... И тут во двор вышли дворяне. Дворяне есть в каждом многоквартирном доме любого, даже и самого малого, городка. Их статус зависит от качества видимости ими, захватывающего дух, царского стола. И если стол этот не прячется за дымкой весей и служебных лестниц, а на нём отчётливо видны хрен с горчицей, то статус такого зрящего господина велик, и ему положена шпага из фехтовальных закромов олимпийского резерва.
Пётр же Никанорович и Зинаида Борисовна Редькины были дворянами пожиже. О царском столе они, конечно, знали, но никогда им не любовались, видя перед собой лишь более пронырливые затылки.
Шпаги им было не положено, а потому вышли они из подъезда при гигантском чёрном зонте, которым, в случае чего, тоже можно было бы затЫкать до смерти распоясавшегося невежу.
Самих невеж в доме было около семи сотен, если считать по количеству квартир, и умножать это количество в среднем на три-четыре души. Так что коэффициент опасности марания дворянской чести был крайне высок, а потому Редькины в общения не вступали, проходя сквозь двор в направлении мраморных палат метрополитена.
Шли они достойным походным шагом, намертво сцепившись захватом "ручка - кренделёк", и строго по асфальтовым периметрам, пренебрегая более скорым "наискосок".
Сам Пётр Никанорович был при плаще и зонтике, Зинаида же Борисовна при волнообразной причёске "мечта серфингиста", схваченной пахучим отвердителем. Кроме причёски госпожа Редькина несла на себе такое выражение лица, которое в невежественных кругах трактуется как "слопать жабу", видимо считая, что главным дворянским отличием является перманентное чувство брезгливости.
Благополучно пройдя мимо сборища домовых автомобилистов, что при открытых капотах проветривали моторы своих железных коней, а так же мимо заседания тайного общества "Говорим и показываем", состоящего из знающих жизнь кумушек, тех, которым два раза по тридцать, Редькины дошли до угла дома и... встали.
Поперёк пути их следования разверзлась свеже выкопанная канава метровой глубины, в конце которой тарахтел устроивший её экскаватор. Обойти всё это безобразие без налаженных мостков было невозможно.
Обернувшись вокруг себя, Пётр Никанорович в задумчивости постучал концом зонтика по асфальту, прикидывая варианты прорыва. А посмотрев на туфли супруги и на свои начищенные башмаки, понял, что вариантов этих нет. Потому как путь "наискосок" раскис после ночного дождя, а обходной маневр вкруг дома был возможен только на личном транспорте, в связи с полной негодностью дороги от бесконечной стройки, то ли детского садика, то ли ещё какого крайне необходимого объекта. Прийти же на званый ужин к уважаемым людям в грязной обуви, было просто немыслимо.
А так как время уже поджимало, Пётр Никанорович принял решение и, взяв жену под локоток, направился к автолюбителям. Оставив Зинаиду Борисовну в паре метров от линии переговоров, Редькин, слегка откашлявшись, заговорил,
- Добрый день. Меня зовут Пётр Никанорович...
- Здрасьте... А меня Василий Алибабаевич, - ответил рыжий парень с глумливыми глазами. Мужики, стоявшие поблизости, прыснули и стали ждать продолжения беседы.
- Видите ли, - вновь заговорил Редькин, - Я вынужден обратиться к Вам за помощью, - и объяснив сложившуюся ситуацию, закончил, - Я был бы очень признателен, если бы кто-нибудь из Вас согласился отвезти нас с супругой на своём автомобиле по указанному мной адресу... Здесь недалеко... Естественно за положенную плату.
- За пла-а-ату? - вновь откликнулся рыжий, а внимательней приглядевшись к Редькину, спросил, - Постой, постой... А ты ж вроде наш? Ну, в смысле из нашего дома? Из третьего подъезда? Ну, Никанорыч?
Редькин вновь прочистил горло и, кивнув головой, подтвердил,
- Да... Из третьего подъезда...
Алибабаевич угукнул, хитро прищурился и спросил,
- Что, дорогой товарищ, Никонорыч, подпёрло?
Пётр Никанорович сжал губы, и стал смотреть на сидящих на проводах голубей.
Рыжий хмыкнул и, не дожидаясь ответа, вытер тряпкой руки, и, захлопнув капот, скомандовал,
- Залазь! Поехали.
А выехав, через срочно необходимую стройку, на бульвар, путешественники и влезли в устойчиво стоящую пробку. Проехав несколько метров за пять минут, рыжий посмотрел на, молча переживающего, Редькина и спросил,
- Сколько у нас времени?
Тот глянул на часы и ответил,
- Двадцать минут... А опаздывать крайне нежелательно... Потому как неприлично.
После чего шофёр кивнул, и тут же свернул вправо, в ближайшую подворотню. Дальнейший путь проходил, где по дворам, где по тротуарам, а где и по газончикам. И, в конце концов, доставка пассажиров была осуществлена с опозданием в пять минут.
Выскочив из машины, Пётр Никанорович вытащил супругу и, бормоча благодарности, достал бумажник,
- Сколько я Вам должен?
На что Василий Алибабаевич вновь хмыкнул и, захлопнув дверку, ответил,
- Да брось ты, Никанорыч! Свои ж люди, сочтёмся... Да и езды тут на стакан бензина...
***
Вот после этого случая отношения у Редькиных с простолюдинами и изменились. Стали они при встречах и раскланиваться, а то и о погодах беседовать.
Нехорошо только получилось с Зинаидой Борисовной, потому как оказалось, что выражение брезгливости на её лице, вовсе не знак, какой дворянской заносчивости, а следствие нехорошей болезни таинственного лицевого нерва.
Узнав об этом, общество "Говорим и показываем" постановило Зинку переименовать из Зинки-задрыги в просто Зинаиду. Решив, что дальше будет видно,... а пока, до Зинаиды Борисовны, та ещё не доросла.
А совсем недавно Пётр Никанорович приобрёл себе личный транспорт. Мужики в ответ на такой поступок покумекали и, потеснившись, выделили соседу местечко для стоянки. Василий же Алибабаевич, который на самом деле оказался Степаном Фёдоровичем, или просто Степаном, потребовал с новоиспечённого автовладельца капотного фуршета. Который тут же и случился...
Теперь Пётр Никанорович также выходит во двор проветривать мотор своего автомобиля. И нет-нет, да и участвует в каких стихийных празднованиях: и рюмку пьёт, и огурчиком хрустит. Да это и правильно, потому, как это ж одному чёрту известно, кто там на самом деле толпится у царского стола?
И какие в их головах тайные мысли?
А вдруг среди этих мыслей найдутся и серые, и чёрные? Окутают своей липкостью, да и замарают драгоценную дворянскую честь...