Шейдон Марк : другие произведения.

Проклятье Звёздного Тигра - 2

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками
 Ваша оценка:
  • Аннотация:
         
    Надеюсь, что сие творение 1) кто-то читает, 2) оно читающим даже нравится,
    3) эти несколько глав читающих тоже не разочаруют, и
    4) они (читающие) оставят комментарий.
    Автору ведь интересно!
      
      

 
 
О ПЛАЩАХ, МИНЕЛАХ И ТРЕТЬЕЙ ПРИНЦЕССЕ
 
 Дни мелькали перед ним, как цветные картинки на страницах книги. Синяя лента реки, искрящаяся на солнце, зеленовато-жёлтые поля, тенистые рощи и стайки ярко раскрашенных крестьянских домов, издали похожих на новенькие детские игрушки. Невысокие круглые холмы и снежно-белые кувшинки в заросших тиной озёрах. Щебет птиц, топоток мелких зверюшек в густой траве, неумолчное тоненькое жужжание насекомых. Нежные трели флейты и звучные аккорды минелы. Вил насвистывает что-то печальное, тут же - весёлое, снова серьёзное и грустное. Тихонько напевает без слов. Смеётся. Когда он свистит, вокруг его головы неизменно вьётся несколько пёстрых пичужек; иногда самая смелая садится ему на плечо, и он, улыбаясь, легонько касается перьев кончиками пальцев. И птичка, вот удивительно, не пугается, не улетает! На Энтиса он не смотрит, только вперёд, вдаль, в небо...
 Рыцарь хорошо усвоил полученный в Затишье урок: завидев деревню, накидывал белый плащ, как бы жарко ни было, и внимательно приглядывался к людям, называя своё имя. Но недоверия во взглядах ни разу больше не замечал - зато заметил другое. Крестьяне вились вокруг него, как мухи вокруг мёда, и слишком широко улыбались. А Вил молчал. Энтис понимал, что в людях из-за Черты не разбирается; но Вила он уже немного изучил, и это молчание казалось ему неестественным и тревожным.
 Две недели он не решался сунуться к другу с расспросами. Благоразумие настойчиво советовало не ворошить осиного гнезда; сердце же упорно противилось этому совету. А после очередной деревни он вдруг живо припомнил, каким был Вил в Затишье, едва поднялся с кровати: весёлый, приветливый, и рассказывал смешные истории, и так чудесно пел! А с тех пор нигде не пел ни разу...
 - Вил, - он кашлянул. - Извини, мне можно спросить?
 Его друг кивнул, не выказывая к вопросу ни капли интереса. Энтис вздохнул. Лучше выпалить всё разом. Как с обрыва прыгнуть в ледяную воду: и быстро, и поздно отступать, даже если захочется.
 - Ты всякий раз торопишься уйти... будто убегаешь. От их суеты, да? Но они же просто стараются быть учтивыми. Заботятся о нас. А ты смотришь сквозь них и молчишь...
 - Как неблагодарная свинья, - спокойно подсказал Вил.
 - Я никогда бы о тебе так не сказал!
 - Но смысл тот самый, верно?
 - Ничуть, - огорчённо возразил Энтис. - Я хотел не упрекать, а понять.
 - Ты не поймёшь, - с неожиданной печалью отозвался Вил. - Когда я один, всё иначе. Рыцарю, ясно, что угодно подадут сию секундочку. Ещё уговаривать станут, чтоб милорд, пожалуйста, взял.
 Милорд резко остановился посреди дороги и свёл брови. Милорд выглядел - и ощущал себя - опасно схожим с плотно закрытым котлом, который вот-вот закипит.
 - Я ненавижу, когда со мной все носятся! И отказываюсь не затем, чтобы послушать их уговоры!
 - Да, я заметил.
 - Но ты так говоришь! - вознегодовал Энтис. - По-твоему, я слов твоих не слышу?!
 - Ничего ты не слышишь. Никто не велит мне убираться в трясины, никто не потребует отработать еду и ночлег, никто даже не нахмурится. Всё идёт в руки само. Задаром.
 - Что ж тут плохого? - удивился Энтис. - Ты разве всюду петь хочешь? И каждый музыку понимает? Да если они тебя не покормят, пока не споёшь, - не понимают наверняка! Ну и радуйся, что можешь им не петь, а отдохнуть и уйти. Искусство нужно дарить тем, кто его достоин, а не бросать в толпу наугад! Такой талант, как у тебя, нельзя использовать для того, чтобы выпросить несчастный кусок хлеба в грязной деревушке. Он стоит большего, чем продаваться за гроши кому попало!
 - Да? - тихо сказал Вил, в упор глядя на юношу и бледнея. - Стоит того, чтобы весь его продать тебе одному, Энтис Крис-Тален? На всю жизнь или на пару знаков? А какую цену ты мне предложишь? Тот же кусок хлеба, но с маслом сверху - и с улыбками, которые вовсе не для меня, мною не заслужены, и всем плевать, я лучший менестрель Тефриана или вообще глухой, немой и безрукий?
 Он порывисто отвернулся и склонил голову. "Я знал, - думал Энтис. - Знал. Вот это - настоящее".
 - Прости, - он мягко тронул друга за плечо: - Я очень тебя обидел?
 Вил искоса взглянул на него.
 - Мне казалось, это я тебя обидел.
 - Нет. - Энтис был очень серьёзным. - Совсем нет.
 - Люди не виноваты. Просто я влез на чужое место, и мне там неуютно. Я-то не Рыцарь. Мне надо быть собой, быть менестрелем. Делать свою работу, а не цепляться за твой белый плащ.
 - А у нас считают, что это не работа, - вдруг вырвалось у Энтиса. - А менестрели бездельники, не хотят приносить пользу, как подобает мужчинам, а шляются по дорогам и клянчат подаяние, и от них один шум и грязные шутки. Ты только не обижайся! Я о тебе вовсе так не думаю!
 Вил с равнодушным видом пожал плечами.
 - Все так именно и думают.
 - Но откуда им знать? Я никогда не слышал, чтобы какой-то другой Рыцарь дружил с менестрелем.
 "Другой Рыцарь отлупил бы меня за первую же дерзость, а в Замке потом рассказал, что менестрели неблагодарные твари, какие только кнута и заслуживают. Между прочим, другой не прыгнул к Лили!"
 - Отец говорил: мы смотрим из Тени, а тени размывают очертания предметов. Теперь я вижу, в чём тут смысл. - Энтис замялся. - Вил, я не хочу, чтобы со мной ты чувствовал себя... почти вором.
 "Вором? Идиотом, скорее... сейчас. А среди забот и льстивых улыбочек - для тебя, ну и мне заодно? Не вором, Энтис. Твои слова о таланте здорово смазали меня по физиономии, я сорвался... и всё вышло красивее, чем есть на деле. А мне вначале и было хорошо. Куда лучше, чем без тебя! А потом я понял, что начинаю привыкать. И испугался. Ведь всё закончится, стоит тебе уйти - а ты уйдёшь непременно. А что будет со мной, когда ты отучишь меня от прежней жизни и не дашь новой взамен?!
 Нет, я не лгал тебе, Рыцарь, но... я ведь просто боюсь. Боюсь разжать пальцы и выронить тот кусок хлеба, вот и отпихиваю алмаз, который ты пытаешься сунуть мне в руки. И не хочу такого алмаза... но это не я, а мама, вложившая мне в душу любовь к музыке, дорогам и свободе от долгов и чужих сердец. А взять меня одного, самого по себе, - и будет что-то трусливое, глупое и беспомощное до тошноты!"
 - Я не вором себя чувствовал. Скорее, слишком бесполезным. Тебе-то я хоть пою, да о мшанке вот рассказал. Небольшая, а всё польза.
 Он-то думал: чувствительный Энтис, склонный всё принимать всерьёз, разволнуется и бросится убеждать, что Вил ему нужен вовсе не из-за мшанки и песен. А Рыцарь преспокойно кивнул:
 - А ещё с тобой интересно. Нет, совсем бесполезным я бы тебя не назвал. - В серых глазах блеснула лукавая искорка: - В чём дело, Вил? Смотришь как-то странно.
 - Странно? - Вил моргнул. - Да вроде... кусты трещали, будто кто ломится, вдруг там бир взбесился?
 Энтис сразу сам стал похож на бира - гибкий, настороженный и опасный.
 - А сейчас слышишь?
 - Нет, - успокоил Вил. Слава богам, поверил! - Почудилось, наверное. А может, кабан или олень. Бир сильней бы шумел. Да ты не бойся. Если и бир, я раньше скажу, чем выскочит.
 Он ожидал новой вспышки негодования: чтоб Рыцарь да испугался какого-то несчастного бира?! Но не дождался. Похоже, Энтис вообще его укола не заметил.
 - Что мы будем делать в следующей деревне, Вил?
 - Ты - что и всегда, - пожал плечами Вил. - Пить, есть, отдыхать... с девочками любезничать. - Энтис усмехнулся, чуть краснея. - А я пойду на площадь. Под небом куда лучше, чем среди стен, от которых луком воняет. - Он прикусил губу. - Только, знаешь... нам надо не вместе прийти. Будто мы незнакомы.
 - Почему? - морща лоб, спросил Энтис. - Так же нечестно.
 Необходимость вообще эту тему обсуждать, да ещё и ходить вокруг да около, не смея высказаться прямо, вызывала у Вила отчаяние, от которого хотелось заскрежетать зубами или зарычать, как бир.
 - Или я не смогу играть. Люди верят тому, чему хотят верить. Покажи им воронье гнездо в ветвях и скажи "бир" - так и зубы увидят, и даже запах из пасти унюхают. Они увидят двух Рыцарей. И ты язык стереть можешь начисто, но не убедишь! Они ведь как думают? Рыцари с менестрелями не водятся, им на менестреля глядеть-то противно. Ну, скажем мы правду. А они на минелу посмотрят, потом на твой плащ, и к вейлину бегом: Рыцари, видать, на солнышке перегрелись, в менестрелей играются! А вейлин к нам - лечить. А то решат, что плащ и меч мы у настоящего Рыцаря украли. Мы в такую беду влететь можем - та степь садом покажется! - он виновато заглянул другу в лицо: - Не умею я объяснять...
 Энтис молчал, и Вил совсем приуныл. Как уговорить его, не открывая настоящую причину, почему не стоит тыкать в нос всему Тефриану их дружбу? Настоящая причина... ну нельзя о ней рассказывать этому наивному ребёнку из Тени! Не поверят, что он менестрель? Да нет, поверят. А вот Рыцарю в нём какой интерес... Менестрелю, чтоб уцелеть, надо всем угождать, ничьим приказам не перечить. А перед Орденом и без приказов склоняются все головы в Тефриане, от бродяги до короля. Могущественная Звезда, и та боится непобедимого оружия Рыцарей против силы Чар - Великой Тайны Ордена.
 Рыцарь и менестрель, странствующие вместе. Уже и этого вполне хватает. А он ещё и держится со мной так тепло, а стоит минелу взять да запеть - глаз не сводит, весь прямо светится, словно от счастья себя не помнит, что может этаким сокровищем любоваться!
 О да, с тоской думал Вил, ещё как поверят! И новость мигом облетит деревню (и парочку соседних, откуда в эту забрели гости). И все сбегутся посмотреть. И рассмотрят хорошенько, вот уж наверняка - рассмотрят до мелочей и запомнят его лицо крепко-накрепко! Как не запомнить. Когда ещё доведётся повстречать менестреля, на которого нежно взирает Рыцарь Света!
 И он погиб. Слава о нём, недобрая, насмешливая, унизительная слава разнесётся по всему Тефриану быстрее ветра. Трясины Тьмы! А он, несчастный дурак, ещё и осмеливался мечтать, как его повсюду будут узнавать, встречать с радостью. Мечтал! Что ждёт его, когда Энтис отбросит его жалкие доводы и примется поступать по-своему? Уж известность ему тогда обеспечена! И какая известность!
 - Я думаю, ты прав. - Рыцарь вздохнул. - Объяснять ты умеешь. Даже лучше некоторых Лордов.
 - Спасибо, - пробормотал Вил. Всё разрешилось неожиданно просто, почему же он не радуется?
 - Пойдём дальше, - Энтис шутливо-властным жестом подтолкнул его вперёд: - Ты что замер?
 - Погоди, - выдавил Вил, уставясь себе под ноги и едва не плача от стыда за эту странную слабость.
 - Опять слышишь шум? - немедленно насторожился Энтис. - Где?
 - Да нет. Просто жарко... А я вот подумал: может, нам сегодня не идти больше? Никто не огорчится, если мы побездельничаем денёк. Полежим на солнышке, половим рыбу, ягод насобираем. Я сочинил новую песню на рассвете, - он всё же решился поднять глаза: Энтис, прищурясь на солнце и откинув голову, старательно связывал волосы в пучок обрывком чёрного шнурка. - Могу спеть, если хочешь.
 Сдержанность, которой он так гордился, рассыпалась в пыль: заискивающие нотки, пропитавшие все его фразы, резали ему слух. Если кто и мог их не заметить - только ребёнок вроде Энтиса.
 И Энтис, конечно, не заметил. Просиял и кивнул, восхищённо глядя на Вила, как на долгожданный подарок к дню рождения. Ну вот! И радуется, как ребёнок. Доверчивый, наивный... Тоже мне Рыцарь!
 - Ой, конечно! Я как раз хотел предложить, ты прямо мысли угадываешь, совсем как Чар-Вэй!
 Вил чуть не вздрогнул, а Энтис принялся весело болтать: о том, как ему надоела вечная дорожная пыль, а всё равно ему нравятся дороги, и как надо ловить рыбу без удилища, и почему летом делаются ядовитыми многие травы, и здорово, что не было бира... Энтис словно заразил его своей беззаботной радостью жизни: все страхи вдруг показались ему надуманными и несерьёзными. Он был удивительно сильным и свободным, как ветер. Он был талантливым и всемогущим. Мир принадлежал ему - и с ним был его друг. Сейчас... и завтра... всегда.
 Издевательский голос рассудка противным шепотком напоминал: никакого "всегда" нет и быть не может, а эти чудесные ощущения - наиглупейший самообман, детские иллюзии, из которых давно пора бы вырасти, и придавать им какое-то значение - нелепо, смешно и опасно. Трясины, нет глупости хуже, чем утратить ясное представление о реальности! Но Энтис так звонко смеялся... а он так устал, ему так хотелось забыть обо всём неприятном! Выбросить из головы и безысходную мрачную "реальность", и неизбежность расставания с другом - помнить только, что у него ничего не болит, он сыт и хорошо одет, он не топает по нескончаемой дороге, а валяется на травке в тени раскидистого дуба на берегу Яджанны... и он не один. Пусть этому когда-то придёт конец - но сейчас Энтис рядом. И можно болтать о пустяках, смеяться или молчать; но они вместе, а остальное неважно. И плевать ему, реальность это или разыгравшееся от жары и усталости воображение. Главное, у него есть друг.
 
 
* * *
 
 Девочка лежала в своём укрытии и сквозь листья смотрела вслед двоим, уходящим прочь. Когда они отошли довольно далеко и уже не могли услышать, она выбралась из кустов и печально вздохнула. Не решилась. А если честно - знала, что не решится. Не стоило и бежать следом! Только напрасно порвала рубашку и вывозилась в пыли, пробираясь в зарослях на обочине. Хорошо хоть прятаться умеет - вон как долго тайком кралась за ними, а они не заметили. Вот бы было позору, если б её - растрёпанную, в пыльной одёжке в травяных пятнах - обнаружили в этих самых кустах!
 Она его сразу узнала. А вот он её не узнал, а она ведь нарочно на глаза ему попалась. Да он вокруг-то и не глядел, весь был в себе, в своих мыслях. И невесёлых, видать: от приятных раздумий этаких лиц у людей не бывает. Но ему-то с чего печалиться? Да, не больно сладкая жизнь у менестрелей - она не дурочка, понимает. Но свобода, свобода странствий! Дорога эта принадлежит ему, и все другие дороги, и весь мир! А она... на одном месте, как на привязи... чего, видно, и заслуживает! Вот кто, скажите на милость, ей мешал попросту к нему подойти?! Не вспомнил бы, так сама напомнить могла, говорить-то умеет! Как раз хорошо бы вышло: сразу бы понял, что она не из робких, у кого язык к зубам прилипает. А там, может, и взял бы с собой? А теперь... Трясины Тьмы! Растяпа бестолковая, так всё испортить, проклятье! Она поморщилась. Нет. Успокойся. Во всех сказках говорится: гневу дашь волю - считай, пропал. Будь ты хоть великий воин, хоть Третья Принцесса, хоть даже Чар-Вэй. А уж менестрелю-то и вовсе не выжить, коли гнев смирять не привык! А ты ж вроде в менестрели собиралась, Диш?
 Она отцепила от штанов и рубашки репейные головки, слепила мячик и с размаху запустила в траву. Да не заговорить она боялась! И не отказа, и не прощанья с родными местами, с мамой и отцом: она ж не малышка, одиннадцать лет - почти уж взрослый человек. И он, этот мальчик, ненамного её старше. Нет, она бы точно подошла! Хоть её и смутило, что он не пел и не играл. А кое-кто из сельчан дивился, отчего один из двоих Рыцарей без плаща и с минелой. Рыцарь! Ну нет у людей памяти, ни настолечко! И глаз нету. Она-то его бы не забыла, пусть и три года прошло! Даже если б он с ней не говорил тогда.
 А он говорил. Долго-долго. Матушка его заполночь с травницей Эльмой беседы вела, а он о городах ей рассказывал, о краях дальних да всяких чудесах, что в пути повидал (а повидал он немало, а ведь лет ему было - почти как ей сейчас!), и показывал фокусы, и сочинял о ней смешные стишки-малютки - она и не знала, как много есть рифм к её имени. И не лень же было вместо отдыха развлекать любопытную малявку! А перед тем, как уйти, вырезал ей из дерева колечко (тогда она его на большой палец надела, а теперь оно на средний в самый раз) и серьёзно сказал, глядя ей в глаза, мокрые от слёз: "Не грусти, я вернусь. И возьму тебя с собой, если захочешь. Отправишься в странствие, как Третья Принцесса".
 Ну, у той принцессы, для начала, был конь. И снаряженье для странствий - одёжка, небось, из кожи, а не из хлипкой ткани, что о любую ветку тотчас рвётся! И оружие. От которого тебе всё равно толку нет, потому как управляться ты с ним не умеешь. Она нахмурилась. Глупости это всё. Она и пешком бы с ним ушла, и отлично бы обошлась без богатых принцессиных одеяний! Но просто... просто...
 Ну не смогла она взять и подойти, когда там был тот, второй. Такой, как... ну, прямо как арасинец самых чистых кровей рядом с деревенскими конягами! У Третьей Принцессы, верно, такой арасинец и был: изящный и вроде хрупкий, а на деле - ни один конь по всем статям с ним не сравнится. Так и он. Тонкий, не как местные парни (у тех, небось, шеи толще его талии!), и голос негромкий, и ничего он никому не приказывал, ни единым словом и взглядом цену себе не набивал (как иные сынки сьеров! А уж кто простой крови, а у сьеров в домах сыновьями растут - те и подавно пыжатся, изо всех силёнок перед сельской роднёй перья распушают, что петух перед курами). А он - нет. Ничего в нём в глаза не лезло, на весь Сумрак о себе не кричало - а ведь было. Ну просто было, и всё. Ни тебе пышных одежд, ни могучей силы, ни надменной повадки, но смотрелся он лордом с самой что ни на есть Вершины.
 А к высокому лорду так вот запросто не подойдёшь. И к тому, кто с ним в компании странствует, - тоже. Ну, она и не подошла. Глупая курица. Трусиха несчастная!
 Девочка с унылым вздохом легла на спину в свежескошенное пахучее сено, которое и ей, вместе с прочими сельчанами, через пару дней предстоит убирать и вязать в стога. Куда веселей идти по дороге да петь песни... Ну и возись с сеном, сама виновата! Курица - она курица и есть.
 Ну, правда, талантом к пенью она никогда не отличалась. Вот сказки, легенды всякие - это да. Она совсем крохой была, а уже запоминала их наизусть, раз услышав, и рассказывать умела ничуть не хуже, чем менестрели! Если б не этот Рыцарь... Красивей его, верно, во всём Сумраке не найти. Она сердито насупилась, выгоняя из памяти золотые волосы и ясные серые глаза. Ей-то что с его красоты? Пока она сама до красоты дорастёт, он уж давным-давно подругу себе отыщет! Или друга. Если байки о Рыцарях не врут. И чем бы ему, кстати, менестрель-то приглянулся? Да-а, враньё или нет, а странно всё это!
 Сено толком ещё не просохло, но уже кололо спину сквозь тонкую рубашку. Диш закрыла глаза и принялась в который раз самой себе рассказывать свою любимую сказку - про Живой Цветок и Третью Принцессу. Эта история была старой-престарой (Вил тогда сказал, ещё до Войны Чар её придумали, больше семи веков тому назад). А началось с того, что заболел король, и ни травники, ни Вэй не могли недуг одолеть. И Сила Чар, и целебные снадобья - всё бессильно, умирает король. И пришёл во дворец старик, и поведал слух, что есть в мире океан без дна, а посреди того океана остров, весь покрыт лесом дремучим, а в том лесу стоит башня, и растёт в ней Живой Цветок - кто вдохнёт его аромат да лепестка губами коснётся, вмиг от любой болезни излечится. Но живёт в той башне злой великан, днём и ночью Цветок стережёт, и ни мужчине, ни женщине, ни ребёнку по доброй воле Цветка не отдаст, а кто в Башню вошёл - живым не выпустит. А рождён великан не Сумраком, и поранишь его - зарастёт рана в тот же миг, и лишь тот его сразит, кто сумеет удар нанести прямо в сердце. Но хоть могуч злодей, нет у него острого ума, что от Сумрака людям даётся, и потому не силой можно Цветок добыть, а хитростью.
 Диш перевернулась на живот, уткнув лицо в скрещенные руки. Собралась за Цветком старшая дочь короля. А старик, ясное дело, оказался самим Певцом. Дал он принцессе белую мышку - путь указать, и совет: Судьбу не гневить, дары отвергая, но дары принимать с оглядкой. Взяла она меч, что из лучшей стали искуснейший кузнец-Рыцарь выковал (а мечом владела она на славу), села на коня, быстрого, как ветер, с детьми и мужем простилась - и в путь. Лесами-полями, горами и долинами привела её мышка к старой иве на развилке трёх дорог, да и пропала с глаз. Опечалилась принцесса, села под иву и думает, как дальше быть, какой дорогой к Цветку спешить. А пока думала, конь-то и откусил с ветки листочек. Зашумела ива, опустились ветви на принцессу, держат крепче стальных оков. И явилась Ивовая Дева и молвит: "За листок с моей ивы, дочь короля, дорого ты заплатишь". Но вспомнила принцесса, что нет зла в Ивовой Деве, и без страха глядя, учтиво сказала: "Обидела я тебя без умысла, но вину признаю и платить готова. Но спешу я за Живым Цветком для отца больного, и потому прошу: отпусти меня, а как добуду Цветок - вернусь к тебе и долг отдам, чем пожелаешь". Засмеялась Ивовая Дева: "Приятны мне твои речи, дочь короля, и нет в них обмана. Прощу тебя, пожалуй, коль откроешь три главные печали своего сердца". Отвечает принцесса: "Печалит меня, что не отдаст великан Цветка добром, и придётся убить его или жизни лишиться. И то печалит, что вдруг вернусь с Цветком слишком поздно и всё равно отца потеряю. А темней печаль, что коль погибну в башне, затоскует навеки мой любимый и останутся дети мои без матери". Кивнула Дева: "Правду сказала ты, дочь короля, помогу тебе выбрать дорогу". Повела рукой, и явились на развилке три белых камня, и на них слова: справа - Путь Любви, слева - Путь Чести, а прямо - Путь Силы. И молвит Дева: "Все пути к Цветку ведут, да все по-разному". А славилась в народе принцесса любящим сердцем. Говорит она: "Из любви к отцу иду за Цветком, а не честь меня гонит; силой же некой сама я владею". Усмехнулась Дева: "Выбор твой и судьба твоя, старшая дочь короля. А за учтивость прими от меня подарок, - с пальца кольцо сняла и принцессе даёт: - Поверни на пальце колечко - увидишь тех, кого любишь больше жизни".
 Свернула принцесса на Путь Любви. Скачет лесами-полями, горами-долинами, и притомился конь; спешилась она, припасы из котомки достала, да не может есть - тоска горло сжимает. Вспомнила она совет Певца - дары принимать с оглядкой, да не утерпела, повернула кольцо. И видит отца: близок его конец, но не с миром идёт он в Мерцанье Изначальное: две лишь с ним дочери, третья же далёко, не может проститься с ней король, темны последние часы его в Сумраке. Заплакала принцесса, но дальше едет, думая: обманчив дар Ивовой Девы, добуду Цветок и в срок ворочусь. Но вот океан без дна. Села она в ладью и плывёт, и одолела её тревога - не сдержалась она, вновь кольцо повернула. И видит мужа любимого: бродит он бледной тенью, не спит, не ест - убивает его страх за жену, нигде нет ему покоя. Заплакала она, но дальше плывёт, думая: не будет счастлив любимый, коль на его покой отцову жизнь я променяю. Но вот и остров с лесом дремучим. Идёт принцесса по лесу, да вдруг заныло сердце - не стерпела она, повернула кольцо. И видит детей своих малых: плохо им без мамы, некому приласкать, некому утешить, некому песню на ночь пропеть, и не понять им, зачем мама их оставила, чахнут они не по дням, а по минутам. Повернула она и как могла быстро домой поспешила. Так ни с чем и вернулась.
 Диш фыркнула: тоже мне "любовь"! Нет, ну никогда эту принцессу не понимала! И муж хорош: не мог, дурак такой, детям песню на ночь спеть?! Ну, коли сам не мог, так у принцессиных детей, небось, всяких там нянек тьмища, наставниц да служанок - могли бы и сыскать ту, что петь-то умеет!
 А король совсем плох, только силами Вэй и дышит. Собралась за Цветком вторая принцесса. Дал и ей Певец мышку белую да совет: Судьбу не гневить, дары отвергая, но дары принимать с оглядкой. Не владела принцесса мечом, а умом взять решила; села на коня, быстрого, как ветер, и в путь. И всё было, как у сестры: добралась до старой ивы у развилки трёх дорог, там мышку потеряла, конь с ивы листок откусил - пришлось и ей Ивовую Деву о милости молить. Та и ей сказала: "Прощу тебя, коль откроешь три главные печали своего сердца". Говорит принцесса: "Печалит меня, что не отдаст великан без боя Цветка, а в честном бою не сражу его, надо обманом Цветок добывать. И то печалит, что не вернусь с Цветком к сроку - умрёт отец мой король, и лишусь я доброго друга и наставника, а народ - мудрого правителя. А темней печаль, что много горя я вижу вокруг, а ещё больше не вижу, и всем в горе помочь я бессильна". И явились три белых камня, а на них слова: справа - Путь Любви, слева - Путь Чести, а прямо - Путь Силы. Молвит Дева: "Все пути к Цветку ведут, да все по-разному". А славилась в народе принцесса высокой душой и чистым сердцем. Говорит она: "Видела я силу без добра, видела и любовь без силы". Усмехнулась Дева: "Выбор твой и судьба твоя, вторая дочь короля. А за учтивость вот тебе подарок, - пояс сняла и принцессе даёт: - Сожми кисть пояска и услышишь того, кто зовёт на помощь".
 Свернула принцесса на Путь Чести. Скачет лесами-полями, горами-долинами, и притомился конь; спешилась она, и захотелось ей испытать дар Ивовой Девы. Вспомнила совет Певца - дары принимать с оглядкой, да не утерпела, сжала кисть пояска. И слышит из чащи стон, хриплый да жалобный. Бегом туда поспешила, и видит: кусты в белых ягодах, а в траве мальчик лет пяти - бьётся, стонет, на губах пена, а губы уже синеют. Знала принцесса: ядовиты белые ягоды, знала и лекарство - траву синеглазку. Кинулась искать - нигде нет травы; наконец отыскала, да поздно: лежит дитя и не дышит. А тут и мать подбежала... Со слезами ушла принцесса, села на коня и дальше едет, а сама думает: хотела великану в вине дать дрёмы, да не лежит к тому её сердце... Но вот океан без дна. Хотела уж плыть, да поднялся ветер, взметнул кисть пояска - принцесса и сожми её ненароком. И слышит словно плач между скал. Побежала туда и видит: попал тигрёнок в капкан, скулит, кровью истекает. Открыла капкан, зверька достала, нарвала травы неситы, что раны лечит, но поздно - умер зверёк. Заплакала она, села в ладью и плывёт, а сама думает: хотела устроить великану хитрую ловушку, да темно от того у неё на душе... Но вот и остров с лесом дремучим. Идёт она по лесу, гадает, как великана обмануть и Цветок достать, а в раздумье поясок в руках случайно и покрутила. И слышит: зовёт кто-то на помощь. Кинулась на крик, а деревья путь ей преграждают, хлещут ветвями, колют шипами. Но не отступила она, боли не замечает, страху воли не даёт - а зов всё слабее. И видит лужок зелёный, так и манит лечь да отдохнуть - но не лужок то, а трясина, и тонет в ней юноша, едва уж плечи видны; и не дотянуться ей, не вытащить. Тут заметила она рядом иву, и молвит: "Сердцем я верю в твой дар, Ивовая Дева!". И сказав, ветвь согнула, пояс к ветви привязала, а другой конец юноше бросила так ловко, что поймал он кисть пояска зубами. Отпустила принцесса ветку, та разогнулась и вытянула юношу из трясины.
 На этом месте Диш всегда думала, что тому парню здорово повезло: судя по другим принцессиным "спасениям", или ветка должна была сломаться, или пояс бы лопнул, или сам бы он зубы разжал. Хотя понятно, отчего всё получилось: вряд ли принцесса рассчитывала загнать бедолагу великана в болото, верно? Значит, помешать ей полагалось не самой беде, как в тех случаях, а спасённому идиоту (нет, ну зачем его понесло на этот остров, не говоря уж о трясине?!)
 А идиот оказался Рыцарем. И они с принцессой вмиг нашли общий язык: врать и хитрить нехорошо, а убивать и вовсе безобразие, а великана тоже надо понять, станешь тут злодеем, когда все гости или воры, или сразу лезут на тебя с мечом. И вообще, Цветок-то чей? Одним словом, в башню эта парочка не пошла. Во дворец к папе-королю - тоже (и правильно, там бы их вряд ли поняли). Пошли они в Тень, и там принцесса и осталась - жить по Заповедям и рожать маленьких Рыцарей. А за Цветком поехала младшая сестрёнка. Если учесть, что ей приходилось с утра до ночи слушать, как старшая кудахчет над своими ненаглядными детишками, а в перерывах изо всех сил жалеет папу, - то сбежать (даже помня про великана) наверняка представлялось ей далеко не худшим поворотом событий.
 Диш встала и потихоньку пошла назад, в деревню. Раньше вторая принцесса с её честью казалась ей совсем дурочкой (а её ещё умной звали! Какие ж там считались бестолковыми?!) - но если тот Рыцарь был похож... и таким вот голосом говорил ей неважно о чём, хоть и о Заповедях, и глядел большущими серыми глазами, и улыбался... Диш с сомнением решила, что она всё равно бы не отступила. А Рыцарь, кстати, мог бы и помочь ей с великаном. Нет, глупая она, вторая принцесса! То ли дело - третья.
 Третья Принцесса... вот бы с кем дружить. Она-то не стала бы хихикать да таращиться, как на чудо! И ничего смешного, что человеку куда больше хочется воинского уменья и странствий, чем нарядов, красивого работящего парня и умных ребятишек! Да, Третья Принцесса могла бы понять...
 Она ведь тоже в конце стала странницей. А сперва у неё было всё, как у сестёр: Певец с его советом, мышка, Ивовая Дева. А на вопрос она так ответила: "Печалюсь, что невелик я воин, и в хитростях не сильна, и Цветок вряд ли достану. И об отце я печалюсь: умирает он раньше срока, молод он сердцем и телом не стар, жить бы ему да радоваться. И о том печалюсь, что есть у нас выбор и воля, а будто и нет: я великана страшусь, а всё ж иду к нему; отцу отпустить меня жаль, а удержать не пытался; сёстры и любят отца, а своей волей с полпути повернули. И ты, Ивовая Дева, вольна ветром летать, а остаёшься у дерева. И в твоём, видно, сердце - две воли, два выбора". И явились три белых камня, а на них слова: Путь Любви, Путь Чести и Путь Силы. Молвит Дева: "Все пути к Цветку ведут, да все по-разному". Отвечает принцесса: "Любовь меня ведёт, честь свернуть не позволит; да вот силы немного - не мне её сторониться. Но какой ни пойду я дорогой, останусь собой; не путь мне велит, а велит моё сердце".
 И вмиг не стало камней и развилки: пред ней океан без дна, а рядом Дева, и молвит: "Выбор был твой, но выбирала и я, третья дочь короля. И до Башни судьба у нас общая". А принцесса и рада: не одной в океане плыть, не одной по дремучему лесу брести, всякий путь с товарищем веселее. Сели в ладью и плывут, а тут почернело небо, налетел ураган, волны вздымаются горами, швыряют ладью, как пёрышко. Говорит принцесса: "Жаль, но разные наши судьбы, сестра на пути: мне и без лодки плыть к острову, а ты держись за весло ивовое, и не погубит тебя ураган". А Дева с волос ленту сняла, в волны пустила - и смирились волны, и стих ураган, как не был. Но вот и остров с лесом дремучим. Идут они по лесу, а Башня вдали видна, и что ни тар - ближе не становится. Платья о ветки изорвали, башмаки о камни протёрли, тела изранили, а Башня всё дальше. И видят иву. Говорит принцесса: "Разные наши судьбы, сестра на пути: мне хоть падать, но вставать и к Башне идти; ты ж притомилась, а тут тебе кров и исцеленье". А Дева веточку ивы сломала, вытекло две капли соку - выпили, и исцелились их раны; два волоса взяла, на листок навила - и на них платье крепкое да нарядное; по корню топнула дважды - легла к Башне дорога всего в сто шагов. Молвит Дева: "Дальше судьба лишь твоя, третья дочь короля. Иди и помни свои слова: любовь ведёт, честь свернуть не даёт, да и силы сторониться не стоит. И моё не забудь присловье: кто и с силою слаб, а кто и в слабости сыщет силу". И пропала с глаз.
 Идёт принцесса к Башне и видит в дверях великана, огромного, страшного да могучего, и она пред ним - что мышка пред биром. Взяла меч, да бросила: не сразить ей мечом великана. О хитрых уловках гадает, да не идут на ум хитрости. Вспомнила Деву и думает: где и искать мне силы, как не в слабости? Коль никого великан не пускает живым из Башни, так в неё не пойду, а ему и скажу Цветок принести - вдруг насмешит его моя дерзость, а от смеху авось подобреет. Хоть силён и грозен на вид, велела Дева силы не сторониться. Подошла к великану и молвит: "Смерти твоей мне не надо, и вором быть не хочу, и не милости прошу, а уговор предлагаю: ты дай мне Цветок для отца-короля, я ж исполню любое твоё желанье". И вдруг видит: нет великана-чудовища, а стоит юноша, ростом невысок и лицом приятен, и говорит: "Впервые не меч и коварство, а уговор мне предложили! Знай же, третья дочь короля, что хоть телом я молод, но лет мне немало, и владею я силой Чар искуснее всех в мире Сумрака. Вырастил я волшебный Цветок, чтоб тех спасал, чей путь до срока уводит в Мерцание. Да не вышло с того добра: зависть и зло Цветок окружили. Кто богатство копил без совести, желая купить Цветок заветный; кто воровством добыть его пытался, кто требовал властью иль родом высоким, а кто и оружием. И унёс я Цветок от людей, и спрятал в Башне, и в облике великана много лет его охраняю, поджидая того, кому и поможет Цветок, и сердце не сделает чёрным. Не взять его робкому - страшится он великана; не взять воину - нет в Сумраке воина, мне равного; не взять и хитроумному - Чар мысли мне открывает. Тебе же дам я Цветок, Третья Принцесса". Она и отвечает: "Не так сильна я, чтоб Цветок устеречь; не так умна, чтоб избежать обмана. Да и темно одной мне в дороге, как темна твоя Башня. Пойдёшь ли со мною?"
 А потом, вздохнула Диш, они странствовали вдвоём, и он учил её тайнам Чар. Повезло же!.. Кстати, когда она спросила, Вэй улыбнулся и дал ей белую мышку. Конечно, он был сам Певец. А кто ж ещё?
 
 
ВОЙНА ТЕНЕЙ И СОЗДАНИЕ ОРДЕНА СВЕТА
 
 Вил складывал новые песни каждый день. Одни он пел и потом, другие возникали, как налетевший ветерок, и исчезали бесследно. Энтис их жалел: ему казалось, песня рождается, как живое существо, а если её забыть - умирает. Вил не смеялся над ним, а серьёзно кивал - но, видимо, понимания и согласия было недостаточно. Обрывки песен таяли в дрожащем от зноя раскалённом воздухе.
 Вил уходил в деревню, Энтис некоторое время выжидал, лёжа в траве и сердясь на глупость людей за Чертой, и шёл следом. А там даже ночью поболтать не удавалось: Вил ночевал в гостинице, а он не успевал до неё дойти - его перехватывал лучащийся дружелюбием незнакомец (почему-то всякий раз он оказывался местным старостой) и вёл к себе домой. Получалось, они с Вилом вроде как незнакомы...
 Лгать запрещала Заповедь Истины. Но о чём-то промолчать - почему нет? Даже Рыцарь не обязан открывать душу всем подряд! Он ещё ребёнком решил: "соврать" и "не сказать правду" - не одно и то же, и второе Заповеди Истины не противоречит. Вот если его спросят, знаком ли он с тем менестрелем, - он, конечно, обманывать не станет... Жаль только, говорить с другом нельзя! Но может ведь Рыцарь любить хорошую музыку и пение? Вряд ли у Вила будут неприятности, если он подойдёт и послушает!
 Вил украдкой вздыхал, наблюдая его манёвры: он-то видел, как удивлённо смотрят люди на Рыцаря, которому явно нравятся менестрели. Хотя ему, разумеется, ничего не скажут. Ещё бы - Рыцарь! Куда Рыцарю ни вздумается забрести - можно не сомневаться, внимание и забота ему обеспечены. Всюду ему уступят самую уютную комнату, дадут всё, что пожелает, лишь бы избежать ссоры с Орденом!
 Дела шли неплохо: крестьяне изнемогали от жары и безделья, менестрель им был очень даже кстати. Денег, правда, почти не давали: у кого водились деньги, те приберегали их для путешествия в столицу, на День Кораблей. Но большего Вил и не ожидал, и потому не расстраивался.
 К радости Энтиса, хмурое молчание прекратилось. Он нашёл отличную тему для разговоров: книги. Книг он прочёл множество и мог их пересказывать часами. Вил слушал, иногда непонятно фыркая или сдержанно усмехаясь, - а потом говорил сам, и Энтис замирал от восторга: читая, он никогда не видел мир так ярко, а людей - такими живыми! Вил менял голос и выражение лица; был то старцем, то юным, крестьянином, Вэй или сьериной; а его руки всё время касались струн - похоже, он этого и не замечал...
 А Вил был беспредельно счастлив. Книг он сроду не читал: слишком они дорогие. И вдруг - будто их у него целая куча! В них, конечно, глупостей тоже хватает, и про Войну Чар Энтис почему-то знает совсем мало... зато он прекрасно знал другое: повесть о Войне Теней и рождении Ордена.
 В те немыслимо далёкие дни ни Звезды, ни Созвездия не было, а Чар считали не наукой, полезной и необходимой, а злым колдовством, и Чар-Вэй поневоле таились и от людей, и зачастую друг от друга. Только после войны их объединила нелёгкая задача: хранить Поле - чудесный покров над Тефрианом, забывшим звуки сражений... Небольшую плодородную страну, расположенную меж двух судоходных рек, атаковал союз трёх соседних королевств. Силы были неравны, исход - печально предсказуем, но вдруг в обречённом лагере воинов-защитников появился тот, кого звали на языке тех дней, хиан-эле, давно забытом, - Алфарин, Факел Надежды, и Трэйел, Сын Мерцания, и Энджейсин, Озаряющий Тьму. Не-человек-не-Сумрака, таинственный, могущественный и прекрасный, он совершил много подвигов и невиданных чудес, странно умер и совсем уж невероятно воскрес из мёртвых... а главное - он открыл одному из юных воинов удивительную тайну, позволившую Тефриану не только победить, но двадцать три века, с той победы и по сей день, не бояться враждебных соседей. Великая Тайна Ордена...
 Вил едва верил в такую удачу: знания были сокровищем, а сокровище всегда кому-то принадлежит, кто ж станет делиться драгоценностями с нищим бродягой? Энтис дарил ему драгоценность Ордена. Энтис не был ни безумцем, ни дураком - он просто не знал цены. Вил знал. И задавал вопросы.
 - И Алфарин тоже был воином?
 - Нет, я же говорю. Он не был сыном Сумрака, как мы. Он явился из Мерцания Изначального.
 Не-Сумрачное происхождение Алфарина казалось Вилу более чем сомнительным. Но сказать это - нет уж! Трудно вообразить поступок глупее, чем затевать с Рыцарем спор о истории создания Ордена!
 - Арден первым узнал Великую Тайну и рассказал братьям по мечу. Алфарин видел: они считают счастьем и великой честью, что сумеют спасти свою страну, и никогда не используют Тайну для зла. И в ночь перед битвой он чудесным образом отнёс их на вершину скалы Гас - и вдали от людских тревог, наедине с сиянием звёзд и свободно летящим ветром, произнёс им Заповеди. И они приняли Заповеди в сердца и поклялись следовать им до конца дней своих в Сумраке. С помощью Тайны их отряд, во главе с Алфарином, разбил врага, а потом они пошли по Тефриану и говорили людям об Озарении. И тем, кто хотел принять Заповеди, а их было много, назначали встречу - там, где Арден встретил Алфарина, сына Мерцания. Через год после Откровения Скалы Гас они основали Орден, и день тот назвали - День Провозглашения. Алфарин стал Первым Рыцарем Света. А Арден - Лордом Трона первого Замка.
 - Арден? - удивился Вил. - Ведь главным был Алфарин. Почему же не он?
 - Лорд Трона, он просто управитель в Замке. В каждом - свой. А Алфарин стоял на вершине Ордена. Его ещё звали Лордом Звёзд - в память о том, как лился звёздный дождь на поле боя, озаряя победу...
 Голос его замер; взор устремился вдаль. Вил выждал минуты три и тихо окликнул:
 - Энтис?
 Его друг вздрогнул и смущённо улыбнулся.
 - Значит, Рыцари появились раньше, чем Орден?
 - Они были совсем другие. Тогда воинов называли - рыцари. Очень старое слово, ещё из Дней Тьмы.
 - И тем же словом зовут сыновей Ордена, которым нельзя убивать? Почему?
 - Но ведь рыцари и создали Орден. Арден и его братья по мечу убивали в бою, это был их долг. Но Заповеди могли принять только те, кому победа важнее мести, кто не хочет гибели даже врагам и будет защищать, а не нападать. Арден и его друзья были именно такие - воины по необходимости, а не по желанию сердца. Они с радостью и облегчением обещали никогда в жизни больше не убивать. В Орден приходили и люди мирных занятий, но слово "Рыцари" осталось с братьями Трэйела навсегда.
 - Я думал, в Ордене его имя Алфарин, - заметил Вил.
 - А сам он звал себя Трэйел. Сын Мерцания. И это имя было на свитке, где он записал Заповеди.
 - Записал? - Вил с лёгким разочарованием кивнул: - Всё же он был человек!
 - Он был похож на человека, - терпеливо разъяснил Энтис. - Но у людей тела и разум от Сумрака, а от Мерцания только душа. А он был создан Мерцанием. Сумрака в нём вовсе не было.
 - Тогда как же он мог писать? - упрямо пробормотал Вил. Энтис пожал плечами:
 - У него и люди летали, и оружие его не брало, и после смерти он оживал. А писать-то куда проще!
 - Верно, - признал Вил. - А почему в Ордене вейлинов не любят, если Трэйел сам был Вэй, ведь он...
 Удар по щеке сбросил его с корня на землю. Он ошеломлённо глядел на друга и молчал. Ни мыслей, ни чувств, пустота. Голова тяжёлая и неудобная, будто чужая. Энтис весь красный от гнева, стискивает кулаки и, похоже, едва сдерживается, чтобы не ударить ещё раз... Вил закусил губу и встал.
 - Объясни. Ну?
 Боги, почему я не могу просто сделать испуганное лицо и заткнуться?
 - Можешь целый день меня бить, я всё равно не пойму! Ладно. Я ухожу. До встречи в Мерцании.
 Энтис схватил его за руку и дёрнул вниз. Он попытался вырваться (непонятно зачем, прекрасно ведь знал - не получится) и сел снова. У него оглушительно колотилось сердце.
 - Рано или поздно отпустишь - и я уйду. Или привяжешь? И поведёшь тоже на привязи, как собачку?
 Его руку сжали сильнее: он едва не закричал от боли. Он перевёл дыхание и холодно усмехнулся:
 - Ну, давай. Ударь снова. Ты ведь мой друг, а Орден создан для служения. Да ты бей, не стесняйся. Я же менестрель. Меня можно. А уж тебе-то особенно, Рыцарь, правда?
 - Ты понимаешь, что оскорбил меня даже не один, а несколько раз? - очень тихо спросил Энтис.
 - О, извини. Может, к тебе другой щекой повернуться? Или лечь? Веточку срезать, или обойдёшься?
 - Сказать о Первом Рыцаре Вэй - и ещё просить объяснений! А сам ты не понимаешь?! Смешно!
 - Что ж ты не смеёшься? - хмыкнул Вил. - Ну, смейся: да, не понимаю. Таким уж глупым уродился.
 Энтис долго и сосредоточенно вглядывался ему в глаза. Потом отпустил его и отвёл взгляд.
 - Тогда ударь меня тоже. - Он помедлил. - Ударь десять раз, если хочешь.
 - Всю жизнь мечтал. С тобой не соскучишься... - Вил вздохнул. - Я не хотел тебя обидеть. Веришь?
 Энтис кивнул, подобрал из травы кожаный пояс, снял ножны. Волнуется, думал Вил, вот и теребит всё, что под руку попадётся.
 - Я же об Ордене почти ничего не знаю. Откуда мне знать? Я потому и спрашивал.
 Его друг смотрел, как усталый и очень растерянный ребёнок.
 - Конечно. Я не ожидал... забыл, что ты не из Ордена. Позволь мне заплатить. Пожалуйста.
 Я забыл, что ты не из Ордена.
 Остального Вил уже не слышал. Теперь он простил бы не одну, а пять пощёчин: Энтис забыл, что он не Рыцарь! Энтис вёл себя с ним, как с сыном Ордена. Как с равным. Мерцанье!..
 - Вил?
 Я забыл... А Энтис, оказывается, зачем-то бросил пояс ему на колени. Стоит и глаз с него не сводит, и вид у него какой-то странный. Вил тоже встал и, недоумевая, протянул ему пояс:
 - Зачем? Мне не надо.
 Энтис был бледным, как осеннее небо за час до рассвета.
 - Ты не простишь меня?
 Вил, изрядно озадаченный, пожал плечами:
 - Да ладно тебе. Всё в порядке. Подними-ка руку... - и со смущённой улыбкой обвил поясом талию друга; тот замер, глядя в сторону. - Ну, ты ж меч на нём носишь, а меч-то ты мне не отдашь? - Вила не оставляло чувство, что сути происшедшего он не понял. - В следующий раз постарайся не бить сразу, хорошо? Объясни сперва, а уж потом бей. - Он усмехнулся: - Если знаешь, за что, оно как-то приятнее.
  "Я забыл, что ты не из Ордена" . Чудесное воспоминание из тех, которые стоит хранить вечно!
 Энтис осторожно коснулся его руки - словно Вил был вроде бабочки, и он боялся стряхнуть пыльцу.
 - Я запомню, - непонятно высказался он. - Увидишь.
 - Ну-ну, - протянул Вил, обеспокоенно гадая, успеет ли "увидеть" до того, как будет уже поздно.
 - Ты можешь говорить всё. И задавать любые вопросы. Я больше так не сделаю, Вил. Никогда.
 Он помедлил, тихо вздохнул и с тем же странным неуверенным видом отступил на шаг. Вил улёгся в траву, а Энтис опять сел на корень, явно стараясь на друга не глядеть.
 - Армию врагов возглавляли Вэй, чьи Кружева были черны, как ночь, и сплетались для зла. А у нас люди, наделённые Даром, хотели с помощью Чар сделать жизнь легче, а мир - прекрасней. Но война научила их разрушать. Война дала им власть, славу, богатство. Когда ураган сбивает с ног, цепляешься за травинки... Кроме Вэй, у Тефриана ничего не оставалось. И Вэй прекрасно этим воспользовались!
 - В смысле, кто-то сыграл на обе стороны? Стал предателем? - Вил поморщился, произнося самое грязное ругательство в Тефриане. Губы его друга скривились от отвращения, но голос был ровный:
 - Может, и нет. Король им доверял. Здорово с ними носился. Последняя надежда Тефриана! - Энтис усмехнулся: - Вряд ли они сильно порадовались, когда несколько мальчишек без всякой Чар взяли и победили за день, а они за много знаков не справились!
 - Но это ты дал мне по физиономии за сравнение с Вэй, Рыцарь.
 - А тебе случалось сравнивать Вэй с Рыцарями, беседуя с адептом Звезды?
 Вил чуть заметно вздрогнул.
 - Скрести пальцы на солнце! Тоже шуточки!
 Энтис с серьёзным видом сложил указательные пальцы крестиком и сквозь них прищурился в небо.
 - Думаешь, поможет? Слишком мало, чтобы привлечь внимание богов.
 - Так не богов зовут, а закрывают всякие глупые слова от Судьбы, чтоб не сбылись ненароком!
 Вил посвистел; из травы тут же отозвалась перепёлка.
 - Великая Тайна - оружие против Вэй, весь Тефриан знает. У них есть причина бояться Ордена. Кого боишься, любить не будешь. Но они же вам ничего плохого не делают, почему вы-то их не любите?
 - Ты правда не понимаешь? Орден был создан в стремлении к свободе и во имя свободы, а Чар-Вэй властвуют и подчиняют. Нам Заповеди запрещают лгать и отнимать силой, а в Звезде сплошь насилие и обман. И жизнь для них разменная монета, они даже детей убивают во время безобразия, которое зовут обучением! Боль, страдания, издевательства над слабыми - во всём Тефриане этого нет, только у них!
 "А у вас?" - думал Вил, вспоминая белый круг, кожаные петли на руках и глаза Мейджиса Сатсела.
 - Ты не можешь знать наверняка, - сдержанно возразил он. - Только слухи. Как все, кто не Чар-Вэй. Ведь никто из Рыцарей никогда не шёл по Семи Ступеням.
 - Да знает любой ребёнок! - вскипел Энтис. - Они что, скрывают? Наоборот, гордятся! Им нравится выглядеть ледяными и бесстрастными. Уменье абсолютно скрывать свои чувства - тоже мне доблесть!
 - А в Ордене считают - это плохо? Ну, скрывать чувства.
 - Почему? Чувства твои, и скрывай, если хочешь! Люди все разные: один сдержанным родился, а у другого всё на лице написано. Но разве я стану лучше, если всегда буду запертой дверью? А Вэй чем меньше на человека похож, тем больше собой доволен. И всем им надо у кого-то отнимать свободу. Ученик подчиняется учителю, вейлин - Магистру. А Лучи, наверно, пляшут под дудочку Верховного. Вот он-то свободен - за счёт остальных! И весь Тефриан у них в руках, кроме Ордена, все до единого!
 - И все их любят, - заметил Вил.
 - Все? - Энтис сощурился и насмешливо фыркнул. - Не верю. Все побаиваются, вот это вернее!
 - Они многое делают для Тефриана.
 - Они правят Тефрианом! Ты не видишь... Как они обращаются с учениками? Будь покорным или умрёшь. А ученики терпят. Им необходима власть, а на цену плевать. Но тот, кто готов отдать за власть свою свободу, непременно будет отбирать её у других. Не для Тефриана, а для себя они стараются.
 - Но они управляют погодой, - напомнил Вил. - И лечат, и следят, чтобы никто не нарушал законов. И ведь законы-то не Звезда выдумывает! Правит король. Звезда выполняет его приказы. Помогает ему.
 - Да - из-за Ордена! Они не могут властвовать явно: Великая Тайна держит их, как ошейник и цепь держат собаку. Но у них есть власть, Вил. Скрытая. Законы издаёт король - а кто их шепчет ему в ухо? Верховный. Много ли сьер сделает, не спросив совета у вейлина? Разве что детишек своей подруге! Вот какая свобода у Тефриана. Только Орден стоит между Звездой и этим подобием свободы!
 "Правильно он меня ударил, - грустно думал Вил. - Хватило же ума лезть к Рыцарю с вопросами о Вэй! Но ведь я прав, а он не понимает, я мог бы объяснить... Нет! Незачем. Он - Рыцарь, и этим всё сказано.
 И всё-таки я пока ещё не Чар-Вэй. Ну... по крайней мере, не настоящий".
 
ДАВНИЕ ТАЙНЫ
 
 - Конечно, мы проигрывали войну Теней, - заявил Учитель, отрываясь от толстой книги в кожаном переплёте. - Было бы весьма странно, если бы мы не проигрывали!
 Я стоял посреди комнаты, где он поставил меня на рассвете (сейчас вечерело), и молчал: на вопрос не очень похоже, а разрешения говорить, помимо ответов на вопросы, он мне не давал.
 - Интересно? - он пристально глянул на меня. Я кивнул. - Правильно. Как путь человека зависит от тех, кем он рождён, так и судьба страны неразрывно связана с её прошлым. Судьбы Тефриана и Звезды - одно. А ты часть Звезды... во всяком случае, можешь ею стать, если не дашь мне убить тебя.
 Я молчал, на всякий случай почтительно склонив голову. Он выглядел удовлетворённым.
 - Бастер-Эдж, Ашитан и леса Дафрейла - это и был весь Тефриан, - сказал он. - Полоска земель меж двух рек. Король-мальчишка, горстка мирных крестьян и ремесленников и десяток Братств. Миленькая картинка, если припомнить, что осаждающие исчислялись тысячами. - Он вцепился в меня взглядом: - Ну, спрашивай. Тут вопросы уместны, необходимы. Подойди, - он указал на стул, - сядь и спрашивай.
 Я приблизился к нему, встал на колено и поцеловал его руку: он был непривычно великодушным, отпустил меня раньше, чем истекли обещанные трое суток, и я чувствовал искреннюю благодарность.
 Он улыбнулся. Сегодня, действительно, у него было на редкость хорошее настроение.
 - Если их были тысячи, милорд, то как могли Братья сдерживать их на протяжении многих знаков?
 Он оживлённо усмехнулся.
 - Отлично, малыш. Именно то, чего я ждал. Эта книга, - он положил на неё руку, - как и все книги в Тефриане, пришла из Ордена. Я дам её тебе, она весьма полезна... прекрасный способ убедиться: слова Ордена не всегда совпадают с истинным положением вещей. Воевали более года, ни единого шанса на победу, а они разделываются с твоим вопросом одним словом: доблесть. А численный перевес? А Вэй, возглавлявшие вражеские отряды? Скольких обычных воинов стоит один Вэй, а?
 Я вежливо улыбнулся и промолчал: вопрос был не из тех, какие требуют ответа.
 - Больше года - ещё один милый пример того, как Орден обходится с истиной. Знаешь, что значит "больше"? Почти шесть лет! Подумай, мальчик. Шесть лет крохотная мирная страна отражает атаки огромной армии под предводительством Вэй. И единственное объяснение, которое Орден нашёл столь невероятному факту, - доблесть Братьев! Тут написано: наши Вэй вступили в игру всего за несколько знаков до Озарения. И несмотря на их усилия, Тефриан проигрывал войну. Что скажешь?
 - Ошиблись? - предположил я. Обман в записях Ордена меня смутил: Рыцари могли ловко играть словами, бесспорно; но лгать?.. до сего момента я был уверен - нет. Учитель понимающе кивнул:
 - Орден чтит Заповедь Истины, и каждое слово Ордена - пресловутая истина, и сомневаться в том нелепо? Я полагал, что ты взрослее, мальчик. Пожалуй, мы с тобою чересчур быстро поднимаемся по Ступеням... Дорогой мой, Рыцари умеют и заблуждаться, и преувеличивать, и сознательно строить фразы так, чтобы события меняли очертания. Рыцари очень умны. А те, кто пишет книги, - особенно. Любой разумный человек, поразмыслив, сделает единственный вывод: лишь силами Вэй наша жалкая армия продержалась шесть лет. И будет прав. Знания можно найти не только здесь, - он звонко хлопнул по книге ладонью. - Вэй Тефриана были миролюбивы, чистая правда. Но не беспомощны, как следует из книг Ордена. Их просто было мало. Очень мало. Да, их стало больше в годы войны. Знаешь, почему? Добрые поселяне, вынужденные тратить всё время на поставку воинам пищи и снаряжения, отвлеклись от важного дела: вылавливания "детей Тьмы", как именовали сведущих в Чар, и сожжения на кострах. Да, Орден прав: война спасла Вэй. Она позволила им доказать, что они полезны, и без них не обойтись. Шесть лет они тащили на своих плечах груз войны. Несмотря на их усилия. Именно так! Усилия были огромны, отвага - бесспорна, познания в Чар весьма глубоки - учитывая, в каких условиях несчастные пытались обучаться. Они проигрывали войну не из-за слабости и невежества, как прямо говорит автор книги, и не из-за подлого предательства, как он прозрачно намекает, - они проигрывали потому, что их было слишком мало. А ещё - или в первую очередь - из-за Братьев. Если уж говорить о предательстве - поведению Братьев это словечко куда больше подходит!
 Он маленькими глотками пил воду из высокого бокала, а я мечтал о продолжении рассказа - как всегда, стоило ему в очередной раз открыть мне годы, что давно минули. Широта взглядов, блистательная точность оценок, неимоверное количество фактов, хранимое его памятью, - мне хватало причин, чтобы считать честью и даром Судьбы быть его учеником. Он давал мне повод гордиться им, и за это я был благодарен ему. Даже когда он подводил меня к пределам моих сил, и боль делалась невыносимой, а отчаяние - беспросветным... я всегда мог им гордиться. Наверно, только поэтому я и был ещё жив.
 Учитель мой аккуратно опустил бокал на белоснежную кружевную скатерть.
 - Братствами звались небольшие отряды воинов, происходящих из знатных семейств королевства. Обычно люди в отряде состояли в родстве или родились в одних краях и с детства были связаны узами дружбы. Из них выращивали воинов. Им каждым словом и взглядом внушали, как почётна, достойна и исключительно важна участь, уготованная им в жизни. Они были горды - их такими воспитывали. Они гордились своим военным искусством, древностью рода, подвигами отцов, а пуще всего - Братством. Оно заменяло им семью; все их надежды и помыслы сосредоточены были в Братстве. Каждое Братство имело свой девиз, знамя, тайный язык, особые ритуалы и клятвы. Все они были задиристы, надменны, глядели свысока на тех, кто не был Братом. Только воинов из других Братств признавали людьми. Хотя до войны они часто сцеплялись в драках. Не со своими, конечно: ссора с Братом считалась серьёзным проступком. А в этих "поединках чести" много их гибло: иногда от отряда оставалось лишь знамя над кучей трупов. Когда началась война, между собой они грызться перестали. Война изменила Тефриан неузнаваемо... Разумеется, страна держалась так долго не из-за доблести тех высокомерных мальчишек с мечами! Они могли только умирать. Они это и делали. Им противостояла сила Чар, а мечи против неё - как против меча травинка! Из тех, кто вступил в войну, спустя полгода уцелело не более пятой части; остальные ушли в Мерцание Изначальное. О чём, кстати, нет ни слова в книгах Ордена.
 - Тогда откуда вы знаете, милорд?
 - А откуда я знаю остальное? Вот вопрос не из лучших. Ты меня разочаровываешь. Ты на Четвёртой Ступени, а не на Первой. Вспомни об этом, или мне придётся прервать урок истории и продолжить не раньше, чем ты отлежишься после урока другого рода.
 Он ещё говорил, когда ударил. Волна налетела на мой щит и разбилась. Капли обратились в жгучее облако, но и они меня не достали: я потихоньку осваивал искусство многослойной защиты. Всё-таки я действительно был на Четвёртой Ступени. Милорд мой Магистр прищурился с довольным видом - ну прямо кот, дорвавшийся до полного горшка сметаны! Он протянул ко мне руку - это всегда мог быть удар, но сейчас в прикосновении не было ни намёка на суровость.
 - Ты запомнишь все мои слова, Ченселин. Твои ученики услышат их от тебя, как я услышал от моего Учителя, а он - от своего, и далее, на века назад. Вэй всегда умели ценить и беречь знания. Вот почему мы долго и тщательно тренируем память. Помнить - залог выживания Вэй, но и долг: перед теми, кто придёт за нами, и всеми, кого давно нет в мире Сумрака. А помнить Войну Теней особенно важно, ведь она и положила начало Звёздам. Именно в те дни Дар стал гордостью, а не проклятьем, а слово Чар перестало быть грязным ругательством... Все мои рассказы - не домыслы, а знания, хранимые веками.
 Вновь испытывать его терпение и прочность моих щитов мне не хотелось. Я молчал.
 - Ты не научишься отличать необходимое от напрасного, если будешь чересчур осторожен. Говори.
 - Даже память Вэй может подвести. И все люди смертны.
 Он не разгневался. Напротив - похоже, ему чем-то пришлись по душе мои непочтительные слова.
 - Ты прав. Орден делает записи, Орден придаёт огромное значение изложению событий на бумаге, Орден изобилует дневниками, воспоминаниями, различными сочинениями, в стихах и прозе - у нас же нет книг, хотя наши знания чрезвычайно обширны и сложны, и нам книги просто необходимы. Верно?
 Я опустил ресницы в знак согласия: в точности мои мысли.
 - Притом уже на Первой Ступени каждый ученик в совершенстве владеет пером и обладает изящной и правильной манерой выражать свои мысли. Отчего же мы, подобно Ордену, не ведём записей?
 Я предпочёл молчание неверному ответу. Самонадеянность, на мой взгляд, куда опаснее незнания.
 - До войны записи о Чар были смертельно опасны. Впрочем, опасность и отвага идут бок о бок: Вэй пытались записывать результаты своих изысканий, но поскольку всё их добро сжигали вместе с ними, занятие это не имело смысла. А в войну они уже не доверяли знания бумаге: слишком часто всё важное уходило к врагу. Уши и глаза были повсюду - много неплохих планов шло в трясины, а вроде бы знали их лишь самые верные и безупречные. Они и думать-то боялись, не напустив на мысли густого туману!
 (Ну, это мне было вполне понятно. Я и сам поступал так едва ли не с первого дня ученичества).
 - Они создали традицию, - продолжал он, - хранить ценное в памяти: её-то не похитят незаметно. И мы следуем их примеру по сей день. Подобная верность традициям заслуживает уважения, не так ли?
 - Да, пока есть враги.
 Я немного растерялся: неосторожно, дерзко... странно, что я сказал. Но отступать уже поздно.
 - Война Теней давным-давно прошла, милорд. А Багровые Годы уничтожили много Вэй, вместе с их памятью и знаниями. Традиции немного стоят, если в них нет смысла, нет настоящей пользы.
 "Ты не научишься отличать необходимое от напрасного...". Почти ни одна наша беседа не прошла для меня безнаказанно. Ни одна не была напрасной. Единственное, о чём я жалел, - если столь важный и интересный разговор придётся отложить на несколько дней, а то и недель.
 - Ну, конечно! - в его тоне появилась досада. - Мерцанье, даже дети понимают! Традиция... дурная привычка, а мы не смеем от неё избавиться! Я пытался объяснить, и не раз... Ну, по крайней мере, у нас отлично развита способность запоминать. Что утешает: какая-никакая, а польза от "традиции" имеется.
 Он прошёлся по комнате, уселся на подоконник. Лучи солнца на закате шли ему: пронизанные ими, его тёмно-каштановые волосы делались удивительно красивы. Он, разумеется, знал об этом.
 - Достойный Этаррис о книгах Чар слышать не желает, Брэйвин его поддерживает, а мы, разумные люди, видящие бессмысленность и опасность такого подхода, - молча уступаем. Следом за достойным Этаррисом (который отстаивает любые традиции, даже в ущерб здравому смыслу), восхваляем обычай полагаться на память. Делаем из него прямо вопрос чести. Можно подумать, Звезде нечем гордиться, кроме отменной памяти! И продолжаем, невзирая на доводы рассудка и печальный опыт Багровых Лет, не записывать результаты наших исследований. Скажи мне, мальчик, это тщеславие или трусость?
 Он довольно улыбался, заинтересованно ожидая, каким образом я буду выкручиваться. Он обожал ловушки и расставлял их мастерски. Снова не оставил мне ни единого выхода. И ведь я уверен - он-то как раз делает записи! Я видел его в кабинете с пером в руке... и он, конечно, отлично это понимает.
 - Мне сложно судить, милорд. Трусость мне нравится куда меньше, чем другие объяснения.
 Он расхохотался.
 - Блестяще, блестяще, Ченселин! Трусом меня назвать не хочешь - а тщеславным, значит, можно? Вот что ты думаешь о своём достопочтенном Учителе!
 - Я никогда не замечал, чтобы вы проявляли страх, милорд.
 - Ты не замечал. - Он сощурился. - Я не согласен с Брэйвином, и всё же не спорю. И поступаю, о чём тебе хорошо известно, против его воли - но втайне. По-твоему, моё поведение диктуется не страхом?
 - Я не думаю, что вы боитесь его, милорд мой Магистр.
 Он вскочил. Бокалы испуганно зазвенели.
 - Ты смеешь мне лгать?! Надеешься на жалкий туман, в котором всегда пытаешься прятать чувства? Трясины, мальчик, ты идиот, если рассчитывал обмануть Учителя! Ты не думаешь, что я боюсь Брэйвина, ты уверен! Какого же чёрта ты солгал?! За дерзость я наказал бы тебя, да. Но не так, как теперь! Мерцанье, сколько можно внушать: нет ничего хуже, чем лгать Учителю! И это - лучший мой ученик! Моя гордость и надежда! - он указал на пол перед собою: - Встань на колени.
 Я подчинился. И посмотрел в зелёные, как изумруды, горящие глаза - глаза, исполненные Чар.
 - Я не лгал.
 Мои щиты он не уничтожил полностью, но и остаться невредимым я не сумел. Да и не рассчитывал. Но когда всё завершилось, я был в сознании, мог видеть его и говорить. Последнее было на редкость неразумно... но ему нравилась дерзость. И он время от времени допускал ошибки.
 - Я не лгал вам, милорд. Я не сомневался, что страх вам несвойствен.
 - Значит, я ошибся в определении подлинных твоих чувств? - сухо осведомился он. - Магистр и Луч ошибся, глядя сквозь завесу ученика Четвёртой Ступени?
 - Намеренно, быть может, милорд мой Магистр.
 Он обвёл меня пристальным и отнюдь не добрым взором и окутался непроницаемым покровом, где не ощущалось ни гнева, ни каких-либо чувств вообще. Надменный, блестящий, ледяной Луч Звезды.
 - Вернись на стул. - Ко мне подплыл хрустальный бокал. - Пей. И сделай мне одолжение, постарайся не упасть в обморок, - уголок его рта брезгливо дёрнулся. - Способен ли ты продолжать наш урок?
 - Да, милорд, - заверил я. Хоть выполнить его требование было весьма непросто, я обрадовался: мне действительно хотелось продолжать, чего бы мне это ни стоило.
 Он кивнул. Не знаю, желал ли он скрыть одобрение. Вряд ли: если бы желал, у него бы получилось. Так или иначе, в его взгляде, устремлённом на меня, звучало одобрение, и я его заметил.
 - На чём мы остановились, Ченселин?
 - Вы сказали, милорд, через полгода сражений из Братьев осталась в живых лишь пятая часть.
 Он с рассеянным видом постукивал пальцами по колену. Потом пристально посмотрел мне в глаза:
 - Я жду, Ченселин.
 К сожалению, пару секунд мне пришлось промедлить: последствия его атаки туманили мне разум, и я не сразу сумел подсчитать цифры.
 - Братья, которые остались живы, могли продержаться не дольше, чем ещё полтора знака, милорд.
 - Почти все, уцелевшие в первые полгода, дожили до Озарения. Во всяком случае, большинство.
 Он сверлил меня взглядом. Я молчал. Туман застилал глаза... но неважно: я знал, к чему он клонит. Просто не совсем понимал, каких именно слов он хочет от меня.
 Бокал, минуя руку, приблизился к моим губам.
 - Пей и заставь, наконец, свой разум работать! - скомандовал Учитель. - Тебе не настолько больно, чтобы полностью утратить способность размышлять и делать выводы!
 - Да, милорд. - Бокал отплыл от меня и встал в центре стола. В нём была не вода, как у Учителя, а настой из трав, освежающий и придающий мыслям ясность. - Или ваши сведения неверны, милорд, или те воины были наделены Даром. Я не могу найти третьего объяснения.
 Он выразительно поднял брови.
 - Вэй не ошибаются, - сказал я, - и Учителя, беседуя с учениками, не искажают фактов. Люди умеют превращать истину в вымысел путём преувеличений, неточностей и слухов; между Чар-Вэй подобное исключено. Значит, ваши сведения - чистая правда, а выжившие воины владели Даром.
 - И в чём заключался Дар?
 Я почувствовал себя беспомощным. Он таких "ответов" просто не выносит...
 - Я не знаю, милорд.
 Сейчас я не смог бы создать больше одного щита, а он, с его силой, один щит снесёт и не заметит...
 - И я не знаю тоже, - вздохнул он. И вдруг стал очень открытым, как бывало крайне редко и всегда - неожиданно. Будто "Магистр-и-Луч" стаял с него, как лёд, и остался человек... который мне нравился.
 - Загадка для всех Вэй, Чен. Вроде Великой Тайны. А может, это и есть Великая Тайна собственной персоной или её младшая сестричка. В их книге, разумеется, ответа нет, ведь нет и вопроса. Доблесть, вот и все дела. Но Ордену наверняка отгадка известна: именно те воины и создали Орден. Я уверен, в библиотеках Замков есть книги другого рода. Книги, где написана настоящая правда. Но не для всего Тефриана, и уж точно - не для нас! Нам Орден в наводнение кружки воды не дал бы. - Он поморщился и коротко рассмеялся. - Орден! Трясина посреди нашего цветущего луга... Они обязаны были владеть Даром - или умереть, как их собратья. Но почему Вэй, сражавшиеся рядом с ними, не видели их Дара? Шесть лет, Чен, подумай об этом! Дар ощутим. Он всегда на виду. Его нельзя утаить. Если Дар спит - его всё равно что нет, и он не защитит в бою. Те мальчики-Братья, которые довоевались до Озарения, победы и Ордена, пробудили свой Дар, несомненно. Но что, ради Мерцанья, в них проснулось?! Война Теней и впрямь окутана тенями - куда ни ткнёшься, сплошной мрак. Как они ухитрились продержаться шесть лет - тайна. Природа их Дара - тайна. Озарение - тайна. И Великая Тайна Ордена - на закуску! Я полжизни отдал бы, чтобы отправиться в те дни и увидеть всё своими глазами, - со вздохом признался он. - Моя гордость не желает смиряться с тем, что я умру, так и не узнав ответов... Я хотел бы, чтобы тебе удалось, Чен, - он положил руку мне на плечо. - Ты удивительно талантлив. Если неосторожность, следующая из независимости твоей натуры, не погубит тебя, ты далеко пойдёшь... Не молчи, используй возможность узнать как можно больше, спрашивай! Я вижу, какие-то слова просятся тебе на язык.
 - Вы упомянули о предательстве, милорд. О предательстве Братьев.
 - Сказано в сердцах и сильно преувеличено. Предают для выгоды или из страха, но в основе всегда - неверность. А Братья были верны Тефриану. Иногда их брали в плен и пробовали склонить к измене - разными способами, включая жестокие пытки. Ни разу от них ничего не добились. Одного из них, - он тронул книгу, - пытали в течение двух знаков; он и на человека-то не был похож, когда его отыскали. Но никаких секретов не выдал. И я в это верю: в недостатке силы воли Братьев никто никогда не мог упрекнуть. Но их отношение к Вэй... предательство вряд ли навредило бы сильнее.
 Он помолчал. Мне казалось, говорить ему неприятно.
 - Братья привыкли видеть в Вэй врагов. Им было труднее, чем прочим, изменить взгляд на "детей Тьмы", которые вдруг сделались благословением и надеждой Тефриана. И подозревали все мыслимые мерзости: ложь, корыстолюбие, стремление к власти, жажду мести за былые обиды... сговор с врагами, наконец. И нисколько не скрывали своих подозрений. А когда король поставил Вэй во главе армии и приказал Братьям подчиняться им, враждебность выросла до небес. Гордых воинов заставили плясать под дудочку Вэй, какое унижение! Они сопротивлялись изо всех сил. Постоянно тыкали в лицо своим новым командирам, кем их считают Братства. Не завидую я тем несчастным Вэй: враги у границы - и враги рядом, среди предполагаемых союзников. Они тонули в недоброжелательстве, как в трясине. Они слабели, и проигрывали битвы, и погибали. Братья убивали их. Не ведая, что творят, вряд ли желая того, - но убивали. Играли на руку врагу: ослабляли и уничтожали собственную армию. Если судить по результату, отбросив побуждения, - разве это не предательство?
 - Что же случилось? - спросил я, когда его требовательный взгляд сосредоточился на моём лице.
 - Озарение. - Он пожал плечами: - Конец Войны Теней, создание Ордена, зарождение Созвездия. Но вначале всё-таки было Озарение.
 - Явление Алфарина? Сошествие с небес не-человека-не-Сумрака?
 Милорд мой Магистр засмеялся.
 - Красивая легенда, правда? Орден любит красивые истории. Не удивлюсь, если они даже верят им.
 - Чему верите вы, милорд?
 - Здравому смыслу, - его улыбка была почти дружеской. - И мелодиям Кружев. А чему ещё может верить Вэй? Давай-ка лучше поговорим о тебе. Что ты думаешь о Явлении Алфарина и Озарении?
 Ну, я сам нарвался. Ладно, всё равно давно хотел сказать...
 - Война Теней завершилась неожиданной и блистательной победой, милорд. Противника не просто отогнали от границ, а разгромили полностью, и новых атак на Тефриан не предпринималось ни разу за двадцать три века. В основе легенды об Озарении лежит реальное событие. С этим не поспоришь.
 - Хорошо, - оживлённо кивнул Учитель. - Но спорить тебе хочется. Отчего же?
 - Из всего, что известно о Мерцании, следует... - я всё-таки замялся на миг, - такого создания, или явления, как Алфарин, быть не может. Мерцание абсолютно несхоже с Сумраком по своей природе, и единственная форма слияния их сущностей - Кружево Чар. Единственная возможность проникновения Мерцания в Сумрак - Кружево. И единственный итог проникновения - душа, способная воспринимать мелодии Чар. Но - не человек. Ничего общего с человеком. У Кружев нет состояния, видимого глазу, и они не издают звуков, подобных словам, которые могли бы услышать и понять необученные люди.
 - Как же ты объясняешь Озарение, Ченселин?
 - Среди защитников Тефриана были Чар-Вэй, милорд.
 - Лишь краем глаза заглянувшие в беспредельность познания Чар. Обессиленные сварами с воинами своей же армии. Неопытные, несведущие, почти ничего не знающие о применении Чар для убийства.
 - Кто-то всегда более талантлив, чем прочие, милорд. И мне кажется... Великая Тайна, и загадочный Дар, позволивший некоторым Братьям уцелеть в войне, и свойство Рыцарей затуманивать наше зрение Чар, так что мы слышим их чувства неверно, - мне кажется, милорд, все эти явления взаимосвязаны.
 - Кажется? - высоко поднял брови мой Учитель.
 - Я уверен, милорд. - Я глотнул: у меня пересохло горло. - Дар, спасший тех Братьев... способность обманывать взоры Чар. Вроде нашего тумана. Но они не сознавали, что делают! - я облизнул сухие губы. - Если такой Дар невидим в Кружевах, то ясно, почему в войну их не разгадали... и почему до сих пор Рыцари не знают, что они тоже Вэй. И касаются Кружев, не подозревая о том.
 У меня оглушительно стучало сердце, кровь неровными толчками билась в виски, причиняя боль. Я уже не мог остановить поток слов, даже если бы и хотел.
 - Братьям несвойственна была гибкость и широта ума, но кто-то один мог быть другим. Вначале его Дар спал, но он долгое время находился рядом с Вэй и ещё дольше - против Вэй сражался. Если Дар у него был очень сильный... и он заметил... Откуда-то берутся первые, милорд! Те, кого некому учить, - но кто впоследствии учит других! И тогда понятно, почему Великая Тайна накрепко заперта в Ордене: она родилась в Братстве, в кругу тех, кто стал первыми Рыцарями. Она была, мне кажется... причиной создания Ордена. Орден Света. А Вэй звали "детьми Тьмы"! Он нашёл оружие против Чар - и в своём высокомерном тщеславии решил, что само Мерцание открыло ему тайну, чтобы победить Тьму! - от волнения я едва не заикался. - Он действительно верил, что это не Чар?! Разнёс в пыль целую армию своей силой - и так и не понял природу этой силы?! Милорд мой Магистр, разве такое возможно?!
 - Там, где дело касается людской глупости и предрассудков, возможно всё, - ворчливо отозвался Учитель. Он закинул ногу на ногу и скрестил руки на груди. Его взгляд просматривал меня насквозь, словно я был окном или чистым озером. - Весьма интересно то, о чём ты говорил, мой дорогой. М-да, весьма... Значит, Алфарин, по-твоему, - сын Сумрака, воин Братства по воле Судьбы и Вэй по природе? - я молча кивнул. - И весь Орден наделён прирождённым умением касаться Кружев, не тревожа их, не оставляя следа, не рождая мелодий своими прикосновениями?
 - Да, милорд мой Магистр.
 - И, однако, не имеют понятия, что они Чар-Вэй, подобные нам, составляющим Единство Звезды?
 - Да, милорд мой Магистр.
 Мне очень хотелось пить, и он, разумеется, знал об этом - и если так, то просить не имело смысла.
 - Сколько тебе лет, Чен? - вдруг спросил он.
 - Тринадцать и два знака, милорд, - сказал я. Возраст мой, без сомнения, был ему известен не хуже, чем мне. Он смотрел в окно... Похоже, он не собирался позволять мне утолить жажду.
 - М-да, - он выбил на стекле звонкую дробь. - Неплохо, неплохо для тринадцати лет... я бы сказал, даже слишком. Ну, имеем два вывода. Опасно верить в якобы очевидное - вера ослепляет. И опасно любое, хоть самое мимолётное, соприкосновение с Орденом. Полагаю, тебе не требуется разъяснений?
 - Да, милорд мой Магистр. Я понимаю, милорд мой Магистр.
 - Вот как? - он склонил голову, изучая меня, как одну из диковинных фигурок из дерева, которые он собирал. Словно решал: включить ли меня в коллекцию, или подобной чести я не стою.
 - Я счастлив узнать, что ты способен понять смысл моих речей, мой ученик. Стало быть, есть некие основания верить, что день прошёл для меня не бесплодно. Премного тебе благодарен. А теперь, коли между нами царит согласие и понимание, я могу с лёгким сердцем тебя оставить и заняться другими моими учениками, не столь талантливыми, как Ченселин Тарис. Сколько ты простоял к началу нашей беседы - десять часов? А я обещал тебе, помнится, трое суток? Ну, те десять примем за сутки и вычтем, ты этого заслуживаешь. Таким образом, остаётся ровно три.
 Я молчал... но, должно быть, невольно сказал ему много лишнего взглядом.
 - Полсуток я добавляю за постоянные неумелые попытки утаивать свои чувства, - с нескрываемым удовольствием объяснил он. - И половину - за глупый вопрос. Встань. Прекрасно... Через трое суток, начиная с сего момента, можешь считать себя свободным. Спокойной ночи.
 Он вышел из комнаты, аккуратно прикрыв за собою двери, а я постарался забыть о двух недопитых бокалах, оставленных им на столе. Отчего-то мне казалось, что сегодня его колебания - убить ли меня или оставить в живых и учить дальше - были сильны, как никогда.
 
Ченселин Венджел Тарис, дневники.  Запись Четвёртой ступени,
под знаком Танцора, в году 2350 от Озарения. .
 
АЭТИС, СТОЛИЦА ТЕФРИАНА
 
 Чем ближе к столице, тем свежее делался воздух, дороги - шире, а путников, пеших и верхом, - всё больше. А они свернули в берёзовую рощу и шли по узким тропам среди высокой травы и белых от кувшинок озёр. Тут было много ягод и грибов, и Вил показал Энтису лисью нору, и барсука (издали: зверь был большой, зубастый и недружелюбный), и семейство красных оленей у ручья, и водяную крысу с кучей крохотных потешных детишек... Энтис знал о повадках зверей всё - но только из книг. А с Вилом видел их - живых, настоящих! Вил мог подбираться к ним, не спугивая, приманивать звуками, даже брать в руки. Энтис восхищённо смотрел, как они доверчиво идут к его другу, позволяют гладить, а некоторые, кажется, и расставаться не хотят - вон, двое оленят весь день так и скакали вокруг, тычась в плечи, уши и затылок Вила влажными носами на узких шёлковых мордочках. Энтис внимательно следил за другом, пытаясь отгадать секрет, и сам протягивал руку к зверюшкам; но его они дичились, и если не отбегали прочь, то лишь оттого, что Вил ласково и без особых усилий удерживал их.
 Теперь Вил в деревни не заходил: близился День Кораблей, и людям было не до него, все увлечённо готовились к празднику. Да ещё - Энтис. В столице-то, среди праздничной шумной толкотни, Рыцарь и менестрель запросто могут очутиться бок о бок. Но по пути в столицу... нет уж, лучше не рисковать!
 А Энтис так радовался и играм с лесными зверьками, и разговорам, и даже просто улыбке, что Вилу хотелось всё время улыбаться и рассказывать всякие смешные истории... и не думать, совсем позабыть, кто идёт с ним рядом. В пыльной потрёпанной одёжке, загорелый и похудевший, Энтис был вылитый менестрель - не будь белого плаща, сроду никто бы не признал в нём Рыцаря! Забавно... но и тревожно. Тяжёлая летняя жара сменяется мягким теплом осени, ясные рассветы - густыми утренними туманами, и от Аэтис по тракту всего-то два знака до Замка... Но как высокомерные лорды Ордена примут Энтиса такого - с флейтой на поясе, с обликом менестреля? Что сделают суровые Рыцари с тем, кто променял Посвящение на полгода шатания по дорогам - со спутником, о котором и в шутку-то говорить стыдно?
 Энтис зовёт его другом... Энтис не умеет врать. Белый круг, и столбы, и цепи с кожаными петлями на концах. Человек с ледяными безжалостными глазами - Лорд Трона, самый главный Рыцарь. И Энтис - ребёнок. Наивный, доверчивый, откровенный ребёнок!
 Три часа им осталось до стен Аэтис. Примерно столько же - до захода солнца. Завтра наступит День Кораблей, а сегодня они могли бы ночевать уже в столице королевства...
 - В хорошей гостинице. - Вил грыз травинку, выплёвывая горькие кусочки зелени. - Ванна, всякие там ароматы, массаж, не хуже, чем в Замке. И спать будешь, как человек, а не дикий зверь.
 - Мне в лесу нравится, - Энтис зевнул. - Ты говорил: дорога должна доставлять радость. А для меня радость тут остаться, а не топать куда-то. Тем более, смысла я не вижу.
 - А разве не лучше спать в чистой кровати, чем на пыльной траве? И вкусная еда, и вино...
 - И утомительная суета, - кивнул Энтис и растянулся на спине в упомянутой пыльной траве с видом человека, твёрдо намеренного лежать, если не поднимут силой. Вил огорчённо покачал головой:
 - Ты не отдохнёшь толком, встанем-то затемно, чтоб до толпы в город проскочить. И придёшь весь в пыли и голодный. А вымыться до Плаванья не успеешь, все приличные гостиницы будут переполнены.
 - Так зайдём в неприличную, - радостно предложил Энтис. - А почему ты говоришь только обо мне? - он приподнялся на локте. - Я не отдохну, я буду в пыли и голодный. А ты?
 - Мне неважно. Я ж не веселиться, а петь там буду.
 - Тебе, значит, спать и есть не надо? - Энтис гневно повысил голос: - Если тебе удобнее идти сейчас, почему ты не скажешь прямо? Зачем выдумывать для меня причины? Я тебе кто - глупый ребёнок?!
 Вил сосредоточенно выискивал себе новую травинку.
 - Я не выдумываю. Я привык, а ты нет. - Он помолчал. - Чего ж удобного, сегодня петь всю ночь, а весь праздник проходить сонным... Рыцарь, а если ты встретишь кого-то из Замка?
 - Хорошо бы встретить. Они мне новости расскажут, Мейджису и ребятам привет передам...
 - Ага, хорошо. Ну просто здорово. Жалко, ты себя не видишь. Худой, лохматый, в точности бродяга. И плащ не белый уже, а серый в разводах. Они ж рассердятся на тебя, ты вправду не понимаешь?! Или опять притворяешься, как тогда, с сапогами?
 Энтис вспыхнул и выдал ему самую "рыцарскую" оскорблённую мину: молнии из-под ресниц и надменно вздёрнутый подбородок.
 - Я притворяюсь?! После всего, что я тебе...
 - Ясно, - поспешно вставил Вил, когда друг задохнулся от негодования. - Тысяча извинений. Между прочим, кто-то мне говорил: спрашивай обо всём. А спросишь - и он фырчит, как масло на сковородке!
 Энтис насупился и вдруг действительно фыркнул - будто едва сдерживал смех.
 - А ты найдёшь, о чём спросить! Знаешь, ты лучше и в шутку не говори, что я притворяюсь или вру. Я же могу опять... ну, ударить нечаянно. Потом-то извинюсь, но тебе разве легче?
 Вил тихонько засмеялся.
 - Если извинишься? Конечно, легче! Да ладно, я не буду. Без обид, Рыцарь?
 Энтис кивнул и снова лёг, уютно прислонясь затылком к его колену.
 - Не плащ и меч делают меня Рыцарем. Пока Заповеди живы в моём сердце, я и в лохмотьях буду сыном Ордена, с мечом или с флейтой. - Он вздохнул. - Так отец говорил. И братьям неважно, плащ в пыли или нет. Они меня увидят, а не одежду. И мне обрадуются. И зачем им сердиться, если я ничего плохого не сделал? - он запнулся, глядя на друга обеспокоенно: - Если б мы пришли в город сегодня, денег бы вышло больше, да? Но мне казалось, ты сам не хочешь, иначе я бы не спорил! Я не ошибся?
 Вил улыбнулся. Когда тебя понимают - без объяснений, без всяких усилий с твоей стороны! - боги, какое странное, чудесное чувство!
 - Здесь лучше. Города мне завтра досыта хватит. И деньги не главное. Сам праздник... у меня давно не было праздников... Я вряд ли пошёл бы сюда один, - признался он. - Или была бы работа и деньги - ну и всё. Нет, я люблю петь, но... я видел бы только струны, - он хмурился, пытаясь выразить неясные ощущения словами. - И лица из песен. И лица вокруг. Не то, что видят люди, не День Кораблей, а мой удачный день, но ведь это совсем другое. А теперь... - он отчего-то смутился и беспомощно замолчал.
 - Да, это совсем другое, - сказал Энтис серьёзно. - Я могу сделать, чтобы мы видели одинаково?
 "Ты можешь всё. Знаешь, как много ты для меня уже сделал, и делаешь непрестанно, каждый миг, сейчас? А я могу только ждать... проклятые трясины Тьмы! Ждать, когда ты уйдёшь от меня навсегда!"
 - Ну... тогда не молчи. - И неловко пояснил: - О желаниях. Хорошо тебе, или устал, или есть хочешь, или ещё что... говори сразу. Говори обо всём. Веди меня, куда тебя потянет.
 - Разве мои желания - самое главное?
 - А иначе я не сумею видеть по-твоему. Я отвык желать, Энт. У тебя это лучше получится.
 - Но если я рядом, - нерешительно спросил Энтис, - ты сможешь играть? Или люди в городах умнее?
 "Ну, объяснишь ему? О людях, и почему ушли с тракта... всю липкую грязь, которая потянулась бы за нами из-за его плаща и моей минелы... Проклятье, я не могу! Любая ложь лучше такой правды!"
 - Просто их в столице много, Энт. А в праздник тем более. Отовсюду люди съедутся, самые разные.
 Второй раз это имя сорвалось у него с языка - и снова он не заметил...
 - И сьеры, и крестьяне, и мастера, Рыцари и Вэй. В толпе и не разберёшь, с кем рядом окажешься.
 - С Рыцарем или бродягой в пыльном плаще? - с едва заметным лукавством уточнил Энтис. - Очень удобно, по-моему. А ты ещё из-за моего вида огорчался. Мне кажется, на твоём месте я бы радовался.
 - На моём месте ты б спал, а не трепался, - отрезал Вил. - День будет длинный, а ночью отдохнуть не надейся: если место в гостинице и найдём, шум тебе не даст заснуть. Как ты мне сейчас не даёшь.
 - Я уже молчу, - заверил Энтис, по самый подбородок натягивая плащ. - А откуда ночью шум?
 - Так ночью-то самое веселье, - Вил усмехнулся. - Вот что: днём у нас будет праздник. Пусть другие менестрели стараются. А вечером люди устанут и по трактирам разбредутся - вот тогда я буду им петь.
 - После всех остальных? - Энтис заинтересованно поднял брови. - Не боишься?
 Вил весело блеснул глазами и прилёг рядом с другом на краешек плаща.
 - Я боюсь? Энт, ведь я хорошо пою. И у меня есть песни, которых ни у кого не будет. Ты говоришь, у меня настоящий талант, и мама то же говорила. Для кого стоит петь - те услышат.
 Энтис отвернулся и притих, а ему не спалось. Тёплый ветер кинул ему в лицо шелковистую светлую прядь; он замер, боясь её стряхнуть. Волосы Энтиса пахли речной водой и дымом от костра.
 - Ты такой смелый, - не оборачиваясь, тихо сказал Рыцарь. - Просто удивительно. И тут... и в Замке. И в степи. Если бы я знал, что такое летняя степь, я бы не решился.
 Вил неслышно вздохнул и сдул с лица мягкий золотистый локон.
 - Я бы тоже.
 "Молчит. Ну вот! Когда не до болтовни, вопросы из него так и лезут; а когда и надо бы спросить..."
 - Это был первый раз. - Вил закрыл глаза. - Я никогда не ходил той дорогой.
 - Ты вообще не знал, что нас ждёт?
 - Мы с мамой как-то провели денёк в дикой степи. В Каневаре, где я родился.
 - Тогда ты и выучился шалаши из травы плести?
 - Ага. Там всюду трава выше головы. Только тропы широкие. И колодцев много.
 Энтис молчал. Вил тихонько насвистывал песенку с грустным концом.
 - А направление ты как определял?
 - По солнцу. Ну и так... по ощущениям. Да это-то дело нехитрое. Я всегда умел дорогу находить.
 Ответа не последовало. Вил закусил губу и стиснул руки. Сжать всё в себе в тугой комок, в камень...
 - Самая идиотская глупость в моей жизни. Сроду не думал, что могу в здравом уме такое выкинуть.
 "А я и не был в здравом уме, когда потащил тебя в ту проклятую степь. Я и правда спятил. Я хотел... боги, да я сам не знаю, чего я хотел! Не умереть и не убить тебя, уж это точно... Тогда я обещал - себе и маме: если ты умрёшь, я вернусь в Эврил и расскажу твоему Мейджису, что я сделал с тобой. Разве мог бы я в здравом уме обещать такое?.. а открыться тебе сейчас - ну разве не безумие?!"
 - Что ты об этом думаешь, Рыцарь?
 - Я даже спрашивать о дороге боялся, - ясным негромким голосом отозвался Энтис. - Мне казалось, я свихнусь от страха, если мы заблудились. Мне до сих пор иногда на траву смотреть неуютно.
 - А про меня что думаешь?
 - Что в отваге мне с тобой не сравниться. - Энтис повернулся к нему лицом. - Я просто шёл за тобой. Пил твою воду. Верил, что ты меня вытащишь. Легко сражаться, если есть в кого верить... А ты был один. Не за кого уцепиться, не на кого рассчитывать, кроме самого себя. И всё-таки мы живы. Ты очень сильный, но это я ещё в Тени понял. И ты очень, очень смелый.
 Он тихонько вздохнул и закрыл глаза. Вил слушал его ровное дыхание и улыбался, глядя на звёзды.
 ___
 
 К каменной резной арке, где стражи записывали имена гостей, пришли на рассвете, но ждать всё же пришлось - не только им хотелось войти. А город уже проснулся: распахнул двери и окна, заполнился оживлёнными людьми, множеством самых разнообразных ароматов и весёлым праздничным шумом. А к Плаванью, с усмешкой заверил Вил удивлённого друга, в арку и вовсе не протолкнёшься: далеко не каждый сообразит приехать заранее! Зато менестрели, небось, ещё вчера все собрались... Высказав это мрачное предположение, Вил без особой надежды сунулся в первую попавшуюся гостиницу и не успел позавидовать счастливчику, который такое славное местечко уже занял, как к нему подскочила очень юная и очень растрёпанная хозяйка и с ходу деловито заявила: да, музыка ей нужна. Под вечер? Идёт. Нет, других тут не будет, она уговор знает, сам гляди не позабудь! О такой удаче он и мечтать не смел и вышел из гостиницы весёлый, как птичка. Яркие платья, свежевыкрашенные дома, сияющие окна и на всех лицах - радостные улыбки... Вил мурлыкал любовную песенку и чувствовал, что жизнь прекрасна.
 Зато Энтису до безоблачной радости было далеко. Энтис был ошеломлён и растерян; жался к другу, едва сдерживая желание взять его за руку, и впервые в жизни ощущал себя маленьким мальчиком из дикой глуши. В деревнях люди были слишком навязчивы - а здесь его не замечали вовсе, и он печально думал: сейчас даже от тех раздражающих забот он не отказался бы! Но никто, кроме Вила, не проявлял склонности заботиться о нём. Хуже того: люди идут прямо на него, словно не видят, а когда он отходит - не благодарят, а некоторые ещё и толкают, причём довольно грубо. Нет, обидеть вроде бы не хотят, просто не обращают внимания. Но почему?! Он же есть!
 Он нервничал всё сильнее, пока не понял: не только ему адресовано необъяснимое безразличие, а вообще все тут толкаются, распихивают друг друга локтями, наступают на ноги. И никто, похоже, не обижается, не видит в таком поведении странности. Это наблюдение не сделало продвижение в толпе более приятным, но отчего-то немного его успокоило. По крайней мере, его не выделяют из прочих...
 Он понемножку начал осматриваться - всё вокруг так и притягивало взгляд! - и у перекрёстка вдруг обнаружил: Вила рядом нет. Всюду незнакомые лица (ни на одном - ни малейшего интереса к Энтису Крис-Талену), кони и экипажи; дома выкрашены так ярко, что рябит в глазах; перед ним не одна улица, а целых четыре. Как ему отыскать тут Вила?! Да он весь день может бродить в этом пёстром лабиринте среди шума и толкотни и даже не поймёт, где уже был, а где очутился впервые! Энтис, мокрый от пота, уставший и несчастный, в ужасе чувствуя, что уголки глаз щиплют подступающие слёзы, прислонился к стене и попробовал собраться с мыслями. Но лучше не стало: положение казалось с каждым мигом всё более безнадёжным, а глаза щипало всё сильнее. Он сделал крохотный шажок от стены, пытаясь высмотреть Вила в текущем мимо людском потоке; но тут дюжий парень, вознамерившийся посадить свою девушку на плечо, ткнул его локтем так сильно, что он отлетел к стене, как пушинка, ударился об неё спиной и едва не потерял сознание - скорее от беспомощности, чем от боли. Парень и его подружка болтали и весело смеялись; Энтиса они даже не заметили. Юноша закрыл глаза и изо всех сил стиснул зубы, не понимая, чего боится больше: выхлестнуть на виновника столкновения ярость, разрывающую грудь изнутри, или горько расплакаться от отчаяния.
 - Ох, а я уж думал, до Плаванья тебя не найду! Меня один тип в сторону оттёр, а там карета... Энт? - Вил пристально всмотрелся ему в лицо: - Тебя тут никто не обидел?
 - Я не подхожу для городов, - пробормотал Энтис с виноватой усмешкой. - Лучше ты меня держи, а то опять потеряюсь.
 - Если потеряешься, надо сразу остановиться и ждать. А ты вон как далеко забрался.
 - Интересно, - оправдываясь, юный Рыцарь повёл вокруг свободной рукой: - Такое всё необычное!
 Вил рассмеялся и сжал его ладонь покрепче. Да, мальчишке из Тени, впервые попавшему в Аэтис, и должно всё казаться необычным! Да взять хоть дома. У всех - два или три этажа, стены из узорчатого кирпича, а черепица на четырёхскатных крышах-пирамидках - золотистая, розовая, салатно-зелёная, лазурная - красиво переливается на солнце. Окна нижних этажей сложены из разноцветных кусочков стекла, а стальные решётки, защищающие их от воров, сплетены в виде изящных кружев. Деревянные двери и оконные переплёты - резные, и сколько домов ни миновали, ни разу Энтис не заметил двух одинаковых узоров. И все такие сложные - сразу видна работа настоящих мастеров! Он сам с детства любил возиться с деревом и ножом и внимательно разглядывал резьбу (за этим-то занятием и потерял Вила). А теперь он мог любоваться, сколько душе угодно: Вил не выпускал его руки ни на секунду.
 Улицы в центре города были обсажены затейливо подстриженными деревьями и кустарниками, а меж домов уютно устроились небольшие садики, полные цветов. Дома выглядели куда наряднее, чем на окраине: краски на стенах чистые, нежные (Вил сказал: ночью они светятся, словно припорошённые серебряной пыльцой), а двери, ставни и прочие деревянные части отделки выполнены из мраморного дуба, винного ореха, липы-серебрянки - редких, дорогих пород древесины. Мостовые с удивительной искусностью выложены из светло-серых каменных плит в виде ромбов, пригнанных друг к другу столь плотно, что требовалось пристально приглядеться, чтобы увидеть, где одна плита сменяется другой. Когда рано утром друзья пришли в город, плиты были тщательно вымыты; теперь же, в середине дня, стали жертвами сотен ног, колёс и копыт, и от их чистоты осталось лишь воспоминание. Всезнающий Вил заверил друга: грязными они пробудут недолго. За час-другой до заката, когда лавки закроются, а люди разбредутся по домам и трактирам, мостовые подметут и начисто отмоют - вечерами горожане прогуливаются, любуясь звёздами и нарядными красавицами на балконах; им вряд ли доставило бы удовольствие пачкать в конском навозе свою изящную обувь. После захода солнца лавки, торгующие драгоценностями, шляпами, перчатками, веерами и прочими нарядными безделушками, открываются вновь и работают до глубокой ночи - вернее, до раннего утра. Не отстают от них и трактиры, и дома, где играют в карты и кости, и залы для танцев... Энтис удивлённо заметил, что люди здесь, похоже, большую часть жизни тратят на развлечения, а Вил с усмешкой пояснил: в противном случае они бы умерли от скуки, поскольку им решительно нечем было бы заняться. Энтис хотел спросить, когда же они успевают строить все эти красивые дома, вырезать для них деревянные украшения и мыть улицы, - но тут живая река из людей, которая несла их, не давая сбавить шаг, вылилась на пристань.
 А там было не до разговоров. Там вовсю шумела ярмарка, крутились карусели, разносчики звонко предлагали свои товары, от лотков пирожников текли соблазнительные запахи, дети испытывали новые свистки и трещотки - и на фоне этой весёлой разноцветной кутерьмы у причала покачивался чудесный корабль с парусами-крыльями на высоких стройных мачтах. Его окружали, как предводителя, корабли поменьше, и множество лодок, и даже плоты. На каждом корабле развевается знамя Тефриана, и герб края, откуда родом мастера-корабельщики, и флажок с именем владельца; флаги расшиты золотыми и серебряными нитями, бьются на ветру, блещут в лучах солнца... Сперва Энтис, в жизни не видавший ярмарки, попытался поспеть всюду одновременно, попробовать все до единого лакомства, послушать все песни - но заметил в просвете между шатрами белый парус и забыл о соблазнах ярмарки начисто. Остались лишь корабли. Они с Вилом протолкались (с немалым трудом и ценой не одного синяка) к самым причалам и замерли, в восторге созерцая готовую к отплытию флотилию. Энтис так и впитывал корабли глазами, вбирал в память каждую деталь, зачарованно слушал, как музыку, плеск волн о борта, поскрипывание снастей, биение тугих парусов на ветру, шелест флажков. Вил сунул ему какую-то еду; он жевал и не замечал вкуса. После энергичного пробивания пути сквозь толпу одежда превратилась в лохмотья, но ему было всё равно. Зато паруса трепетали, белые и прекрасные, совсем рядом с ним!
 Ярмарочный шум утих: по широкой улице, устланной алым бархатом, на пристань под музыку шла процессия из мужчин и женщин в роскошных одеяниях. Энтис с трудом отвлёкся от кораблей и без особого интереса глядел на Вершину своей страны, а шёпот Вила называл имена. Дородный мужчина с золотым обручем на светлых вьющихся волосах - не высокий, но выглядевший таковым из-за манеры держаться, - Его Величество Орвейл из рода Тант, много веков владеющего троном Тефриана. Энтис не без удивления отметил, что в лице короля нет ни тени высокомерия - он приветливо улыбался своим подданным и, похоже, был искренне рад празднику: приятный, добродушный человек, который дни напролёт проводит в заботах и с удовольствием пользуется возможностью отдохнуть и поразвлечься. Небольшого роста изящная дама об руку с ним, с очень белой кожей и огромными синими глазами - Её Величество королева Дамейн (вторая жена, шепнул Вил: первая, Аритис, умерла много лет назад). Юноша лет семнадцати, серьёзный и немного сумрачный, - Ордин, старший сын короля, наследник трона. Говорят, рассказывал Вил на ухо другу, принц с детства проявляет признаки Дара и мечтает об изучении Чар - но вэй"Брэйвин, Верховный, не разрешает. Вроде бы Дар у принца слишком хрупкий, и обучение небезопасно и может привести к гибели наследника. Но это всё сплетни; правду знает один вэй"Брэйвин, самый яркий из пяти Лучей Звезды... а вот, кстати, и он сам.
 Вэй"Брэйвин, Верховный Магистр Тефриана, был, бесспорно, личностью впечатляющей - такого в любой толпе заметишь сразу и уже не забудешь. Худощавый, стройный и широкоплечий, с роскошной гривой белоснежно-седых волос, он выглядел шестидесятилетним - однако, по слухам, разменял уже вторую сотню, а его руки (одна из них лежала на плече наследника), белые и ухоженные, вполне могли бы принадлежать и юноше. Изредка он посверкивал синими глазами на толпу, и что-то в этих глазах наводило на мысль: он видит всё вокруг, не упускает ни единой мелочи. Весь его облик исполнен был такого величия, словно не Орвейл, а он здесь король, могущественный властитель, чьё слово - закон и для Тефриана, и для всего Сумрачного мира. Он улыбнулся в ответ на какое-то замечание королевы, и десятки людей улыбнулись тоже, вдруг ощутив себя чем-то польщёнными и несказанно счастливыми. Его костюм (он был в чёрном с ног до головы, а с плеч тяжёлыми бархатными складками падал чёрный в золотых узорах плащ Луча Звезды) являл собою редкостное сочетание строгой простоты, присущей адептам Звезды, и придворной элегантности. Каждое его движение было полно грациозного изящества - и вместе с тем гордого достоинства сильнейшего Вэй Тефриана. Он был возвышенным, загадочным, грозным; всем женщинам до единой он казался (хоть и был весьма немолод) волнующе красивым. Он производил впечатление человека мудрого, многоопытного, отважного - воплощения справедливости и чести. Он скользнул взглядом по пристани, заполненной людьми, и вновь обратился к королеве... а там, в толпе, светловолосый мальчик с мечом на поясе вздрогнул и опустил глаза так поспешно, что на миг раньше, и этот явный испуг непременно был бы замечен. Но нет, великий Магистр на него и не глянул.
 А он замер, с трудом сдерживая желание рвануться прочь, не разбирая дороги. Его охватило острое, горькое чувство: праздник безнадёжно испорчен. Тень упала на него - чёрная, липкая, как зловонные трясины Лойрена... Рука Вила была обжигающе горячей. Или его рука сделалась холодна, как лёд?
 - Уйдём, - прошептал Энтис, едва разжимая губы.
 Глаза его друга были беспокойны и полны вопросов.
 - Нет, - выдохнул Энтис. - Не надо. О, Дева Давиат...
 - Уйдём, если хочешь. - Вил сильно сжал его ледяные пальцы. - Пошли?
 - Нет, нет. - Он беспомощно потряс головой: - Нет.
 - Пожалуйста, скажи. Ну, пожалуйста.
 - Тень. На мне её часть. Такая тяжёлая тень! - он шептал в ухо другу чуть слышно: - Несчастье... для короля, для всех... и это - он. Тот человек. Ты не видишь? Неужели никто не видит?!
 Вил прикусил губу и сощурился. Встревоженный, очень встревоженный Вил.
 - Смотри, - он подтолкнул товарища плечом: - ну, смотри же. Сейчас он поплывёт!
 И он поплыл. Под звуки музыки, под крики и аплодисменты он раздул белоснежные паруса и важно устремился в путь. Королевская семья, вэй"Брэйвин и придворные собрались на носу; Его Величество улыбался и махал рукой, другой ласково обнимая плечи жены, Верховный Магистр высился над ними, как отец над детьми, увлечёнными новой игрушкой. И было всё, о чём рассказывал Вил: водная гладь вздымалась причудливыми горными пиками, и узоры из капель переливались десятками оттенков, и в волнах возникали волшебные видения, а в воздухе вспыхивали букеты удивительных огненных цветов и осыпались на изумлённых людей, не обжигая... Королевский корабль плыл вверх по реке, руководимый ветром Чар, а его окружали лодки, плоты, изящные каравеллы, крохотные яхты - все, кто владел судном или мог уплатить за место на нём, пользовались случаем совершить волшебное путешествие вместе с королём и его приближёнными. Ну, а те, кто остался на пристани, развлекались вовсю, словно задались целью доказать уплывающим счастливчикам, что провести праздник на твёрдой земле ничуть не менее приятно, чем отдаться на волю Яджанны и таинственной силы Чар.
 - Ты поплывёшь? - Вил казался смущённым. - Вон, лодки ещё остались. А завтра тут и встретимся.
 - Завтра? - встрепенулся Энтис, наконец-то начиная оттаивать. - А ты?
 - Я ж в гостинице договорился. Теперь хозяйка других менестрелей не впустит, нельзя её подводить. А ты иди, - он подтолкнул друга к причалам: - На всю жизнь чудес наглядишься. Иди скорее, уплывут!
 Энтис слабо улыбнулся, ещё не полностью освобождённый от власти холодной тени.
 - Без тебя мне от чудес никакой радости. Лучше я тебя послушаю, голос твой тоже чудо... А может, - он нерешительно покосился на пирожника с благоухающим лотком, - мы поедим немножко?
 Вил выдал ему ослепительную белозубую улыбку и побежал за пирожником. Воротился он с кучей соблазнительной на вид и вкусно пахнущей снеди и бутылкой яблочного сидра; они сели на каменные ступеньки причала, опустив ноги в воду, и принялись за еду. Вил выглядел весёлым и на редкость умиротворённым, у Энтиса же на душе было нерадостно. Рассказать не получилось: Вил ясно (хоть и очень деликатно) дал понять, что тема, выбранная для беседы, представляется ему неудачной. Но молчать...
 - Тень - это вэй"Брэйвин? - Вил придвинулся к нему вплотную. - От него ты увидел несчастье?
 Энтис удивлённо уставился на друга.
 - Тогда, - нахмурясь, пояснил Вил, - он же близко был. Мог услышать. Чем он тебя напугал?
 - Не знаю, - вздрагивая от воспоминания о тёмно-синих глазах, прошептал Энтис. - Но я ощутил...
 - Тень? Беду? И Верховный Магистр в том замешан?
 Юноша потерянно кивал. Вил медленно допил остатки сидра и покатал в ладонях пустую бутылку.
 - Сегодня, Энт? Скоро?
 - Нет. Просто... будет. Когда-нибудь.
 - Может быть?
 - Будет. Без "может". Некоторые Лорды Круга могут предвидеть будущее... Мой отец иногда мог.
 - Не врут, значит, слухи о предчувствиях Ордена, - резюмировал Вил. - Не понравился он тебе, да?
 Энтис решительно тряхнул волосами:
 - Ты видел, как он держался? Надменно, куда там королю! Вот он-то и есть наш настоящий король. Властный, самодовольный... Какая сила в его руках, ты подумай, Вил! Верховный Магистр! Нет ему равных. Безграничная власть... не будь Ордена! И никто, никто не знает, на что он пожелает эту силу и власть направить. У него тяжёлый, бездушный взгляд. Ему наплевать на всех, кроме себя, Вил! Ну как он мог мне понравиться?! И та тень... не судьба. Она его часть, точно. Его создание. Что же мне делать?
 Вил обнял колени руками и уткнулся в них лицом. Энтис с тревогой ожидал.
 - Ничего тебе не делать, по-моему. Ты всё-таки не твой отец. И не Лорд Круга. А Брэйвин человек непростой, с такими осторожность нужна. Я бы на твоём месте попытался не думать об этом пока. Вот вернёшься домой, пройдёшь своё Посвящение - там и решай. А сейчас... ну, все могут ошибаться, так?
 Энтис со вздохом склонил голову в знак согласия.
 - Ты прав, наверно... А ты ничего не почувствовал, когда на него глядел? Ничего злого, опасного?
 - Нет, - сказал Вил, вставая. - Ничего такого.
 ___
 
 День прошёл весело (невзирая на холодную тень) и завершился чудесным пением Вила в гостинице - уже этого вполне хватило бы для настоящего праздника, даже без кораблей. Вил играл, пел красивые баллады, рассказывал старинные предания и смешные истории и пел снова - шуточные куплеты, песни далёких военных лет, песни о богах, великих королях, мудрых Вэй, прекрасных сьеринах... За каждой следовал одобрительный шум и просьбы продолжать; и Вил продолжал. Энтис, к своему смущению, не сумел дождаться конца: глаза слипались всё сильнее, и он сам не заметил, как уронил голову на стол и уснул. Проснувшись же от стука кружек и взрывов смеха, понял: слушать дальше он просто не в силах, как ни жаль, и ушёл в крохотную комнатушку на чердаке, где помещалась лишь узкая кровать, сидя на которой, он мог преспокойно коснуться рукой любой из стен каморки. Матрас на кровати был тонкий и холмистый, как долины Эджа, подушки не было вовсе, а одеяло, похоже, извлекли из собачьей конуры, оставив без подстилки её законного обладателя. Но Вил уверял, что найти даже такую постель сегодня не всякому удалось, и ему здорово повезло, не то ночевал бы на конюшне или на улице. Ну, "везеньем" упомянутое ложе считать он не мог, как ни старался, и вернись они пораньше - нашёл бы что сказать хозяйке, хотя бы насчёт одеяла. Но сейчас он слишком устал, а после пения Вила (не считая отличного ужина и вина, достойного Замка) просто невозможно было на кого-то сердиться; и он махнул рукой на удобства, убрал с кровати собачью собственность, заменив её плащом, и тотчас заснул. А рано утром, когда звёзды едва начинали бледнеть в ожидании рассвета, Вил разбудил его и повёл показывать город.
 Прогулка оказалась куда приятней, чем накануне: сегодня по улицам не слонялась толпа, норовящая толкнуть, наступить, прижать к твёрдому и острому или сбить с ног. Вил с усмешкой объяснил: народ отсыпается после вчерашнего. И Энтис мог спокойно разглядывать статуи, каменные вазы, причудливо подстриженные деревья, арки, фонтаны, клумбы с замысловатыми узорами из необычайно красивых и ароматных цветов и другие диковины столицы, не опасаясь за своё здоровье и не цепляясь за друга изо всех сил, как вчера. Побывали и на площади, где стояла башня с самыми большими часами в Тефриане, каждый час издающими мелодичный перезвон, будто десятки крохотных хрустальных колокольчиков; и в парке, где аллеи выложены были отшлифованными и выкрашенными водой речными камушками, а трава на удивление ровно подстрижена - прямо не трава, а ворсистый зелёный ковёр; и ещё на одной площади - тут высился королевский дворец, радуя глаз искусным сочетанием изящных башенок, окон с цветными стёклами в резных переплётах, лепных украшений, балконов и колонн всех форм и размеров. Дворец переливался нежными перламутровыми красками, сверкал мозаикой из драгоценных камней на пирамидальных сводах. А напротив - строгая, не столь нарядная, но не менее величественная Обитель Звезды; обычно её занимал Верховный Магистр, почти весь год проводящий в столице. Видели и храм Шести Богов, сложенный из лилового гранита Великих Гор, как и Замки (массивный и мрачный, он разительно отличался от прочих строений Аэтис и, похоже, не пользовался популярностью у горожан); и маленький, похожий на игрушку храм Давиат, целиком срубленный из золотистых брёвен янтарной сосны; и Дом Стражи... к вечеру у Энтиса в глазах рябило от всех этих зданий, храмов и дворцов.
 В гостиницу вернулись затемно; та ломилась от постояльцев, и Вил, не успев толком перекусить, взялся за минелу. А Энтис, дивясь его выносливости и доводя уважение к другу до заоблачных высот, сжевал, не разбирая вкуса, подсунутый заботливой хозяйкой ужин, убрёл в свои чердачные "покои" и едва добрался до кровати, свалился на неё и сразу заснул, в одежде и не разуваясь. И весь следующий день радовался такому разумному поступку, потому что вставать пришлось опять до рассвета.
 Неторопливо прошли они через весь город, загадочный и пустынный ранним утром, и с восходом солнца покинули Аэтис. Куда спешил Вил, было не очень понятно, но Энтис не спрашивал. Вил был вечным странником, как все менестрели, а он - его вёл Путь Круга... Они пересекли равнину Бастер и свернули на Дешелетский тракт. Ещё один лес впереди, а потом ещё один город - Дешелет, старейший город Тефриана, но до него много-много дней на пыльных дорогах... так много дней вместе с Вилом! Энтис забыл о времени, ни о чём не тревожился и ничего не ждал, открывал глаза с радостью в сердце и с нею же засыпал - и думал, что каждый день счастлив, как ни разу за последние шесть лет в Замке.
 
ЛАИСА
 
 На рассвете они оставили Заросли, а вскоре и город. К счастью, синтов на дорогах хватало: пешие странствия были весьма популярным видом спорта среди людей всех возрастов и профессий, и далеко не каждый из них мог бы добыть себе пропитание в пути иным способом, чем заказать еду в автомате.
 Впрочем, думала Лэйси, она не пропала бы и без синтов. Восхитительные две недели свободы, когда она сбежала из дому год назад, оставили ей (помимо шумного скандала с родителями) набор навыков бывалого "походника": выбирать одежду в дорогу, укладывать рюкзак, находить съедобные растения и стрелять. Последнее ей особенно нравилось, и выучилась она на удивление быстро; однако ей никогда не случалось брать в руки оружие опаснее парализатора-"сони", и даже его она ни разу не применяла против живого существа, будь то животное или человек. Приобретать ли оружие, она долго колебалась; но всё-таки решилась, хотя покупка съела львиную долю их наличности. Охотиться на симпатичных беззащитных зверюшек она, конечно, не станет, но парализатор и без охоты может пригодиться: среди любителей туризма встречались особи самых разных наклонностей, а Джис совсем маленькая, а она - слишком красивая. Лэйси ненавидела бессилие. Крохотная "соня", единственное оружие, которое ей могли продать без кредитки и специального разрешения, приятной тяжестью постукивала её по бедру.
 Из-за "сони" пришлось сэкономить на одежде: купили только удобную, прочную обувь, а остальное взяли у цветочников в обмен на Лаисино платье, наряд принцессы Дозвёздного средневековья. Остаток денег ушёл на фляги, рюкзаки, ножи и те мелочи, без которых, исходя из прошлогоднего Лаисиного опыта, в походе не обойтись. На этом их "банк", помещавшийся в кармашке запасливой Джиссианы, безнадёжно лопнул. Им предстояло два (в лучшем случае) месяца идти пешком, питаясь синт-пищей и ночуя в заброшенных домах или в маленькой палатке, по доброте душевной подаренной им пожилым цветочником. Палатка была далеко не новая, а её обогревательные свойства, как подозревала Лэйси, остались лишь в памяти щедрого дарителя. Но обе любили долгие пешие прогулки и обладали крепким здоровьем (ничего удивительного, если вспомнить о Потенциале), так что простуды Лэйси не боялась.
 Не боялась она и Академии, где учиться (по слухам) было немыслимо сложно и к тому же опасно. В сущности, таинственного врага она не боялась тоже. Вот Джис, замкнувшаяся в молчании, её и впрямь слегка пугала. А за себя она почти не тревожилась, и даже в этой капельке тревоги преобладал оттенок предвкушения: её ожидает, наконец, Испытание - испытание силы духа, о котором она давно мечтала... Но не ценой чьей-то жизни! Едва она вспоминала, в её сердце вспыхивал неистовый огонь: месть. Она глядела на след пореза на руке сузившимися глазами и давала волю воображению. Ненависть делает сильнее, так ведь в детских сказочках говорится? Ну и отлично. Стать сильнее ей сейчас не помешает.
 Впрочем, ненависть и планы мщения стоит извлекать на свет лишь в отдалённом будущем - а вот малышка требует внимания сейчас. Ребёнок потерял отца и мать, ей необходимы забота и тепло. Лэйси знала: Джис спасает её. Знала уже тогда, когда их дом разлетелся по ветру облачком пепла. Останься она одна - и огонь из ярости, отчаяния и боли спалил бы её, как сухую тростинку. Лэйси хорошо видела предел своего мужества: она не вынесла бы одиночества. Она не смогла бы сражаться лишь для себя, жить в пустом мире, где не с кем быть дерзкой, насмешливой и нежной... а ей так хотелось жить!
 Джиссиане не хотелось ничего. Жить или нет, было в равной степени безразлично, но Лэй, кажется, нуждалась в ней, и поэтому из двух безразличностей она выбрала жизнь. Ах да, ведь была ещё Клятва.
 "Я всегда буду одна, - думала она без горечи и страха, - кто бы ни держал меня за руку. Всё рушится слишком легко, чтобы придавать чему-то значение. Люди умирают слишком легко, чтобы их любить".
 Лаисы это не касалось. Лэй была особенной - сестра, волшебница... якорь Джиссианы в мире живых. Наверно, в те дни Джис не отдавала себе отчёта в том, что её сестра - человек, и, следовательно, тоже смертна. Просто она есть - вроде воздуха или неба... И с той же нелогичностью своих десяти лет Джис забывала, что они - не единое целое, а два разных существа. Она была одна, хоть Лэйси и рядом: ведь Лэйси её часть, дополнение - но не кто-то извне, кто может уничтожить или усугубить её одиночество.
 А кроме Лэйси, никого и не было. У них имелись веские причины избегать встреч: и со знакомыми, которые подняли бы нежелательный шум, найдя их живыми, и со случайными попутчиками - которые вполне могли оказаться теми, кому сей примечательный факт, к сожалению, и так отлично известен. Да и будь попутчики невинны, как младенцы, и абсолютно непричастны к загадочной трагедии - неважно. Сейчас Лаисе особенно претило общество добродушных, всем довольных взрослых детей, лишённых необходимости и умения ощущать сильные страсти, - а откуда возьмутся другие люди на их пути? И она выбирала безлюдные маршруты, нелюбимые туристами за чрезмерную "цивилизованность": тропы выровнены с помощью пластила, а синты часто даже не замаскированы под вековые дубы и стога сена. Немногих встречных замечали издалека - помогал и Потенциал, и встроенный в Лаисины часы сканер - и пережидали за кустами и деревьями. Правда, в небе над ними то и дело проносились флаеры, но их опасаться не стоило: сёстры выглядели типичными представительницами бродяг-цветочников - а кому придёт в голову откладывать важные дела и назначенные встречи, чтобы поболтать с цветочниками?
 В общем, путешествие оказалось довольно скучным: они просто шли и шли. Если уставали, сходили с тропы и отдыхали на термоплёнке или на траве (осень выдалась тёплая и сухая). Если хотелось есть, отыскивали синт. Если шёл дождь, включали дождевик - невидимый, непроницаемый для влаги купол. Ночевали в брошенных домах (их вокруг хватало) или просто под деревьями поодаль от дороги - ни то, ни другое не доставляло им неудобств. Похолодает, думала Лэйси, и неудобств будет предостаточно.
 А пока... наверно, ей надо радоваться неспешно текущей по их судьбам полосе крохотных удач? Да, конечно, ей надо радоваться: они живы, целы и свободны. Придёт моё время, думала она. Вот тогда я выплесну ярость, обращу её в оружие, бурю, пламя - для них. Какую неистовую, дикую, великолепную ярость я швырну им в лицо! Но всё это - потом. Сейчас лишь дорога и трезвый расчёт...
 А Джиссиану в её холодной пустоте не оставлял сон - давний разговор о "близнецах наоборот". Но во сне был ещё мальчик - тоненький, высокий, совсем взрослый, незнакомый. Она мало помнила о нём, проснувшись: он был, кажется, красивым, и негромко смеялся, слушая их беседу, и улыбался им обеим - но Лаисе улыбался как-то особенно. В памяти вертелись обрывки сна, словно приглушённые голоса за стеной; она "прислушивалась", но тщетно. И лишь однажды вспомнила: он сказал - ей или Лэйси? - "Уже скоро. Очень, очень скоро... Я буду ждать". Почему-то слова, непонятно что обозначающие и неизвестно кем произнесённые во сне, показались ей самым важным событием последних дней.
 ___
 
 Бумажная карта (распечатанная в Зарослях) вместо ком-трассера, неизменного спутника туристов, сперва Лаису смущала, но потом она привыкла. Карта не давала прогнозов погоды, не демонстрировала интересные виды и не рассказывала анекдотов. Но в ней не было ошибок, а без прочего они обошлись.
 Из редкого, заунывно-рыжего соснового леска они вышли к долине меж невысоких круглых холмов, и тут, впервые за две недели, появился повод усомниться в карте: она утверждала, что поселений здесь нет - но с вершины холма был виден крохотный, уютный на вид беленький домик с крохотным уютным садиком, полным цветов и маленьких беседочек, увитых махровыми вьюнками и диким виноградом.
 Джис взирала на домик с выражением скучающего недоумения. Лэйси хмуро смотрела на карту.
 - Откуда он тут взялся?
 - Построили, - лаконично отозвалась Джис.
 - Да неужели? Значит, карта всё-таки врёт. Или мы вообще идём не в ту сторону. Это он нам машет?
 "Он" был мужчина в чёрных штанах и рубашке с закатанными рукавами, приветственно машущий им рукой. Черт лица не разобрать, но он немолод: седые волосы отчётливо выделялись на тёмном фоне рубахи. Он подошёл к изгороди; теперь они видели широкую белозубую улыбку на загорелом лице.
 - Нарвались, - констатировала Лаиса. - Вот чёрт... Ладно, идём. И молчи. Говорить буду я.
 Поскольку Джис и так всё время упорно молчала, то сие указание (Лэйси иронически улыбнулась) выглядело, мягко говоря, излишним... Хозяин встретил их у калитки, лучась гостеприимством, и повёл в домик с такой радостной миной, словно по меньшей мере год провёл в ожидании их визита.
 Ему лет восемьдесят, решила Лэйси, но дряхлым не выглядит: стройный, движется легко, и глаза совсем не по-стариковски ясные. И ещё седовласый мужчина (и не скажешь "старик") так заразительно смеялся! Вначале Лэйси осторожничала и присматривалась; но не прошло и часу, как она (не вполне понимая, почему) уже не опасалась его, симпатизировала ему, почти готова была ему доверять.
 Тем не менее, она сказала ему не совсем настоящие имена: Лэй и Кити, детское прозвище сестры (лучше держаться безопасной полуправды: на чужое имя Джис, пожалуй, может и не отозваться). Они сёстры, идут в Мариску (один из городов между Сайтелом и их целью, Ятринской Академией) пешком, как в старину, без всякой техники - вот, даже карта у них нарисована на бумаге!
 Романтично? О да, ужасно романтично, я давно об этом мечтала! Наверно, я кажусь господину... о, очень приятно, господин Бартон!.. я ведь кажусь вам ужасно несовременной? Вы шутите, я понимаю, ужасно мило... и вы действительно считаете меня очаровательной? Фея? О-о... вы, конечно же, шутите! Хорошенький домик, а на карте ничего... Неделю назад? О, да, я видела такие дома, в рекламах, и они ужасно дорогие, правда? Я совершенно не разбираюсь в деньгах... О, в наше время надо разбираться во всём, связанном с деньгами, и совсем неважно, какие у тебя глаза! Вы мне льстите, господин Бартон, и вообще вы ужасно милый... нет, я именно так и думаю! Ведь все вокруг ужасно солидные и деловые, и считают, наверно, что романтичность - это вроде желудочной болезни, а в вас есть что-то такое, из-за чего я совсем вас не боюсь, вы ведь понимаете меня, правда? Я вижу по вашим глазам, что понимаете!..
 - Если бы я в самом деле была такой идиоткой, - сказала Лэйси, расчёсывая чисто вымытые волосы в роскошной спальне, - было бы сущим благодеянием для человечества убить меня раньше, чем я стану сенсом. Потенциал и полный кретинизм - жуткое сочетание. Этот бред не казался неестественным?
 - Ничуточки, - заверила Джис. - Вместе с голосом и глазами всё выглядело очень даже естественно.
 - То есть, абсолютной кретинкой меня и задумывали высшие силы? - Лэйси с усмешкой присела на кровать. - Спасибо. Кстати, я ему понравилась. Такие пожилые красавцы любят хорошеньких дурочек, которым можно говорить банальные комплименты и изображать всепонимающих добрых дядюшек. Ну, пусть развлекается. Нам это только на руку.
 - Мы от всех прятались, - заметила Джиссиана.
 - А от него спрятаться не вышло. Надо было убежать? Чтоб он решил догнать и разобраться? - Лаиса закинула скрещенные руки за голову. - Уютный домик, настоящая еда, отмылись толком. В чём дело? - она нахмурилась: сестрёнка выглядела растерянной. - Ты слышишь чувства... Что у него там? Плохое?
 - Не чувства, Лэй. Только эмоции, если сильные. А он вроде бы нам рад. И всё.
 - Хорошо. А жалко, что он старый. - Лаиса усмехнулась: - Он и сейчас красивый - а представь лет в тридцать! Я бы его в себя влюбила, и была бы парочка - хоть на выставку... Ну почему я не мужчина?!
 - В белом плаще и с мечом? - без улыбки подсказала Джис.
 - Я ещё не спятила, - сумрачно отозвалась Лаиса. - Меч в прошлом навсегда. Но будь я мужчиной...
 - Мальчишкой, - проронила Джис. - Ребёночком.
 - Пусть. Всё равно не таким беспомощным. Я бы ему рассказал... парню опыт старика пригодится. А что он мне посоветует? Выйти замуж за сенса? Укрыться за чужими спинами и врать до конца жизни? - у неё вырвался невесёлый смешок. - Ну, зато понятно, откуда у него приступ гостеприимства. Хочет поглазеть на куколку с красивыми ножками - пусть любуется. Он богатый, а нам нужна помощь.
 - Ты не хотела ничьей помощи, Лэй.
 - Я и теперь не хочу, но без неё не обойтись. Зачем мы, по-твоему, идём в Ятрину? Ладно, экзамены мы сдадим. А за обучение разве сможем платить? А они разве нас выгонят? Ну, нет. Наши сенсы любят красивые жесты. Они у нас добрые, щедрые и благородные. Они зарыдают от жалости к несчастным сироткам и будут учить задаром, они ведь живут, чтобы творить добро... Чёрт! Жалость, вот что меня там ждёт. Одна распроклятая жалость! - она поморщилась. - И куча лжи. А Бартон, он мне нравится, он симпатичный, открытый... и утром мы скажем ему спасибо и уйдём из его дома и его жизни навсегда.
 Она отвернулась к стене, решительно обрывая разговор, - тут Джис промолчала бы, даже будь у неё слова, стоящие того, чтоб их произнести. Но поскольку слов не было, а были лишь смутные ощущения, ей самой непонятные, то она закрыла глаза и заснула. И не раз просыпалась и тревожно оглядывалась: ей казалось, кто-то зовёт её, и о чём-то настойчиво просит, и беспокоится за неё... и за Лэйси. И снова ей снился тот красивый мальчик с тёплым смехом; но только теперь он не смеялся, а молча протягивал к ней руки. А кроме этого, она ровным счётом ничего не помнила. От сна осталась тревога... да ещё - в мольбе протянутые к ней (или к Лэйси?) руки с изящными, тёмными от загара длинными пальцами.
 ___
 
 Лаиса поднялась до рассвета и пошла в столовую, надеясь отыскать что-нибудь спиртное: спалось ей отвратительно. Она думала, пожилой хозяин нескоро встанет с постели, но он уже стоял у двери. Он улыбнулся, и ей снова пришло в голову: жаль, мы не встретились, когда он был моложе!
 - В детстве, - сказал он, усадив её в кресло и проницательно вручив бокал с янтарной жидкостью, - я жил в доме, который мой дед сам построил - из дерева, представьте себе. Целиком из дерева. И полы там были из досок, и всё время скрипели. И, удивительное дело, сегодня открыл глаза - и вдруг слышу скрип половиц. Хотя в моём доме, конечно, их нет. - Он улыбнулся молодой, задорной, очень милой улыбкой. - Выхожу - и, оказывается, моя гостья тоже встала. Забавное совпадение, правда?
 Лаиса хихикнула, вовремя вспомнив о вчерашней роли.
 - А говорят, совпадений вообще не бывает. Бывают сенсы. Вы, случайно, не сенс?
 Он с самым серьёзным видом пожал плечами:
 - Кто знает? Наверно, все иногда спрашивают себя: не таится ли во мне Потенциал? Я часто попадал в разные места в очень удачное время... Поверьте, - вдруг сказал он, - я не люблю совать нос в чужие дела. Но бывает, вмешиваться приходится. - Она невозмутимо смотрела на него, покручивая в пальцах бокал с вином. - Ночью я прогуливался в саду, окна были открыты, и я случайно услышал ваш голос. Я почти сразу ушёл. И я вовсе не намерен расспрашивать. Полагаю, каждый имеет право на секреты. О, прошу вас! - обеспокоенно воскликнул он, протягивая к ней руку: - Пожалуйста, простите! Я понимаю, конечно, вы сердитесь. Но мне, клянусь вам, очень жаль! Вы не покинете мой дом немедля и в гневе?
 Именно так и собиралась она поступить! И не будь он таким расстроенным и кротким...
 - Я услышал кое-что о сиротах... и о лжи. Собственно, я поэтому и решился на беседу: я терпеть не могу обманывать - и вы, по-моему, тоже. Вы говорили очень искренне. Я даже сказал бы, страстно.
 "Я была самой настоящей идиоткой, - мрачно думала она. - Столько предосторожностей в течение месяца - и всё псу под хвост из-за открытого окна и неумения понижать голос. Неисправимая идиотка".
 - Я и сам ничего вам не рассказал. Много лет я посвятил исследованиям в области медицины, теперь иногда преподаю. У меня была жена, не очень долго, и дочь... - он нахмурился. - Мы были привязаны друг к другу... тяжёлая история, но поскольку я насильно втиснулся в вашу жизнь... У неё неожиданно открылся Потенциал. Мы очень удивились, ей ведь уже исполнилось семнадцать. Как и вам, правда?
 - Пятнадцать с хвостиком, - машинально поправила Лэйси.
 - Её друг полетел с нею в Кан, в ближайшую Академию. - Он вздохнул и невыразительно договорил: - Произошла катастрофа. С ними столкнулся флаер, потерявший управление. И она, и мальчик - оба погибли. Он был отличным пилотом... Водитель того флаера тоже не успел катапультироваться.
 Лэйси опустила глаза, чувствуя себя неловко от этой неожиданной вспышки откровений.
 - Прошло более сорока лет, - сказал он. - Но память, к сожалению, не стареет... Я вас огорчил? - он коснулся её руки: - Простите старого болтуна. Я хотел, чтобы вы знали: мне знакома боль. Не убегайте.
 Она подняла голову. Заботливые, полные участия синие глаза, молодые глаза на лице старика...
 - Мне, - вырвалось у неё, - убегать некуда. Я... почти как ваша дочь. Мне повезло, вот и вся разница.
 А потом она говорила, говорила. Взрыв, догадки и планы; и сны, и несоответствия в базах данных, и тайны, и ложь. А затем она поняла, что слишком пристально вглядывается в его лицо, слишком явно о чём-то просит, и вообще всё зашло чересчур далеко, а ведь она решила никому на свете не доверять...
 Он уже сидел на подлокотнике кресла, обняв её плечи; её голова лежала на его груди. Менять позу ей не хотелось. Хотелось остановить время, сохранить миг покоя и чувство, что у неё есть дом, защита и друг. И ни о чём не тревожиться, никуда не спешить. И никогда, никогда... не уходить отсюда.
 - А кажется, - тихо произнёс он, - славно всё устроено: живи да радуйся, занимайся любимым делом и производи на свет счастливых детишек, которые без хлопот вырастут в счастливых людей. В юности я так и думал, но иллюзии тают быстро... Поверь: я не хотел ничего из тебя вытягивать или лезть к тебе с упрёками. И держалась ты правильно. В подобных ситуациях чрезмерная правдивость крайне опасна.
 - Я умею молчать, - она усмехнулась краем губ: - Иногда. И я буду остерегаться... окон.
 Он улыбнулся, встал и вернулся в своё кресло (она удивлённо отметила, что это её почти огорчило).
 - На твоём месте я бы не бросался в путь. Ты устала и допускаешь ошибки - вроде окон. Небольшой перерыв в кочевом образе жизни и синт-пище вам не повредит. А я, - он наклонился вперёд, заглядывая ей в глаза, - буду только благодарен. Не очень это весело - жить одному, даже в самом уютном доме и среди самых расчудесных цветов в мире. Окажем взаимную услугу и разойдёмся хорошими друзьями.
 И она кивнула, легко и без тени сомнения соглашаясь. Жалела она лишь об одном: ну почему он не встретился ей хоть чуточку, хоть на двадцать лет моложе?
 ___
 
 А Джис приняла остановку с равнодушной покорностью, как принимала и Заросли, и путешествие. Её кормили вкусной едой (от которой она уже успела отвыкнуть), не тревожили попытками вовлечь в беседу, не мешали бродить по дому и саду - быть всюду, где ей хотелось (или не хотелось меньше, чем в других местах). И так как ей, в сущности, было всё равно, где ожидать развязки, она не протестовала. И часами тихонько сидела в беседках или ходила по песчаным дорожкам, без интереса глядя на цветы.
 Прошла уже неделя, а Лэйси так ничего и не объяснила. Джис из-за этого ничуточки не огорчалась, но... хорошо бы Лэй проводила в компании общительного Бартона поменьше времени. Неважно, о чём они там болтают, и выдала Лэй все их тайны или ни одной; и не имеет значения приближение зимы... И не ревность - уж настолько-то она не поглупела... Но лучше бы всё-таки Лэйси говорила с ним пореже!
 Сестра нашла её в библиотеке (бездумно взирающую на корешки книг) и повела в сад.
 - Он предлагает нам опекунство, Джис. Содержание и оплата Академии. И он намерен вернуть нас в мир живых не раньше, чем окажемся в Ятрине. Он одинокий и богатый. Повезло. Он собирался отдать деньги в какой-нибудь фонд, но, говорит, приятней помочь живому человеку, который ему симпатичен, чем названию с большой буквы. Но дело не в том. Я знаю, это он из-за дочери. Он же теперь думает, ей катастрофу нарочно подстроили, как нам. И у него куча знакомых-медиков. Именно то, что мне нужно.
 - Всё именно так, как нужно, - протянула Джис. - Он просто создан для тебя, Лэй.
 - У меня есть Потенциал, - напомнила Лаиса. - И мне всегда везёт. Ты о чём? Он тебе не нравится?
 - У меня нет причин, чтобы не нравился, - медленно произнесла Джис. - Но он слишком сложный.
 - Да уж надеюсь, посложнее амёбы. А ты считаешь примитивность достоинством? Ну, примитивных особей мужского пола вокруг полным-полно. Если они тебя привлекают - не тревожься, отыщешь.
 - Почему ты ему веришь, Лэй?
 - А почему я не должна ему верить?
 - Ты о нём не знаешь ничего. Кроме того, что он сам же тебе рассказал.
 - Зачем ему меня обманывать?
 - Зачем кому-то понадобилось взрывать наш дом, Лэй?
 - Ты с ума сошла! - заявила Лэйси, убыстряя шаг. Они вышли за живую изгородь из роз и шагали по низкой увядшей траве к холмам. - Он-то при чём? Что ещё за капризы? Он милый, щедрый, и мне очень нравится перспектива иметь такого человека своим опекуном. И пока не объяснишь, я не передумаю.
 - Ты тогда сказала: прыгай. И ничего не объясняла. И где бы мы были, если б я тебе не поверила?
 Лаиса заколебалась... но крохотные росточки сомнений исчезли раньше, чем она успела их заметить.
 - Вот именно, - промурлыкала она, язвительно сощуриваясь. - Наконец-то до тебя дошло. Чудесно. Лучше поздно, чем никогда. Где бы мы были, если бы ты мне тогда не поверила? И где мы будем, если ты не поверишь мне сейчас? Если не ошибаюсь, ты изо всех сил пыталась утянуть меня в дом, рыбка. Тебе, насколько я припоминаю, на балконе было неуютно.
 Нанеся этот удар, Лаиса скрестила руки на груди и торжествующе смотрела в упор на поверженного противника: Джис сидела на камне, заросшем упругим мхом, и вид у неё был совершенно растерянный.
 - Глупышка. - Лэйси дунула сестрёнке в лицо: - Вот, сама же и разнесла в пыль все свои песочные сооружения. Ну, где твоя знаменитая логика? Ты поверила мне на балконе, и только поэтому мы живы. Так верь мне и сейчас. Я не бросаюсь на шею кому попало. Он мне понравился, а до него мы от людей прятались. Вокруг нас сплошь опасность и тайны - любой эмпат, наверно, будет тут дёргаться, как твой любимый Тэйн на электростенде... Мы всё разгадаем, Джис. Главное - Академия, а с его деньгами туда попасть намного легче. А одинокий человек со склонностью к филантропии получит удовольствие, что кому-то помог. Ничего тут нет плохого, сестрёнчик. Пойдём, сейчас будет гроза. Вон какие тучи.
 - Иди. Я попозже.
 - Ну, не глупи. Ты промокнешь и простудишься.
 - У меня дождевик. И я не болею от холода. - Она, хмурясь, глядела на холмы. - Мне надо подумать.
 - Великий мыслитель. - Лэйси потрепала её по щеке. - Ладно. Мёрзни, думай, делай всё, что хочешь. Только вернись, пожалуйста, засветло, а то он разволнуется и побежит искать заблудившегося ребёнка.
 Джис не улыбнулась, и Лаисе это не понравилось.
 - Слушай, - сказала она, - давай вечером ещё поговорим. Но тогда уж объясни толком, отчего ты его боишься. Хотя бы постарайся. А если он спросит, скажу - я пока не решила. Ты довольна?
 Джис, впервые с момента исчезновения их дома в бесшумной вспышке, казалась обрадованной.
 - Ты подождёшь соглашаться, Лэй? Честно?
 Лаиса облегчённо усмехнулась. "Дети должны вести себя по-детски и быть глупышками... а не бесчувственными, безразличными созданиями с глазами без возраста, логикой кома и мёртвой душой!"
 - А когда я тебе врала? И если уж ты такая недоверчивая, я могу попросить у него документы, я ведь уже не притворяюсь кретинкой. Тем более, стоит мне согласиться, и они сразу понадобятся. Можешь успокоиться и обдумывать, сколько душе угодно, а я пойду домой обедать.
 И она пошла, потом побежала, как грациозный оленёнок, позволяя ветру трепать распущенные длинные волосы. "Домой". Джис болезненно поморщилась. Почему это слово прозвучало так неприятно? Почему столь удачное и своевременное разрешение большинства их проблем отталкивает её, как вода выталкивает на поверхность пробку, и вместо радости вызывает... едва ли не ужас?
 Лэйси исчезла за дверью, а сестра смотрела ей вслед, отрешившись и от мыслей, и от ощущений, - вся во власти бездумного созерцания. Застывшая в мгновении-вечности-пустоте собственного взгляда, недвижимая и безгласная, Джиссиана Тай и встретила второй акт своей трагедии... Сперва непонятно поблёкли розы, затем дом и сад окутались золотистым туманом, и не успело её сознание пробудиться и задать вопрос, как всё было кончено. Она сидела на камне - совсем одна в пустой долине. Кроме неё, была трава, и облетевшие осины тут и там, и холмы, и предгрозовое свинцовое небо, и ветер. А больше - ничего. Ни белого домика, ни сада, ни единого признака, что они вообще тут были, в чём она скоро убедилась... ни её сестры. Дом Бартона исчез бесследно, а Лаиса исчезла вместе с ним. И раньше, чем подбежала к месту растаявшего дома, - даже раньше, чем спрыгнула с камня, - Джис догадалась: сестру свою она не увидит больше никогда.
 ___
 
 У неё остался её плед-накидка, дождевик и перочинный нож. И цель - Академия. И клятва. Больше ничего и не было нужно; об остальном она позабыла. Она шла, целиком отдавшись инстинктам, как крохотный неукротимый чёрный зверёк - дикий зверёк с острыми зубами и неприветливым нравом. После она почти ничего не помнила: ни мест, ни погоды, ни лиц, была она голодна или сыта, досаждал ей холод или дождь... Всё, что она ни делала, делалось словно бы без её участия. Похоже, рассудок ей часто отказывал - чему потом она радовалась: тогда её вёл Потенциал, и совершенствовался при этом, а от рассудка толку всё равно не было.
 Она никого не опасалась и не пряталась; но довольно долго Дар выбирал ей уединённые, безлюдные дороги. Затем появились люди, чрезмерно суетливые и склонные задавать чересчур много вопросов; она ответила на один: куда направляется. Могла бы, конечно, рассказать всё, от начала до конца, но ей не хотелось попусту тратить на этих шумных бестолковых людей слова, которые неизбежно придётся повторять в Ятрине. Люди, кажется, были слишком возбуждены чем-то, связанным с её персоной, но чем - она не поняла, да и не стремилась понять. Они жалели её - абсолютно без всяких оснований, так как ничего о ней не знали, непрестанно суетились вокруг, что ужасно её утомило, и говорили ласковые слова, в искренность которых она не верила. Однако встреча пошла ей на пользу: помимо еды, ванны и постели (всему этому она не придала особого значения) появился флаер, куда её усадили, и начался последний этап её странствия - полёт.
 Так Джиссиана Тай попала в Ятринскую Академию психосенсорики. И заканчивалась осень, и трава пожухла и приникла к холодной земле, и облетели деревья. И когда она вышла из флаера на эту траву и останки увядших листьев, на неё сыпались, кружась и танцуя в воздухе, лёгкие кружевные снежинки и тут же таяли, оставляя на чёрной ткани пледа крохотные капельки, похожие на слёзы.
 
 
РЫЦАРЬ ОРДЕНА СВЕТА
 
 - Нет, уменье сражаться - это уже на втором, на Посвящении Меча. А на первом проверяют знания. Математика, история, изящное письмо, целебные травы, металлы - где их добывают, для чего какие годятся... то, что каждому надо знать. А мечи ковать учат только тех, кто хочет.
 - Тебя послушать, - хмыкнул Вил, - у вас главное: "хочет". А если ты хочешь вообще ни черта не делать, кроме как лопать да мечом иногда махать?
 Энтис рассмеялся и закашлялся: порывистый осенний ветер тотчас забил рот пылью.
 - Ну, тогда обходись без Посвящения. И на Путь Круга не пойдёшь.
 - Ты ж пошёл, - поддел Вил.
 - Я, по-твоему, бездельничал? - Энтис с усмешкой пожал плечами: - Я не рассчитывал на плащ. - Он сплюнул очередную порцию пыли и пояснил: - Белые плащи только для Посвящённых. Я бы ушёл без него... А Милорд меня здорово удивил: и сказал, что исход предсказуем, и плащ отдал. Мне казалось, он не очень-то мною доволен. Я бы даже не удивился, если бы он посоветовал отложить Посвящение.
 - А ты прямо и послушался.
 - Ага, после Воссияния.
 Они переглянулись, одинаково улыбнувшись краем губ и в этот миг прекрасно понимая друг друга.
 - Он мог запретить тебе, Энт?
 - Нет, конечно. Рыцарям запрещено одно: нарушать Заповеди. А так - делай что хочешь, но подумай о последствиях. С этих слов начинается Книга Канонов.
 - То есть, ты можешь поссориться с Лордом Трона, а потом тебя с позором выгонят с Посвящения?
 - Заранее выгнать никого нельзя. И вопросы для всех одни и те же. Если ответил - прошёл. А я знаю ответы. Но я не хотел с ним ссориться... - он взглянул на Вила почти виновато: - Он же мой наставник. Почти как отец. Он меня любит. Мне было бы приятно его радовать, а не огорчать. Но я и он...
 Фраза резко оборвалась. Вил перебирал струны, успешно делая вид, что увлечён игрой и неловкой паузы не заметил. Ветер снова осыпал их пылью, и Энтис ожесточённо принялся протирать глаза.
 - Не три, - посоветовал Вил, искоса посмотрев на друга. - Заболят. А промывать нечем.
 Энтис с отвращением оглянулся и шёпотом помянул трясины Тьмы: второй день пейзаж не менялся. Всё те же голые круглые холмы, кое-где низкие кривые осинки на островках чахлой травы - и пыль, пыль повсюду. Даже вода в мелких речушках была красной от вездесущей пыли, и ни купаться в ней, ни, тем более, пить её ничуточки не хотелось. Хорошо ещё, у них осталась почти полная фляга сидра...
 - Тоже мне тракт! А ты говорил, Вэй заботятся о людях. Ну, где их забота? Здесь-то не дикие земли!
 Вил передёрнул плечом:
 - Старый тракт, я предупреждал. Новый вдали от карьеров, и там всюду кусты, но ты сам сказал: глупо идти следом за той парочкой менестрелей. И повернуть ты не захотел. Тебя сюда силой не гнали.
 - Извини, - смутился Энтис. - Я же тебя не упрекаю.
 - Я просто счастлив. Скоро трактир, не страдай. Ещё тар пыли уж как-нибудь перетерпишь.
 Энтис растерянно моргнул: такого холода он явно от друга не ожидал. И в трясины, с внезапным ожесточением подумал Вил. Меня уже тошнит от бесконечного дурацкого трёпа о Вэй!
 - Там, небось, сто лет Рыцаря не видали. Сейчас всё бросят и вокруг тебя запрыгают. Сразу и ванна тебе, и пиво ну очень свежее, даже скиснуть не успело, и жаркое - вам, милорд, из мышек или крысок?
 - Крыски-то пусть, - Энтис попытался улыбнуться. - Вот прыганье мне куда меньше нравится.
 - Не нравится, - фыркнул Вил, - выверни плащ наизнанку, на тебя никто и не глянет.
 - А можно?
 Теперь пришёл черёд Вила растеряться.
 - Мне-то откуда знать? Ты Рыцарь, не я. Тебе видней, можно вам или нет.
 - Я не о том. Рыцарь может носить любую одежду, но лишь в плаще меня примут без платы. Ты ведь понимаешь. Я и прежде уже хотел, но... как же мы с деньгами тогда? У тебя-то их мало.
 "Я уже хотел". Просто тихонько радоваться, или заверять, что деньги ерунда, он запросто их обоих прокормит, он сочинит песни лучше старых... и ты хотел, действительно хотел идти наравне со мной?!
 - Было бы мало, - сухо сказал он, - я б не предлагал. Думаешь, кто не Рыцарь, тот и счёта не знает, и дела не говорит, только треплется? Коль я такой дурак, как тебе время-то не жалко на меня тратить?
 - Прекрати! - не выдержал Энтис. - Несёшь глупости, хоть уши затыкай! Ну что на тебя находит?!
 - Я же менестрель, - его голос выразительно дрогнул: - Чего ж ты ждал от меня, кроме глупостей...
 Энтис сдёрнул плащ и, даже не отряхнув от пыли, кое-как набросил вновь, подкладкой наружу.
 - Прости, - на Вила он не глядел. - Я не хотел обидеть, наоборот... Вечно я не то ляпну...
 Вил кусал губы и чувствовал себя... ну, почти как в эллине: столько глаз вокруг, а на нём никакой одежды. Мерцанье, я ведь ненавижу делать с ним такое, почему же делаю снова и снова?!
 - Энт? - руки стиснули минелу. Он глотнул. Ровно дышать, собраться с духом, всё объяснить именно теми, правильными словами... Разжать руки получилось. Произнести слова - нет. Как всегда.
 - Энт, знаешь... тут народ не очень приятный. Про них даже поговорка есть: в карьерах Хела и души пылятся. Они, ну, погрубей, чем ты раньше видел. Их пять минут послушать - потом хоть с мылом уши отмывай. Вот, - он сунул другу в карман горсть монет. - Ты сразу в комнату иди. И ужин проси туда.
 - Да ладно тебе. Ничего нового они не скажут. А мне обидно уходить оттуда, где ты поёшь.
 - Что я буду петь, тебе не понравится. И потом, они чужих не больно-то жалуют. Могут и зацепить.
 - Я Рыцарь, Вил, - он усмехнулся, сощуриваясь на обшарпанное строение в два этажа, показавшееся из-за очередного холма. - За меня не волнуйся.
 
 ___
 
 Началось всё неплохо: народу в трактире собралось много, и появление менестреля заметили вполне благосклонно. Даже здоровенный детина за стойкой изобразил на заросшей физиономии что-то вроде приветливой ухмылки. Вил присел на край свободного стола в середине зала и запел смешную песенку о крестьянском парне, который через весь Тефриан отправился в столицу в ученики к Верховному. Крепкие словечки он ради Энта менял на другие, но и смысла хватало: народ оглушительно хохотал. Вил подумал, что Энт сам виноват, его предупреждали, и спел о мельнике и странствующем торговце. Зал выл от смеха. Трактирщик стучал ладонью о стойку и хриплым басом приглашал Вила "закрутить покрепче". Вил отхлебнул чего-то кислого из сунутой в руку кружки и порадовал слушателей историей мясника, решившего стать Рыцарем, чтоб жениться на принцессе. Люди стонали от хохота и лупили кружками по столам; столы трещали; Вил ликовал. Дальше он решительно выкинул из головы наличие в трактире Рыцаря Света, и следующая песенка отличалась откровенной непристойностью.
 Энтис устроился в самом тёмном уголке, спрятав лицо в глубоком капюшоне плаща (коричневого с изнанки и совсем непохожего на рыцарский), и лениво ковырял вилкой в миске с сомнительным на вид месивом, гордо названным юным слугой телячьим рагу. Он видел, что не пробудил в упомянутом слуге никакого уважения, спросив воды, но припомнил предостережения Вила и решил не рисковать. Слуга бухнул перед ним кувшин с водой, удостоив его презрительным взором, и больше не проявлял к нему ни малейшего интереса. И хорошо. Суетливым вниманием его в последней деревне досыта накормили!
 И зря Вил волновался: песни и правда были смешные, ему понравилось. А все эти слова он и раньше знал: он ведь иногда даже ночевал в конюшне, его считали там за своего и в выражениях не стеснялись. А шутки в адрес Ордена - ну и пусть, в песенках Вила всем досталось на орехи, включая высокомерных Магистров. Последним, кстати, ещё и похлеще, чем Рыцарям. Мелочь, а приятно.
 
 ___
 
 ... Я спел все песни, не предназначенные для слуха юных сьерин, и принялся за баллады. Зал уже был набит до отказа. Те, кому не хватило стульев, без особых церемоний устроились на полу и чувствовали себя, судя по всему, ничуть не хуже счастливых обладателей стульев. Баллады, понятно, слушали не так внимательно, как непристойные песенки, и приходилось здорово напрягать голос, чтоб перекричать гомон, смех и замечания местных шутников. Но какой удачный вечер - не хуже, чем в Аэтис! В голове шумело от выпитого между песнями пива... пусть, петь это не мешает... Язык вдруг начал заплетаться, слова спутались, но я притворился, что так и задумано, и они хлопали, смеялись и просили петь ещё...
 Я простился с удачей, едва те четверо ввалились в дверь: судя по красным лицам и неровному шагу, они уже выпили кое-чего покрепче пива. И выпили прилично. И сюда заявились, уж точно, не за моими балладами! И на меня глядели, чуть не облизываясь, - как голодный бир при виде кролика, визжащего в капкане... кроликом-то я себя и ощущал.
 Веселье началось немедленно: ребята явно были не любители зря терять время.
 - Хватит слюнявых глупостей, детка. Вот отличная песня есть, о Рыцаре и дочке свинопаса. Знаешь?
 - Да, конечно, - я постарался говорить очень почтительно. - Но я её уже пел два раза. Если хочешь...
 Огромная лапища больно стиснула плечо и слегка встряхнула. Пока слегка.
 - Ты что, ослеп?! Протри глаза! Как тебе положено обращаться к порядочным людям, а?
 - Простите, добрый сьер, - кротким голоском сказал я. Не поможет, конечно... ну, хоть лапу убрал.
 Народ притих в оживлённом ожидании. Все видят не хуже меня, к чему идёт дело. И все довольны: тоже забавное представление.
 - А ещё чего умеешь, кроме как пищать да струны дёргать? Фокусы с картами можешь показывать?
 - Он может. В чужие карманы, небось, лазить здорово может! Фокус лучше некуда. Да, красавчик?
 Я отложил Лили на стол. Кто-то одобрительно присвистнул: карты в моих руках словно возникли из ниоткуда. Колода разложилась веером, лентой перетекла с ладони на ладонь. На карты я не смотрел. Во-первых, людям это нравится, иногда я даже зажмуривался или завязывал глаза платком. Во-вторых, за врагами необходимо наблюдать. Нельзя позволять врагам заставать тебя врасплох.
 У них и не вышло: монетку, брошенную в лицо, я поймал. Зрителям фокус пришёлся по душе, и медные и даже серебряные кружочки полетели отовсюду. Карты "исчезли"; монеты плясали в воздухе, не падая. Дело нехитрое, если умеешь незаметно убирать лишние предметы в карманы. Я умею. Когда в тебя швыряют чем-то небольшим, это легко. Детские игры. Ничего, скоро в ход пойдут ножи и вилки.
 - Во даёт, - лениво заметил один из четверых.
 - Точно. Такому попадись-ка в ярмарку в толпе. Живо карманы похудеют.
 Все вокруг загоготали. И я тоже. Я их почти заглушил. Уменье громко смеяться, когда для смеха нет ни единого повода, - талант очень полезный, это вам любой менестрель скажет.
 - Ты, красавчик, только на публике выступаешь? А как насчёт отдельно кой-чего показать, для меня, к примеру? Может, пройдёмся до опушки и продолжим, а? Вот и друзья мои тоже... э-э... послушают!
 - Ага. Мы страсть как музыку любим. Ты нам споёшь... и фокусы заодно покажешь. Знаешь фокус, как ниточку в иголку вдевают? Ты покажешь, мы поможем; всем и хорошо!
 - А уж тебе-то особенно. Ты ж любишь, небось, фокусы такие? Их, говорят, все менестрели любят!
 Ух ты, какие мы остроумные... Я старательно хохотал, а тем временем прятал монеты: самое время. Оставил в воздухе десяток, мелочь: и растеряются, так не жалко.
 - А минела-то из серебрянки, - вдруг сказал тот, который прежде помалкивал. - Дорогущая! Глянь, Дин, - и протянул лапу к Лили. Я поспешно отпихнул её за спину. Они торжествующе переглянулись.
 - Дай, - властно скомандовал Дин (похоже, он у них был главный). - Живо.
 Я спрыгнул со стола и выпрямился. Что ж... не бывает так, чтоб всегда всё ровненько да гладенько...
 - Простите, добрый сьер. Она у меня сьерина капризная, чужих рук не любит.
 - Чего?! - прищурился он. - Дрёмы объелся? Давай сюда быстро! Ещё спорить тут вздумал!
 Наверно, отбрасывать его руку и говорить "убери лапы" было не самым разумным поступком...
 - Ах ты, дрянь, - удовлетворённо выпалил он и с размаху ударил меня в челюсть. Я качнулся вбок, и ещё один кулак врезался в ухо. Следующий удар, согнув пополам, бросил меня на пол, чья-то рука за волосы дёрнула голову назад, другая цапнула за гриф Лили; я рванулся изо всех сил... а Лили вернулась ко мне, целая и невредимая. Я ничего не понял, но вцепился в неё, стиснул зубы и встал. В глазах было темным-темно, всё плыло и шаталось... Он стоял вполоборота ко мне, тоненький и стройный, золотые локоны рассыпались по плечам. Те четверо выглядели вполне готовыми для убийства.
 - Отвали, ребёнок, - приказал Дин. - Извинись перед дядями на коленочках и выматывайся, пока цел.
 - Извинишься ты. - У моего Рыцаря было на удивление спокойное лицо. - Немедленно.
 - Спятил, - с недоумевающим видом предположил Дин. - Малыш, да тебя-то кто трогал? Тебе разве мамочка не говорила, что много пива детям вредно?
 - Извинитесь перед ним, - ровным голосом повторил Энт. Голова кружилась, но на меня смотрели десятки глаз, и я стоял прямо. Больше всего мне хотелось исчезнуть отсюда.
 - Совсем съехал, - высказался знаток минел и попробовал отодвинуть неожиданную помеху, чтоб до меня добраться и продолжить забаву. Не вышло: Энт стоял, как скала. Публика в восторге наблюдала.
 - Я сказал, - тихо напомнил Энт, - вы должны извиниться.
 Дин изложил свои мысли по поводу подобных идей и сопливых наглых щенков, которые эти идеи выдвигают, красочно обрисовал его ум, характер и привычки и перешёл к ближайшим родственникам. Тут Энт сжал губы и залепил ему звонкую пощёчину. Дин взревел, замахнулся... и тихо лёг под стол. В руке его дружка блеснула сталь, я вскрикнул, а Энт легко, будто имел дело с ребёнком, перехватил его запястье, отобрал нож и запустил в стену. Лезвие по рукоять ушло в дерево; хозяин ножа скорчился на полу и затих. Третий из-за спины Энта примерился к его голове кувшином, и совершенно напрасно: Энт сделал крохотный шажок в сторону, кувшин упал, парень охнул и схватился за неловко повисшую руку. Мой друг, непроницаемо-спокойный, слегка повернулся на каблуке и с той же лёгкостью вынул нож из кулака у четвёртого (ничему, видно, не наученного горьким опытом приятелей). Нож вонзился на волосок от первого, а этот тип всё-таки решил на Энта замахнуться. Очень умно, ничего не скажешь. Я даже заметить не успел, что там Энт ему сделал, но умник, слабо хрюкнув, кулём осел на пол.
 Энт поморщился, словно куснул кислое яблоко, со вздохом вытер ладони о штаны, затем медленно снял плащ и накинул на плечи белой стороной наружу. По залу пополз испуганный шепоток: Рыцарь.
 - Рыцарь, - признал он. - Крис-Тален из Замка Эврил. И не долго ли я жду извинений?
 Двое успевших встать на ноги поспешно упали на колени.
 - Сьер Рыцарь! Милорд! Простите, ради Мерцания... мы не знали! Мы никогда бы не осмелились...
 - Угрожать Рыцарю? - сухо уточнил он. - Не сомневаюсь. Не передо мной извиняйтесь. Перед ним.
 Все таращились на нас в несказанном удивлении. Я с трудом подавил желание закрыть лицо руками.
 - Н-но, м-милорд, - заикаясь, выдавил Дин, - это ж просто менестрель! Перед ним... извиняться?!
 - Мне кажется, я выразился ясно, - незнакомым ледяным голосом отрезал Энтис. - Да, менестрель. И человек, которого вы оскорбили. И вы извинитесь перед ним. Немедленно.
 Наверно, все эти люди впервые в жизни видели такое - по приказу Рыцаря сыновья достойных селян просят прощения за грубость у менестреля. Те парни лепетали извинения, а сами пугливо косились на Энта - а он смотрел на меня. Тревожно, вопросительно, заботливо. Мерцание! Рыцарь... на глазах у всех! Я пытался быть вроде камня, но, похоже, не вышло - он подался ко мне и обнял за плечи:
 - Вил? Тебе плохо?
 Ох, сделаться бы невидимым... А ещё лучше - сделать невидимым его. И заставить всех в проклятом трактире всё позабыть!
 А глядели на него с уважением. Почему люди уважают только тех, кто умеет ставить их на колени? Вот так ребят из Ордена и учат вести себя "по-рыцарски"!
 - Я тоже виноват, я им позволил... - он попытался заглянуть мне в глаза: - В последний раз. Прости.
 "В последний раз - это уж точно! Проклятье, да отцепись же от меня, идиот!"
 - Ты, - он в упор взглянул на Дина, - подойди сюда. Ближе.
 Тот медлил, почуяв неладное, и беспомощно водил глазами по лицам, но поддержки не нашёл: все с подчёркнуто безразличным видом отводили взгляды. Бедняга понурился и шагнул к Рыцарю (младше его года на три и на голову ниже), как на казнь. Я ему почти сочувствовал.
 - За то, что ты посмел ударить без причины. Того, кто не мог защититься. И моего друга.
 Казалось, его рука лишь коснулась парня три раза, но тот вскрикнул и упал на колени. Из глаз у него текли слёзы. Энт, брезгливо морщась, положил ладони на бёдра и толкнул его носком сапога:
 - Вставай и убирайся. И вы, - он с отвращением глянул на остальных, - вон отсюда. Живо!
 Их как ветром сдуло. Люди осторожно потянулись к двери, держась от Энта подальше, но зря, ему до них дела не было: он сел за стол, возле которого я стоял, и уткнулся лбом в сплетённые пальцы рук.
 Я очень хотел уйти, но боялся потерять сознание и сломать Лили. Хорошо бы умереть. Ничего хуже не могло случиться. Хотя вдруг бы с Лили сделали что-то плохое... нет, на это способен лишь Орден! Остальные могут развеять в пыль гордость, выкупать в грязи душу (а иногда и тело заодно), но никто бы не додумался разбить мою минелу! И если б я не был таким вспыльчивым проклятым идиотом...
 Если б не этот чёртов мальчишка, с его белым плащом, с его проклятой нелепой заботой!
 А теперь мне конец. Как все на меня глазели, боги! Как усмехались!
 Я поднял голову и, глядя прямо перед собой, пошёл к двери. Одна Лили всегда надёжный друг. Она никогда не делала мою жизнь невыносимой! Она умела дарить лишь радость...
 Энт услужливо распахнул дверь (мало он уже наделал!), и в лицо ударил, пылью и запахом осенней травы, холодный ветер. Я шёл прямо на него, он трепал волосы, раздувал разорванную рубаху, затыкал рот. Дороги, свобода и ветер; песни и память о маме... и я. Один. Трясины, я должен быть один!
 - Не сердись, - он положил руку мне на плечо, - я не нарочно медлил, просто ты смеялся... я понял не сразу. Впервые видел столько злобы. Наверно, и я выглядел не очень добрым? А как иначе показать, каково это - терпеть беспомощность и унижение? - он вздохнул. - Не люблю причинять боль. Но не мог же я просто сидеть и смотреть, как моего друга обижают! - он будто оправдывался. - Да ещё так... ну, ни за что. Орден ведь зовут совестью Тефриана. Даже не будь мы друзьями, мой долг был помочь тебе.
 Вот тут я и не выдержал. Я был натянутой до предела струной, на которой мог играть только ветер, - и она лопнула. Я сбросил его руку и рывком развернул его к себе лицом. Голос дрожал и срывался:
 - Помочь?! Да ты мне сделал только хуже, в сто раз хуже, чем если бы просто сидел и смотрел! Ты ничего не знаешь, суёшься всюду вслепую со своими правилами Ордена, а тут тебе не Орден, ну когда до тебя дойдёт?! Ты не можешь мне помочь, ясно?! Ты вернёшься в свой проклятый Замок, когда твой проклятый Путь Круга завершится, а мне-то жить здесь, за Чертой! А как, трясины, как после того, что ты мне устроил?! У него, видите ли, долг! Трясины Тьмы! - я глубоко вдохнул. - Ну, ты выполнил свой долг. Всё очень мило, спасибо тебе большое, а теперь, ради Мерцанья, оставь меня в покое, и давай помолчим. Я устал от звуков. Через денёк-другой я с удовольствием с тобой поговорю. О чём-нибудь таком же приятном. Об эллине, например. Или о Звезде. А сегодня - хватит.
 Я обошёл его, рванулся, не зная, куда... дурак, что я накричал ему?! Ну и пусть... тут было и пиво, и боль повсюду... и всё, всё разом - начиная с кнута. Нет - с дня, когда я лежал в пыли на дороге и рыдал, обнимая тело, в котором уже не было мамы, и проклинал Судьбу, богов, Сумрак и Мерцание, и мечтал умереть тоже. И клялся - мёртвой женщине, и себе, и всему равнодушному миру - никогда, никого не любить! Чтобы никого и никогда не пришлось снова потерять. Чтобы ни о ком так больше не плакать...
 
 ___
 
 Он брёл, пиная камушки; я тащился следом, растерянно глядя ему в затылок. Я поступил правильно, почему он так?! Или... он просто устал от меня и хочет расстаться? Ох, нет... В трясины, я жил без него пятнадцать лет, обойдусь и дальше! И вообще, я нужен ему куда больше, чем наоборот, разве нет?!
 Нет, совсем нет. Я ведь с первого дня подозревал: заботы мои ничуточки его не радуют... Я звал его другом, но почти не видел тепла - одни насмешки и холод... и вот - попытка помочь (вполне успешная, кстати!) окончилась неожиданной вспышкой гнева. Нет, я не ждал бурных изъявлений благодарности, ничего подобного! Если друг в беде, ты должен спасать... Но он смотрел на меня с такой злостью!
 Выходит, я в нём ошибался? И сейчас нет ссоры друзей, потому что и друзей нет, а есть два чужих человека. И у каждого - свой путь. Пути скрестились на время... а теперь пора им разойтись навсегда?
 - Ты не понимаешь, - бросил он, не оборачиваясь, - ты же из Тени. Что ты теперь сделаешь?
 Ну вот! Я правда не понимаю, а вместо объяснений - вопрос. И понятен не более, чем всё остальное.
 - А что я могу сделать? О чём ты?
 - Много чего ты можешь. Под ноги себе постелить и заставить сапоги твои языком вылизывать. Как надо учить обнаглевших щенков, чтоб не смели тявкать на сыновей Ордена?
 - Они к тебе привязались! - я вспыхнул, отчего-то чувствуя мучительный стыд. - Меня и не трогали!
 - Ну и не стоило тебе встревать. Я сам бы и разобрался.
 - Видел я, как "ты сам"! Да они избили бы тебя до потери сознания, если б не я!
 Я готов был язык себе откусить, но поздно: слова уже сорвались. Унизительные, высокомерные...
 - Ещё бы, - непостижимый Вил усмехнулся краем губ. - Они ж затем и пришли. Силы девать некуда, а поразвлечься-то хочется. Друг дружке зубы посчитать - папочки ремнём всыплют. А мною в мячик поиграться - самое то. И весело, и сдачи я не дам, и никто не рассердится... обычно.
 Я ощущал почти тошноту.
 - И ты говоришь об этом... так спокойно?!
 - А что мне, рыдать? - он пожал плечами: - Я знал, чем кончится, едва их увидел. И они знали, что я знаю. Таким, как я, знать положено. Не впервой. Сумрак бы не растаял, Энт. Наигрались и отпустили.
 Он остановился передо мною, глядя мне в глаза.
 - А ты не ответил. Что меня ждёт?
 Мне хотелось крикнуть что-то грубое, или молча отвернуться... или расплакаться от обиды.
 - Так ты думаешь, я могу ударить друга, если он от волнения говорил немножко резко?!
 - А почему нет? Ты Рыцарь, а я грязь у тебя под ногами. Да у всех. Вон те ребята меня человеком не считают и не станут считать, хоть ты в кровь их излупи. Им-то от тебя за дерзость здорово досталось.
 - Да ты... - я стиснул его плечи и сильно тряхнул: - Ты совсем спятил?! Да если б не ты, плевал я на их дерзости! Стал бы я руки пачкать об идиотов, которым не повезло задеть Рыцаря! Они в драках ни черта не смыслят, а меня с трёх лет учат сражаться! Ко мне бы полезли - я их отодвинул бы и ушёл, они и моргнуть бы не успели! Они не могли меня оскорбить так, чтобы я захотел делать им больно! А ты...
 Я оттолкнул его и сел на обочину, закрыв лицо руками. От сцены в трактире или от своего крика, но у меня отчаянно болела голова, меня била дрожь, и вообще было ужасно стыдно: устроил тут истерику, как капризный ребёнок, которому взрослый дядя не даёт красивую блестящую вещицу. Хорош Рыцарь!
 - А я оскорбил тебя именно так, - голос у него был усталый. - Я знаю. Ну, отдавай долг.
 - Не так, - глухо возразил я из-под ладоней. - Никаких долгов.
 - Тогда почему ты плачешь? - тихо спросил Вил.
 - Что?!
 Он легко выбил у меня меч, поймал на лету и ударил плашмя, ещё и ещё... Ерунда, если бы то была деревяшка, как полагалось, - но я принёс настоящий. Меч отца... ровно год, как он ушёл, и мамы нет, и я один, навсегда, навсегда... Милорд, разве вы не потеряли его тоже?! Я так и не спросил. "Ты знал о цене. Получаешь то, что заслужил. Тогда почему ты плачешь?"
 - Что ты несёшь, это я плачу?! Как ты смеешь выдумывать?!
 Он сощурился и криво ухмыльнулся.
 - Я слишком много "смею", верно? - он упал на колени и плаксивым голоском заскулил, подражая тем, в трактире: - Простите, милорд, да я сроду больше рта не раскрою! Умоляю, милорд, пощадите!
 - Хватит! - рявкнул я, осёкся и неловко пробормотал: - Прости. Я просто вспомнил... Это неправда - насчёт грязи под ногами! Никогда я о тебе так не думал! Только, Вил...
 Я помедлил: подбирать нужные слова и всегда-то нелегко, а уж сейчас, под его колючим взглядом...
 - Только?.. - с издёвкой протянул он, вставая. - Говори-говори. Я тебя о-очень внимательно слушаю.
 - А мне сказать, кажется, нечего, - прошептал я. Слишком ясно: взоры свысока, злые шуточки и ядовитые укусы истерзали меня куда сильней, чем я думал, всё рассыпалось в пыль, друга нет и не будет, и ни говорить, ни идти с ним я больше не могу. Ни оправдываться, ни добиваться честности и доверия...
 - Я тебе не компания, Энт, - он вдруг стал серьёзным и печальным. - Они правы... моё место в грязи.
 - А моё с тобою рядом, - неожиданно выпалил я. И потрясённо замолчал. Что я сказал?!
 Он тоже казался потрясённым: вздрогнул, даже рот приоткрыл. Чёрные глаза широко распахнулись.
 - Ты шутишь, - медленно сказал он. - Или я чего-то не понимаю... ничего не понимаю. Энт, ведь всем плевать на менестрелей. Никто за них не заступается. Они не люди. Так все считают. А ты...
 Он хмуро огляделся - словно искал повод прекратить разговор, но ничего подходящего не нашёл.
 - Я после трактира веду себя совсем уж мерзко, да? Прости. Дело в том... все, кто видел, как Рыцарь полез защищать менестреля, они думают, мы... я, ну, тебе нравлюсь, иначе зачем поднимать шум?
 Бледные щёки Вила украсились двумя пылающими пятнами. Я озадаченно пожал плечами:
 - Но они правильно думают. Конечно, нравишься. Или я бы не хотел быть тебе другом.
 - Я не о том, - он поморщился. - Не как друг... О, чёрт! В постели. И если я опять туда сунусь, такое начнётся... только Рыцарям или всем, кто попросит, и до или после я пою, ну и остальное вроде того.
 Несколько секунд я изо всех сил пытался выдумать хоть какой-то ответ.
 - Но... - я глотнул. - Мерцание! Почему?! Что за идиотская... Какого чёрта тебе в голову пришло?!
 Он выглядел настороженным зверьком, готовым к прыжку и бегству; и вместе с тем - казалось, он едва удерживается от смеха. В его глазах танцевали опасные горячие искорки.
 - Мне? Это им в головы пришло. Каждый проклятый идиот в проклятом трактире уверен. Рыцари народ странный, с женщинами знаются только для детишек, и родятся у них одни сыновья, потому как они друг с дружкой нежничают, а не с девицами. Вот. И что, по-твоему, они должны были подумать?
 Я молчал, в упор глядя на него и чувствуя жар на щеках.
 - Просто глупые сплетни. - Он вновь был грустным и тихим. - Ты сделал для меня много хорошего, слишком много. Я у тебя кругом в долгу. И вместо того, чтоб как-то заплатить, я тебя обижаю.
 - Нет у тебя никаких долгов, я ведь следовал желаниям сердца! Скорее я у тебя в долгу: ты дал мне и Путь, и столько нового, и песни... и ты говоришь о плате! - я уже не думал, кажусь ли ему смешным; главное, разобраться до конца. - Я боялся, что ты решил уйти. Но ведь было не так? Ты сердился на тех дураков, а не... - я замер. "Ну и кто тут дурак?" - Теперь из-за меня о тебе пойдут такие слухи?!
 Я наконец-то понял... и как всё исправить, понятия не имел, и беспомощно лепетал, едва не плача:
 - Я же не знал!.. Если б ты объяснил раньше... Потому ты и просил делать вид, будто мы незнакомы? Давиат, откуда взялась эта чушь?! Вил, но я могу никому не говорить, что я Рыцарь! И плащ надевать вверх подкладкой. Они ведь не поймут, если я не скажу, правда? А если кто-то полезет, я и так...
 У меня перехватило дыхание от его взгляда. Холод. И пустота.
 - Ты хочешь идти один? - я едва слышал себя. - Это просто предлог? Достаточно было сказать, и я сразу оставил бы тебя в покое. Если моя дружба тебе не нужна, я не стану навязываться. Прощай.
 Слова были шипами, обдирали горло до крови. Я глотнул, чуть не вскрикнув от боли, и повернулся к нему спиной. Куда идти, я не знал. Не всё ли равно. Тем более, я вдруг ощутил такую слабость, что испугался упасть и сел в придорожную пыль. Ничего подобного я никогда не чувствовал, не ожидал... в голову навязчиво лез затасканный поэтический оборот "у меня разбивается сердце". Смешно...
 Его рука легла мне на плечо. Головы я не поднял: всё уже сказано, а смотреть на него снова - только причинить себе лишнюю боль. Нет. Хватит с меня.
 - Энтис, ты полный идиот, коли всерьёз нёс бред насчёт предлогов. Хотел бы я уйти, давно бы уж и ушёл. Мы с тобой пятый знак вместе, и ни черта ты меня не знаешь. А может, предлог-то сам ты искал? - я услышал сухой смешок. - Хороший ты друг, Энт!
 Мне бы не молчать, а говорить, что нет, нет, я не хочу уходить! Я и говорил бы... но если попробую, я попросту разрыдаюсь. Не Рыцарь, а жалкое существо без тени достоинства. Вот он посмеётся-то...
 - После трактира, - он кашлянул, - я думал: пусть даст по шее и убирается ко всем чертям поскорее.
 - По шее тебе обязательно? - пробормотал я, из последних сил удерживаясь от слёз.
 - Нет, но я бы не обиделся.
 Он сел на корточки совсем близко: уткнувшись взглядом в землю, я видел его босые ноги, покрытые мягкой красновато-серой пылью.
 - Энт. Ну, пойми. Там... они так смотрели. Мне некуда деться, а они смотрят... представляют. Мне одного хотелось: не быть там. Оставить это за спиной. Навсегда. И их всех... и тебя тоже.
 Ну когда же ты перестанешь меня терзать?! Замолчи, ради Мерцанья, и уходи, наконец!
 - Я не могу понять всё сразу, - тихо сказал он. Очень странным голосом, и я всё-таки взглянул... и глазам не поверил: он плакал. По его щекам, одна за другой, медленно ползли слезинки. - Не надо так расставаться. Не сейчас. Пожалуйста. Ну... если ты в Замок... можно мне с тобой?
 - Тебе нельзя в Замок, - растерявшись, ляпнул я. - Тебя же снова в эллин... Ох, извини!
 Он рассмеялся серебристо-шёлковым хохотком и дёрнул себя за вьющийся локон.
 - Тогда не надо в Замок. Ну его в трясины, пошли лучше в Ахейрид. Город красивый, порт, корабли поглядим. Ещё зверинец там есть. Ты таких диковинных зверюг сроду не видал, даже на картинках.
 Я стиснул его руки и рывком потянул к себе; он не удержал равновесия и ткнулся лбом мне в плечо. И тотчас отдёрнулся, но кое-что у меня осталось: миг и целую вечность он прижимался ко мне лицом, и слёзы, принадлежащие мне одному, впитывались в ткань моего плаща.
 - Что ещё за нежности? - вспыльчиво осведомился он, слегка краснея. - Идём в Ахейрид?
 - Идём. - Я согласился бы немедленно отправиться в любой уголок Сумрака по любой дороге, лишь бы с ним вместе, но всё же (хоть и опасался ответа) спросил: - Это настоящее желание твоего сердца?
 Он вскочил и гибко распрямился, как согнутый стальной клинок. Изумительные чёрные глаза жарко сверкали на бледном лице с тонкими чертами. Лицо маленькой печальной принцессы из сказки...
 - У меня нет сердца, Энт, ты не знал? Но если с твоим сердцем всё в порядке, я очень рад. А брести одному, тар за таром, когда вокруг одни дикие заросли с бирами и той живностью, что о двух руках да с ножом, - удовольствие небольшое. Так и голос со страху потеряешь, а его надо сберечь до Ахейрида. Большой город, богатые люди, а моряки в портовых тавернах повеселиться любят и денег не считают. Менестрелям там раздолье, это тебе не деревня в глуши!
 Энт. Никто, кроме него, не звал меня так. Дева Давиат, какое же счастье, когда у тебя есть друг!
 Он самое, самое дорогое, что есть у меня в мире.
 
 
 Ваша оценка:

Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"