Аннотация: Проходя мимо мусорных баков не презирайте отвергнутых обществом: может это они отвергли нас?
Перевёрнутый мир.
(Анормальная личность)
- Это только так кажется, что можно остаться в стороне или быть каким-то особенным, так, что и всё нипочем. -
Я удивлённо повернул голову, отвлекшись на минутку от своих мыслей и вида за окном, мчащегося на всей скорости пассажирского поезда, и увидел неопрятного вида человека в засаленном, но когда-то, бывшем, дорогим, костюме. Волосы его были давно не стрижены и при отсутствии густоты были похожи на взбитую паклю. Я не был уверен, была ли произнесенная фраза обращена ко мне, или к кому-либо из сидящих в вагоне, или я стал невольным слушателем обрывка из монолога странного типа, поэтому, ничего не ответив, хотел погрузиться в своё, но неожиданная мысль, пробежавшая в голове, повернула мои размышления в иное русло. А почему, собственно говоря, странного? - подумалось мне, и это прозвучало столь отчётливо, что я невольно поёжился от собственного ханжества.
Много лет назад, будучи студентом университета, я старательно внимал всяческим общественным наукам. Особенно меня занимал курс социальной психологии, где читал лекции один энергичный доцент. За давностью лет я не помнил его имени, да и, сомневаюсь теперь, знал ли его вообще. В молодости всегда казалось, что те, кто старше, ничего не понимают про нас молодых, поэтому их личности, конечно кроме тех, кто сыскал себе определённую славу, были для нас номинально интересны, как люди, наделённые властью оценивать нас. Кажется и в то время мы звали его между собою доцентом, впрочем отношение к нему было достаточно уважительное, что подтверждалось оживлением на его лекциях, в противоположность другим предметам, где многие из нас, студентов юридического факультета, забирались на последние ряды и мирно дремали.
Молодость всегда интересуют самые жизненно важные темы: о смысле и о правде, поэтому лекции по психологии всегда заканчивались каверзными вопросами, причем каждый задававший уже как бы предполагал свой правильный ответ и, задавая вопрос, ожидал совпадения мнений. Но совпадения случались довольно редко, поэтому возникали споры. Так однажды возник спор о понятии нормальности, в применении к людям, где вся аудитория на вопрос доцента: Что такое нормальный человек?, так и не могла сформулировать ясного определения. Тогда доцент с видом триумфатора вбежал на подиум и, обернувшись лицом к аудитории, произнёс: - Запомните сами и передайте своим детям восемь показателей, определяющих "нормальную здоровую личность"! - Он молодецки крутанулся на каблуках, как это делают на строевых занятиях и, кроша в руке мел, написал:
- Нормальный здоровый человек должен обладать:
--
Интересом к окружающему его миру;
--
Оптимистической жизненной философией;
--
Наличием иерархии ценностей;
--
Способностью к юмору;
--
Целостностью, адекватностью реакций и сбалансированностью всех психических процессов;
--
Способностью к установлению душевных контактов с окружающими;
--
Соответствующим поведением в отношении норм и традиций общества;
--
Подчиненностью формальным и неформальным традициям общества и законодательства.
Когда доцент закончил писать возникла напряженная тишина, как будто каждый силился понять насколько он может соответствовать перечисленному и для этого внутренне сосредотачивался на себе. У каждого до этого было своё собственное представление о нормальности, теперь же оно подверглось неумолимой корректуре, и выходило, что все мы в чем-то не нормальны, но в целом все с этим согласились, внутренне давая себе установку: подтянуть своё поведение под эти восемь пунктов. Впрочем у меня тогда ещё возникло сомнение в отношении такой твёрдой заданности, но возразить тогда было нечем, слишком всё это выглядело обоснованным с точки зрения строителя коммунизма.
- Прошу прощения за беспокойство, - я не заметил как незнакомец переместился на противоположную ко мне скамью, принеся с собою непонятный приторный запах, от чего я непроизвольно сдвинулся к самому окну. Тот же ничуть не смущаясь повторил своё обращение. Голос его был негромок, но в нем не было слышно неуверенности или какого-то раболепия:
- Не сочтите за назойливость такого невзрачного типа как я, но находясь в столь прискорбных обстоятельствах вынужден обратиться к вам...
Ну конечно же, - попытался я предвидеть события, - сейчас начнёт клянчить денег! Непроизвольно глаза пробежали вдоль вагона; было достаточно других пассажиров, но все они как-то съёжились, будто пряча свой взгляд, но при этом, я заметил, пытаясь наблюдать за происходящим. Мне даже показалось, что у некоторых шевелились уши. Я не был никогда ханжою, но старался держаться подальше от всяких попрошаек, цыганок и людей подобного типа, поэтому что-то во мне напряглось и я произнес несколько истеричную фразу:
- В чём дело?
- Дело? _ незнакомец сел поудобней, закинув ногу на ногу, и обхватив колено руками, - Дело ни в чём! - Мне показалось, что подобная форма вопроса его повеселила и в его давно небритом лице проявилась некоторая нагловатость людей, преступивших нечто, к чему большинство из нас относится с суеверным страхом.
- Послушайте, что Вам надо? - я попытался быть максимально вежливым, но в то же время форсируя голосом, показать уверенность в себе.
Незнакомец провёл рукой по щетине и продолжил:
- Я понимаю, что мой вид не внушает ко мне симпатии и желания общаться, - он мотнул головой, что сразу же выдало в нём выпившего, - да и наплевать. Вы наверно подумали, что я хочу от вас денег? - я ещё ничего не ответил, а в его лице опять проскользнули следы некоего превосходства.
- Так что же Вы тогда ещё от меня хотите? - произнёс я, смягчая тон.
- Как Вас зовут? - прозвучало вместо ответа.
- Да какая разница, - буркнул я, начиная терять терпенье.
- А все-таки?
- Послушайте, а не могли бы Вы изложить покороче суть проблемы, без знакомств! - я физически почувствовал как внутри меня скрутилась невидимая пружина.
- Покороче, суть дела! - попытался спародировать меня тот, - Вы случайно не следователь прокуратуры?
- Да пошёл ты! - пружина во мне затрещала, готовая лопнуть, - Ты сам то кто ..., - но оскорбительное слово удержалось на краешке губ.
- Тихо, тихо, - миролюбиво прошелестел незнакомец, - не сердись, я просто хотел поболтать...
- Да с какой стати я буду болтать с кем ни попадя!
- Вот я и хотел поэтому узнать как тебя зовут...
- А мы что, разве на ты...
- Во всяком случае уже добрые пару минут, когда ты меня посылал.
-Да не может быть. Когда? Впрочем ты прав, посылать на Вы как-то не так, - не сговариваясь мы одновременно прыснули каким-то глупым смехом. - Ладно, чего ты хотел? - сказал я совсем мирно, как своего хорошего приятеля.
- Да, так ничего, просто поболтать.
Но диалог , так долго преследуемый незнакомцем не получался. Вначале он поскучнел лицом и весь обмякнув погрузился в своё, а затем и я увлекшись "счетом" пробегавших мимо столбов задумался о своём.
- А у тебя жена есть? - услышал я голос незнакомца.
- Есть, - легко, как будто старому знакомому ответил я.
- И у меня была. Вернее, ну как бы по паспорту она и сейчас есть..., - он замялся на этих словах, пытаясь проникнуться смыслом в значение сказанного и после недолгой паузы продолжил:
- Я, видишь ли, сам не здешний, ну вернее теперь-то конешно сдешний вот уже лет..., - он задумался на мгновение перебирая в памяти свои даты, при этом на лбу у него образовались две глубокие морщины, - ну помнишь Ильич ещё помер...
- Который? - спросил я с иронией.
- Да, ладно, - махнул он рукой, приблизив ко мне лицо и источая при этом нечто не вообразимое, - ну ты ж меня понял какой...
- Ладно, ладно понял, - поспешил я сдаться и жестом ограничивая его движение ко мне, - ты только сиди на месте...
- Да, так вот, - продолжил незнакомец занимая прежнюю позицию, но по воспаленности глаз я понял, что он может рассердиться и это подтвердилось словами спустя мгновение, - Что ты о себе возомнил, блин. Сидит тут понимаешь чистенький, опрятненький, в галстуке, в очёчках. Блин. А я тут понимаешь перед ним душу раскладываю...
- Да, нужно мне очень... - попытался я вновь отделаться от незнакомца, но что-то будто обожгло меня внутри и я осекся на полуслове.
- Что, думаете вот ещё один бродяга, ходит. А вы думаете, что вы другое дело, да...? - он уже не говорил, а кричал на весь вагон и люди, стыдливо прятавшие свои глаза, стали выражать недовольство выкриками: Да, что это такое! Какая наглость! Вызовите контролёра!- причём их голоса с каждым новым выкриком становились всё увереннее, всё дружнее, но тот словно и не замечал, -Так ничего подобного...
Люди, обычно делятся на две категории: кто теряется, когда на него кричат и тех, кого это приводит в ярость; я по-видимому отношусь ко второму типу, так как пружина моя все же сработала и я взвился свечой:
- Чего ты разорался, набросился я на него в свою очередь, шляются тут всякие!
Незнакомец сразу, как-то, подобрался, от чего его вид стал ещё более жалким, и затих. Я остановился на полуслове, хотя готов был произнести целую речь о том, что нечего из себя строить бедного и несчастного, что мол надо работать и быть добропорядочным гражданином, а не смущать людей своим видом и попрошайничеством, и так далее, и так далее. Но что-то меня дёрнуло замолчать и, окинув его грозным взглядом, я попытался перейти в другой ряд, перешагивая, его вытянутые, ноги.
- А у меня жена умерла, - проговорил он совсем тихо, глядя прямо перед собою, но не на меня, а как бы, пронизывая меня насквозь. Он стал бормотать быстро-быстро не заботясь совсем о том слышат ли его, понимают ли? Я опустился на своё место, не уверенный в том, что верно расслышал, поэтому переспросил:
- Что Вы сказали? - но тот будто уже не слышал ничего, а, сбиваясь и заглатывая воздух, вел свой рассказ:
--
Конечно, теперь уже что, ничего, а вначале ... Жили, ведь хорошо и всё, как говориться, ладно: она работает, я тоже, дети, трое у нас, да они уже большие. Мы же с ней в одном классе учились, она такая, - он тяжело вздохнул и провёл рукою по сухим глазам, словно стирая слезу, - когда впервые её увидел, вобщем красивая была, и парни и девчонки всегда возле неё. Заводная, шебутная была, всегда на виду. А я так, тихоня был, мечтатель, ну и как всякий мечтатель немного философ: думал, нет, такая девчонка со мною дружить не станет. Ан нет, сама подошла и потом всё, как во сне закружилось -- любовь наверное была. Правда, ей со мною иногда становилось скучно, да и то, думаю, ей ведь хотелось и на танцы, и вообще, ведь молодые были. Только я-то другой, мне бы книгу позаумней, да поговорить о том, о сём. Её же приятели, все какие-то легкомысленные, не интересно с ними. А она, вот тоже женщины - загадка природы, то такая внимательная, вдумчивая, всё понимает и рассуждает правильно, то есть логично, а то вдруг, как взбеленится ничего слушать не хочет - хочет к друзьям, тряпки модные, ухаживания. Ты, она мне говорит, никогда за мною не ухаживал и, даже, цветов не дарил и ушла. А у меня так в сердце защемило: ну, думаю всё. И такое настроение, хоть топись. Мы к тому времени уже школу закончили, армия на носу, вобщем надеяться неначто. Ну, думаю: что-то надо делать.
Пошёл за нею, цветы купил. Туда, сюда - всех подруг обошёл, нет нигде, домой к ней забежал, не приходила. Что делать? Не знаю, как дурак с этим веником весь город обежал - нет нигде. Потом кто-то сказал, что она с кем-то на дачу уехала, бросил я в сердцах эти цветы, возле её подъезда, и думаю: пойду напьюсь. Вот, а шёл мимо танцплощадки и вдруг вижу, там за решёткой что-то знакомое. Я ближе, ага она с каким-то волосатиком обнимается, как бы танцует. Так вот всё у меня и опустилось, сердце же бьётся, кровь в висках. Ах ты думаю, сука, и решётку, так, в руках сжимаю. Наверно хотел сломать, но крепкая оказалась, кованная. Но стою так и думаю: что ж знать не судьба, видно тот ей больше приглянулся. А она словно почувствовала что, не знаю, но, вдруг, как посмотрит в мою сторону и глаза такие ... А потом, как дёрнется ко мне, а тот не пускает. Они далеко стояли и слов я не слышал. Только она явно пыталась освободиться, а тот, тоже посмотрел в мою сторону, так зло, словно знал меня и как-то, по хозяйски, схватил за руку и потащил её, куда-то, в глубь зала. Я кричу ему, чтоб не смел, чтоб отпустил,но он только ухмыльнулся и даже ударил её, когда она чуть не вывернулась из его лап.
Но это было слишком. Я рванулся, не помню куда, возможно, даже, напрямик через изгородь. Во всяком случае я быстро их нагнал, точнее чуть не нагнал. Тут подскочили какие-то люди и стали меня бить, я как мог оборонялся, но запомнил только одно - её глаза, глаза полные боли и слёз, она даже не кричала, а стояла полусогнувшись, подняв к лицу маленькие кулачки и лицо, искажённое гримасой ужаса. И лицо того, второго волосатика, самодовольно обхватившего её сзади, довольного и шепчящего ей на ушко какие-то гадости.
Я проволялся в безпамятстве три дня в городской больнице. Когда я очнулся, светило солнце и сквозь пыльное окно я увидел золотистую паутинку, раскинутую среди листьев клёна. Она сидела рядом, в длинном белом халате и, затаив дыхание смотрела на меня, словно определяя жив я или нет.
Потом было всё, как в обычной жизни. Мы поженились, причём она сама предложила это, наша первая брачная ночь прошла там же, в больничной палате. Осенью меня забрали в армию. Как она ждала меня я не знал, но судя по письмам, верилось, что ждала. Там же я узнал, она беременна и в скорости, она родила мне дочурку. Помню я был очень растроган и не спал всю ночь: что-то думая и мечтая по привычке. Командование по такому случаю дало отпуск на десять суток. И в память об этом, ближе к дембелю, она родила ещё и сына. А уж в память о дембеле родился и ещё один сынок.
Как она со всем этим успевала я только давался диву; она к тому же ещё училась в текстильном, на модельера. Может слышал про такой "Дом моделей Лиза" - это она. А тогда всё было как-то неопределённо. Она учится; я без работы, без специальности. Родители, как бы, готовы помочь, но тоже, всю жизнь не просидишь на шее. Хотелось бы поучиться, так семья, дети. Так и порешили: буду работать, а вечером учиться. А что? Река, судоходство. Ну, думаю стану моряком. Днём на верфи, чтобы суда знать не как-нибудь, по книгам, а изнутри с потрахами, а вечером в мореходку. И не то, чтобы за длинным морским рублём погнался, а так, нравилась мне эта стихия.
Сказано, сделано, так, через какое-то время и она свою учёбу закончила, а затем и я. Жили вобщем ничего, она подробатывала шитьём и я до шестого разряда дошёл, вобщем рабочий класс неплохо зарабатывал. Но только приду с работы усталый, а там ещё учёба, общественность: нет свободного времени. А она, как в старые времена: вот пойти бы куда? Я ей: куда тебе, вон детьми позанимайся! А она: Пусть у мамы побудут и ей повеселее с внуками. Я ей: Да что ты, как ей за троими управиться? Ничего, - говорит она, - сёстры помогут! Ну, ладно, думаю: женщина молодая, раз сам не могу развлечь её, ну, пусть в кино, что ли, сходит. Так оно как то и повелось: дети пока маленькие были по бабкам, да тёткам росли; она жила своей жизнью, пока я работал да учился. А потом и когда в море пошёл.
Когда сейчас думаю, то кажется как-то всё не так жил, не так думал как надо, да только тогда казалось, что так и надо: там ГРЭС строят, там Север осваивают; в Космос полетели, в морях рыбы не счесть. Опять же куда не посмотришь - все так живут. Так, вот, и мы. Была ли любовь какая, не знаю, была должно быть; она и сейчас любого мужика за собою увела б, да так оно и было, только мне не в домёк.
Я всё время в море, я ж сперва помощником, потом капитаном, а там и капитан-директором флотилии стал - забот невпроворот, деньги пошли и какие деньги, можно было запросто из плаванья машину привезти. Мы уже здесь жили, на Балтике. Вобщем она могла работать, могла не работать - деньги были, но она всё же работала, говорила: мне, мол, перед людьми, т.е. соседями не удобно; дети в школе учились, старшая - совсем уже девушка, в выпускном классе. Я тогда и говорю ей, жене значит, давай со мною в море, а она нет, меня, дескать, укачивает. Узнал я потом, как её укачивает. Тото я стал замечать, что в команде какие-то смешки пошли, да намёки. Да я впрочем и сам пошутить любил, да и не без греха. Мы ж по пол года без суши, на воде, а там зайдёшь куда-нибудь в Сингапур. А там, ведь, жизнь какая? Яркая, лёгкая. Вдохнёшь тёплого, южного ветра и поплыла твоя бедная головушка, заглянешь в прохладный бар, возьмёшь виски с тоником, а там глядишь у тебя на коленях, уже, мулаточка пристроилась. Вначале я пытался с этим бороться, как порядочный семьянин, как советский моряк, как комсомолец, в конце концов. А известно ли вам, сударь мой, что такое мужская дружба и не такая, что ты да я, да мы с тобою, а коллектив, экипаж с которым ты один на один и день, и ночь; и не месяц и не два, а круглый год и на земле и на море. Так вот переспать с проституткой - это, можно так сказать, старинный морской обычай, а если ты этого не сделаешь, то ты станешь что-то вроде изгоя и лучше тебе не плавать. Правда был там один, у нас, расслабился и корабль ушёл без него; он больше и не плавал, вернулся самолётом и осел на берегу. Так что я и не считал то за грех, правда, когда мы стали выяснять отношения, она припомнила мне это; я вспылил, был выпивши, схватил нож и чуть не зарезал - дочка помешала. Вобщем всё пошло в перекосяк.
У нас же помнишь как, даёшь урожай - честь тебе и хвала, а нет, тогда начинается мотание: почему план не выполняешь? Почему со сроками опаздываешь? Где отдача? Где дисциплина? А тут ещё при тралении сеть потеряли. И пошло, и поехало. Первый отдел ввязался, спрашивают: кому сеть продали? Я ж первый, на мне вся ответственность. Ну, достало меня всё это одним словом. Смысл во всём этом, если и был когда, совсем стал для меня не ясным.
Когда всё хорошо, то и все кругом так приветливы, так радушны: начальство жалует, товарищи уважают, жена любит, дети радуют, но вот пошло что-то не так, может всё это блаж, но меня словно заклинило: я вам покажу. А что собственно показывать: на работу перестал выходить, начал пить, вначале понемногу - для куража, потом больше; напивался так, что засыпал на лестнице. Из параходства выгнали, как мальчишку, партбилет отобрали, да и хрен с ним. Но больше всего обиды было на неё, я оказался ей будто чужой. Столько лет были вместе и на тебе. Семья, дети - всё прахом. Она даже не пыталась меня остановить, поправить, помочь; если замечала меня где-то пьяным, а другим я уже и не мог быть, то обходила стороной; а уж, если не дойду до квартиры, валяйся где придётся - дочка притащит, а она нет - гордая. Ну, как же, она же директор пошивочного ателье, а тут, нате вам, муж алкоголик. А я злился, бил её, в окно прыгал с четвёртого этажа, но не разбился, только ногу сломал: плохо зажила и теперь хромаю. Ничем её не проняло, будто, уже, и нет меня.
Не знаю что делать, а каждый день всё хуже и хуже, совсем звереть стал: озлюсь и бъю любого, кто под руку подвернётся: сын, дочь. Сыновья иной раз со школы не торопятся, а придут поздно вечером и слышу: а что папка уже угомонился? Совсем горько стало, вскочил в своей комнате, да споткнулся, а сам кричу диким зверем: убъю всех, всех убъю! Сам силюсь встать и, вдруг, скрип дверца, и стоит она, моя Лиза, дочка, её ведь тоже, как мать, Лизой назвали, стоит такая тоненькая, а глаза, как у матери, тогда на танцплощадке и лицо такое мокренькое, плакала видно, и говорит мне, а голосочек-то трясётся, но она всё равно говорит: Уходи, - говорит, - пожалуйста! Совсем уходи, не мучай нас, а лучше уезжай. Уедь в другой город и начни всё с начала, ведь ты ещё не старый и сильный, а здесь ты всех нас погубишь!
И будто меня стаканом холодной воды окатила, да нет, от воды бы я взбеленился и точно что-нибудь натворил. Нет, здесь другое, глаза, в них я увидел пропасть, в которую вот-вот должен был сорваться, и если на себе я готов был поставить крест, то, нет, её нет, и сыновей, и даже их мать, которую я все же любил больше, чем пытался ненавидеть, нет, если суждено мне было упасть, то только без них. Я молча собрался, будто уходил в рейс, самое необходимое, жены ещё небыло, да я был и рад этому, словно боялся рассыпать тот хрупкий образ Лизы, из той, давней юности; и даже с детьми я не стал прощаться, а просто выскользнул за порог, чтобы не возвратиться сюда больше никогда.
Незнакомец замолчал, уткнувшись лицом в крепкие мужские ладони, казалось он плакал, но слёз не было. Поезд давно стоял, поэтому вагон был пуст. Мы сидели почти напротив друг к другу, за окном шумела толпа, кто-то встречал, кого-то провожали, всё было буднично и обычно. И только два человека словно выпали из всей этой суетной круговерти: я и тот странный человек.