Наверное, так не бывает. Да, наверное. Но так было...
Была ночь - страшная, заплаканная ноябрьская ночь, льющая отраву тоски в слякоть промозглых улиц. И качался висельником ржавый фонарь, и ветер стучал по стеклу корявыми пальцами веток, царапался в окно, воя от безысходности и отчаянья.
В ту ночь я разбил гитару. С размаху, с каким-то мазохистским наслаждением я ударил ее об угол стены и долго топтал обломки, перемалывая в щепу, в пыль, в жалкую кучку дерева и искалеченного металла. И только потом заметил кровь на руках. Ты, проклятое порождение ада и испанских мастеров, ты способна еще услышать меня? Я убил тебя и безумно счастлив почувствовать себя убийцей! Можешь понять - счастлив! Ты слишком долго пила мою душу - по капле, смакуя каждый порыв и каждую судорогу боли, ты заставляла меня тянуться к несбыточному, терзала музыкой, мечтающей родиться... Хватит.
Все. Я устал. Я больше не могу так. ХОЧУ ЖИТЬ КАК ВСЕ!!! Не корчиться по ночам, агонизируя в пытке творения. Не сбивать до кровавых мозолей пальцы о шершавость твоих теплых струн. Наконец завести нормальную работу, нормальную семью, даже нормальную любовницу - почему бы и нет? Лениво просматривать газетку перед сном и беззлобно переругиваться с женой. Растить детей. Ходить на концерты - чужие! Просто жить, не мучая себя пустыми сомнениями. Отныне будет так. Аминь.
Яркий свет, отразившись от кафеля ванной, больно резанул по глазам. Черт, кровищи-то накапал... а нечего было руки подставлять. Знаете, как зло и больно может хлестнуть лопнувшая струна? Не знаете? Ваше счастье. Я торопливо полез в аптечку, стараясь не заляпать развешенное на веревке белье, и тут... Тут меня пробрало ознобом. Взгляд. Чей-то взгляд, тяжелый и требовательный - он уперся мне в спину, будто острие ножа. Гул крови в ушах... Обернуться... Как же невыносимо трудно обернуться. Кто здесь?
Я ожидал чего угодно, но действительность была проста. Зеркало. Всего лишь зеркало - и мое отражение в нем. Расхохотавшись, я сполз по стене, уже не заботясь о чистоте стен и одежды. Боже мой, рассказать кому - не поверят! Испугался собственного отражения... куска стекла и амальгамы! Нет, действительно пора приводить себя в норму.
Я все еще смеялся, поднимаясь с пола, когда какая-то неправильность - крошечная, совсем пустяковая неправильность (не надо ее замечать, слышишь, не надо!) - беспокойной соринкой попала мне в глаза. Мое отражение... нет, не может быть... Оно не смеялось! Строго и укоризненно оно смотрело на меня из холодной глубины, словно обретя собственное сознание и жизнь. И под этим взглядом я невольно поежился... так же трудно бывает смотреть в глаза ребенку, которого ты незаслуженно обидел и теперь сам не знаешь, как загладить вину. А мой двойник, мое зеркальное "я", вдруг шевельнулся, и почти неслышный шепот сквознячком пронесся у меня в голове: "Зачем?" Я оторопело поглядел на него:
- Что - зачем?
"Зачем предаешь себя? Мы не сможем жить в тишине."
Было что-то невыразимо печальное в этом бесплотном шепоте, та самая глухая тоска смертельно обиженного ребенка.
- Не сможем? Жить в тишине? - так, кажется, я все-таки спятил. - Слушай, ты вообще кто? Глюк?
Робкая, извиняющаяся улыбка: "Я - это ты. Я боюсь тишины, боюсь молчания - там, внутри. Не убивай музыку, не надо. Так нельзя."
Бред... Бред сивой кобылы. Совесть мне тут нашлась самозваная. Мутное, тяжелое бешенство поднималось откуда-то из живота.
- Замолкни! Какой-то выкидыш воображения будет мне указывать? Сгинь! Обойдусь без дурацких советов.
Медленный поворот головы, взгляд из зеркала - странный, будто оценивающий. И вдруг короткий кивок: "Ты все уже решил. Прости. Я больше не хочу быть тобой. Я ухожу."
- Да убирайся! Хоть на все четыре стороны! Больно нужен! И музыка мне твоя проклятая не нужна, слышишь? Не нужна-а!
Я даже не понимал, что кричу, заходясь животным воем.
"Как знаешь..." Пожав плечами, он тихо отступил в зеленоватую глубину.
А меня уже несло. И наплывала гудящая чернота, и трескалось со стеклянным звоном мое лицо, осыпаясь льдистыми зеркальными осколками...
А осколки потом пришлось собирать веником.
С тех пор я не видел своего отражения в зеркалах. Нет, лицо, волосы, руки - все это было на месте, но словно бы и не мое, словно оскал пустой маски глядел на меня, лишенный смысла и живого огня. Иногда я мучительно всматривался в него, пытаясь отыскать в зеркальной глубине призрак ушедшего двойника... но нет, он больше не появлялся. Пожалуй, что и к лучшему.
Прошло время. Жизнь как-то потихоньку наладилась, вошла в иную колею. Прекратились затяжные тусовки в продымленной комнате, поубавилось приятелей... Одни незаметно исчезли, растворились в сумраке промозглых улиц и квартир. Впрочем, туда им и дорога - они были такими же неудачниками, как прежний я, и уходили вместе с прежней жизнью. Другие, наоборот, одобрительно похлопывали по плечу: "Молодец, мужик. Наконец-то за ум взялся!" Не скажу, что это было мне неприятно. Я сменил работу и перестал считать копейки и дни до зарплаты, а начальство прочно прикрепило ко мне ярлычок "весьма перспективный молодой человек". Короче, дела мои пошли в гору, и все же...
Чего-то мне не хватало. Вечерами, когда цепкие сиюминутные проблемы тускнели, отползая во мглу за окном, я начинал бродить по квартире, бессмысленно перебирая вещи. Черт, неужели мой двойник был прав? Я словно лишился чего-то важного, какой-то крошечной, но необходимой частички души, и пустота ныла внутри, исходя тягучей мутной желчью. Мне было нечем заполнить ее. Я зябко грел руки у батарей, часами пялился в телевизор, тщась отвлечься, забыть, выбросить из головы обрывки ритмов и мелодий... ничего не получалось. Они назойливо лезли в уши, просились наружу, вовне... они хотели родиться. А я хотел ТИШИНЫ. И наконец, они оставили меня, ушли куда-то еще... А я остался просто жить. Мучительно зудели пальцы, отвыкшие от гитары.
Как-то незаметно пролетело несколько лет. Черт его знает, что нашло на меня в тот вечер, но я мерил шагами темные переулки, пока ноги не привели меня к какому-то ночному клубу. "Почему бы и нет?" - подумал я и толкнул тяжелую дверь.
Барная стойка, солидная кружка пива - что еще надо человеку для счастья? Я сидел, лениво потягивая янтарную жидкость, и разглядывал рисунки на стенах. Странное, однако, местечко. Дьявольские рожи, нарисованные светящейся краской, подростки в дурацких прикидах.... плевать. Мне было хорошо.
Какая-то суета в углу привлекла мое внимание. Ба, тут даже есть что-то вроде сцены? Похоже, я попал на концерт. Ну-ну, послушаем... Мне доставляло удовольствие ощущать свое превосходство над ребятами, что возились сейчас с клубками проводов и нервно поглядывали в зал. Для меня-то все это в прошлом, я вырос из этих игр, а они... они еще играют в детство. Я снисходительно усмехнулся. И тут один из них повернулся ко мне лицом.
Господи...
Это был он. Мой двойник. Мое отражение. Мое отвергнутое "Я". Он отрастил себе гриву ниже плеч, научился носить джинсу и грубую кожу, он осунулся и отощал - и все-таки выжил. Выжил, хотя этот мир должен был сожрать его, перемолоть в жерновах всеобщего равнодушия, презрительно отрыгнув в итоге жалкую спившуюся тварь. Но вышло иначе...
Мой двойник выжил и стоял сейчас передо мной, щурясь в полутьму зала. Почему-то он ни капли не постарел, он был все так же беззастенчиво юн и открыт, а я... я люто завидовал ему, и ненавидел, и молил всех богов, чтобы концерт провалился. Потому что это будет последним подтверждением моей правоты, последним аргументом в затянувшемся споре. Последним гвоздем, забитым в гроб меня-прежнего.
Наконец, первый аккорд тяжело прокатился по залу... Нет, ТАКОГО я не писал никогда. Никогда не было во мне ни этой огненной ярости, ни столь злого, безудержного веселья. Никогда гитара не кричала в моих руках сорванным, почти человеческим голосом, выплескивая муку бессонных ночей. Моя музыка была нежна и прихотлива, его - неистова и проста. Ей невозможно было сопротивляться, она рушилась водопадом, заставляя вздрагивать и вжимать голову в плечи. Она... Нет, это невозможно описать.
Захваченный ритмом рокочущих басов, я все ближе подходил к низкой дощатой сцене. Почему-то мне очень важно было увидеть лицо моего двойника - именно сейчас, когда музыка безраздельно завладела им, обнажив самое сокровенное. Не знаю, что я надеялся в нем разглядеть. А он...
Он замер, пойманный в перекрестье прожекторных лучей, застыл, склонившись к гитаре, и только руки продолжали жить, нежно тревожа струны, уверенно и чутко лаская узкий гриф. Так прикасаются к любимой женщине, к мечте, к чуду... И гитара отвечала ему. Было странно, как в спокойном, несуетном движении пальцев рождалось безумное соло, взлетающее ввысь, выворачивающее душу наизнанку. "Оглянись, - беззвучно молил я его, - оглянись хоть на миг, заметь меня!" Нет, он не слышал. Или не хотел слышать.
Отпущенное время давно закончилось, но их вызывали вновь и вновь, зал бесновался, требуя продолжения. Они выходили... Я заметил, как один из охранников подошел к мужчине в строгом костюме - ого, неужели хозяин? - возбужденно заговорил, размахивая руками. Мужчина качнул головой: "Пусть играют..."
И они играли. Играли самозабвенно, неистово, растрачивая себя без остатка. Играли так, словно завтра им назначено умереть. А мне оставалось только завидовать. Я отказался от этого дара. Сам. Навсегда. И сейчас впервые осознал себя калекой.
Соло оборвалось последней высокой нотой, мой двойник тряхнул головой, оторвав взгляд от гитары, и я наконец-то увидел его глаза. Шальные, смеющиеся... В них не было больше ни горечи, ни сожаления. Он - мучительно раздирающий себя на части, щедро бросивший душу под ноги орущей толпе - он был счастлив. По-настоящему. Без обмана.
Медленно, словно ступая по тонкому льду, я шагнул вперед...