- Ты много думал об этом, - невольно заключаю я. Моё внезапное хладнокровие ощущается чем-то почти приятным.
Густав ненадолго замолкает, потом спускается к полу и оказывается на расстоянии вытянутой руки от меня.
- Как ты жила все это время? - его голос звучит тише, но он выговаривает каждое слово, будто боится, что до меня не дойдет их смысл.
- Бывало трудно, но я справляюсь.
Густав меняется в лице. Его определенно что-то тревожит.
- Наш ребенок? - настойчивее продолжает он.
- Сын, - добавляю я, - С ним все в порядке. Он с Зоей.
При звуке ее имени Густав делает неопределенный жест рукой.
- Ты не одобряешь? - я по-своему понимаю его реакцию.
- Не мне принимать решения, касающиеся нашего... сына, - отворачиваясь, замечает Карий. В его голосе сквозить разочарование, - Мое право утрачено ввиду смерти.
Последнюю фразу он сопровождает горькой усмешкой.
- Какой сегодня день? - голос Карего звучит как-то отстраненно.
- Сегодня День чистых духом, Питеру почти 2 года, - сообщаю я.
- Для меня время идет по-другому, - Густав не скрывает, как сильно недоволен собственной беспомощностью.
Я молчу. Пауза затягивается.
- Тебе стоит вернуться к сыну, - наконец, решает Карий.
- А как же...
- Придешь, когда будет возможность, нам многое следует обсудить. И будь осторожна.
- Я приведу Мирту, - обещаю я.
Призрак Густава адресует мне короткий задумчивый взгляд и через мгновение исчезает среди стеллажей с книгами.
Поднимаясь по лестнице, я не перестаю думать обо всем, что Карему следует узнать прежде, чем мы разберемся в тех планах, что строил мой муж до того, как смерть лишила его важнейших воспоминаний.
Испытываю немалое облегчение, оказавшись в совершенно пустом подвале: неупокоенные все ещё где-то здесь, но, слава духам, скрываются - мне меньше всего хочется вступать в новую схватку. Закрываю дверь в хранилище и дожидаюсь, пока панно приобретет прежний декоративный вид. Преобразование проходит незаметно, я лишь тщательно изучаю зазор между панно и стеной подвала - для верности. Убедившись, что все в порядке, поднимаюсь в дом, тщательно закрываю дверь в подвал и покидаю улицу Тиранье. До особняка Уилсонов добираюсь пешком - это занимает некоторое время, но позволяет убедиться в отсутствии слежки. Впрочем, мне все еще не известно наверняка, был ли кто-то у дома, пока я изучала подвал и хранилище.
Когда Бернард открывает парадную дверь, праздничный обед уже закончен. Гости разгуливают по дому, взволнованные торжеством: немногочисленные и, на мой взгляд, весьма сомнительные друзья Зои, в том числе взбалмошные старушки из клуба, родственники Арчи, привыкшие проводить День чистых духом в родовом гнезде, так некстати унаследованном мачехой, семейный врач с женой и многочисленными отпрысками, некоторые клиенты покойного Уилсона, ставшие такой же неотъемлемой частью этого особняка, как и старинная мебель, даже мой маленький Питер в обществе горничной оказывается в самой гуще, развлекая молодых мамочек, предусмотрительно оставивших собственных отпрысков дома. Он сияет улыбкой, уверенно декламируя детские стишки - то немногое, что доступно его понимаю в столь малом возрасте.
Зоя, облаченная в праздничный наряд, перехватывает мой взгляд и легким кивком приглашает выйти в малую гостиную. Там, всем своим видом выражая неудовольствие, она проходит к камину и остается стоять спиной ко мне.
- И где же твой друг Купер? Ни одна неприятность не обходится без его участия, - спрашивает Зоя, уверенными движениями разбивая кочергой угли в камине, - Ты женщина не его круга. Не стоит забывать, как не стоит упускать из виду одну очень важную деталь - Питера. Создается впечатление, что сомнительные знакомства заняли главенствующее место в твоей жизни, тогда как малолетний сын всецело перепоручен слугам. Это не дело, моя дорогая, и кому, как ни мне, напоминать тебе о последствиях подобного пренебрежения?
Я молча наблюдаю, как пламя единственной свечи, вероятно оставленной здесь случайно, то вытягивается, то дрожит от легкого сквозняка, идущего с окна.
- Что сказали бы твои родители?
Неприятно сознавать, но с тех пор, как я взялась за дело с наследством, Зоя только и делает, что критикует меня.
- Каким ты видишь свое будущее? - продолжает Зоя, поворачиваясь ко мне, - Ты слышишь меня? Где ты витаешь?
- Ты слишком раздражена, чтобы мы могли спокойно разговаривать, - замечаю я.
- На то есть причины.
- Обед прекрасно состоялся и без меня, Питер выглядит счастливым, гости тоже, в чем заключается твой упрек? Ты обвиняешь меня в эгоизме, но я никогда не просилась в дом твоего мужа и никогда не делала для сына меньше, чем могла.
- Густав пропал давно, так давно, что твой тогда ещё не рожденный сын сейчас разговаривает! - вспыхивает Зоя, давая волю крутому нраву, умело сокрытому под обликом добродушной тетушки, - Пора опомниться и жить своей жизнью.
Я знаю ее достаточно долго, чтобы ничему не удивляться - бывали времена, когда она чуть ли ни силой выбивала из окружающих право иметь собственное мнение.
- Но я борюсь! Борюсь за наше с Питером будущее.
- То, что ты борешься, вовсе не значит, что выходишь победительницей в этой борьбе. Здравый смысл всегда уступает страстям. И, видят духи, жизнь такова, - жестко заявляет Зоя, адресуя мне суровый взгляд, - Твоя связь с Купером - яркое тому доказательство.
- Между нами нет ничего, кроме дел с наследством, а сейчас и эти дела закончены, - холодно отвечаю я, борясь с искушением рассказать Зое про дух Густава, про хранилище, про то, что покойный супруг и не думал уходить из моей жизни. Недовольная благодетельница четко дала понять, каково ее отношение к происходящему, мои новости ситуации не улучшат, а лишь усугубят и без того враждебную обстановку в доме, где, между прочим, живет мой маленький сын. Пока живет - неожиданно для себя я приняла единственно верное решение: как можно скорее найти нам собственный дом.
- Как бы то ни было, милая, - смягчается Зоя, легко уловив мое настроение, - Я желаю тебе счастья, я люблю Питера и забочусь о вас, как умею. Ты ещё так молода, тебя окружают искушения, твое положение так зыбко, а сын растет так быстро... Прошу лишь быть осмотрительнее.
Покровительственный тон ее слов заставляет меня залиться румянцем, со мной происходит то же, что и под влиянием гипнотического голоса призрачного Густава - унижение.
- Но хватит об этом! - торжественно объявляет Зоя, подхватывая юбки, - Нас ожидают гости.
Я провожаю взглядом ее торжественный проход по гостиной. У дверей женщина оборачивается:
- Ты идешь?
Я киваю и неторопливо следую за ней.
Моё появление делит приглашенных на две группы - до крайности смущенных и неприлично любопытных. Смущенные стараются держаться от меня подальше, любопытные - медленно, но верно, окружают нас с Питером, продолжая светскую болтовню.
Я слушаю их неохотно, постоянно отвлекаясь, и лишь изредка обращаюсь к теме беседы, чтобы отметить какое-нибудь высказывание, с которым готова согласиться без лишних споров, лишь из вежливости и ради видимости участия.
Мирта покорно сидит у моих ног, с тревогой поглядывая на окружающее нас общество. Питер то и дело хватает ее за уши, напрасно пытаясь отвлечь от наблюдений.
- ...война - естественное следствие амбиций, присущих всякому сильному государству. Война, если хотите, единственный механизм, оставленный эволюции в век бесконечного гуманизма и сочувствия к ничтожествам нашего мира! - объявляет пожилой мужчина в поношенном мундире в ответ на предположение своего сына.
Беседующие расположились на креслах, соседствующих с диваном, на котором играем мы с Питером, и вот уже четверть часа обсуждают возможное столкновение Федерации с ближайшим соседом - прогрессивной и богатой Намлией. Лукас - старший сын старого врача Манса Луавеля - имел неосторожность заявить своему отцу, что не верит ни в возможность войны, ни в ее природную функцию. Врач - тот самый старик в мундире, человек с богатым военным прошлым - мнение сына не разделяет.
- Но отец, подумайте, скольких жертв можно избежать, если образованный мир заявит решительный протест всякой войне. Дипломатия - единственный выход в решении подобных споров. Вы же не деретесь за пациентов, а ведете здоровую борьбу с конкурентами, не переходя к мордобою.
- То частная практика, где речь не идет о судьбах народов! Речь лишь о благосостоянии моей семьи.
- По-вашему, благосостояние и здоровье нашего государства не то же самое для правителей, что собственная семья?
- Ты идеалист, - бросает врач таким тоном, словно это ругательство.
Лукас явно оскорблен, но, наученный опытом многочисленных споров с отцом, все-таки замолкает.
- Вы всерьез полагаете, что быть войне? - вмешиваюсь я, позволяя Питеру спуститься на пол к Мирте, с достоинством переносящей его шалости.
Манс оживляется в ответ на мое внимание.
- О да, дорогая, ни тени сомнения. Да, помилуют нас духи! - обратившись к духам, он бросает на меня растерянный взгляд и немного смущается, но продолжает, - Наша страна никому никогда не уступает. Так заведено еще со времен Первых Рыцарей. Война - важнейший элемент политики здорового государства.
- Неожиданная позиция для человека, чьим призванием является спасение чужих жизней, - замечаю я, перехватывая Питера при попытке бегства. Сын, как и всякий избалованный вниманием ребенок, принимается недовольно ерзать в моих руках, пытаясь освободиться.
- Не успеваю за временем, так скоро меняются нравы, - вздыхает Манс, - Патриотизм ныне так смело называют жестокостью.
- Вовсе нет, дорогой доктор, - улыбаюсь я, краем глаза наблюдая за Лукасом, который еле сдерживает свои возражения, - Оценка, данная вами войне, воспринимается двояко: кто-то может счесть вас кровожадным.
- Без сомнения! - старик возбужденно вскидывает руки, - Но лишь недалекие и узколобые обыватели способны так скверно мыслить.
- В моем доме вы можете не беспокоиться о своей репутации, - весело заверяет Зоя, успокаивающе похлопывая Луавеля по плечу, и добавляет, обращаясь ко мне все с той же игривостью в голосе, - Оставь Питера с нами, в кабинете тебя ждет посетитель.
Я предпочитаю не гадать, приношу извинения собеседникам и сразу направляюсь к ожидающему меня гостю.
- Приветствую вас. В Жандармерии чистых духом не почитают? - уточняю я, встречаясь взглядом с Алексо Цером - мужчина отчего-то остался в плаще (зная ответственный характер Бернарда, делаю вывод, что это прихоть самого следователя).
- На нашей службе нет праздников, - предательски красней, начинает Алексо, - В прошлый раз мы расстались не лучшим образом... и некоторые вопросы остались неразрешенными.
- В городе не нашлось другого следователя? - располагаясь у окна, уточняю я.
- На все не хватает рук, к тому же вы под моей ответственностью, - строго продолжает мужчина.
- Вы производите впечатление человека, лично заинтересованного в этом деле.
- Отчасти, - легко соглашается Цер.
- Вам удалось установить связь между Купером и последними происшествиями? - предполагаю я, изо всех сил скрывая заинтересованность.
- Увы, нет. Ничего сомнительнее привычных дел, коими Купер славился и прежде, обнаружить не удалось, - разочарованно признается Алексо; если он что и заподозрил, то виду не подает, - Зато я обратил внимание на интерес, проявленный вами к дому Марсов. Вы побывали в архиве. Что побудило вас к изучению старых планов?
- Намерение выставить дом на продажу, - ответ легко слетает с моих губ, - А вас? Не думаю, что служащий архива сам пришел к вам с этой информацией, да еще и так скоро. За мной, как я понимаю, установлена слежка, - жестом приглашаю мужчину сесть.
- Я не уполномочен распространяться относительно деталей расследования, во всяком случае - таких деталей.
- А я и не спрашивала, это было утверждение.
- Как скоро вы планируете продать дом? Есть покупатель? - игнорируя мое раздражение, продолжает следователь, так и не присев в предложенное кресло.
- Я лишь собираю бумаги для принятия окончательного решения.
- Вы осматривали дом на предмет... его ценности?
- Скорее, пыталась определить, смогу ли жить в нем, в случае, если желающего купить его так и не найдется.
- Моим людям удалось переговорить с кредиторами вашего свекра, - сообщает мужчина, - У единственного, кто представляет хоть какой-то интерес, железное алиби.
Я вопросительно поднимаю брови, поощряя Цера продолжать.
- Он отбывает срок за мошенничество, - поясняет следователь.
- Дело осталось без убедительных подозреваемых, - заключаю я.
- И это поразительнее всего. Мы уверены, что это убийство, но не располагаем ни одной достойной зацепкой, - признается Цер, - Даже мотивы и те до конца не ясны.
- Быть может, сам Марс и был причиной собственной смерти?
- Людей не так уж часто убивают за плохой характер. К тому же, он жил один и никому особенно не досаждал. Соседи чисты, кредиторы тоже...
- Версия о призраке вновь обретает силу? - уточняю я, не скрывая иронии.
- Что бы вы ни думали, я не такой скептик, каким кажусь. Просто дело со всех сторон сомнительное. Вокруг вас столько смертей... - следователь морщится и потирает переносицу. Только сейчас замечаю признаки сильной усталости на его лице - мешки под глазами, сероватый оттенок кожи, тусклый взгляд полный обморочного отупения.
- Вы хорошо спите? - осторожно интересуюсь я, пытаясь избавиться от неожиданных подозрений.
Алексо невесело усмехается.
- С тех пор, как взялся за это дело, вообще не сплю.