Аннотация: -Твой мир погиб,ребенок. Мне очень жаль.
Сумев, наконец, перебежать дорогу, подсчитывая в уме сумму накладной, я в какую-то секунду замерла на месте, прерывая бесконечность ускоренных от бега выдохов - рулоны и свертки упаковочной бумаги, шелестя, выскользнули из-под руки, катушки с лентами покатились тротуаром. Ты стоял у входа в мою цветочную лавку и смотрел на меня издали. И это точно был ты. Вне всяких сомнений. В миг, когда я осознала, что не зря реанимировала свою паранойю все эти годы, мир вокруг стал еще безумнее.
Одна половина меня всегда верила в невозможное – мы встретимся снова, когда-нибудь, непременно. Вторая – всячески отрицала твое существование в моем прошлом, в моей памяти и в этой вселенной вообще. Воспоминания о тебе находились где-то за гранью логики и здравого смысла, но я отчаянно не позволяла себе отпустить их. Даже когда с течением лет последние понемногу начали терять свою яркость и реализм – я помнила реальность твоего феномена яснее и четче чем самые важные, трагические кадры из детства.
-Что случилось? Задумалась? – у моих ног засуетился Гарри, спешно собирая рулоны фольги, догоняя носком мокасина покатившуюся тротуаром катушку, прося прохожих не топтаться по рассыпавшимся пакетам – но я не видела всего этого, так как попросту не смотрела. Пыльная, залитая солнцем улица продолжала ленивое движение вокруг меня, по-прежнему вливаясь шумом в слуховые каналы – но я ничего не воспринимала.
Длился и тянулся момент неожиданности, взбунтовавший сердцебиение под рубашкой и прервавший дыхание – сейчас я не имела ни сил, ни права отвести от тебя взгляд, словно ты мог исчезнуть так же, как и появился, оставляя меня с теперь уже не просто инфицированным, летально пораженным догадками сознанием. – Эй, растяпа, нужно хотя бы изредка баловать организм ночным сном, мой тебе совет...
Подобрав все, Гарри вознамерился помочь мне донести упаковку до магазина, бурча что-то под нос, видимо, продолжая приводить доводы в пользу полноценного сна – к несчастью, Гарри являлся как моим поставщиком упаковки, так и въедливым читателем моего блога, отлично знающим о сложившейся у меня нездоровой привычке писать исключительно по ночам.
- Ну, до пятницы значит, я поехал! Накладная там, на пакетах...
Спеша развести остальные заказы, Гарри умотал сразу же, как только выгрузил упаковку на один из свободных прилавков магазинчика, промчавшись мимо застывшей у входа меня, мимо тебя, стоящего в нескольких шагах от двери, незнакомого, и казалось, незаметного, как для Гарри, так и для всех остальных безликих прохожих послеполуденной Гаттен-стрит. Как если бы тебя вообще реально было назвать незаметным, как если бы ты вообще имел возможность не привлекать к себе внимание и не вызывать интерес. Я недоумевала – меня разыгрывали?
-Ни привет, ни пока... он хотя бы записал, что ты взяла? Ты проверила? – из магазина показалась мой компаньон, вытирая руки о зеленый фартук с эмблемой нашей цветочной лавочки, Марсия брезгливо скривилась вслед отъезжающему фургончику Гарри. – Хамло. Снова сделал вид, что меня не заметил.
Мне не было, что ответить коллеге, и не было времени – если на тебя никто не бросал долгих недоуменных жадных пораженных взглядов, значит, ты элементарно мог оказаться видением, способным раствориться в пространстве, едва я отведу или закрою глаза. Всему остальному миру следовало стать менее навязчивым – мир чертовски отвлекал.
-Пойдем, у нас мало времени.
Но я продолжала не доверять происходящему и когда ты, наконец, озвучил себя вполне настоящим, живым голосом, и когда вместо приветствия крепко сжал мое запястье в ладони, увлекая за собою. Я могла продолжать не верить в тебя и дальше, но в таком случае, мне пришлось бы чувствовать себя все глупее и глупее... Ноги непослушно семенили тротуаром, притормаживая тебя и заставляя тебя считаться с моим пассивным нежеланием куда-либо идти.
-Остановись... слышишь?
Ты слышал, но столь вялому протесту, конечно же, не внял, и мы уже молча, продолжали движение. Отчасти против моей воли. Против бьющих в глаза лучей послеполуденного солнца, прячущихся за столбами и дорожными знаками, и снова появляющихся поверх потока валящей нам навстречу серой толпы.
Я смогла перевести дыхание, лишь оказавшись в салоне твоего авто – ты, правда куда-то торопился, тут же заводя двигатель и выруливая с парковки, включаясь в нехитрый дорожный процесс. Испытывая остаточное легкое головокружение от недавнего маневрирования в калейдоскопе прохожих, следуя за кем-то совершенно нереальным, я осторожно перевела на тебя взгляд не находя слов.
Если бы ты умел улыбаться, твоя едкая червивая улыбка случилась бы именно сейчас.
-Столько вопросов, да?
-...
О чем, прежде всего мне следовало тебя спросить?
***
Ты переехал в квартиру напротив, как-то для меня незаметно – вот, в сто третей жила тучная старуха с мопсом, а спустя пару дней, там уже обитаешь ты. Тихий, привлекательный, жуткий. Немного странный. Нет, очень странный. Не курящий, не пьющий, одинокий и злой. Ты не казался злым, ты таковым являлся – каждый раз, когда с тобою пытался заговорить кто-то из соседей, отвечал грубой обламывающей фразой, навсегда отбивающей у людей охоту затрагивать тебя повторно. Мы с тобою не разговаривали, но частенько молча сидели рядом, на одной скамейке, единственной имеющейся во дворе нашей высотки – я с тоской и завистью наблюдала за своими сверстниками играющими в подвижные игры на площадке, а ты, почти все время, таращился на небо через густые ветви деревьев.
Нам, по сути, и не о чем было говорить – девочка-инвалид, обреченная провести остаток жизни на костылях, и безработный мрачный мужик без дурных привычек, но с дурными манерами. Хотя, если ты к восьми утра не высыпался из подъезда вслед за всеми живущими в нем бюджетниками, спеша на переполненный общественный транспорт, это еще не говорило, что ты не работал вообще – я, помнится, даже сочинила несколько сюжетов в своей тетради относительно тебя, спец агента секретной службы... Так вот, два или три раза в неделю, если ты не был на очередном задании по спасению мира, и если с неба не наблюдалось дождя, мы сидели с тобою во дворе и молчали вместе. С раннего вечера и до полной темноты.
В те тревожные, замечательные часы, мне очень хотелось услышать тебя, но ты молчал. У нас не могло быть общих тем для разговора. Я не являлась той, кому бы ты решил излить душу или просто рассказать, как прошел твой день. И у меня по этому поводу не возникало иллюзий – я уже давно перестала верить в чудесные случайности. Вместе с тем, казалось, ты был совершенно не против моего присутствия на одной скамейке с тобою, притом, что ты никогда не делал вид, будто не замечаешь меня – иногда оборачивался в мою сторону, разглядывая меня, как если бы внезапно накатывало желание обратиться ко мне с какой-то просьбой...
Возможно, я казалась тебе забавной. Еще вероятнее – жалкой. На тот момент, спустя два с половиною года после аварии, я уже научилась абстрагироваться от причиняющего дискомфорт чужого внимания: презрения, жалости или насмешек – злорадной ухмылки или даже подобия улыбки на твоем лице, я не замечала ни разу. В любом случае, недружелюбный ты, нравился мне куда больше всех остальных моих наигранно-дружелюбных знакомых, даже с этим твоим несуществующим не выказанным безразличным отношением.
Наш первый диалог произошел не по твоей и не по моей инициативе, а в силу предшествующих ему обстоятельств, я не успела испытать особого удивления или радости. Тетка с мужем, ставшие моими опекунами после смерти отца, и в квартире у которых я собственно и жила, погрязали в долгах, постоянно скрываясь от кредиторов. При их очередном визите, тетка в буквальном смысле слова выставляла меня на лестничную площадку вместо себя, вынуждая врать назойливым гостям – «дядя нас бросил, тетя лежит в больнице», - слезно извиняться от ее имени, выпрашивать еще один месяц отсрочки. У меня выходило натурально, возможно, потому, что я наивно верила – теткин муж вот-вот устроится на постоянную работу и найдет чем гасить наши огромные долги, и сегодня – самый последний раз, когда мне приходиться унижаться и умолять кого-то.
В тот памятный день солнце взошло на западе – пришедшие за долгом бандитские рожи, впервые мне не поверили. Обозлившиеся на тетку кредиторы, выслушав заученную ложь, засомневались – правда ли, что все так хуево, как я говорю? Двенадцатилетняя девчонка, не способная самостоятельно ходить, осталась одна в квартире? Выбив костыли из рук, искренне недоумевая причине моего мгновенного падения, - я ведь прикидывалась, что не могу стоять, - теткины гости подняли меня за шкирку и, сыпля отборным матом, впечатали спиною в твою дверь. Мне советовали не разыгрывать спектакль, не пробивать никого на жалость и элементарно держаться на ногах, если я не хочу разозлить их еще больше и отправиться под нож штатного хирурга, вынимающего из меня все, что можно будет продать. Советовали не рыдать – со злостными должниками они обычно не ограничиваются простыми угрозами.
...-Какого хуя тут творится? – спросил ты того козла, что минутой ранее вжимал меня в твою дверь и трусил как мешок с опилками.
Раздраженный? О, нет, взбешенный, каким мне выпадало видеть тебя впервые – твои небесно-синие глаза почернели до мазутного. – Ты орешь на весь подъезд, высаживаешь мою дверь, ты, мать твою, разбудил меня, - и все ради чего? Сколько эта малолетка тебе должна?
Вернувшись в квартиру, уже спустя пару минут, ты вынес необходимую, скажем так, не маленькую сумму, предупреждая моих обидчиков – вырвешь ноги любому, кто еще раз придет и поднимет шум у тебя на этаже. Ты отдал долг за меня и моих опекунов, и даже если, не желая этого – заступился за меня.
Унявшихся кредиторов скоро увез лифт, а я по-прежнему сидела под стенкой и плакала, безуспешно пытаясь подтянуть к себе чертовы костыли. Плакала, и, не поднимая лица, не смея встретить твой, наверняка осуждающий, наверняка брезгливый взгляд, благодарила тебя. Я обещала все возвратить – еще понятия не имея, как это сделаю, но, ни грамма не сомневаясь, что смогу. Прежде чем скрыться за дверью, ты подал мне костыли, и, наклоняясь так низко, словно хотел прошептать все это на ухо, устало произнес в макушку:
-Ребенок, ничего ты мне не должна. Но если планируешь рыдать тут и дальше – я бы не советовал. Ненавижу слушать, как кто-то плачет.
***
-Можешь мне не верить, но я знала, что однажды мы снова встретимся.
Это являлось первым, что я произнесла в авто, и это не являлось вопросом. Мы уже минут двадцать, как ехали, из них минут семь, как стояли в пробке, и если ты не выглядел раздраженным, то это означало, что я просто невнимательно на тебя смотрю. Пока еще любой, длящийся дольше нескольких секунд взгляд в твою сторону, казался мне наглым – я боялась наглеть, и я боялась тебя. Тот самый, прежний страх, перемешанный с нелепым восторгом от твоей близости и почтительным терпением – когда ты захочешь, чтобы наши взгляды встретились, так и произойдет.
Ты ответил, не отрывая сощуренных глаз от дороги, заваленной гудящим, раскаленным солнцем металлоломом, на сотни метров вперед.
-Подобное знание было нашептано нашим кровным родством. Ты всегда ощущала мое присутствие где-то неподалеку. А я, каждые три-четыре дня, старался возвращаться в твой город, как бы далеко ни находился, и как бы ни был занят наблюдениями.
-Родство? Ты о чем? - к сожалению, я не совсем понимала, о чем речь. Я не понимала сути происходящего, и когда ты, огорченно вздыхая, кивнул мне выходить из авто, в это время уже открывая свою дверь и выбираясь наружу, позволяя уличному шуму, выхлопным газам и преломленному стеклобетонными фасадами зданий солнечному свету, поглотить себя. Я не понимала, но больше не перечила.
-В тебе есть кое-что, что принадлежит мне, и что я не могу забрать. – С этими словами, ты снова взял мое запястье в ладонь и потащил за собою, между стонущих сигналами, намертво вставших в пробке машин. - Считай меня своим кровным родственником, а нашу встречу – неизбежным семейным воссоединением. С этого дня и навсегда.
-Мы бросили твою машину! – Прокричала я тебе, боясь, что иначе не разберешь – клаксоны автомобилей, среди которых мы затерялись пробираясь к тротуару, теперь ревели безжалостным диссонансом. Очевидно, что бросили. Но твой голос, отвечающий мне спустя бесконечные шестнадцать лет – достойная причина задавать идиотские вопросы. – Твоя машина! В нее могут въехать... Она вроде новая... Эта затея стоит того?
-Сейчас пешком будет быстрее, и это не моя машина.
Выходило, что стоит.
-Ты настолько спешишь? Впереди авария, наверное... как думаешь? Обычно днем эта дорога свободная... еще ведь не час пик...
В тот момент я уже жалела, что не начала расспрашивать тебя в авто – куда мы, действительно, так торопимся. Ты явился спустя шестнадцать лет, ни много ни мало, лишь спустя шестнадцать лет, ни годом ранее, ни днем до этого, - чтобы сейчас нестись куда-то сломя голову? Выходить из угнанной машины и идти пешком, лишь бы успеть. Со мною за руку.
«С этого дня и навсегда».
И только когда ты обернулся, на ходу ловя и читая мой рассеянный взгляд, меня осенило – взволнованным я видела тебя впервые. Ты не выглядел взволнованным, поднимаясь из лужи собственной крови. Взволновать тебя могло лишь столкновение с реальной угрозой. Означало ли это, что сейчас мы убегали?
***
С неба срывались стальные дождевые горошины, и погода, мягко говоря, не располагала к прогулкам, однако я, натянув на голову капюшон, и обернув бесполезные ноги в дождевик, упрямо продолжала сидеть на мокрой скамейке, ожидая фантома тебя. Ветреный ноябрь сдул последние листья со старых кленов, уродуя импровизированный навес из ветвей над головой – ты обычно любовался этими деревьями. А может, небом, просматривающимся сквозь густые кроны... Куда ты постоянно пялился, пока я рассматривала тебя украдкой? О чем думал?
На улице уже давно стемнело, и в свете одинокого молочного фонаря на углу высотки, летящие вниз редкие крупные дождевые капли, казались пулями, со свистом прошивающими пространство.
У меня не было и не могло быть иных ассоциаций, еще вчера я видела, как в твою входную дверь высадили обойму. Слышала, как оглушающе-громко раздавались выстрелы в пустом подъезде, как громогласное эхо тянулось этажами, отбиваясь от бетонных стен и дублируясь... Затыкая уши, я сползала вниз по входной двери, боясь высунуть нос из квартиры. Я молилась, чтобы тебя просто не оказалось дома, одновременно с этим, трезво и решительно принимая как необратимость – если услышу твой голос, выползу и стану оттаскивать их от тебя за ноги. Их, тех, всех, кто решил, будто имеет право лишить тебя жизни, за что-то там, что ты натворил или задолжал кому-то. Всех тех, кого я не знаю, но наверняка знаешь конфликтный нелюдимый ты. Я бы бросилась защищать тебя ценой собственной никчемной жизни, окажись ты на тот момент дома – но ты отсутствовал. Вчера.
Сегодня. Я удостоверилась, что тебя нет в квартире, прежде чем выходить под дождь. Позвонила в двери, и, не услышав шагов за ними, давясь ускорившимся от волнения пульсом, стала повторять попытки, прекрасно осознавая – ты не будешь терпеть ничьей наглости давить на твой звонок снова и снова. Ты отсутствовал дома и сегодня.
Спустя какое-то время, заботливая тетка, наконец, позвала из окна – столь явным стало мое отсутствие в квартире в половине десятого вечера, в дождливую холодную погоду. Пообещав скоро зайти, я вся подобралась, сжимаясь от пробирающей насквозь сырости, напоследок отчаянней прежнего, с мольбой всматриваясь в темноту липовой аллеи, тянувшейся от двора к проспекту – ты, ведь, обычно приходишь отсюда?
И на этот раз действительно, тем, кто шел оттуда, был ты. Ты приближался. Крохотной, размытой дождем черной точкой, вытянувшейся в высокий силуэт, с каждым следующим шагом все четче и яснее обращающимся тобою. Я была вне себя от счастья, что дождалась.
Забывая о том, что с тобою нельзя говорить, и что еще пару минут назад сама себе напоминала, насколько я для тебя никто, насколько пустыми могли бы показаться тебе любые мои слова, - я сбросила с колен дождевик, и, опираясь на костыли, в одном безрассудном порыве захромала тебе на встречу. В тот момент, мною почти не ощущалось страха, почти не ощущалось слабости. Я удостоверилась – ты до сих пор жив. Остальное всё, включая опасения быть посланной тобою по известному адресу, могло катиться к чертям собачьим.
-Тебя приходили убить! Вчера! Четверо! Расстреляли твою дверь! Они вернутся! Тебе нельзя оставаться в этой квартире... постой, ты возвращался домой вчера? Ты уже знаешь? Ты... ты знаешь...
Ты не имел при себе зонта, и ты уже довольно продолжительное время провел под дождем. С твоих отросших темных волос капала вода и это зрелище завораживало. Мокрые ресницы казались угольно черными, а синева глаз пугала вязкой, почти трагической глубиной. Все, что я собиралась произнести дальше потеряло смысл. Я просто стояла и смотрела на тебя, не в силах осознать природу терзавшего мою сердечную мышцу волнения. Мне было двенадцать, и если я на тот момент и любила тебя, то только так, как мог любить кого-то впечатлительный подросток, рано потерявший родителей, живущий у людей, которым он совершенно безразличен, и отчаянно ищущий защитника в лице любого, кто проявит о нем заботу, – искренне и бескорыстно.
-Знаю. К сожалению, я переживу всех на этой долбанной планете, включая тебя, твоих детей, внуков и правнуков. Твои волнения напрасны.
Тогда мне, почему-то подумалось, что ты мог бы улыбнуться, если бы умел. Что ты хотел улыбнуться мне, но элементарно не сумел или побоялся.
-Но они не шутили... Это были не такие козлы, какие приходят к тетке за долгами, эти – стреляли!
-Ты не слышала? Я переживу всех, ребенок. - С легким укором, и нотками обреченности в голосе. Без превосходства и хвастовства. Без пафоса и без налета безумной идеи – ты не был в восторге от того, о чем говорил.
-Врешь...- но я видела твою грустную, полную горького сарказма улыбку, ту, которой не существовало у тебя на губах, и это она выводила меня из себя – ты издевался надо мною?! – А если они вернуться завтра? Если вернутся за тобою? У тебя есть оружие, чтобы защититься? Что ты скажешь им – «я переживу вас, парни, я переживу всех»?
-Назойливый, глупый ребенок... – переведя рассеянный взгляд куда-то вверх, на зажженные и не зажженные окна нашей высотки, ты бессмысленным жестом поправил горловину мокрой футболки под расстегнутым мокрым плащом, казалось, не замечая стекающих по лицу дождевых струй. - Я переезжаю завтра, туда, где эти люди меня не найдут. Если тебе по какой-то причине небезразлична моя судьба, живи с мыслью, что я от них убежал.
И кивнув следовать за тобою, ты вошел в подъезд, не обернувшись ни разу, пока мы поднимались на первый, но, безусловно, до смешного замедляя шаг, тем самым позволяя мне догнать тебя, не отставать, сесть с тобою в лифт и вместе подняться. Я оценила.
Ты открывал ключом, украшенную созвездием от пулевых отверстий, дверь. Я, опираясь на костыли, стояла около своей, напротив, не желая входить. Два с половиной года назад, мне казалось, что я умираю. Казалось, что большей пустоты и одиночества, чем я испытывала тогда, мне уже не придется испытать. Звучало ужасно, но мысленно прощаясь с тобой, я понимала, насколько ошибалась.
- Ты уедешь прямо утром? Можно, я зайду завтра, попрощаться? Скажешь свое имя? Я должна знать.
Ты замер, обернулся. Ты смотрел пристально и испытывающе долго, надеясь, вероятно, что мне от этого взгляда станет неуютно или стыдно или просто нехорошо – я напрашивалась к тебе в друзья, коих, выскажу смелую догадку, ты отроду не заводил.
-Ненавижу вести с кем-либо беседу, ребенок.
-Тогда я буду молчать. Молча, проведу тебя на первый этаж...
Словно сгоняя с сознания минутное наваждение, а может, подводя некую черту в идиотском споре, ты решительно замотал головой, становясь еще чуть более угрожающим и мрачным, чем обычно.
-Нет. Нельзя. Не заходи. Отныне я для тебя – незнакомец. Способный причинить тебе боль не задумываясь.
-Ты и так для меня незнакомец. И я тебя не боюсь.
-Твою ж мать... Назойливый, глупый, беспардонный ребенок...
И ты, матерясь, скрылся за дверью, оставляя в моем воображении место для еще одной твоей не случившейся грустной улыбки. При всем этом, твой тяжелый взгляд, наполненный ноябрьским холодом и грязной синевой дождя, только что, все-таки, откровенно смеялся.
***
Я провертелась в постели всю ночь, мне слышались шаги и голоса на лестничной клетке, представлялись выстрелы. В промежутках забвения, заполненных обрывочным сном, мне виделся поезд, с сотней вагонов уносящий тебя во тьму, самолет, огромным коршуном кружащий прямо над нашей высоткой – он хотел забрать тебя просто ночью, пока я сплю. Я просыпалась и вскакивала, растирая к вискам немые слезы, заново вслушиваясь в монотонные звуки дождя за стеклом, что могли скрывать разного рода ужасы, связанные с твоим отъездом, с твоей гибелью, и, так или иначе, с потерей тебя навсегда.
Едва только расцвело, я, сонная и измученная ночными кошмарами, направилась к двери, чтобы посмотреть в глазок, не уходишь ли еще? Удастся ли увидеть тебя в последний раз... Двое каких-то уродов, как раз покидали твою квартиру, небрежно притворив за собою дверь и явно торопясь.
Внутри что-то оборвалось, на долю секунды память закинула меня обратно в прошлое, где я теряла в последний раз, последнего родного мне человека – ни за что не хотелось снова. Расстояние до твоей квартиры я преодолела так быстро, как только этого позволили ноги. Я плевала на боль. В моем случае, я бежала.
Свет горел только в коридоре, практически не проникая за порог остальных комнат, погруженных в пепельную серость раннего пасмурного утра. Ты не отзывался на мое встревоженное «эй, незнакомец!», ты прятался от меня, и пугал меня этим. Я осторожно заглянула на кухню и не нашла. В спальне тоже. Крохотная надежда на то, что ты, перехитрил наемников, успев съехать еще ночью, умерла, едва я толкнула дверь в гостиную – ты лежал под окном, через разбитые стекла которого со свистом врывался ледяной ветер с дождем. Лежал на полу, посреди ползущей во все стороны, зловещей черной лужи.
Мне поплохело. Грязно-серые краски реальности расплывались в пятно, очертания нехитрых предметов комнаты кренились... Хотелось кричать, но из горла не вырывалось, ни звука.
Белая футболка стала холстом, подающим рисунок в мельчайших подробностях – тебя изрешетили пулями, не оставив на теле живого места. Тебя добили выстрелом в голову – крови, похожей на кашицу, впитавшейся в волосы, затемнившей половину твоего лица, в утреннем сизом полумраке гостиной вовсе не алой, а мутной, буро-черной крови было охрененно много.
Я подавилась заполнившим гортань воплем, в голове, почему-то, вертелось одно: «дурак... ты соврал мне!». Словно погруженная в транс, не понимая, что собираюсь делать, - толи опускаться около тебя и искать пульс на шее, надеясь на невозможное, толи опускаться около тебя и требовательно трясти тебя за плечи, проклиная, - я шагнула ближе. Успевая ощутить, как под тапком хрустнули осколки, и резиновый наконечник одного из костылей скользнул мокрым линолеумом куда-то в сторону, я растянулась на спине, взвывая от боли – не додумавшись выпустить второй костыль, при падении подвернула под себя руку. То, что лежу в луже твоей крови, и то, что одним из осколков оконного стекла мне здорово рассекло ступню левой ноги, в результате давней травмы практически потерявшей чувствительность, - я узнаю значительно позже.
-Идиот... Какое имел право... – бессильно распластавшись у тебя в ногах, утыкаясь лицом в пульсирующий прострелами, ушибленный локоть, я затряслась от рыданий и боли - обыкновенной, острой, физической боли, никак не связанной с той, что раздирала сейчас на ошметки мое детское сердце. – Врун, трепло... дурак... не прощу тебя... будь проклят...
В течении всего нескольких секунд, неуютный, неприглядный ранее мир стал чужим и уродливым для одной конкретно взятой, окончательно осиротевшей меня. Мир стал непригодным для моего проживания в нем, когда ты оказался третьим, после матери и отца, близким мне существом, чью потерю я должна была пережить, и психологически пережить не могла.
Случившееся далее, за последующие шестнадцать лет я так и не научусь опровергать логикой, мучительно анализируя по нескольку раз за ночь, в видениях и кошмарах, а в дневное время, с маниакальной настойчивостью добровольно возрождая из воспоминаний – произошедшее, не могло быть галлюцинацией или выдумкой! Я годами буду искать доказательства, и хотя бы уже в своем собственном аномально отменном состоянии здоровья находить неопровержимые.
...Ты шевельнулся, задевая ногой мою, а спустя пару секунд, перевернувшись на бок, звучно кашлял, сморкался и харкал кровью, забившей твои дыхательные пути.
Ты попробовал привстать, оторваться предплечьем от пола, и со второй или третей попытки тебе это удалось.
Ты, удрученно вытирал ладонями лицо, брезгливо откидывал налипшие на лоб, вязкие от крови пряди, манерно матерясь – додумались, ублюдки, стрелять в голову.
Ты, разочарованно вздыхая, с упреком уставился на меня.
- Чего приперлась, ребенок? Не спалось? Не трепись, что тебя разбудили выстрелы – стреляли эти ушлепки с глушителя...
-...Ты... ты... ты...
Ты, кривясь от дискомфорта, стащил с себя футболку, сминая ее в руке и обтирая импровизированной тряпкой грудную клетку и живот, что желаемых результатов не давало – материя, несомненно, уже успела впитать кровь и сейчас просто растирала ее по коже еще более сочными полосами.
-Надо сходить в душ... Блядь, я весь грязный...
-Ты... ты... ты-ты-ты...- Заикаясь от страха, я, тем не менее, уже подтянула под себя ноги, собираясь подползти ближе, дотянуться до тебя, проверить и убедиться – настоящий. Несмотря на охвативший меня панический ужас, я ни на мгновенье не допускала, что происходящее могло быть порождением моей фантазии, - настолько сильно хотелось, чтобы ты жил. Не имея возможности сразу принять факт твоего чудесного воскрешения, я искала доказательств посредством тактильного контакта. Но удрученный своим внешним видом ты, только что валялся с мозгами наружу - с таким смириться трудно, - а мой язык все еще безбожно заплетался, и руки дрожали...
-...единственное что радует - теперь они отцепятся... Эй! Да у тебя шок...
Когда ты, без особых усилий пересел на корточки, наклоняясь ко мне, опуская мне на лоб липкую, перепачканную ладонь,...сознание предательски укатило в спасительное никуда.
...Очнувшись под вечер, в своей спальне, я услышала от тетки, что заболела – весь день провалялась с сильным жаром, даже врача вызывали. Это все вчерашняя прогулка под дождем, когда она меня звала, а я никак не хотела заходить... Где, кстати, я умудрилась набрести на стекло? Рассекла ступню, вся пижама была в крови... Осторожно спросив о тебе, я с удивлением услышала теткино безразличное: «Переехал этот недоделок, там, на кухне лежит записка от него. Вы что, общались? Никогда бы не подумала...».
Вырванный из тетради лист, с двумя короткими фразами небрежным почерком, как твой ответ на все терзающие меня вопросы и что-то по-взрослому философское, вместо емкого «прощай».
«Больше не жди под дождем. Никто не придет».
***
Ты украл мотоцикл кого-то, из молодежной организации «Поколение без наркотиков» - мимолетом прочитала я надпись с наклейки на руле, выглядывая поверх твоего плеча. Обжигающий горячий ветер, несущий в лицо дорожную пыль с песком, заставил снова спрятаться за твою спину. От тебя неуловимо пахло хвоей.
-Жаль, что тот парень унес шлем с собой. Некоторые оставляют на руле...
Искаженный низким рычанием двигателя, мой выкрик унесся далеко прочь, едва только достигнув твоего слуха.
-Мы не разобьемся.
И у меня не нашлось ни единой причины сомневаться в твоих словах. Мы покидали город, уезжая прямо в ползущее к западу, приятно жалящее, майское солнце. Вцепившись пальцами в твою футболку на животе, и уткнувшись носом в плечо, я, закрывая глаза, представляла, как было бы замечательно, если бы мир, во всей своей суете, остановился сейчас, затих и прекратился как явление вообще, навечно оставляя меня в этом инертном состоянии внутреннего покоя и безразличия.
Я не могла предположить, насколько в свете грядущих событий, моя эгоистичная мечта будет близка к исполнению.
Конечным пунктом нашей поездки стал, спрятанный в сосновом лесу, отдельно стоящий, надежно укрепленный от посягательств извне, дом. Новый, просторный и абсолютно пустой внутри, - если не считать разложенного дивана и большого новомодного холодильника сразу в прихожей. С засеянным газонной травой, огромным по территории двором, обнесенным четырехметровым бетонным забором, увенчанным несколькими рядами колючей проволоки, - закономерно вызвавшим у меня ассоциации и с тюрьмой и с военной базой одновременно.
-Ты тут живешь?
-Набегами. Последние пятнадцать лет.
-Да, никакие соседи не потревожат...
-Возьми, выпей. Это необходимо. - Достав из холодильника воду, по-хозяйски отвинтив крышку, ты на ходу протянул мне бутылку, скорее, заставляя, чем предлагая отхлебнуть. – Угощайся же...
Походило на то, что даже зайдя в дом, ты не почувствовал себя в достаточной безопасности – не выпуская моего запястья из ладони, теперь уже бесцеремонно тянул меня долгим коридором, через залитые оранжевым закатным светом комнаты, куда-то в глубь этого жилого необжитого здания.
-Постой... Я не умею пить на бегу... Не представляю, чего ты можешь бояться? Тебе стреляли в голову.
Хорошо отхлебнув из бутылки, я поморщилась – у воды, помимо того, что она была чертовски холодной, имелся неприятный долгий приторно-сладкий привкус. Следовало испытывать очень сильную жажду, чтобы соблазниться на следующие глотки.
-Верно, мне нечего бояться.
Ты обернулся, чтобы оценить, успело ли выпитое мною в пару глотков, произвести необходимый эффект – эффект начинал ощущаться мгновенно... Ты остановился. Как выяснилось, мы наконец-то пришли, хотя стояли просто по центру огромной шестиугольной гостиной, с обзорными окнами до пола. Я чувствовала, как подкашиваются ноги, и не была против, когда, ты подхватил меня под спину, предупреждая падение.
-Сейчас начнутся ступени – нам необходимо спуститься к лифтовой кабине. Я понесу тебя.
-Я могла бы идти сама. Это... снотворное? Зачем?
Ты действительно поднял меня на руки, так легко, словно я ничего не весила. Часть белых, мраморных плит пола, с низким гулом отошла в сторону, являя широкий, освещенный проход, ведущий круто вниз, на некую платформу в метрах шести-семи ниже. Пальцы сами потянулись к твоей футболке, снова, как еще недавно при езде на мотоцикле, инстинктивно желая зафиксировать мое местоположение рядом с тобою.
-Яд. Снотворное на тебя не подействует.
-Яд...? хах... меня же не берут медпрепараты. Яд, значит...
-Не истери. Ты не можешь умереть.
Едва мы спустились на достаточное количество ступеней, проход над головой автоматически закрылся, и золотисто-рыжие отблески солнечного света на потолке гостиной окончательно сменились холодным искусственным освещением твоего подземного убежища. Я не успела испытать огорчения, внезапно потеряв звенящую тревогой, протянутую через сознание, нить рассуждений... Картина реальности расплывалась, и слишком много оставалось вопросов, которые я так и не задала – пусть ты, по какой-то причине и хотел видеть меня без сознания. Мысли стремительно покидали голову, оставляя пустоты, пробелы и паузы…
-Погоди... Я… я не хочу уснуть! Для тебя… кто может представлять опасность?
Расположенные вдоль уходящих под углом чуть ли не в сорок пять градусов стен, и по всему низкому потолку, планшеты белых светодиодных ламп раздражали зрение до рези под веками, множились собственным отражением в мутном белом пластике, - но я упрямо не закрывала глаза, не желая покидать эту реальность со вновь обретенным тобою, где-то под землей, за минуту-две до появления чего-то, так сильно пугающего тебя.
Прижав меня к себе, ты ускорил шаг, уже сбегая на площадку, ведущую к дверям внушительной по размерам лифтовой кабины, когда все вокруг зашлось мелкой вибрацией и где-то сверху, мир оглушило мощным раскатистым ревом, отголоски которого прошли через меня словно электрический разряд. Сердце жалобно заныло, содрогнулось, и остановилось.
Я не видела, как мы опускались лифтом куда-то на самое дно.
***
Нагромождение душных кошмаров, сменяющих друг друга со скоростью поставленной на перемотку киноленты, схлынуло с экранов сознания так резко, что я, приходя в себя, закричала. Не разобрала что, не услышала. Просто знаю.
Взгляд воткнулся в статичную картинку потолка какой-то реально существующей комнаты вокруг меня, пальцы нашарили реально существующую подо мною горизонтальную поверхность кровати. Еще секунда на осмысление и принятие собственного пробуждения, и я делаю вдох на полную грудь, и такой же долгий облегченный выдох, расслабляя напряженные от испуга мышцы. Дышать приятно и легко – помещением циркулируют прохладные, свежие воздушные потоки, почти ощутимые на вкус - невольно успокаивает.
Все верно... я спала. То, что было пережито – обыкновенные кошмары, бред, нагнанный головной болью, до сих пор пульсирующей в висках, - а я уже совершенно позабыла, каково это – ощущать боль. Ты заставил меня отрубиться, когда мы убегали от кого-то в подземное убежище... Слепящие лампы, идиотский вертикальный коридор, ведущий вниз... лифт? Мысль о том, что я, возможно, сейчас нахожусь глубоко под землей, заставила приподняться на локте, чтоб убедиться в догадке или откинуть последнюю.
-Не вставай, головокружение.
Голова, и правда, не просто болела, но и зверски кружилась, что не так остро ощущалось, пока я лежала – едва оторвавшись от подушки, пришлось рухнуть обратно. Наверное, если бы не твой голос где-то рядом, я поддалась бы панике.
-Где ты? Эй!
По причине приглушенного освещения в комнате, и моей неспособности обнаружить, откуда доносится голос, найти тебя удалось не сразу. Вцепившись рукой в матрас, я перекатилась на бок, охреневая, насколько все вокруг, в одночасье пошло кубарем, насколько новым было это ощущение, и насколько тревожным. Но после непрекращающегося сеанса кошмаров, смотреть на тебя снова, уже являлось своего рода терапией. Странно, в раскачавшем комнату, и остановившем время, волнительном «здесь и сейчас», я не ждала твоих ответов. По крайней мере, тех, которые расскажут, насколько сильно, в этот раз ты был напуган, и насколько уязвим.
- Я бы не советовал подниматься с постели. Пройдут еще, может быть, сутки, прежде чем ты сможешь вернуться к нормальному состоянию. У меня нет опыта в таких ситуациях, могу лишь строить предположения, поэтому - лежи.
Произнеся это, ты, какое-то время, отвлеченно следишь за снующими туда-сюда крошечными пестрыми рыбками, с моего места кажущимися водяными светлячками. Именно всесторонняя подсветка большого круглого аквариума, стоящего по центру комнаты на массивной подставке, и являлась здешним освещением на данный момент.
Произнеся это, ты нехотя поднимаешься из глубокого кресла, в котором ранее, вероятно, дремал, и так еще до конца и не проснулся. Твой внешний вид, и я подозревала самочувствие, оставляло желать лучшего, а всколоченные волосы указывали, какой все-таки наивностью с твоей стороны, была попытка разместить столь высокое тело в столь ограниченном пространстве кресла.