Я посмотрел на женщину, затаившую в последнем вздохе свою совершенно неприкрытую ненависть, свежевыдавленную жажду мести. Испепеляющая взглядом. Да, я уже знал, что должен ей. Просто должен этому взгляду. Утолить его голод.
Она кричала:
- Варавва! Дайте мне Варавву!
Одной рукой она плотно прижимала к телу предмет, который холодил ее сознание, но сердце, облитое кровью, не мог успокоить.
- Мерзавец! Дай мне Варавву! - выкрикивала она, ужасаясь своим словам, с пеной у рта.
Последний шанс отомстить этому злодею за смерть сына! Отчаянная, последняя надежда, пусть даже ей придется самой принять нож в грудь, это больше не имеет никакого значения! Она хотела убить! Она хотела воткнуть свой кинжал в спину этого ублюдка! Хотела смотреть в глаза убийцы своего сына, пока он будет задыхаться от своей собственной крови, как задыхался ее сын.
Я видел все это. И не только это. Их было слишком много. Их лица горели жаждой мести, и каждый желал заполучить ее для себя, они орали в неистовстве "Варавва! Варавва!".
Я обернулся и посмотрел на римлянина, скукожившегося за колонной. Он в изнеможении тер виски, и время от времени скашивал взгляд на меня, Ишу из Галиллеи. Первосвященник оказался прав, не так ли?
Единственное, чего я не мог понять - где они? Где мои родственники, которые должны волноваться из-за моего отсутствия, должны искать меня по всему Иерусалиму. Быть может, там, в углу площади, там, у мешков с зерном, стоят они, спрятавшись за тощие туловища веблюдов? Быть может, они выглядывают там и диву даются, как я, такой ничего из себя не представляющий дикарь из глуши, мог так быстро навлечь на себя гнев высших сил? Я усмехнулся, поежился и опустил глаза.
Мне и самому хотелось бы это знать!
* * *
Мы вошли в город пополудни, вымученные долгой дорогой, усталые и истощавшие как мулы.
Брат медленно и почтительно опустил на скамью матушку, которую вел под руку. Отец тут же камнем упал рядом. Я уперся спиной в стену и закрыл глаза. Это было блаженство. Не хватало только тишины.
Мимо громыхали повозки, покрикивали торговцы, на разных языках подзывая к себе покупателей. Лачуга, у которой мы остановились, должно быть, тоже была одной из лавок.
- Иуда. - позвал отец. - Давид должен встретить нас у ворот. Пойди, постой там.
Мальчик, молча повиновавшись, поплелся к высокой стене с прорубленной огромной аркой, через которую непрестанно сновали люди. Ему предстояло стоять на самом солнцепеке, и он набросил на голову накидку.
Я вздохнул и присел на корточки. Это путешествие было уже вторым в моей жизни. Впервые я попал в столицу, когда мне исполнилось десять лет. Родители тогда изрядно гордились мной и привели в храм, где состоялась церемония посвящения. Это был великий день в моей жизни.
Я хорошо помнил все, что предрекала мне мать. Она была немного странной женщиной, и переубедить ее в чем-то представлялось безуспешным занятием. Отец относился снисходительно к ее бредням, однако мы с братом слегка подшучивали над ее легендами. Особенно раньше.
Вот мне почти двадцать, а она все смотрит на мое лицо, и даже сейчас! Я отвел глаза в сторону. О, Адонай, это невозможно вынести! Дай мне сил вытерпеть все это и не опозорить себя. Отец понимающе глядит поверх ее головы, кивает и шепчет губами неслышные успокаивающе фразы.
Киваю ему в ответ и вымученно улыбаюсь. Я должен вести себя прилично и не срываться, особенно на людях. Иуда, долгое время стоявший без движения, вдруг вспархивает, как испуганный голубь, и бежит под арку, махая руками с таким усердием, словно собирается взлететь. Минуту спустя он возвращается в сопровождении пожилого еврея.
- Здравствуй, Иосиф, - благодушно изрекает тот.
Мы чинно кланяемся. Отец приветствует своего родственника, после чего мы идем все вместе, уже не такие уставшие, как прежде. Скоро праздник Пасхи, и Давид скромно предоставляет свой дом нам на несколько дней. Иуда оживлен, как никогда. На сей раз посвящение будет проходить он.
* * *
- Иша, - ласково говорит мать, и смотрит на мою побитую физиономию так, словно хочет ее облизать. - Ты подрался?
- Нет. - угрюмо бормочу я и продолжаю ковырять ложкой в тарелке.
Она нежно притрагивается к царапине на щеке и вздыхает так, что комок, вставший у меня в горле, не желает проглатываться. Я предупреждающе смотрю на отца. Он делает вид, что ничего не замечает.
Почему она изводит своим покровительством только меня? Почему Иуда, в потасовке с местными получивший не меньше тумаков, никак не удостаивается ее вниманием? Я вспыхиваю, и как обычно пытаюсь молчать.
Давид деловито цокает языком и встает из-за стола, принимая какое-то одному ему известное решение, уходит. Доев свой ужин, Иуда тут же смывается зализывать свои ссадины, понимая, что будеть выглядеть на празднике как полный идиот со своим фингалом.
Я пытаюсь незаметно выскользнуть, но мать крепко вцепляется в мой рукав и начинает шептать что-то очень быстро. Я не улавливаю и половины того, что она выдает. Ее рука перебирает складки на моей одежде, словно ища несуществующие дырки. Глаза шарят по мне, прямо таки продавливая траншеи. Я мычу и медленно стараюсь вырваться, отец, задремавший, было, у огня, внезапно просыпается и спешит мне на помощь. В комнате мы остались втроем.
- Сынок! Ты знаешь, к чему тебя готовит Бог! Будь же силен, не теряй мужества! - вдруг восклицает мать.
Я стою, и внутри меня вскипает гнев. Отец шипит на меня и пытается успокоить мать, я же в это время раскаляюсь еще больше.
- Иди же, наконец, и поведай миру!..
- Мама! - ору я, вскидывая руки в мучительном жесте. - Перестань наконец-то! Хватит, оставь хоть на день меня в покое!
- О, Иша! - в ее голосе столько страдания, невысказанной нежности, любви...
Я раздражаюсь еще больше. Размахиваюсь и изо всей силы бью кулаком по столу.
Отец тревожно смотрит мне в лицо и произносит спокойным голосом, как всегда:
- Иша, иди в комнату и ложись спать. Я приказываю.
Я стискиваю зубы и выхожу вон.
* * *
Сбежал! Ушел в тот момент, когда очередная потасовка вывела меня из колеи, когда Иуда стал потешаться над моей комичной ролью, обзывая меня мессией и пророком, а мать укоряла его в глупости. Если бы она знала, какую боль приносили мне ее слова! Какую боль приносили мне все их слова! Лишь один отец мог всегда оставаться неумолимым и неприкосновенным.
Я бежал, задыхаясь от ненависти, от огня, который жег мне грудь изнутри. Я метался по городу, пока не понял, что окончательно заблудился. Теперь я шел медленно, пытаясь отыскать знакомые места. Но пока ничего такого не смог увидеть. Как вдруг! О, Боже! Я вышел прямёхонько к Храму. Конечно, я знал теперь, как добраться обратно, но мне пока еще не хотелось возвращаться и я поспешил войти в манившее меня величественное здание.
О, он не изменился нисколько с тех пор, как я тут бывал прежде. Я завороженно уставился в мощные балки, подняв голову вверх. Вокруг была такая знакомая возня! Я накрыл голову платком, и старлся вести себя учтиво. Мне так казалось.
Человек передо мной покупал молодого ягненка, и никак не мог сторговаться о цене товара. Ягненок и вправду был, скажем, не самым свежим, но хозяин все еще просил за него довольно высокую цену. Я прикинул, какова наценка, и присвистнул. Торговцы, должно быть, хорошо наживались на храме. Я кивнул головой, соглашаясь с самим собой.
Дальше, сколько хватало взора, громоздились столики других продавцов. Тут же стояли и мальчишки, продававшие приезжим сувениры - бляшки, с дыркой посередине и криво выдолбленной надписью "Великий иерусалимский храм". Тому, кто согласился бы заплатить целых две бронзовых монетки, мальчуган, стоящий неподалеку, готов предоставить уникальнейшую бляшку, на которой, кроме "Великого иерусалимского" написано твое имя и год посещения. Пошарив в кармане, я отыскал как раз две монетки. Довольный, как верблюд, я направился к мальчишке.
- Ну? - проворчал он.
- Что - ну? - не понял я.
- Как ты хочешь, чтоб мы тебя назвали? - усмехнулся паренёк, смерив взглядом мою почти что нищенскую одежонку.
- Царь иудейский. - Я гордо выпятил грудь.
Шутка удалась, мальчишка хихикнул и подозвал своего подручного.
Пока несколько минут я стоял, в ожидании своего заказа, неподалеку вспыхнула свара. Торговец, наконец, выведенный из терпения отвратительным покупателем, выдрал из его рук барашка и потребовал, чтобы тот убирался ко всем дьяволам. На что недовольный гражданин, на вид очень обеспеченного сословия, пнул торговца в грудь, и отскочил, хохоча от всего сердца. Животные неудачливого продавца в ужасе разбежались во все стороны.
- Ну, вот! Хоть развлечься можно. - сказал кто-то совсем рядом, и я согласился.
Но настроение, видимо, было заразительным, так как стоящая рядом женщина также стала браниться, отказываясь от предложенного ей голубя. Я начал похохатывать. Конечно, это все продлится недолго, пока какой-нибудь священник, увидев беспорядки, не выйдет, дабы успокоить дерущихся.
Я повернулся, чтобы поделиться размышлениями с мальчуганом, который должен мне медальон, но того уже и след простыл. Я смутился и стал искать его глазами. Может быть, этот прохвост решил смыться под шумок? Нет уж, погоди, ты не знаешь, кто такой сын плотника из Назарета!
Наконец, обойдя зал, я увидел его спрятавшимся за одним из столиков торговцев. Но, оказалось, что он также внимательно следил за мной, и, когда я приблизился достаточно, чтобы схватить его за шкирку, вывернулся и с победным кличем перемахнул через стол, метнувшись к выходу. Он остановился на несколько секнуд и поманил меня медалькой, как щенка.
Я рванул за мальчишкой, не разбирая пути и наталкиваясь на прохожих. Но негодник, видимо, решил, что этого мало. Он помахал своему товарищу и швырнул ему сувенир. Я стал гоняться за ними по всему храму. А они только громко ржали и выскальзывали прямо из моих рук. Вокруг и так было много шума, а тут еще я стал выплясывать. Да, плюнуть бы на нее!
Но я был слишком увлечен. В один из очередных прыжков в попытке изловить прохвостов, я случайно наткнулся на одного из торговцев, уронив его клетки с птицами, которые запищали так, словно я их всех передавил.
Я был весь в распале и выкрикнул ему в ответ тоже что-то не менее обидное.
В другой раз я неуклюже врезался в колонну, вдруг появившуюся на пути, и воскликнул в опале:
- Да чтоб ты развалился, дурацкий столб!
Мальчишка заливался хохотом и играл перед моим носом маталлической бляшкой на веревочке. Кто-то спросил:
- Ты о храме говорил?
- Да, конечно! - воскликнул я, потирая бок. - Кто вообще его построил, дурак эдакий?! Если стены сами падают на людей, уж лучше упадут раз и навсегда!
Довольный своей остротой, я, наконец, схватил мальчишку за руку и притянул к себе. Но в этот момент и самого меня взяли за шкирку. Я, конечно, вырвался, и успел в нахале опознать того самого торговца, на которого мгновение назад случайно налетел.
- Ты мне заплатишь за подохших цыплят!
- Ну, вот еще! - оскалился я. - Уважаемый, их кормить нужно, я здесь ни при чем!
- Вот ты их и накормишь! - взревел он и вновь схватил меня за руку.
Мальчишка, видимо, решил ретироваться, он моментально сунул мне в руку медальончик и поспешно сбежал.
- Нет! - завопил я, - Отпустите меня! Я не виноват!
Торговец поволок меня к своему прилавку.
- У-у-у! Мерзкие торгаши! - прошипел я, ощущая, что наливаюсь той самой, самой страшной своей злобой.
- Ничего-ничего! - с самодовольной улыбкой подытожил барышник. - Ты мне тут еще повкалываешь, негодник!
Я тихо зарычал, стискивая зубы все крепче. Торговец посмотрел на меня, смутившись. Улыбка медленно сползала с его лица, заменяя себя миной отвращения.
- Ой-ой-ой! - хихикнул его сосед по столику. - Ты обидел мальчика! Он грозен, погляди-ка на его лицо - Иегова в гневе!
Я выпалил какую-то несуразицу о богохульстве и осквернении храма, вскочил на стол своего "нанимателя" и начал метать ногой с него все предметы, затем продолжил ревизию других столов.
Торговцы отступали, в изумлении вытаращиваясь на меня, словно видели привидение.
Я швырял клетки с животными и выкрикивал ругательства до тех пор, пока они, наконец, в ужасе не стали отступать к выходу. Никогда в жизни я не был так грозен, как сегодня!
Я орал такую же околесицу, как моя безумная мать, я плевался слюной, вздрагивал всем телом, и ощущал свое всемогущество, свою силу, непобедимую и беспощадную. Схватив кнут, я стал их стегать изо всех сил, на которые был способен. Прошло не меньше получаса, пока я не пришел в себя, но в храме никого уже не было. Выбитый из сил, ушибленный и измученный, я рухнул на пол тут же, посреди развала, который организовал самолично. Наверное, тут меня и нашли.
* * *
- Царь иудейский? - с нажимом в голосе произнес человек, облаченный так, что хотелось упасть ему в ноги и расцеловать стопы. Это был первосвященник.
Я хотел было что-то произнести, но стал так сильно заикаться, что тот поднял руку и попросил замолчать. Это было скверно, о Боже, это было чудовищно! Как я мог так поступить в храме Господнем, и почему это произошло именно сейчас? Я и раньше подозревал, что не совсем в своем уме, но теперь был уже почти уверен, что эта дурная болезнь, которой хворала матушка, передалась и мне, ее любимейшему сыну.
- Послушай, - произнес старец. - твои слова слышала целая толпа, и ты утверждал, что ты сын Бога.
Я такое говорил, да? Боже милостивый! Я это произнес все-таки! Она все-таки вынудила это произнести! Что же теперь будет? Что же будет?!
- Отвечай! - прикрикнул другой священник.
Я открыл рот и стал ритмично двигать челюстью, не в силах выговорить ни слова.
- Ладно. - сказал он. - Отведите его пока что к Пилату.
Все эти мытарства я плохо запомнил, потому как был все еще потрясен своим открытием: я сумасшедший! Римлянин понял это сразу и по моим глазам определил, что меня нужно немедленно выпустить на волю, пока я не обмочился прямо у него в приемной.
А мне действительно стало так страшно, как не было ни разу в жизни. И вряд ли когда-то будет. Как я понял из заключений первосвященника, им как раз нужен был козел отпущения, которого они так долго и усердно искали. Праздник Пасхи, видите ли, был на носу, а он, как известно, должен был быть ознаменован и новой казнью.
Это что же получается, завтра Иуду посветят, а меня, что же, завтра повесят? Я закусывал губу и опускал глаза вниз. Римлянин в очередной раз вздохнул, почесав подбородок, посмотрев на мое тщедушное тело, и перевел утомленный взгляд на толпу, сгрудившуюся у ступеней.
- Я не вижу в этом человеке никакой вины. - в пятый раз проговорил он усталым голосом, а переводчик перевел фразу на три языка и еще громче прокричал ее, чтобы все на площади услышали. - но по закону накануне праздника я должен отпустить кого-нибудь из преступников. На данный момент их двое. Вот этот, Варавва, и этот, Иешуа. Ну, кого вам отдать?
- Варавву! Варраву! - кричала толпа.
Какое им было дело да маленького человечка, на которого указывал Пилат? Им совершенно не был знаком этот потерявшийся мальчик. Им было безразлично, что он сделал, какое против него поставлено обвинение, и вообще, кто он такой в принципе. Они требовали Варавву, они хотели его убить так сильно, что просто не могли отдать его суровым, но воспитанным римским солдатам. Римляне все делали организованно и чересчур культурно. Нет, этот негодяй не заслужил такой красивой смерти! Он должен быть разорван толпой, как истинный враг народа, просто растерзан на части. Римляне так не умеют!.. Куда им!..
- Варавву! Отдай нам Варавву!
Женщина из первого ряда повалилась на колени перед прокуратором.
- Милый, пожалуйста! Прошу тебя, дай нам этого преступника!
- Какого именно? - оживился Пилат.
- Вот этого, Богом прошу! Этого! - ее глаза сверкали, как глаза коршуна, нацеленного на добычу. Она смотрела на Варавву.
- Дай нам его! Дай! Дай! Дай!
Пилат в очередной раз с жалостью посмотрел на меня. О чем он думал, этот довольно старый уже человек?
* * *
- Гм. - римлянин отставил бокал на рядом стоящий столик. - твое имя - Иешуа?
- Иша. - мягко поправил я.
Глаза человека были совершенно голубыми, а не черными, как у евреев. Я никогда раньше не видел таких глаз. Мне пришлось силой заставить себя отвести взгляд.
- Мальчик, чем же ты их прогневил? - ласково спросил римлянин.
Я и не мог ожидать от правителя Рима такого снисходительства к моей подранной персоне. Но, как ни странно, похоже, я ему нравился. Почему, хотелось бы мне знать?
- Ты родился в Галлилее?
Я кивнул.
- Назарет.
- Это деревня?
- Вроде того.
- Как давно ты пришел в Иерусалим?
- Вчера, пообедни.
- Ты один?
Я покачал головой.
- С родителями и братом.
- Как часто ты тут бываешь?
- Второй раз.
Он задавал простые вопросы, на которые мне было довольно легко и приятно отвечать. Его голос, спокойный и размеренный, напоминал мне об отце. Да, и не только голос. Что-то тревожное в глазах, так же, как и у отца, лучше всего говорило мне о тех проблемах, которые ему приходится переживать.
Мы беседовали несколько минут и я вдруг, ни с того ни с сего, возьми да и ляпни:
- Приступы вашей жены, на самом деле, не так страшны.
Что это был за взгляд!
- Что-что? - переспросил прокуратор, напрягшись и выпрямившись в кресле.
- Я говорю: вам не стоит сильно беспокоиться...
- Я слышал! С чего ты вообще это взял?
- Я... - я замолк и уставился в пол, прикусив язык. Ну и чушь я сказал!
Пилат с минуту молчал, потом, наконец, вытолкнул из себя воздух и утомленно произнес:
- Она сведет меня в могилу, клянусь Богами эллады.
- О, нет, господин! Это вздор! Вам крупно повезло. У вас нет сына...
Он поднял бровь и внимательно посмотрел на меня, снова смиренно уставившегося на свои ноги.
- Что ж, пожалуй, ты прав. - он поднял кубок и отпил из него. - За детей!