нет".

Он до боли сжал кулаки.

В зал вошли судьи, и все присутствующие встали, приветствуя их. Нестерович, шествовавший впереди, первым поднялся на возвышение, учтиво пододвинул кресло пожилой заседательнице, после чего сел за стол сам и торжественно-напыщенным тоном английского короля объявил заседание открытым.

- Есть ли у обвинения и защиты какие-либо дополнения и ходатайства перед окончанием судебного следствия? - спросил Нестерович, посмотрев сперва на Новицкого, а затем на Берга. Последний широко развел руками и скорчил гримасу, которая должна была, вероятно, означать следующее: "Что вы, ваша честь, все необходимое для защиты я выяснил в ходе процесса!" Нестерович собирался уже начать прения, но тут Новицкий неожиданно для всех, дрожа не столько от волнения, сколько от нетерпения, поднялся и звонко, так, чтобы его голос слышали даже в самых отдаленных закутках зала, воскликнул:

- Уважаемые судьи! Разрешите мне задать несколько вопросов подсудимому Андрееву!

Вообще-то, к Нестеровичу и заседателям следовало обращаться "высокий суд". Но Новицкий никак не мог привыкнуть к этому словосочетанию, которое казалось ему неестественным и потому резало слух.

Нестерович удивленно посмотрел на стажера и тут же перевел взгляд на Берга.

- Защита не имеет возражений? - спросил он.

- Разумеется, нет, - благодушно ответил адвокат. - Защита полагает, что обвинение в своем праве. Прошу высокий суд удовлетворить это ходатайство.

В отличие от Новицкого, Самуил Борисович отлично умел соблюдать процедуру, когда видел в том необходимость. Он даже кивнул Николаю, как бы давая понять, что полностью его поддерживает и просит не стесняться. В конце концов, почему бы не дать мальчику попрактиковаться, если все следствие уже позади?

- Что ж, задавайте, - сказал Нестерович. - Только по делу. У нас сегодня еще прения.

Сердце стажера радостно забилось, когда Андреев, настороженно глядя на него, поднялся со скамьи и машинально заложил руки за спину. И, не желая больше ждать ни секунды, Новицкий нанес первый удар.

- Скажите, подсудимый, - Николай даже не заглядывал в бумажку, куда накануне записывал вопросы, ибо сотни раз он уже задавал их в своих мыслях, - откуда потерпевший вытащил пистолет?

- Из-за пазухи, - последовал ответ.

- Слева или справа? Уточните.

- Я...э-э...не помню..., - замялся Андреев. - Пистолет был у него в правой руке, значит... слева... да, слева.

- А кобуру вы видели?

- Нет. Она была под курткой.

- Но он вытащил пистолет слева из-за пазухи?

- Да. Как будто из такой, плечевой кобуры, на ремнях. Как у полицейских в кино.

- В таком случае как вы объясните тот факт, что кобура, обнаруженная на трупе потерпевшего в ходе осмотра, находилась на поясе справа?

Вопрос явно привел Андреева в замешательство, и он на него не ответил. Растерянно оглядываясь, он лихорадочно соображал, как ему поступить, но тут вмешался Берг. Получив у судьи право задать Андрееву уточняющий вопрос, он обернулся к своему подзащитному.

- Но ведь вы, Андреев, не видели кобуры на потерпевшем?

- Нет.

- Можете ли вы утверждать, что она была плечевой или, наоборот, поясной?

- Нет, не могу. Я ее не видел.

Андреев вздохнул с облегчением, как будто с него сняли тяжкий груз. Берг торжествующе посмотрел на судей. Такой мелочью смутить его было нельзя. Впрочем, Новицкий только начал атаку.

- Довольно странно, - ядовито заметил он, - пытаться достать пистолет из поясной кобуры справа, кладя при этом руку под левое плечо. Ну, ладно. Следующий вопрос. Скажите, подсудимый, потерпевший достал пистолет самостоятельно?

- Не понял вас, - промямлил Андреев. В каждом новом вопросе он уже чувствовал подвох.

- Ну, как же! Я спрашиваю о том, что вы уже говорили суду. Будь то из плечевой, либо же из поясной кобуры, но доставал ли потерпевший пистолет сам? Или кто-то помог ему это сделать?

- Конечно, сам, - быстро ответил Андреев, облизнув губы. Мы с Михалевичем просто стояли рядом.

- Как далеко?

- Метр... Может быть, сантиметров семьдесят.

- И вы не трогали кобуру руками?

- Я же сказал, что кобуру не видел.

- Вот что, Андреев, - в голосе Новицкого, до этого звучавшем доброжелательно и даже вкрадчиво, почувствовался металл. - Вы, вероятно, плохо читали дело, когда придумывали версию, изложенную вами суду. На листе дела сто сорок втором, том первый, имеется протокол осмотра вещей, изъятых с трупа потерпевшего. В том числе, и его кобуры. Так вот, клапан этой кобуры, совершенно новой, между прочим, оторван начисто, с мясом! Как вы думаете, стал бы потерпевший рвать клапан собственной кобуры, если бы ему понадобилось вытащить пистолет?

- Возражаю! - вскочил с места Берг. - Прошу высокий суд обратить внимание, что осмотр вещей потерпевшего производился лишь двадцать первого октября, почти через три недели после обнаружения трупа! За это время с кобурой могло произойти все, что угодно. Кроме того, мой уважаемый коллега обвинитель почему-то не упомянул, что при изъятии кобуры в протоколе вовсе не указывалось о наличии каких-либо повреждений на ней!

- Принято! - прогремел со своего места Нестерович. - Прошу обвинителя не навязывать подсудимому своих выводов. Следующий вопрос!

Новицкий сжал зубы. Черт бы побрал Василюка, проводившего осмотр места происшествия! Хотя, если знать, где упадешь, соломку подстелил бы. Минувшей ночью ему пришлось-таки обращаться к Василюку за помощью, и тот оказал ему поистине неоценимую услугу, дав в руки еще одно оружие, которое Новицкий немедленно пустил в ход.

- Скажите, Андреев, где именно вы произвели выстрел в потерпевшего?

- На остановке.

- Где именно?

- Точно сказать теперь не могу. Я показывал на эксперименте.

- Отлично. На эксперименте вы пояснили, что стояли лицом к проезжей части, а потерпевший, соответственно, - спиной к ней и лицом к вам, и расстояние между вами было около метра. Это правильно?

- Правильно.

Круглые голубые глаза Андреева часто-часто моргали. Он так старался скрыть душивший его страх, что даже побледнел, словно полотно. Видя, что он на верном пути, Новицкий продолжал:

- Стало быть, пуля после выстрела, ранив потерпевшего, должна была улететь на проезжую часть и далее, на пустырь. Так?

Берг собирался уже заявить протест, но Андреев опередил адвоката, машинально ответив:

- Так.

- Тогда почему же, - торжествующе воскликнул Новицкий, - эта самая пуля была обнаружена на горке, ведущей к кладбищу, в тридцати метрах от остановки и, учитывая ваше расположение на момент выстрела, прямо за вашей спиной?

- Протестую, высокий суд! - возмущенно выкрикнул Берг. - Какая пуля? В деле не имеется сведений о какой-либо пуле! Такие заявления недопустимы!

- Вот эта самая пуля, - отпарировал Новицкий, достав из кармана и протянув судье крошечный желтый металлический шарик.

Накануне вечером, вместе с Василюком и его знакомым из МЧС, притащившим металлоискатель, Новицкий по новой излазил весь пустырь возле остановки, где произошло убийство, вдоль и поперек. Василюк, правда, ныл, что у них нет шансов, потому что искать пистолетную пулю на заснеженном пустыре ночью - занятие столь же бесполезное, что и поиски иголки в стогу сена. Но Новицкий был уверен в правильности построенной им версии, и когда прибор в очередной раз зазвенел, и он, сам не веря своему счастью, достал из талого снежного крошева заветную пулю, ему показалось, что он совершил подвиг, сравнимый разве что с подвигами Геракла.

Берг, однако, считал иначе.

- Не могу согласиться с обвинением, - сказал он. - Что это за пуля нам представлена? Кем и где она изъята? Жест, конечно, красивый, но ведь это несерьезно, не правда ли?

- Более, чем серьезно, - заявил Новицкий. - Эту пулю изъял я сегодня ночью в присутствии специалиста, которого также можно вызвать в суд. И то, что место на пустыре, где мы нашли эту пулю, не соответствует показаниям вашего клиента, уважаемый защитник, свидетельствует о том, что Андреев сегодня лжет суду! И обвинение хотело бы выяснить причину, по которой он это делает!

- Но ведь вы не имели права предпринимать такого рода шаги, - возразил Берг. - На это полномочен только суд, и кроме того, при повторных осмотрах места происшествия должна участвовать и сторона защиты.

- Прокурор в процессе имеет право представлять доказательства, - чеканя слова, ответил Новицкий. - И если эта пуля не является доказательством, то я уж и не знаю, что тогда считать таковым.

- Доказательства должны изыматься надлежащим образом, - не сдавался Берг, - и я прошу высокий суд не принимать пулю, выпущенную неизвестно когда и из неизвестно какого оружия.

- Для идентификации оружия достаточно провести соответствующую экспертизу, - упорно гнул свою линию Новицкий. - И обвинение настаивает на ее назначении.

Нестерович задумался. Здравое зерно в рассуждениях стажера есть. С другой стороны, прав и Берг, потому что пуля изъята обвинением все-таки незаконно. Если он признает ее доказательством, то тем самым поставит под вопрос результаты всего процесса.

Судья посмотрел на Андреева. Тот пришел в совершенное расстройство. Лицо пошло красными пятнами, и дрожали уже не только губы. Все тело подсудимого сотрясала такая судорога, что он едва стоял на ногах.

"А ведь парень действительно говорит неправду, - подумал Нестерович. - Во всяком случае, только часть правды. Стажер явно о чем-то догадывается. Что ж, пусть продолжает. Описать в приговоре незаконной изъятия этой пули никогда не поздно, а вот если ему удастся разговорить Андреева... Победителей не судят. Дадим ему шанс".

И Нестерович, опытнейший судья, о педантизме которого ходили легенды, принял явно недопустимое с точки зрения буквы закона доказательство.

Берг бессильно откинулся на спинку стула. Куда девались его снисходительное добродушие, его мягкий, доверительный тон! Даже улыбался он теперь по-другому, криво, с иронией, и Новицкий, присмотревшись к адвокату, понял вдруг, что зубы-то у Берга, такие, казалось бы, крепкие и здоровые на первый взгляд, на самом деле вставные, фальшивые. Таким же фальшивым было и все его поведение до сегодняшнего дня. Теперь он понял, что пришло время бороться серьезно, и оказался к этому не готов. Глубокая складка появилась на лбу адвоката, и уж она-то, вне всякого сомнения, по-настоящему отражала охватившую его озабоченность.

Не забыв поблагодарить суд за оказанную любезность, Новицкий продолжил.

- А кстати, сколько выстрелов вы произвели в потерпевшего? - как бы между прочим поинтересовался он у Андреева.

- Один, - удивленно ответил тот.

- Неужели? - не без сарказма осведомился Новицкий. - А вот я утверждаю, что выстрелов было два. Хотите знать, где найдена вторая пуля?

- Это уже переходит всякие границы! - завопил Берг.

Но еще до реплики адвоката Андреев успел произнести фразу, ставшую для Новицкого истинным подарком:

- Может, я стрелял два раза... Не помню.

Берг так сжал в кулаке ручку, что она сломалась. Помощница тут же протянула ему свою. Адвокат пробурчал себе под нос что-то неразборчиво-сердитое.

- Что значит, не помню? - буквально насел на подсудимого Новицкий. - Ничего себе! Вам что, так часто приходится стрелять из пистолета? Немедленно отвечайте!

Зубы у Андреева клацали так громко, что, казалось, их стук слышали все в зале. Он определенно запутался и не знал, что отвечать. Хотя Берг долго натаскивал его в следственном изоляторе, обыгрывая различные варианты, всего предусмотреть он не мог.

А Берг, видя, что его клиент поплыл и вот-вот сломается под напором обвинителя, решил, что пора прийти Андрееву на помощь. При этом он использовал один из тех приемов, которые хорошо известны каждому мало-мальски опытному адвокату. Любым из них Берг владел в совершенстве.

- Так вспомните же, сколько точно выстрелов вы произвели в потерпевшего? - спросил он Андреева и повернулся к нему лицом.

Задавая этот вопрос, адвокат держал свою ручку вертикально, за самый кончик, прямо перед собой. Эту импровизированную единицу мог видеть только Андреев, потому что от судьи и от Новицкого жест адвоката скрывала его собственная спина.

Прием оказался удачным.

- Один..., - выдавил из себя Андреев. - Все-таки один выстрел. Я вспомнил.

Он не спускал глаз с адвоката, который, одобряя его ответ, едва заметно кивнул.

Новицкий закусил губу. Крыть было нечем. Вторая пуля являлась лишь блефом, плодом его воображения. Предположение о том, что имели место два выстрела, основывалось на наличии в обойме пистолета, изъятого в ходе обыска у Андреева, лишь семи патронов, тогда как их должно быть девять. Но высказывать это соображение суду Новицкий не решился, потому что знал: Берг без труда отразит такой удар. А у Николая в запасе имелся козырь, который мог бы окончательно поставить точку в затянувшемся поединке.

- Скажите, подсудимый, - начал он издалека, заставляя Андреева, не отошедшего еще от предыдущих вопросов, снова занервничать, - во что вы были одеты в день совершения преступления?

- Но ведь я уже говорил, - теперь Андреев запинался на каждом слове. - В черные джинсы и коричневую кожаную куртку...

- Да, вы это говорили. Будьте добры, поясните суду, это ваша одежда?

- Ну... моя.

- Вы уверены?

- Да.

- А есть ли на этой одежде какие-нибудь ваши метки?

- Нет... Не знаю.

- Вот как? Довольно странно, хочу заметить. Надеюсь, ни у кого нет сомнений, что куртка подсудимого Андреева, та самая, коричневая, кожаная, изъята и осмотрена должным образом?

Новицкий обвел зал торжествующим взором. Берг напряженно смотрел на него. Его помощница лихорадочно листала досье.

- Поясните подсудимый, - вновь обратился Новицкий к Андрееву, - каким образом на подкладке вашей куртки оказался ярлык с монограммой подсудимого Михалевича?

Зал охнул. Кто-то из родственников Михалевича схватился за голову. Андреев заметно пошатнулся. Восковой белизной лица он напоминал мумию.

- Но в протоколе осмотра куртки никакой ярлык не назван! - выкрикнул Берг.

- Верно, - возразил Новицкий. - Зато он назван в описании той же куртки экспертами-биологами, которые оказались просто внимательнее следователя. Том первый, лист дела двести тридцатый.

Берг что-то яростно шептал своей помощнице, оживленно размахивая руками, а она лишь молчала, понурив голову и покраснев от стыда.

- Отвечайте, подсудимый! - раздался с судейского возвышения голос Нестеровича. - Чья это куртка? Хватит лгать суду! Ложью вы лишь усугубляете свое положение!

Тут уж Бергу ничего не оставалось, кроме как идти ва-банк. Что он и сделал, фактически подсказав Андрееву ответ.

- Но разве вы не могли поменяться куртками со своим другом накануне? - обратился он к окончательно перетрусившему клиенту.

- Прекратите, адвокат! - обрушился на Берга судья. - Суд делает вам замечание! Предупреждаю, что при повторении подобной выходки вы будете отстранены от дела.

Берг виновато потупился. Но свое дело он все-таки сделал. Андреев заявил, и это было занесено в протокол, что он действительно поменялся куртками с подсудимым Михалевичем утром пятого октября. Просто, чтобы поносить. Когда произошел конфликт с потерпевшим, он был в куртке Михалевича.

Новицкий нахмурился. Такой поворот в его планы не входил. Видимо Бергу действительно хорошо заплатили, потому что гонорар он отрабатывает просто блестяще. Не будь его, Андреев давно сдался бы.

Взгляд стажера еще раз скользнул по длинной худой фигуре Андреева и широкоплечему, кряжистому торсу Михалевича. И тут его осенило.

"Не чурайся наглядности. Ничто так не убеждает людей, как наглядный пример". Эти слова, кажется, говорил Ковалев? Что ж, есть шанс проверить.

- Уважаемый суд! - обратился Новицкий к председательствующему. - Обвинение полагает, что будет проще всего просто дать подсудимому примерить изъятую куртку. Так мы сразу снимем все сомнения.

Берг попытался возразить, но Нестерович довольно грубо осадил его.

- Лена! - скомандовал он секретарю. - Сходи-ка в кладовку.

Принесли куртку и передали ее Андрееву, позволив конвою предварительно ощупать все швы и вывернуть все карманы. Когда Андреев одел ее, Новицкий не смог удержаться и прыснул. И не ему одному было смешно. Весь зал откровенно веселился, а ведь там присутствовали и родственники Михалевича, которому как раз сейчас наносился сокрушительный удар. Ибо на худых плечах Андреева куртка повисла мешком, а из манжет на добрый десяток сантиметров торчали бледные, покрытые веснушками руки.

Берг молчал. Тщательно выработанная им позиция трещала по швам. И надо же было этому мальчишке-стажеру прочитать описательную часть заключения биологов, в котором он наверняка не понял девяти десятых содержания! Сам Берг давно читал в экспертизах лишь выводы. И такая промашка!

- Что ж, подсудимый, будьте любезны, поясните суду, что все это значит, - спросил Андреева Нестерович, и его лицо претерпевало при этом удивительные метаморфозы, так как судья еле сдерживал хохот.

И здесь Андреев сорвался. Он и так слишком долго выдерживал давление обвинителя с одной стороны, и груз взятых на себя перед подельником обязательств - с другой. Слабый, легко поддающийся влиянию, склонный к истерике, Андреев плакал навзрыд. Схватившись руками за прутья решетки, словно пытаясь вырваться, он простонал:

- Ну, я, я это стрелял! Чего вам еще нужно? Я, только я один виновен! Я убил человека! Хватит, пожалуйста, хватит! Это я, я один стрелял!

Зал зашумел. Женщины удивленно переглядывались и что-то говорили друг другу. Мужчины недовольно ворчали. Из общего гула то и дело раздавались недовольные возгласы: "Пора уже кончать эту бодягу! Замучили пацана!" Берг молчал, стиснув зубы. Правая его рука, лежавшая на столе, нервно подрагивала, и Новицкому стало понятно, почему адвокат все время прятал ее за бортом пиджака.

Николай чувствовал, что нужно еще немного, совсем чуть-чуть нажать на Андреева. Но это должно произойти так чтобы не только ему, но и всем в зале стало понятно: лгать больше нет смысла. И Новицкий решился. Эксперимент, который он намеревался сейчас провести, был задуман им еще раньше, вечером, когда он только сел за составление вопросника, но стажер не знал, как применить его на практике. Истерика Андреева дала ему такую возможность, тем более, что Николай чувствовал: этот удар должен окончательно добить подсудимого, если и после него он не скажет правды, то не скажет ее вообще. Да и у него самого доводов больше не осталось.

- Успокойтесь, Андреев, - сказал он. Подождав, пока тот вернется в состояние, позволяющее отвечать на вопросы, добавил:

- Расскажите, как вы производили выстрел?

Слышно было, как в зале кто-то всхлипнул. Взоры всех присутствующих обратились на Андреева, который подробно объяснял обвинителю, каким образом он взял пистолет в руки, передернул затвор и нажал на спуск.

- Прекрасно, - сказал Новицкий, выслушав его, и тут же обратился к суду. - Обвинение полагает необходимым провести небольшой эксперимент. Раз уж установлено, что при производстве предварительного следствия подсудимый говорил... э-э... не совсем правду (немедленный протест Берга, тут же отклоненный судьей), следовало бы для полной уверенности взглянуть, как именно он, по его утверждению, стрелял в потерпевшего.

- Возражаю, высокий суд, - вставил-таки слово Берг. - Эксперимент должен производиться в условиях, идентичных или близких тем, когда имели место действия, которые проверяются.

- Но я же не предлагаю восстанавливать полную картину происшествия, - нашелся Новицкий. - Обвинение просит суд проверить показания подсудимого только в части его действий непосредственно с оружием.

Нестерович, который не менее увлеченно, чем все остальные присутствующие в зале, следил за ходом допроса, лишь нетерпеливо махнул рукой, разрешая обвинителю приступать. Лене снова пришлось сходить в кладовку.

Сначала председательствующий хотел передать Андрееву пистолет через конвой, но тут Новицкий, подойдя к старшему наряда, взял у него оружие, сам передернул затвор и, показав конвоирам пустое окно от обоймы, передал пистолет подсудимому.

Даже далекий от армии человек, увидев, как робко, неумело пальцы Андреева вцепились в рифленую рукоятку, понял бы: до сего дня у него в руках не то, что боевого оружия, детского пугача не бывало. Тупо глядя на пистолет, Андреев, казалось, вошел в состояние ступора.

- Ну же, подсудимый, смелее! - подбадривал его Новицкий, не отходя от решетки. При этом он как бы нечаянно встал между Андреевым и Бергом, так что последний не мог подсказать своему клиенту ни словом, ни жестом.

- С чего начинать? - спросил Андреев.

- С начала. Продемонстрируйте все свои действия с оружием, начиная с того момента, как пистолет оказался у вас в руках.

Левой рукой Андреев взялся за кожух затвора и дернул его назад. Безрезультатно. Затвор не сдвинулся с места. Он попробовал еще раз. Итог тот же. Андреев подумал, что дергает недостаточно сильно, и буквально вцепился в кожух. Хоть бы что. Проклятое железо не слушалось. Андреев протянул пистолет Новицкому.

- Н-не получается..., - он даже начал заикаться. - Н-наверное, ис-спортилось.

- Нет, подсудимый, пистолет в порядке! - Новицкий выхватил оружие и, подняв его над головой, так, чтобы все видели, дважды большим пальцем перевел предохранитель в нижнее положение и обратно. --Проблема в том, что вы просто не умеете им пользоваться! Вы даже не знали о существовании вот этой маленькой штуковины, не опустив которую, передернуть затвор невозможно. Будете по-прежнему утверждать, что говорите правду?

Новицкий еще раз щелкнул предохранителем.

Зал взорвался. Между родственниками Андреева и Михалевича началась перебранка. Берг заскрежетал зубами. Таких ударов он не испытывал давно.

- К порядку, к порядку! - кричал Нестерович, видя, что ситуация входит из-под контроля. По его указанию конвой вывел из зала двух особенно разгорячившихся зрителей, которые уже готовы были начать потасовку.

Тем временем, Новицкий, не давая Андрееву опомниться, что называется "дожимал" его:

- Неужели не понятно, подсудимый, что вас хотят попросту подставить? Кто посоветовал вам взять вину на себя? Михалевич? Это же он стрелял, он убил Голубева! Говорите! Говорите же!

Голос стажера гремел, отражаясь от высокого потолка. Берг дважды пытался заявить протест, но оба раза судья жестко обрывал его. Понимая, что наступил момент истины, Нестерович, даже приподнявшись в своем кресле, во все глаза смотрел на Андреева, который бессильно опустился на скамью и закрыл голову руками. Плечи его подрагивали, а из-под ладоней доносились рыдания.

- Не могу я! - вдруг вскочил он на ноги. - Нет! Я не хочу! Не надо!

- Высокий суд, нельзя же так, это же неприкрытое давление на обвиняемого... - попытался перекричать его Берг, но Нестерович так посмотрел на адвоката, что тот счел за лучшее не продолжать.

- Что он вам пообещал? - неумолимо продолжал Новицкий. - Три года? Два? Полтора? Он ведь говорил, что вы несовершеннолетний, и вам много не дадут, не так ли? А он судимый, и поэтому не может сказать правду, чтобы не получить на полную катушку! Такой был расклад? Что вы молчите?

Берг умоляюще смотрел на судью, но тот, казалось, его не замечал.

В этот момент сорвался Михалевич. До сих пор он терпеливо сидел на своем месте, стараясь держать себя в руках, хотя с каждым новым вопросом Новицкого тревога все больше овладевала им. Теперь, когда Андреев был на грани, и вся его защита рушилась на глазах, он не выдержал.

- Молчи, сука! - Михалевич вскочил на ноги. Однако следивший за его движениями конвоир тут же схватил Михалевича за шиворот и оттащил в противоположный от Андреева угол клетки, где пристегнул наручниками к решетке. От бессильной ярости Михалевич даже зарычал.

- Вы видите?! - воскликнул Новицкий. - Нашли, кому верить, Андреев! А подумали вы о том, сколько вам грозит на самом деле? Десять лет! Вы слышите меня, подсудимый, десять лет! Вам это нужно? Хотите и дальше покрывать человека, который сожрал бы вас сейчас с удовольствием, не будь он на привязи?

Андреев поднял глаза на обвинителя и, к своему удивлению, не заметил на лице стажера ни торжества, ни гнева, ни презрения к столь откровенной слабости. Уж от кого он не ожидал сочувствия, так это от прокурора, у которого, как упорно убеждали его сначала Михалевич, потом его отец, а затем и Берг, должна быть лишь одна забота - упрятать его за решетку. И вот с прокурорского места на него смотрит парень, всего лишь лет на пять старше его самого, который почему-то не торопится определить ему делянку на лесоповале, а наоборот, непонятно почему, вопреки всем законам здравого смысла, становится на его сторону. А те, кто обещали защищать его, либо молчат, как адвокат, либо бросаются на него, как Михалевич. В голове у Андреева все смешалось.

- Так сколько лет вам пообещали? - снова спросил его Новицкий, и на этот раз вопрос был произнесен так мягко, что Андреев, наконец, решился.

- Три года... - заговорил он, и собственный голос, неожиданно глухой и хриплый, показался ему чужим.

- Толик обещал, что мне дадут три года, - продолжал он, не останавливаясь, - за превышение самообороны. На самом деле потерпевший не доставал пистолета. Это Толик заметил кобуру, когда мы боролись, и вытащил из нее... это... оружие. Потом мы бросили потерпевшего на остановке и стали отходить в сторону кладбища, а потерпевший шел за нами и просил вернуть пистолет. Толик несколько раз прогонял его, но он не уходил. Тогда Толик выстрелил в него два раза... Первый раз он промазал, а после второго выстрела потерпевший упал. Потом мы с Толиком поменялись куртками, он сказал, что так надо... А пистолет оставили у меня дома, потому что Толик сказал, что у него негде спрятать...

Берг опустил голову и снова заложил правую руку за борт пиджака. Михалевич прямо на глазах осунулся и почернел, его рука прикованная к решетке, бессильно повисла. В зале кто-то плакал. Нестерович вытирал со лба пот широким рукавом своей черной бархатной мантии. И лишь у Новицкого, когда он, внимательно выслушав Андреева до конца, просил суд объявить перерыв для перепредъявления обвинения, на душе было так легко, как никогда в жизни.

А через час, выходя на крыльцо суда, стажер, к своему удивлению, испытывал вовсе не торжество, но огромное облегчение. Совесть больше не мучила его. После праздников он предъявит подсудимым новое обвинение, и все встанет на свои места.

Рядом с крыльцом, взвизгнув тормозами, остановилась вишневая "Мазда".

- Садитесь, Николай Григорьевич, подвезу, - выглянул из окна Берг. - Вам в прокуратуру? Да бросьте, нам же больше спорить не о чем, садитесь, отвезу совершенно бесплатно.

- Ну, если бесплатно..., - улыбнулся Новицкий и сел в салон.

- А здорово вы меня сегодня разделали, - сказал Берг, когда машина, проскочив перекресток, выехала на широкую улицу, ведущую в центр. - Форменный разгром! Не ожидал, не ожидал, признаюсь. Что ж, будет впредь наука и мне, старику.

- Но ведь процесс еще не кончился, - возразил Новицкий, - вы могли бы...

- Э, пустое! - перебил его Берг. - Теперь, когда Андреев все рассказал, Нестерович и слушать меня не станет. Можете праздновать победу, Николай Григорьевич. Вы ее заслужили, поверьте опытному юристу. Но я не в обиде. Об одном жалею: о напрасно потерянном времени. Лучшая линия защиты, которую только можно было придумать, рухнула в одночасье. Не окажись у этого олуха такие слабые нервы, он бы понял: ему желают только добра. Но... не хватило выдержки.

- Ничего себе - добра! - возмутился Новицкий. - Вы так это понимаете? Сесть в тюрьму за убийство - добро? Могу себе представить зло в вашем представлении.

- Хорошо, что вы еще молоды, - ничуть не обиделся Берг. - Для вас существуют только два цвета: черный и белый. А разрешите спросить: как строили бы защиту вы сами? Я ведь работал с двумя клиентами, один из которых уже судимый. Теперь его признают виновным в умышленном убийстве и дадут не меньше двенадцати-тринадцати. А пройди версия, которую я с самого начала представил суду, он отделался бы тремя годами за хулиганство, да столько же пришлось бы на долю Андреева за убийство при превышении пределов необходимой обороны. Разве это не лучше, чем упрятать за решетку на полжизни молодого парня, который, поверьте, не совсем еще потерянный член общества?

- Но другого молодого парня, - задумчиво произнес Новицкий, - общество по вине вашего клиента вообще потеряло.

- Вы о Голубеве? Мир его праху... Только Голубева все равно уже не вернешь. Эти же двое... Никто из них к оружию теперь близко не подойдет. А если Михалевича отправят в колонию, кто его знает... Воспитание там, сами знаете, соответствующее.

- Но если он раскаялся, неужели не проще рассказать правду?

- Правду? Кому? Нестеровичу? Да он только обрадовался бы такой возможности сломать мальчишке жизнь! Умолять наших судей о снисхождении - все равно, что умолять о пощаде крокодила. А знаете, почему? Потому что они - такие же люди, как и те, кто на газетных страницах и в телешоу истошно вопят: "Смерть за смерть!" Отличаются они лишь наличием высшего образования и возможностью применять на практике свои изуверские принципы.

Новицкий невольно вспомнил Клименко.

- А вы, значит, как Дон Кихот, пытаетесь бороться с ветряными мельницами? - с иронией осведомился он.

- Я? - воскликнул Берг. - Отнюдь. Я, молодой человек, работаю за деньги. Не скрою, к своим клиентам я испытываю те или иные чувства, но постольку лишь, поскольку это необходимо для дела. Если переживать за каждого - сгоришь за полгода. Вы это еще поймете. Лично для меня Андреев и Михалевич - уже вчерашний день. На этот раз вам удалось одержать надо мной верх. Завтра будут другие дела, и тогда - посмотрим.

- То есть, если я правильно понял, вы в судьбе своих клиентов не заинтересованы? - спросил Новицкий.

- А с какой стати, скажите на милость? Родители Михалевича заключили со мной соглашение, мы вместе разработали линию защиты. В это дело я вложил душу, и мне казалось, что я ничего не упустил.

- Кроме одного. Вы забыли, или же захотели забыть о другом клиенте, который соглашения с вами не заключал.

- О чем вы? - машина резко вильнула на повороте, потому что Берг отвлекся, пристально посмотрев на Новицкого.

- Да о том, что вы попросту бросили одного своего клиента ради другого. Или ради денег отца этого, другого. Разница здесь не важна...

Глядя мимо адвоката, Новицкий рассказал ему обо всем, что узнал в ходе разговора своего прокурора с отцом Михалевича.

- ...Одного только не понимаю, - с горечью закончил он, - разве не проще было договориться со следствием, раз уж не хотелось доводить дело до суда, или, на худой конец, с судьей. Зачем и для кого устроен весь этот спектакль?

Берг поморщился.

- Давайте говорить откровенно, - сказал он. - Поскольку вы в курсе... Лично я стараюсь о подобных тонкостях ничего не знать. Кто, кому, чего и сколько дал или пробовал дать - меня не касается. От этого увольте, иметь отношение к криминалу я не желаю. Так, кстати, я сказал и своему клиенту, когда он платил мне гонорар, вы понимаете, кого я имею в виду. Может быть, он лично и пытался что-то предпринять. Об этом я ничего не знаю и знать не хочу. Самуил Борисович Берг - адвокат, а не посредник при передаче взятки. Я хочу спать спокойно и не желаю рисковать своей репутацией, как это делает кое-кто из нынешней молодежи. Что же касается вашего предположения, что я кого-то предал... Опять-таки, я с вами не соглашусь. Конечно, Андреев мне не платил, но поймите, предложенный ему вариант все равно был лучшим выходом! Убийство при превышении пределов необходимой обороны...

- Послушайте, - не дал договорить ему Новицкий, - неужели вы в самом деле думаете, что суд приговорил бы Андреева по этой статье? Неужели вы были так в этом уверены, что не оставили ему другого выхода?

Берг пожал плечами.

- Что ж..., - криво усмехнулся он. - Другого выхода все равно не было. У меня тоже. Потому что иначе под удар ставился второй подсудимый. Не один, так другой... Но теперь все это уже не имеет значения, и слава богу. Поединок закончен. Я проиграл, а вы выиграли.

Новицкому почему-то нестерпимо захотелось на воздух.

- Остановите, - сказал он. - Вот здесь. Дальше я на метро.

"Мазда" тормознула у самого поребрика. Попрощавшись с адвокатом, Новицкий шагнул на тротуар и полной грудью вдохнул чистый морозный воздух. Берг отжал сцепление, и его машина, вывернув во второй ряд, стала быстро удаляться. Улыбаясь, Новицкий смотрел ему вслед и думал о том, что в самом тяжелом за всю его недолгую жизнь поединке он одержал победу лишь потому, что отстаивал нечто большее, чем хороший гонорар или пустой, лишенный жизни принцип. И порукой тому были губы подсудимого Андреева, которые теперь могут больше не дрожать. Постояв несколько минут, Новицкий резко повернулся и слился с потоком людей, спешащих к станции метро.

Минск-Николаевка-Минск июнь-август 2002 года.

Оставить комментарий © Copyright Иванов Сергей Валерьевич (yellowwolf.1972@gmail.com) Размещен: 15/01/2015, изменен: 15/01/2015. 162k. Статистика. Рассказ: Проза Скачать FB2		Ваша оценка:

Иванов Сергей Валерьевич : другие произведения.

Поединок