Иван Кузьмич сидел у распахнутого окна с закрытыми глазами, и изучал доносившиеся с улицы звуки мира.
Вот, какая-то мелкая бесполезная дичь, рядом с которой и голубь вполне солидная крупная птица, зашуршала в кустах и стала тарахтеть.
"Сплетничают, - подумал Кузьмич, - Одна другой о третьей щебечет, мол,
- Нет, ты видела эту фифу (фью-фью)?
- Ужас (фьить), - отвечала ей такая же пузатая мелочь,
- Куда только её "дятел" смотрит (фью-фью).
Сразу вслед за этими сплетнями донёсся страдальческий зевок Бомжика - дворового пса замысловатой конструкции. Бомжик протяжно выдохнул, как мяукнул, и звучно захлопнул пасть.
Тут же в кустах начался переполох с многоголосым "фью-фью" и "фью-фьить". Иван Кузьмич хмыкнул и пробурчал: "Видать "дятел" вернулся и принялся за выяснение унизительных обстоятельств".
Через секунду ругань стихла, и послышался шум хлопающих крыльев. Стайка скандалистов сорвалась с куста, и в мире возникло мгновение тишины. Но только мгновение, потому как Бомжик, страдающий старческой бессонницей, то ли тявкнул, то ли кашлянул в ответ на противный визгливый призыв с верхнего этажа,
- Во-о-ова... До-о-омо-о-ой!
Окликнутый Вова, по-партизански молчал, видимо делая вид, что не узнал высокочастотные интонации своей бабуленции.
Подумав о том, что Вована это не спасёт, потому, как такой голос мог быть только у его бабуси и бабы Яги, а значит, выбор небольшой, и вскорости придётся признать родство и подчиниться, Кузьмич прислушался к шорохам под своим окном.
А вскоре различил в тех шорохах и бубнение,
- Двадцати рублей не хватает...
- Да и хрен с ним... Давай возьмём портвейшку...
- Ни-ни-ни... Только беленькую... У меня с портвейна изжога...
- Ну, давай тогда четвертинку и пивка?
И тут же, как гром небесный, откуда-то из окна сбоку,
- Витька! Собака! Опять за своё! Опять соображаете! Ну, я вот сейчас выйду - я вам соображу! А тебе, Пашка-сволочь, все космы выдергаю!
- Зин! Да мы не...
- А ну домой! Кому сказала!
И сразу сверху,
- Во-о-ова... До-о-омо-о-ой!
И в это же время по бубнению двух страждущих, цокая по асфальту каблуками,
- Ну, а он что?
- Позвонил. На следующий день.
- Ой, Людка... И чего?
- Ну, сегодня встречаемся,
- Ой, здорово... Хи-хи-хи...
- Угу... Хи-хи-хи...
Когда в окно влетела оса, Кузьмич, вспомнив о её ядовитом жале и своей аллергии, быстро открыл глаза... Только что звучащий, как единое целое, мир, вспыхнул и разлетелся на миллионы мелких осколков.
И всё сразу стало отдельным и разрозненным... В палисаднике, под недавно щебечущей бузиной, лежал отдельный Бомжик... Два шепчущихся страдальца пребывали в своей обособленной картинке. Разделённой с ними оказалась даже мстительная Зинка, не говоря уж о каблуках, и о бабе Яге со своим внуком...
Осознав это не совсем приятное преображение, Иван Кузьмич вздохнул и подумал о том, что увещевание "научись слушать", вовсе не какая-нибудь прихоть занудного брюзги, а вполне полезная рекомендация. И даже не из-за того, что можно упустить какую-либо выгоду или же прохлопать ушами своё счастьице. А потому, что можно прохлопать и всю целостность мироздания. Звучащую сразу и отовсюду... А научившись слушать, можно попробовать и одолеть правильное созерцание...
Приняв твёрдое решение пробовать, Иван Кузьмич встал и заварил себе чайку. А как только тот настоялся, Кузьмич приоткрыл фарфоровую крышечку и, закрыв глаза, с наслаждением потянул носом. Мироздание вновь стало сливаться в единое целое, перемешиваясь звуками и запахами...