Уважаемые читатели, представляю на ваш суд дневники, талантливого русского журналиста Захара Осиповича Дунаева, погибшего в Туркестане в мае 1880 года во время освещения событий Ахалтекинской экспедиции.
Захар Осипович был хорошим другом, порядочным человеком и замечательным журналистом. Жизнь этого скромного человека заслуживает рассмотрения, ибо будет являться примером того, как надобно жить. Записки и дневники покойного Захара Осиповича Дунаева были несколько переработаны для удобства напечатания оных в нашей газете.
Захар Осипович Дунаева родился в 1848 году 12 дня месяца июля в семье известного местного купца Осипа Трофимовича Дунаева и был старшим сыном из его пятерых детей.
Получил университетское образование, был душой, честью и совестью нашей газеты.
Светлая память!
Редактор газеты "Светские ведомости"
Илья Никитич Прянишников
Часть 1. Провинциальный город
Витя Медовуха
1.
С Витей Медовухой мы познакомились на одном из светских приёмов в октябре 1876 года. Витя, а точнее, Виктор Аникеевич Медовуха был видной персоной местного общества. Сын крупного купца-промышленника, красавец, атлет. Он был сложен, словно древнегреческий бог. Высокий, широкоплечий, мускулистый, с большими кулаками. Виктор окончил коммерческое училище с отличием. С детства помогал отцу в его деле. Аникей Антонович хотел, чтобы из его сына вырос крепкий хозяин, башковитый мужик с практической сметкой, не боящийся никакого дела. Медовуха-младший уже в раннем возрасте помогал отцовским плотникам, грузчикам и матросам. Умел руками всё, не боялся никакой чёрной работы и не пасовал ни перед какими трудностями. Здоровья у Вити было хоть отбавляй, и отец не жалел денег на его физическое самосовершенствование. Бег, стрельба, фехтование, гимнастика, гири, плаванье, гребля, верховая езда, танцы. Отец не терял надежды, что красивый мальчик со временем сможет породниться с каким-нибудь дворянским родом и желал, чтобы его отпрыск достойно выглядел в высшем свете. Языки, правила хорошего тона, фортепиано. Мальчик должен был иметь боевой характер. Отсюда следовал выбор кулачного боя, который очень любил и сам Аникей Антонович. Позже Виктор освоил бокс и познакомился с борьбой, благо подраться он любил и умел.
В коммерческом училище, где преподаватели не могли нарадоваться уму и талантам их лучшего ученика, Витя освоил ещё и гитару. И вот вам готовый светский лев. Если прибавить к этому идеально круглую голову, правильные черты лица, волевой подбородок, умные васильковые глаза и русые богатые волосы, дерзкий и задорный характер, молодецкую удаль и совершенно бесшабашное бесстрашие, а также умение пить и при этом почти не пьянеть, то можно получить портрет любимца женской публики, в частности, и всеобщего любимца в целом. Приступив к работе в компании отца, Виктор Аникеевич провернул несколько хитроумных сделок, позволивших удвоить товарооборот и капитал, и заслужил славу умного и талантливого коммерсанта. Полезные знакомства Виктор заводил с лёгкостью. Отец не мог нарадоваться, глядя на сына.
И вот теперь, октябрьским днем 1876 года он привез сына, которому только стукнуло 25 лет, на один великосветский приём, на котором Виктор должен был познакомиться со Светланой Алексеевной Росковой, дочерью графа Алексея Игоревича Роскова и Натальи Александровны Росковой (в девичестве княгини Барсовой). Эту интрижку завели граф Алексей Игоревич совместно с Медовухой-старшим. Графу нужны были деньги, а купцу - родовитая родня и влиятельные друзья из благородных. Многие из Росковых и Барсовых были землевладельцами, военными и чиновниками, и Аникей Антонович решил, что Светлана будет лучшей партией для его сына.
- Витя, не спи! - прорычал Аникей Антонович, карету тряхнуло на кочке, он высунулся в окно и отругал кучера, - Ночью спать надо было! Шлялся непонятно где со своими дружками! Виктор, ты - коммерсант, человек солидный, что ж ты меня позоришь, а, сынок? Я надеюсь, что вы там никого не убили, а то, зная твою любовь к членовредительству и силушку богатырскую, с тебя-идиота станется учудить?
- Нет, не убили! Полночи в карты резались! - уныло ответил сын.
- Что морда такая кислая? - не унимался отец.
- Батя, зачем это всё?
- Что всё? - не понял отец.
- Шашни все эти со Светланкой Росковой! - Витя был не в восторге от намечавшейся женитьбы. Да и о Светлане Росковой он был наслышан. И не всегда хорошего.
- Вот только попробуй что-нибудь выкинуть, испортить мне всё дело, идолище поганое! - рассвирепел Аникей Антонович, - Светлана Роскова - это выгодная партия. Она - дочь полицмейстера. Из благородных! В родственниках у неё помещики, военные, чиновники! Во!
- Папа, ты какую-то незаконную сделку провернул, и теперь мне с дочерью полицмейстера родниться нужно? - поганенькая улыбка испортила красивое лицо Медовухи-младшего.
- Какая нечестная сделка? - Аникей Антонович сделал вид, что не понял, о чём говорит его сын. - А, ну тебя, идиота!
Медовуха-отец махнул на сына рукой и замолчал до самой усадьбы полицмейстера.
Аникей Антонович Медовуха, солидный купец, имел вид весьма незаурядный. Он был высок ростом, широк в плечах, обладал орлиным носом и хищными чертами лица. У него была окладистая борода и лысеющий череп. Главным жизненным убеждением его было то, что за всё в жизни надо платить, ничего не достаётся даром и нигде мёдом не намазано, а хорошо будет только в раю и уже после... Сейчас этот волевой, властный и, несомненно, жестокий человек сидел с закрытыми глазами в покачивающейся карете и тихо завидовал своему собственному сыну. И всё-то он для него сделал. Его батюшка Антон Гаврилович таким хорошим отцом, как он, никогда не был. Он был слишком бесшабашным и удалым. Широкой души был человек, Виктор пошёл в деда. С одной стороны, Аникея Антоновича это раздражало, ибо покойного своего батюшку он, положа руку на сердце, никогда не любил. А с другой стороны, радовало. Витя никогда не будет так жесток, как он сам. А за жестокость, вероломство и коварство платить придётся тоже, не на этом, так на том свете. Аникей Антонович свято в это верил...
Карету неожиданно перестало трясти.
- Ну всё, ирод, выметайся! Приехали, - обратился он к сыну, всё ещё не открывая глаз.
2.
Зал приёмов был полон гостей. Дочери полицмейстера в этот день исполнялось двадцать лет. И отец её потрудился на славу. Городок был маленьким, но в нём находились склады весьма влиятельных купцов, живших в этой губернии, также в городе располагались их фирмы и небольшие особнячки, в которых они останавливались во время своих поездок в наш город. Купцы были как на подбор, все высокие и грузные с бородами. Рядом стояли офицеры местного гарнизона, четыре пехотных и два кавалериста, стройные, подтянутые. За ними находились два помощника полицмейстера. Все военные были в мундирах. Потом были чиновники в штатском, несколько представителей местной интеллигенции и двое дворян, так разраженных, что походили они более на павлинов, чем на людей. И, конечно же, были дамы. Статные купеческие дочки, худые и бледные дворянки, молоденькие интеллигентки с такими усталыми глазами, будто им не двадцать лет, а двести. И вот, всё это разношерстное общество кружилось в красивом зале в вальсах и мазурках. Медовухи стояли в центре комнаты, принимая приветствия от тех, кто приехал раньше. Аникей Антонович заискивающе улыбался и низко кланялся. Сын зевал, вертел головой по сторонам и слегка кивал в адрес приветствий.
- А вот и Росковы собственной персоной! - оживился Аникей Антонович и замахал рукой, слышишь, олух Царя Небесного, не подведи меня! Ладно?
- Поживём, увидим! - отшутился Витя и нацепил на губы ослепительную белозубую улыбку.
К ним подошли высокий, грузный, лысеющий человек в форме полицмейстера с хитрыми бегающими глазками. Под руку он держал красавицу с тонкой талией и выдающимися формами.
- Хороша кобылка, знатно поскачем! - отметил про себя Витя.
Светлана была среднего роста, светло-русая и голубоглазая кокетка, привыкшая, что всё в этом мире существует только для неё одной.
- Вот дура зажравшаяся, - отметил про себя Медовуха-младший.
Пятнадцати минут Вите хватило, чтобы сделать представление о Росковой.
- Ладно, нечего делать, хомутать надо! Возможности её семьи - это клад! А Светланке- дуре изменять буду! - Витя улыбнулся собственным мыслям.
- Виктор! Приветствую! - к Медовухе подошёл один из его приятелей - Алёша Зарубин.
Зарубин был мелким дворянином, служил у отца Светланы Росковой. Мот, хам, интриган, эти слова всецело характеризовали молодого офицера. Был он на два года младше Виктора. Высокий, стройный, тёмно-русый, кареглазый, с лошадиной головой, длинным прямым носом и тонкими губами. Алёше всегда не хватало денег. Это было следствием того, что родитель его, мелкопоместный дворянин, жил идеалами начала века, то есть в долг. Зарубин сам любил шикануть, но с его жалованьем это было весьма трудно, что загоняло его в неприятную ситуацию кредитования у всех и вся.
- Что, Виктор, скоро на свадьбе твоей со Светкой Росковой погуляем?
Зарубин любил показаться утончённым, поэтому в именах делал ударение на последний слог, как у французов. На этом вся его утончённость заканчивалась.
- Алёша, отец говорит, что мне надо кровь из носа родниться с этой графско-княжеской семьёй. Старый прохиндей, всё обтяпал у меня за спиной, как всегда, а я ни слухом, ни духом, что это за люди такие Росковы-Барсовы?
- Светка - дура! Причём, круглая дура! - начал Зарубин
- Трудно не заметить! - согласился Витя.
Оба расхохотались.
- Алексей Игоревич - тот ещё жук! - продолжил Алёша - Карьерист, карьерист - неудачник, ибо взяточник и казнокрад! Проще говоря, та ещё сволочь!
- Ну, а связи, батя говорил, брак выгодным получится.
- Им - да! - Зарубин неприятно улыбнулся, - и Росковы, и Барсовы - это фамилии известные, да вот только Алексей Игоревич - это позор своего семейства. Он лет десять тому назад в столице работал на очень хорошем месте, да денежки больно любил, на этом и погорел. А, забыл совсем, у него ещё одна неприятная особенность есть, дела фабриковать любит, карьерист редкостный, но, любит, да не умеет, вот в чём беда! В Петербурге-то драть много с людишек стал. Волноваться они начали, вот наш график-то и решил убить двух зайцев. И людишек припугнуть, и громкое дело раскрутить. Составил против жалобщиков дельце, да если мозгов-то нету, что ж получится? Дельце бездарно обтяпал! Был ему нагоняй, посадить хотели! Росковы от него отвернулись! А Барсовы помогли, супруга ведь из них. Вот он и получил повышение в нашу глухомань, да только Барсовы этого идиота тоже не особо жалуют, мягко говоря!
- А брак то мне на Светланке тогда зачем? - изумился Витя, - Вот батя, ну держись!
- Да ладно, остынь! Когда они узнают, то есть Росковы да Барсовы, что их родственничек-неудачник породнился с таким молодцом, как ты, то смекнут, что он одумался и за тебя везде просить будут, ну, а он прицепом поедет! - улыбнулся Алёша, - Росков сам мне говорил, что родственники пишут, поздравляют, говорят обращаться, если что. Ты же Витя у нас личность видная - владелец заводов, пароходов!
- Да нет, сам несколько писем давал по пьяни читать!
- Без меня меня женили! - ухмыльнулся Витя.
- В голову не бери, прошу! Налево ходить будешь! Светка твоя, кстати, тоже будет налево бегать! - Зарубин прыснул гаденьким смехом.
- Удружил, братец! Спасибо, премного благодарен!
- А, Захар Осипович, милости просим в наш маленький кружок! - Зарубин увидел меня и помахал рукой.
Я подошёл, и Алёша представил меня Медовухе. Я был о нём наслышан, как впрочем, и о его многочисленных подвигах, но лично знакомы мы не были. Собственно говоря, вот так и состоялась моя первая встреча с Виктором Аникеевичем Медовухой.
3.
В нашем небольшом городке жил один очень интересный человек - Михаил Авдеевич Костриков - либерал, юрист, правозащитник из разночинцев. Он был хорошим юристом, но, увы, ярым западником, увы, потому что, его западничество было слишком одиозно и непримиримо. Михаил Авдеевич видел правонарушения везде, даже там, где их никогда и не было. Высокий, худой, как щепка, нескладный и неказистый, с непомерно большой головой и пышной тёмной шевелюрой, всегда в чёрном костюме-тройке, который сидел на нём ужасно, брюки были неимоверно широки, а пиджак слишком длинен и великоват для своего хозяина. Он совал свой длинный нос везде, куда только мог, постоянно митинговал и собирал какие-то петиции в защиту прав, не пойми кого непонятно от чего. В общем, этот честный и глубоко порядочный человек обладал "бесценным" даром раздражать всех и вся.
Жил в нашем городе ещё один замечательный человек. Пётр Сергеевич Стругов. Он был помощником полицмейстера графа Роскова, тоже из разночинцев. Приехал он к нам откуда-то с севера. Был хорошо сложен, высок и широкоплеч. Хороший лыжник и гимнаст, голубоглазый блондин с лёгкостью умел кружить головы юным барышням.
Он быстро сошёлся с Витей Медовухой и вскоре стал его закадычным собутыльником.
Стругов был человеком начитанным, умным, но жизнь его потрепала, разорение покойного родителя, стыд и позор, предательство друзей и любимой женщины, смерть матери от инфаркта и сестры от чахотки сделали его характер жестоким. Стругов был человек вероломный, коварный и жестокий. Он никому не доверял и никого не любил. Ему нравилось влюблять в себя девушек, а потом бросать их, и тем самым разбивать сердца. Стругов был хладнокровен и расчётлив. Пётр Сергеевич с течением времени превратился из интеллигентного молодого человека в настоящего садиста. Чужая боль доставляла ему удовольствие. Если Витя Медовуха любил показать удаль в драке, Зарубин дрался по пьяни или служебной необходимости, то Стругов любил боль во всех ее проявлениях. Он без оглядки бросался на самых ярых разбойников во время полицейских облав и при этом всегда контролировал ситуацию и никогда не терял головы. Он любил переносить боль и причинять её, все его соперники не уходили, а уносились на носилках с переломанными руками и ногами. На самом Стругове всё заживало, как на собаке. От всего этого он получал удовольствие, граничащее с возбуждением. Пётр Сергеевич очень любил охоту. Вот только зверя он убивал не с первого выстрела, хотя стрелком был отменным. Он любил преследование по кровавому следу и готовил зверю медленную смерть.
И вот однажды по воле одного дурака, не побоюсь этого слова, а именно полицмейстера графа Алексея Игоревича Роскова, судьбы Стругова, Кострикова, Зарубина и моя переплелись в клубок.
Граф Росков сидел за своим рабочим столом, как всегда пустым, без каких либо следов делопроизводства на оном, развалившись в просторном кресле, и посвящал Стругова в свои планы о карьерном росте.
- Понимаете, душа моя, Пётр Сергеевич, нынче время опасное, очень, знаете ли, неспокойное. Теракты, душа моя, знаете ли! На царя-батюшку покушались, вот! Вороги народишко мутят, окаянные!
Стругов стоял и смотрел на лысину Роскова. Граф никого и никогда не приглашал сесть, у него в кабинете вообще других стульев и кресел, кроме как его собственного, и не было. На собеседников Росков тоже смотреть не любил, поэтому упуливался в стол при разговоре. Стругов два дня бегал за ворами, уведшими у крестьян из пригорода корову, почти не спал, при задержании отправил в нокаут всех троих по очереди, но и сам получил. Ему жутко хотелось спать, ноги подкашивались, руки ломило, но он стоял, стиснув зубы, и молча ненавидел графа.
- Душа моя, знаете, что... Времена нынче тяжёлые, но подходящие для роста карьерного... - продолжал Росков, - надо бы заговор какой-нибудь антигосударственный раскрыть, и дела вверх попрут сразу же.
"Ты так уже раскрыл на свою голову, что из града на Неве выперли пинком под зад, - думал Пётр, - неймётся идиоту треклятому, а воров кто ловить будет? И кто тебе этот заговор-то состряпает, не сам, поди, мозгов же нет, считай, калека!"
- Пётр Сергеевич, душа моя, что вы обо всём этом думаете, а? - граф соизволил оторвать взгляд от созерцания пустого стола и вперил его в Стругова.
- Вы - начальник, вам и карты в руки! - Пётр решил не рисковать, пусть граф сам кашу заваривает, а он, если что, соскочит с этого предприятия и отговорится тем, что всего лишь исполнял приказ вышестоящего руководства.
- Я тут про Кострикова Михаила Авдеевича думаю постоянно. Пора унять этого болвана, а?
- Полностью с вами согласен! - красивые губы Стругова растянулись в ехидной улыбочке, он уже представлял мучения своей жертвы.
- Ну, тогда, завтра вечером мне свои мысли изложите, душа моя! А сейчас домой и спать, поди, устали?!
"Сколь трогательная забота, - про себя подумал Стругов, - наверное, боится, что если не высплюсь, план хороший составить не смогу, идиот старый!"
- Премного благодарен, Алексей Игоревич! - сказал Стругов, поклонился и вышел из кабинета.
4.
Я брал интервью у Виктора Медовухи для наших ведомостей. Мы сидели в его приёмной на фирме отца. Небольшой, очень неуютный кабинет, неуютный потому, что он был лишён всякой домашности. Никаких картин, цветов и тому подобного. Это был бывший кабинет его отца, а Медовуха старший не любил, когда его что-нибудь отвлекало от работы. Он вообще был аскетом, что касается вещей и терпеть не мог уют, считая его отклонением от строгости и скромности. Сам Виктор, по моему убеждению, в этом кабинете чувствовал себя не комфортно. Аникей Антонович владел текстильной и шоколадной фабриками, несколькими кондитерскими и пароходом, предназначенным для перевозок людей и экскурсий по реке. Вообще, предки его занимались производством хмельного напитка из мёда - медовухи, за что получили прозвище, позднее ставшее фамилией купеческого рода.
Мы говорили про торговые сделки, планы компании на развитие, всё, что было связано с коммерческой деятельностью этой семьи. Когда интервью было закончено, я сказал Медовухе, что завтра пришлю ему текст, который собираюсь разместить в газете, для того, чтобы он ещё раз проверил и внёс последние корректировки, если это будет необходимо.
- Хотите чаю, Захар Осипович? - спросил Виктор.
- Если не возражаете, - я улыбнулся.
Он был чем-то очень встревожен. И, наконец, его словно прорвало...
- Вижу я, что человек вы порядочный, Захар Осипович, к тому же я о вас наслышан, -только хорошее про вас говорят... - начал он.
Я поклонился в знак благодарности.
- А что бы вы делали, если бы вам предложили подставить человека? - неожиданно спросил он. - Не человека даже, а непонятное существо, ходит вечно, всем жить мешает, жалуется... Ни жены, ни детей, только мать-старушка, никто и не всплакнёт ведь. Был, и нет его. А скольким людям это бы помогло. Людям с большой буквы, сильным, смелым, азартным. Они живут на всю катушку. Яркие, смелые, сильные, а тот - слизняк. Что был, что не было его, мир этой утраты и не заметит. - Говорил он неуверенно, словно хотел убедить, прежде всего, самого себя в правоте сказанного, и было видно, что это у него не получалось.
- Виктор Аникеевич, скажите, вы считаете себя богом? Только ему дано право судить, кто достоин жить, а кто нет! Все наши беды от того, что мы делим мир на рабов и хозяев... - я пристально посмотрел ему в глаза. - Я считаю, что то, о чём вы меня спросили - это подлость и низость!
- Да, наверное... Но мир... Он такой, либо ты, либо тебя. Равенства ведь всё равно нет, кто-то родится в богатой семье, кто-то в бедной, кто-то сильный, кто-то слабый. Кто-то может взять от жизни всё, а кто-то ничего. Кто-то хозяйничает, а кто-то пресмыкается, так было, есть и будет.
- Да, наверное, кто-то лучше дерётся, кто-то хуже. И тот, кто дерётся лучше, станет, допустим, боксёром. А кто хуже дерётся, может быть, рисует лучше и станет великим художником. Если где-то убыло, то где-то прибыло. А все одинаковыми быть не могут. Кому-то богом дано одно, кому-то другое! Всё разное, интересное и прекрасное. А решать что из этого первостепенно, а что второстепенно, это уже не нам с вами... Мы сильны, пока не встретили кого-то более сильного.
И я рассказал ему одну историю...
В Петербурге во время своей учёбы я знал Самсона Прахова. Он был боксёром- тяжеловесом. Прахов - из бывших крепостных крестьян, поняв, что его деревня вымирает, перебрался в город. Там работал он плотником. И вот, как-то возле трактира он заступился за человека. Мужчина был с маленьким мальчиком, его били трое здоровых лбов. Мужчина умолял отпустить его, мальчик плакал и кричал: "Папа, папа! Помогите кто-нибудь!". Но никто не решался помочь. Все знали молодчиков и боялись их. Самсон был здоровущим детиной. Всё-таки, крестьянин, который вырос на природе в деревне, с детства приученный к тяжёлому физическому труду. Плотницкое дело тоже не давало расслабиться. Руки были здоровенные. Через пять минут три негодяя валялись на мостовой, отплёвываясь кровью. В этот момент из трактира на крики выбежал тренер по боксу и был восхищён этим боем. Он поговорил с Самсоном. Сначала Прахов отнекивался, а потом согласился. Призовые приносили ему больше денег, чем работа плотника. А в деревне остались вечно хворая сестра, да больная мать. Выходя на ринг, он представлял себе их счастливые лица, когда они получали посылки с его призовыми. Теперь они не будут жить впроголодь и смогут позволить себе хорошие лекарства.
Но однажды он вышел на ринг против Александра Чарова. Чаров рос на улице, был кузнецом, часто преступал закон, был на каторге. На ринге, да и в жизни он был зверь. Одни инстинкты. Хочу - беру. Чаров был бесшабашным, безумным храбрецом. Кровь и свобода, точнее, вседозволенность, его пьянили. Он всегда дышал полной грудью и получал всё, чего хотел.
Прахов вышел на бой против Чарова. Он был сильнее и ловчее. Но, Чаров, даже с разбитым носом шёл напролом, он смеялся и отвечал на удары соперника словами "Ещё, ещё!". А потом пошёл в атаку, он был яростен, непреклонен, не человек, а лев, который имел право на всё, - лучше умереть, чем сдаться. Самсон еле дотерпел до конца раунда, он не выдержал напора противника. Он задавал себе вопрос: "А зачем всё это мне?". А потом решил, что игра свечей не стоит. Он выбросил белое полотенце. Сдался! Сестра, смотревшая бой брата, видела его страх и назвала трусом. Она приехала из деревни посмотреть на человека, которым гордилась, которого боготворила. А увидела труса. Она была слабым человеком, ей самой всегда была нужна поддержка, и помочь брату она не смогла. Через несколько дней она снова захворала и умерла. Воля, сила характера никогда не были достоинствами Прахова. В деревне он пахал, как проклятый для того, чтобы помочь матери и сестре, чтобы прокормить семью. На ринг он выходил, потому что ему нравилось боксировать. Тяжёлых травм он никому никогда не наносил, поединки проходили для него легко, он никогда не вырывал ни у кого победу зубами. После боя с Чаровым и смерти сестры он просто стал бояться выходить на ринг. Он начал пить и, как ни старался ему помочь его тренер Иван Силов, Прахов ничего не хотел. Силы его покинули, как и воля, мужество и всё остальное. Ему нужна была поддержка родных и близких, а её не было. После смерти дочери мать не хотела видеть "непутёвого сына". А Силова Прахов слушать уже устал.
Для того, чтобы были деньги на водку Самсон работал грузчиком, дворником и чернорабочим. Он много пил, мало ел, и сильно исхудал.
И вот как-то раз он шёл после работы домой, в грязную каморку, которую снимал уже больше года. Он увидел, как бритый здоровяк избивал молодого парня, хрупкая гимназистка пыталась остановить избиение, плакала, умоляла, валялась в ногах у негодяя, но ничем помочь молодому человеку не могла. В её глазах были страх, ужас, смятение и отчаяние. А ещё больше безысходности. Прахов хотел пройти мимо, очень хотел, но не смог.
- Эй, не смей! - окликнул он драчуна.
Бритый бугай обернулся, и Самсон с ужасом узнал хищный оскал Чарова, безумный блеск бешеных глаз.
- Ещё! - прохрипел Чаров и ринулся в бой.
Прахов держался из последних сил.
- Бегите! - завопил молодой паре Самсон.
- У него нога сломана, а я его не брошу! Никогда и ни за что! - прокричала девушка сквозь слёзы.
И Прахов держался дальше, хотя сил уже и не было. Он знал, что если он отступит, то парочка умрёт.
Чаров бил, бил и бил, а Прахов всё не падал, не падал и не падал...
Чаров тяжело дышал, Прахов стал дышать легче, он ударил, потом ещё, ещё и ещё, кровь сочилась из носа Чарова. Прахов улыбался и спрашивал: "Ещё? Может быть ещё?". Чаров зарычал, как зверь, и ринулся на Прахова, мечтая напугать и сломить его. Он зверь, он лев, который умрёт или победит...
Иногда, крупные рогатые травоядные, защищая своё потомство и самок, берут на рога хищников. И бык взял льва на рога...
Прахов, не смотря на бешеный штурм, отбил его, пошёл вперёд и заставил соперника растянуться на мостовой.
На следующий день он в слезах, стоя на коленях, умолял Ивана Силова снова стать его тренером, и тот сжалился.
Через год Прахов отправил Чарова в первом раунде в нокаут. Он не злился, не зверел, а просто победил...
- Вот видите, Виктор Аникеевич. А вы говорите, право сильного, люди, дышащие полной грудью! Бык победил льва! Всего доброго!
Я поклонился и вышел, оставив Медовуху наедине со своей совестью.
5.
За несколько дней до моего интервью у Стругова с Витей Медовухой состоялся очень важный разговор. Они сидели в квартире Петра Сергеевича и потягивали вино. "Папе бы понравилось здесь, ничего лишнего", - думал Медовуха, оглядываясь по сторонам. Действительно, в квартире, кроме письменного стола, шкафа, рукомойника, двух стульев, кресла и кровати ничего не было. Стругов там только ночевал, и ему это было ни к чему. Виктор Аникеевич подошёл к окну, вид был унылым. Дом располагался на окраине города. Окна квартиры Петра выходили на реку.
- Витя, ты слышал, Кострикова арестовали? - Стругов довольно улыбнулся, потянулся в кресле и отпил вина из фужера.
- За что? - от удивления Медовуха отвернулся от окна и посмотрел на Петра.
- Кто поверит в этот бред? Костриков - кабинетный бунтарь, он на заговор не тянет! - Медовуха сел напротив Стругова и тоже выпил вина.
- Конечно, не поверят! Если бы ни одно но... - Пётр многозначительно молчал.
- Какое но, Петя?
- Свидетельские показания одного уважаемого человека, которого Михаил Авдеевич подбивал на участие в антиправительственном заговоре, - спокойно произнёс Стругов.
- И кто же этот, как ты выразился, уважаемый человек, Пётр Сергеевич? - Витя усмехнулся, как он полагал бреду, который нёс его приятель.
- Ты, Витя! - Стругов посмотрел на него в упор своими ледяными глазами.
- Не понял! - Витя поперхнулся вином.
- А что ты не понял, Витя? Ты на Светланке Росковой жениться собрался? Так посодействуй росту её папеньки! Лояльный правительству молодой коммерсант, донесший на революционера, и породнившийся с графьями, да князьями! Какая верноподданейшая позиция, и это в наше-то неспокойное время! Наверх попрёшь семимильными шагами!
- Не смеши, Петя! - Витя скептически посмотрел на друга, - я два, от силы - три, раза с Костриковым за руку здоровался, а тут - на тебе, он именно мне так разоткровенничался! Кто поверит этому бреду? Повторюсь, Костриков - кабинетный бунтарь! К тому же, какой в нашей тихой провинции может быть антиправительственный заговор! Кого у нас свергнуть можно, скажи на милость?!
- Полицмейстера - графа Роскова Алексея Игоревича!
- Так, все этому только и обрадуются! Этого взяточника все терпеть не могут!
- Вот именно, все поверят! И тебе все поверят, Витя! Благонадёжнейший ты наш! Чем больший бред, тем охотнее люди в него верят! Ну, любит наш народ сказки да небылицы, что уж тут поделаешь? А какие возможности-то перед тобой откроются, Витя? - взгляд Стругова почему-то был очень жалобным. Медовуха прежде такого за приятелем не замечал.
- Ладно! Чёрт с тобой! Будь по-твоему! Мне наверх, а Кострикова, ну его в болото, всё равно, по нём никто не всплакнёт, только мать - старушка, да и этой недолго осталось. Так, видно, на роду у них написано. - Витя говорил неуверенно и вяло. Его радовали перспективы, но смущали обстоятельства дела. Отправить человека в утиль. Был, и нет его. Это ощущение несколько пугало Виктора, но он решил, что справится. "Не всем в дамках ходить!" - думал он.
6.
- Ты что учудил, идиот?! - Алёша Зарубин тряс Витю Медовуху за грудки, - Ты живого человека на тот свет отправляешь, а не бесчувственное полено в огонь кидаешь!
Витя ударил Зарубина по дых и тот упал. На следующее утро после ареста Косрикова Струговым по донесению Виктора Медовухи Зарубин ворвался в приёмную Медовухи и отстранив его помощника вихрем влетел в кабинет Виктора Аникеевича.
- Моралист, что ли? Вот только тебе, Алёша, никто не поверит! Мот, хам и моралист в одном флаконе, - противно!
Витя плюнул на пол и отошёл к окну кабинета.
- Витя, ты человека...Живого человека, Витя... А не полено в топку... А, ну тебя!... - Зарубин с трудом встал и вышел из кабинета.
7.
Зарубин ходил по моему рабочему кабинету из конца в конец, чем мне очень мешал, нервно курил, чего я очень не люблю, и никак не мог начать разговор.
- Захар Осипович, ну ведь также нельзя, вы ведь это понимаете, правда?! - наконец начал он, - нельзя так с живым человеком, это неправильно!
- А вы моралист, батенька! - не выдержав, съязвил я.
- Я знаю, из моих уст это всё очень смешно звучит, я ведь мот, хам и должник извечный, - он грустно улыбнулся и продолжил, - но вы поймите, можно проиграться в карты, промотать состояние, сбежать от кредиторов, но живого человека, аки полено в топку - нельзя!
Он рассказал мне про дело Кострикова. Я молчал, молчал долго, потом спросил.
- Это всё, конечно, прискорбно, но, я-то, что могу сделать?
- Поговорите с Медовухой, он вас уважает!
- Я с ним два, от силы три раза, здоровался за руку, - мне вспомнилось это выражение Виктора. Он его повторял, когда его просили поспособствовать какому-либо, мало знакомому ему человеку. Я несколько раз был свидетелем оного.
- Вы журналист, рупор общественного мнения, он вас послушает! - не унимался Зарубин.
Я сидел в тягостном молчании, понимая, что я должен хоть что-то предпринять, но что конкретно, я понятия не имел.
Зарубин снова закурил и начал ходить по кабинету.
- Кажется, у меня есть идея - я довольно улыбнулся.
8.
- Я вам, такое покажу, Виктор Аникеевич! Вы такого долго не забудете! - говорил я, кутаясь в пальто.
Декабрьский вечер 1876 года выдался холодным, дул сильный ветер, он пронизывал даже под одеждой. А Медовухе было всё нипочём. Медвежья шуба защищала его от холода и ветра, она была неимоверно тяжела, но такой силач этого не ощущал. Виктор шёл со скучающей физиономией, иногда зевал и оборачивался по сторонам.
- Ну, и куда мы направляемся, позвольте полюбопытствовать? - Медовуха вновь зевнул.
- В городскую тюрьму!
Медовуха поперхнулся.
- Что? - его брови поползли вверх.
- У меня для вас интересная экскурсия намечена.
- Не представляю, что для меня может быть интересного в нашей тюрьме. Вот папаше моему, Аникею Антоновичу такая экскурсия пошла бы на пользу, чтобы дела честнее вёл! - Виктор расхохотался, он был явно в восторге от своей шутки.
Я промолчал. Тюрьма была за городом, мы шли по снегу. От последней улицы пройти минут двадцать, - вот тебе и тюрьма. Возле здания тюрьмы стоял и курил Алёша Зарубин.
- О, и ты тут! - усмехнулся Витя.
- И я здесь! Здравствуй, Виктор! - он впервые сделал ударение на первый слог в имени Медовухи.
Виктор первым подал руку, и Зарубин пожал её.
- Извини! - бросил, словно мимоходом Виктор Алёше, даже не глядя в его сторону.
- Да ничего, ты тоже! - Зарубин глядел себе под ноги.
- Да нормально всё, Алёша! Захар Осипович, ну, мы скоро там?
- Сейчас, в камеры пройдём, - ответил за меня Алёша.
Тюрьма была маленькой, обшарпанной, не ремонтировалась с момента своей постройки. Камеры были пусты.
- Что, всю преступность побороли? Да здравствует наша доблестная полиция! - съёрничал Медовуха.
Наконец, мы подошли к нужной камере. Это была единственная камера, где был заключённый.
- А где стража? - удивился Медовуха.
- На заднем дворе курит! - отозвался Зарубин.
В камере сидел Костриков.
Вид его был более чем прискорбный. Заплаканное лицо, растрепанные волосы. Он всё время всхлипывал и потирал правую руку. При задержании Стругов так её заломил, что она до сих пор ныла. Пиджак был разодран, выпачкан. Он блуждал по камере бессмысленным взглядом. Когда мы вошли, Костриков, казалось бы, не обратил на нас никакого внимания, пребывая в своих тягостных думах, но, заметив Медовуху, тут же встрепенулся.
- Виктор Аникеевич, да как же так? - Михаил Авдеевич привстал на матрасе.
Вопрос остался без ответа, Виктор потупил взор.
- Я не могу тут находиться! Я никакого заговора не составлял! Виктор Аникеевич, да как же так? Мне сказали, что вы - главный свидетель. Спасите меня, государь милостивый, я же никогда никаких заговоров не затевал, вам ведь это всё прекрасно известно!!! - Михаил Авдеевич почти кричал.
Медовуха не отвечал, но теперь смотрел прямо в глаза Кострикову. Виктор презирал Михаила Авдеевича, как сильный и смелый презирает слабого и трусливого, как хищник презирает травоядное, только так и никак иначе, по праву сильного.
- Виктор Аникеевич, а как же матушка? Как она без меня? - он упал на колени перед купцом.
- Матушкой прикрываетесь, Михаил Авдеевич? - процедил Медовуха и задрожал от отвращения и ненависти. Зачем жить такой твари, думал он.
- Нет, Виктор Аникеевич! - ответ звучал поразительно спокойно, Костриков встал с колен. - Нет, Виктор Аникеевич! - повторил он.
- А знаете, всё это весьма занятно, Виктор Аникеевич! - продолжил Костриков, и голос его звучал ровно и спокойно, - Был человек, и нет его. Пил, ел, тихо себе жил, никому, ведь, по правде сказать, и не мешал. Книжки читал всякие разные, умные и интересные, пирожное любил, от чая с вареньем удовольствие получал. Жил так тихо - тихо, а вот раз, и нет его! Просто так, ни с чего, нет, и всё тут! Да и матушки тоже больше не будет! Никого и ничего больше не будет! Никогда! - и он тихо заплакал.
Я и Зарубин молчали, мы были глубоко поражены трагедией этого маленького человека. Я посмотрел на Виктора. Он, казалось бы, о чём-то напряжённо думал.
- Всё будет хорошо, Михаил Авдеевич! Извините меня, что я чушь по поводу вашей маменьки брякнул! Я к ней сегодня же заеду и успокою её всенепременно. А завтра с утра заеду в полицейский участок и скажу, что они там что-то напутали, и вас отпустят. Не расстраивайтесь, Михаил Авдеевич, всё будет хорошо и уже завтра! До свиданья! - он говорил мягким, вкрадчивым голосом, потом пожал ему руку и вышел.
Я и Зарубин были поражены переменой его настроения. И только лишь сейчас я понял его истинную суть. Виктор Медовуха, буян, драчун и балагур, слишком любил жизнь и наслаждался ею, чтобы лишить её кого-то.
9.
Наутро следующего дня Виктор Медовуха, как и обещал, зашёл к Стругову. Пётр Сергеевич стоял возле настежь распахнутого окна и вдыхал широкой грудью морозный воздух. Мундир на нём был расстегнут, рубашка тоже. Кабинет Стругова, в отличие от его квартиры, был завален бумагами. На столе лежали документы по следствию. Обилие полочек на стенах поражало. Они были полны кодексами, уложениями и трагедиями Шекспира. Пётр Сергеевич любил трагические финалы, находя их более жизненными и естественными.
- Здравствуй, Петя!
- Здорово, Витя!
Стругов улыбался, они пожали друг другу руки. Пётр указал на стул, предлагая Медовухе сесть. Виктор сел, хотел, по привычке, положить меховую шапку на стол, но, глянув, вспомнил, что в отличии, от стола Роскова, стол Стругова всегда был завален делопроизводственной документацией.
- Петя, ты извини, я свидетелем в деле Кострикова не буду! - начал Медовуха.
- Как? - удивился Пётр.
- Не буду! Отпускать его надо! А если его не отпустят сегодня же, то я на каждом углу растрезвоню, что дело сфабриковано, а главное, кто мне предложил дать ложные показания на Кострикова! А трепаться я уже начал, ещё со вчерашнего дня, поэтому убивать меня не резон, да и дело громким будет!
Медовуха встал, он не знал, как правильно себя вести, поэтому выдал всю правду матку сразу.
- Какое убийство, Витя, ты о чём? Мы ведь друзья! - Стругова не удивило поведение Медовухи, но сильно задело высказывание о его возможном убийстве Петром. Стругов привязался к Виктору за время их общения.
- Петя, я тебя другом считаю, поэтому скажу честно, не вляпывайся в это дело! Это Росков - сволочь, к тому же идиот редкостный! А ты - светлая голова! Ты всего лишь 3 года в нашем городе служишь, а уже столько преступников поймал, не трать время на глупости, к тому же шитые белыми нитками. Это я про дело Кострикова говорю! А его выпусти, ты меня знаешь! Ну, бывай, брат!
Медовуха протянул руку, совершенно не ожидая, что её пожмут, но Стругов поднялся и пожал протянутую ему руку. Виктор обнял Петра и вышел.
Стругов несколько минут просидел, обдумывая последующий ход действий, потом вызвал к себе Зарубина.
- Алёша, Костриков сегодня, желательно ещё до обеда должен быть дома! И пусть там не трепется про полицейский произвол, растолкуй ему грамотно об этом, пожалуйста!