Искушение поразило Олега Новикова внезапно — словно пуля наемного убийцы. За тридцать лет взрослой жизни он и в мыслях не держал совершить поступок, о котором вдруг подумал одним тихим серым утром за рабочим столом в лаборатории дома на Шаболовке, где расположился Отдел космической разведки.
Олег Новиков был тихий, исполнительный сотрудник. В его личном деле отмечались его благонадежность и отсутствие нежелательных амбиций. Его лояльность не была следствием общей робости и страха. Просто он имел обыкновение принимать мир, какой он есть. Так было всегда.
В свое время он служил в Советской Армии, а в конце войны был переведен в «органы». Поскольку он хорошо знал немецкий, то его направили на работу в берлинский отдел, и он принял участие в той негласной, но кровопролитной войне спецслужб Востока и Запада, что разгорелась после капитуляции нацистской Германии. Выполняя инструкции своего шефа полковника Рыжкова, он оказался вовлечен в самые разнообразные интриги. Он продавал и покупал людей и информацию, он устраивал ловушки и сам их избегал. Однажды он убил троих — двух мужчин и одну женщину, — не испытав при этом ни сладострастия, ни угрызений совести.
Его хобби была фотография, и в ней он достиг таких высот, что это было доведено до сведения его руководства. Его отправили на год в спецшколу, а потом послали работать в отдел аэрофотосъемки.
Прошло совсем немного лет, и стремительное развитие науки и техники показало, сколь примитивными были методы, которыми пользовался Новиков и его коллеги. Когда-то он увлекался черно-белой фотографией. Теперь к его услугам были самые современные дистанционные сенсоры и датчики. Выведенные на орбиту искусственные спутники, оснащенные хитрыми следящими устройствами, поставляли удивительно разнообразную и точную информацию.
В своей работе Новиков опирался на приборы и устройства, добывавшие сведения с помощью тепловых и звуковых волн, а также рентгеновского излучения, на новейшие лазеры. Они проникали через облака, водные и лесные массивы и даже земную твердь. Новиков никогда не присутствовал на запуске искусственного спутника, не летал на самолетах, но пользовался пленками, полученными со спутников или самолетов, работавших на огромной высоте, которые ему ежедневно клали на его рабочий стол.
В задачу Новикова входила обработка и интерпретация этих данных. На снимках, сделанных с помощью особой оптики, угадывались объекты размером примерно с тот самый стол, за которым он работал. Изучая данные, полученные с помощью радаров, Новиков видел то, что пряталось в земных недрах. С помощью инфракрасной фотосъемки можно было распознавать больные деревья и посевы, следить за активностью вулканов, устанавливать очаги лесных пожаров.
Новиков работал со светофильтрами, оптическими комбинаторами и прочими плодами современных технологий. Он был вполне доволен жизнью до того самого дня, когда искушение возникло буквально из ничего и поглотило его целиком. За какие-то десять секунд он стал другим человеком. Он перемотал назад кассету с пленкой, потом снова уставился на тот самый кадр, не в силах оторвать от него взгляда.
Тонкая оранжевая полоска. Для всех, кроме десятка специалистов, она не значила ровным счетом ничего. Однако Новиков был среди этих посвященных. Он понял, что эта полоска может сделать его богатым и свободным. До этого дня мысли о больших деньгах и свободе удивительным образом вовсе не посещали его. Но теперь ему казалось, что он давно уже познал желание, разъедавшее его изнутри.
Но может, это просто дефект пленки?
Нетрудно проверить. Достаточно просмотреть вторую пленку с другой камеры спутника-разведчика. Не спеша, он поставил эту кассету, отыскал нужный кадр. Нет, и тут то же самое. Может, сбой в работе аппаратуры? Может, подвели приборы в лаборатории? Два часа Новиков выяснял, нет ли тут какой-то накладки, но все было правильно.
Новиков осторожно извлек бесценные позитивы. Их никто не хватится: ведь среди его обязанностей — уничтожение всего ненужного, лишнего, случайного. Когда наступило время обеденного перерыва, Новиков отправился в парк Горького, там сел на лавочку, закурил и стал обдумывать сложившуюся ситуацию.
Сбежать? Что ж, это не трудно. У него безупречный послужной список. К тому же он и его жена Илона собирались через два месяца в круиз на теплоходе «Суворов». Когда «Суворов» придет в Марсель, он, Новиков, незаметно исчезнет. Французы предоставят ему убежище без той волокиты, на которую горазды британцы или американцы. Когда-то он работал в советском посольстве в Париже. Формально как шофер. И он умел объясниться по-французски.
Не пошлет ли КГБ за ним наемных убийц? Новиков обдумал этот вариант и решил, что такое маловероятно. Да, формально работа его носила закрытый характер, но лишь часть сведений предназначалась военной разведке, причем лишь в связи с наблюдением за ракетными установками НАТО. Тут Новиков не мог выдать Западу то, чего они не знали. Сведения, им обрабатываемые, предназначались в основном для народного хозяйства — для геологов, гидрологов, метеорологов. Более того, начальство неохотно, но признавало, что в этой области они значительно отстают от Америки. Значит, и здесь никто не заподозрит утечки какой-то уникальной информации. Да, конечно, узнав о его побеге, начальники в КГБ придут в ярость. Но вряд ли это подвигнет их на карательные меры. Новиков слишком мелкая сошка.
Завтра надо будет увеличить позитив и сравнить с картой. Это просто. Так он поступал всегда. Илону не придется долго уговаривать покинуть СССР раз и навсегда. Она всегда завидовала западному образу жизни, хотя, конечно, помалкивала. Нет, она одобрит его план.
А потом…
Потом начнется самое сложное. Одно дело углядеть на космическом снимке тонкую оранжевую полоску и совсем другое — превратить ее в реальное богатство. Тут придется хорошенько потрудиться. Наверное, есть смысл обратиться к Брунелю. Об этом человеке он подумал практически сразу же, как только углядел оранжевую полоску и был наповал сражен желанием разбогатеть. Для крошечного Брунеля не было ничего невозможного. Он легко преодолевал любые препятствия.
А кроме того, как ни смешно, Брунель подходил по другим мотивам. Он умел оказаться, что называется, в нужном месте в нужное время, хотя теперь сам об этом и не подозревал.
Новиков улыбнулся и отбросил окурок. Да, с Брунелем нужно держать ухо востро. Он вспомнил, как в одном из западноберлинских подвалов обнаружил человеческие останки, в которых еле-еле теплилась жизнь. Это был один из агентов Гелена, который забыл об осторожности с Брунелем. Новиков тогда проявил к нему сострадание, хотя это и был враг, и перерезал ниточку, на которой висела жизнь, превратившаяся в жуткую пытку.
Да, если придется иметь дело с Брунелем, надо будет позаботиться о своей безопасности. Любая ошибка тут может привести к гибели, причем к мучительной гибели.
В конечном итоге ошибку совершил не Новиков, а Брунель, но для Новикова это все равно кончилось плачевно. Через восемь месяцев после того дня, когда было принято решение, Олег Новиков оказался в африканской глуши, в пяти тысячах миль от Шаболовки. Он полз через заросли вдоль дороги, что вела к деревне Калимба, в сорока милях от западного берега озера Виктория.
Он был почти полностью раздет. Вот уже четыре дня он рвал на полосы одежду, чтобы обмотать стертые в кровь ноги. Он ослеп на один глаз, левая рука была покалечена так, словно побывала в челюстях леопарда, хотя увечья носили такой продуманный и систематический характер, что хищник был тут ни при чем. Тело Новикова превратилось в одну сплошную гноящуюся рану, причем лишь немногие порезы, ушибы и нарывы, ее составляющие, были получены во время его побега и падения, когда он прокатился по камням горного склона под безжалостно палящим солнцем.
Новиков умирал, и сознание его уже померкло. Он больше не думал об Илоне, которая ждала от него новостей в маленькой парижской квартирке…
Илона — высокая, темноволосая, сероглазая. Полные губы, роскошное тело… Новиков не думал уже о Брунеле, забыл про оранжевую полоску. Он плохо понимал, жив он еще или уже умер. Время от времени с его пересохших, потрескавшихся губ слетали слова. Одни и те же слова. Новиков не подозревал, что все время их повторяет. Он уже не понимал, что они означают.
Он выполз на проселок, прополз еще немного, упал ничком и застыл. Час спустя на проселке показался видавший виды «лендровер». За рулем сидел преподобный Джон Мбарака из Африканского миссионерского общества. Он остановил машину, вылез, потом с помощью жены, ехавшей с ним, перевернул тело лицом вверх. Его жена Ангел пощупала пульс. Она училась в миссионерской школе, а потом продолжила образование в Англии.
— Он жив, — сказала она мужу.
— Но вот-вот умрет. Надо помолиться за его душу, — ответил Джон.
— Помолимся, но попозже. Сперва надо доставить его в больницу, к доктору Пеннифезеру. Господь терпелив…
Супруги Мбарака переложили тело Новикова в «лендровер» и поехали в Калимбу. Машина остановилась у длинного каркасного строения, где была больница. Там доктор Пеннифезер в своей неповторимой манере сражался с болезнями и недугами вообще, а в данный момент пытался смягчить последствия дорожно-транспортного происшествия. Местный автобус, приходивший в Калимбу раз в неделю, на кругом повороте дороги перевернулся и упал в овраг.
Олег Новиков прожил еще двадцать четыре часа. Никто не знал его имени и национальности, и он был похоронен за деревянной церковью, и над могилой его поставили простой деревянный крест.
Два дня спустя самолет «пайпер команч», летевший из Англии в Дурбан, совершил вынужденную посадку чуть восточнее миссионерской школы, на ровной площадке, где Джон и Ангел Мбарака усердно пытались приучить своих подопечных к странностям западных спортивных игр. Маленький изящный самолетик на высоте семь тысяч футов над Суданом угодил в хабуб — песчаную бурю, которая, зародившись в пустыне, унесла мириады песчинок на огромную высоту. Кончилось тем, что песок, забившись во все отверстия самолетика, закупорил фильтр бензобака, и самолет стал терять скорость. Пассажиров в самолете не было, а пилот, как это ни удивительно, оказался женщиной. Звали ее Модести Блейз.
Вынуть фильтр, промыть его в бензине и поставить на место не так уж трудно, и Модести вполне могла бы продолжить путешествие на следующий день, но она задержалась в Калимбе почти на две недели — сначала, чтобы дать доктору Пеннифезеру пинту крови, которая была ему просто необходима для операции, а затем чтобы оказать ему помощь, в которой он нуждался еще больше.
Модести задержалась вовсе не из благородного стремления помогать слабым и страждущим. Просто доктору Пеннифезеру никак нельзя было справиться с экстренной ситуацией без ассистента, которого у него не было и не могло быть.
Чета Мбарака приютила Модести в своем маленьком домике. Как и Ангел, Модести стирала бинты, мела и мыла больничные полы, выносила утки. Кроме того, она ассистировала при операции, когда угроза гангрены заставила доктора Пеннифезера прибегнуть к ампутации. После этого она еще несколько раз сыграла роль медсестры в операционной, когда Пеннифезер был вынужден произвести хирургическое вмешательство.
За это время Модести успела испытать самую широкую гамму чувств по отношению к доктору Пеннифезеру. Ему было тридцать, но он выглядел гораздо моложе. Это был долговязый человек, казалось, сплошь состоявший из очень длинных конечностей и поразительно неуклюжий. Модести не сомневалась, что в академическом смысле это был отвратительный медик. Тем не менее, ему удавалось исцелять пациентов. Именно исцелять, а не вылечивать. Довольно быстро Модести пришла к выводу, что его победы являют собой торжество парапсихологии, а не медицины. В этом отношении он был наделен каким-то загадочным прирожденным талантом.
Поначалу она сочла его глупцом, и возможно, по всем очевидным признакам, так оно и было, но это был лучший образец глупца: простодушный, оптимистичный и весьма расположенный к людям. В нем не было ни малейших признаков святости, он не излучал любовь к ближнему. Он просто был решительно настроен вернуть им здоровье, ни секунды не сомневаясь, что он именно тот человек, который может сделать это лучше других. За дело Пеннифезер брался с жизнерадостностью школьника. Если он и был одержим чувством долга, то сам об этом не подозревал. Он просто вступал в сражение с выраставшей перед ним проблемой, и главным его оружием был неуклюжий оптимизм.
Сейчас он делал операцию женщине, которая отнюдь не пострадала в автобусной катастрофе. Просто у нее возникла внематочная беременность. Он оперировал не в халате, а в голубой рубашке и в шортах хаки. Правда, и шорты, и рубашка были выстираны и выглажены. Его светлые волосы стояли торчком, смешно топорщились над вспотевшим лицом, делая его похожим на персонажа какого-то фарса.
Модести стояла у операционного стола. Ее голова была аккуратно повязана косынкой. В такую жарищу она предпочла бы остаться в трусиках и лифчике, но, не желая шокировать чету Мбарака, надела халат, который Ангел сделала из домашнего платья.
Женщина находилась под наркозом и пока вроде бы все выдерживала, как положено. Пеннифезер уже успел опрокинуть поднос с инструментами и теперь невозмутимо ждал, пока Модести не простерилизует их по второму разу. Губы под маской двигались — он что-то напевал себе под нос, глядя с сомнением в раскрытую брюшную полость, из которой торчали зажимы.
— Первый раз имею дело с этим… — бормотал он. — Внематочная беременность… Так, так… Очень странно… Надо посмотреть схему. Правильно, лапочка?
Модести безуспешно пыталась вспомнить, кто посмел бы назвать ее лапочкой. Потом подумала, что в устах Пеннифезера это звучит почти естественно. Запасным скальпелем она стала листать страницы большого, видавшего виды медицинского справочника.
— По-моему, вот она…
Джайлз Пеннифезер резко наклонился, чтобы взглянуть на диаграмму, и Модести вовремя убрала из-под его локтя поднос с инструментами.
— Тут все просто и ясно, — наконец изрек он, — но вот когда любуешься на пузо бедняжки Иины, то возникает какая-то мешанина. — Он замолчал, прочитал подпись под рисунком и сказал: — А, воронкообразная… Ну да, вспомнил. — Потом обернулся к Модести. — А как нога юного Бомуту?
— Вроде бы все в порядке. Слушайте, Джайлз, как у нее с давлением и дыханием? Я не могу ничего понять.
— Я тоже. Это у белых видно по оттенкам цвета кожи. Но дыхание какое-то прерывистое. — Он наклонился над находившейся под воздействием эфира женщиной и строго сказал: — Ну-ка, Иина, перестань валять дурака. Дыши ровно. Веди себя хорошенько, а не то нашлепаю по попке, когда поправишься, ясно?
Несколько минут он оставался в том же положении, строго глядя на пациентку, потом выпрямился. Модести подумала, что дыхание Иины и впрямь улучшилось, хотя это могло ей только показаться. Но и раньше Пеннифезер разговаривал вот так со своими пациентами, независимо от того, были ли они в сознании или находились в отключке. Его совершенно не смущало, что они не понимали по-английски. Как-то он всю ночь просидел у кровати умиравшего мальчика, держа его за руку и что-то монотонно втолковывая. Мальчик выжил и теперь поправлялся. Во всем этом не было никакой мистики, и уж конечно, Пеннифезер не подозревал о своих каких-то особых свойствах, просто он делал и говорил то, что считал в данный момент нужным.
— Надо, пожалуй, еще покапать ей эфира на маску, — сказал он.
Модести взяла бутылочку и выполнила распоряжение. Он какое-то время смотрел в разверстую полость, затем уверенно кивнул:
— Хватит прохлаждаться. Вот в этом месте главная беда, если вы спросите моего мнения. Если бы все тут так не распухло, то и получилась бы та самая воронка. Модести, скальпель! Разрежем вот тут, вынем, что там прячется, и зашьем. — Пока Модести подавала скальпель, он перевел взгляд на неподвижное черное лицо Иины и сказал: — Не бойся, старушка, сейчас мы тебя немножко разрежем. Оглянуться не успеешь, как все станет на свои места.
Модести успела понять, что у Пеннифезера совсем нет хирургического опыта и действует он по наитию. Иногда вдруг его неуклюжие пальцы делались на удивление искусными, словно подчинялись импульсам, исходившим вовсе не от его сознания, а от кого-то или чего-то отлично осведомленного, как надо действовать в эти моменты. Зато когда он начинал зашивать, то по ловкости проиграл бы соревнование ученику сапожника. С другой стороны, хоть швы и получались не совсем элегантными, все заживало с удивительной быстротой. Он работал, обращаясь то к себе, то к Модести, то к отключившейся Иине.
— Ну-ка, Пеннифезер, осторожней… Ага… Молодец, мальчик! Завтра будешь раздавать карандаши в классе… А это еще что за бяка? Протри-ка тут, Модести, а то ничего не видно. Так, все отлично. Теперь порядок. Красота! Ну, как дела, Иина? Как ты себя чувствуешь, мой черный пудинг? Главное расслабиться. Вот так. В следующий раз сперва убедись, что яйцо попало в гнездышко, и только потом открывай ворота для своего оплодотворителя. Ну, а теперь займемся вышиванием. Ниточку с иголочкой, лапочка! И покапай ей еще эфирчику. А то если Иина проснется и увидит, что мы с ней творим, она родит котят. Верно я говорю, черная икорочка?
Затем, пока Пеннифезер зашивал трубу, воцарилось напряженное молчание. Модести была готова побиться об заклад, что у него под маской высунут язык.
— Вот, порядок. Как новенькая. — Он наклонился ниже, исследуя полость. — Ну вот тебе как на схеме. Так что давай быстренько поправляйся. Раз, два! Раз, два! — Он выпрямился, стал вынимать тампоны. — Да, швы грубоваты, но зато она может вскоре опять палить из двух стволов. Так, надо проверить, забрали мы все наши штучки, а потом уж и будем зашивать ее пузо. Нам постоянно твердили об этом в медицинском колледже. Ничего не хранить в животах пациентов!
Модести подала ему щипцы, и он снова уставился на полость.
— Беда в том, что если учишься на терапевта, то на хирургию тебе отводят только три месяца. Да и то все больше стоишь и смотришь, как работают другие. А потом оказываешься вот в таком местечке, якобы для того, чтобы делать прививки, учить их не пить сырую воду, ну и принимать роды. Но ты и опомниться не успеваешь, как начинается сплошная хирургия. И остается только уповать на лучшее. Ладно, опыт — дело наживное. Я даже рад, что в этом АМС мне подсунули такую вот работу. Господи, я прошел через три собеседования, а потом оказалось, что, кроме меня, у них никого больше и не было.
Он засмеялся, выронил тампон, упавший в полость, сказал Иине: «Извини, заинька», потом снова извлек беглеца. — Ну вот, теперь пора и зашивать. Вообще-то дома у меня дела шли не очень здорово. Потому-то я и обрадовался назначению. Все больше кого-то там замещал. Был ассистентом у терапевта… Но всегда возникали разные осложнения. У меня, вообще-то, не все бывает гладко с формальной точки зрения. Но ведь это все так скучно… Ну, и часто при мне все начинало ломаться, выходить из строя. Бедный док Грили, — Пеннифезер захихикал, отдаваясь воспоминаниям. — Когда я сообщил ему про его микроскоп, он как раз работал в саду и так разволновался, что угодил вилами себе по ноге. Я, конечно, предложил зашить рану, но он и слушать не хотел. Сказал, что скорее доверится взбесившемуся бабуину. Но, вообще-то, он человек симпатичный… Жаль, что он тогда меня уволил.
Когда, он закончил зашивать, Модести помогла ему переложить Иину на каталку, которую они затем отвезли в палату. Там они переложили Иину на тюфяк, набитый соломой, служивший больничной койкой. Всего в большом помещении сейчас находилось двадцать два пациента, меньше, чем неделю назад. В одном конце лежали женщины и дети, в другом мужчины. Посередине палата была перегорожена ширмой. Местная девушка Мери Кафула, которую чета Мбарака уговорила пойти работать в больницу, не торопясь, делала, что ей было положено.
Как только появился Пеннифезер, кое-кто из пациентов начал жалобно окликать его, и он, по своему обыкновению, стал весело успокаивать их по-английски, чего они, собственно, и ждали. На Модести они поглядывали настороженно, даже с испугом. Она, конечно, умело ухаживала за ними, но этим дело и кончалось. А вот Пеннифезер держался с ними совсем иначе. Сейчас он говорил с юношей банту, растолковывая ему, что у него перелом Поттса и что скоро он опять начнет гоняться за барышнями. Юноша банту не понимал по-английски ни слова, но слушал доктора с восторженной улыбкой.
Когда Пеннифезер закончил обход, Модести сказала:
— На сегодня вроде бы все, Джайлз. Остальное я сделаю сама. А вы пойдите и поспите.
— Попозже, — он присел у тюфяка Иины, взял ее за руку. — Побуду с ней, пока она не придете себя.
Модести ушла, а Пеннифезер держал Иину за руку и рассказывал, как в свое время грохнулся со второго этажа автобуса тринадцатого маршрута на Оксфорд-стрит. Модести подумала, что понимает, почему коллеги Пеннифезера считали его безумцем, хотя, конечно, они были не совсем правы. И еще она подумала, что неизвестно, сумели бы они добиться в Калимбе тех результатов, что получил Джайлз Пеннифезер.
Только поздно вечером Пеннифезер вернулся в свой маленький сборный домик, который стоял в пятидесяти ярдах от больницы. Деревня раскинулась на одном берегу реки, и это был самый крупный населенный пункт в радиусе десяти миль. Население ее составляло три тысячи человек. Хижины жителей лепились у самой реки, а школа, церковь, дом Мбарака и жилище доктора Пеннифезера находились чуть выше, у западного края той равнины, на которой Модести посадила своего «команча».
Она приготовила холодный ужин для Пеннифезера. Когда он наконец явился, она сидела и курила. Он сообщил, что с Ииной порядок, повалил стул, поднял его, а потом спросил, вернулись ли Джон и Ангел из поездки в одну из близлежащих деревень.
— Пока нет. Они вам нужны?
— Нет, я просто так… Вы находитесь в моем доме, Модести, а сейчас поздно, темно…
— Ясно. О моей репутации, Джайлз, можете не беспокоиться, — перебила его Модести.
— Извините, — смущенно заморгал он. — Я не о том… Просто мне не хотелось ставить в неловкое положение супругов Мбарака. Джон и Ангел — очаровательные люди. Хотя не отличаются широтой взглядов. Но они очень религиозны…
— Как и подобает миссионерам. Не беспокойтесь. Как только я услышу шум мотора, я вернусь к ним в дом, но вряд ли они подозревают вас в желании совратить меня. — Она взяла было кофейник с плитки, на мгновение замерла и, с любопытством поглядев на доктора, спросила: — Это ведь не входит в ваши намерения, Джайлз?
Он провел рукой по своим взъерошенным волосам и улыбнулся.
— Вроде бы нет. — И смущенно добавил. — Как-то некогда было даже об этом задуматься. А к тому же у меня небогатый опыт в смысле умения навязать молодым красавицам свою злую волю. Слишком много времени ушло на подготовку к экзаменам.
— Просто время от времени надо было откладывать учебники в сторону — девушки нашли бы вас весьма симпатичным.
— Такое бывало, — отозвался он и без тени тщеславия. — Мне случалось иметь дело с очень милыми особами. Только вот они были не из тех, кто любит ложиться в постель. У них возникали то те, то эти проблемы, и им очень хотелось, чтобы рядом кто-то оказался и внимательно выслушал их и подержал бы за руку. Потом, когда я получил диплом и занятия оказались позади, ситуация с женщинами не очень изменилась.
— Правда? Вам следовало бы проявлять больше настойчивости, Джайлз.
— Правда? Даже не знаю… Я никогда не умел разыгрывать женский гамбит, где главной уловкой была неприступность. Похоже, я тем самым кое-что упустил, потому как начинал общаться с девушками, только если мне казалось, что я им интересен.
— Наверное, вы действительно кое-что упустили, — сказала Модести, поворачиваясь от плитки. — Но я, пожалуй, ошиблась, когда сказала, что вам следовало проявлять больше настойчивости. Хищные самцы теперь идут по десятке пенни за десяток. В вашем простодушии есть свой особый шарм. — Она налила ему кофе и добавила. — И пожалуй, есть смысл оставаться самим собой, Джайлз. Возможно, вы не заведете таким способом слишком много подруг, зато те, с кем вы все же познакомитесь, доставят вам куда больше радости.
Она подавила желание по-матерински взъерошить ему волосы, проходя мимо его стула. Ей показалось, что она и так уже слишком опекает его, едва ли не покровительствует. Между тем Джайлз Пеннифезер не нуждался в покровительственном отношении. Это был открытый, жизнерадостный человек, который за последние десять дней сделал в ее присутствии столько полезного людям, сколько она сама не сделала за всю свою жизнь.
— Вот ваш кофе, — сказала она. — Пейте и ложитесь спать. Вы и так страшно устали. А я и Ангел подежурим в больнице.
— Устал? Нет, Модести, я вовсе не устал.
Она встала, взяла с умывальника его зеркальце для бритья и сунула ему под нос.
— Вот, пожалуйста, полюбуйтесь. Вы совсем осунулись. Эти две недели вы работали на износ.
Он посмотрел на свое отражение, увидел лицо со впалыми щеками и удивленно воскликнул: «О Господи!» Модести была буквально растрогана его реакцией — он действительно понятия не имел о том, как вымотался, потому что просто не думал о себе. Она с трудом удержалась от нового искушения: обнять его и положить его голову себе на плечо. Джайлз Пеннифезер был, пожалуй, наименее светским из всех мужчин, которых она когда-либо встречала. Неловкий, эксцентричный, порой раздражающий и всегда безнадежно честный. Во многих отношениях глупец, но она им просто восхищалась, а очень немногие мужчины в мире вызывали у нее такое чувство.
Как только он поел, то сразу же заснул, и Модести пришлось поднимать его, вести в спальню, поддерживая его обвисшее тело на несгибающихся ногах. Она уложила его на кровать, сняла туфли и прикрыла одеялом. После этого в домик явился гонец, который на ломаном английском передал старательно заученное сообщение, что чета Мбарака задержится в деревне, куда они поехали, до утра, и они там общаются с полицейскими. Гонец говорил на таком ломаном английском, что Модести поняла: расспрашивать его бесполезно, так как она все равно толком не поймет, что он хочет сказать, и постарается выдать желаемое за действительное.
Кроме того, Модести поняла, что теперь ей придется провести в больнице на дежурстве всю ночь, но это никак ее не огорчило. Она сможет немного вздремнуть, пока Мария Кафула будет следить за порядком. Мария отличалась медлительностью, но и надежностью, да и теперь, когда экстренная ситуация, вызванная случаем с автобусом, отошла в прошлое, напряжение пошло на убыль.
Оставив Марию дежурить, Модести прошла мимо дома супругов Мбарака туда, где стоял ее «команч». Сейчас в Англии было восемь вечера, и Вилли Гарвин должен слушать ее на двадцатиметровом диапазоне своего приемника-передатчика KB 2000А. Она забралась в кабину и включила свой собственный приемник-передатчик, установленный рядом с обычным самолетным. Он был настроен на частоту, которой они с Вилли обычно пользовались для переговоров. Вскоре она услышала его голос на фоне помех.
— …на связь по расписанию. Как слышите?
— G3QORM, — заговорила Модести в микрофон, — это 5Z4QPO. Сигнал слабый, но четкий. Как слышите?
— G3QORM, вызывает 5Z4QPO. Слышу ясно, четко. Какие новости. Принцесса?
— Ничего особенного. Вилли-солнышко. Месторасположение — клистирный ряд, но все входит в норму. — Модести не спросила, где сейчас находится Вилли. Если бы он ехал в машине, то сказал бы «СЗООКМ-мобильный». Скорее всего, он сейчас у себя на «Мельнице». Так называлась его пивная у Темзы в районе Мейденхена?
— Может, мне приехать помочь? — спросил Вилли. — Потому как сейчас я ничем особо не занят.
— Спасибо, Вилли, но я через недельку вернусь, так что не стоит беспокоиться.
— Значит, ты не едешь в Дурбан?
— Теперь уже нет. Я-то думала провести там дней десять с Джоном Даллом, но ему сейчас пора возвращаться в Штаты. Ты послал ему телеграмму насчет того, что я задержалась?
— Я ему позвонил. Он передает привет и просит быть поосторожней.
— Очень на него похоже. Осторожность мне надо проявлять, когда у Джайлза в руках скальпель. Он запросто может уронить мне его на ногу.
— Оставляет за собой руины?
— Да, но больные выздоравливают. По крайней мере, большинство. Это как раз самое удивительное. Он как-то ловко уговаривает их выздороветь. Фантастика какая-то! Дело не в том, что он говорит, но в том, как он с ними общается.
— Звучит впечатляюще.
— Но все как раз очень просто и бесхитростно. От этой простоты кажется иногда, что мне тысяча лет. Я как-то размягчаюсь, потому что потихоньку чувствую себя его матушкой. Ну, не совсем матушкой…
Тут Модести запнулась, потому что Вилли хмыкнул, потом сказал:
— Я когда-то был знаком с одной девицей, так она сильно смахивала на этого твоего доктора. Хотела всегда как лучше, только запросто могла наломать дров. Прямо как щенок сенбернара. Я чувствовал себя отцом. Ну не совсем отцом. Короче, спать с ней было одно удовольствие. Освежало, как сауна.
Модести усмехнулась:
— Вряд ли у нас с Джайлзом дойдет до этого. У нас слишком много дел, но думаю, что это тоже освежает, как сауна. Ладно, Вилли, что новенького дома?
Минут десять они болтали о том о сем, потом сеанс связи закончился. Модести вернулась к себе, приняла душ, потом направилась в больницу. Разговор с Вилли Гарвином поднял ей настроение. Вилли был всегда рядом, всегда такой же — верный, преданный, согласный занимать то несколько загадочное в глазах посторонних место в ее жизни. Очень немногие могли понять, что это было сверхпривилегированное место.
В семь утра Модести разбудила Джайлза, накормила его завтраком, а потом пошла в дом Мбарака, чтобы поспать хотя бы несколько часов. Она уже стала раздеваться, когда в окне увидела приближающийся «лендровер», а за ним грузовик. Во второй машине был водитель и двое полицейских в форме. Модести вспомнила, что вчерашний курьер упоминал полицейских. Обе машины остановились возле домика Пеннифезера. Модести вздохнула, застегнула брюки, надела рубашку и вышла из дома.
У домика доктора шла какая-то оживленная дискуссия. Ангел и Джон выглядели смущенно и грустно. Джайлз, отчаянно жестикулируя, выражал несогласие с полицейскими. Когда он сделал очередное неловкое движение и выбил из руки одного из блюстителей порядка мухобойку, Модести испытала приступ тревоги. Она-то знала, что в недавно получившей независимость Танзании представители власти весьма ревниво оберегают свое достоинство.
Сержант, похоже, насмотрелся военных фильмов. Заложив руки за спину, развернув плечи и выпрямившись, он пролаял доктору Пеннифезеру:
— По приказу министерства разрешение на работу аннулировано. И нечего спорить. На ваше место направлен африканский доктор. Он прибудет завтра.
Пеннифезер почесал затылок, поморгал и сказал:
— По крайней мере, разрешите мне хоть дождаться его. Я должен ввести его в курс дел. Я тут не особенно занимался писаниной, и мне нужно обсудить с ним больных…
— Это совершенно ни к чему. Он знает свое дело, — сержант сердито хлопнул мухобойкой по ладони. — Вы уезжаете сегодня и все. Это правительственная политика. Там, где это возможно, иностранцев заменяют местными кадрами.
Растерянность Пеннифезера постепенно сменилась неудовольствием.
— Если политика правительства состоит в том, что я должен оставить на произвол судьбы тяжелобольных, то тогда вашему правительству надо дать коленом под зад… Ой, прошу прощения, Ангел.
Сержант был готов испепелить взором надоедливого докторишку, но тут решил вмешаться Джон Мбарака.
— Извините, Джайлз, — обратился он к Пеннифезеру. — Мы уже спорили с ними и пытались убедить. Если мы станем настаивать, то они закроют здесь все — миссию, церковь, школу… Пожалуйста, не беспокойтесь насчет больных. Я и Ангел присмотрим за ними день-другой, пока не прибудет новый доктор.
Пеннифезер стоял со смущенным видом, и его длинные руки смешно болтались по бокам. Затем он пожал плечами и, добродушно ухмыльнувшись, сказал:
— Господи, опять я остался без работы!
Сержант повернулся к Модести, смерил ее взглядом, потом спросил, но не ее, а Джона:
— Это та самая женщина, мистер Мбарака?
— Да, она нам очень помогла.
Мухобойка сержанта хлопнула по его сапогу.
— У вас нет визы? — произнес он скорее утвердительным, нежели вопросительным тоном.
— Боюсь, что нет. Я не собиралась посещать вашу страну. Я совершила вынужденную посадку. Мистер Мбарака сообщил властям об этом.
— Конечно, сообщил. Ваш самолет в порядке?
— Теперь, да.
— В таком случае вы должны улететь сегодня же. Никто не имеет права находиться в нашей стране без визы. Это серьезное нарушение. Очень серьезное. — Рука с мухобойкой указала на дорогу. — Завтра я снова приеду, мистер Мбарака, и если все останется по-прежнему, вы будете отвечать.
Он двинулся к машине, а констебль за ним. Когда взревел мотор и машина уехала, поднимая за собой тучи пыли, Пеннифезер задумчиво произнес:
— Самый настоящий псих. Терпеть не могу психов, которые еще много о себе понимают. Ну, ладно, пойду напишу бумагу для нового доктора. — Он двинулся было к дому, потом вдруг резко остановился, пораженный новой мыслью. — Слушайте, Джон, ему хорошо распоряжаться, но как я сегодня уеду? У меня сейчас нет при себе ни гроша, надо ехать в банк, где у меня всего-то жалованье за два месяца работы. А как насчет билета домой? АМС собирается его оплачивать?
Джон Мбарака почесал густые, напоминавшие войлочную шапку волосы.
— Конечно, оплатит, Джайлз, но на это уйдет какое-то время.
— Можете лететь со мной, — предложила Модести. — Я все равно возвращаюсь в Англию.
— Правда? — просиял Пеннифезер. — Как это мило с вашей стороны, Модести.
— Буду рада составить компанию, — отозвалась та. — А теперь давайте сделаем так: вы будете диктовать ваши заметки, а я писать.
К середине дня все, что надо, было сделано. Модести упаковала вещи и пошла попрощаться со своими хозяевами, которые находились на маленьком кладбище, ухаживали за полудюжиной недавно появившихся могил.
— Джайлз — достойный человек, — говорила Ангел, печально глядя на деревянные кресты. — Трое погибло сразу же, а троих никак нельзя было спасти, хотя он очень старался. Вряд ли кто-то на его месте сделал бы больше.
На шестом кресте была надпись: «Неизвестный иностранец. Покойся с миром».
— Неизвестный? — спросила Модести, показывая на этот крест. — А он как оказался в автобусе?
Джон вытер руки.
— Автобусная катастрофа тут ни при чем. Мы нашли его на дороге, без сознания. Белый человек… Появился из зарослей, с запада.
— Истощение? — коротко осведомилась Модести.
Джон покачал головой.
— Нет, на нем живого места не было. Его сильно пытали.
— В наших краях, к счастью, ничего такого нет. Правда, мы не знаем, откуда он появился. Но доктор Пеннифезер сказал, что это все специально нанесенные увечья. И это не было похоже на какую-то нашу секту. — Он помолчал, потом добавил. — Тут работали специалисты.
Модеста с удивлением посмотрела на могилу. Как странно… Но, с другой стороны, в Африке постоянно происходят самые неожиданные, самые невероятные вещи. Так что, скорее всего, эта смерть так и останется загадкой, и никто не узнает, кем был этот самый неизвестный иностранец.
Распрощавшись с супругами Мбарака, Модести отнесла свою сумку в самолет, потом пошла узнать, как дела у Джайлза. Она надеялась, что перевеса не будет. У него был один старинный чемодан и медицинская сумка. Модести улыбнулась, ибо это была самая большая медицинская сумка в мире. Только Джайлз мог поднять этот объемистый кожаный саквояж, набитый многочисленными инструментами, которые он достал неизвестно где, а также разными лекарствами и пилюлями. Некоторые из этих лекарств уже давно вышли из употребления в Англии, но Пеннифезер был не из тех, кто теряет веру в то или иное средство только потому, что к нему охладели эксперты.
К удивлению Модести, у домика Джайлза она увидела автомобиль, большой «шевроле», покрытый толстым слоем пыли. Впрочем, это был нормальный, хороший автомобиль, не имевший ничего общего с местными драндулетами-развалюхами. Модести поначалу подумала, что прибыл новый доктор, а машину ему дало его начальство, но затем она отбросила идею как нелепую. Когда до входа в домик оставалось шагов десять, Модеста вдруг услышала короткий крик, словно от резкой боли, затем холодный голос произнес на хорошем английском:
— Все, что он вам сказал, доктор. Это нам крайне важно знать. Постарайтесь вспомнить.
Модеста не замедлила и не ускорила шаг, но в доли секунды в той части ее мозга, что ведала искусством единоборств, словно заработал компьютер, оценивая факты и гипотезы.
Сколько там человек, кроме Джайлза? Трудно сказать, но явно не один. Можно попытаться заглянуть в окошко, но если ее увидят, ее позиция, а следовательно, шансы помочь Джайлзу, ухудшится. Кроме того, на разведку уйдет много времени, что непозволительная роскошь, коль скоро ему причиняют боль. Значит, придется воспользоваться дверью. Не лучший вариант, особенно если кто-то следит за входом. Придется сделать вид, что все это застало ее врасплох. Быстро оценить ситуацию и действовать по обстоятельствам. Сейчас при Модести не было никакого оружия, даже конго, небольшого деревянного предмета, которым она любила пользоваться при контактных единоборствах.
Оказавшись в трех шагах от двери, она крикнула:
— Джайлз, вы готовы? Хотелось бы пролететь несколько сотен миль, пока светло.
Затем она оказалась в дверном проеме, испустила вздох и округлила глаза, словно напуганная увиденным. Джайлз осел у стены. Он был какой-то посеревший и держался руками за живот. Двое мужчин, один рядом с Джайлзом. Как ни в чем не бывало поглаживает его подбородок кастетом на правой руке. Коренастый, мускулистый, с бычьей шеей и круглым лицом, волосы черные, коротко стриженые. Очень силен. Похоже, к тому же с быстрой реакцией. Такие встречаются нечасто и крайне опасны. В левой, опущенной руке ствол. «Кольт-питон», отметила Модести, с укороченным стволом, передняя часть спусковой скобы отпилена. Оружие профессионала, которому необходимо быстро извлекать пушку и быстро стрелять. На нем был легкий пиджак, под которым, скорее всего, имелась кобура.
Второй был выше, в черной рубашке с короткими рукавами. Легкие брюки в обтяжку, цвета ржавчины. Волосы серебристые, тщательно ухоженные. Лицо тоже холеное, выражение чуть надменное, взгляд непроницаемый. Лицо молодое. Интересно, что тут говорит правду — молодое лицо или седина? Она посмотрела на руки и шею. Да, ему лет тридцать — тридцать пять. Руки и шея не умеют скрывать информацию. Возможно, он не так опасен, как коренастый, но Модести не стала бы особенно на это рассчитывать. У него не было оружия. Она заметила бы кобуру под рубашкой, да и на поясе у него ничего не висело. Но у него имелся косой карман на брюках, откуда торчало что-то длинное и круглое. Рукоятка ореховая. Кнопочный нож!
На все это у Модести ушла ровно одна секунда. Ее появление не вызвало переполоха у пришельцев. Они равнодушно глянули на нее, и высокий с серебристыми волосами обронил:
— Присмотри за ней, Джако.
Тот прыгнул в ее сторону, словно отскочивший от пола мяч. Модести ойкнула и юркнула в дверной проем. Она стала отходить по стене дома, и когда завернула за угол, коренастый оказался в четырех шагах от нее. За углом Модести резко затормозила, развернулась и пробежала на месте три шага. Когда появился Джако, она встретила его ударом колена в пах. Правая рука Модести была готова отбросить в сторону руку Джако с пушкой, но этого не потребовалось, потому что он и так не собирался целиться и махал ей, сохраняя равновесие. Левая же рука Модести, получив ускорение от толчка, который начали пальцы ног, а затем подхватили бедро, туловище и плечо, стремительно взметнулась и ударила коренастого, угодив ему в подбородок основанием ладони.
После этого Модести пошатываясь отскочила назад, но она была к этому готова. Коренастый же, согнувшись от удара в пах и в то же время откинув назад голову, оседал на землю. По подбородку бежала струйка крови от прокушенного языка. Когда Джако застыл на земле, Модести нарочно ударилась спиной о доски стены, зашаркала подошвами и испустила вопль, а потом внезапно осеклась.
Одновременно она провожала глазами «кольт», который, чего она и опасалась, выскочил из разжавшихся пальцев коренастого, покатился по земле и с издевательской точностью провалился в дырку в трубе, которая ранее служила как канализационная, а потом засорилась. «Кольт» скрылся из виду и звякнул. Джако загнал мяч в лунку! Большой успех, особенно если учесть обстоятельства.
Модести мысленно развела руками и ринулась к входу в домик, надеясь, что второй гость еще не успел вынуть нож. Когда она ворвалась в дом, нож оказался у него в руке. Щелчок — и выскочило лезвие. Модести резко затормозила и свернула чуть в сторону, прихватив жестяной подносик со стола. Она надеялась использовать его как щит, если ее оппонент попытается метнуть нож. Он чуть присел, сделал движение в ее сторону. Если ее поведение и удивило его, он слишком быстро пришел в себя. По крайней мере, на лице его сейчас не отражалось никаких особых эмоций. У него был взгляд человека, сосредоточенного, полного решимости выполнить задуманное. По тому, как он держал нож и двигался, Модести поняла, что перед ней не дилетант.
Нож был явно излюбленным оружием серебристого, и он отлично разбирался во всех тонкостях владения им. Инстинкт и рассудок подсказали Модести, что ее противник не собирается бросать нож — тот был плохо для этого приспособлен. Кроме того, она чувствовала, что это не его излюбленная тактика. Серебристый предпочитал не расставаться с ним.
Модести также понимала, что врасплох ей уже его не застать. Коль скоро она так быстро разделалась с Джако, он должен был сделать вывод: с ней шутки плохи.
Серебристый медленно двигался по кругу вправо, словно следуя за рукой с ножом, и Модести поворачивалась вместе с ним. Он сделал три финта и один легкий выпад, пытаясь угодить по руке с подносом, но он не проявил особого усердия. Когда выпад успеха не принес, он плавно отскочил назад, увертываясь от ноги Модести, пытавшейся угодить ему в живот. В то же мгновение нож просвистел в воздухе, и если бы Модести вовремя не убрала ногу, то у нее возникли бы проблемы.
Ее оппонент задумчиво собрал губы в трубочку и слегка кивнул, словно какие-то его предположения подтвердились, а затем продолжил свое осторожное кружение. На долю секунды Модести ослабила свое внимание к противнику, чтобы оценить ситуацию, Джако в отключке и еще пять минут проваляется без чувств. В этом она не сомневалась. Что ж, за это время ее поединок с серебристым закончится — кто бы из них ни взял верх. Когда в ход идут ножи или хотя бы один нож, все кончается за несколько секунд после первого контакта.
Краем глаза она зафиксировала какое-то шевеление. Джайлз Пеннифезер встал на четвереньки и медленно пополз к серебристому. Она услышала, как Джайлз просипел:
— Бегите, лапочка… Скорее…
Она продолжала кружение, и теперь доктор оказался сзади и справа.
— В сторону, Джайлз! — произнесла Модести. — Не путаться под ногами!
Она произнесла эти слова не громко, но с интонациями, которые осадили бы разъяренного быка. Однако на Пеннифезера эта команда не произвела никакого впечатления. Когда она снова увидела его, Джайлз продолжал свое движение. Модести не могла взять в толк, что он собирается сделать. Она понимала только, что, имея противником серебристого, не может отвлекаться.
Модести быстро шагнула вправо, затем последовал прыжок влево. Джайлз как раз пытался подняться на ноги. Ребро ее туфли угодило ему чуть ниже сердца, не очень сильно, но так, что он полетел навзничь, судорожно хватая ртом воздух. Голова его со стуком ударилась об пол, и он застыл, плохо соображая, что происходит.
Как и ожидала Модести, серебристый пошел в атаку. Модести увернулась, выставив поднос и парируя выпад ножа. В тот же момент она провела ногой как косой, намереваясь повалить оппонента, но он вовремя подпрыгнул и затем уже оказался на безопасном расстоянии.
Да, поединок затягивался. Модести отлично понимала, что сейчас ее самый страшный враг — нетерпение, и в то же время нельзя было ждать удобного момента до бесконечности. Зато у серебристого время как раз было надежным союзником. Он избрал тактику выискивания брешей в ее обороне до тех пор, пока ему не представится стопроцентная возможность вывести ее из игры — или пока не придет в себя Джако и не склонит чашу весов в их пользу. Модести успела также убедиться, что традиционные приемы успеха ей не принесут — он их знает все наперечет.
Значит, нужно подсунуть ему такой шанс, от которого он просто не сможет отказаться. Она отвела на все про все две минуты и решила изобразить подступающий страх. Поначалу ничего особенного, просто легкая нервозность, первые признаки суетливости. Чуть приоткрыть рот, участить дыхание… Он явно обратил внимание на эти перемены, и тогда Модести решила чуть сгустить краски. Взгляд-другой в сторону двери, нерешительность, первые признаки паники во взгляде. По мере того как ее движения делались более судорожными, серебристый, напротив, обретал все большую уверенность в себе, его пластика становилась все более легкой и грациозной.
Прошла минута. Модести решила, что создала то самое впечатление, к которому стремилась. Так, еще сгустить краски! Дважды она чуть не споткнулась и не пропустила его выпады. Но он все равно осторожничал, боялся раскрыться.
Снова зашевелился Джайлз. Модести слышала его сопение. Тут она испустила пронзительный вопль, швырнула подносом в серебристого и метнулась к двери. Этого он и ждал. Легко парировав запущенный в него снаряд левой рукой, он бросился вдогонку.
До двери было расстояние в два хороших шага. Но на втором Модести затормозила, сжалась в комок — подбородок у колен — и перекатилась на спину. Серебристый уже не мог остановиться и потому попытался перескочить через нее. Одна его нога врезалась в ее предплечья, которые она выставила, чтобы уберечь голову, потом он оказался над ней и полетел головой вперед, выставив перед собой руки. Затем ее обе ноги выпрямились, словно сжатые до упора пружины, и ударили его в живот.
Он уже автоматически отмахнулся ножом, но, конечно, без толку и вылетел в проем, описав в воздухе дугу и ударившись о твердую, как камень, землю шагах в пяти от входа. У него хватило профессиональной выучки отвести руку с ножом подальше, но контакт с землей вышиб из легких дыхание, а нож из руки. Он еще не успел оказаться на земле, а Модести уже неслась к нему. Три больших шага, и ее кулак с чуть выставленной костяшкой среднего пальца вонзился ему в шею у основания черепа. Он мгновенно обмяк и застыл, не подавая признаков жизни.
Модести вытерла рукавом пот со лба и несколько секунд стояла, переводя дыхание, позволяя нервам и мускулам успокоиться. Она быстро прокрутила еще раз в мозгу закончившийся поединок, пытаясь понять, не упустила ли она шанс одержать победу раньше, быстрее. Удостоверившись, что все было сделано верно и единственным разумным способом, она подняла нож и двинулась к домику.
Пока она отрезала кусок веревки от мотка, который Пеннифезер приготовил, чтобы перевязать свой видавший виды чемодан, врач кое-как поднялся на ноги и, с удивлением уставясь на нее, пробормотал:
— Вы… вы же ударили меня! Вы это понимаете?
— Понимаю, понимаю… Погодите, Джайлз.
Она снова вышла наружу. Джако по-прежнему находился в отключке. Она связала ему руки за спиной, потом проделала то же самое с его седовласым партнером, потом потащила волоком обмякшее тело Джако к машине. Тут появился Пеннифезер, который окончательно пришел в себя.
— Помогите забросить их в машину, — сказала ему Модести.
Он растерянно заморгал:
— Но разве им не требуется медицинская помощь?
Модести выпрямилась, посмотрела на него в упор и сказала:
— Может, и требуется, только они ее не получат. А теперь хватит болтать, Джайлз, и помогите мне.
Он открыл рот, чтобы что-то сказать, потом передумал и послушался. Когда и коренастый, и серебристый оказались на заднем сиденье, Модести села за руль «шевроле» и завела мотор. Пеннифезер спросил:
— Вы их знаете? Вы понимаете, зачем они сюда явились?
— Я как раз собиралась спросить об этом вас, но всему свое время. Я вернусь через час. И не говорите ничего Джону.
С этими словами она уехала в сторону границы с Руандой.
Вдруг она почувствовала под собой что-то теплое и липкое. Она провела рукой у себя под ягодицей и обнаружила кровь. Похоже, последний отчаянный взмах руки с ножом серебристого, когда он столкнулся с Модести, достиг цели, хотя тогда она ничего не почувствовала. Она подложила под себя коврик с пола и прибавила скорости — насколько это позволяла неровная ухабистая дорога.
Прошло пять минут, и Джако пришел в себя. Она увидела его лицо в зеркальце и предупредила:
— Без глупостей, иначе будет плохо.
Тот промолчал, но остался полулежать бесформенной массой. В его глазах смешались боль, удивление и ненависть. Когда очнулся серебристый, она выдала ему такой же текст. Оба ни секунды не сомневались, что она заставит их горько пожалеть, если они только попробуют оказать сопротивление.
Минут двадцать спустя она остановила машину в лесистом участке саванны и велела пассажирам выбираться. На лице серебристого красовалась внушительная ссадина.
Модести коротко сказала:
— Мне некогда задавать вам вопросы. Да и неохота. Но чтобы я вас больше не видела.
Когда она развернула машину, серебристый заговорил. В его голосе и взгляде грифельно-темных глаз не было никаких эмоции, но эта ровная пустота производила куда более сильное впечатление, чем еле сдерживаемая ненависть его партнера. Он сказал:
— Если принимать во внимание все факты, то, похоже, мы познакомились с Модести Блейз.
Модести молча бросила к его ногам открытый кнопочный нож и укатила. В зеркале ей было видно, как несколько мгновений ее недавние пассажиры смотрели вслед машине, затем серебристый неловко присел, чтобы поднять нож.
Когда до Калимбы оставалось около мили, Модести остановила «шевроле» на дороге над оврагом, в который в свое время свалился автобус. Когда она вышла, то отпустила ручной тормоз, и машина тихо поехала по склону, пока не оказалась в той же яме, рядом с автобусом. Затем Модести двинулась в Калимбу, прижимая руку к порезу на ягодице.
Когда она подошла к больнице, из нее вышел Пеннифезер, на груди которого болтался стетоскоп.
— Вот и вы! — строгим голосом провозгласил он. — Разве можно было уехать одной с двумя бандитами?! Это же просто неразумно!
— Они были не в состоянии причинить мне новые хлопоты, — улыбнулась Модести.
— Возможно, но нам следовало бы вызвать полицию…
— На это ушел бы не один день. Возникли бы лишние сложности, а нам они сейчас совершенно ни к чему.
Она направилась к его домику, а Пеннифезер последовал за ней.
— Не могу сказать, что я пришел в восторг от того полицейского. Слишком упоен своей властью. Но что вы сделали с той парочкой?
Она рассказала ему, и он захохотал:
— Недурно. Теперь, откуда бы они ни приехали, им предстоит долго добираться до дома. Но так им и надо!
— Что они хотели от вас?
— От меня? А, они совсем рехнулись. Их интересовал тот тип, которого подобрали на дороге Джон и Ангел. Которого кто-то страшно пытал. Разве я вам о нем не рассказывал?
— Нет, я только сегодня узнала о нем от Джона. Но продолжайте.
— Ну вот… Когда я сообщил им, что бедняга прожил только сутки, они осведомились о том, что он успел сообщить. Но он ничего мне не сообщал. Он либо был без сознания, либо бредил. Вот так… Но эти ребята просто идиоты, я никак не мог вдолбить им все это. Потом смуглый, коренастый стал лупить меня по животу кастетом, причем очень старался… На такое способен только закоренелый негодяй. — Вдруг он замолчал и удивленно округлил глаза. — Послушайте, Модести. А не они ли часом пытали того беднягу?
— Неужели вы сами не знаете ответа на этот вопрос, Джайлз?
Пеннифезер почесал затылок и медленно проговорил:
— Негодяи… Какие негодяи!.. Если бы я тогда это понял, то сообщил бы им, кто они такие… Но послушайте, лапочка, почему вы держитесь за ваши мягкие части?
— Потому что там порез. Вряд ли что-то серьезное, но хорошо бы вы взглянули. А то мне самой трудно добраться.
— Сейчас, сейчас. Раздевайтесь.
Модести сняла брюки, обнаружила сзади разрез в один дюйм и положила их отмокать в таз с холодной водой, а сама сняла трусики и улеглась грудью на стол. Джайлз взял вату, смыл кровь, потом сказал:
— Все еще кровоточит. Короткий, но довольно глубокий порез. Похоже, тот мерзавец угодил острием ножа. Пожалуй, имеет смысл наложить пару швов.
Модести обернулась через плечо и сказала:
— Спасибо, Джайлз, но мне не хотелось бы подставлять свой зад в качестве материала для вашего упражнения в вышивании.
— Вот как? — ухмыльнулся Джайлз. — Но, по-моему, вы просто оскорбляете меня, мадам.
— Может быть. В таком случае прошу принять извинения. Но обойдемся без швов. Промойте, продезинфицируйте рану и заклейте пластырем. И положите побольше марли. Мне придется много сидеть в ближайшие дни.
— Если я чего не люблю, так когда пациенты учат меня, что делать. Что вы понимаете в ранах?
— Кое-что понимаю. Короче, Джайлз, сделайте, как я прошу, а потом уже обливайте меня презрением, ладно?
Час спустя «команч» взмыл в воздух, сделал круг над деревней, а Модести и Пеннифезер помахали маленьким фигуркам местных жителей, пока самолет набирал высоту.
Пеннифезер сказал:
— До меня вдруг дошло, что на путешествие у нас уйдет несколько дней и нам придется сделать ряд остановок, а у меня практически не осталось наличности. Буквально пара фунтов.
И он привстал с места, судорожно обшаривая карманы. Отправляясь в путешествие, он напялил на себя толстый, не по фигуре костюм, а также длинный, чуть не до пят плащ.
— Насчет денег можете не беспокоиться, — сказала Модести. — У меня хватит на нас обоих.
— Мило с вашей стороны, лапочка, но Бог знает, когда я сумею вернуть долг… Уйдут месяцы, пока я получу то, что мне должна эта страна. Тут всем теперь стали заправлять местные — очень сомнительные типы.
— Не беспокойтесь, даже если не сможете со мной вовремя расплатиться. Я на вас в суд подавать не стану.
Пеннифезер посмотрел на Модести, оглядел кабину, покачал головой:
— Странно… Я как-то раньше об этом не задумывался, но вы, наверное, очень богаты, раз у вас есть свой самолет…
— Самолет я взяла напрокат, но я действительно богата. Я полагаю, вы вообще как-то обо мне не думали.
— Пожалуй, — он посмотрел на нее с легким удивлением. — Вы правы. Вы свалились на нас прямо с неба, нам была необходима помощь, вы стали помогать. Боюсь, я воспринял вас как нечто само собой разумеющееся.
— Похоже, так. Но у вас тогда были серьезные заботы, так что пусть это вас не тревожит.
— Хорошо. И огромное спасибо за все, что вы сделали. Не могу понять, чего хотели те двое мерзавцев. Что, по их мнению, тот бедняга должен был мне сообщить?
— Лучше и не пытайтесь понять, доктор Пеннифезер.
— Пожалуй. Как вы полагаете, мы должны что-то сделать в этой связи?
— Например?
— Ну, сообщить куда-нибудь…
— Можно, только если вы знаете, к кому обращаться, кто отнесется к этому с интересом.