Аннотация: Основано на реальных событиях. Про друзей моих.
Чай.
Выглядит все примерно так. Комната темна. На улице зима. Но есть свеча, поэтому кое-что видно. Видна чашка чая, дымок над ней, ветер, который врывается через форточку и трясет пламя, видны стулья и стол, банки на нем и под ним. Банки пусты. Виден потолок. Там, наверное, паутина, видны тапки, из крана капает вода в чугунную раковину. Меня не видно. Я смотрюсь в зеркало. Я ужасен. Вернее так: меня там нет, но если бы и был, это ничего бы не изменило. Я был бы ужасен. Я вижу там кухню. Она не пуста. На стуле здесь сидит один человек. Он согнулся и дует на горячий чай. Он, должно быть, ходил к соседям, потому что газа здесь нет, как, впрочем, и света, и всего остального. Мне каждый раз безумно хочется верить в то, что сейчас обыкновенное утро, и я проснулся, что я пьян и мне нужно пиво для больной головы. Что я жив, и где-то, наверное, около телевизора, спят в обнимку они. Все остальное в этот момент было бы не важно. На все было бы наплевать. Но нет: из зеркала на меня снова глядит тьма. Снова ночь. Та самая ночь. Издеваются. Суки. Ну и к черту. Буду смотреть на него. Буду веселиться. А он сидит и молча пьет свой чай. Это странный человек. Раньше он был богат и улыбчив, до моего визита, конечно. Теперь он лыс, был весел когда-то, но лицо его теперь безумно и вообще похоже на немытую сковородку. Когда я рядом, он будто чувствует это и весь сжимается. Я долго смотрю на него сверху, потом подхожу к нему впритык и считаю морщинки. Иногда их ставится больше, но пока их только 113. Вот так. В целом он мне не интересен, но жажда, моя жажда, не излечима и не дает мне покоя. Я смотрю на зимний двор и понимаю, что ни на что больше не способен. Это обидно. И мне становится хреново. Двор замечательный, около зимнего леса, черного, как рать копьеносцев. Качаются занесенные снегом качели и никаких следов вокруг. Сегодня я хочу попрощаться с тем, кто сидит на стуле и пьет чай и встретиться с ним вот тут под потолком. Пора. Мне уже давно не хочется этого, но я знаю, что нужно, поэтому я заставляю себя вспоминать раз за разом. Та ночь была холодна, и я это отлично чувствовал. Но в квартире было тепло. Мы жили там втроем. Я, он и она. Вообще-то это была его квартира, но мы были его друзьями, и он был рад видеть нас рядом. Она была его девушкой, поэтому он любил ее. Я был его другом, поэтому мы часто пили вместе. Все было так. Мы почти никогда не ссорились. Но однажды он решил, что я хочу забрать ее у него. Может быть, он спятил, может, перепил, в тот вечер он меня зарезал, и больше я не проснулся. Моя пьяная душа металась под потолком, разглядывая свое тело и кровь, меня разрывали стоны и слезы. Мне казалось, что это бред, дурной сон, но тело мое совсем не шевелилось. Вобщем, я узнал, как заканчивается бесцельно прожитая жизнь. Долгое, долгое время мне было не привыкнуть к этому. Потом пришла грусть, а вслед за ней злоба. Они-то жили, и траур их был недолгим. Никакого возмездия. Душа моя потяжелела и не желала покидать комнаты этой квартиры. Как бы мне не описывали рай и не пугали адом, плевать я хотел и на то и на другое. Когда я шаркал ногами по асфальту, а не по воздуху, я вообще был атеистом. Их никто не наказал. И я начал мстить. Ему. Долгих четыре года я медленно и осторожно сводил его с ума так, чтобы он стал похожим на меня. Чтобы его трясло и дергало. Это было грандиозно: он жил как попало и под конец стал шизофреником, получив раздвоение личности. Меня не волновало, какие чувства он испытывал - раскаивался он, или нет. Какая разница? Вот сегодня я и спрошу его об этом. Что касается ее - она ушла от него через год, не выдержав и половины срока. Она была слаба, и, если так можно выразиться, - я ее не стоил. Точнее моя жизнь ее не стоила. Любовь. Но самое страшное и дикое, от чего я никак не могу опомниться - как он мог убить спящего человека, пускай бессознательно, пускай. Неужели ничегошеньки у него там не дрогнуло? Я бы не смог. Так или иначе, мне пора встретиться с ним. И я чувствую себя правым, я восстанавливаю то, что больше не имеет силы в нашем мире - справедливость. Жестокую-прежестокую справедливость. Я буду вершить правосудие мать вашу. Я начинаю говорить. На зеркале растет пыль, остаются только редкие полосы, в которых можно прочесть: убей себя. Я кружусь, моя злость исходит из моей души и занимает все вокруг. Мне нравится такая затея. А он начинает дрожать, он подбирает колени и, как в фильмах, обнимает их руками. Разбивается банка варенья, и на белой клеенке появляются яркие буквы. Страшные, красные буквы малинового варенья. Падает нож и, воткнувшись в паркет, начинает писать. Интересно, о чем он думает? Не имея возможности ни прикоснуться к предметам, ни произнести звук, мне приходится кружить и излучать свою волю, свое желание. А все вокруг принимает мою волю, потому что и нож и варенье не имеют своей. Все в комнате кружится, звенит, бьется и пишет. Сдохни, сдохни, сдохни. Господи, да моей злостью можно напоить каждого жаждущего на этой планете. Я подлетаю к его лицу, и мне кажется, что он видит. Я кричу ему:
"Умри, ублюдок, я тебя ненавижу! Встреть меня лицом к лицу"
Ни черта он не видит. Ну и ладно. Плевать. Я начинаю метаться по квартире с немыслимой скоростью. Я создаю сумасшествие. Но для меня этот хаос просто праздник жизни, праздник движения и тепла - то, чего я не имел много лет. Все ходит ходуном, все раздражено и жаждет мести. Я снова кричу:
"Давай, трус. Давай. Ты никому не нужен, поднимайся ко мне! Ну!"
Он встает. Вот. Наконец. Решился. Он идет в коридор. Лицо его бело. Я лечу перед ним задом наперед и гадаю, как. Он шаркает по ковру и касается руками стен, чтобы не упасть. Мне бы хотелось чтобы он прыгнул с крыши, это довольно романтично, хотя я и не романтик. Было бы много крови, да и вовремя полета приходят необыкновенные ощущения и мысли, типа того, что люди все-таки летают. Недолго. Но он делает все по-своему. В комнате он берет веревку. Это почти смешно, ну да пусть. Пусть вешается - так будет быстрее. Он плетется обратно на кухню и садится на стул. Я даже не заметил, как успокоился.
Все оказалось очень просто - свести его с ума и заставить умереть. Я горжусь этим, цены мне нет - думаю я, хотя и не знаю какой срок брать в расчет: веселился ли так уже до меня какой-нибудь дух? В комнате стало тихо, все будто прислушалось к тому, что произойдет. Он сидит молча, руки трясутся. Неужели повесится? На такой-то веревке? Я лопну со смеха и умру во второй раз, правда, уже своей смертью. Ему тяжело, он глядит в чашку и надевает на голову целлофановый пакет.
Это я уже вижу в отражении темного окна. Это мне кажется интересным. Пакет плотно облегает голову, он натягивает его покрепче, и через целлофан видны его глаза, волосы и бледные губы. Он похож на рыбу. Это единственное, что приходит мне в голову. Он похож на рыбу. Да, именно так. Вокруг шеи наматывается веревка, и пакет больше не впускает воздух. Хотя, вполне возможно, что он похож на куклу. Что-то меня колет. Я, черт бы вас побрал, чувствую боль. Я не могу понять, что происходит. В мутном окне, где темная ночь и пара фонарей я вижу его голову в пакете. К черту голову, я вижу просто белое пятно пакета, а в нем деревья, несколько звезд и детские качели. Все это сейчас в его голове... Или в пакете? Черт, я обманываю вас, я все понял. Он умер. Точнее нет, он не умер, он задыхается, но внешне это не заметно. Он сидит спокойно, держа в одной руке концы шнура, другой рукой вцепившись в кружку.
Вот. Мне это не дает покоя. Он считает чаинки в бежевых волнах. Чай без сахара и чаинки ослепительно черны. Я знаю, зачем он их считает. Так делал я. Часто. Если те частички, что были мне видны, были нечетны, это означало беду, наоборот - счастье. Это я помнил еще с детства. Мне рассказывали завораживающие истории о том, как веселые тетеньки гадали на кофейной гуще, видели прошлое и будущее. А я так не умел, но очень хотел все знать. Поэтому я считал чаинки. Он знал об этом и часто подшучивал. Я не могу на это смотреть, мне плохо. Господи, да меня сейчас вырвет от такой банальности. Он просто не имеет права так делать - кидать жребий на свою жизнь, он что считает, что заслужил новый шанс, возможность еще пожить. Я, черт вас подери, не из тех эстетов, которые считают жизнь в таком состоянии, как у этого козла, большим страданием, чем смерть. Я смотрю в окно, на заснеженную улицу, на фонари, меня сжигает сильный внутренний жар, я лечу в другую комнату. Поднимаюсь к потолку. Здесь действительно есть паутина. Есть паук какой-то хилый. Черный, спящий паук. Паук, спящий с мухами. И мухи, спящие с пауком.
Я не хочу ничего знать, но знаю все заранее. Там шестнадцать чаинок. Он тоже это знает. Шестнадцать, подумайте - восемь на два. Это означает, что сейчас он уже в панике срывает пакет с головы, руки его трясутся, и он жадно ловит воздух. Тошнота все ближе подступает к горлу, я не хочу этого, я хочу крови, его крови. Но не судьба видно, видно он возомнил себя богом, который дарит и отбирает жизнь. Что за пакость? У меня забрал, себе подарил. Ну, может, в следующей жизни, как говорят в кино, поменяемся ролями. Да, такой вот бред... Я теперь оставлю его навсегда, потому что мне больно колет душу, когда меня предают, плевать мне на бездумную злость и убийство, но с этой минуты я не смогу находиться с ним в одной комнате.
Черт с ним , короче, я пошел в рай.
А седой бородач на луне, зовущийся богом, улыбаясь подумал о том, что случилось бы , если б оба они доглядели затерявшуюся чаинку. А еще, он подумал о том, какие странные все-таки люди, что решают свою жизнь количеством чаинок в кружке, деленных на два. Но мысли его тут же исчезли в кудрявых усах. И, раз бога нет, значит именно он будет ждать новую душу, которой уже уготовлено место в.................................................................................................