Иванов Сергей Иванович. Лука(Войно-Ясенецкий)

Лука (Войно-Ясенецкий)

АВТОБИОГРАФИЯ

ЮНОСТЬ

Мой отец был католиком, весьма набожным, он всегда ходил в костёл и подолгу молился дома. Отец был человеком чистой души, ни в ком не видел ничего дурного, всем доверял, хотя по своей должности был окружён нечестными людьми. В нашей православной семье он, как католик, был несколько отчуждён.

Мать усердно молилась дома, но в церковь не ходила. Причиной этого было её возмущение жадностью и ссорами священников, происходившими у неё на глазах. Два мои брата - юристы - не проявляли признаков религиозности. Однако, они всегда ходили к выносу Плащаницы, целовали её и всегда бывали на Пасхальной утрени. Старшая сестра курсистка, потрясённая ужасом катастрофы на Ходынском поле, психически заболела и выбросилась из окна третьего этажа, получив переломы бедра и плечевой кости и разрывы почек, от этого впоследствии образовались камни в почках, от которых она умерла, прожив двадцать пять лет. Младшая сестра, до сих пор здравствующая, прекрасная и благочестивая женщина.

Религиозного воспитания в семье я не получил, и, если можно говорить о наследственной религиозности, то, вероятно, я наследовал её главным образом от отца.

С детства у меня была страсть к рисованию, и одновременно с гимназией я окончил Киевскую художественную школу, в которой проявил немалые художественные способности, участвовал в одной из передвижных выставок картинкой, изображавшей старика-нищего, стоящего с протянутой рукой. Влечение к живописи у меня было настолько сильным, что по окончании гимназии решил поступать в Петербургскую Академию Художеств.

Но во время вступительных экзаменов мной овладело раздумье о том, правильный ли путь я избираю. Колебания кончились решением, что я не вправе заниматься тем, что мне нравится, но обязан заниматься тем, что полезно для страдающих людей. Из Академии я послал матери телеграмму о желании поступить на медицинский факультет, но все вакансии уже были заняты, и мне предложили поступить на естественный факультет, чтобы после перейти на медицинский. От этого я отказался, так как у меня была нелюбовь к естественным наукам и ярко выраженный интерес к наукам гуманитарным, в особенности к богословию, философии и истории. Поэтому я предпочёл поступать на юридический факультет и в течение года изучал историю и философию права, политическую экономию и римское право.

Но через год меня опять повлекло к живописи. Я отправился в Мюнхен, где поступил в частную художественную школу профессора Книрр. Однако уже через три недели тоска по родине повлекла меня домой, я уехал в Киев и ещё год с группой товарищей занимался рисованием и живописью.

В это время впервые проявилась моя религиозность. Я каждый день, а иногда и дважды в день ездил в Киево-Печёрскую Лавру, часто бывал в киевских храмах и, возвращаясь оттуда, делал зарисовки того, что видел в Лавре и храмах. Я сделал много зарисовок, набросков и эскизов молящихся людей, лаврских богомольцев, приходивших туда за тысячу вёрст, и тогда уже сложилось то направление художественной деятельности, в котором я работал бы, если бы не оставил живописи. Я пошёл бы по дороге Васнецова и Нестерова, ибо уже определилась основное религиозное направление в моих занятиях живописью. К этому времени я понял процесс художественного творчества. Повсюду: на улицах и в трамваях, на площадях и базарах - я наблюдал все ярко выраженные черты лиц, фигур, движений и по возвращении домой всё это зарисовывал. На выставке в Киевской художественной школе получил премию за эти свои наброски.

Для отдыха от этой работы я каждый день ходил версты за две по берегу Днепра, по дороге размышляя о трудных богословских и философских вопросах. Из этих моих размышлений ничего не вышло, ибо я не имел научной подготовки.

В это же время я увлёкся этическим учением Льва Толстого и стал толстовцем: спал на полу, на ковре, а летом, уезжая на дачу, косил траву и рожь вместе с крестьянами, не отставая от них. Однако моё толстовство продолжалось недолго, лишь до того времени, когда я прочёл его сочинение "В чём - моя вера", оттолкнувшее меня издевательством над православной верой. Я сразу понял, что Толстой - еретик, далёкий от христианства.

Правильное представление об учении Иисуса Христа я незадолго до этого вынес из чтения Нового Завета, который я получил от директора гимназии при вручении мне аттестата зрелости как напутствие в жизнь. Многие места этой Книги, сохранявшейся у меня десятки лет, произвели на меня глубочайшее впечатление. Они были отмечены красным карандашом.

Но ничто не могло сравниться по силе впечатления с тем местом Евангелия, в котором Иисус, указывая ученикам на поля созревшей пшеницы, сказал им: Жатвы много, а делателей мало. И так, молите ГОСПОДИНА жатвы, чтобы выслал делателей на СВОЮ жатву. У меня дрогнуло сердце, я молча воскликнул: "О, ГОСПОДИ! Не уже ли у ТЕБЯ мало делателей?!" Позже, через много лет, когда ГОСПОДЬ призвал меня делателем на СВОЮ Ниву, я был уверен, что этот текст Евангелия был первым призывом БОГА на служение ЕМУ.

Так прошёл этот год. Можно было бы поступить на медицинский факультет, но опять меня взяло раздумье народнического порядка, и по юношеской горячности я решил, что нужно как можно скорее приняться за полезную практическую для простого народа работу. Бродили мысли о том, чтобы стать фельдшером или сельским учителем, и в этом настроении я однажды отправился к директору народных училищ Киевского учебного округа с просьбой устроить меня в одну из школ. Директор оказался умным и проницательным человеком: он оценил мои народнические устремления, но отговаривал меня от того, что я затевал, и убеждал поступить на медицинский факультет.

Это соответствовало моим стремлениям быть полезным для крестьян, плохо обеспеченных медицинской помощью, но поперёк дороги стояло моё почти отвращение к естественным наукам. Я всё-таки преодолел это отвращение и поступил на медицинский факультет Киевского университета.

Когда я изучал физику, химию, минералогию, у меня было почти физическое ощущение, что я насильно заставляю мозг работать над тем, что ему - чуждо. Мозг стремился вытолкнуть чуждое ему содержание. Тем не менее, я учился на одни пятёрки и заинтересовался анатомией. Изучал кости, рисовал и дома лепил их из глины, а своей препаровкой трупов сразу обратил на себя внимание всех товарищей и профессора анатомии. Уже на втором курсе мои товарищи решили, что я буду профессором анатомии, и их пророчество сбылось. Через двадцать лет я стал профессором топографической анатомии и оперативной хирургии.

На третьем курсе я увлёкся изучением операций на трупах. Произошла эволюция моих способностей: умение рисовать и моя любовь к форме перешли в любовь к анатомии и художественную работу при анатомической препаровке и при операциях на трупах. Из неудавшегося художника я стал художником в анатомии и хирургии.

На третьем курсе я был избран старостой. Это случилось так: перед одной лекцией я узнал, что один из товарищей по курсу - поляк ударил по щеке другого товарища - еврея. По окончании лекции я встал и попросил внимания. Все примолкли. Я произнёс речь, обличавшую поступок студента-поляка. Я говорил о нормах нравственности, о перенесении обид, вспомнил Сократа, спокойно отнёсшегося к тому, что его сварливая жена вылила ему на голову горшок грязной воды. Эта речь произвела столь сильное впечатление, что меня избрали старостой.

Государственные экзамены я сдавал на одни пятёрки, и профессор общей хирургии сказал мне на экзамене: "Доктор, вы теперь знаете больше, чем я, ибо вы знаете все отделы медицины, а я уже многое забыл, что не относится к моей специальности".

Только на экзамене по медицинской химии (теперь она называется биохимией) я получил тройку. На теоретическом экзамене я отвечал отлично, но надо было сделать ещё исследование мочи. Как это было в обычае, служитель лаборатории за полученные от студентов деньги рассказал, что надо найти в первой колбе и пробирке, и я знал, что в моче, которую мне предложили исследовать, есть сахар. Однако благодаря маленькой ошибке троммеровская реакция у меня не вышла, и, когда профессор, не глядя на меня, спросил: "Ну, что вы там нашли?" - я мог бы сказать, что нашёл сахар, но сказал, что троммеровская реакция сахара не обнаружила.

Эта единственная тройка не помешала мне получить диплом лекаря с отличием.

Когда все мы получили дипломы, товарищи по курсу спросили меня, чем я намереваюсь заниматься. Когда я ответил, что намерен быть земским врачом, они сказали: "Как, вы будете земским врачом?! Ведь вы - учёный по призванию!" Я был обижен тем, что они не понимают меня, ибо я изучал медицину с целью быть деревенским врачом и помогать бедным людям.

РАБОТА В ЗЕМСКИХ БОЛЬНИЦАХ

Сразу стать земским врачом мне не пришлось, так как я окончил университет осенью 1903 года, перед началом войны с Японией; и началом моей медицинской работы была военно-полевая хирургия в госпитале Киевского Красного Креста возле города Читы.

В нашем госпитале было два хирургических отделения: одним заведовал опытный одесский хирург, а другое главный врач отряда поручил мне, хотя в отряде были ещё два хирурга значительно старше меня. Я сразу же развил большую хирургическую работу, оперируя раненых, и, не имея специальной подготовки по хирургии, стал сразу делать ответственные операции на костях, на суставах, на черепе. Результаты работы были хорошими, несчастий не бывало. В работе мне помогла недавно вышедшая книга французского хирурга Лежара "Неотложная хирургия", которую я проштудировал перед поездкой на Дальний Восток.

Я не был кадровым врачом и военной формы не носил.

В Чите я женился на сестре милосердия, работавшей прежде в Киевском военном госпитале, где её называли святой сестрой. Она покорила меня не столько своей красотой, сколько добротой и кротостью характера. Там два врача просили её руки, но она дала обет девства. Выйдя за меня замуж, она нарушила этот обет, и в ночь перед нашим венчанием в церкви, построенной декабристами, она молилась перед иконой СПАСИТЕЛЯ, и вдруг ей показалось, что Христос отвернул СВОЙ Лик и ЕГО Образ исчез из киота. Это было, по-видимому, напоминанием ей об обете, и за его нарушение ГОСПОДЬ наказал её патологической ревностью.

Мы уехали из Читы до окончания войны, и я поступил врачом в Ардатовское земство Симбирской губернии. Там мне пришлось заведовать городской больницей. В трудных и неприглядных условиях я сразу стал оперировать по всем отделам хирургии и офтальмологии. Однако через несколько месяцев мне пришлось отказаться от работы в Ардатове ввиду её невыносимой трудности.

В ардатовской больнице я сразу столкнулся с большими трудностями и опасностями применения общего наркоза при плохих помощниках, и уже там у меня возникла мысль о необходимости, по возможности, избегать наркоза и как можно шире заменять его местной анестезией. Я решил перейти на работу в маленькую больницу и нашёл такую в селе Верхний Любаж Фатежского уезда Курской губернии. Однако и там было не легче, ибо в участковой больнице на десять коек я стал широко оперировать и скоро приобрёл такую славу, что ко мне пошли больные со всех сторон, и из других уездов Курской губернии и соседней, Орловской.

Вспоминаю случай, когда молодой нищий, слепой с раннего детства, прозрел после операции. Месяца через два он собрал слепых со всей округи, и все они вереницей пришли ко мне, ведя друг друга за палки и чая исцеления.

В это время вышла первым изданием книга профессора Брауна "Местная анестезия, её научное обоснование и практические применения". Я прочёл её и из неё впервые узнал о регионарной анестезии, немногие методы которой недавно были опубликованы. Я запомнил, что осуществление регионарной анестезии седалищного нерва Браун считает едва ли возможным. У меня возник интерес к регионарной анестезии, я поставил себе задачей заняться разработкой её новых методов.

В Любаже мне встретилось несколько редких хирургических случаев, и о них я там же записал две мои первые статьи: "Элефантиаз лица, плексиформная неврома" и другую - "Ретроградное ущемление при грыже кишечной петли".

Слава сделала моё положение в Любаже невыносимым. Мне приходилось принимать амбулаторных больных, приезжавших во множестве, и оперировать в больнице с девяти часов утра до вечера, разъезжать по большому участку и по ночам исследовать под микроскопом вырезанное при операции, делать рисунки микроскопических препаратов для своих статей, и скоро не стало хватать для работы и моих молодых сил.

Заслуживает упоминания и моя первая трахеотомия, сделанная в исключительных условиях. Я приехал для осмотра земской школы в недалёкую от Любажа деревню. Занятия уже кончились. Прибежала в школу девочка, неся в руках задыхающегося ребёнка. Он поперхнулся кусочком сахара, который попал ему в гортань. У меня был лишь перочинный ножик, немного ваты и немного раствора сулемы. Тем не менее, я решил сделать трахеотомию и попросил учительницу помочь мне. Но она, закрыв глаза, убежала. Немного храбрее оказалась старуха-уборщица, но и она оставила меня одного, когда я приступил к операции. Я положил спеленутого ребёнка к себе на колени и сделал ему трахеотомию, протекшую как нельзя лучше, вместо трахеотомической трубки я ввёл в трахею гусиное перо, заранее приготовленное старухой. К сожалению, операция не помогла, так как кусочек сахара застрял ниже - по-видимому, в бронхе.

Земской управой я был переведён в уездную Фатежскую больницу, но и там недолго пришлось мне поработать. Фатежский уезд был гнездом самых редких зубров-черносотенцев. И самым крайним из них был председатель земуправы Батезатул, задолго до войны прославившийся своим законопроектом о принудительной эмиграции в Россию китайских крестьян для передачи их в рабство помещикам.

Батезатул счёл меня революционером за то, что я не отправился немедленно, оставив все дела, к заболевшему исправнику, и постановлением управы я был уволен со службы. Это, однако, не обошлось благополучно. В базарный день один из вылеченных мной слепых влез на бочку, произнёс речь по поводу моего увольнения, и под его предводительством толпа пошла громить земскую управу, здание которой находилось на базарной площади. Там был только один член управы, от страху залезший под стол. Мне, конечно, пришлось поскорее уехать из Фатежа. Это было в 1909 году.

В 1907 году в Любаже родился мой первенец - Миша. А в следующем, 1908 году родилась моя дочь Елена. Должность акушерки мне пришлось исполнять самому. Из Фатежа я уехал в Москву и там немного менее года был экстерном хирургической клиники профессора Дьяконова. По правилам этой клиники все врачи-экстерны должны были писать докторскую диссертацию, и мне была предложена тема "Туберкулёз коленного сустава". Через две-три недели меня пригласил профессор Дьяконов и спросил, как идёт работа по диссертации. Я ответил, что уже прочёл литературу, но у меня нет интереса к этой теме. Профессор со вниманием отнёсся к моему ответу и, когда узнал, что у меня есть собственная тема, стал расспрашивать о ней. Оказалось, что он ничего не знает о регионарной анестезии, и мне пришлось рассказывать ему о книге Брауна. Он предложил мне продолжать работу над регионарной анестезией, оставив предложенную тему.

Так как моя тема требовала анатомических исследований и опытов с инъекциями окрашенной желатины на трупах, то мне пришлось перейти в Институт топографической анатомии и оперативной хирургии, директором которого был профессор Рейн, председатель Московского хирургического общества. Но оказалось, что и он не слышал и ничего не читал о регионарной анестезии.

Скоро мне удалось найти способ инъекции и к седалищному нерву у его выхода из полости таза, что Генрих Браун считал вряд ли разрешимой задачей. Я нашёл и способ инъекции к срединному нерву и регионарной анестезии всей кисти руки. Об этих моих открытиях я сделал доклад в Московском хирургическом обществе, и он вызвал интерес.

Но мне не на что было жить в Москве с женой и двумя детьми, и я должен был уехать в село Романовку Балашовского уезда Саратовской губернии работать в больнице на двадцать пять коек, где развил большую хирургическую работу и напечатал отчёт о ней отдельной книжкой по образцу отчётов клиники профессора Дьяконова. Работу над регионарной анестезией я продолжал в Москве во время ежегодных месячных отпусков, работая с утра до вечера в Институте профессора Рейна и профессора Карузина при кафедре описательной анатомии. Здесь я исследовал триста черепов и нашёл способ инъекции ко второй ветви тройничного нерва у выхода из форамен ротундум (круглое отверстие). К концу этой работы я уже не был в Романовке, а состоял главным врачом и хирургом уездной больницы на пятьдесят коек в Переславле-Залесском.

Незадолго до нашего отъезда из Романовки родился мой сын Алёша, с большим приключением. Близилось время родов, но я рискнул ехать в Балашов на заседание Санитарного совета, надеясь скоро вернуться. Не дождавшись окончания заседания совета, я поспешил на станцию и увидел поезд, уже давший второй свисток. Не успев взять билета, я сел в вагон, но скоро увидел в нём много татар, чего не бывало в романовском поезде. Оказалось, что я попал не в свой, а в харьковский поезд и должен был с ближайшей станции вернуться в Балашов. Но БОГ помог, и в Романовке я нашёл уже новорожденного сына, которого принимала женщина-врач, раньше меня вернувшаяся с Санитарного совета и заехавшая сюда по дороге в свой врачебный участок.

В 1916 году, живя в Переславле, я защитил в Москве докторскую диссертацию о регионарной анестезии. Оппонентами были профессор Мартынов, приват-доцент топографической анатомии и оперативной хирургии, фамилии которого не помню, и профессор Карузин.

Интересен был отзыв профессора Мартынова. Он сказал: "Мы привыкли к тому, что докторские диссертации пишутся обычно на заданную тему с целью получения высших назначений по службе и научная ценность их невелика. Но когда я читал вашу книгу, то получил впечатление пения птицы, которая не может не петь, и высоко оценил её". А профессор Карузин подбежал ко мне и, потрясая мою руку, просил прощения в том, что не интересовался моей работой на чердаке, где хранятся черепа, и не подозревал, что там создаётся такая работа.

За свою диссертацию я получил от Варшавского университета премию имени Хойнацкого в девятьсот рублей золотом, предназначавшуюся "за лучшие сочинения, пролагающие новый путь в медицине". Однако этих денег мне не пришлось получить, потому что книга была напечатана небольшим тиражом, только в семьсот пятьдесят экземпляров, и быстро распродана в книжных магазинах, куда я разослал их, и я не мог представить в Варшавский университет требуемого количества экземпляров.

У земского врача, каким я был тринадцать лет, воскресные и праздничные дни самые занятые и обременённые работой. Поэтому я не имел возможности ни в Любаже, ни в Романовке, ни в Переславле-Залесском бывать на богослужениях в церкви и многие годы не говел. Однако в последние годы моей жизни в Переславле я с большим трудом нашёл возможность бывать в соборе, где у меня было своё место, и это возбудило радость среди верующих Переславля.

Было ещё одно событие в моей жизни, начало которому ГОСПОДЬ положил в Переславле.

С начала своей хирургической деятельности в Чите, Любаже и Романовке я понял, как огромно значение гнойной хирургии и как мало знаний о ней вынес я из университета. Я поставил своей задачей изучение диагностики и терапии гнойных заболеваний. В конце моего пребывания в Переславле мне пришло на мысль изложить свой опыт в книге "Очерки гнойной хирургии". Я составил план этой книги и написал предисловие к ней. И тогда у меня появилась неотступная мысль: "Когда эта книга будет написана, на ней будет стоять имя епископа".

Быть священнослужителем, а тем более епископом мне и во сне не снилось, но неведомые нам пути нашей жизни известны БОГУ, когда мы ещё - во чреве матери. Уже через несколько лет стала реальностью моя мысль: "Когда эта книга будет написана, на ней будет стоять имя епископа".

В Переславле-Залесском мы прожили шесть с половиной лет. Там родился мой младший сын Валентин.

В городской и фабричной больницах я развил широкую хирургическую работу и был одним из пионеров в новых тогда операциях на желчных путях, желудке, селезёнке и даже на головном мозге. Кроме того, я в 1915 - 1916 годах заведовал небольшим госпиталем для раненых.

В начале 1917 года к нам приехала старшая сестра моей жены, только что похоронившая в Крыму свою молоденькую дочь, умершую от скоротечной чахотки. На беду, она привезла с собой ватное одеяло, под которым лежала её больная дочь. Я говорил своей жене Ане, что в одеяле привезена к нам смерть. Так и случилось: сестра Ани прожила у нас всего недели две, и вскоре после её отъезда я обнаружил у Ани признаки туберкулёза лёгких.

Это совпало с тем временем, когда я по объявлению в газете при большом конкурсе получил приглашение в Ташкент на должность хирурга и главного врача большой городской больницы. С нами ехала девушка-прислуга, недавно родившая ребёнка. На полдороге от Переславля до Москвы пришлось остановиться на неделю в гостинице Троице-Сергиевой Лавры вследствие лихорадки у Ани. Поездка на поезде в Москву и дальнейший путь до Ташкента с малыми детьми были трудными, так как было уже расстроено железнодорожное движение.

В Ташкенте у нас была отличная квартира главврача при больнице, пять комнат, в которых, однако, мне нередко приходилось мыть полы из-за неизбежного при революции расстройства жизни. В 1919 году в городе происходила междоусобная война между гарнизоном ташкентской крепости и полком туркменских солдат под предводительством изменившего революции военного комиссара. Через весь город над больницей летели с обеих сторон пушечные снаряды, и под ними мне приходилось ходить в больницу.

Восстание Туркменского полка было подавлено, началась расправа с участниками контрреволюции. При этом и мне, и завхозу больницы пришлось пережить страшные часы. Мы были арестованы Андреем, служителем больничного морга, питавшим ненависть ко мне, так как он был наказан начальником города после моей жалобы. Меня и завхоза больницы повели в железнодорожные мастерские, в которых происходил суд над Туркменским полком. Когда мы проходили по железнодорожному мосту, стоявшие на рельсах рабочие что-то кричали Андрею: как я после узнал, они советовали Андрею не возиться с нами, а расстрелять нас под мостом.

Огромное помещение было наполнено солдатами восставшего полка, и их по очереди вызывали в отдельную комнату и там в списке имён почти всем ставили кресты. В трибунале участвовал Андрей и другой служащий больницы, который успел предупредить других участников суда, что меня и завхоза по личной злобе арестовал Андрей. Нам крестов не поставили и отпустили. Когда нас провожали обратно в больницу, то встречавшиеся по дороге рабочие удивлялись тому, что нас отпустили из мастерских.

Позже мы узнали, что в тот же день вечером в казарме мастерских была устроена бойня, были убиты солдаты Туркменского полка и многие горожане.

А моя Аня знала, что меня арестовали, знала, куда увели, и пережила ужасные часы до моего возвращения. Это потрясение отразилось на её здоровье, и болезнь стала быстро прогрессировать. Настали и последние дни её жизни. Она горела в лихорадке, потеряла сон и очень мучилась. Последние двенадцать ночей я сидел у её одра, а днём работал в больнице. Настала последняя ночь. Чтобы облегчить страдания умирающей, я впрыснул ей шприц морфия, и она успокоилась. Минут через двадцать слышу: "Впрысни ещё". Через полчаса это повторилось опять, и в течение двух-трёх часов я много впрыснул ей шприцев морфия, во много раз превысив допустимую дозу. Но отравляющего действия его не видел. Вдруг Аня поднялась, села и сказала: "Позови детей". Пришли дети, и она перекрестила их, но не целовала, вероятно, боясь заразить. Простившись с детьми, она легла, лежала с закрытыми глазами, и её дыхание становилось всё реже... Настал и последний вздох.

Гроб был приготовлен заранее. Утром пришли мои операционные служанки, обмыли и одели тело усопшей, и уложили в гроб. Аня умерла тридцати восьми лет, в конце октября 1919 года, и я остался с четырьмя детьми, из которых старшему было двенадцать, а младшему - шесть лет.

Две ночи я читал над гробом Псалтырь, стоя у ног покойной в одиночестве. Часа в три второй ночи я читал сто двенадцатый псалом, начало которого поётся при встрече архиерея в храме: От восхода солнца до запада, и последние слова псалма поразили и потрясли меня, ибо я воспринял их как слова БОГА, обращённые ко мне: Неплодную вселяет в дом матерью, радующеюся о детях.

БОГУ было ведомо, какой тяжёлый, тернистый путь ждёт меня, и тотчас после смерти матери моих детей ОН позаботился о них и облегчил моё тяжёлое положение. Я принял потрясшие меня слова псалма как указание БОГА на мою операционную сестру Софию Сергеевну Белецкую, о которой я знал лишь то, что она недавно похоронила мужа и была бездетной, и всё моё знакомство с ней ограничивалось лишь деловыми разговорами, относящимися к операции. И, однако, слова: неплодную вселяет в дом матерью, радующеюся о детях, - я принял, как указание БОГА - возложить на неё заботы о моих детях и их воспитании.

Я едва дождался семи часов утра и пошёл к Софии Сергеевне, жившей в хирургическом отделении. Я постучал в дверь. Открыв её, она отступила назад, увидев в столь ранний час своего начальника, и с волнением слушала о том, что случилось ночью над гробом моей жены.

Я спросил её, верует ли она в БОГА и хочет ли исполнить повеление БОГА - заменить моим детям их умершую мать. София Сергеевна согласилась.

Она сказала, что ей было больно только издали смотреть, как мучилась моя жена, и ей хотелось помочь нам, но она не решалась предложить нам помощь. Она издали любила моих младших детей, но опасалась, что не сладит с Мишей, моим старшим сыном, потому что он обижает младших. Так и случилось. Троих младших детей она очень любила, и особенно самый младший, Валя, не слезал с её колен. А Мишу пришлось ей перевоспитывать.

Моя квартира главврача состояла из пяти комнат, так удачно расположенных, что София Сергеевна могла получить отдельную комнату, изолированную от тех, которые я занимал. Она долго жила в моей семье, но была только второй матерью для детей, ибо ВСЕВЫШНЕМУ известно, что моё отношение к ней было чистым.

СВЯЩЕНСТВО

Я скоро узнал, что в Ташкенте существует церковное братство, и пошёл на одно из его заседаний. По одному из обсуждавшихся вопросов я выступил с речью, которая произвела впечатление. Это впечатление перешло в радость, когда узнали, что я - главный врач городской больницы.

Протоиерей Михаил Андреев, настоятель привокзальной церкви, в воскресные дни по вечерам устраивал в церкви собрания, на которых он или желающие из числа присутствовавших выступали с беседами на темы Священного Писания, а потом все пели духовные песни. Я часто бывал на этих собраниях и нередко проводил беседы. Я, конечно, не знал, что они будут только началом моей проповеднической работы в будущем.

Когда возникла недоброй памяти "живая" церковь, то везде и всюду на епархиальных съездах духовенства и мирян обсуждалась деятельность епископов, и некоторых из них смещали с кафедр. Так, "суд" над епископом Ташкентским и Туркменским происходил в Ташкенте в большой певческой комнате, близко от кафедрального собора. На нём присутствовал и я, в качестве гостя, и по какому-то вопросу выступил с речью.

Резких выступлений на съезде не было, и деятельность преосвященного Иннокентия (Пустынского) получила положительную оценку. Когда кончился съезд и присутствовавшие расходились, я столкнулся в дверях с владыкой Иннокентием. Он взял меня под руку и повёл на перрон, окружавший собор. Мы обошли два раза вокруг собора, преосвященный говорил, что моя речь произвела впечатление, и, остановившись, сказал мне: "Доктор, вам надо быть священником!"

У меня никогда не было и мысли о священстве, но слова преосвященного Иннокентия принял как призыв БОГА устами архиерея и, не раздумывая, сказал: "Хорошо, владыко! Буду священником, если это - угодно БОГУ!"

Впрочем, позже я говорил с владыкой о том, что в моём доме живёт моя операционная сестра Велецкая, которую я, по повелению БОГА, ввёл в дом матерью, радующеюся о детях, а священник не может жить в одном доме с чужой женщиной. Но владыка не придал значения этому возражению, сказав, что не сомневается в моей верности седьмой Заповеди.

Уже в ближайшее воскресенье, при чтении часов, я в сопровождении двух дьяконов, вышел в чужом подряснике к стоявшему на кафедре архиерею и был посвящён им в чтеца, певца и иподьякона, а во время Литургии - и в сан дьякона.

Это событие посвящения в дьякона уже получившего высокую оценку профессора, произвело сенсацию в Ташкенте, и ко мне пришли большой группой студенты медицинского факультета во главе с профессором. Конечно, они не могли понять и оценить моего поступка, ибо были далеки от религии. Что они поняли бы, если бы я сказал им, что при виде кощунственных карнавалов и издевательств над нашим ГОСПОДОМ Иисусом Христом, моё сердце кричало: "Не могу молчать!" И я чувствовал, что мой долг - защищать проповедью нашего СПАСИТЕЛЯ и восхвалять ЕГО Милосердие к человеческому роду.

Через неделю после посвящения в дьякона, в праздник Сретения ГОСПОДНЯ 1921 года, я был рукоположен в иерея епископом Иннокентием.

В Ташкенте я был одним из инициаторов открытия университета. Большинство кафедр было замещено избранными из числа ташкентских докторов медицины, и только я один был избран в Москве на кафедру топографической анатомии и оперативной хирургии.

Мне пришлось совмещать своё священническое служение с чтением лекций на медицинском факультете, слушать которые приходили во множестве и студенты других курсов. Лекции я читал в рясе с крестом на груди: в то время ещё было возможно невозможное теперь. Я оставался и главным хирургом ташкентской городской больницы, поэтому служил в соборе лишь по воскресеньям.

Преосвященный Иннокентий, редко проповедовавший, назначил меня четвёртым священником собора и поручил мне всё дело проповеди. При этом он сказал мне: "Ваше дело - не крестить, а благовестить". Он понимал, что говорил, и его слово было почти пророческим, и теперь, на тридцать восьмом году своего священства и тридцать шестом году своего архиерейства, я понимаю, что моим призванием от БОГА была проповедь и исповедание Имени Христа. За долгое время своего священства я почти никаких треб не совершал, даже ни разу не крестил полным чином крещения. Кроме проповеди при богослужениях, совершаемых преосвященным Иннокентием и мной, я проводил каждый воскресный день после вечерни в соборе беседы на богословские темы, привлекавшие много слушателей, целый цикл этих бесед был посвящён критике материализма. Богословского образования я не имел, но с помощью БОГА преодолевал трудности таких бесед.

Кроме того, мне приходилось в течение двух лет часто вести диспуты при множестве слушателей с отрёкшимся от БОГА протоиереем Ломакиным, бывшим миссионером Курской епархии, возглавлявшим антирелигиозную пропаганду в Средней Азии.

Однажды железнодорожники пригласили меня в свой клуб для участия в диспуте о религии. В ожидании начала диспута я сидел на сцене при опущенном занавесе и вдруг вижу - поднимается на сцену по лестнице мой противник. Увидев меня, смутился, пробормотал: "Опять этот доктор", поклонился и пошёл вниз. Первым говорил на диспуте он, но, как всегда, моё выступление разбило все его доводы, и рабочие наградили меня аплодисментами.

На хулителе СВЯТОГО ДУХА сбылось слово Давида: смерть грешников люта. Он заболел раком прямой кишки, и при операции оказалось, что опухоль уже проросла в мочевой пузырь. В тазу скоро образовалась глубокая, зловонная полость, наполненная гноем, калом и мочой и кишевшая множеством червей. Враг БОГА пришёл в озлобление от своих страданий, и даже партийные медицинские сёстры, назначаемые для ухода за ним, не могли выносить его злобы и проклятий и отказывались от ухода за ним.

В это время, когда мне приходилось совмещать служение и проповедь в кафедральном соборе с заведованием кафедрой топографической анатомии и оперативной хирургии и чтением лекций, я должен был изучать богословие. И в этом деле мне помогал ГОСПОДЬ через одного из слушателей моих бесед и диспутов - верующего букиниста, который приносил мне так много богословских книг, что скоро у меня образовалась порядочная библиотека.

Я продолжал работать в качестве главного врача больницы, оперировал каждый день и даже по ночам в больнице, и не мог не обрабатывать своих наблюдений научно. Для этого мне нередко приходилось делать исследования на трупах в больничном морге, куда ежедневно привозили повозки, горой нагружённые трупами беженцев из Поволжья, где свирепствовали голод и эпидемии заразных болезней. Свою работу на этих трупах мне приходилось начинать с собственноручной очистки их от вшей и нечистот. Многие из этих исследований на трупах легли в основу моей книги "Очерки гнойной хирургии". За неё я получил Сталинскую премию первой степени.

Однако работа на покрытых вшами трупах обошлась мне недёшево. Я заразился возвратным тифом в очень тяжёлой форме, но, по Милости БОГА, болезнь ограничилась одним тяжёлым приступом и вторым - незначительным.

Весной 1923 года, незадолго до церковного раскола и появления "живой" церкви, епископ Иннокентий созвал съезд духовенства Ташкентской и Туркестанской епархии, который должен был избрать двух кандидатов на возведение в архиерейский сан. Выбор пал на архимандрита Виссариона и на меня.

Вскоре произошло восстание против патриарха Тихона, московских и петроградских священников, которое возглавил протоиерей Александр Введенский. По всей России произошло разделение духовенства на стойких и крепких духом, верных православной церкви и патриарху Тихону, и на малодушных, неверных, или не разбиравшихся в церковных событиях, вошедших в "живую" церковь, возглавляемую Введенским и немногими его сообщниками.

Раскол отозвался и у нас в Ташкентской епархии. Архиепископ Иннокентий, редко проповедовавший, выступил с проповедью о том, что в церкви - бунт и что необходимо сохранять верность православной церкви и патриарху Тихону и не входить ни в какие сношения с "живоцерковным" епископом, приезда которого ожидали.

Два видных протоиерея, на которых надеялись, перешли в раскол, к ним присоединились и другие, и верных осталось немного.

Преосвященный Иннокентий поспешил совершить хиротонию архимандрита Виссариона. Совместно с епископом Сергием (Лавровым), недавно переведённым в Ташкент из ашхабадской ссылки, он совершил полным чином наречение в епископа архимандрита Виссариона. Но на другой же день наречённый епископ был арестован и выслан из Ташкента. Позже он примкнул к Григорианскому расколу и получил сан митрополита.

Преосвященный Иннокентий был испуган и ночью уехал в Москву, надеясь оттуда попасть в Валаамский монастырь. Но это ему не удалось, и лишь спустя много времени он смог пробраться в свою деревню Пустынька.

Епископ уехал. В Церкви бунт. Тогда протоиерей Михаил Андреев и я объединили всех оставшихся верными священников и церковных старост, устроили съезд оставшихся верными, предупредили об этом ГПУ, попросив разрешения и присылки наблюдателя. Мы с протоиереем Андреевым взяли на себя управление епархиальными делами и созывали в Ташкенте на епархиальное собрание священников и членов церковного совета, отвергнувших "живую" церковь. На эти собрания мы просили ГПУ прислать своих представителей, но они ни разу не приезжали. Казалось бы, всё - безупречно, но за это, главным образом, я и получил свою первую ссылку.

В это время приехал в Ташкент очень видный архиерей - преосвященный Андрей (фамилии его не помню). Узнав о положении дел у нас, он назначил меня настоятелем собора и объявил протоиереем.

Вскоре после этого из Ашхабада в Ташкент был переведён другой ссыльный преосвященный Андрей Уфимский (князь Ухтомский). Незадолго до своего ареста и ссылки в Среднюю Азию он был в Москве, и патриарх Тихон, находившийся под домашним арестом, дал ему право избирать кандидатов для возведения в сан епископа и тайным образом рукополагать их.

Приехав в Ташкент, преосвященный Андрей одобрил избрание меня кандидатом на посвящение в епископа собором ташкентского духовенства и тайно постриг меня в монашество в моей спальне. Он говорил мне, что хотел дать мне имя целителя Пантелеймона, но когда побывал на Литургии, совершённой мной, и услышал мою проповедь, то нашёл, что мне больше подходит имя апостола-евангелиста, врача и иконописца Луки.

Преосвященный Андрей направил меня в таджикский город Пенджикент, отстоявший за 90 вёрст от Самарканда. В Пенджикенте жили два ссыльных епископа: Даниил Волховский и Василий Суздальский; епископ Андрей передал им через меня письмо с просьбой совершить надо мной архиерейскую хиротонию.

Я был два года и четыре месяца младшим священником ташкентского кафедрального собора, продолжая работать главным врачом и хирургом городской больницы. Мой отъезд в Самарканд должен был быть тайным, и поэтому я назначил на следующий день четыре операции, а сам вечером уехал на поезде в Самарканд в сопровождении одного иеромонаха, дьякона и своего старшего сына - шестнадцатилетнего Михаила.

Утром приехали в Самарканд, но найти пароконного извозчика для дальнейшего пути в Пенджикент оказалось почти невозможным: ни один не соглашался ехать, потому что все боялись нападения басмачей. Наконец нашёлся смельчак, который решился нас везти. Мы долго ехали. На полдороге мы остановились в чайхане отдохнуть и покормить лошадей. Две последние ночи я не спал и там, как только лёг на деревянный помост, на котором пьют чай узбеки, и заснул. Я спал только 3/4 часа, но сон укрепил меня, и я отдохнул. С помощью БОГА мы доехали благополучно.

Преосвященные Даниил и Василий встретили нас с Любовью. Прочитав письмо епископа Андрея Ухтомского, решили назначить на завтра Литургию для совершения хиротонии и отслужить вечерню и утреню в маленькой церкви святителя Николая Мирликийского, без звона и при запертых дверях. С епископами жил ссыльный московский священник протоиерей Свенцицкий, церковный писатель, который тоже присутствовал при моём посвящении. На вечерне и Литургии читали и пели мои спутники и протоиерей Свенцицкий.

Преосвященных Даниила и Василия смущало то обстоятельство, что я не был архимандритом, а только иеромонахом, и не было наречения меня в сан епископа. Однако недолго колебались, вспомнили ряд примеров посвящения в епископа иеромонахов и успокоились. На следующее утро все мы отправились в церковь. Заперли за собой дверь и не звонили, а сразу начали службу и в начале Литургии совершили хиротонию.

При хиротонии посвящаемый склоняется над престолом, а архиерей держит над его головой раскрытое Евангелие. В этот момент, когда читали совершительную молитву Таинства священства, я пришёл в такое волнение, что всем телом дрожал, и потом архиереи говорили, что подобного волнения никогда не видели. Из церкви преосвященные Даниил и Василий, и протоиерей Свенцицкий вернулись домой раньше, чем я, и встретили меня архиерейским приветствием: "Тон деспотин ке архиереа имон..." Архиереем я стал 18/31 мая 1923 года. В Ташкент мы вернулись на следующий день.

Когда сообщили об этой хиротонии патриарху Тихону, то он утвердил и признал её законной.

На воскресенье, 21 мая, день памяти равноапостольных Константина и Елены, я назначил свою первую архиерейскую службу. Преосвященный Иннокентий уже уехал. Все священники кафедрального собора разбежались как крысы с тонущего корабля, и свою первую воскресную всенощную и Литургию я мог служить только с одним протоиереем Михаилом Андреевым.

На моей первой службе в алтаре присутствовал преосвященный Андрей Уфимский; он волновался, что я не сумею служить без ошибок. Но, по Милости БОГА, ошибок не было.

Спокойно прошла следующая неделя, и я отслужил вторую воскресную всенощную. Вернувшись домой, я читал правило к причащению Святых Тайн. В 11 часов вечера - стук в наружную дверь, обыск и первый мой арест. Я простился с детьми и Софией Сергеевной и в первый раз вошёл в "чёрный воронок", как называли автомобиль ГПУ. Так положено было начало одиннадцати годам моих тюрем и ссылок. Четверо моих детей остались на попечении Софии Сергеевны. Её и детей выгнали из моей квартиры главного врача и поселили в небольшой каморке, где они могли поместиться потому, что дети сделали нары, и каморка стала двухэтажной. Однако Софию Сергеевну не выгнали со службы, она получала два червонца в месяц и на них кормилась с детьми.

Меня посадили в подвал ГПУ. Первый допрос был нелепым. Меня спрашивали о знакомстве с неведомыми мне людьми, о сообществе с оренбургскими казаками, о которых я ничего не знал.

Однажды ночью вызвали на допрос, продолжавшийся часа два. Его вёл крупный чекист, который впоследствии занимал видную должность в московском ГПУ. Он допрашивал меня о моих политических взглядах и моём отношении к советской власти. Услышав, что я всегда был демократом, он поставил вопрос ребром: так кто же вы - наш друг или враг? Я ответил: "И ваш друг, и враг, если бы я не был христианином, то, вероятно, стал бы коммунистом. Но вы воздвигли гонение на христианство, и поэтому я, конечно, не ваш друг".

Меня на время оставили в покое и из подвала перевели в другое, более свободное помещение. Меня держали в наскоро приспособленном под тюрьму ГПУ большом дворе с окружающими его постройками. На дальнейших допросах мне предъявляли обвинения в сношениях с оренбургскими казаками и другие выдуманные обвинения.

В годы своего священства и работы главным врачом ташкентской больницы я не переставал писать "Очерки гнойной хирургии", которые хотел издать двумя частями и предполагал издать их вскоре: оставалось написать последний очерк первого выпуска - "О гнойном воспалении среднего уха и его осложнениях".

Я обратился к начальнику тюремного отделения, в котором находился, с просьбой дать мне возможность написать эту главу. Он был так любезен, что предоставил мне право писать в его кабинете по окончании его работы. Я скоро окончил первый выпуск своей книги. На заглавном листе я написал: "Епископ Лука. Профессор Войно-Ясенецкий. Очерки гнойной хирургии".

Так сбылось предсказание БОГА об этой книге, которое я получил ещё в Переславле-Залесском несколько лет назад: "Когда эта книга будет написана, на ней будет стоять имя епископа".

Издать книгу двумя выпусками мне не удалось, и она была напечатана первым, далеко не полным изданием только после первой моей ссылки. Имя епископа, конечно, было выпущено.

В тюрьме меня держали недолго и освободили на один день, чтобы я ехал свободно в Москву. Всю ночь моя бывшая квартира главного врача больницы была наполнена прихожанами собора, пришедшими проститься со мной. В это время Ташкентская архиерейская кафедра была уже занята "живоцерковным" митрополитом Николаем, которого я назвал вепрем, возлёгшим на горнем месте, и запретил иметь с ним общение. Это моё завещание взбесило чекистов.

Утром, простившись с детьми, я отправился на вокзал и занял место в пассажирском вагоне. После первого, второго и третьего звонков и свистков паровоза поезд минут двадцать не двигался с места. Как я узнал много лет спустя, поезд не мог двинуться по той причине, что толпа народа легла на рельсы, желая удержать меня в Ташкенте, но это было невозможно.

ПЕРВАЯ ССЫЛКА

В Москве я явился в центральное ГПУ, где после короткого, ничего не значащего допроса мне объявили, что я могу жить в Москве неделю, а потом должен снова явиться в ГПУ. В течение этой недели я дважды был у патриарха Тихона и один раз служил совместно с ним.

При вторичной явке в ГПУ меня арестовали и отправили в Бутырскую тюрьму. После недельного пребывания в карантине меня поместили в уголовную камеру, в которой, однако, бандиты и жулики относились ко мне прилично. В тюремной больнице я впервые познакомился с Новгородским митрополитом Арсением. В соседней камере, тоже уголовной, находился священник, имевший влияние на бандитов и жуликов. Влияние этого священника внезапно прекратилось, когда в камеру вошёл старик матёрый вор, которого уголовники встретили, как своего вождя, с почётом.

Нас каждый день выпускали на прогулку в тюремный двор. Возвращаясь со двора на второй этаж, я впервые заметил одышку.

Однажды меня вызвали на свидание. Через решётку я разговаривал со своим старшим сыном Мишей. В поисках работы он испытал немало злоключений. В Киеве ему пришлось красить железнодорожный мост, вися в люльке над Днепром.

В библиотеке Бутырской тюрьмы мне удалось получить Новый Завет на немецком языке, и я читал его. Глубокой осенью большую партию арестантов Бутырской тюрьмы погнали пешком через всю Москву в Таганскую тюрьму. Я шёл в первом ряду, а недалеко от меня шёл тот матёрый вор-старик, который был повелителем шпаны в соседней с моей камеры Бутырской тюрьмы.

В Таганской тюрьме меня поместили в камере политических заключённых. Все арестанты, в том числе и я, получили тулупчики от жены писателя Максима Горького. Проходя в клозет по коридору, я увидел через решётчатую дверь пустой одиночной камеры, пол которой по щиколотку был залит водой, сидящего у колонны и дрожащего полуголого шпанёнка и отдал ему полушубок. Это произвело впечатление на старика, предводителя шпаны, и каждый раз, когда я проходил мимо уголовной камеры, он приветствовал меня и именовал "батюшкой". Позже в других тюрьмах я не раз убеждался в том, как ценят воры и бандиты человеческое отношение к ним.

В Таганской тюрьме я заболел гриппом, вероятно вирусным, и около недели пролежал в тюремной больнице с температурой около 40 градусов. От врача я получил справку, в которой было написано, что я не могу идти пешком и меня должны везти на подводе. В московских тюрьмах мне пришлось сидеть вместе с протоиереем Михаилом Андреевым, приехавшим из Ташкента вместе со мной. Вместе с ним я уехал и из Москвы в свою первую ссылку, в начале зимы 1923 года.

Когда поезд пришёл в Тюмень, был тихий лунный вечер, и мне захотелось пройти в тюрьму пешком, хоть стража и предлагала подводу. До тюрьмы было не больше версты, но нас погнали быстрым шагом, и в тюрьму я пришёл с сильной одышкой. Пульс был мал и част, а на ногах появились до колен отёки.

Это было первое проявление миокардита, причиной которого надо считать возвратный тиф, который я перенёс в Ташкенте через год после принятия священства. В Тюменской тюрьме наша остановка продолжалась недолго, около двух недель, и я всё время лежал без врачебной помощи, так как единственную склянку дигиталиса получил лишь дней через двенадцать. В Тюменской тюрьме мы впервые встретились с протоиереем Илларионом Голубятниковым и дальше ехали вместе с ним.

Вторая этапная остановка была в Омске, но о ней у меня не осталось воспоминаний. От Омска мы ехали до Новосибирска в арестантском вагоне, состоявшем из отдельных камер с решётчатыми дверями и узкого коридора с маленькими, высоко расположенными оконцами. В камеру, отведённую для меня и моих спутников - двух протоиереев, посадили, кроме нас, бандита, убившего восемь человек, и проститутку, уходившую по ночам на практику к нашим стражникам.

Бандит знал, что я в Таганской тюрьме отдал свой полушубок шпанёнку, и был вежлив со мной. Он уверял меня, что никогда нигде меня не обидит никто из их преступной братии. Однако уже в Новосибирской тюрьме при мытье в бане у меня украли несколько сот рублей, а позже, в этой же тюрьме, украли чемодан с вещами.

В этой тюрьме нас сначала посадили в отдельную камеру, а вскоре перевели в большую уголовную камеру, где нас шпана встретила настолько враждебно, что я должен был спасаться бегством от них: стал стучать в дверь под предлогом необходимости выйти в клозет и, выйдя, заявил надзирателю, что не вернусь в камеру.

От Новосибирска до Красноярска ехали без особых приключений. В Красноярске нас посадили в подвал двухэтажного дома ГПУ. Подвал был грязный и загаженный человеческими испражнениями, которые нам пришлось чистить, при этом нам не дали даже лопат. Рядом с нашим подвалом был другой, где находились казаки повстанческого отряда. Имени их предводителя я не запомнил, но никогда не забуду оружейных залпов, доносившихся до нас при расстреле казаков. В подвале ГПУ мы прожили недолго, и нас отправили дальше по зимнему пути в Енисейск за триста двадцать километров к северу от Красноярска.

Об этом пути я мало помню, не забуду только операции, которую мне пришлось произвести на одном из ночлегов крестьянину лет тридцати. После тяжёлого остеомиелита, никем не леченного, у него торчала из зияющей раны в дельтовидной области вся верхняя треть и головка плечевой кости. Нечем было перевязать его, и рубаха, и его постель всегда были залиты гноем. Я попросил найти слесарные щипцы и ими вытащил огромный секвестр.

В Енисейске мы получили квартиру в доме зажиточного человека и прожили в ней около двух месяцев. К нам присоединился ещё один ссыльный священник, и мы по воскресным и праздничным дням совершали всенощную и Литургию в своей квартире, в которую входила и гостиная. В Енисейске было много церквей, но и здесь, как и в Красноярске, священники уклонились в "живоцерковный" раскол, и мы не могли молиться с ними. Один дьякон сохранил верность православию, и я рукоположил его в пресвитера.

В один из праздничных дней я вошёл в гостиную, чтобы начать Литургию, и увидел стоявшего у противоположной двери незнакомого старика-монаха. Он словно остолбенел при виде меня и даже не поклонился. Придя в себя и отвечая на мой вопрос, он сказал, что в Красноярске народ не хочет иметь общения с неверными священниками и решил послать его в Минусинск, вёрст за триста к югу от Красноярска, где жил православный епископ, его имени не помню. Но монах Христофор не поехал к нему, ибо какая-то неведомая сила увлекла его в Енисейск ко мне. "А почему же ты так остолбенел, увидев меня?" - спросил я. "Как было не остолбенеть?! - ответил он. - Десять лет тому назад я видел сон. Мне снилось, что я - в храме и неведомый мне архиерей рукополагает меня в иеромонаха. Сейчас, когда вы вошли, я увидел этого архиерея!"

Монах сделал мне земной поклон, и за Литургией я рукоположил его в иеромонаха.

Десять лет тому назад, когда он видел меня, я был земским хирургом в городе Переславле-Залесском и никогда не помышлял ни о священстве, ни об архиерействе. А у БОГА в то время я уже был епископом. Так неисповедимы - пути ГОСПОДНИ.

Мой приезд в Енисейск произвёл сенсацию, которая достигла апогея, когда я сделал экстракцию врождённой катаракты трём слепым мальчикам-братьям и сделал их зрячими. По просьбе доктора Василия Александровича Башурова, заведовавшего енисейской больницей, я начал оперировать у него и за два месяца жизни в Енисейске сделал немало больших хирургических и гинекологических операций. Я вёл приём больных у себя на дому, и было так много желающих попасть ко мне, что впервые же дни оказалось необходимым вести запись больных. Эта запись, начатая в первых числах марта, скоро достигла дня Святой ТРОИЦЫ.

Незадолго до моего приезда в Енисейске был закрыт женский монастырь, и две послушницы этого монастыря рассказали мне, каким кощунством и надругательством сопровождалось это закрытие храма. Дело дошло до того, что комсомолка, бывшая в числе разорявших монастырь, задрала все свои юбки и села на престол. Этих двух послушниц я постриг в монашество и дал им имена моих небесных покровителей: старшую назвал Лукией, а младшую - Валентиной.

Незадолго до Благовещения я был послан в назначенное мне место ссылки - деревню Хая на реке Чуне, притоке Ангары. Лукия и Валентина с вещами поехали вперёд меня, а со мной до районного села Богучаны ехали протоиереи Илларион Голубятников и Михаил Андреев. Мы ехали на лошадях по замёрзшему Енисею и Ангаре до Богучан, где нас разлучили, послав протоиереев Голубятникова и Андреева в недалёкие от Богучан деревни, а меня за сто двадцать вёрст, в деревню Хая. В Богучанах я оперировал больного, у которого был нагноившийся эхинококк печени, и через несколько месяцев, возвращаясь из Хаи, нашёл его здоровым.

В Богучанах мне указали благочестивого крестьянина в селе Хая, у которого советовали поселиться, но предупреждали, что у него - злая старуха-мать. В Хае меня уже ожидали мои монахини, поселившиеся у этого крестьянина. Старуха-мать встретила меня с радостью. Мне отвели две комнаты, в одной из которых я с монахинями совершал богослужение, а в другой спал. Злая старуха только впервые дни приходила на наше богослужение, а потом не только оставалась на своей половине, но старалась мешать нашим службам.

Злая старуха всё больше притесняла нас и стала выживать из дома. Дело дошло до того, что мы с монахинями вынесли из дома свои вещи и сели на них у стены. Видя, что нас выгнали из дома, народ возмутился и заставил старуху принять нас обратно в дом.

В Хае мне довелось оперировать у старика катаракту. У меня был с собой набор глазных инструментов и маленький стерилизатор. В пустой нежилой избе я уложил старика на лавку под окном и в одиночестве сделал ему экстракцию катаракты. Операция прошла успешно. За неё я получил десять беличьих шкурок, ценившихся по рублю. Довелось мне также совершать и погребение по пасхальному чину одного крестьянина с моими монахинями.

В Хае мы прожили месяца два, и был получен приказ отправить меня снова в Енисейск. Нам дали двух провожатых крестьян и верховых лошадей. Монахини впервые сели на лошадей. Крупные оводы так жалили животных, что струи крови текли по их бокам и ногам. Лошадь, на которой ехала монахиня Лукия, не раз ложилась и каталась по земле, чтобы избавиться от оводов, и придавила ей ногу.

На полдороге до Богучан мы ночевали в лесной избушке, несмотря на требование провожатых ехать дальше всю ночь. На них подействовала только моя угроза, что они будут отвечать перед судом за бесчеловечное обращение со мной - профессором. Не доезжая вёрст десяти до Богучан, наша верховая езда прекратилась. Меня, никогда прежде не ездившего верхом и утомлённого, пришлось снимать с лошади моим провожатым. Дальше до Богучан мы ехали на телеге. Затем плыли по Ангаре на лодках, причём пришлось миновать пороги. Вечером, на берегу Енисея, против устья Ангары, мы с монахинями отслужили под открытым небом вечерню.

По прибытии в Енисейск я был заключён в тюрьму в одиночную камеру. Я заснул, но вскоре проснулся, зажёг лампочку и увидел, что вся подушка и постель, и стены камеры покрыты почти сплошным слоем клопов. Я зажёг свечу и стал поджигать клопов, которые стали падать на пол со стен и постели. Через час поджигания в камере не осталось ни одного клопа. В последующие дни я больше не видел клопов, они все ушли в другие камеры. В Енисейской тюрьме меня держали недолго и отправили дальше, вниз по Енисею, когда пришёл из Красноярска караван, состоявший из пароходика, буксировавшего несколько барж. Меня поместили в одной из этих барж вместе с отправленными в Туруханский край социал-революционерами. Монахини Лукия и Валентина хотели провожать меня, но им не позволили.

Путь по Енисею, текущему по тайге, был скучен и однообразен. На полдороге до Туруханска была остановка в крупном селении. На берегу меня встретила группа ссыльных, встречавших каждый пароход в надежде увидеть меня, ибо там прослышали о моей ссылке в Туруханск. Из этой группы ко мне подошёл представиться пресвитер ленинградской баптистской общины Шилов, с нетерпением ожидавший меня. Позже он приезжал ко мне в Туруханск для бесед.

Немного поодаль стояла другая группа людей, тоже ожидавших меня. Это были тунгусы, все больные трахомой. Одному из них, полуслепому от заворота век, я предложил приехать ко мне в Туруханск в больницу для операции. Он вскоре последовал моему совету, и я сделал ему пересадку слизистой оболочки губы на веки.

В Туруханске, когда я выходил из баржи, толпа, ожидавшая меня, опустилась на колени, прося благословения. Меня поместили в квартире врача больницы и предложили вести врачебную работу. Незадолго до этого врач больницы, поздно распознав у себя рак нижней губы, уехал в Красноярск, где ему была сделана операция, уже запоздалая, как оказалось впоследствии. В больнице оставался фельдшер, и вместе со мной приехала сестра из Красноярска - девушка, только что окончившая фельдшерскую школу и волновавшаяся от перспективы работать с профессором. С этими двумя помощниками я делал такие операции, как резекция верхней челюсти, большие чревосечения, гинекологические операции и немало глазных.

Уже начинался ледоход на Енисее, когда ко мне приехал на лодке за семьсот вёрст ленинградский пресвитер баптистов Шилов. Шилов предпринял этот путь только ради бесед со мной. Раньше его в Туруханск приехал еврейчик, который из Америки приехал в Москву под видом коммуниста, но чем-то возбудил подозрение и был заключён в Соловецкий монастырь.

Этот еврейчик однажды присутствовал при моей беседе с Шиловым, и я по его просьбе разрешил ему присутствовать на наших беседах, которые продолжались дня три по несколько часов ежедневно. Шилов просил меня разобрать ряд текстов Священного Писания, и я разъяснил их в православном духе. Но оказалось Шилов счёл меня убеждённым в правоте баптизма. Наши беседы закончились. Шилов успел вернуться в Красноярск на каком-то запоздавшем пароходе.

В Туруханске был закрытый мужской монастырь, в котором, однако, старик-священник совершал все богослужения. Он подчинялся красноярскому "живоцерковному" архиерею, и мне надо было обратить его и всю туруханскую паству на путь верности православию. Достигнуть этого удалось проповедью о грехе церковного раскола: священник принёс покаяние перед народом, и я мог бывать на церковных службах и почти всегда проповедовал на них. Туруханские крестьяне были мне благодарны и привозили меня в монастырь и домой на устланных коврами санях. В больнице я не отказывал никому в благословении, которое очень ценили тунгусы и всегда просили благословить. За это и за церковные проповеди мне пришлось поплатиться.

Меня предупреждали, что председатель Туруханского краевого совета - большой враг и ненавистник религии. Это, однако, не помешало ему возопить к БОГУ о спасении, когда он попал в бурю на Енисее на лодке. По требованию этого председателя меня вызвал уполномоченный ГПУ и объявил, что мне запрещается благословлять больных в больнице, проповедовать в монастыре и ездить в него на покрытых коврами санях. Я ответил, что по архиерейскому долгу не могу отказывать людям в благословении, и предложил ему повесить на больничных дверях объявление о запрещении больным просить у меня благословения. Этого, конечно, он сделать не мог. О поездках в церковь я тоже ему предложил запретить крестьянам подавать мне сани, устланные коврами. Этого он тоже не сделал.

Однако недолго терпели мою твёрдость. Здание ГПУ находилось рядом с больницей. Меня вызвали туда, и у входной двери я увидел сани, запряжённые парой лошадей, и милиционера. Уполномоченный ГПУ встретил меня со злобой и объявил, что за неподчинение требованиям исполкома я должен уехать дальше из Туруханска и на сборы мне даётся полчаса. Я только спросил: куда же меня высылают? И получил раздражённый ответ: "На Ледовитый океан".

Я ушёл в больницу, и за мной последовал милиционер. Он шепнул мне на ухо: "Пожалуйста, профессор, собирайтесь, как можно быстрее: нам нужно только выехать отсюда и поскорее доехать до ближайшей деревни, а дальше поедем спокойно". Скоро мы добрались до недалёкой от Туруханска деревни Селиванихи, получившей своё название от фамилии главаря секты скопцов Селиванова, отбывавшего в ней ссылку.

Скоро собрались мои компаньоны по ссылке - социал-революционеры, с интересом относившиеся ко мне и долго беседовавшие со мной. Они снабдили меня деньгами и меховым одеялом, которое пригодилось мне. После ночлега в съезжей избе поехали дальше.

Путь по замёрзшему Енисею в сильные морозы был тяжёл для меня. Однако в это время я ощущал, что рядом со мной - Иисус Христос, поддерживающий и укрепляющий меня.

Ночуя в прибрежных станках, мы доехали до Северного полярного круга, за которым стояла деревушка, название которой я не помню. В ней жил в ссылке И. В. Сталин.

Когда мы вошли в избу, её хозяин протянул мне руку. Я спросил: "Ты разве не православный? Не знаешь, что у архиерея просят благословения, а не руку подают?" Это, как позже выяснилось, произвело впечатление на конвоировавшего меня милиционера. Он и раньше, на пути от Селиванихи до следующего станка говорил мне: "Я чувствую себя в положении Малюты Скуратова, везущего митрополита Филиппа в Отрочь монастырь".

Следующий наш ночлег был в станке из двух дворов, в котором жил старик Афиноген со своими четырьмя сыновьями на положении средневекового феодального барона. Он присвоил себе право на ловлю рыбы в Енисее на протяжении сорока километров, и никто не смел оспаривать это право. Младший из сыновей старика являл собой пример патологической лености. Он отказывался от всякой работы и по целым дням лежал. Его много раз до полусмерти избивали, но ничего не помогало. Старик Афиноген считал себя примерным христианином и любил читать Священное Писание. До поздней ночи я беседовал с ним, разъясняя то, что он понимал неправильно.

Дальнейший путь был ещё более тяжёл. Один из следующих станков недавно сгорел. Мы не могли остановиться в нём на ночь и с трудом достали оленей, ослабевших от недостатка корма. На них пришлось ехать до следующего станка. Проехав без остановки не менее семидесяти вёрст, я ослабел и так закоченел, что меня на руках внесли в избу и там долго отогревали. Дальнейший путь до станка Плахино, отстоявшего за двести тридцать километров от Полярного круга, прошёл без приключений. Моему комсомольцу, как он мне сказал, было поручено избрать для меня место ссылки, и он решил оставить меня в Плахино.

Это был станок, состоявший из трёх изб и, ещё двух больших, как мне показалось, груд навоза и соломы, которые были жилищами двух небольших семей. Мы вошли в главную избу и вскоре сюда же вошли вереницей жители Плахино. Все низко поклонились, и председатель станка сказал мне: "Ваше преосвященство! Не извольте ни о чём беспокоиться, мы всё для вас устроим". Он представил мне одного за другим мужиков и женщин, говоря при этом: "Не извольте ни о чём беспокоиться. Мы уже всё обсудили. Каждый мужик обязуется поставлять вам полсажени дров в месяц. Эта женщина будет вам готовить, а эта будет стирать. Не извольте ни о чём беспокоиться". Все просили у меня благословения и показали приготовленное для меня помещение в другой избе, разделённой на две половины. В одной половине жил молодой крестьянин со своей женой. Их переселили в другую половину избы, потеснив живших там. Мой конвоир-комсомолец внимательно наблюдал за всей сценой знакомства моего с жителями станка. Он должен был сейчас уехать ночевать в торговую факторию, находившуюся в нескольких километрах от Плахино. Было видно, что он - взволнован предстоящим прощанием со мной. Но я вывел его из затруднения, благословив и поцеловав. Это произвело на него сильное впечатление.

Я остался один в своём помещении. Это была просторная половина избы с двумя окнами, в которых вместо вторых рам были снаружи приморожены льдины. Щели в окнах не были заклеены, а в наружном углу местами был виден сквозь большую щель дневной свет. На полу в углу лежала куча снега. Вторая такая же куча лежала внутри избы у порога входной двери. Для ночлега и дневного отдыха крестьяне соорудили нары и покрыли их шкурами оленей. Подушка была у меня с собой. Вблизи нар стояла железная печурка, которую на ночь я наполнял дровами и зажигал, а лёжа на нарах, накрывался своей енотовой шубой и меховым одеялом, которое подарили мне в Селиванихе. Ночью меня пугали вспышки пламени в железной печке, а утром, когда я вставал со своего ложа, меня охватывал мороз, стоявший в избе, от которого толстым слоем льда покрывалась вода в ведре.

В первый же день я принялся заклеивать щели в окне клейстером и обёрточной бумагой от покупок, сделанных в фактории, и ей же пытался закрыть щель в углу избы. Весь день и ночь я топил железную печку. Когда сидел тепло одетым за столом, то выше пояса было тепло, а ниже - холодно. Однажды мне пришлось помыться в таком холоде. Мне принесли таз и два ведра воды: одно - холодной, с кусками льда, а другое - горячей, и я не понимаю, как я умудрился помыться в таких условиях. Иногда по ночам меня будил словно удар грома, но это был не гром, а трескался лёд поперёк Енисея.

Недолго я получал пищу от бабы, которая обязалась стряпать для меня: она подралась со своим любовником и отказалась готовить мне пищу. Мне пришлось первый раз в жизни попробовать готовить себе пищу, о чём я не имел понятия. Рыбу мне приносили крестьяне, а другие продукты покупали в фактории. Не помню уже, какой курьёз получился у меня при попытке изжарить рыбу, но помню, как я варил кисель. Я сварил клюкву и стал подливать в неё жидкий крахмал; сколько я ни лил, мне казалось, что кисель жидок, я продолжал лить крахмал, пока кисель не превратился в твёрдую массу. Потерпев такое фиаско со своей кулинарией, я должен был спасовать, и надо мной сжалилась другая баба и стала стряпать для меня.

У меня был с собой Новый Завет, с которым я не расставался и в ссылках. И в Плахине я предложил крестьянам читать и объяснять им Евангелие. Они будто с радостью откликнулись на это, но радость была недолгая: с каждым новым чтением слушателей становилось всё меньше, и вскоре мои чтения и проповедь прекратились.

Расскажу ещё об одном деле, которое мне пришлось совершить в Плахине. Теперь, когда пишу эти воспоминания, я уже более тридцати семи лет в священном сане и более тридцати пяти лет в архиерейском, но я крестил только трёх детей: одного близкого к смерти - сокращённым чином и двух других - необыкновенным образом.

И в самой далёкой ссылке, за двести тридцать вёрст дальше Полярного круга в станке Плахино, мне пришлось крестить двух малых детей в необычной обстановке. В станке кроме трёх изб, было два человеческих жилья, одно из которых я принял за стог сена, а другое - за кучу навоза. В последнем мне и пришлось крестить. У меня не было ни облачения, ни требника, и за неимением последнего я сочинил молитвы, а из полотенца сделал подобие епитрахили. Жильё было так низко, что я мог стоять только согнувшись. Купелью служила кадка, а всё время совершения Таинства мне мешал телёнок, вертевшийся возле купели.

И теперь мне, архиерею, крестить не приходится, ибо крестят мои священники.

В Плахине часто бывают сильные морозы, и там не живут вороны и воробьи, потому что при таком холоде они могут замёрзнуть на лету и камнем упасть на землю. За два месяца моей жизни в Плахине я лишь один раз увидел сидевшую на кусте птичку, похожую на большой комок розового пуха. Однажды мне пришлось испытать тяжёлый мороз, когда несколько дней подряд дул северный ветер, называемый тамошними жителями "сивер". Это тихий, но не перестающий ни ночью, ни днём леденящий ветер, который едва переносят лошади и коровы. Животные день и ночь стоят, повернувшись задом к северу.

На чердаке моей избы были развешены рыболовные сети с деревянными поплавками. Когда дул "сивер", поплавки стучали, и этот стук напоминал мне музыку Грига "Пляска мертвецов". Мне, конечно, всегда приходилось выходить днём и ночью из избы по естественным надобностям на снег и мороз. Это было трудно и в обычное время, но когда дул "сивер", положение становилось отчаянным. В Плахине прожил я немного более двух месяцев - до начала марта, и проезжих в этом станке никого не было.

Только в начале марта ГОСПОДЬ послал мне избавление. В начале Великого поста в Плахино приехал нарочный из Туруханска и привёз мне письмо, в котором уполномоченный ГПУ предлагал мне вернуться в Туруханск. Я не понимал, что случилось, почему меня возвращают в Туруханск, и узнал, только вернувшись туда. Оказалось, что в туруханской больнице умер крестьянин, нуждавшийся в операции, которой без меня не могли сделать. Это так возмутило туруханских крестьян, что они вооружились вилами, косами и топорами и решили устроить погром ГПУ и сельсовета. Туруханские власти были так напуганы, что послали ко мне гонца в Плахино.

Обратный путь в Туруханск был не слишком трудным, и только в станке Афиногена мне пришлось испытать неприятности. Отвезти меня в станок, где жил Сталин, Афиноген послал одного из своих сыновей. Лошадь шла всё время шагом, и ямщик не хотел погонять её. Я не стерпел этого, вырвал из рук ямщика вожжи и стал хлестать лошадь. Ямщик соскочил с саней и побежал обратно. Мне ничего не оставалось, как повернуть лошадь и ехать шагом к избе Афиногена. Этот "истинный христианин" изругал меня, архиерея, но его гнев утих, когда он получил от меня золотую пятирублёвую монету. Он дал мне пару хороших лошадей, а ямщиком - своего другого сына.

На одном из следующих станков я испытал поездку на собаках: шесть здоровенных сибирских псов были запряжены в нарты. Они бежали хорошо, но вдруг одна из них укусила другую, другая-третью, и все свалились в дерущуюся кучу. Ямщик соскочил и стал лупить собак шестом, который служил ему для управления собаками. Порядок был восстановлен, и собаки довезли нас до места назначения.

Первым, кто встретил меня в Туруханске с распростёртыми объятьями и радостью, был тот милиционер-комсомолец, который вёз меня из Туруханска в Плахино.

Я начал работу в больнице. Уполномоченный ГПУ, со злобой и скрежетом зубов выславший меня из Туруханска на север вниз по Енисею за моё неподчинение, встретил меня вежливо, осведомлялся о моём здоровье и житье в Плахино.

Однажды уполномоченный по какому-то делу пришёл ко мне в больницу. Во время моего разговора с ним отворилась дверь, и в комнату вошла вереница тунгусов со сложенными руками для принятия благословения. Я встал и всех благословил, а уполномоченный сделал вид, что не замечает. И в монастырь я, конечно, продолжал ездить на санях, покрытых ковром.

Это моё второе пребывание в Туруханске длилось восемь месяцев: от Благовещения Пресвятой БОГОРОДИЦЫ до ноября.

В середине лета я имел, как мне казалось, предсказание от БОГА о скором возвращении из туруханской ссылки. Я ждал исполнения этого обещания, но шли недели за неделями, и всё оставалось по-прежнему. Я впал в уныние, и однажды в алтаре зимней церкви, которая сообщалась дверью с летней церковью, со слезами молился перед запрестольным образом Иисуса Христа. В этой молитве, очевидно, был и ропот против Иисуса Христа за долгое невыполнение обещания об освобождении. И вдруг я увидел, что изображённый на иконе Иисус Христос отвернул от меня СВОЙ Лик. Я пришёл в ужас и отчаяние и не смел больше смотреть на икону. Как побитый пёс пошел я из алтаря в летнюю церковь, где на клиросе увидел книгу Апостол. Я открыл её и стал читать первое, что попалось мне на глаза.

Я не запомнил текста, который прочёл, но этот текст произвёл на меня сильнейшее впечатление. Им обличалось моё неразумие и дерзость ропота на БОГА и подтверждалось обещание освобождения, которого я ожидал.

Я вернулся в алтарь зимней церкви и с радостью увидел, глядя на запрестольный образ, что ГОСПОДЬ Иисус Христос опять смотрит на меня благодатным и светлым взором.

Разве же это - не чудо?!

ПЕРЕД ВТОРОЙ ССЫЛКОЙ

Приближался конец моей туруханской ссылки. С низовьев Енисея приходили один за другим пароходы, привозившие моих товарищей по ссылке, одновременно со мной получивших тот же срок. Наш срок закончился. И эти последние пароходы должны были отвезти нас в Красноярск. В одиночку и группами приходили пароходы изо дня в день. А меня не вызывали в ГПУ для получения документов.

Однажды вечером, в конце августа пришёл последний пароход и утром должен был уйти. Меня не вызывали, и я волновался, не зная, что было предписание задержать меня ещё на год.

Утром 20 августа я читал утреню, а пароход разводил пары. Первый протяжный гудок парохода... Я читаю четвёртую кафизму Псалтыри... Последние слова тридцать первого псалма поражают меня, как гром... Я воспринимаю их как Голос БОГА, обращённый ко мне. Он говорит: "Вразумлю и наставлю тебя на путь, по которому тебе идти, буду руководить тобой, Око МОЁ - над тобой". "Не будь как конь, как лошак несмышлённый, челюсти которого нужно обуздывать уздой и удилами, чтобы он покорялся тебе".

И в моей душе наступил покой... Пароход даёт третий гудок и отчаливает. Я слежу за ним с улыбкой, пока он не скрывается от моего взора. "Иди, иди, ты мне не нужен... ГОСПОДЬ уготовил мне другой путь, не путь в грязной барже, которую ты ведёшь, а светлый архиерейский путь!"

Через три месяца ГОСПОДЬ повелел отпустить меня, послав мне варикозную язвочку голени с ярким воспалением кожи вокруг неё. Меня обязаны были отпустить в Красноярск.

Енисей замёрз в хаотическом нагромождении льдин. Санный путь по нему должен был установиться только в середине января. Только один из ссыльных - эсер Чудинов - был задержан при отходе последних пароходов и должен был ехать вместе со мной. К нему в ссылку приехала жена с десятилетней дочерью, которая умерла в Туруханске.

В последнее время я замечал в церкви стоявшего у двери Чудинова, который слушал мои проповеди. По Енисею возили только на нартах, но для меня крестьяне сделали крытый возок. Настал день отъезда... Я должен был ехать мимо церкви монастыря, стоявшей на выезде из Туруханска, в которой я много проповедовал и иногда даже служил. У церкви меня встретил священник с крестом и толпа народа.

Священник рассказал мне о необыкновенном событии. По окончании Литургии в день моего отъезда вместе со старостой он потушил в церкви все свечи, но когда, собираясь провожать меня, вошёл в церковь, загорелась одна свеча в паникадиле, с минуту померцала и потухла.

Так проводила меня любимая мной церковь, в которой под спудом лежали мощи святого мученика Василия Мангазейского.

Путь по Енисею был тем светлым архиерейским путём, о котором при отходе последнего парохода предсказал мне БОГ словами тридцать первого псалма: "Вразумлю и наставлю тебя на путь, по которому тебе идти. Буду руководить тобой, Око МОЁ - над тобой". Буду смотреть, как ты пойдёшь этим путём, а ты не рвись на пароход, как конь или мул, не имеющий ума, которого надо направлять удилами и уздой.

Мой путь по Енисею был архиерейским путём, ибо на всех тех остановках, в которых были приписные церкви и даже действующие, меня встречали колокольным звоном, и я служил молебны и проповедовал.

А с самых давних времён архиерея в этих местах не видели.

В большом селе, не доезжая 400 вёрст до Енисейска, меня предупредили, что дальше ехать нельзя - опасно, так как на Енисее образовалась трещина во льду, а у берегов вода широко вышла поверх льда, образовав так называемые "забереги", да и дороги в прибрежной тайге не было. Но мы всё-таки поехали.

Доехали до трещины через всю реку шириной больше метра. Увидели, что в ней тонет лошадь с санями, которую старается вытащить женщина. Помогли ей и вытащили лошадь с санями, а сами призадумались, что делать. Мой ямщик, лихой кудрявый парень, а за ним и ямщик Чудинова не колебались. Они только сказали: "Держись покрепче!", стали во весь рост, заорали на лошадей и нахлестали их; лошади рванулись - и перескочили через полынью, а за ними перелетели и сани.

От Туруханска до Красноярска мы ехали полтора месяца. За день проезжали расстояние от станка до станка - в среднем сорок вёрст. Я был одет в меховые тунгусские одежды и ноги закрывал енотовой шубой. Однажды ямщик просил меня подержать вожжи, пока поправит упряжь на лошадях. На руках у меня были кроличьи рукавицы, но как только я вынул руки из-под шубы и взял вожжи, руки обожгло, так жесток был мороз.

В некоторых станках ко мне приходили мои прежние пациенты, которых я оперировал в Туруханске. Особенно запомнился старик-тунгус, полуслепой от трахомы, которому я исправил заворот век пересадкой слизистой оболочки. Результат операции был так хорош, что он по-прежнему стреляет белок, попадая в глаз. Мальчик, оперированный по поводу запущенного остеомиелита бедра, пришёл ко мне здоровым. Были и другие подобные встречи.

Мы доехали до Енисейска, в котором духовенство, прежде бывшее сплошь обновленческим, но обращённое мной на путь правды перед моим отъездом в Туруханск, устроило мне встречу. Отслужили благодарственный молебен и, проехав ещё триста тридцать вёрст, приехали в Красноярск, за два дня до праздника Рождества Христова.

В Красноярске в ожидании моего приезда осенью народ во множестве встречал каждый пароход с низовьев Енисея. И теперь встретить меня им не удалось.

Мы направились к епископу Амфилохию. Его келейник, монах Мелетий, был слеп на один глаз, вследствие центрального бельма роговицы, и надо было сделать ему оптическую иридэктомию. Я послал его к главному врачу больницы с письмом, в котором просил разрешения мне сделать эту операцию в глазном отделении. Эту просьбу исполнили, и на другой день, приехав с Мелетием в больницу, я увидел в глазном отделении толпу врачей, пришедших посмотреть на операцию.

Покончив с иридэктомией, я выразил сожаление о том, что не могу показать врачам операции удаления слёзного мешка, более интересной для них. Но мне сказали, что есть в больнице больной, ожидающий этой операции. Его приготовили, и я рассказал врачам, как произвожу эту операцию. Я начал с описания топографической анатомии слёзного мешка, рассказал о своём способе регионарной анестезии и, начав операцию, шаг за шагом демонстрировал им всё, что рассказал до этого. Операция прошла без боли и почти бескровно. На другой день мы с Чудиновым должны были явиться в ГПУ, и в коридоре второго этажа ожидали вызова. Меня первым вызвали на третий этаж. Допрос начал молодой чекист, но вскоре вошёл помощник начальника ГПУ, оборвал допрос и поручил его другому. Этот вынул допросный лист и стал спрашивать меня о моих пререканиях с туруханским уполномоченным ГПУ. Я отвечал так, что не оправдывался, а обвинял уполномоченного и председателя районного исполкома. Записывавший мои ответы чекист смутился и был в замешательстве.

Опять вошёл помощник начальника ГПУ, через плечо допрашивавшего чекиста прочёл его записи и бросил их в ящик стола. Он переменил свой прежний тон и, показывая в окно на обновленческий собор, сказал мне: "Вот этих мы презираем, а таких как вы уважаем". Он спросил меня, куда я намерен ехать, и удивил меня этим. "Как, разве я могу ехать куда захочу?" - "Да, конечно". - "И даже в Ташкент?" - "Конечно, и в Ташкент. Только, прошу вас, уезжайте как можно скорее". - "Но ведь завтра праздник Рождества Христова, и я должен быть в церкви". На это начальник с трудом согласился, но просил меня уехать после Литургии. "Вы получите билет на поезд, и вас отвезут на вокзал. Пожалуйте, мы отвезём вас". Он вежливо проводил меня вместе с допрашивавшим чекистом вниз, в тот памятный мне двор, из которого одна дверь вела в большой подвал, загаженный испражнениями, в котором я и мои спутники содержались до отправки в Енисейск, а другая дверь вела в другой подвал, в котором при нас производились расстрелы.

В этом дворе начальник усадил меня в автомобиль, а чекисту велел проводить меня до квартиры, в которой я остановился.

Я по опыту знал, как опасно верить словам чекистов, и с тревогой ждал, куда повернёт автомобиль в том месте, где дорога налево ведёт к тюрьме, а дорога направо - к православному собору. Вблизи него чекист позвонил у ворот и вышедшей хозяйке сказал, чтобы она не заботилась о моей прописке. Откланявшись мне, он уехал, а я пошёл через улицу в собор, при котором жил преосвященный Амфилохий.

Уже в начале моей беседы с ним вошёл с докладом монах Мелетий, говоря, что прибежал господин и просит позволения видеть меня. Как я догадался, это был Чудинов, с тревогой бежавший за автомобилем, в котором везли меня, и как я, ожидавший, повернёт ли машина направо к собору или пойдёт налево в тюрьму.

Получив разрешение от преосвященного Амфилохия, в комнату вбежал Чудинов и, рыдая, бросился на колени к моим ногам. Получив благословение от меня и епископа Амфилохия, он просил нас молиться об упокоении души его десятилетней дочери, скончавшейся в Туруханске.

После рождественской всенощной и Литургии, которую я служил совместно с Красноярским епископом Амфилохием, мне подали пароконный фаэтон из ГПУ, и с Чудиновым я отправился на вокзал. На полдороге нас остановил молодой милиционер, вскочил на подножку и стал обнимать и целовать меня. Это был тот милиционер, который вёз меня из Туруханска в станок Плахино, за 230 вёрст к северу от Полярного круга.

На вокзале меня уже ждала толпа народа, пришедшая проводить меня.

В Ташкент я возвращался через город Черкассы Киевской области, где жили мои родители и старший брат Владимир. Из Красноярска я благополучно доехал до Черкасс.

Я ехал вместе с Чудиновым, и в Омске мне надо было дать телеграмму в Черкассы. Остановка была короткая, а телеграф помещался на верхнем этаже, и я не успел сбежать вниз, как поезд тронулся дальше. Чудинов, по моей телеграмме, оставил мои вещи на следующей станции, где я и получил их, но со своим спутником, ехавшим в Архангельскую область, я больше не встречался.

Трогательна была встреча моих родителей с сыном - профессором хирургии, ставшим епископом. С любовью целовали они руку своего сына, со слезами слушали панихиду, которую я служил над могилой моей сестры Ольги.

Из Черкасс я вернулся в Ташкент. Это было в конце января 1926 года. В Ташкенте я остановился в квартире, в которой жила София Сергеевна Белецкая с моими детьми, которых она питала и воспитывала, и обучала в школах во время моей ссылки.

Первыми пришедшими ко мне с поздравлениями были четыре главных члена баптистской общины. Они держались смущённо, а для меня была непонятна цель их визита. Позже я узнал, что они получили телеграмму от ленинградского баптистского пресвитера Шилова, в которой он поручал им приветствовать меня как нового брата баптистов. Пришлось, конечно, разочаровать их в этом через Наливайко, прежде усердного прихожанина кафедрального собора, перешедшего потом в баптистскую общину.

В это время кафедральный собор был уже разрушен, и в церкви Сергия Радонежского несколько раз служил ссыльный епископ, перешедший в обновленчество во время моей ссылки.

Протоиерей Михаил Андреев, разделявший со мной тяготы ссылки в Енисейский край и дальше в Богучаны и возвратившийся незадолго до меня, требовал, чтобы я освятил Сергиевский храм после епископа, перешедшего в обновленчество. Я отказался исполнить это требование, и это послужило началом тяжёлых огорчений. Протоиерей Андреев вышел из подчинения мне и начал служить у себя на дому для небольшой группы своих единомышленников.

Он неоднократно писал обо мне патриаршему местоблюстителю митрополиту Сергию и даже ездил к нему. И сумел восстановить против меня местоблюстителя, от которого в сентябре того же года я получил три следовавших один за другим указа о переводе меня с епархиальной Ташкентской кафедры в город Рыльск Курской области викарием, потом - в город Елец викарием Орловского епископа и, наконец, в Ижевск епархиальным епископом.

Я хотел подчиниться этим переводам, но митрополит Новгородский Арсений, живший тогда в Ташкенте на положении ссыльного и бывший в дружбе со мной и моими детьми, советовал мне никуда не ездить, а подать прошение об увольнении на покой.

Мне казалось, что я должен последовать совету маститого иерарха, бывшего одним их трёх кандидатов на патриарший престол на Соборе 1917 года. Я последовал его совету и был уволен на покой в 1927 году. Это было началом греховного пути и наказаний за него. Меня как епископа Ташкентского заменил митрополит Никандр, также бывший ташкентским ссыльным.

Занимаясь только приёмом больных у себя на дому, я не переставал молиться в Сергиевском храме на всех богослужениях, вместе с митрополитом Арсением стоя в алтаре.

Весной 1930 года стало известно, что и Сергиевская Церковь предназначена к разрушению. Я не мог стерпеть этого, и, когда приблизилось назначенное для закрытия церкви время, и уже был назначен день закрытия её, я принял решение: отслужить в этот день последнюю Литургию и после неё, когда должны будут явиться враги БОГА, запереть двери церкви, снять и сложить грудой на середине церкви все крупнейшие деревянные иконы, облить их бензином, в архиерейской мантии взойти на них, поджечь бензин спичкой и сгореть на костре... Я не мог стерпеть разрушения храма... Оставаться жить и переносить ужасы осквернения и разрушения храмов, было нестерпимо для меня. Я думал, что моё самосожжение устрашит и вразумит врагов БОГА - врагов религии - и остановит разрушение храмов, дьявольской волной разлившееся по всему лицу Русской Земли.

Однако БОГУ было угодно, чтобы я не погиб в начале своего архиерейского служения, и по ЕГО Воле закрытие Сергиевской церкви было отложено на короткий срок. А меня в тот же день арестовали.

23 апреля 1930 года я был в последний раз на Литургии в Сергиевском храме и при чтении Евангелия утвердился в мысли, что в этот же день вечером буду арестован. Так и случилось, и церковь разрушили, когда я был в тюрьме.

В своей знаменитой пасхальной проповеди Иоанн Златоуст говорит, что БОГ не только "дела приемлет", но и "намерения целует". За моё намерение принять мученическую смерть да простит мне ГОСПОДЬ множество моих грехов!

АРХАНГЕЛЬСКАЯ ССЫЛКА

23 апреля 1930 года я был вторично арестован. На допросах я скоро убедился, что от меня хотят добиться отречения от священнического сана. Тогда я объявил голодовку протеста. Обычно на заявления о голодовке не обращают внимания и оставляют заключённых голодать в камере, пока состояние их не станет опасным, и лишь тогда переводят в тюремную больницу. Меня же послали в больницу уже рано утром после подачи заявления о голодовке. Я голодал семь дней. Быстро нарастала слабость сердца, а под конец появилась рвота кровью. Это встревожило главного врача ГПУ, каждый день приезжавшего ко мне. На восьмой день голодовки, около полудня я задремал и сквозь сон почувствовал, что около моей постели стоит группа людей. Открыв глаза, увидел группу чекистов и врачей и известного терапевта, профессора Слоним. Врачи исследовали моё сердце и шепнули главному чекисту, что дело - плохо. Было приказано нести меня с кроватью в кабинет тюремного врача, где не позволили остаться даже профессору Слоним.

Главный чекист сказал мне: "Позвольте представиться, я - заместитель начальника Средне-Азиатского ГПУ. Мы считаемся с вашей двойной популярностью - крупного хирурга и епископа. Не можем допустить продолжения вашей голодовки. Даю вам честное слово политического деятеля, что вы будете освобождены, если прекратите голодовку". Я молчал. "Что же вы молчите? Вы не верите мне?" Я ответил: "Вы знаете, что я - христианин, а закон Христов велит нам ни о ком дурно думать. Хорошо, я поверю вам".

Меня отнесли в большую больничную камеру. Загремел замок, и мне казалось, что я остался один. Но вдруг услышал глухие, всё усиливающиеся рыдания и спросил: "Кто плачет? О чём плачете?" И услышал прерывающиеся рыданиями слова: "Как же мне не плакать, видя вас? Ведь мы уже давно следим за вашей судьбой и ценим ваш подвиг. Я - член центрального комитета партии социалистов-революционеров".

Не успел он кончить, как загремел замок и в камеру вошёл начальник секретного отдела ГПУ. Он сказал эсеру, что его повезут в Самарканд, где он был арестован, и там освободят. Даже опытный в делах ГПУ эсер поверил этому. Он голодал уже девятнадцатый день и дошёл до того состояния расслабления воли к сопротивлению, жалости к себе и страха смерти, которые - неизбежны у долго голодающих. Его на несколько дней оставили в Самарканде, а потом увезли в Москву.

Меня тоже не освободили, вопреки честному слову "политического деятеля".

Дня два-три я получал обильные передачи от своих детей, а потом отказался от них и возобновил голодовку. Она продолжалась две недели, и я дошёл до такого состояния, что едва мог ходить по больничному коридору, держась за стены. Пробовал читать газету, но ничего не понимал, ибо на мозгу словно лежала пелена.

Опять приехал ко мне помощник начальника секретного отдела и сказал: "Мы сообщили о вашей голодовке в Москву, и оттуда пришло решение вашего дела, но мы не можем объявить его вам, пока вы не прекратите голодовку". Ещё теплился у меня остаток веры в слова чекистов, и я согласился прекратить голодовку. Тогда мне объявили, что я должен ехать в город Котлас не по этапу, а свободно; но и на этот раз я был обманут. Через неделю я был отправлен по этапу и ехал в арестантском вагоне до Самары, где нас оставили в тюрьме на неделю. Воспоминания об этой неделе у меня остались мрачные и тяжёлые.

Пересадка в Москве в другой арестантский вагон и дальнейший путь до Котласа.

В вагоне было так много вшей, что я утром и вечером снимал с себя всё бельё, и каждый день находил в нём около сотни вшей; среди них были никогда невиданные мной очень крупные чёрные вши. В пути мы получали по куску хлеба и по одной сырой селёдке на двоих. Я их не ел.

По приезде в Котлас нас поместили за три версты от него, на песчаный берег Северной Двины, в лагерь, получивший название "Макариха", состоявший из двухсот бараков, в которых семьями жили "раскулаченные" крестьяне многих русских губерний. Двускатные досчатые крыши бараков начинались от песчаной земли. В них было два ряда нар и срединный проход. Во время дождей через гнилые крыши в бараки лились потоки воды.

Однажды утром я был свидетелем того, как на срединную площадку лагеря согнали двести заключённых и после регистрации погнали на баржи, которые повёл пароходик по реке Вычегде, впадающей недалеко от Котласа в Северную Двину.

Вычегда течёт между дремучими лесами и, как я позже узнал, все отправленные на баржах были высажены в лесу в нескольких десятках вёрст от Котласа, им дали топоры и пилы и приказали строить избушки. Не знаю, что с ними дальше было. Вскоре меня перевели из Макарихи в Котлас и предложили вести приём больных в амбулатории, а несколько позже перевели как хирурга в котласскую больницу.

Перед моим переводом в Котлас в Макарихе вспыхнула эпидемия сыпного тифа. Жители Котласа мне рассказали, что год тому назад в Макарихе тоже свирепствовали сыпной и другие тифы, и эпидемии чуть ли не всех детских заразных болезней. В это время на Макарихе каждый день вырывали большую яму и в конце дня в ней зарывали около семидесяти трупов.

Недолго пришлось мне оперировать в котласской больнице, и скоро мне объявили, что я должен ехать на пароходе в Архангельск. В первый год жизни в Архангельске я испытывал большие затруднения в отношении квартиры и был почти бездомным. Не только врачи больницы, но и даже Архангельский епископ, встретили меня недружелюбно.

Мне предоставили работать по хирургии в большой амбулатории. Там я имел возможность видеть недостаточно радикально оперированных по поводу рака грудной железы женщин, и поэтому, когда ко мне пришла больная с раком груди, я не послал её в больницу, а решил оперировать её амбулаторно и сделал радикальную операцию. Узнав об этом, больничные врачи отправились с жалобой на меня к заведующему облздравотделом, но тот спросил у них: "Так что же операция прошла благополучно, больная жива, никаких осложнений нет? Так что же ещё нужно?"

Живя в Архангельске, я заметил у себя твёрдую бугристую опухоль, возбуждавшую подозрение о раке и сообщил об этом начальнику секретного отдела, прося разрешения поехать в Москву для операции. Он сделал запрос в Москву, и через две недели было получено разрешение мне ехать на операцию в Ленинград. Я был удивлён этим, но принял направление в Ленинград, как путь, указанный мне БОГОМ.

В вагоне со мной познакомился молодой врач и по приезде в Ленинград пригласил меня в свою семью, избавив меня от затруднений в незнакомом городе.

Он повёз меня на Васильевский остров в клиническую больницу, в хирургическое отделение профессора Н. Н. Петрова, специалиста по онкологии. Профессор Петров отнёсся ко мне со вниманием и сделал мне операцию. Вырезанная опухоль оказалась доброкачественной.

По выписке из больницы я отправился в Ново-Девичий монастырь, уже закрытый, и был принят митрополитом Серафимом, жившим там.

Из клиники меня провожал в монастырь мой бывший ученик по хирургии доктор Жолондзь. Мы беседовали с ним на медицинские темы, и я был далёк от мистических мыслей и настроений. Но вот что случилось дальше. К митрополиту я приехал в субботу, незадолго до всенощной и отправился в большой храм монастыря в обыкновенном настроении. Служил иеромонах, а я стоял в алтаре. Когда приблизилось время чтения Евангелия, я почувствовал быстро нараставшее волнение, которое достигло огромной силы, когда я услышал чтение. Это было одиннадцатое воскресное Евангелие. Слова Иисуса Христа, обращённые к апостолу Петру, - "Симон Ионин, любишь ли ты Меня?.. Паси Моих овец..." - я воспринимал с трепетом и волнением, как обращение ко мне. Я дрожал всем телом, не мог дождаться до конца всенощной, пошёл к митрополиту Серафиму и рассказал ему о случившемся. Он со вниманием слушал меня и сказал, что и в его жизни бывало подобное.

Ещё в течение двух-трёх месяцев всякий раз, когда я вспоминал о пережитом при чтении одиннадцатого Евангелия, я снова дрожал, и слёзы градом лились из глаз.

Скоро после моего возвращения из Ленинграда в Архангельск меня вызвал в Москву особо уполномоченный коллегии ГПУ, и по моём приезде в Москву он в течение трёх недель ежедневно беседовал со мной подолгу. Ему было поручено пересмотреть моё дело, так как, по его словам, в Ташкенте меня судили "меднолобые дураки". Было понятно, что ему было поручено изучить меня. В его словах было много лести, он превозносил меня. Он обещал мне хирургическую кафедру в Москве, и было понятно, что от меня хотят отказа от священнослужения.

Перед вторым арестом я был уволен на покой патриаршим местоблюстителем митрополитом Сергием. Незаметно для меня, медовые речи особо уполномоченного отравляли ядом моё сердце, и со мной случилось тягчайшее несчастье и великий грех, ибо я написал такое заявление: "Я не у дел как архиерей и состою на покое. При нынешних условиях не считаю возможным продолжать служение, и поэтому, если мой священнический сан этому не препятствует, я хотел бы получить возможность работать по хирургии. Однако сана епископа я не сниму".

Не понимаю, как мог я так скоро забыть так потрясшее меня в Ленинграде повеление Иисуса Христа: "Паси Моих агнцев... Паси Моих овец..."

Объяснение могу находить только в том, что оторваться от хирургии мне было трудно.

После моего заявления, копию которого я оставил митрополиту Сергию, меня вернули в Архангельск и прибавили ещё полгода к сроку моей ссылки.

Только в конце 1933 года я был освобождён и уехал в Москву. ГОСПОДУ БОГУ было известно, что я затеваю тяжко греховный шаг, и ОН предупредил меня крушением поезда, которое напугало меня, но не образумило. В Москве первым делом я явился в канцелярию местоблюстителя, митрополита Сергия. Его секретарь спросил меня, не хочу ли я занять одну из свободных архиерейских кафедр. Оставленный БОГОМ и лишённый ума, я углубил свой тяжкий грех непослушанием повелению Христа: Паси Моих овец - страшным ответом: "Нет".

Несколько раньше я имел намерение вернуться в Ташкент и написал об этом митрополиту Арсению, но из его ответа понял, что он не обрадуется моему приезду.

Ещё до окончания моей архангельской ссылки я послал наркому здравоохранения Владимирскому письмо с просьбой предоставить мне возможность заняться в исследовательском институте разработкой гнойной хирургии. На погибель себе я от митрополита Сергия отправился в Министерство Здравоохранения, чтобы ходатайствовать об этом. Нарком Владимирский не принял меня, а отправил к своему заместителю. Я просил заместителя об организации для меня специального научно-исследовательского Института гнойной хирургии. Он сочувственно отнёсся к моей просьбе и обещал поговорить о ней с директором института экспериментальной медицины Фёдоровым, который должен скоро приехать. На радость дьяволу, на погибель себе, я обрадовался этому, но БОГ, хранивший меня и направлявший мои пути, сохранил меня от гибели, ибо Фёдоров отказался предоставить епископу заведование научно-исследовательским институтом.

Мне некуда было деваться, но на обеде у митрополита Сергия один из архиереев посоветовал мне поехать в Крым. Я последовал этому совету и поехал в Феодосию. Там я чувствовал себя сбившимся с пути и оставленным БОГОМ, питался в грязной харчевне, ночевал в доме крестьянина и, наконец, принял новое бестолковое решение - вернуться в Архангельск. Там месяца два снова принимал больных в амбулатории. В Архангельске открывался в это время медицинский институт, и мне предложили кафедру хирургии. Я отказался и уехал в Ташкент.

Но оставаться в Ташкенте, мешая митрополиту Арсению, нельзя было. Я опустился до такой степени, что надел гражданскую одежду и в Министерстве здравоохранения получил должность консультанта при андижанской больнице.

Там я тоже чувствовал, что Благодать оставила меня. Мои операции бывали неудачны. Я выступал в неподходящей для епископа роли лектора о злокачественных образованиях и скоро я заболел тропической лихорадкой Папатачи, которая осложнилась отслойкой сетчатки левого глаза.

Уехав в Ташкент, я получил заведование отделением по гнойной хирургии на двадцать пять коек при городской клинической больнице. Позже это отделение было расширено до пятидесяти кроватей.

Скоро я узнал об операции швейцарского окулиста Гопена, которой излечивались от 60 до 80 % больных отслойкой сетчатки. Эта операция получила скоро большое распространение во многих странах, и в Москве её делал профессор Одинцов. Я оставил работу по гнойной хирургии и поехал в Москву, в клинику Одинцова. Он дважды сделал мне операцию Гопена, ибо в первый раз неточно определил все места отслойки сетчатки. Я лежал с завязанными глазами после операции, и поздно вечером меня опять охватило желание продолжать работу по гнойной хирургии. Я обдумывал, как снова написать наркому здравоохранения, и с этими мыслями заснул. Спасая меня, ГОСПОДЬ послал мне вещий сон, который я помню и теперь, через много лет.

Мне снилось, что я в маленькой пустой церкви, в которой освещён только алтарь. В церкви неподалёку от алтаря, у стены стоит рака какого-то преподобного, закрытая тяжёлой деревянной крышкой. В алтаре на престоле положена широкая доска, и на ней лежит голый человеческий труп. По бокам и позади престола стоят студенты и врачи и курят папиросы, а я читаю им лекции по анатомии на трупе. Вдруг я вздрагиваю от стука и, обернувшись, вижу, что упала крышка с раки преподобного, он сел в гробу и, повернувшись, смотрит на меня с укором. Я с ужасом проснулся...

Но этот сон не образумил меня. По выписке из клиники я вернулся в Ташкент и ещё два года продолжал работу в гнойнохирургическом отделении, работу, которая нередко была связана с необходимостью производить исследования на трупах. И не раз мне приходила мысль о недопустимости такой работы для епископа. Более двух лет ещё я продолжал эту работу и не мог оторваться от неё, потому что она давала мне одно за другим научные открытия, и собранные в гнойном отделении наблюдения составили впоследствии важнейшую основу для написания моей книги "Очерки гнойной хирургии".

В своих покаянных молитвах я просил у БОГА прощения за это двухлетнее продолжение работы по хирургии, но однажды моя молитва была остановлена голосом из неземного мира: "В этом не кайся!" И я понял, что "Очерки гнойной хирургии" были угодны БОГУ, ибо в огромной степени увеличили силу и значение моего исповедания имени Иисуса Христа в разгар антирелигиозной пропаганды.

10 февраля 1936 года скоропостижно скончался от кровоизлияния в мозг митрополит Арсений. С преосвященным Арсением у меня были самые близкие и дружеские отношения. Он любил моих детей и Софию Сергеевну и часто бывал у них. Он подарил мне две свои фотокарточки, на одной из которых написал: Жертве за жертву, а на другой: Тобой, брат, успокоены сердца святых. Снимался и вместе со мной. Он внимательно слушал мои проповеди и высоко ценил их. О себе он говорил, что исполнил всё, предназначенное ему БОГОМ, и потому ждал смерти.

ТРЕТИЙ АРЕСТ

Через год, в 1937 году, начался период власти Ежова как начальника Московского ГПУ. Начались массовые аресты духовенства и всех, кого подозревали во вражде к советской власти. Был арестован и я. Ежовский режим был страшен. На допросах арестованных применялись даже пытки. Был изобретён, так называемый допрос конвейером, который дважды пришлось испытать и мне. Этот конвейер продолжался непрерывно день и ночь. Допрашивавшие чекисты сменяли друг друга, а допрашиваемому не давали спать ни днём, ни ночью.

Я опять начал голодовку протеста и голодал много дней. Несмотря на это, меня заставляли стоять в углу, но я скоро начал падать на пол от истощения. У меня начались ярко выраженные зрительные и тактильные галлюцинации, сменявшие одна другую. То мне казалось, что по комнате бегают жёлтые цыплята, и я ловил их. То я видел себя стоящим на краю впадины, в которой расположен город, освещённый электрическими фонарями. Я чувствовал, что под рубахой на моей спине извиваются змеи.

От меня требовали признания в шпионаже, но в ответ я просил указать, в пользу какого государства я шпионил. На это ответить, конечно, не могли. Допрос конвейером продолжался тринадцать суток, и не раз меня водили под водопроводный кран, из которого обливали мою голову холодной водой. Не видя конца этому допросу, я надумал напугать чекистов. Потребовал вызвать начальника Секретного отдела и, когда он пришёл, сказал, что подпишу всё, что они хотят, кроме разве покушения на убийство Сталина. Заявил о прекращении голодовки и просил прислать мне обед.

Я предполагал перерезать себе височную артерию, приставив к виску нож и ударив по его спинке. Для остановки кровотечения нужно было бы перевязать височную артерию, что невыполнимо в условиях ГПУ, и меня пришлось бы отвезти в больницу или хирургическую клинику. Это вызвало бы большой скандал в Ташкенте.

Очередной чекист сидел на другом конце стола. Когда принесли обед, я ощупал тупое лезвие столового ножа и убедился, что височной артерии перерезать им не удастся. Тогда я вскочил и, отбежав на середину комнаты, начал пилить себе горло ножом. Но и кожу разрезать не смог.

Чекист бросился на меня, вырвал нож и ударил кулаком в грудь. Меня отвели в другую комнату и предложили поспать на голом столе с пачкой газет под головой вместо подушки. Несмотря на пережитое потрясение, я всё-таки заснул.

Меня уже ожидал начальник Секретного отдела, чтобы я подписал сочинённую им ложь о моём шпионаже. Я только посмеялся над этим требованием.

Потерпев фиаско со своим почти двухнедельным конвейером, меня возвратили в подвал ГПУ. Я был обессилен голодовкой и конвейером, и, когда нас выпустили в уборную, я упал в обморок на грязный и мокрый пол. В камеру меня принесли на руках. На другой день меня перевезли в "чёрном воронке" в центральную областную тюрьму. В ней я пробыл около восьми месяцев в очень тяжёлых условиях.

Наша большая камера была до отказа наполнена заключёнными, которые лежали на трёхэтажных нарах и на каменном полу в промежутках между ними. К параше, стоявшей у входной двери, я должен был пробираться по ночам через всю камеру между лежавшими на полу людьми, спотыкаясь и падая на них.

Передачи были запрещены, и нас кормили плохо. До сих пор помню обед в праздник Благовещения Пресвятой БОГОРОДИЦЫ, состоявший из большого чана горячей воды, в которой было разболтано немного гречневой крупы.

Не помню, по какому поводу я попал в тюремную больницу. Там с помощью БОГА мне удалось спасти жизнь тяжело больному, молодому жулику. Я видел, что молодой тюремный врач не понимает его болезни. Я исследовал его и нашёл абсцесс селезёнки. Мне удалось добиться согласия тюремного врача послать этого больного в клинику, в которой работал мой ученик доктор Ротенберг. Я написал ему, что и как найдёт он при операции, и Ротенберг позже мне писал, что всё, написанное в моём письме, подтвердилось.

Жизнь жулика была спасена, и ещё долго после этого на наших прогулках в тюремном дворе меня приветствовали с третьего этажа уголовные заключённые и благодарили за спасение жизни жулика.

К сожалению, я забыл многое пережитое в областной тюрьме. Помню только, что меня привозили на новые допросы в ГПУ и добивались признания в шпионаже. Был повторён допрос конвейером, при котором однажды проводивший его чекист заснул. Вошёл начальник Секретного отдела и разбудил его. Попавший в беду чекист, прежде всегда вежливый со мной, стал бить меня по ногам своей ногой, обутой в сапог. Вскоре после этого, когда я уже был измучен конвейерным допросом и сидел, опустив голову, я увидел, что против меня стоят три главных чекиста и наблюдают за мной. По их приказу меня отвели в подвал ГПУ и посадили в тесный карцер. Конвойные солдаты, переодевая меня, увидели большие кровоподтёки на моих ногах и спросили, откуда они взялись. Я ответил, что меня бил ногами такой-то чекист. В подвале, в карцере меня мучили несколько дней в тяжёлых условиях. Позже я узнал, что результаты моего первого допроса о шпионаже, сообщённые в московское ГПУ, были признаны там негодными, и было приказано произвести новое следствие. Видимо, этим объясняется моё долгое заключение в областной тюрьме и второй допрос конвейером.

Хоть и это второе следствие осталось безрезультатным, меня всё-таки послали в третью ссылку в Сибирь на три года.

На этот раз меня везли через Алма-Ату и Новосибирск. По дороге до Красноярска меня обокрали жулики в вагоне. На глазах всех заключённых ко мне подсел молодой жулик, сын ленинградского прокурора, и долго "заговаривал мне зубы", пока за его спиной два других жулика опустошали мой чемодан.

В Красноярске нас недолго продержали в пересылочной тюрьме на окраине города и оттуда повезли в село Большая Мурта, около ста тридцати вёрст от Красноярска. Там я первое время бедствовал без постоянной квартиры, но скоро дали мне комнату при районной больнице и предоставили работу в ней вместе с тамошним врачом и его женой, тоже врачом. Позже они говорили мне, что я едва ходил от слабости после плохого питания в ташкентской тюрьме, и они считали меня дряхлым стариком. Однако скоро я окреп и развил большую хирургическую работу в муртинской больнице.

Из Ташкента мне прислали много историй болезней из гнойного отделения ташкентской больницы, и я имел возможность, благодаря этому, написать много глав своей книги "Очерки гнойной хирургии".

Меня вызвали в муртинское ГПУ и объявили, что мне разрешено ехать в Томск для работы в тамошней обширной библиотеке медицинского факультета. Можно думать, что это было результатом посланной мной из ташкентской тюрьмы маршалу Клименту Ворошилову просьбы дать мне возможность закончить свою работу по гнойной хирургии, необходимую для военно-полевой хирургии.

В Томске я устроился на квартире, которую мне предоставила одна верующая женщина. За два месяца я успел перечитать всю новейшую литературу по гнойной хирургии на немецком, французском и английском языках и сделал выписки из неё. По возвращении в Большую Мурту я закончил свою книгу "Очерки гнойной хирургии".

***

Наступило лето 1941 года, когда гитлеровские полчища, покончив с западными странами, вторглись в пределы СССР. В конце июля прилетел на самолёте в Большую Мурту главный хирург Красноярского края и просил меня лететь вместе с ним в Красноярск, где я был назначен главным хирургом эвакогоспиталя 15-15. Этот госпиталь был расположен на трёх этажах большого здания, прежде занятого школой. В нём я проработал не менее двух лет, и воспоминания об этой работе остались у меня светлые и радостные.

Раненые офицеры и солдаты любили меня. Когда я обходил палаты по утрам, меня приветствовали раненые. Некоторые из них, безуспешно оперированные в других госпиталях по поводу ранения в больших суставах, излеченные мной, салютовали мне высоко поднятыми прямыми ногами.

В конце войны я написал небольшую книгу "О поздних резекциях при инфицированных ранениях больших суставов", которую представил на соискание Сталинской премии вместе с большой книгой "Очерки гнойной хирургии".

По окончании работы в эвакогоспитале 15-15 я получил благодарственную грамоту Западно-Сибирского военного округа, а по окончании войны был награждён медалью "За доблестный труд в Великой Отечественной Войне 1941 - 1945 г. г."

Синод при местоблюстителе патриаршего престола митрополите Сергии приравнял моё лечение раненых к доблестному архиерейскому служению и возвёл меня в сан архиепископа.

В Красноярске я совмещал лечение раненых с архиерейским служением в Красноярской епархии и в воскресные и праздничные дни ходил далеко за город в кладбищенскую церквушку, так как другой церкви в Красноярске не было. Ходить я должен был по такой грязи, что однажды на полдороге завяз, и упал в грязь, и должен был вернуться домой.

Служить архиерейским чином было невозможно, так как при мне не было никого, кроме одного старика-священника, и я ограничивался только проповедью слова БОЖИЯ.

По окончании моей ссылки в 1943 году я возвратился в Москву, и был назначен в Тамбов, в области которого до революции было сто десять церквей, а я застал только две: в Тамбове и Мичуринске. Имея много свободного времени, я и в Тамбове около двух лет совмещал церковное служение с работой в госпиталях для раненых.

В 1946 году я получил Сталинскую премию Первой степени за мои "Очерки гнойной хирургии" и "Поздние резекции при инфицированных ранениях больших суставов".

В мае 1946 года я был переведён на должность архиепископа Симферопольского и Крымского. Студенческая молодёжь отправилась встречать меня на вокзал с цветами, но встреча не удалась, так как я прилетел на самолёте. Это было 26 мая 1946 года.

ПАМЯТИ АРХИЕПИСКОПА ЛУКИ (ВОЙНО-ЯСЕНЕЦКОГО)

Каждый из клириков нашей церкви считал большой честью иметь общение с архиепископом Лукой, получить его благословение, совершить вместе с ним Литургию. Мне хотелось бы поделиться воспоминаниями о встрече с владыкой, происшедшей в Алуште.

В 1958 году для участия в архиерейской хиротонии в г. Одессе был назначен ныне покойный епископ Кировоградский Иннокентий, которого я сопровождал в Одессу как епархиальный секретарь. Служение Литургии возглавлял патриарх Алексий. В тот же день патриарх направил епископа Иннокентия в Симферополь по церковным делам к архиепископу Луке. Нам уже было известно, что владыка Лука, не видевший до того одним глазом, ослеп и на второй.

В Симферополь мы приехали на нашей епархиальной машине утром следующего дня - накануне праздника Преображения ГОСПОДНЯ. Владыку дома мы не застали: он находился на дачке, которую снимал в Алуште. В архиерейском доме нам предложили подкрепиться стаканом чая. Преосвященный Лука занимал на втором этаже квартиру, состоявшую из двух комнаток. В одной комнатке помещалась архиерейская келья, во второй, служившей приёмной, столовой и кабинетом, все стены от пола до потолка были заняты полками с книгами - личной библиотекой архиепископа.

После чая мы отправились в Алушту, где за городом на берегу моря находился домик, в котором проводил летнее время владыка Лука. Его квартирка и здесь состояла из двух комнаток. Помнится скромные обед и ужин были поданы под открытым небом в палисадничке. Архиепископ Лука жил в Алуште с одним обслуживавшим его человеком. Его епархиальный секретарь приезжал с докладом через день. Владыка вникал во все епархиальные дела. Мы присутствовали во время такого доклада и удивлялись памяти и осведомлённости преосвященного Луки, его сметке и умению принимать правильное решение.

Мы сразу отметили, что архиепископ Лука ходил по своей квартире, домику и палисаднику без палки. Он брал нужные ему вещи, переставлял тарелки, набирал себе кушанье, брал с полок нужные ему книги и т. д. Он расспрашивал владыку Иннокентия о Кировоградской епархии, о нашем путешествии в Одессу, о служении патриарха и о состоявшейся хиротонии.

Живя в Алуште, владыка Лука больных уже не принимал. Как врач он был тонким диагностом и точно определял исход болезни. Нам рассказывали, что местные поликлиники самых тяжёлых больных иногда направляли к слепому профессору, архиепископу Луке, чтобы он поставил диагноз. Однажды родители привели к владыке больного сына. Владыка, ощупав его, определил его болезнь и потом попросил вывести его из комнаты, подозвав родителей, сказал им: "Уповайте на ГОСПОДА, должен вам сказать правду: не пройдёт и десяти дней, как ваш сын отойдет от вас в Небесные Обители". Всё случилось, как предсказал владыка Лука.

Вечером 18 августа мы отправились ко всенощному бдению в храм Алушты. Была устроена торжественная встреча двух архиереев. Владыку Луку не вели под руку. Он, по-видимому, ориентировался по звуку шагов епископа Иннокентия. Приняв от настоятеля храма крест, архиепископ Лука дал его для лобзания преосвященному Иннокентию, а потом нам, клирикам.

Началась всенощная. Светильничные молитвы читал владыка Лука вполголоса на память, хоть перед ним и держали служебник, по которому он время от времени водил пальцами. На литию выходил епископ Иннокентий, а на полиелей - оба архиерея. Каждение всего храма совершал архиепископ Лука, поддерживаемый на ступеньках и на некоторых поворотах в храме иподьяконами. Праздничное Евангелие также читал владыка Лука, читал без ошибок, время от времени водя пальцами по тексту, который был не выпуклым, как печатают книги для слепых, а обыкновенным. Освящённым елеем помазывал епископ Иннокентий, но клириков помазывал архиепископ Лука: к каждому он слегка прикасался и помазывал посередине чела.

За всенощной преосвященный Лука внимал каждому слову, каждому песнопению. Он весь уходил в молитву и ДУХОМ предстоял на Небе у Престола БОГА.

Утром архипастыри прибыли в храм для служения Литургии. Церковь была наполнена верующими, среди которых было много курортников. Владыка Лука, без посторонней помощи, вышел из машины и направился ко входу в храм. Он твёрдо ступал по постеленной ему дорожке, затем слушал и читал входные молитвы, прикладывался к иконам. Кто не знал о слепоте владыки, тот не мог бы и подумать, что совершающий Литургию архипастырь слеп на оба глаза. Архиепископ Лука касался рукой дискоса, правильно благословлял Святые Дары при их пресуществлении, не задевал их ни рукой, ни облачением. Все тайные молитвы владыка читал на память и только в двух случаях поводил пальцем по тексту служебника. Владыка причастился и причастил клириков. Мы смотрели на всё это как на проявление БОЖЬЕГО водительства, умудряющего и слепца.

Архиепископ Лука сложил антиминс и закончил служение Литургии. Перед отпустом он вышел для произнесения проповеди. Храм замер в ожидании. И вот раскрылись уста проповедника. Рассказав историю праздника Преображения ГОСПОДНЯ, преосвященный Лука говорил далее об озарении верующего человека Светом БОГА, подобным Фаворскому. Архипастырь подчёркивал, что верующий человек, преданный ГОСПОДУ и любящий ЕГО, никогда не может быть слепым, ибо он озаряется Светом БОГА, дающим ему особое зрение, особую радость в ГОСПОДЕ Иисусе Христе. Свою проповедь архиепископ Лука подкреплял текстами Священного Писания, называя отдельные книги, главы и стихи, которые читал настоятель храма, стоявший рядом с владыкой. Каждое слово проповедника исходило из глубины сердца, было исполнено веры и преданности Воле БОГА. Со всех сторон храма доносились плач и рыдания. Слова архипастыря падали, как спелые зёрна, и проникали в сердца слушателей. Каждый чувствовал себя обновлённым после проповеди такой силы ДУХА и веры.

Мы находились в Алуште у архиепископа Луки ещё один день - 20 августа, после чего наше пребывание у гостеприимного хозяина в Алуште закончилось.

Протоиерей Евгений Воршевский, г. Черкассы

Житиё Луки,

архиепископа Симферопольского и Крымского

ДЕТСТВО И ЮНОСТЬ

27 апреля 1877 года в городе Керчи в семье провизора Феликса Станиславовича Войно-Ясенецкого и его жены Марии Дмитриевны родился третий сын Валентин. Всего же в семье Войно-Ясенецких было пятеро детей: Павел, Ольга, Валентин, Владимир и Виктория. Отец был благочестивым католиком и держался несколько отстранённо от остальной, воспитанной в православном духе, части семьи. Молитвы родителей Валентин наблюдал с раннего детства, что повлияло на формирование его мировоззрения. Он вспоминал об этом так: "Мой отец был католиком, он всегда ходил в костёл и подолгу молился дома...", "Мать молилась дома" и далее: "Если можно говорить о наследственной религиозности, то, вероятно, я наследовал её главным образом от отца. Отец был человеком удивительно чистой души, ни в ком не видел ничего дурного, всем доверял..." Мальчик рос в атмосфере Любви и Послушания. С детства он отличался спокойным и твёрдым характером, рано проявил художественные наклонности, окончил одновременно гимназию и художественную школу и стал готовиться к экзаменам в Академию художеств.

По окончании гимназии восемнадцатилетнему Валентину был подарен Новый Завет. Вот как вспоминает об этом святитель в мемуарах: "Правильное представление об учении Иисуса Христа я вынес из усердного чтения Нового Завета, который я получил от директора гимназии при вручении мне аттестата зрелости как напутствие в жизнь. Многие места этой Книги, сохранявшейся у меня десятки лет, произвели на меня сильное впечатление. Они были отмечены красным карандашом. Но ничто не могло сравниться по силе впечатления с тем местом Евангелия, в котором Иисус, указывая ученикам на поля созревшей пшеницы, сказал им: Жатвы - много, а делателей - мало. И так, молите ГОСПОДИНА жатвы, чтобы выслал делателей на СВОЮ Жатву. У меня дрогнуло сердце, я, молча, воскликнул: "О ГОСПОДИ! Не уже ли у ТЕБЯ мало делателей?!" Позже, через много лет, когда ГОСПОДЬ призвал меня делателем на СВОЮ Ниву, я был уверен, что этот текст Евангелия был первым призывом БОГА на служение ЕМУ".

Готовясь стать художником, Войно-Ясенецкий занимался рисованием, но, в отличие от своих товарищей по зарисовкам, он выбирал не пейзажи окрестностей Киева и не жанровые сцены. Валентина влекла духовная сторона жизни: "В это время впервые проявилась моя религиозность. Я каждый день, а иногда и дважды в день ездил в Киево-Печёрскую Лавру, часто бывал в киевских храмах и, возвращаясь оттуда, делал зарисовки того, что видел в Лавре и храмах. Я сделал много зарисовок, набросков и эскизов молящихся людей, лаврских богомольцев, приходивших туда за тысячу вёрст, и тогда уже сложилось то направление художественной деятельности, в котором я работал бы, если бы не оставил живописи. Я пошёл бы по дороге Васнецова и Нестерова, ибо уже определилось основное религиозное направление в моих занятиях живописью".

Однако во время вступительных экзаменов в Петербургскую Академию художеств юношей овладело раздумье о том, правильный ли путь он избирает: "Колебания кончились решением, что я не вправе заниматься тем, что мне нравится, но обязан заниматься тем, что полезно для страдающих людей",- вспоминал святитель.

Подобный выбор пути - помощь и просвещение народа - соответствовал распространённым в то время в среде русской интеллигенции народническим идеям. Часто народничество связывалось с толстовством. Но от толстовства Валентина оттолкнул Толстой брошюрой "В чём - моя вера?". Святитель вспоминал об этом так: "Однако моё толстовство продолжалось недолго, лишь до того времени, когда я прочёл его сочинение "В чём - моя вера?", оттолкнувшее меня издевательством над православной верой. Я понял, что Толстой - еретик, далёкий от христианства. И хоть увлечение толстовством ушло, но осталось желание послужить своему народу, чтобы облегчить его страдания".

По мнению Валентина, полезной для страдающих людей была медицина, так как в медицинской помощи особенно нуждалась российская глубинка. Но осуществить своё решение и начать учёбу на медицинском факультете Валентину Войно-Ясенецкому удаётся не сразу: ещё год он проучился в художественной школе в Мюнхене, затем (в 1897-1898 годах) на юридическом факультете Киевского университета.

В 1898 году он поступает на медицинский факультет. Учился Валентин на одни пятёрки и выделялся среди студентов превосходно выполненными препарациями трупов: "Из неудавшегося художника я стал художником в анатомии и хирургии... мои товарищи решили, что я буду профессором анатомии, и оказались правы, хоть я и протестовал против их предсказаний". На четвёртом и пятом курсах он увлёкся глазными болезнями. Из массы студентов его выделяли высокие моральные требования к себе и другим, чуткость к чужому страданию и боли, открытый протест против насилия и несправедливости. Первая проповедь будущего святителя была произнесена в университете на 3-м курсе. В один из дней перед лекциями Войно-Ясенецкий узнал, что в пылу спора его сокурсник ударил другого студента по лицу, и это было окрашено национальными красками: "...перед одной лекцией я узнал, что один из товарищей по курсу - поляк - ударил по щеке другого товарища - еврея. По окончании лекции я встал и попросил внимания. Все примолкли. Я произнёс речь, обличавшую поступок студента-поляка. Я говорил о нормах нравственности, о перенесении обид, вспомнил Сократа, спокойно отнёсшегося к тому, что его сварливая жена вылила ему на голову горшок грязной воды. Эта речь произвела столь большое впечатление, что меня избрали старостой".

После блестяще сданных выпускных экзаменов и получения диплома с отличием Валентин обескуражил сокурсников заявлением, что его путь - это путь земского врача. ""Как, вы будете земским врачом? Ведь вы - учёный по призванию!" - воскликнули коллеги. Я был обижен тем, что они не понимают меня, ибо я изучал медицину с целью быть всю жизнь деревенским врачом, помогать бедным людям",- писал в мемуарах святитель Лука.

НАЧАЛО ПРОФЕССИОНАЛЬНОЙ ДЕЯТЕЛЬНОСТИ

Но сразу земским врачом Войно-Ясенецкому стать не пришлось: в 1904 году в качестве добровольца он был направлен в госпиталь Красного Креста под Читу, где в лазарете на 200 коек его назначили заведующим хирургическим бараком. Уже впервые месяцы работы проявился его волевой характер и высокий профессионализм, об этом времени святитель вспоминал так: "...не имея специальной подготовки по хирургии, стал сразу делать ответственные операции на костях, суставах, на черепе. Результаты работы были хорошими...". Там же он женился на сестре милосердия Анне Ланской, которая покорила хирурга "добротой и кротостью характера".

Много жизней спас военно-полевой хирург Войно-Ясенецкий. Один из раненых офицеров в знак благодарности за спасённую жизнь пригласил после войны Валентина Феликсовича с молодой женой Анной жить и работать у него на родине, в Симбирске. Приглашение было принято.

К моменту приезда В.Ф. Войно-Ясенецкого местная больница, по меркам того времени, относилась к разряду средних. Кроме амбулатории, у неё был стационар на 35 коек. Работа земского врача мало отличалась от работы военно-полевого хирурга: 14-16-часовой рабочий день, те же стоны и страдания измученных болезнью людей. Разница - лишь в том, что единственному врачу приходилось быть и акушером, и педиатром, и терапевтом, и окулистом, и хирургом... "Я поступил врачом в Ардатовское земство Симбирской губернии. Там мне пришлось заведовать городской больницей. В трудных и неприглядных условиях я сразу стал оперировать по всем отделам хирургии и офтальмологии", - вспоминает Войно-Ясенецкий.

Хорошей помощницей ему была жена, Анна Васильевна. Все трудные земские годы Анна Васильевна не только вела дом, но и профессионально помогала мужу. Причиной непродолжительной деятельности в Ардатове (всего 10 месяцев) стала неудовлетворённость врача от работы с неквалифицированным медицинским персоналом. Эта проблема была во всех земских больницах того времени; при сложных хирургических случаях непрофессионально выполненный общий наркоз часто приводил к смертельным исходам. Яркий случай был описан хирургом Войно-Ясенецким в истории болезни ардатовского периода в июле 1905 года. В амбулаторию ардатовской больницы обратился старик огромного роста и богатырского сложения - карбункул нижней губы. Срочная операция под наркозом была проведена успешно, но спасти больного не удалось. О выводах из подобных клинических случаев святитель вспоминал так: "Надо отметить, что в ардатовской больнице я сразу столкнулся с большими трудностями и опасностями применения общего наркоза при плохих помощниках, и уже там у меня возникла мысль о необходимости по возможности шире заменять его местной анестезией". Впоследствии хирург Войно-Ясенецкий развил и усовершенствовал один из основных методов местной анестезии - регионарную, или проводниковую, анестезию, при которой путём вкола в соответствующий нерв или нервный узел удаётся обезболить целую область, на которой производится оперативное вмешательство.

В наши годы в Ардатове на здании районной больницы установлена мемориальная доска, напоминающая о том, что здесь работал великий хирург, а в ардатовской Никольской церкви представлены для поклонения частицы мощей владыки.

КУРСКАЯ ГУБЕРНИЯ

В ноябре 1905 года Валентин Феликсович переехал в деревню Верхний Любаж Фатежского уезда Курской губернии, где заведовал участковой больницей на 10 коек. Помимо этого молодой врач принимал участие в обсуждении целого ряда вопросов, связанных с его земством, в которое входило ещё несколько сёл и деревень: возвращение с воинской службы земских врачей, созыв съезда врачей, постройка заразных бараков в сельских больницах, посещение школ врачами. Ему также поручили устройство яслей в населённых пунктах и деревнях на его участке. После санитарных советов Валентин Феликсович возвращался домой к вечеру и сразу же ехал в больницу оперировать. "...В участковой больнице на десять коек я стал оперировать и скоро приобрёл такую славу, что ко мне пошли больные со всех сторон, и из других уездов Курской губернии, и из соседней, Орловской",- вспоминает свои будни святитель. В то время была широко распространена трахома глаз, лишавшая зрения тысячи людей. Валентин Феликсович возвращал им возможность видеть. В своей автобиографии он приводит по этому поводу следующий случай: "...молодой нищий, слепой с раннего детства, прозрел после операции. Месяца через два он собрал слепых со всей округи, и все они вереницей пришли ко мне, ведя друг друга за палки и чая исцеления".

Святитель так подвёл итог своей работы в любажской больнице: "Слава сделала моё положение в Любаже невыносимым. Мне приходилось принимать амбулаторных больных, приезжавших во множестве, и оперировать в больнице с девяти часов утра до вечера, разъезжать по большому участку и по ночам исследовать под микроскопом вырезанное при операции, делать рисунки микроскопических препаратов для своих статей, и скоро не стало хватать для работы и моих молодых сил".

В период работы в Курской области (с 1905 по 1908 год) хирург Войно-Ясенецкий выполнил более 1500 сложнейших операций, обобщил ряд хирургических случаев и опубликовал свои первые научные статьи: "Невроматозный элефантиаз лица, плексиформная неврома", а также "Ретроградное ущемление при грыже кишечной петли". В 1907 году Валентин Феликсович был переведён в Фатеж, где заведовал больницей на 60 коек, и проработал там недолго. В Фатеже в семье родился первенец - сын Михаил. В это время святитель посещал глинскую Рождество-Богородицкую и Коренную общежительную пустынь, где имел беседы с настоятелем пустыни игуменом Исайей. Настоятель показывал ему больницу монастыря, аптеку с запасом медикаментов и хирургических инструментов.

Из Фатежа Войно-Ясенецкие переехали в начале 1908 года на Украину в город Золотоношу. Там в семье родился второй ребёнок - дочка Елена. В августе 1908 года, оставив семью на Украине, Валентин Феликсович едет в Москву. Поездка туда была мотивирована научным интересом Войно-Ясенецкого: во время работы в земствах перед ним встала проблема операций под местным наркозом, повлияла и новая в то время книга немецкого профессора Г. Брауна "Местная анестезия, её научное обоснование и практические применения". Святитель вспоминал: "Я с жадностью прочёл её и из неё впервые узнал о регионарной анестезии, немногие методы которой недавно были опубликованы. Я запомнил, что осуществление регионарной анестезии седалищного нерва Браун считает едва ли возможным. У меня возник интерес к регионарной анестезии, я поставил себе задачей заняться разработкой её новых методов". И вот в сентябре 1908 года Войно-Ясенецкий поступает в экстернатуру при Московской хирургической клинике профессора - хирурга П.И. Дьяконова.

Оказалось, что профессор Дьяконов ничего не слышал и не знает об этой теме, но одобрил работу над ней Валентина Феликсовича. В результате работы появились ценные научные результаты. Но финансовые трудности заставили прервать научную работу и продолжить хирургию в земствах. Семья Войно-Ясенецких отправилась в Саратовскую губернию.

В 1909 году Валентин Феликсович уехал в село Романовка Балашовского уезда Саратовской губернии. Здесь он принял больницу на 25 коек. Участок Романовской волости был самым большим в губернии, соответственно этому рост числа заболеваний и госпитализированных больных был выше, чем в других волостях. Главврач был единственным хирургом в больнице. На собственные средства он купил микроскоп и после операций готовил и исследовал препараты тканей. В районных больницах этим будут заниматься уже в послевоенные годы, а В.Ф. Войно-Ясенецкий делал это в 1909 году.

ПЕРЕСЛАВЛЬ-ЗАЛЕССКИЙ

В 1909 году Войно-Ясенецкий становится главным врачом городской больницы в Переславле-Залесском, где на 30 койках без электричества, водопровода, рентгеновского аппарата ему удаётся за год выполнить более 1000 стационарных и амбулаторных операций. (Такой объём работ выполняют сейчас за год бригады из шести-семи хирургов. При этом для оказания подобной широты операционной помощи понадобятся врачи не менее шести или семи хирургических специальностей.) С 1913 года здесь же он начинает заведовать госпиталем для раненых, проводя самые сложные хирургические вмешательства.

В годы Первой мировой войны В.Ф. Войно-Ясенецкий оперировал не только гражданских больных, но и военных, в том числе и раненых пленных. В связи с условиями военного времени в 1914 году больница работала напряжённо. "В течение года поступило 1464 больных, 74 из них умерло, 22 после хирургических операций, 52 в терапевтическом отделении. Всего 5% летальности - это небольшой процент, учитывая военное время. Число коек в больнице увеличилось в 1914 году до 84, вследствие открытия заразного лазарета на 16 коек для раненых, поступивших с театра военных действий",- вспоминает Валентин Феликсович. В.Ф. Войно-Ясенецкому в научной и практической хирургической работе помогали его чувство осязания и талант художника. Очевидцы рассказывают, что его действия как хирурга были точны, соразмерны и виртуозны. "Тончайшее чувство осязания, очевидно, было врождённым у отца. Он как-то, беседуя с нами, его детьми, на эту тему, решил доказать нам это "на деле". Сложил десять листков тонкой белой бумаги, а затем попросил давать задания: одним взмахом (это было обязательным условием!) скальпеля разрезать любое количество листков. Опыт оказался удачным. Мы были поражены!" - рассказывал его сын Михаил.

Из медицинских отчётов того времени видно, что часто услугами хирурга В.Ф. Войно-Ясенецкого пользовались семьи священников, а также насельники Переславских монастырей и монахини Фёдоровского монастыря, стоявшего недалеко от земской больницы.

Святитель продолжает трудиться и над разработкой нового метода местного обезболивания. В 1915 году монография "Регионарная анестезия" под фамилией В.Ф. Войно-Ясенецкого вышла в свет, а в 1916 году автор защитил её как диссертацию на степень доктора медицины. Работа над диссертацией заняла у него восемь месяцев. После защиты докторской диссертации ему было присвоено звание доктора медицины и вручена награда Варшавского университета за лучшее сочинение, пролагающее новые пути в медицине. И книга, и диссертация получили высочайшие оценки. Профессор Мартынов в официальном отзыве как оппонент писал: "Мы привыкли к тому, что докторские диссертации пишутся обычно на заданную тему с целью получения высших назначений по службе, и научная ценность их - невелика. Но когда я читал вашу книгу, то получил впечатление пения птицы, которая не может не петь, и высоко оценил её". В диссертацию "Регионарная анестезия" были включены отчёты о деятельности Переславской земской больницы, иллюстрации и фотографии (фотографированием святитель начал увлекаться в Переславле).

Занимаясь исследованием и внедрением в практику регионарной анестезии, Валентин Феликсович в это же время задумал изложить свой опыт работы в книге, которую решил озаглавить как "Очерки гнойной хирургии". Вот что вспоминает об этом святитель: "...в Переславле мне пришло на мысль изложить свой опыт в книге "Очерки гнойной хирургии". Я составил план этой книги и написал предисловие к ней. И тогда у меня появилась навязчивая мысль: "Когда эта книга будет написана, на ней будет стоять имя епископа". Быть священнослужителем, а тем более епископом мне и во сне не снилось, но неведомые нам пути нашей жизни известны БОГУ, когда мы ещё - во чреве матери. Уже через несколько лет стала реальностью моя мысль: "Когда эта книга будет написана, на ней будет стоять имя епископа"".

В Переславле-Залесском в 2001 году в память о деятельности В.Ф. Войно-Ясенецкого на здании переславской больницы была открыта мемориальная доска: "Здесь, в бывшей земской больнице, в 1910-1916 гг. работал главным врачом и хирургом профессор медицины святитель Лука, архиепископ Крымский (Валентин Феликсович Войно-Ясенецкий) 27.04.1877-11.06.1961".

ТУРКЕСТАН

Переехать в Среднюю Азию, в сухой жаркий климат, семью Войно-Ясенецких заставила болезнь Анны Васильевны. Супруга Валентина Феликсовича ещё в Переславле-Залесском заразилась туберкулёзом лёгких. В Ташкенте её состояние несколько улучшилось. Шёл семнадцатый год, гражданская война была в самом разгаре, она бушевала и в Туркестане. В это время Ташкентская городская больница на 1000 коек, куда был назначен главным врачом Валентин Феликсович Войно-Ясенецкий, напоминала земскую: такая же бедность во всём, плохие железные кровати, забитые больными палаты и коридоры. Профессор Ошанин, коллега Валентина Феликсовича, вспоминал, что на улицах Ташкента тогда было не безопасно, нередки были перестрелки. Кто, в кого, зачем стрелял, не всегда было понятно - но жертвы были. Раненых привозили в больницу, и Войно-Ясенецкого нередко вызывали среди ночи на операции. При этом никто и никогда не видел его раздражённым или недовольным. Случалось, раненые поступали один за другим, и он всю ночь оперировал. По свидетельству медицинского персонала, в операционной Валентин Феликсович никогда не повышал голоса, говорил спокойно, ровно. С таким хирургом было хорошо работать всем: и ассистентам, и медицинским сёстрам.

В 1919 году в Ташкенте было подавлено восстание против новой власти Туркменского полка, началась расправа с участниками контрреволюции. По ложному доносу Войно-Ясенецкий оказался в их числе и провёл под арестом сутки. Для многих арест закончился расстрелом. Валентина Феликсовича отпустили, но его жена пережила тяжёлое нервное потрясение. Это пагубно сказалось на её здоровье. Болезнь прогрессировала, и вскоре Анна Васильевна умерла, оставив четверых детей, из которых старшему было двенадцать лет, а младшему - шесть.

В молитве над усопшей женой Валентин Феликсович получил откровение об устроении своих детей в жизни. Вот как он вспоминал об этом: "ГОСПОДУ было ведомо, какой путь ждёт меня, и тотчас после смерти матери моих детей ОН позаботился о них и облегчил моё тяжёлое положение. Я принял потрясшие меня слова псалма как указание БОГА на мою операционную сестру Софию Сергеевну Велецкую, о которой я знал лишь то, что она недавно похоронила мужа и была бездетной, и всё моё знакомство с ней ограничивалось лишь деловыми разговорами, относящимися к операции. И, однако, слова: неплодную вселяет в дом матерью, радующеюся о детях, - я принял, как указание БОГА - возложить на неё заботы о моих детях и их воспитании". София Сергеевна Велецкая долго жила в семье Войно-Ясенецких, в семье младшего сына святителя Луки, - вплоть до своей смерти. Но, как говорил архиепископ Лука, "она была только второй матерью для детей, ибо ВСЕВЫШНЕМУ известно, что моё отношение к ней было чистым". На могиле же Анны Васильевны был поставлен крест, на котором Валентин Феликсович написал: "Чистая сердцем, алчущая и жаждущая правды..."

Осенью 1920 года открылся Ташкентский университет, одним из инициаторов его открытия стал Валентин Феликсович. Профессор Войно-Ясенецкий возглавил кафедру топографической анатомии и оперативной хирургии. Он вспоминал об этом так: "Большинство кафедр было замещено избранными из числа ташкентских докторов медицины, и только я один был избран в Москве на кафедру топографической анатомии и оперативной хирургии".

"ДОКТОР, ВАМ НАДО БЫТЬ СВЯЩЕННИКОМ!"

При всей своей загруженности главврача и практикующего хирурга Ташкентской городской больницы, заведующего кафедрой медицинского университета, Валентин Феликсович проявлял себя как сознательный и активный член церкви, болеющий душой за её судьбы. "Я скоро узнал, что в Ташкенте существует церковное братство, и пошёл на одно из его заседаний. По одному из обсуждавшихся вопросов я выступил с речью, которая произвела большое впечатление. Это впечатление перешло в радость, когда узнали, что я - главный врач городской больницы. Протоиерей Михаил Андреев, настоятель привокзальной церкви, в воскресные дни по вечерам устраивал в церкви собрания, на которых он или желающие из числа присутствовавших выступали с беседами на темы Священного Писания, а потом все пели духовные песни. Я часто бывал на этих собраниях и нередко проводил беседы. Я, конечно, не знал, что они будут началом моей проповеднической работы в будущем",- вспоминал святитель Лука.

На одном из епархиальных съездов Валентин Феликсович выступил с речью. Это стало одним из решающих моментов в его жизни: "Когда кончился съезд и присутствовавшие расходились, я столкнулся в дверях с владыкой Иннокентием. Он взял меня под руку и повёл на перрон, окружавший собор. Мы обошли два раза вокруг собора, преосвященный говорил, что моя речь произвела на него большое впечатление, и, остановившись, сказал: "Доктор, вам надо быть священником!" У меня никогда не было и мысли о священстве, но слова преосвященного Иннокентия принял как призыв БОГА устами архиерея и сказал: "Хорошо, владыко! Буду священником, если это - угодно БОГУ!" Уже в ближайшее воскресенье, при чтении часов, я в сопровождении двух дьяконов вышел в чужом подряснике к стоявшему на кафедре архиерею и был посвящён им в чтеца, певца и иподьякона, а во время Литургии - и в сан дьякона... Через неделю после посвящения в дьякона, в праздник Сретения ГОСПОДНЯ 1921 года, я был рукоположен в иерея епископом Иннокентием". Наряду со священническим служением Валентин Войно-Ясенецкий по-прежнему оперировал и преподавал на кафедре в медицинском университете. "Мне пришлось совмещать своё священническое служение с чтением лекций на медицинском факультете, слушать которые приходили во множестве и студенты других курсов. Лекции я читал в рясе с крестом на груди: в то время ещё было возможно невозможное теперь. Я оставался и главным хирургом Ташкентской городской больницы, поэтому служил в соборе лишь по воскресеньям. Преосвященный Иннокентий, редко проповедовавший, назначил меня четвёртым священником собора и поручил мне всё дело проповеди. При этом он сказал мне: "Ваше дело не крестить, а благовестить"", - вспоминал он.

Принятие сана произвело сенсацию в Ташкенте, а Войно-Ясенецкий говорил о причинах, побудивших его к началу служения церкви, так: "При виде кощунственных карнавалов и издевательств над нашим ГОСПОДОМ Иисусом Христом моё сердце кричало: "Не могу молчать!" И я чувствовал, что мой долг - защищать проповедью нашего СПАСИТЕЛЯ и восхвалять ЕГО Милосердие к человеческому роду".

Промысел поставил отца Валентина в это время защитником христианства. Немой проповедью было и то, что лекции в Ташкентском университете он читал в рясе и с крестом на груди. Кроме проповеди за богослужением, он проводил беседы каждый воскресный день после вечерни в соборе, и это были, как вспоминал святитель, "долгие беседы на богословские темы, привлекавшие много слушателей, цикл этих бесед был посвящён критике материализма".

В 1921-1923 годах власти и "живоцерковники", созданные как раскол внутри церкви, устраивали в Ташкенте диспуты с целью атеистической пропаганды. У отца Валентина Войно-Ясенецкого не было богословского образования, но его эрудиция, вера в БОГА и знание учения отцов церкви позволяло одерживать победы в дискуссиях и диспутах. Верующие, да и неверующие всегда были на его стороне. Он вспоминал об этом так: "...мне приходилось в течение двух лет часто вести диспуты при множестве слушателей с отрёкшимся от БОГА протоиереем Ломакиным, бывшим миссионером Курской епархии, возглавлявшим антирелигиозную пропаганду в Средней Азии.

Как правило, эти диспуты кончались посрамлением отступника от веры, и верующие не давали ему прохода вопросом: "Скажи нам, когда ты врал: когда был попом, или теперь врёшь?" Хулитель БОГА стал бояться меня и просил устроителей диспутов избавить его от "этого философа"... Однажды железнодорожники пригласили меня в свой клуб для участия в диспуте о религии. В ожидании начала диспута я сидел на сцене при опущенном занавесе и вдруг вижу - поднимается на сцену по лестнице мой противник. Увидев меня, смутился, пробормотал: "Опять этот доктор", поклонился и пошёл вниз. Первым говорил на диспуте он, но, как всегда, моё выступление разбило все его доводы, и рабочие наградили меня аплодисментами". Отец Валентин Войно-Ясенецкий готов был отстаивать свою веру перед всеми, в том числе и перед представителями власти. Пример этого можно найти в его автобиографии, когда он выступал в качестве защитника в так называемом "деле врачей", сфабрикованном властями. ""Как это вы верите в БОГА, поп и профессор Ясенецкий-Войно? Разве вы ЕГО видели, своего БОГА?" - спрашивал чекист Петерс. "БОГА я не видел, гражданин общественный обвинитель,- отвечал отец Валентин. - Но я много оперировал на мозге и, открывая черепную коробку, никогда не видел там также и ума. И совести там тоже не находил". (Колокольчик председателя потонул в долго не смолкавшем хохоте зала.)".

ИСПОВЕДНИЧЕСТВО

Церковная жизнь в Ташкенте ухудшалась. Это было связано с тем, что обновленцы, пользуясь поддержкой ОГПУ, захватывали храмы, изменяя богослужения и весь строй церковной жизни. Отец Валентин Войно-Ясенецкий призывал свою паству не впадать в самый большой грех - раскола и ереси. После отъезда из города правящего архиерея народ избрал отца Валентина его преемником, и 31 мая 1923 года Войно-Ясенецкий, принявший монашеский постриг с именем апостола Луки, стал епископом. Вот как вспоминал свою первую архиерейскую службу святитель Лука: "На воскресенье, 21 мая, день памяти равноапостольных Константина и Елены, я назначил свою первую архиерейскую службу. Преосвященный Иннокентий уже уехал. Все священники кафедрального собора разбежались, как крысы с тонущего корабля, и свою первую воскресную всенощную и Литургию я мог служить только с протоиереем Михаилом Андреевым. ...На моей первой службе в алтаре присутствовал преосвященный Андрей Уфимский; он волновался, что я не сумею служить без ошибок. Но, по Милости БОГА, ошибок не было".

Реакция власти на появление в Туркестане правящего архиерея, который был знаменитым хирургом, профессором и учёным, не замедлила проявиться. Сразу же стали приниматься меры по дискредитации епископа в печати, содержащие призыв к властям - возбудить уголовное дело против Войно-Ясенецкого. 10 июня 1923 года епископ Лука был арестован. Вот как он вспоминал свой первый арест: "Я отслужил вторую воскресную всенощную. Вернувшись домой, я читал правило к причащению Святых Тайн. В 11 часов вечера - стук в наружную дверь, обыск и первый мой арест. Я простился с детьми и Софией Сергеевной и в первый раз вошёл в "чёрный воронок", как называли автомобиль ГПУ. Так положено было начало одиннадцати годам моих тюрем и ссылок".

В тюремной камере в Ташкенте святитель пишет завещание своей пастве, в котором предостерегает от молитвенного общения с раскольниками-обновленцами и их епископом, которого он называет вепрем: "Внешностью богослужения, творённого вепрем, не соблазняться и поругания богослужения, творимого вепрем, не считать богослужением. Идти в храмы, где служат достойные иереи, вепрю не подчинившиеся. Если и всеми храмами завладеет вепрь, считать себя отлучёнными БОГОМ от храмов и ввергнутыми в голод слышания слова БОГА". Завещание было передано на волю верующим работником тюрьмы. Оно разошлось среди паствы святителя Луки, и храмы, где служили раскольники, опустели.

Во время пребывания в тюрьме святитель закончил последнюю главу книги "Очерки гнойной хирургии", над которой он трудился более 20 лет, называемую "О гнойном воспалении среднего уха и осложнениях его". Вот что вспоминает святитель: "Я обратился к начальнику тюремного отделения, в котором находился, с просьбой дать мне возможность написать эту главу. Он был так любезен, что предоставил мне право писать в его кабинете по окончании его работы. Я скоро окончил первый выпуск своей книги. На заглавном листе я написал: "Епископ Лука. Профессор Войно-Ясенецкий. Очерки гнойной хирургии". Так сбылось предсказание БОГА об этой книге, которое я получил ещё в Переславле-Залесском несколько лет назад: "Когда эта книга будет написана, на ней будет стоять имя епископа"".

"Очерки гнойной хирургии" были изданы четырежды: в 1934-м, 1946-м, 1956-м и 2000 годах. В предисловии к первому изданию епископ Лука писал, что эта книга подводит итог его многолетним наблюдениям в области гнойной хирургии.

АРЕСТЫ И ССЫЛКИ

После длительного следствия мерой наказания для святителя Луки определили ссылку в город Енисейск Красноярского края. Туда его отправили в начале зимы 1923 года. В Енисейске на квартире святитель Лука и другие ссыльные священнослужители совершали по воскресеньям и другим праздничным дням всенощное бдение и Литургию. Вот что вспоминает об одной такой службе святитель: "В один из праздничных дней я вошёл в гостиную, чтобы начать Литургию, и увидел стоявшего у противоположной двери старика-монаха. Он словно остолбенел при виде меня и даже не поклонился. Придя в себя и отвечая на мой вопрос, он сказал, что в Красноярске народ не хочет иметь общения с неверными священниками и решил послать его в город Минусинск, вёрст за триста к югу от Красноярска, где жил православный епископ, имени его не помню. Но монах Христофор не поехал к нему, ибо какая-то неведомая сила увлекла его в Енисейск ко мне. "А почему же ты так остолбенел, увидев меня?" - спросил я. "Как было не остолбенеть?! - ответил он. - Десять лет назад я видел сон. Мне снилось, что я - в храме и неведомый мне архиерей рукополагает меня в иеромонаха. Сейчас, когда вы вошли, я увидел этого архиерея!" Монах сделал мне земной поклон, и за Литургией я рукоположил его в иеромонаха. Десять лет назад, когда он видел меня, я был земским хирургом в городе Переславле-Залесском и не помышлял ни о священстве, ни об архиерействе. А у БОГА в то время я уже был епископом. Так неисповедимы - пути ГОСПОДНИ".

В Енисейске святитель работал в городской больнице, где выполнял хирургические, гинекологические, глазные и другие операции, а также вёл приём у себя на квартире. Владыка вспоминал: "Мой приезд в Енисейск произвёл сенсацию, которая достигла апогея, когда я сделал экстракцию врождённой катаракты трём слепым мальчикам-братьям и сделал их зрячими". Но возрастающая популярность ссыльного епископа сделала невыносимым его пребывание со стороны местных властей, кроме того, благодаря проповеднической деятельности святителя православное население Енисейска перестало посещать обновленческие церкви и окормлялось у святителя Луки. В результате из Енисейска уже местные власти переправили ссыльного в ещё более глухой край - в Туруханск.

По воспоминаниям святителя, его встретили хорошо: "В Туруханске, когда я выходил из баржи, толпа народа, ожидавшая меня, опустилась на колени, прося благословения. Меня поместили в квартире врача больницы и предложили вести врачебную работу. Незадолго до этого врач больницы, поздно распознав у себя рак нижней губы, уехал в Красноярск, где ему была сделана операция, уже запоздалая, как оказалось впоследствии. В больнице оставался фельдшер, и вместе со мной приехала сестра из Красноярска - молодая девушка, только что окончившая фельдшерскую школу и волновавшаяся от перспективы работать с профессором. С этими двумя помощниками я делал такие операции, как резекция верхней челюсти, большие чревосечения, гинекологические операции и немало глазных".

Работая в больнице, владыка благословлял больных. По воскресеньям и праздничным дням святитель совершал богослужения в церкви, которая находилась на расстоянии чуть меньше километра от больницы, но прихожане решили, что выезд архиерея в храм должен происходить с почётом, на покрытых ковром санях. Духовная жизнь с прибытием в Туруханск святителя оживилась. Местная община подчинялась Красноярскому живоцерковному раскольническому архиерею. Владыка Лука своей проповедью о грехе раскола и неканоничности обновленческой церкви привёл к покаянию всю туруханскую паству, присоединив её к законной православной церкви, возглавляемой патриархом-исповедником Тихоном. Всё это послужило поводом к дальнейшей высылке святителя.

В зимнюю стужу 1924-1925 годов архиепископа Луку отправили в енисейскую глухомань за сотни километров севернее Полярного круга. Условия, в которых оказался святитель, были тяжёлые. Это была плохо отапливаемая в мороз изба, с льдинами вместо окон и не тающим снегом на полу, но и здесь святитель был пастырем стада Христа. Вместе с жителями поселения он читал Евангелие, крестил их детей. Но и Плахино не стало постоянным местом ссылки - святителя возвратили в Туруханск, где он пробыл ещё восемь месяцев. Срок ссылки истёк в январе 1926 года, и святитель вернулся в Красноярск на санях по замёрзшему Енисею. На протяжении этого пути его встречали толпы народа, и он совершал богослужения в переполненных храмах, много проповедовал.

С 1927 по 1930 год епископ жил в Ташкенте как частное лицо, так как был лишён и епископской, и университетской кафедры. Он вспоминал: "Занимаясь только приёмом больных у себя на дому, я не переставал молиться в Сергиевском храме на всех богослужениях, вместе с митрополитом Арсением стоя в алтаре". При этом владыка не только лечил, но и оказывал материальную помощь неимущим пациентам. Однажды он приютил брата и сестру, отец которых умер, а мать попала в больницу. Вскоре девочка стала помогать ему во врачебных приёмах. Владыка постоянно посылал её по городу разыскивать больных бедняков. Другая девочка, которой он помог, вспоминала о беседах с епископом Лукой: "Любой разговор как-то сам собой поворачивался так, что мы стали понимать ценность человека, важность нравственной жизни".

В 1930 году его вновь арестовали. Теперь - по обвинению в выдаче "ложной справки о самоубийстве" профессора Михайловского, который находился в состоянии душевной болезни. Этот документ разрешал отпевание, но он же послужил формальным поводом к аресту святителя. Итог следствия в ОГПУ - "выслать в Северный край сроком на 3 года". Владыка Лука в автобиографии вспоминал причины ареста: "23 апреля 1930 года я был вторично арестован. На допросах я скоро убедился, что от меня хотят добиться отречения от священнического сана". Ссылку в Архангельск владыка считал лёгкой, в городе он работал хирургом в амбулатории. Ссылка закончилась в ноябре 1933 года. Вернувшись в Ташкент, он не смог найти работы. Место врача в районной больнице ему дали в городке Андижане. А через год он вернулся в Ташкент, где в городской больнице заведовал гнойным отделением.

Осенью 1934 года в Медгизе вышло первое издание книги "Очерки гнойной хирургии", ставшей пособием для нескольких поколений хирургов. Но не только технической стороне постановке диагнозов и оперативным методам лечения учит святитель на страницах этой книги - человеческим отношением к больному, Милосердием дышат подобные строки: "Приступая к операции, надо иметь в виду не только брюшную полость и тот интерес, который она может представить, а всего человека, который, к сожалению, так часто у врачей именуется "случаем". Человек в смертельной тоске и страхе, сердце у него трепещет не только в прямом, но и в переносном смысле..." На протяжении всей книги перед читателем проходят образы людей с их страданиями и немощью. В предисловии к пятому изданию "Очерков гнойной хирургии" говорится, что "по своим научным, клиническим и литературным достоинствам книга В.Ф. Войно-Ясенецкого представляется уникальной, не имеющей аналогов в мировой медицинской литературе. Названная автором "очерками", она может считаться "Энциклопедией гнойной хирургии" или "Энциклопедией пиологии"".

В 1935-1936 годах епископ работал в Ташкенте в Институте неотложной помощи, читал лекции в Институте усовершенствования врачей. Утро владыки начиналось в семь часов с молитвы в храме, где он служил и проповедовал по воскресным и праздничным дням.

В 1937 году святителя Луку обвинили в шпионаже в пользу иностранной разведки. Для сфабрикованного дела необходимы были признания, их выбивали из владыки многомесячными пытками и издевательствами. Архиепископ говорил об этом так: "Был изобретён так называемый допрос конвейером, который дважды пришлось испытать и мне. Этот конвейер продолжался непрерывно день и ночь. Допрашивавшие чекисты сменяли друг друга, а допрашиваемому не давали спать ни днём, ни ночью. Я опять начал голодовку протеста и голодал много дней. Несмотря на это, меня заставляли стоять в углу, но я скоро стал падать на пол от истощения. У меня начались зрительные и тактильные галлюцинации, сменявшие одна другую. То мне казалось, что по комнате бегают жёлтые цыплята, и я ловил их. То я видел себя стоящим на краю впадины, в которой расположен город, освещённый электрическими фонарями. Я чувствовал, что под рубахой на моей спине извиваются змеи. От меня требовали признания в шпионаже, но в ответ я лишь просил указать, в пользу какого государства я шпионил. На это ответить, конечно, не могли. Допрос конвейером продолжался тринадцать суток, и не раз меня водили под водопроводный кран, из которого обливали мою голову холодной водой".

Милостью БОГА владыка, которому к тому времени было уже 60 лет, с подорванным в предыдущих ссылках здоровьем выдержал и эти мучения. Следствие, как и перед предыдущими двумя ссылками, зашло в тупик, поскольку святитель не признавал обвинения. Но, несмотря на это, епископа осудили и отправили в пятилетнюю ссылку в Красноярский край. Пригнали епископа Луку в село Большая Мурта, расположенное в 130 верстах к северу от Красноярска. Там в районной больнице святитель развил активную хирургическую деятельность, а из Ташкента владыке присылали много историй болезни пациентов с гнойными заболеваниями для нового издания "Очерков гнойной хирургии". Эта книга вместе с монографией "Поздние резекции при инфицированных ранениях больших суставов" стала большим подспорьем в работе фронтовых хирургов в Великую Отечественную Войну 1941-1945 годов.

ВЕЛИКАЯ ОТЕЧЕСТВЕННАЯ ВОЙНА.

АРХИЕРЕЙСКОЕ СЛУЖЕНИЕ В КРАСНОЯРСКЕ

С началом войны с фашистской Германией владыка из ссылки пишет телеграмму на имя Калинина: "Я, епископ Лука, профессор Войно-Ясенецкий, отбываю ссылку в посёлке Большая Мурта Красноярского края. Являясь специалистом по гнойной хирургии, могу оказать помощь воинам в условиях фронта или тыла, там, где мне будет доверено. Прошу ссылку мою прервать и направить в госпиталь. По окончании войны готов вернуться в ссылку. Епископ Лука". Его назначили главным хирургом эвакогоспиталя N 15-15 в Красноярске. Два года он с полной отдачей лечил офицеров и солдат. "Раненые офицеры и солдаты любили меня. Когда я обходил палатки по утрам, меня приветствовали раненые. Некоторые из них, безуспешно оперированные в других госпиталях по поводу ранения в больших суставах, излеченные мной, салютовали мне высоко поднятыми прямыми ногами",- вспоминал он. Приезжавший в госпиталь инспектор профессор Приоров говорил, что ни в одном из эвакуационных госпиталей не наблюдалось подобных результатов лечения раненых, как у владыки Луки.

До 1943 года владыка был лишён возможности совершать богослужения, так как в Красноярске, городе с многотысячным населением, последнюю церковь закрыли перед войной. И в марте 1943 года святителя назначили архиепископом Красноярским. Он писал сыну: "ГОСПОДЬ послал мне несказанную радость. После шестнадцати лет тоски по церкви и молчания ГОСПОДЬ снова отверз мои уста. Открылась церковка в Николаевке, предместье Красноярска, а я назначен архиепископом Красноярским... Конечно, я буду продолжать работу в госпитале, к этому нет препятствий". Признание святителя в светских кругах росло, он вспоминал: "Мне - большой почёт: когда вхожу в большие собрания служащих или командиров, все встают". Конечно же, владыка знал об изменении отношения государства к церкви в связи с войной и мировым положением страны, но в то же время в одном из писем сыну есть такие строки: "В Красноярске, в "кругах" говорили обо мне: "Пусть служит, это - политически необходимо". Я писал тебе, что дан властный приказ не преследовать меня за религиозные убеждения. Даже если бы не изменилось столь существенно положение церкви, если бы не защищала меня моя высокая научная ценность, я не поколебался бы снова вступить на путь служения церкви. Ибо вы, мои дети, не нуждаетесь в моей помощи, а к тюрьме и ссылкам я привык и не боюсь их". "О, если бы ты знал, как туп и ограничен атеизм, как живо и реально общение с БОГОМ любящих ЕГО..." И в другом письме: "Я отрёкся от мира и от врачебной славы, которая, конечно, могла бы быть велика, что теперь для меня ничего не стоит. А в служении БОГУ - вся моя радость, вся моя жизнь, ибо моя вера - глубока. Однако и врачебной, и научной работы я не намерен оставлять".

В Красноярске началась переписка святителя с митрополитом Сергием Страгородским, которая имела немаловажное значение для подготовки Собора епископов Русской православной церкви 1943 года для избрания патриарха всея Руси. Архиепископ Лука принял непосредственное участие в составлении документов Собора. Он был членом Синода.

ТАМБОВСКАЯ ЕПАРХИЯ

Красноярская ссылка закончилась в конце 1943 года. Святителя назначили архиепископом Тамбовской епархии, где он в течение двух лет одновременно работал хирургом в госпиталях и служил в церкви. В управлении епархией архиепископ Лука сразу столкнулся со множеством трудностей. Тамбовский храм, долгие годы содержавший под своей кровлей рабочие общежития, был доведён до последней степени запустения. Его обитатели раскололи иконы, сломали и выбросили иконостас, исписали стены ругательствами. Владыка Лука без жалоб принял наследие атеистов, начал ремонтировать храм, собирать причт, вести службы, продолжая и врачебную работу, которой оказалось ещё больше, чем в Красноярске. На попечении Тамбовского архиепископа теперь находилось 150 госпиталей, от 500 до 1000 коек в каждом. Также он консультировал хирургические отделения большой городской больницы. Владыка Лука был готов работать сутками, несмотря на то, что ему было уже под 70. В письме сыну он писал: "Приводим церковь в благолепный вид... Работа в госпитале идёт отлично... Читаю лекции врачам о гнойных артритах... Свободных дней почти нет. По субботам два часа принимаю в поликлинике. Дома не принимаю, ибо это уже для меня - непосильно. Но больные, особенно деревенские, приезжающие издалека, этого не понимают и называют меня безжалостным архиереем. Это для меня - тяжело. В исключительных случаях придётся принимать и на дому".

"МОЯ СЛАВА - БОЛЬШОЕ ТОРЖЕСТВО ДЛЯ ЦЕРКВИ..."

В конце 1945 года владыку и его секретаря пригласили в облисполком, чтобы вручить им медали "За доблестный труд в Великой Отечественной Войне 1941-1945 гг.". После вручения медалей председатель сказал, что хотя труд Войно-Ясенецкого как консультанта эвакогоспиталя завершён (эти госпитали осенью 1944 года покинули Тамбов и двинулись дальше на запад), но он надеется, что профессор и впредь будет делиться своим опытом с медиками города. Архиепископ Лука ответил: "Я учил и готов учить врачей тому, что знаю; я вернул жизнь и здоровье сотням, а может, и тысячам раненых и помог бы ещё многим, если бы вы не схватили меня ни за что ни про что и не таскали бы одиннадцать лет по острогам и ссылкам. Вот сколько времени потеряно и сколько людей не спасено не по моей воле". У областного начальства эти слова вызвали шок. Какое-то время в президиуме и в зале царила тишина. Кое-как придя в себя, председатель залепетал, что прошлое пора-де забыть, а жить надо настоящим и будущим. И тут снова раздался голос владыки Луки: "Ну, нет уж, извините, не забуду никогда!"

За опубликованные труды "Очерки гнойной хирургии" и "Поздние резекции при инфицированных ранениях больших суставов" владыке присудили Сталинскую премию I степени с денежным вознаграждением. Его он пожертвовал сиротам и вдовам воинов, павших в Отечественной войне. "Множество поздравлений отовсюду,- писал владыка Лука после получения премии. - Патриарх, митрополиты, архиереи, Карпов (Председатель Совета по делам РПЦ), Митярев, Третьяков, Академия медицинских наук, Комитет по делам высшей школы, Богословский институт, профессора и прочие. Превозносят чрезвычайно... Моя слава - большое торжество для церкви, как телеграфировал патриарх". Это и было самой большой наградой для владыки Луки - слава церкви, за которую он готов был претерпеть любые мучения и даже смерть. Владыка Лука считал, что его научный труд привлечёт к православию многих интеллигентов. Так оно и было. В одной передаче радиостанции Би-би-си того времени сообщалось, что группа французских юношей и девушек перешла в православие, сославшись в своей декларации на христианских учёных в СССР - Ивана Павлова, Владимира Филатова и архиепископа Луку (Войно-Ясенецкого). "Сегодня подтвердилось моё мнение, что я немалый козырь для нашего правительства, - писал владыка Лука сыну.- Приехал корреспондент ТАСС, чтобы сделать с меня портреты для заграничной печати. А раньше из патриархии просили прислать биографию для журнала патриархии и для информбюро. Два здешних художника пишут мои портреты. Только что вернувшийся из Америки Ярославский архиепископ уже читал там в газетах сообщения обо мне, как об архиепископе-лауреате Сталинской премии... Завтра приедет из Москвы скульптор лепить мой бюст..."

За большие заслуги перед Русской церковью архиепископ Тамбовский и Мичуринский Лука в феврале 1945 года был награждён Патриархом Алексием (Симанским) правом ношения бриллиантового креста на клобуке. Это была высшая архиерейская награда. В эти же годы (1945-1947) святитель пишет богословский труд "ДУХ, душа и тело", который считал главным трудом своей жизни (эта книга была издана лишь в 1992 году). "ДУХ, душа и тело" является трудом апологетическим, направленным к материалистически настроенной интеллигенции. Поэтому взаимоотношения ДУХА, души и тела святитель рассматривал с точки зрения науки: физики и медицины; подводил под свои выкладки философское обоснование, а его выводы зиждутся на основательной базе Священного Писания. Вместе с читателем святитель Лука проходит путь от знания к вере - в отличие от того, как воспринимает мир верующий человек, идя от веры к знаниям. Для святителя Луки, учёного и богослова, не было разрыва веры и ума, науки и религии, и мир БОГА воспринимался им как целое. Отсюда и его потребность как учёного и человека, наделённого благодатью веры, дать своё видение мира и человека для следующих поколений.

В настоящее время в Тамбове открыт музей истории медицины, в основе экспозиции которого представлены фотографии святителя Луки, его документы, личные вещи, хирургические инструменты, прижизненные издания научных работ, тексты проповедей. Тамбовская городская больница носит имя святителя Луки (Войно-Ясенецкого). В 1993 году больницу освятил патриарх Алексий II. На территории больницы установлен памятник профессору медицины архиепископу Луке.

КРЫМСКАЯ ЕПАРХИЯ

В связи с назначением на Симферопольскую и Крымскую кафедру 26 мая 1946 года владыка переехал в Симферополь. Святитель вспоминал: "В мае 1946 года я был переведён на должность архиепископа Симферопольского и Крымского. Студенческая молодёжь отправилась встречать меня на вокзал с цветами, но встреча не удалась, так как я прилетел на самолёте. Это было 26 мая 1946 года".

В Симферополе святителю Луке не дали возможности заниматься лечением больных и научной деятельностью, хоть он и продолжал принимать безвозмездно больных на дому. Несколько раз владыка выступал с чтением лекций и докладов по вопросам гнойной хирургии в разных местах Крыма, но рост его популярности обеспокоил партийные органы. На докладах святителя атеистически настроенные профессора требовали, чтобы владыка выступал в гражданской одежде. Узнав это, святитель Лука сказал: "Что им далась моя ряса, не всё ли равно, как я одет и что на мне, я же не читаю врачам лекции по богословским наукам, а лишь по вопросам хирургии".

В результате сложившейся ситуации святитель Лука решил оставить медицинскую деятельность и направить все силы на управление епархией, которая после войны была в упадке. Несмотря на преклонный возраст и подорванное десятилетиями ссылок и тюрем здоровье (в частности, частичную потерю зрения), святитель часто ездил по приходам для ознакомления с приходской общиной и состоянием храмов.

Так, например, в 1947 году владыка объехал 50 приходов епархии из 58, повсюду служил и проповедовал. В отчёте за этот год святитель писал о том, что Крымская епархия - одна из самых бедных: бытовые условия многих священников плачевны и нетерпимы, их доходы менее чем нищенские. У священника ялтинской церкви сумма доходов едва покрывала скромный постный стол, а на одежду и обувь ничего не оставалось. Многие священники вследствие такого положения вынуждены были наниматься на тяжёлые работы. Жилищные условия духовенства также были тяжёлыми. Среди церковных старост было много воров, расхищавших церковные доходы. По отзывам крымских старожилов, религиозность русского населения Крыма всегда была низкая, и церкви поддерживались главным образом греками и болгарами, которые во время войны были выселены из Крыма. Верующих отвлекали от церкви запрещением учителям и школьникам ходить в храм. Над школьниками, посещавшими церкви, издевались, верующие высмеивались на родительских собраниях. Плохо обстояли дела с церквями Крымской епархии. Уполномоченные по делам религии писали о том, что многие церкви в Крыму давно бы перестали существовать, если бы архиепископ Лука не поддерживал их материально, не переводил бы священников в пустующие храмы. Но положение с кадрами в епархии было катастрофическое, священников не хватало. Священников же из других епархий в Крыму не прописывали, и они вынуждены были уезжать, духовных школ в епархии не было, и богословский уровень подготовки священнослужителей оставлял желать лучшего.

С помощью указов святитель старался повысить духовный уровень священнослужителей, давая распоряжение служить ежедневно даже в сельских храмах. "Если будет знать верующий народ, что каждое утро открыт храм, что даже при невозможности ежедневно совершать в нём Литургию читаются в нём часы и служится обедница, то Сила БОГА упрочит Благочестие, привлечёт в храмы всё больше людей, видящих, что священник каждый день молится о них", - писал святитель духовенству епархии.

В годы управления Крымской епархией высокопреосвященный Лука произнёс большую часть своих проповедей. Он начал проповедовать ещё в Ташкенте, но по причине ареста и ссылки многие годы вынужден был молчать. Однако с весны 1943 года, когда в Красноярске открылся храм, и до конца жизни архиепископ Лука проповедовал: писал проповеди, произносил их, правил, рассылал листки с текстом по городам страны. "Считаю своей главной архиерейской обязанностью везде и всюду проповедовать об Иисусе Христе",- говорил он. По тем временам проповеди архипастыря были смелыми. Он высказывал свои мысли по актуальным вопросам: "Теперь у нас церковь отделена от государства. Это - хорошо, что государство не вмешивается в дела церкви, но в прежнее время церковь была в руках правительства, царя, а царь был религиозным, он строил церкви, а теперь такого правительства нет. Наше правительство атеистическое, неверующее. Осталась теперь горсточка верующих русских людей, и терпят другие беззакония... Вы скажете, правительство вам, христианам, нанесло вред. Ну что же, да, нанесло. А вспомните древние времена, когда ручьями лилась кровь христиан за нашу веру. Этим только и укрепляется вера. Это всё - от БОГА".

Проповеди святителя составляют 12 томов. В 1957 году в Московской Духовной Академии была создана комиссия под председательством профессора гомилетики протоиерея Александра Ветелева для изучения проповедей святителя Луки. В заключении комиссии было сказано, что проповеди архиепископа Луки, его труд "ДУХ, душа и тело" представляют исключительное явление в современной церковно-богословской литературе, а святитель был удостоен звания почётного члена Московской Духовной Академии. Святитель писал, что проповедями будут пользоваться только в библиотеке Академии, они не увидят свет до изменения отношения правительства к церкви. В наши дни, к радости верующих, труды святителя стали доступны широкому кругу читателей.

В 1958 году владыка Лука ослеп. Несмотря на это, до конца своей жизни он продолжал архиерейскую службу, выступал с проповедями перед прихожанами и настолько точно исполнял все детали службы, что никто не мог догадаться о слепоте пастыря.

ЖИТИЁ ЛУКИ ВОЙНО-ЯСЕНЕЦКОГО

Эту фамилию я впервые услышал в 70-е годы в институте. Запомнились (и я их даже записал) слова доцента, читавшего лекцию: "Если кто-то из вас пойдёт по нелёгкой стезе хирурга, и вам удастся найти книгу "Очерки гнойной хирургии" профессора Войно-Ясенецкого, вы будете одним из счастливейших хирургов на свете: превзойти талант этого врача, бывшего одновременно епископом, до сих пор, мне кажется, никто не смог". Это был талант от БОГА. По времени это событие совпало с изучением нами курса "научного" атеизма. Я с интересом слушал лекции: для кого-то они были молотом, кующим безбожников, но в то же время для меня это был единственный, пожалуй, официальный источник, где можно было почерпнуть крохи знаний о религии.

Найти "Очерки" оказалось возможным, но я бросился на поиски сведений о человеке, который сочетал в себе несовместимое для нас: профессию врача (материалиста!) и священнический сан (не иначе как мракобеса в "свете" атеистической премудрости). Знакомые, к кому я обращался с вопросом, задумчиво повторяли "Войно-Ясенецкий?.. Епископ?.. Нет, не слышали..." Работавшая в библиотечной системе не рядовым служащим родственница ничем помочь не смогла, и я даже немного обиделся на неё, не доверяя и не понимая - "как это так - нет?.." Только в 1989-м я встретил первое для себя в светской периодике "Воспоминание о профессоре В. Ф. Войно-Ясенецком" академика АМН СССР И. Кассирского. В своих воспоминаниях о враче-архиепископе он недоумевает, как это так религиозность никогда не заглушала в нём голос совести врача, учёного и гуманиста?

Он называет чудачеством - обычай В. Ф. Войно- Ясенецкого перед операцией сотворить молитву, перекрестить больного и начертить иодом на теле пациента крест. Верующие, да ещё с образованием, для мира были ненормальные, безумные, тёмные... Следуя логике неверия, задаёшься вопросом: насколько же "ненормален" был этот человек, совмещавший в себе целителя душ и телес, не просто образованный верующий, но талантливый учёный-хирург с мировым именем и архипастырь? Святым Пантелеймоном нашего времени называли архиепископа Луку православные священники в зарубежье, и это сравнение было пророческим: 11 июня 1996 года он был прославлен как святой, в Земле Русской просиявший. Как же смог он совместить "несовместимое"? На этот вопрос он ответил словами из Псалма 50: "Вот, ТЫ возлюбил Истину в сердце и внутри меня явил ТВОЮ Мудрость". Род Войно-Ясенецких известен с XVI века, но к тому времени, когда в 1877 году родился будущий святитель Лука, семья их жила небогато. Однако, его отец, владевший аптекарским магазином, смог дать своим чадам хорошее образование. Переезд Войно-Ясенецких из Керчи в Киев, и близость святынь Киево-Печёрской Лавры, повлияла на становление веры юноши Валентина. Способствовала этому и религиозность родителей, любовь к благотворению матери, но более всего - особая благочестивость отца-католика, Феликса Станиславовича.

После получения аттестата зрелости, Валентин прочитал подаренный ему директором гимназии Новый Завет, который произвёл на молодого человека сильное впечатление, на всю жизнь определившее его отношение к православию. Он выбрал путь исповедника православной веры. Не сразу определился он с учёбой. С детства имея талант художника, Валентин, закончивший вместе с гимназией художественное училище, пытается поступить в Академию художеств, но любовь к гуманитарным наукам приводит его на юридический факультет. Желание быть полезным народу и совет директора народных училищ определило, наконец, его судьбу: Валентин Войно-Ясенецкий в 1898 году становится студентом медицинского факультета Киевского университета, имени святого князя Владимира. Таланты даром не пропадают, дарованные БОГОМ и родителями, он не только сберёг, но и приумножил: "Умение рисовать и моя любовь к форме перешли в любовь к анатомии... Из неудавшегося художника я стал художником в анатомии и хирургии". Перед молодым врачом открываются неплохие перспективы, но желание помогать и любовь к бедным людям, приводят его в медицинский отряд Красного Креста. Здесь, во время русско-японской войны, выпускник университета становится начальником хирургического отделения, а это - возможность распределять обязанности, и Войно- Ясенецкий берёт на себя самое трудное, он начинает оперировать, и операции, как замечали сослуживцы, проходили безупречно.

Не только на войне, но и в больницах многих городков, где впоследствии работал хирург, он не старался стать узким специалистом. Он применял свои таланты во всех областях медицины, оперируя, практически, на всех органах с одинаковым блеском: операции на суставах, костях, позвоночнике и головном мозге, почках, желчевыводящих путях, глазные и гинекологические... Сейчас такое и представить невозможно! Бедность земских больниц заставила столкнуться с проблемой наркоза, а последняя явилась толчком для научной деятельности - разработки нового метода обезболивания - регионарной анестезии, которую увенчала степень доктора медицины. Но особую любовь питал Валентин Феликсович к гнойной хирургии - в те трудные времена гнойные осложнения травм и воспалительных заболеваний были правилом. Как часто страдал ими простой народ, ради которого оставил в начале своего пути возможную научную карьеру будущий профессор. Как часто видишь брезгливо отворачивающихся от гнойной смердящей раны студентов, и даже некоторых врачей, так трудно представить эту особую любовь к "грязной работе" утончённого интеллигента. Может, я преувеличиваю, не так уж и часто?.. Но никто кроме него не написал "Очерков гнойной хирургии", ставших не только классикой современной медицины, но и выдающимся художественным произведением. Никто другой не готов так публично исповедать свои грехи и ошибки, обвиняя себя в непрофессионализме, и перед аудиторией в 60000 человек (таков был тираж книги) сознаться: да, я - причина той или иной смерти. И это - в назидание другим... "Пожалуй, нет другой такой книги, которая была бы написана с таким мастерством, с таким знанием хирургического дела, с такой любовью к страдающему человеку" - вот оценка труда учёного-хирурга одним из коллег Центрального института травматологии и ортопедии.

Работа над книгой продолжалась многие годы трудных для Войно-Ясенецкого испытаний: во время войн, эпидемий, допросов и ссылок. Немало искушений претерпел уже владыка Лука, недопустимо, как ему иногда казалось, сочетавший работу в морге и в гнойно-хирургическом отделении с архипастырским служением. Но ГОСПОДЬ открыл ему, и владыка пишет в мемуарах: "... мои "Очерки гнойной хирургии" были угодны БОГУ, ибо в огромной степени увеличивали силу и значение моего исповедания в разгар антирелигиозной пропаганды", "Синод... приравнял моё лечение раненых к доблестному архиерейскому служению, и возвёл меня в сан архиепископа". Даже богоборческая власть не смогла не оценить таланта: вызволенному из третьей ссылки владыке предложили работу в крупном эвакогоспитале, а после войны в 1946-м он получил за свои "Очерки" Сталинскую премию 1-й степени. Прочитав написанное выше, можно подумать, что речь идёт о каком-то идеализированном недосягаемом образе, даже упоминания о нелёгких годах жизни тонут в восторгах и восхвалениях. А он во многом был как все: жил заботами о семье, в поте трудился, грустил и радовался, уставал, терпел обиды и стойко, как многие из наших соотечественников, переносил начавшиеся глумления и издевательства над самым дорогим - верой, царём и отечеством. Свершилось страшное - вздыбленная, израненная революцией Россия стонала; в Ташкенте, где к тому времени Валентин Феликсович получил должность хирурга и главного врача городской больницы, стреляли. Чудом избежав смертного приговора "тройки", любые трудности он переносил спокойно и стойко. Работа в запредельном режиме во имя Любви к ближнему, и неугасающая молитва, а значит, и Помощь БОГА, не позволяла озлобиться, сломаться.

Смерть жены ненадолго выбила из колеи. Оставшись с четырьмя детьми, он просит помощи у БОГА, и ОН посылает помощника, ставшего второй матерью для детей, бездетную вдову, операционную сестру Софию Сергеевну. Много домыслов и подозрений витало вокруг семейства, но в мыслях и своём отношении к Софии Сергеевне В. Ф. Войно-Ясенецкий был чист. Он трудится дни и ночи, пишет, молится. Он становится организатором Туркестанского университета, где на медицинском факультете занимает должность профессора, заведующего кафедрой топографической анатомии. Мало того, участвует в заседаниях церковного братства, не пропускает воскресных и праздничных служб, выступает на диспутах, защищая чистоту православия от живоцерковной ереси, которой власть пыталась заменить веру отцов. По окончании одного из диспутов, владыка Иннокентий, присутствовавший на собрании, сказал Валентину Феликсовичу: "Доктор, вам надо быть священником". Вскоре это свершилось, вызвав сенсацию в Ташкенте, бурю разных чувств среди студенческой молодёжи и профессуры, негодование и злобу властей. Он не страшится пострадать за веру, терпит нападки атеистов, непонимание со стороны коллег и учеников, оскорбления и угрозы представителей власти. На подмостках театров страны играется чудовищная в своей лживой сути пьеса, где в одном из персонажей можно узнать Войно-Ясенецкого, как врага советской власти, как тормоз в развитии передовой пролетарской научной мысли. Два известных советских писателя дерутся и судятся между собой, оспаривая приоритет авторства. Приоритет доноса! Но, совмещая труд врача, учёного и пастыря, он читает лекции по анатомии в рясе с крестом, не начинает операцию, не помолившись перед иконой, которая всегда - перед ним в операционной. И только талант хирурга, профессионализм, честность, требовательность к себе и подчинённым, долгое время защищает его от репрессий.

"Работа должна выглядеть, как бриллиант, куда его ни повернёшь, он блестит". Так блестел в работе выдающийся хирург-учёный, так блестела и вера православного пастыря. Он не мог быть незамеченным, он должен быть продолженным, его путь должен был быть непростым и долгим, и закончиться, когда он выполнит до капли отмеренное ему на Земле предназначение. Ещё во время работы в земской больнице Переславля, когда молодой доктор задумал написать книгу по гнойной хирургии, он замечает появление в себе неотвязной мысли: "Когда книга будет написана, на ней будет стоять имя епископа". Это и произошло, но только издатели слово "епископ" опустили.

Во время раскола, когда против патриарха Тихона восстало поддержавшее "живую церковь" духовенство, отец Валентин Войно-Ясенецкий становится епископом Лукой. Вскоре - первый арест, обыски, подвалы ГПУ, ссылки. Около двенадцати годов тюрем и ссылок: Красноярск, Архангельск, Большая Мурта Красноярского края, Енисейск, Туруханск... Из жаркого Ташкента к вечной мерзлоте. Никакие обстоятельства не могут сломить архиепископа Луку - он ни на минуту не оставляет своей врачебной практики, он и в ссылке - архиепископ. Унижения, сырые камеры, бессонные ночи, допросы конвейером, не умаляют его Любви к ближнему: однажды подаренный им полуголому, дрожащему от холода шпанёнку тулупчик, спасает во время арестов и ссылок владыку от издевательств уголовников на этапах: они приветствуют его, называя "батюшкой". Любой вор и бандит, как убедился владыка, чувствует и ценит человеческое отношение. В начале Великой Отечественной Войны народу и властям потребовался хирургический талант владыки. Он возглавляет крупнейший госпиталь, консультирует, оперирует и одновременно, спасая солдат, участвует в работе Синода, несёт наитруднейшее церковное служение - управляет Красноярской кафедрой, затем, с 1944 года - Тамбовской. Имя хирурга-архипастыря становится известным во всём мире. Десятки наименований научных трудов и книг, 11 томов духовных произведений, проповедей оставил после себя владыка Лука, избранный в 1954 году почётным членом Московской духовной академии.

Классическими стали "Очерки гнойной хирургии" (первое издание в 1936г.) и только недавно увидевший свет в России богословский труд "ДУХ, душа, тело", где анатом и хирург, проведший неисчислимое количество операции и вскрытий, пишет о сердце, как о вместилище ДУХА, как об органе познания БОГА! Пятнадцать последних лет жизни архиепископа Луки (с 1946 по 1961) прошли в Симферополе, где, занимая архиерейскую кафедру, он 0x08 graphic

не оставляет научную и практическую деятельность врача вплоть до того момента, пока перенесённая в 20-е годы болезнь не привела его к слепоте. Там в голодные послевоенные годы на кухне архиерея всегда готов, пусть немудрёный, обед для нескольких человек: "На обед приходило много голодных детей, одиноких старых женщин, бедняков, лишённых средств к существованию. Я каждый день варила большой котёл, и его выгребали до дна. Вечером дядя спрашивал: "Сколько сегодня было за столом? Ты всех накормила? Всем хватило?"" (Из воспоминаний В.Прозоровской, племянницы архиепископа Луки). Владыка консультирует приезжающих издалека больных, ставя диагноз, устраивая на лечение и операцию... Но слепота не стала помехой в служении церкви и в оказании помощи людям. При совершении богослужений, находящиеся в храме не подозревали, что служит слепой епископ. А БОГ в его немощи дал ему новую благодатную силу для лечения болезней.

Каждый, оценивая происходящее, имеет в основе суждения свой опыт, вкладывающиеся в него воспитание, образование души и ума, привитое мнение близких людей и любимых авторитетов: в литературе, в культуре, в науке, в вере. В безверии, в том числе. Понятие чуда, поэтому, для кого-то - совпадение, для кого-то - бабушкина сказка, для кого-то - нераскрытая закономерность, для кого-то - продукт больного воображения. Так или иначе, необычайность, надъестественность чуда - в нарушении законов физического мира. Для верующего в БОГА чудо - ежедневно и повсеместно: почему СОЗДАТЕЛЬ мира и его законов не может нарушить привычный порядок для каких-то благих целей? Силу творить чудеса, или "дивные дела", дарует ГОСПОДЬ людям, обращённым к НЕМУ, чистым нравственно, имеющим Любовь к ближнему не меньшую, чем к себе. Мария Митрофановна Передрий получила помощь от архиепископа-хирурга и при жизни, и после смерти. Ещё когда был жив владыка Лука, у Марии Митрофановны начала гноиться и болеть губа. Куда она ни обращалась, ни один врач не смог ей помочь. Тогда она обратилась к владыке, и он вылечил её. В 1989 году заболел её муж Григорий. Она пошла к могиле святителя и просила его о выздоровлении мужа. Пришла домой и удивилась, что муж поднялся с постели, начал ходить по комнате и впоследствии чувствовал себя хорошо. Лариса Яцкова свидетельствует о том, что с лета 1993 года до весны 1994 года у неё сильно болел левый глаз. Боль распространилась и на левую часть головы. Особенно она усиливалась к вечеру. Мучимая болезнями, она приехала на могилу святителя и получила исцеление.

Преставился святитель Лука 11 июня 1961 года. 24-25 мая 1996 года в Симферопольской и Крымской епархии состоялось торжество прославления святителя Луки. "Церковь причисляет к лику святых подвижников веры и благочестия, исповедников и мучеников. И она сегодня прославила нового святого угодника, который отныне будет нашим молитвенником и покровителем..." - сказал после окончания службы митрополит Киевский и всея Украины Владимир.

ЧУДЕСА

Чудо святителя Луки

Светлый и радостный даже поздней осенью и зимой Симферополь - это, прежде всего, Свято-Троицкий кафедральный собор. А в Свято-Троицком соборе - рака с мощами святителя Луки.

У святителя Луки побывать мне хотелось давно, да всё не представлялось случая - и вот, наконец, долгожданная встреча. Я, конечно, знал, что мощи святых благоухают, но то, что я ощутил, наклонившись над ракой святителя Луки, это был сильнейший аромат...

С Крымом связана значительная часть жизни святителя Луки, родившегося 27 апреля 1877 г. в Керчи. В миру он носил имя Валентина Феликсовича Войно-Ясенецкого. Талантливый хирург, одним из первых в России он делал сложнейшие операции на желчных путях, кишечнике, желудке, почках, оперировал сердце и мозг, возвращал зрение слепым людям. Даже когда он оперировал в сельской больнице в Курской губернии, к нему собирались люди из соседних губерний. В автобиографии святитель описывает случай: "Молодой нищий, слепой с раннего детства, прозрел после операции. Месяца через два он собрал слепых со всей округи, и все они вереницей пришли ко мне, ведя друг друга за палки и чая исцеления".

Войно-Ясенецкий достиг известности и славы как знаменитый хирург. Но он рассматривал свою жизнь как служение людям, и БОГ вёл его Небесными путями. Своему избраннику ГОСПОДЬ посылал скорби, очищая его душу для высокого архиерейского служения. Испытания начались ещё в 1917 году, когда после скоротечной чахотки умерла его 38-летняя жена Анна Васильевна, оставившая на его руках четверых детей.

В 1920-м году одно из выступлений профессора медицины Войно-Ясенецкого на богословском собрании услышал Епископ Ташкентский и Туркестанский Иннокентий (Пустынский). Выступление на темы Священного Писания настолько поразило владыку, что он обратился к Войно-Ясенецкому: "Доктор, вам надо быть священником!" У Святителя Луки и мысли не было о священстве, но эти слова он принял как призыв БОГА и сказал: "Хорошо, владыко! Буду священником, если это - угодно БОГУ!" Это произошло в то время, когда иные священнослужители, убоявшись репрессий, снимали с себя сан.

В рясе и с крестом на груди он читал лекции по топографической анатомии и оперативной хирургии. В углу его операционной висела икона, и он никогда не начинал операции без молитвы. Всю неделю работал главным хирургом Ташкентской городской больницы, а по воскресеньям служил в соборе. Он запретил своей пастве посещать храмы, занятые "живоцерковниками". В труднейшие для церкви времена отец Валентин проявил решимость, свойственную только великим подвижникам. В 1923 г. из Ташкента исчез правящий епископ Иннокентий. Опередив приезд назначенного обновленческого архиерея, отец Валентин объединил всех оставшихся верными патриарху Тихону священников и созвал съезд духовенства. Народ БОЖИЙ, как в-первые века христианства, поставил над собой архиерея. В Ташкенте находился епископ Уфимский Андрей (князь Ухтомский), который одобрил избрание священника Валентина архиереем и тайно постриг его в монахи с именем Луки.

Против владыки Луки было выдвинуто обвинение "в связях с оренбургскими контрреволюционными казаками и в шпионаже в пользу англичан". Таганская тюрьма в Москве, затем Енисейск, Туруханск... Где ни появлялся владыка, там оживлялась церковная жизнь. И в ссылке владыка много оперировал, список больных к нему составлялся на три месяца вперёд. Однажды он вернул зрение целой семье слепых людей. Из семи человек шестеро стали видеть. Его деятельность вызывала раздражение не только у властей, но и у местных врачей, терявших свои заработки. Владыка вспоминает, что однажды, впав в уныние, он вылил в молитве свой ропот и нетерпение: "И вдруг я увидел, что изображённый на образе Иисус Христос отвернул СВОЙ Лик от меня. Я пришёл в ужас и отчаяние и не смел больше смотреть на икону. Как побитый пёс я вышел из алтаря и пошёл в летнюю церковь, где на клиросе увидел книгу Апостол. Я открыл её и стал читать первое, что попалось мне на глаза... Текст произвёл на меня чудесное действие. Им обличалось моё неразумие и дерзость ропота на БОГА, и вместе с тем подтверждалось обещание нетерпеливо ожидавшегося мной освобождения. Я вернулся в алтарь зимней церкви и увидел... что Иисус Христос опять смотрит на меня светлым и благодатным взором".

Освобождение пришло в 1926 году. Однако вскоре последовала вторая ссылка - в Архангельск, где владыка снова работал как врач и даже разработал новый метод лечения гнойных ран. Его вызвали в Ленинград, Киров уговаривал его снять с себя сан и стать директором института. Однако исповедник Христа не согласился на это и, более того, не дал согласия печатать свою книгу без указания сана. Вскоре за второй ссылкой последовали новый арест и новая ссылка, на этот раз под Красноярск. В октябре 1941 г. епископ Лука назначается консультантом всех госпиталей Красноярского края и главным хирургом одного из эвакогоспиталей. Владыка продолжал работу над "Очерками гнойной хирургии". В середине 1942 г. закончилась его ссылка, патриарший местоблюститель митрополит Сергий возводит его в сан архиепископа и назначает на Красноярскую кафедру.

Много сил отдавая устройству Красноярской епархии, шестидесятилетний владыка по восемь-девять часов в сутки работал и как врач, делая ежедневно четыре-пять операций!

В 1944 г. Архиепископа Луку переводят на Тамбовскую кафедру, а через два года - на Крымскую. В Крыму наиболее полно раскрылись данные ему Дары БОГА, в том числе прозорливости и чудотворения. Анастасия Демидова обварила в кипящем баке обе ноги. Консилиум хирургов постановил ампутировать ноги. Молитвами владыки и его хирургическим мастерством дело обошлось без ампутации. Сейчас женщина жива и здорова, с благодарностью поминает в молитвах своего спасителя. Безнадёжно больной Семён Трофимович Каменской попросил владыку присутствовать на его операции.

- Веруешь ли ты в БОГА? - спросил святитель Лука.

- Верую, владыка, но в церковь не хожу.

- Молись, благословляю тебя и отстраняю от операции. Пятнадцать лет ты не будешь иметь никакой болезни.

Так и случилось по молитвам святителя. Однажды привели к владыке двенадцатилетнего мальчика, у которого опухоль с шеи свисала на грудь. Владыка запретил делать операцию и велел матери привести его через три дня. Сильна была молитва святителя: через три дня мать привела к нему сына без следов опухоли.

Инокиня Александра рассказала мне в Свято-Троицком Соборе Симферополя, как она получила дважды исцеления у мощей святителя Луки. Первый раз у неё распухла рука. Она пошла в Троицкий собор, по благословению дежурившего у раки с мощами священника Леонида приложила руку к мощам святителя - и уже через полчаса опухоль спала. Во второй раз сильно простыла. Взяла лепестки цветов, которые стояли у раки с мощами, дома сделала ванну для ног с этими лепестками - и всё прошло.

Святитель Лука преставился 11 июня 1961 г. - в праздник Всех Святых, в земле Российской просиявших и был погребён в ограде храма Всех святых. Известно много случаев исцеления людей по молитвам к святителю Луке ещё до его канонизации православной церковью. Святитель Лука помогает и тем, кому грозит несправедливое наказание.

Почти 35 лет мощи святого покоились в земле. После того, как было принято решение о канонизации святителя, в марте 1996 года были обретены его мощи. Протодьякон Василий Марущак так описывает события этой ночи: "Около двух часов ночи вскрыли могилу и стали вынимать грунт. Священники непрерывно пели панихиды и стихиры Кресту (была Крестопоклонная неделя - В.М.). Было холодно, пронизывающий ветер раскачивал кладбищенские деревья. Но когда владыка Лазарь спустился в могилу и поднял мощи святителя, ветер стих и воцарилась тишина. Духовенство и миряне с зажжёнными свечами, стоя на коленях, пели панихидное "Святый БОЖЕ". Священники внесли мощи в храм Всех Святых. А у стен храма бесноватая кричала: "Не мучь меня, святитель!.."

После трёх дней нетленные мощи святителя перенесли в кафедральный Свято-Троицкий Собор. И здесь случилось чудо: на фотографии видно, что когда мощи святого заносили в собор, он сквозь мантию явил всем свой лик!

Слава святителя Луки вышла за пределы нашей страны. По его молитвам произошли исцеления в Греции, где он очень почитаем. Мальчик, сын мэра небольшого греческого городка, исцелился от серьёзной болезни, положив на грудь под рубашку фотографию святителя. Потом так же исцелялись и другие люди. Делегация греческих иерархов уже приезжала в Крым. Сейчас в Греции изготовлена новая, из серебра, рака для мощей святителя. Скоро она вместе с новой панагией и облачением будет передана в дар Крымской епархии.

ПОМОЩЬ СВЯТИТЕЛЯ ЛУКИ. Рассказывает педагог, директор Центра детского творчества Валентина Андреевна Ящук: "После перенесения ишемического инсульта компьютерная томография показала 21 января 2003 года, что у меня формируется киста. Я стала молиться святителю Луке. Через два месяца была проведена повторная томография, после которой врач поинтересовалась, была ли у меня операция по удалению кисты. Я ответила, что нет. Вызван же этот вопрос был тем, что в операции отпала необходимость: врач сделала заключение об отсутствии кисты на момент проведения повторной томографии (21 марта). Я благодарна святителю Луке за помощь и молитвенно обращаюсь к нему ежедневно".

ЧУДЕСА СВЯТИТЕЛЯ ЛУКИ В БОЛЬНИЧНОМ ХРАМЕ. Времена, в которые судил нам БОГ жить, называют трудными и сложными. Иные верующие люди говорят, что мы живём в безблагодатные времена. Но хотелось бы поведать вам о чуде, чтобы узнали о нём и верующие, и сомневающиеся, и свидетельствовали: с нами - БОГ! ОН всё тот же и ныне, и вовеки. Начало этой истории не назовёшь радостным. Через полгода после освящения нашего домового храма Св. мучеников Космы и Дамиана, что в областной больнице им. Мечникова, скорая помощь доставила в приёмный покой пострадавших в автокатастрофе священника Владимира Цешковского и его матушку. Травмы были не из лёгких, и врачи сделали не одну операцию, чтобы поставить на ноги священника и матушку. Многие приезжали проведать и ободрить больных, многие молились об их выздоровлении. И наш приход молился об этом. А из Крымской епархии приехал к отцу Владимиру его брат (тоже священник) и привёз болящим крест-мощевик с частицей мощей недавно канонизированного Луки Войно-Ясенецкого. Стараниями врачей и молитвенным предстательством святителя Луки, о. Владимир начал выздоравливать. И уже на первой неделе Великого поста он каждый день приходил в храм - ещё на костылях, Но уже без посторонней помощи. На Великом Каноне св. Андрея Критского о. Владимир, не жалея себя, стоял на коленях, как все прихожане, и молился. Через непродолжительное время о. Владимир и его матушка выздоровевшими покинули больницу. А в благодарность об исцелении и на молитвенную память оставили в больничной церкви крест-мощевик, который во время болезни находился в их больничной палате. Наш храм ещё - очень молод, но ГОСПОДЬ с первого же дня изобильно изливал СВОЮ Благодать. В храм прибывали великие святыни. Владыкой Иринеем был подарен запрестольный крест с частицей св. Древа Креста ГОСПОДНЯ и частицей мощей Георгия Победоносца. В престол храма были вложены частицы мощей новомученицы великой княгини Елизаветы и священномученика Владимира, митрополита Киевского. Прибывали частицы мощей Киево-Печёрских святых, писались новые иконы. Храм наполнялся святынями, среди которых достойное место занял крест с мощами святителя Луки. Корпус, в котором находится наша церковь - хирургический. Каждый день приходят в храм больные, их родственники со своими недугами и скорбями, обращаясь к БОГУ и ЕГО святым. С молитвой к мощам святителя Луки всё чаще приходили молиться о благополучном исходе операций не только больные, но и врачи, свидетельствуя после, что ГОСПОДЬ услышал их молитвы. Имея множество свидетельств о скорой помощи БОГА по предстательству святого хирурга, настоятель храма о. Георгий заказал написать икону святителя Луки. Когда икона прибыла в храм, в неё были вложены частицы мощей и ризы святителя - хирурга. Прошло некоторое время. Люди, работающие в храме, некоторые прихожане и многие больные стали ощущать в храме благоухание. Как правило, оно возникало в будние дни при небольшом стечении молящихся в храме людей или во время проповеди в воскресные и праздничные дни. Напоминая запах мира, благоухание волнами перемещалось по храму. Поэтому определить его источник было невозможно. Многие успели привыкнуть к этому чуду. Летом прошлого года, 17 июля, случилось происшествие, которое подтвердило предположение о чудотворности предыдущих событий. На восьмом этаже хирургического корпуса, в лор-соматическом отделении, находилась на лечении прихожанка Троицкого собора, студентка мединститута Людмила К. В этот день её навещали соседи, верующие прихожане Преображенского собора Павел и Анна. Поднимаясь по центральной лестнице, они услышали запах церковного мира или ладана. Запах распространялся из закрытых дверей церкви. Из-за дверей они услышали пение, различая священнические возгласы и стройное пение голосов. Павел рассказывает: "Я подошёл к дверям и подёргал ручку. Дверь была заперта, через матовое узорчатое стекло не пробивался свет, в храме было темно. Я решил, что о. Георгий служит молебен, и захотел на нём побыть, помолиться. А так как дверь была закрыта, и не было освещения, подумал, что служат заказной (т.е. частный) молебен о здравии кого-либо из болящих в присутствии только заказавших молебен людей. Решил никого не тревожить и продолжил подъём по лестнице. Запах плыл наверх, вплоть до нужного мне восьмого этажа". Это была среда. В среду вечером в нашем храме всегда тихо. Богослужений нет, спевки у хора в другие дни. На наше свидетельство об этом и намёк на то, что может быть, Павел слышал магнитофонную запись церковных песнопений, он заметил, что запись от живого пения отличить может, и что слышал священнические возгласы на молебне и настоящее церковное пение хора, и не сомневался, что в храме служится молебен. Придя к соседке, Павел рассказал о молебне. На что Людмила сказала, что такого сильного запаха ладана на восьмом этаже ещё никогда не было. И вместе они наблюдали, как лежащие в отделение больные открывали в коридоре окна с ворчанием: "они что там, в церкви, костёр из ладана устроили, дышать нечем! Это что надо сделать, чтобы с третьего этажа до восьмого такой сильный запах дошёл?" Павел, Анна и Людмила спустились на третий этаж к церкви. Там было всё так же темно. Дверь была заперта. Запах постепенно рассеялся. Рано утром Людмила пришла в храм с вопросами о вчерашних событиях. Сторож удивился и сказал, что вечером в храме ничего не происходило. Но когда пошёл посмотреть на иконы, увидел, что на стекле иконы святителя Луки была капля мира. После многие верующие приходили в храм приложиться к иконе с мощами. Всё больше говорили о благодатной помощи и облегчении страданий больных, помолившихся у этой иконы. Не раз ещё икона с мощами являла себя людям. Перед прибытием в наш храм чудотворной иконы Пресвятой БОГОРОДИЦЫ "Призри на смирение", накануне, в храме благоухала не только икона святителя Луки, но даже сухие полевые цветы, стоящие рядом с ней. Так радовался предстоящей встрече с МАТЕРЬЮ БОЖЬЕЙ небесный покровитель хирургического искусства святитель Лука. А когда, пробыв на территории больницы, и в нашем храме пять часов, икона "Призри на смирение" продолжила своё шествие по городским храмам и уставшие священнослужители вернулись в церковь, священник о. Василий Н. Обратился к нам с улыбкой: "Что это у вас в храме так Симферополем пахнет?" И хотя икона в этот момент была в алтаре, он поинтересовался: "Не уже ли у вас есть частица мощей святителя Луки?" и рассказал нам о своём посещении Свято-Троицкого собора в Симферополе. Многие побывавшие в Симферопольском соборе, у раки с мощами нашего святого современника, известного своими научными трудами и подвижнической жизнью, профессора хирургии и архиепископа Луки Войно-Ясенецкого, узнавали это благоухание, источаемое нетленными мощами Крымского святителя. Поток Благодати исцелил не одного болящего как в Крыму, так и в нашем храме. Присутствие святости всегда ощущается в особо сильном покаянном чувстве, посещающем человеческие души при соприкосновении с Благодатью СВЯТОГО ДУХА, изливаемую БОГОМ через мощи СВОИХ угодников, послуживших всей своей земной жизнью ГОСПОДУ и своим ближним. И мы свидетельствуем. Что не оскудело Милосердие БОГА к нам, грешным. И сегодня ГОСПОДЬ близок к нам. ОН слышит молитвы страдающих, болящих, скорбных людей СВОИХ! Многие больные, их родственники, получившие облегчение страданий и быстрое выздоровление. Пришли к вере, к пониманию необходимости покаянного изменения своей жизни. И болезнь, как говорят верующие, "посещение БОЖИЕ" повернула людей к БОГУ, к православной церкви, свидетельствующей о своей святости морем чудес, обращающих людей от неверия к вере, от отчаяния к надежде, от чёрствости и эгоизма к Любви к ближнему и БОГУ. Икона и по сей день находится в нашем храме. Духовно укрепляет болящих, распространяя после молитвы у неё благоухание - приветствие нам от угодников БОЖИИХ, предстательствующих о нас перед Небесным ЦАРЁМ - нашим ГОСПОДОМ Иисусом Христом. День памяти святителя Луки, архиепископа Крымского (в миру профессора - хирурга Валентина Феликсовича Войно-Ясенецкого), установлен 11 июня по новому стилю. Впервые празднование памяти святого состоялось в 1996 году в Свято-Троицком Кафедральном соборе г. Симферополя Крымской епархии. О себе владыка Лука оставил память ревностного и благочестивого архипастыря. Он был великим угодником БОЖИИМ. Приняв сан священника, а затем и архиерейский сан в самые тяжёлые для церкви (1923 г.) годы, новый епископ, известный уже к тому времени профессор - хирург начал своё восхождение на Голгофу архипастырского служения - скорбный путь исповедничества и мученичества. Годы ссылок, тюремного заключения не сломили подвижника. Он до конца своих дней оставался милосердным врачом и добрым пастырем, врачуя как телесные, так и духовные недуги своей паствы. Елена Романова (Журнал "Спасите наши души!"N 5 (8), 1999, г. Днепропетровск)

ГРЕЧЕСКАЯ СЕМЬЯ ПОЛУЧИЛА ИСЦЕЛЕНИЕ молитвами святителя Луки Крымского. Осенью 2003 года в Крым прибыла делегация паломников, куда вошли представители врачебных учреждений и медицинских вузов Греции. Поездка состоялась стараниями частого гостя на Крымской земле, архимандрита Нектария Антонополуса. Лейтмотивом встречи стала личность святителя Луки, которого очень почитают в Греции. По словам отца Нектария, в этом году в одну из городских больниц Афин с признаками сильнейшего отравления была доставлена мусульманская семья: муж, жена и маленький ребёнок. Их привезли слишком поздно - яд уже проник глубоко, так что смертельный исход был неизбежен. Так получилось, что греческий врач, человек горячей веры и почитатель святителя Луки, имел при себе частицу мощей архиепископа-хирурга. "Отче святый, ты помогал не только христианам, но всем страждущим. Заступись и за этих людей, погибающих без твоей помощи!" - доктор молился, пока больные не почувствовали себя значительно лучше.

У ОДНОЙ ЖЕНЩИНЫ, жительницы посёлка Зуя, заболела трёхлетняя дочь. У девочки болел глаз. Мать обратилась к местному детскому врачу, та лечила девочку около месяца, но улучшения не последовало. После почти полугодового лечения в больнице им. Семашко выяснилось, что у девочки растёт бельмо. Отчаявшись, женщина обратилась за помощью к архиепископу Луке. Он осмотрел больную, написал рекомендательное письмо к знаменитому хирургу в госпиталь инвалидов войны на улице Роза Люксембург. В очень деликатной форме он попросил его сделать девочке операцию, описал болезнь, сделал рисунок глаза, дал рекомендации по подготовке к операции, даже указал, какой режим питания должен быть до и после операции. Но мало того: через свою подчинённую владыка передал в госпиталь всё необходимое для девочки. Когда мать с прооперированным ребёнком оказалась в кабинете у святителя, тот посмотрел глаз, и сказал: "Слава БОГУ, всё хорошо. Молитесь, и я помолюсь, и ГОСПОДЬ поможет нам".

МАРИЯ ГЕРМАНОВНА ТРИНИХИНА рассказывает, что приблизительно в 1956 году её дочь заболела перитонитом кишечника. Врачи определили её как безнадёжную. Тогда она обратилась к владыке Луке. Тот осмотрел девочку, ознакомился с историей болезни и сказал, что её можно спасти. Дал направление на операцию, но врачи отказались оперировать. Тогда владыка явился в больницу и проконсультировал врачей. Операция прошла успешно.

КЛИРИК КРЫМСКОЙ ЕПАРХИИ протоиерей Леонид Дунаев вспоминает: "В Московской области жила женщина, которая была серьёзно больна. Её сын, большой начальник, организовал лучших врачей, приобрёл множество дорогостоящих лекарств, но больная облегчения не получила. В отчаянии она обратилась с письмом к архиепископу Луке. Владыка ответил ей, посоветовав усердно помолиться БОГУ, возложить всю надежду на НЕГО и прекратить приём всех лекарств. Через некоторое время выздоровевшая женщина приехала в Симферополь поблагодарить святителя за выздоровление.

У МАТЕРИ АННЫ МИХАЙЛОВНЫ КУДРЯШОВОЙ был сорван желудок, и после каждого приёма пищи начинались боли, которые были настолько нестерпимы, что она кричала, и ей приходилось долго лежать, пока боли не утихали. Врачи после исследования сказали, что необходима операция. Тогда они обратились к владыке. Тот осмотрел больную, помолился, дал лекарство, и болезнь прошла без следа.

ЗОЯ КУЗЬМИНИЧНА ОРЛОВА свидетельствует о прозорливости святителя Луки. Её мать, Держакова Акилина Феодуловна, в 1959-1960 годах помогала печь просфоры при кафедральном соборе. Святителю, видимо, импонировало бескорыстие просфорницы Акилины (она не брала плату за свой труд), и он предсказал будущее её детей и внуков. Он говорил, что дети Акилины переживут через свою работу. Так и случилось. Зоя Кузьминична, будучи на пенсии, 13 лет трудилась на том же производстве. И ещё говорил, что перед концом познают БОГА. Автор этого сообщения свидетельствует о своей вере в БОГА. Зоя Кузьминична ещё не была замужем, а святитель Лука говорил, что она будет равна с мужем и что у них родится сын, который будет лучше отца. Сын имеет высшее образование, а у отца - неполное среднее. Далее владыка сказал Акилине, чтобы та оставила работу просфорницей и нянчила внука, потому что она только-только успеет поднять его. И действительно, в 1966 году родился мальчик, очень болезненный, на первом году жизни болел воспалением лёгких, ему нужен был особый уход. Бабушка смотрела его только до четырёх лет и умерла. И последнее, что сказал архиепископ Лука, что зять Акилины умрёт неожиданно, а дочь перед концом будет при больших деньгах. Предсказание сбылось. Муж Зои Кузьминичны неожиданно умер. Сидел, разговаривал, потом вдруг склонился и умер. И на счёт денег так же.

ДРУГОЙ СЛУЧАЙ произошёл с женой секретаря епархии матушкой Надеждой Ивановной Милославовой. Когда владыка Лука приехал на вечернее богослужение, отец Иоанн доложил ему, что с матушкой Надеждой случился приступ. Врачи, приехавшие на скорой помощи, не увидели ничего серьёзного. Дети отца Иоанна, имевшие медицинское образование, осмотрев мать, тоже не признали ничего опасного. Выслушав отца секретаря, владыка взволновался и потребовал машину. Матушка встретила владыку в большом смущении:

- Спаси вас ГОСПОДИ, владыка, но ваши труды - напрасны: приступ прошёл, и я чувствую себя хорошо.

Осмотрев её, святитель позвал отца Иоанна. Разговор был коротким: если в течение двух часов его матушке не будет сделана операция, то она умрёт. Матушку Надежду привезли в больницу, собрали консилиум врачей, но те сказали, что операция не нужна. Прошёл час. Матушка уже сама стала просить, чтобы ей сделали операцию, так как верила слову святителя. Операцию сделали, и когда вскрыли брюшную полость, то обнаружили огромный нарыв, который вот-вот готов быть разорваться. Врачи были поражены точной диагностике архиепископа Луки. Матушка Надежда была спасена.

ГАЛИНА ФЁДОРОВНА ПЯТИДВЕРНАЯ свидетельствует о владыке, как о выдающемся диагносте. "К нам в госпиталь поступил больной на долечивание с жалобами на боли в правом бедре и невозможность передвигаться. В боях он получил контузию, ранения не было. При осмотре больного всеми ведущими специалистами госпиталя никакой патологии обнаружено не было, ни на снимках, ни в анализах. Нужно выписывать, а он не может ходить. Наш ведущий хирург, человек резкий и решительный, на обходе сказал: "Он симулянт, выписывайте". Мне было его жаль, и я попросила профессора Войно-Ясенецкого посмотреть этого юношу. Владыка осмотрел его, долго смотрел ему в глаза. Ему подали снимки, анализы, но он не взял их: "Ничего не надо, увезите больного". Когда юношу увезли, профессор сказал: "У больного рак предстательной железы с метастазами в бедро". Это прозвучало, как гром среди ясного неба. "Не верите? Давайте его в операционную". В операционной, после успокоительной беседы, под местным наркозом по наружной полости бедра был произведён надрез и из него выпал конгломерат опухоли 5х6 см, напоминающий красную икру. Его-то и направили на срочную гистологию. Через 30 минут в предоперационную, где сидели все врачи во главе с профессором, выбежала гистолог и сказала: "Вы прислали мне метастаз из раковой опухоли предстательной железы". Владыка Лука сказал: "Если можно, то вызовите маму больного". Через две недели юноша скончался".

ПОСЛЕ КАЖДОГО БОГОСЛУЖЕНИЯ владыку провожали до дома прихожане кафедрального собора. Его Любовь к людям отзывалась взаимной Любовью. У дверей дома он снова всех благословлял. Благодать почивала на святителе, и людям не хотелось уходить на него. Владыка Лука щедро оказывал врачебную помощь всем нуждающимся. Священнослужители Крымской епархии ближе всех были сердцу владыки как сопастыри и сомолитвенники. Однажды он собрал их и сказал: "Если вы или члены ваших семей вдруг заболевают, в первую очередь обращайтесь ко мне". В конце 40-х годов у священника Леонида Дунаева заболела жена, матушка Капитолина. Отец Леонид сказал об этом владыке, тот ответил: "Не смейте давать ей лекарство". На следующий день он справился о здоровье матушки и опять повторил запрет давать лекарство. На третий день после литургии отец Леонид пригласил владыку посетить матушку. Та лежала, прикованная недугом к постели, и даже не могла принимать пищу. Святитель зашёл в дом. "Где - больная?" Его повели в комнату больной. "Ваш отец Леонид - непослушный. Я ему сказал, чтобы он не давал вам лекарства". - "Нет, владыка, он не давал мне лекарств". - "Тогда вот вам лекарство: во имя ОТЦА и СЫНА и СВЯТОГО ДУХА". С этими словами он широким крестом благословил больную. Владыка уехал, а матушка поднялась с постели и стала принимать пищу. Здоровье её пошло на поправку.

ОДНАЖДЫ К ВЛАДЫКЕ ПРИШЛА ЖЕНЩИНА со своим двенадцатилетним сыном. На шее у него была опухоль, которая свисала на грудь. Врачи настаивали на операции, но святитель, осмотрев его, улыбнулся и сказал: "Никаких операций. Через три дня зайдёте ко мне". Через три дня благодарная мать привела под благословение к архиерею выздоровевшего сына.

У НАСТОЯТЕЛЯ ДЖАНКОЙСКОГО ХРАМА протоиерея Бориса Либацкого случился приступ. Врачи скорой помощи сказали, что нужна операция. Помня наказ владыки, отец Борис доложил ему о своём здоровье. Тот сказал, что кроме этой операции нужно будет сделать ещё две и что исход этих операций может быть плохой. Предсказал, что будет ещё два приступа. Положившись на Волю БОГА, отец Борис перенёс эти приступы, и остался жив. Симферопольские военные медики просили профессора прочитать курс лекций по гнойной хирургии и консультировать их госпиталь. Не один раз консультанту пришлось браться и за скальпель. Одного пациента - секретаря Керченского горкома партии - доставили в Симферополь с гнойным процессом в тазовых костях. Случай тяжёлый, почти безнадёжный. И тогда главный хирург попросил, чтобы оперировал профессор Войно-Ясенецкий. Все врачи госпиталя пришли смотреть эту операцию. Ещё до первого разреза он показал все точки, где ожидал встретить нагноения. Операция прошла блестяще, и медики госпиталя получили урок врачебного мастерства.

ВОССТАНОВЛЕНИЕ ОТСЕЧЁННЫХ ПАЛЬЦЕВ

ПО МОЛИТВЕ СВЯТИТЕЛЮ ЛУКЕ.

Летом 2002 г. семья Стадниченко приехала из Мурманска в Феодосию на отдых. Назарий, неоднократно бывавший летом у бабушки в Феодосии, и представить себе не мог, как изменится его жизнь после этих каникул. Мальчик учился в музыкальной школе, серьёзно занимался и решил свою жизнь связать с музыкой. Лето в Крыму жаркое, поэтому и двери и окна в тот день были нараспашку. После очередного занятия у инструмента Назарий встал и пошёл в соседнюю комнату, где сидели члены семьи. Рука автоматически опёрлась о косяк двери. В следующее мгновение от резкой боли в пальцах он потерял сознание. Порыв ветра захлопнул дверь и фаланги 3 и 4 пальцев превратились в кровавое месиво. Первая мысль, которая появилась в проясняющемся сознании ребёнка, была о том, что он уже никогда не сможет играть на фортепиано. А это могло стать для него катастрофой.

Когда приехали в Феодосийскую больницу и сделали рентген, стало ясно, что пальцы уже не спасти, необходима срочная ампутация. Родители и бабушка пытались успокоить ребёнка, но было тщетно. Во время операции хирург ампутировал две фаланги, удалив суставные сумки.

После операции через несколько дней бабушка - Варвара Шаврина - видя, как страдает внук, рассказала, что в Симферополе есть мощи угодника БОЖИЯ - святителя Луки, который исцеляет людей от разных болезней и каждый, кто приходит с верой к его нетленным мощам, получает от ГОСПОДА просимое. Родители взяли ребёнка и поехали в Симферополь. Добравшись до Свято-Троицкой женской обители, они припали к раке с мощами и стали просить для своего сына исцеления. На память о посещении святыни Назарию купили ламинированную икону Святителя и масло от его мощей.

Мальчик попросил прибинтовать к его искалеченным пальцам эту икону, и каждый день помазывал маслом. Спустя несколько недель, когда боль утихла, он стал ощущать небольшой дискомфорт в месте ампутации, позднее эти места стали чесаться и семья обратилась к врачу. При осмотре пальцев на месте ампутации были обнаружены бугорки, которые со временем стали увеличиваться, пока не приобрели формы и размера нормальных фаланг, ещё через некоторое время отросли ногти.

Когда хирург из Феодосии, делавший операцию, узнал о случившемся, он не поверил, сказал, что это - глупости, такого в природе не бывает: ампутированный сустав восстановиться не может. Он потребовал рентгеновские снимки. Они показали, что суставы и кости, которые были удалены - восстановились. Врач констатировал, что произошло чудо.

Сегодня отросшие пальцы практически неотличимы от других, за исключением того, что на мочках чуть меньше мышечной ткани, чем на других фалангах, отчего они выглядят несколько тоньше, чем другие.

Неисповедимыми путями ГОСПОДНИМИ судьба Назария переплетается с жизнью Святителя. Он родился в Черкасской области, где долгое время жили родители святителя Луки и где он бывал несколько раз. Крещение Назарий принял из рук протоиерея Анатолия Чепеля (г. Феодосия), который был рукоположен в священный сан святителем Лукой.

После полученного исцеления семья Стадниченко несколько раз уже приезжала к мощам святителя поблагодарить за полученное исцеление. В этом году состоялась встреча владыки Лазаря с Назарием и его семьёй. Митрополит Лазарь в присутствии родителей мальчика и крымских журналистов рассказал о происшедшем чуде и сказал, что "...наша жизнь - в Руке ГОСПОДА, и если ГОСПОДУ угодно, то может произойти такое чудо, которое не будет вписываться ни в один из законов материального мира. Мы все - чада БОГА и по нашей вере подаётся нам".

В конце встречи владыка подарил Назарию в благословение икону святителя Луки и предложил ему поступать в возрождённую Таврическую духовную семинарию. Сегодня Назарий с семьёй живёт в Подольске и учится в московском музыкальном училище по классу фортепиано.

Лука (Войно-Ясенецкий)

О СЕМЬЕ И ВОСПИТАНИИ ДЕТЕЙ

И БУДУТ ДВОЕ ОДНА ПЛОТЬ

Виды любви различны: есть любовь мужа к жене, жены к мужу, любовь родителей к детям, любовь детей к родителям. Есть и более высокая форма Любви - ко всем людям, ведь во всяком человеке мы должны видеть образ БОГА. Есть самая совершенная степень Любви - Любовь к БОГУ.

Во всяком деле надо постепенно восходить от простого к высшему. Поэтому брак да послужит нам в целях обучения любви. Супружеская любовь - легка, ибо она поддерживается стремлением одной плоти к другой, она укрепляется телесной связью. Тела мужчины и женщины взаимно дополняют друг друга, и через это происходит зарождение нового человека в мир. Но не плотская любовь должна быть целью брака. В нём мы должны научиться Высшей Любви: свою жену нужно любить за её душу и доброе сердце. У жены есть то, чего нет у мужа; она духовно дополняет его, и наоборот. Поэтому в отношениях между супругами должны проявляться те особенности души, ума и сердца, которые - свойственны только мужчине и только женщине.

В браке мужчина находит восполнение своей сущности, сокровищ своей души из сокровищ души своей жены. Грубость мужского сердца восполняется нежностью и чистотой сердца жены, ибо сердце женщины - тоньше, способнее к Духовной Любви.

А жена должна помнить, что БОГ дал вначале мужчине большие телесные силы, чем ей, силы ума, в большинстве случаев, далеко превосходящие силы женского ума. При общении с мужем она должна восполнить свой недостаток силы, глубины ума его знаниями, его волей. Мужчина и женщина должны стать в браке одним телом и одной душой. Из их союза должно родиться нечто высшее, соединив всё доброе и великое, что есть в каждом из них. Это ли не обогащение?! Это ли не Благодать БОГА?! Не в этом ли тайна брака, глубочайшее значение брачного союза?

Жёны, повинуйтесь своим мужьям, как ГОСПОДУ, потому что муж есть глава жены. Это значит, что жена должна быть в любовном, тихом, свободном подчинении мужу. Когда мы говорим о подчинении, гордые люди, и в особенности гордые женщины воспламеняются негодованием. Они не хотят слышать даже о повиновении в любви, требуют равенства между мужем и женой.

И в нашей стране, столь непохожей на другие страны, имеющей иные законы и обычаи, женщина поставлена наравне с мужчиной. Ей даны все права: политические, гражданские, семейные. Хорошо ли то, что женщина получила полную свободу? Благословенна - свобода женщины в духовном отношении, но не должны ли быть некоторые ограничения в этой свободе? Ведь женщина и по своей телесной организации - отлична от мужчины. Особенности анатомии и физиологии женщины во многом определяют её духовные особенности. БОГ, сотворивший жену после мужа, создал её как его помощницу. У женщины, соответственно её особенностям телесной организации, есть великое назначение, которого нет у мужчины, - деторождение и, следовательно, воспитание детей. Ибо нельзя родить дитя и бросить его; на родителях, и прежде всего на матери, лежит обязанность - вырастить ребёнка и дать ему воспитание. Эта обязанность - долг женщины.

Всё великое, вечное, святое всегда должно ставиться во главу угла. Поэтому необходимо, чтобы в жизни женщины эта задача занимала первое место. Женщина - ответственна за воспитание детей перед государством и перед обществом. Более того, от этой обязанности она отказаться не может и не смеет, ибо совершит тяжкий грех. Пусть она занимается науками и всеми трудными делами наравне с мужчинами, но при этом не забывает своего основного призвания.

К сожалению, в результате установления равенства женщин с мужчинами во всех областях физического и умственного труда, воспитание детей в семье находится в плачевном состоянии. Школа не может заменить семейного воспитания.

Кто же воспитывает детей в таких семьях, где и отец и мать занимают важные общественные должности, с утра до ночи на работе и не имеют ни времени, ни сил, ни возможности заниматься детьми? В большинстве случаев - никто. Хорошо, когда воспитательницей в доме бывает старая добрая няня. Но далеко не во всякой семье есть благочестивая старушка. А такая семья, в которой некому заниматься воспитанием детей, не составляет единого неразрывного духовного целого, отчего не может быть благополучия ни в обществе, ни в государстве. Потому что государство - сильно, когда оно состоит из крепких, нравственно здоровых семей. Как человеческое тело, состоящее из отдельных клеточек, лишь тогда живёт полноценной жизнью, когда все клеточки организма функционируют нормально, так и общество, состоящее из множества отдельных семей. Если же часть клеточек будет поражена каким-то недугом, это отразится и на всём организме.

Неблагополучно - в семье, если женщина берёт на себя роль мужчины, отказываясь от тех семейных обязанностей, к которым предназначил её БОГ. Те люди, которые отдают себя в повиновение БОГУ, чувствуют потребность в том, чтобы каждый их шаг, каждое их дело освящалось благословением БОГА, молитвой и таинством.

Как часто теперь побуждением к браку бывает похоть, плотское стремление мужчины к женщине, без нравственных обязанностей, без понимания значения брака. А ведь ГОСПОДЬ СВОИМ присутствием освятил брак в Кане Галилейской.

Однажды приступили к ГОСПОДУ фарисеи и спросили, по всякой ли причине позволительно человеку разводиться со своей женой? ОН сказал им: "Не читали ли вы, что СОТВОРИВШИЙ вначале мужчину и женщину сотворил их". И сказал: "Поэтому оставит человек отца и мать, и прилепится к своей жене, и будут два одной плотью, так что они уже не двое, но одна плоть. И так, что БОГ сочетал, того человек да не разлучает". Вот что такое брачный союз в Глазах ГОСПОДА. ОН повелевает не разводиться, разве только в том случае, когда нарушена супружеская верность.

А как много теперь среди нас прелюбодеев. Сколько стало мужчин, которые, чтобы удовлетворять свою похоть с другой женщиной, бросают своих жён с детьми на произвол судьбы.

И вы, прелюбодеи, дадите БОГУ ответ за ту кровь, которой обливалось сердце вашей жены, покинутой ради прелюбодейки. Ведь вас же сочетал БОГ с вашими жёнами. Вам невинные девушки отдали всё драгоценное, что имели, и прежде всего, своё девство, чистоту тела и сердца, своё стремление к любви, не только семейной, но и Высшей Любви - БОЖЕСТВЕННОЙ.

Они ждали и ждут, чтобы вы были их хранителями, чтобы помогали им идти путём святости, целомудрия. С ними должны были вы всю жизнь идти вместе по дороге, ведущей в Царство БОГА. А вы пошли в дом блудницы.

Как же смеете вы попирать ногами чистоту женского сердца!? Что творите вы, забывая, что ГОСПОДЬ сделал вас единой плотью с вашей женой!? Что делаете вы, поставленные БОГОМ во главе семьи!? Не уже ли не видите, какой ужас происходит с вашими детьми, когда вы бросаете жён!? Не уже ли вы не видите потупленных в землю детских глаз, не видите страданий детского сердца: "Как это может быть, чтобы отец оставил мою мать!?" И плачут, и рыдают, а потом озлобляются, а потом, увидев такой дурной пример в отце, обращают глаза к другим дурным примерам: идут на улицу, на базары, там черпают из кладезя нечистоты, зла, нечестия и погибают.

Не уже ли вам не страшен предстоящий вам Суд!? Теперь он может быть вам нестрашен, потому что не представляете его себе во всей силе. А когда предстанете перед ним, содрогнётесь. И проклянёте нечистую женщину, с которой осквернили ради утоления похоти брачное ложе, уготованное вам от БОГА. Вы, погибающие, если моих слов не послушаете, то, может, образумят вас и удержат от падения в бездну слова Святого Писания, слова Иисуса Христа: что БОГ сочетал, того человек да не разлучает! - и убоитесь Суда!

Осознайте обязанность, прежде всего, перед БОГОМ, потом перед обществом и государством, возложенную на вас в брачном союзе. Вспоминайте слова о важности брака и стройте его так, чтобы он был союзом, благословлённым БОГОМ.

ЗА СВОИХ ДЕТЕЙ ДАДИТЕ ОТВЕТ ПЕРЕД БОГОМ

Смотрите, не презирайте ни одного из малых сих.

Помните ли вы эти слова Иисуса Христа, думали ли вы, что они относятся к вам?

Разве мало у вас этих малых сих, за которыми надлежит вам смотреть? Разве мало у вас сыновей, дочерей, от которых вы льёте горькие слёзы? Разве мало ваших дочерей и сыновей - воров и хулиганов?

Много вы льёте слёз над ними. Отчего же это? Оттого, что не помните этих слов Иисуса Христа: Смотрите, не презирайте ни одного из малых сих.

Когда тяжко вам становится от того, что творят ваши дети, тогда вы плачете, тогда вы молитесь БОГУ, чтобы ОН помог вам. А ваша молитва остаётся бесплодной. Почему же бесплодной? Потому что нельзя на БОГА возлагать собственных обязанностей, потому что вы должны были заботиться о ваших детях и воспитывать их, а не ждать, что за вашим нерадением за вас исполнит это БОГ.

Если ваш слуга не радеет о своём деле, но ждёт, чтобы вы исполнили его, то разве вы станете работать за него, разве не разгневаетесь на нерадивого слугу? Что же вы хотите от БОГА, если не заботитесь о ваших детях?

Иоанн Златоуст сказал о тех, которые не воспитывают своих детей: "Родители, которые пренебрегают воспитывать своих детей, беззаконнее детоубийц, ибо детоубийцы тело от души разлучили, а они душу и тело ввергают в геенну огненную".

Тяжкий ответ даст перед БОГОМ каждый из тех, кто не заботится о воспитании детей.

В Библии, в первой Книге Царств, рассказывается о благочестивом первосвященнике Илии, который пятьдесят лет был судьёй народа Израильского. При нём находился, ему служил пророк Самуил, тогда ещё отрок. Однажды во сне этому отроку ГОСПОДЬ повелел возвестить первосвященнику, что его ждёт кара за то, что он не радеет о своих детях.

А его дети были ветхозаветными священнослужителями и своим нечестием озлобляли народ и отвращали его от БОГА. Когда евреи приносили мясо животных для жертвы БОГУ, слуги этих нечестивых священников выбирали лучшие куски мяса из котла, в котором оно варилось для жертвоприношения, и отдавали этим нечестивцам. Они даже отбирали сырое мясо, а на требование принёсших сперва сжечь тук на жертвеннике отвечали: "Если не отдашь, силой возьму". Видя это, народ отказывался от жертвоприношений.

За такое нечестие ГОСПОДЬ покарал не только этих священников, но и первосвященника Илия. Это случилось так: было нашествие филистимлян на Израильскую землю, и во время ожесточённого боя этот девяностовосьмилетний старец сидел у храма в ожидании известий. И к нему прибежал взволнованный, покрытый пылью вестник и сказал ему: "Твоих сыновей убили, а Ковчег БОГА взяли в плен". Услышав эту весть, первосвященник упал навзничь, сломал позвоночник и умер. А ГОСПОДЬ возвестил, что наказание будет продолжаться над всем его родом.

Это грозит каждому из тех, кто не будет радеть о воспитании своих детей. А о тех, кто всем сердцем стремится воспитать детей в благочестии, написано 102-м псалме: Милость же ГОСПОДА от века и до века на боящихся ЕГО, и ЕГО правда - на сынах сынов, хранящих ЕГО Завет и помнящих ЕГО Заповеди, чтобы исполнять Их.

Подумайте, какую ответственность вы несёте перед БОГОМ, если не воспитываете своих детей. Скажите, что будет с вашей дочерью, которая в юности предаётся разврату и потом выйдет замуж и родит детей? Будет ли благословение БОГА на ней и на всей её семье? Нет. Это вырастет неблагочестивый род.

Во веки веков благословение БОГА на тех, кто воспитывает своих детей в благочестии.

Дети воспитываются примером родителей. Всякое словесное поучение, всякое педагогическое искусство - ничто, пустота, по сравнению с тем примером, который видят дети в своих родителях.

Скажите, вырастут ли чистыми и хорошими людьми те дети, которые в лице своих родителей видят примеры безнравственности? Будут ли чисты и целомудренны ваши дочери, если вы подаёте им пример прелюбодеяний? Будут ли чисты, не способны к воровству ваши дети, если вы не будете учить их честности с юных лет?

Когда сыновья опустошают чужие огороды, не оставляют созревать плоды в садах, и когда приходят жаловаться на них, некоторые матери отвечают: "Ну что же, малые дети, что с них спрашивать?"

Тяжкий ответ вы дадите за всякий соблазн, который видят в вас ваши дети, за все ссоры, ругательства, пустословия, драки, которые происходят на их глазах. Если сами так поступаете, то чему научите ваших детей?

Великий вселенский учитель, величайший из церковных проповедников Иоанн Златоуст так сказал о родителях, которые не учат своих детей добру, а поощряют их дурные свойства, страсти и нечестие: "Ведь вы, будто намеренно стараясь погубить детей, приказываете делать им то, что делая, невозможно спастись. Горе, - сказано, - смеющимся (Лк. 6, 25), - а вы подаёте детям множество поводов к смеху; горе богатым (Лк. 6,24), - а вы о том и стараетесь, чтобы они разбогатели; горе вам, когда все люди будут говорить о вас хорошо (Лк. 6, 26), - а вы часто тратите всё своё имущество из-за людской славы; опять: Поносящий своего брата - повинен геенне (Мф. 5, 22), - а вы считаете слабыми и трусливыми тех, кто сносит обидные речи других.

Иисус Христос повелевает отвращаться от брани и распри, а вы постоянно занимаете своих детей этими злыми делами. Любящий свою душу, - сказал ГОСПОДЬ, - погубит её (Ин. 12, 25), - а вы вовлекаете их в эту любовь; если не будете прощать, - говорит ОН, - людям их согрешения, то и ваш ОТЕЦ не простит вам ваших согрешений (Мф. 6,15), а вы даже попрекаете детей, когда они не захотят мстить обидевшим. Иисус Христос сказал, что любящие славу - постятся ли, молятся ли, подают ли милостыню - всё это делают без пользы (Мф. 6,1); а вы только и стараетесь о том, чтобы ваши дети получили славу.

И худо не только то, что вы внушаете детям противное Заповедям Иисуса Христа, но и то ещё, что доброе хулите, называя Скромность - необразованностью, Кротость - трусостью, Справедливость - слабостью, Смирение - раболепством, Незлобие - бессилием. Вы склоняете их к таким делам, за которые Иисус Христос определил погибель; вы об их душе как о чём-то ненужном небрежёте, а о том, что излишне, заботитесь, как о необходимом и важнейшем.

Вы всё делаете, чтобы у сына был слуга, конь и самая лучшая одежда, а чтобы он был хорош, об этом и подумать не хотите. Нет, простирая до такой степени заботливость о древе и камнях, души не удостаиваете и малейшей части такого попечения. Всё делаете, только бы на доме стояла чудная статуя и кровля была золотая, а чтобы душа была золотая, об этом и помыслить не хотите".

Так говорил Иоанн Златоуст полторы тысячи лет тому назад, но эти слова полезно услышать вам и ныне, ибо разве и теперь вы не воспитываете своих детей так же плохо? Разве не заботитесь, прежде всего, о том, чтобы своим детям обеспечить лучшее положение в жизни, чтобы поставить их в ряды власть имущих, богатых и сильных? Разве не внушаете им, что в деньгах - сила, что нужно приобретать большие знания ради богатства и обеспеченной, привольной жизни? А разве это - нужно?

Нужно обратное. Нужно своим детям внушать презрение к деньгам, богатству, славе, высокому положению в обществе. Нужно прививать им любовь к Чистоте, Святости, Благочестию. А об этом вы заботитесь всего меньше.

Детей надо начинать воспитывать с пелёнок, ибо только в самом юном возрасте они легко поддаются научению. Их душа - мягка, как воск, на ней отпечатывается всё: и ваши дурные примеры, и благочестивые слова, и всякий светлый и чистый пример.

Вы забываете то, о чём сказал Тихон Задонский: "Малое деревцо, куда наклонить его, туда и будет расти; новый сосуд будет издавать тот запах, каким вы напитаете его, вливая в него или смрадную жидкость, или ароматную и чистую".

Если в душу малого ребёнка вы будете вливать всякий смрад, она станет смрадной. А если будете вливать аромат благоухания Иисуса Христа, то ваши дети будут благоухать перед людьми, будут радостью и утехой для вас. Воспитывайте детей вашим примером. Об этом сказал архиепископ Харьковский Амвросий: "Когда ни один член семейства не может остаться без вечерней и утренней молитвы, - когда отец не выходит из дому на своё дело, не помолившись, а мать ничего не начинает без крестного знамения, когда и малому дитяти не позволяют дотронуться до пищи, пока не перекрестится, - не приучаются ли этим дети просить во всём Помощи БОГА, и призывать на всё Благословение БОГА, и веровать, что без Помощи БОГА нет безопасности в жизни, а без ЕГО Благословения нет успеха в человеческих делах?

Вы должны беречь детей от всего, что - нечисто, дурно. Вы должны дочерей удерживать от чтения нецеломудренных, сладострастных романов, должны требовать от них, чтобы они читали с разбором, должны удерживать от пустых зрелищ, не позволять всегда развлекаться и постоянно бегать по кино и театрам. Вы должны приучать их к тихому и трудовому житию.

А ещё вы не должны забывать о том, что нельзя воспитать малого ребёнка, никогда его не наказывая. Вы должны помнить о том, что величайшую ошибку делают те родители, которые влюблены в своих детей, любуются ими, всё прощают, никогда не наказывают. О таких родителях Соломон сказал: "Лелей дитя, и оно устрашит тебя".

А вот что говорит Тихон Задонский: "Юные ненаказанные и в возраст пришедши суть как кони необученные и свирепеющие. Поэтому люби своих детей и наказуй их. Пусть они ныне болезнуют телом, пока молоды, чтобы и по себе ты не болезновал о них сердцем. Пусть они плачут от тебя, чтобы ты не плакал от них и о них. Впрочем, умеренность во всём похвальна и потребна".

Нужна умеренность в наказании. Нельзя наказывать детей с раздражением, со злобой, с ненавистью. Нужно наказывать любя; тогда дети почувствуют эту любовь, они почувствуют, что заслуживают этого наказания, и тогда наказание будет с пользой и исправит их.

О таком наказании детей многие из вас не думают и оставляют ненаказанными не только маленькие, но и тяжкие проступки - даже воровство, хулиганство, даже распутную жизнь девушек...

Видите, какие задачи стоят перед вами в деле воспитания детей. Видите, как святы обязанности матерей. Нет более важной обязанности, нет более высокой ответственности перед БОГОМ для матери, чем доброе воспитание детей.

И так, смотрите, не презирайте ни одного из малых сих. Всегда заботьтесь о них, всегда подавайте им примеры Благочестия, и тогда Благословение ГОСПОДА будет от века и до века на ваших детях и на вас.

Оставить комментарий © Copyright Иванов Сергей Иванович (providenie66@bk.ru) Размещен: 05/03/2019, изменен: 05/03/2019. 379k. Статистика. Рассказ: Религия Иллюстрации/приложения: 3 шт.		Ваша оценка:
Аннотация: Перессказ жития Луки(Войно-Ясенецкого)

Иванов Сергей Иванович : другие произведения.

Лука(Войно-Ясенецкий)