Разговор был еще летним, 1947 года. Между полковником Трофимовым и капитаном Чириковым за столиком позади приплюснутого временем до одного этажа здания РО - МВД.
После толкотни всевозможных событий жаркого в конце июля дня наступил мягкий вечер, остужавший знойный пыл. Еще до чая, на посошок, провожая генерала Фирсанова, выпили московского, из запаса Трофимова, коньяка. Потому разговор еще был и с большей долей взаимной откровенности.
Начали с недавно увиденного - большого наплыва у суда телег из Нивного, Струженки, Барсуков. Было осуждено 58 человек.
- Павел Лукич дорогой! Выходит, что не прав я был, когда прежде тех же людей, которых возвращали из ссылки, теперь вновь осуждаем на ссылки по прежним основаниям? Недальновидным я был, не прозорливым?
- Для того времени это решение, о возврате, было правильным. Сейчас - правильно, что высылаем. Если время само относительно, то и сами оценки событий с увязкой со временем могут меняться. Но людей мы должны убеждать в том, что в каждом случае государство поступало справедливо, одинаково демонстрировало свою силу - в милости и каре. Сила подавляет страх. А вот страх - очень опасное оружие ненаправленного действия. Может ударить во все стороны наподобие мины.
Полковник Трофимов рассказал притчу, которая ему, талантливому аналитику ГУББ, необыкновенно нравилась с некоторым объяснением довоенных политических репрессий союзного масштаба и нынешней, как бы местечковой, суражской картины. Находил удовольствие обратиться к этой притче, но крайне редко ее кому рассказывал.
Сама притча такова.
Один монах, странствуя по белому свету, встретил чуму.
- Иду в твой родной город, - сказала она. - Мне нужно забрать тысячу жизней.
Через некоторое время монах снова встретил чуму на своем пути.
- Почему ты меня обманула тогда? - спросил он ее с укором. - Ты говорила, что должна забрать тысячу жизней, а забрала пять тысяч.
- Я тогда сказала тебе правду, - ответила чума. - Я действительно забрала тысячу жизней. Остальные умерли от страха.
- Байка из Испании? - спросил Чириков, как бы скрывая свою осведомленность о трех орденах полковника. На коротковатом пиджаке в рукавах с напущенным наверх воротом желтой шелковой сорочки - ни намека на награды.
Некоторая лесть в вопросе капитана не осталась незамеченной московским гостем.
- В Испании не был. Не знаю, оттуда притча или из другой страны средневековой Европы. Это сейчас значения не имеет Главное - верное суждение о последствиях страха.
Определенное представление о солдатах страха давали сведения из оперативных докладов. В налетах участвовали группы не более пяти человек. Страх усиливали семьи, родня, соседи, друзья и подруги, которые могли демонстрировать свои отношения с бандитами для разрешения в свою пользу бытовых споров даже на малый грошик.
Распространителями страха становились бывшие жертвы преступлений. О частоте нападений можно судить, например, по оперативной сводке дежурной части Суражского отделения НКВД за 17 декабря 1945 года:
В селе Слище под угрозой оружием сторожу неизвестные лица похитили из магазина товара на 7 790 рублей. В ту же ночь в Нивном ограблены колхозники И.Г.Ермаков и А.И.Дерюго. На лесной дороге между Высокоселищем и Нивным бандиты встретили С.Ф. Журбенко, отобрали 500 рублей, избили до потери сознания.
Всего же после освобождения от фашистской оккупации, с конца сентября 1943 года, в последующие пять лет бандитами совершено около 200 налетов, в списке мест совершения нападений можно увидеть 38 поселков и деревень Нивнянского и Струженского сельсоветов. Сюда надо включить населенные пункты сопредельных белорусских районов, а также российских Клетнянского и Мглинского районов.
Некоторые социологи полагают, что одновременно страх парализует волю до десяти людей, оказавшихся в эпицентре проявления вселяющего страх фактора. Деревня как отдельная социально - территориальные общность может быть подвержена разовому наполнению страхом даже после одного нападения. Демографическая и криминологическая ситуации послевоенных лет в зоне действия банды, спроецированные друг на друга, подводят к заключению о возможном масштабе поражения страхом до шести тысяч человек.
Страх рекрутировал пособников для банды. Через учеты только Суражского подразделения ББ прошло 175 пособников, так или иначе оказывавших содействие бандитам. За пособничество, помимо рядового люда, были осуждены три председателя и четыре бригадира колхозов, три председателя сельсоветов, секретарь колхозной партийной организации ВКП (б), три члена ВКП(б), несколько бывших партизан.
Среди осужденных председателей колхозов был Ипполит Хуторцов.
Именно в его хате Козин застрелил в апреле 1946 года председателя Струженского сельсовета Василия Бохана за неустрашимость перед ним.
Все написанное Шолоховым о своем литературном герое Нагульном можно было найти в портрете сельского активиста Бохана.
Веселая банда в Иглищино требуемую Козиным расправу над Боханом откладывала, находя те или иные оправдания. Не потому, что дела не было за пьянством, или боялись НКВД, но по настроениям местного населения знали: случись убийство - в приюте откажут, а то и на вилы поднимут. Люди верили Бохану.
Поздним вечером Козин сам пришел в Струженку.
Председателю колхоза Хуторцову с порога выбил зубы.
Тот заныл:
- Павло, я разве малое для тебя сделал. За что меня убиваешь?
Жена председателя, боясь дальнейшей расправы, как ей Козин и сказал, побежала за Боханом: пусть заберет печать. Хуторцова, мол, надо везти до Суража - уж так живот ему скрючило.
Бохан появился скоро.
Хуторцов с размазанной по лицу кровью стоял на коленях перед Козиным.
- Смотри, кто здесь властвует! - закричал Козин, едва Бохан появился в дверном проеме, резко ткнул стволом автомата ППШ в голову Хуторцову.
- Советская власть и властвует! - рывок Василия Бохана к Козину прервал встречный поток свинца.
Один из пособников козинцев, бригадир полеводческой бригады из Новых Далисичей Максим Бабин, сколотил собственную банду.
Он был здоров, неуклюж, но - не по фигуре - болтал без умолка, трудно подводя собеседника к сути разговора. Ранее его уже судили за воровство. Поэтому кое-каким доверием у лесных разбойников пользовался, оказывал помощь, прежде всего как связник.
На налеты его не брали. Матыко советовал Бабину самому себе прежде подрезать язык, дразня его на белорусский манер "Тра-а-апло".
Бабин решил действовать самостоятельно. Рядом всегда крутились хулиганствовавшие молодые оболтусы - два Митяя и Иван.
- Все, чем берут лесовики - испуг, - наставлял Бабин. - Со страху в каждой хате нам все отдадут.
Выбрал для нападения дом вдовы с двумя малолетними детьми в деревне Рословке. Размер пенсий по потере кормильцев был единым, несмотря на звание и должность, которую занимал погибший военнослужащий, составлял до 60 рублей в месяц. Сумма по тем временам более чем скромная, но и она на себя навлекала зависть в деревне и сопутствовавшее зло. "Наводку" Бабин получил без труда.
Сопротивления, казалось бы, никто кроме хозяйки не мог оказать. Но готовясь к налету, Бабин подготовил обрез, купил у кузнеца в Грабовке маузер времен гражданской войны со сбитой именной пластинкой в честь прошлых заслуг. Оружие держал при себе.
На колхозных санях новоявленные бандиты в метель въехали в Рословку. Тотчас вывернули свои полушубки овчиной наружу, сажей из кулька сделали свои лица неузнаваемыми. Отжали топором дверь. Хозяйку с детьми загнали на печь. Умышленно, напуская пущий страх, освещали иногда фонариками свои перемазанные лица. Как было прежде условлено между ними, громко обращались к Бабину как к "товарищу Козину". Грабители рыскали по дому нервозно. Когда налет закончился, все, кажется, вздохнули с одинаковым облегчением - бандиты и их жертвы.
Метель к тому времени уже закончилась,
Следующим днем Тимковский и Петренко прошли от дома вдовы фронтовика в Рословке по свежему санному следу.
Иногда встречались черные ошметки снега, которыми налетчики оттирали от сажи свои лица. За час оперативная группа по следу дошла до Слище, деревни на полпути к Новым Далисичам.
У дома первой же самогонщицы дожевывала сено не распряженная лошадь. Пьяненькую шайку, как щенков, "рябые" натолкали в сани самих же грабителей и отвезли в Сураж.
Эта история, своей простотой на уровне дурковатости, повеселила многих, даже в ГУББ МВД СССР.
Но сейчас полковник Трофимов в разговоре с капитаном Чириковым говорил о Бабине, как о деревенском знахаре: тот делает близкий к верному диагноз дотоле неизвестного социального недуга, каким стал массовый страх, а уже новые знания примитивно использует в свою пользу.
Полковник Трофимов не работал по наитию с упованием на проблески профессиональной интуиции. Полки в его служебном кабинете по обилию вместившихся на них изданий не уступали домашнему книжному шкафу. Там хранилось редкое французское издание "Большой страх 1789 года" Жоржа Лефевра с подстрочным переводом от знакомого ветерана иностранного отдела НКВД довоенных лет.
Современный Трофимову французский историк описывал неимоверную эпидемию паники, охватившую революционную Францию в последние десять дней июля 1789 года. Причиной послужили плохой урожай, страх репрессий в связи с крестьянскими волнениями. Дикий страх перед бандитами, бродягами, иностранцами объединял население. Большой страх показывает зависимость паники от столкновения с сильной общественной дестабилизацией.
И вот сейчас на этой маленькой для масштаба СССР территории произошла стычка двух субъектов с разным отношением к бедствовавшему в войне и голоде народу: Советского государства в лице местных органов власти и силового принуждения с одной стороны, а с другой - бандитской грубой деспотией с элементами криминальной демократии и анархии, сохранением устоявшегося было на оккупированных немцами территориях образа жизни бывших полицейских - при вольнице во всем и легкости совершения убийств, разбоев и других злодеяний.
Жорж Лефевр доказал, что между крестьянами не было никакого тайного сговора. Паника не распространялась от дома к дому, а охватывала целые сообщества одновременно. Эти слухи якобы значительно больше влияли на общественные настроения, чем сама действительность.
Такое состояние было близким к массовому психозу, с проявлением которого капитан Чириков однажды уже занимался по поручению райкома ВКП (б).
Шестого апреля 1947 года, в Вербное воскресенье, в Далисичах, Высокоселище и Рословке видели паломницу, которая говорила о чуде Господнем - обновлении иконы в Слище.
Название деревни происходит от слова "стлище", места, где расстилают по траве лен для приготовления его к дальнейшей обработке или уже сам холст на просушку и для беления.
В последние числах августа 1925 году грубые холсты были выстланы жителями деревни Нарость на поле у речки Слищанки. Загорелись полотна, и страшным по силе ветром их бросило за версту на Слище. Вся деревня сгорела. Но православные иконы люди успели вынести наперед всякого имущества.
Этим местами обуглившимся иконам оказывалось особое почитание. И вдруг одна из них - икона Благовещения Пресвятой Богородицы - осветлилась образами и красками. Многие увидели в этом знак свыше, ведь Благовещение, как большое православное торжество, попадало на Страстную неделю - пасха была ранняя, отмечалась 13 апреля.
Ожидалось чудо к долго вынашиваемым надеждам на спасение.
После Пасхи, широкого общения с Богом и между собой, в Слище пошли толпами люди из близлежащих сел и деревень, но еще больше - из Суража. Икону не держали в одном и том же доме, чтобы милиция не нагрянула с погромом. Вначале ее выставляли на крыльце сельсовета, перед которым была оттоптана широкая площадка со сбитой ни во что молодой травой, затем в рощице перед въездом у поворота на Новые Далисичи.
Председатели колхозов "засигналили" райком ВКП (б) сообщениями о возможном срыве весенней посевной кампании. Поручение было дано начальнику РО- МВД.
Выступая 3 июня 1947 года в прениях на заседании пленума Суражского РК ВКП (б) как член бюро, Чириков не высказался по первому вопросу об итогах сева, но по второму, "О состоянии марксистско-ленинской учебы в районной партийной организации", привел яркий пример по Слище.
- Вот бы райкому или отделу агитации и пропаганды сразу отрядить туда умелого лектора для разъяснительной работы среди населения! - воодушевленно заключил он.
Но приглушенной репликой из зала услышал:
-Туда бы умелого милиционера!
Обидно было, но Чириков стерпел упрек, все оставил без ответа. Попало в строку.
Михаил Васильевич уже знал: не обошлось без Леньки. На него по приметам была похожа паломница, которая неожиданно объявилась в этих местах и первой упала на колени перед чудодейственным образом преобразовавшейся иконой.
Матыко стал демонстративно примерять женские платья после того, как подобный фокус некогда проделал бывший начальник суражской милиции Гайнутдинов с подачи Овсянникова.
Гайнутдинов отряжал на лесные маршруты в женских одеждах участковых уполномоченных. По придорожным кустам, казалось бы, скрытно, следовал оперативный состав. Бандиты наблюдали за этими операциями издалека, с высоких пеньков.
Кино не крути в сельском клубе! Повод для оживления лесных будней - всю неделю затем занять веселой болтовней, издевками над милицией.
"Рябые" тогда здесь еще не служили, милицию при Гайнутдинове стали называть "татарками".
Но был Фещенко, который заорал на Гайнутдинова как на врага в кавалерийской атаке, открыто возненавидел Овсянникова, наградной саблей порубал предложенное для переодевания женское тряпье.
Никто рапорта не писал по этому случаю.
- Ну да! На бабу, фигуристую как Фещенко, мог только Козин посягнуть. Но Козин знает Фещенко в лицо, - объяснял, по сторонам оглядываясь, Овсянников заматеревшим от возраста и постоянного пьянства участковым, затягивая им платья в ленивых боках без намека на талию...
После районного партийного пленума Чириков поехал к матери Матыко. Сказал не по - церковному, но очень доступно, чтобы она сама ушла подальше от больших грехов, не поощряя артистические выходки сына, самой уже в будучи таком возрасте, когда пора было готовиться предстать уже перед другой властью, небесной.
"Главное в жизни общества - уметь управляться со страхом", - немного позже, уже в наши дни, выскажет мысль в своем романе "Любовь во время чумы" латиноамериканский писатель Габриэль Гарсиа Маркес, знаток мистических, за пределами разумного и духовного, движений этого общества.
Чириков в конкретной ситуации нажал на такую кнопку, и все вернулось на свои места. Во всяком случае, после похода Чирикова в Слище, ни что уже, кроме весеннего ненастья, не мешало завершению посевных работ в Суражском районе.
Страх, как и сама чума, приходил и исчезал не сам по себе. Иммунная система общества поднимала быстро наверх здоровые силы по законам социальной природы или божеской воле - каждый найдет этому свое объяснение. Социальное сопротивление таким бедам происходило по мере накопления массового опыта и навыков тому.
Однажды в райотделение МВД забежал капитан, по виду храбрый фронтовик - в орденах и медалях. Попросил встречи с Чириковым.
- Сейчас у него совещание,- сказал дежурный. - Надо ждать.
- Боюсь, что на поезд опоздаю. Скажите Чирикову - я из Нивного и у меня очень важное к нему дело.
Неожиданный посетитель знал, как сдвинуть дежурного с места. Чириков сразу вышел в коридор с ожиданием услышать что-либо новое о банде.
- Лавров Иван Петрович. Возвращаюсь из Нивного, - козырнул незнакомец.
- И что случилось в Нивном? - нетерпеливо спросил Чириков.
- Народ в Нивном хороший. С таким народом можно жить. Только нужно уметь жить. Вот и все, что хотел сказать.
Лавров развернулся и вышел, гордо, словно передал очень важную для всей страны информацию.
Офицер Иван Лавров был первой ласточкой, предвосхитившей смену погод в настроениях и переживаниях людей.
Село Нивное сегодня.
Не будучи современником и очевидцем суражских событий, я, поделюсь личными впечатлениями о глубине проникновения страха в поры народной жизни.
Для областной газеты "Брянский комсомолец", где некогда я, увлекаясь экологической тематикой, работал до перехода в областное УВД, намеревался написать очерк о взаимодействии Игоря Шпиленка, молодого основателя заповедника "Брянский лес" в междуречье Десны и Неруссы, и его ровесника, участкового уполномоченного милиции Сергея Преснякова.
С рабочего поезда в лесном поселке Новенькое, тогда еще в глухом месте, я сразу пошел к участковому и, не застав его, попросил старенькую хозяйку-бобылиху предупредить квартиранта о том, чтобы он уже искал меня на лесном кордоне у Шпиленка.
Пресняков появился на кордоне к вечеру явно расстроенным.
Рассказал, как на пороге его встретила хозяйка с ситцевой котомочкой на дальнюю дорогу:
- Вот, ребятеночек мой Сереженька, за тобой из НКВД приходили. Явись, мол, сам к Шпиленку. Оттуда, наверное, машиной отвезут. Я на поворот выйду, попрощаться с тобой.
И все в причет, и со слезами.
Оказывается, моя форма офицера внутренней службы МВД с околышем крапового цвета на фуражке подняла для старой женщины со дна времени прежние страхи.
С 1946 года, когда НКВД ушел в историю, страхи сохранялись. Сорока лет тогда было недостаточно, чтобы пережить и выветрить все из памяти. Брянские леса не уподобились библейским синайским пустыням.
Трофимов и Чириков понимали настроения суражан, которые, одержав победу над фашизмом, приезжали по демобилизации или в отпуска и оказывались на территориях, оккупированных страхом. Войсковыми операциями это чувство было не вытеснить.
Но частое появление в деревнях оперативных подразделений вынудило бандитов изменить направленность налетов.
Еще до своей гибели Козин на одном из сходов в лесу Заминка заявил:
- Нужно нам, ребята, действовать уже по-другому. Нужно прекратить ограбления магазинов и колхозов. За это милиция больше на нас нажимает. Если обделаем какого-нибудь дядьку, то он пока заявит, да пока милиция выедет,- нам хватит времени скрыть следы.
Такой поворот в тактике бандитов не остался незамеченным.
"... В 1946 году в Суражском районе бандой совершено 11 ограблений ( из них только три на индивидуальных собственников). В 1947 г. уже 22 нападения на дома колхозников, теракты - только против официальных работников".
( Из отчета Суражского РО - МВД за 1947 год).
Участившиеся нападения на колхозников вызвали широкое сопротивление. По деревням уже без толчка милиции стали создаваться отряды самообороны. Пособническая база была в основном разбита: прежде бандитские "уши" стали морозить северные холода, а перед "глазами" ожила картина однообразной коми-тайги.
1947 год имел свое календарное завершение. Но потребовалась еще неделя, чтобы оперативные усилия этого года увенчались первым значительным успехом.
В начале сентября неожиданно оборвалась связь с Пухом. Жизнь его Агапы превратилась в сладкую пытку. Для отвода глаз - частые милицейские обыски, показушные избиения, затем незначительные подарки детям, чаще всего бледно желтые петушки из сваренного сахара, самое дешевое из затрат на оперативные нужды для списания по бухгалтерской статье.
Как-то Агапа, наспех набив кое-какими вещами брезентовый продуктовый мешок с плечевым ремнем и "сухарные" сумки, оставшиеся от бывших на постое немецких солдат, уехала - говорили, то ли Москву, то ли в "Польшу", называя так, еще по-старому, земли Западной Украины, - бросив трех огольцов на четвертого, старшего сына пятнадцати лет.
В ночь на 9 декабря, как потом рассказывал Чирикову оставшийся за хозяина пацан, заходил домой отец с высоким дядькой.
Пушков спрашивал о матери, плакал, целовал детей, а высокий дядька в офицерском тулупе смеялся и говорил:
- Вот дура-матка, что вас бросила.
Чириков распознал Козина в ночном спутнике Пушкова, но пугать засадами ребят не решился.
Местом для скрытного расположения в Нивном оперативной группы был выбран ветеринарный пункт, опустевший после исчезновения комсомольца Евдокименко и расположенный на отшибе, подальше от чужих глаз, и между тем близко к дороге на Сураж.
Капитан сам стал чаще бывать там с ночевками.
В середине декабря ночью его вызвала во двор заплаканная Агапа.
- Мужик, что ли побил за отлучку.
- Посмел бы только! Он, как Христос, всем прощает. А ирод - ваш Фещенко. Сразу с поезда к начальнику милиции пришла, до вас, значит, за инструкциями. А Фещенко вдруг допрос устроил с мордобоем...
В этой истории Чириков засомневался. Из-за своей уверенности в моральной стойкости Фещенко. А если сказать о его физической силе, то с руки этого богатыря лицо Агапы выглядело бы куда печальнее.
Настораживало и объяснение Агапы о своем таинственном путешествии. По документам своей близкой подружки Прасковьи, первой жены Павла Козина, она, мол, выезжала в Дубновский район Ровенской области за хлебом. Чтобы накопить денег на обратный билет по найму, поработала прачкой в Шепетовке. На станции встретила Сашко, сына Прасковьи и Козина.
- Где работаешь? - спросила Агапа.
- Там меня уже нет,- якобы ответил Козин-сын.
Чирикову стало очевидным, что Агапа двурушничает, по- своему, с бабским интересом, в этой истории занимая сторону не самого Урки, а точно сторону бывшей Уркиной жены, брошенной с ребенком еще до войны.
Четырнадцатилетний Сашко Козин летом 1947 года сбежал от матери в лес. Через месяц скучной жизни - отец чуть ли не привязывал его за ногу - с двумя сверстниками из Нивного попытался напасть на магазин в Рословке, но легко был обезоружен и выпорот местным сторожем до передачи его в милицию.
На допросе Сашко умалчивал о своей личности. Приглашенная на опознание мать, как бы не признала его. Скажи, что он - сын Павла Козина, его бы, как думала Прасковья, и судили бы строже, а, может быть, и совсем бы он пропал. Вот тогда первая жена Козина попросила Агапу на некоторое время исчезнуть, затем вернуться со сказкой о встрече с Сашко на западе Украины.
Ссадины на Агапином лице появились после встречи уже со своим старшим сыном, на которого она оставила других детей и дом. Колюшка оттолкнул подступавшую к нему с пьяными поцелуями мать и она неловко упала. Вышла во двор приложить снег к разбитому лицу. По свежим следам к подвешенной на яблони и давно брошенной пчелами колоде догадалась о недавнем приходе мужа к тайной почте.
Там нашла письмо, прошитое накрест белыми суровыми нитками. Явно письмо от Пушкова. Адресовано привычно в " Инкеведы".
С этим письмом она и вызвала Чирикова из ветеринарного пункта.
Под светом карманного фонарика Михаил Васильевич прочел строки, полные отчаяния. Пух завершал письмо тем, что не может сдаться, не сделав прежде ничего полезного.
- Передай Пуху на словах: пусть убьет Козина и сам сдается. В тюрьму не попадет. Что-либо соображу на этот счет,- заверил Чириков.
- Я такой приказ не передам. Иван примет всю за мою блажь. Сам не прибьет, но расскажет Козину, а тот глазом не моргнет. Привычное дело - людей гробить.
Чириков тут же оторвал не занятую каракулями полоску письма, Карандашом вывел на ней печатными буквами " Убей Павла и выходи ко мне. Отпущу, если так".
Через три дня после очередного обыска, в самый канун нового 1948 года, Агапа шепнула Чирикову:
- Не может Иван все сделать. Боится греха перед Богом.
- А что если ваших ребят разберут по детским домам? На чужие фамилии перепишут. Никогда ведь всех не соберешь вместе.
- От матки не оторвут.
- Ой, ли! Пусть и о тебе Иван подумает. На лесоповале сучкорубкой умрешь.
В Малинниках никогда не валили лес промышленным способом. Агапа не знала, что "сучкорубка" по тарифно-квалификационному справочнику значится как обрубщик сучьев. Но, видимо, под этим словом поняла самую последнюю падшую женщину - на лице выразился явный испуг.
А наружу выплеснула свои страхи при следующей тайной встрече с мужем у себя дома.
- Ты хочешь, чтобы я в тюрьме по рукам пошла? Ребят - в детдом? Вот пойду сейчас и повешусь на вожже, - она запричитала с подвыванием по себе самой, рассказывая себе же о пропащей жизни бандитской жены.
Иван тут же заплакал, за ним завопили и дети.
После новогодних праздников в Нивное со взводом солдат внутренних войск, уже переподчиненных Министерству госбезопасности с сохранением прошлых функций, кроме конвойных, приехал начальник областного отдела ББ Тришкин. В ветпункте из сдвинутых лавок соорудили отдельный лежак для него. Остальные разместились на полу, для мягкости устланном сеном. Снаружи был установлен круглосуточный пост.
Тришкин был увлекательный рассказчик. Он вспоминал своего приятеля кубинца Бланко. Товарищ Бланко, как член ЦК компартии Кубы, судом Батисты был приговорен к смертной казни на электрическом стуле. Бежал в Гамбург в угольном трюме корабля. Получил политическое убежище в СССР. Будучи главным механиком Внуковского аэропорта, он был арестован и осужден как социально опасный элемент. После окончания срока Бланко работал главным механиком на приисках 'Дальстроя', как в то время называлось Главное Управление строительства Дальнего Севера НКВД СССР.
На прииске 'Дальстроя'.
Тот заморский человек сейчас был незримо рядом, когда Тришкин, предпочитавший в выпивке красное вино, произносил очень легкие по слогу и сути, полные иронии тосты, рассказывал анекдоты, не смешные, но мудрые, суть которых раскрывалась не сразу слушателям, не латиноамериканского происхождения.
Утром на второй день Рождества Тришкин и Чириков пошли в сельсовет заслушать по телефону доклад дежурной части РО-МВД и затем, в свою очередь, информировать генерала Фирсанова об оперативной обстановке и результатах работы по банде без раскрытия оперативных позиций.
Там же в сельсовете прошла расстановка прикомандированного личного состава по задачам на сутки.
Председатель сельсовета Комлев отправился домой на вечер топить баню - городской житель Тришкин любил париться с купанием в снегу. Колымская привычка.
Сколько Тришкин и Чириков не были в ветпункте? Два часа, ну, три. Вернулись и увидели на столе грязный автомат ППШ. Часовой клялся, что никого не пропускал на охраняемый объект. Чириков, как охотничий пес, внюхался в непозволительно для штатного оружия замызганный автоматный ремень. Он различил запах леса, дыма, пота и крови.
Гонимый зародившейся у него догадкой, Чириков не побежал сразу к Агапе. Он забрал Бушуева из резерва в сельсовете и с ним обошел несколько домов, близких к Агапиному двору под тем предлогом, что участковому уполномоченному перед увольнением надо сдать ранее закрепленную за ним территорию. Бушуев действительно возвращался на прежнее место в Климовский район перед угрозой распада своей семьи, измученный ревностью, а также неопределенностью с жильем и работой для своей жены,- не боялся бандитов, но быт оказался посильнее их. Чириков не пустил Бушуева вслед за собой в дом Агапы.
Та явно ждала появления Чирикова. Детей заранее направила в Малинники за хворостом для печной растопки. Прибралась в доме.
Готова была и новая сказка.
По словам Агапы, перед рассветом настойчиво заскребся в окно Иван, кивнул, чтоб вышла. Во дворе передал для Чирикова автомат.
- Догадайся, чей? - многозначительно спросил и скоро прервал догадки. - Уркин, Уркин! Автомат есть, а Урки уже нет.
Выходило, что вчера около землянки на него, Пуха, а также на Слепого и Урку налетели солдаты. Слепого могли взять живым, а Козина ранили в ногу выше колена.
Пух, по его словам, долго волок на себя, казалось бы, неподъемного Козина. Оторвались от погони.
- Докторов в Нивном хватит, - сказал, мол, Урка. - Надо тебе пойти в Кромово за лошадью с санями. Я тебя тут подожду. А ты поспеши!
Пух за километр до Кромова услышал позади себя два выстрела. Вернулся, а Урка уже лежит мертвым. Недалеко следы охотничьих лыж, широких, но коротких. Получалось, что Урку застрелил случайный охотник в ответ на выстрел Козина.
Шапку Козина с разорванной пулей затылочной частью Иван напялил для приметы на межевой квартальный столбик у дороги, труп оттащил вглубь леса, накрыл лапником.
Автомат Козина Пух передал для начальника "Инкеведы", чтобы тот успокоился о банде и помог Агапе с детьми. Остальное, мол, скажет при личной встрече.
Агапа передала Чирикову сведения о возможном для этой встречи месте и условном времени.
Оперативная группа вместе с Тришкиным и Чириковым, спеша успеть до темноты, на санях выехала в сторону Кромово. По шапке на сером от времени лесном столбике без труда нашла убитого Козина.
В карманах полушубка поверх черного кожаного плаща обнаружены, если судить по протоколу осмотра места происшествия, два запала от ручной гранаты РГД-33, трофейная опасная бритва "Zollinger", игральные карты германской фабрики ASS с картинками фривольного содержания, несколько пуговиц от форменного обмундирования, советские спички подрывника образца 1945 года - в коробке оставалось одиннадцать штук. С одной стороны сернистый чиркач был нетронут, с другой - пять следов.
Удивляло то, что сапог не было. Даже не потому, что не было. Возникал вопрос, а кому еще эти сапоги понадобились? Ведь таких ножищ, равных размерами козинским, ни у кого в округе не было. Новому хозяину сапоги могли бы подойти, если прежде накрутить на каждую ногу не менее трех портянок.
Версию с охотником тотчас похоронили. Как и с солдатами. Тришкин и Чириков были уверены, что без их ведома никто не мог начать войсковую операцию в Малинниках.
Чириков пострелял вокруг для будущей легенды о происшедшем, и опергруппа вернулась в Нивное.
Из сельсовета громко, для многих ушей, подполковник Тришкин доложил по телефону генералу Фирсанову о ликвидации Козина в перестрелке.
Всех знавший в Нивном Фещенко и приданный к РО-МВД следователь областного отдела ББ Алексей Соколов направили сани с трупом Павла Козина к дому дядьки бандитского верховоды, к Феоктисту, незрячему и одноногому герою войны. Старые родители Урки после июльского кровавого налета на Нивное и Ковалевщину вновь были высланы.
Следователь отдела ББ УМВД по Брянской области Алексей Соколов..
Следователь Соколов, видя, что за калеку ведут под руки к убитому, вернул в планшетку лист бумаги, приготовленный для протокола опознания.
Феоктист все же вымолил минуту побыть с племянником.
- А как узнаешь, что не с чужим попрощаешься? - поинтересовался Соколов.
- Дай мне Павлушу погладить. Ему еще до войны фабричные в Сураже голову разбили. Большой шрам должен быть.
Феоктист запустил руку в волосы племянника. Тотчас отдернул ее, попав на пулевое отверстие в голове, из которой засочилась сукровица. Со следующей попытки он нащупал старый шрам выше виска. Из-под повязки, закрывавшей пустые глазницы, вдруг потекли слезы:
- Отмучился Павлуша. Отпусти, Господи, его больную душу.
В протоколе опознания Соколов упустил написать о слепоте Феоктиста.
Тришкин незамедлительно отбыл в Брянск. Чириков на некоторое время задержался в Нивном, ожидая встречи с Пухом.
Что действительно произошло между Козиным, Пушковым и бандитом по кличке Слепой, никто не знал. Слепой бесследно исчез.
Пушков не пришел в им же назначенное место встречи с Чириковым. Из старой пчелиной колоды, подвешенной к яблоне, Агапа вытащила привычно перешитое суровой ниткой письмо для начальника милиции.
Без здравствуй и прощай.
" То, что я стал бандитом - вы меня заставили, потому что в одном кусте жили и дезертиры, и бандиты. Но сейчас дела по-другому пойдут. Головы нет, а крылья теперь разлетятся. Кого хорошо знали мы с Павлом Кузьмичом, тех секретили от вас, а на кого зуб имели, про тех не скрывали".
Через месяц почтальон принес Агапе прощальное письмо. Она пришла к Чирикову и долго не выпускала конверт из своих рук.
-- Вот ведь как он со мной распрощался. Словно в любви признался.
Агапа явно не хотела передавать письмо начальнику милиции. Но хотелось покоя, чтобы никто больше не приходил с расспросами, не беспокоил детей и соседей.
Чириков заметил в Агапе смешение чувств.
- Подожди снаружи, - попросил ее.
Вызвал к себе Петренко
- Перепиши письмо для справки-меморандума. Будто ты сам ознакомился с письмом оперативным путем без изъятия подлинника.
Чириков прежде, чем передать наполовину исписанный листок, еще раз его перечитал, недоумевая, где здесь Агапа нашла слова о любви? Семью бросил, детей, а она жалеет его.
" Милая Агапа, знаешь ли ты, где твой муж? На Уральских горах я. Горы - неба не видно. Хотел посмотреть свет и навидался его. Я уехал от больших разговоров. Вырастешь деток и проживешь как-нибудь. А я еду дальше и дальше. Меня позабудь".
В Управление МВД по Брянской области из Управления охраны МГБ по Омской железной дороге пришел запрос на установление личности человека, снятого с поезда. Тот, не имея при себе каких-либо документов, представился Пушковым Иваном Прохоровичем, уроженцем и жителем села Нивное Суражского района.
В ответ из дежурной части областного управления МВД по Брянской области телеграфом отбили отрицательное заключение. Лицо, представлявшее себя Пушковым, таковым быть не может. Пушков Иван Прохорович осужден Суражским народным судом по ст. 59-3 УК РСФСР за пособничество бандитам, приговорен к трем годам исправительно-трудовых лагерей. В настоящее время отбывает наказание в Воркуто-Печорском ИТЛ.
Через год по звонку в Воркуту из Брянска спецчасть лагеря выявила судебную ошибку.
В Клинцы, соседний с Суражом город, вернулся некогда спившийся бывший парикмахер Мотий Птушка, если чем и похожий на Пушкова, то только сентиментальным характером. Еще и фамилии были созвучны.
![[]](/img/i/isakow_n_p/300-5/chuma.risunok.jpg)
![[]](/img/i/isakow_n_p/300-5/sani.jpg)
![[]](/img/i/isakow_n_p/300-5/nivnoe.jpg)
![[]](/img/i/isakow_n_p/300-5/priisk.jpg)
![[]](/img/i/isakow_n_p/300-5/sokolow.jpg)