Две фирмы, учреждённые Михаилом Соломоновичем Лемнером, обеспечивали ему благополучие и заметное положение в обществе – бюро сексуальных услуг «Лоск» и частное охранное предприятие «Волк». Бюро направляло эскорты породистых проституток во дворцы Кавказа, на виллы в Эмираты, на деловые симпозиумы корпораций, проходившие у лазурных морей. Охранное предприятие обеспечивало безопасность высоких персон, их жен и детей, загородных усадеб, рабочих кабинетов, маршрутов, по которым перемещалась персона на деловые встречи и увеселения. Иногда заказ поступал сразу в оба учреждения, и тогда женщины в платьях из дорогих шелков на великолепных машинах отправлялись в подмосковные резиденции, и их сопровождали суровые телохранители, увешенные рациями и оружием. Управление обоими учреждениями требовало от Михаила Соломонович жёстких форм. В женском и мужском коллективах царила дисциплина, возможная лишь в военных подразделениях и монастырях. Проститутки трепетали перед Михаилом Соломоновичем, боялись его жестокости и обожали за щедрость. Из худосочных провинциальных девиц, покрытых паршой, они превратились в ослепительных, сияющих драгоценными лаками красавиц, ведавших мужские странности и добавлявших к этим странностям новые, неслыханные.
Михаил Соломонович при бюро «Лад» основал «Школу эротических таинств». Наставницами приглашались самые искусные эротоманки мира. Они знали тайные обряды европейских масонов, африканские свирепые инициации, мучительный, со смертельным исходом, японский эротизм, тяжёлые латиноамериканские соития, похожие на животные случки.
Охранников Михаил Соломонович отправлял на стажировку в Израиль. Там они учились стрелять на звук, уходить от погони, сбивая на переходах детей, бинтовать огнестрельные раны и вправлять суставы.
Михаил Соломонович рассматривал оба предприятия как организации орденского склада и принимал в них не всякого, а лишь тех, кто был готов к служению. Охранники, прошедшие чеченские войны, составляли воинское братство и присягали на верность Михаилу Соломоновичу, блюли кодекс чести. Кодекс призывал умереть в неравной схватке, молчать под пыткой, добивать раненого врага и ценить жизнь товарища больше своей. У охранников был гимн со словами: «У каждой пули есть своя улыбка» и «Несу на блюде голову врага». Был флаг – чёрное поле, серебряное блюдо с отрубленной головой овна.
Михаил Соломонович мечтал когда-нибудь создать из охранного предприятия небольшую армию с броневиками, вертолётами и зенитными комплексами.
Проститутки брали за образец олимпийские команды, где успех каждой возвышал остальных, и победа команды наделяла достоинством каждую из её членов. Михаил Соломонович внушал им, что их профессия царственная и каждая из них Клеопатра. И всякий, кто посмеет оскорбить честь проститутки, будет жестоко наказан. Эскорты, снаряжаемые Михаилом Соломоновичем, были экспедициями в неведомые страны, и каждую экспедицию он встречал и расспрашивал об обитателях этих стран. Так полнились его досье о состоятельных и влиятельных членах общества.
В бюро «Лад» явился модный дизайнер из крупной рекламной компании и заказал эскорт.
– Мы работаем дни и ночи. Рекламируем французские шампуни, итальянские пудры, испанские помады, китайские мази для кожи. Мы все ужасно устали. Я решил сделать моим дизайнерам подарок. Вы можете найти для нас что-нибудь сверхъестественное?
– Что в огне не горит? – любезно пошутил Михаил Соломонович.
– О, да! Что в огне не горит!
У дизайнера было безволосое липкое лицо. Он напоминал моллюск, у которого раскрывался маленький, как присоска, рот.
– Мои барышни знают толк в итальянских пудрах и испанских помадах. Они в огне не горят, потому что сами огонь.
Дизайнеры работали на подмосковной вилле в поселке Свиристелово. Там проходили их мозговые штурмы, творилась компьютерная графика, шелестели принтеры. Туда, на виллу, Михаил Соломонович провожал эскорт.
– Вам предстоит встреча с художниками, ценителями красоты. Не удивляйтесь их утончённым прихотям. Среди них может оказаться русский Дега, певец голубых балерин. Или Анри Тулуз-Лотрек, обожатель танцовщиц кабаре. Позируйте им. Ваши чудесные профили, очертания ваших грудей, плавный изгиб ваших бёдер могут оказаться на флаконе французского шампуня или коробке итальянской пудры. Будьте прекрасны, как ваша царственная покровительница Клеопатра.
Женщины внимали напутствию. Все были прекрасны. На их веках лежала пыльца, как на крыле изумрудной бабочки. Их босоножки не скрывали алого педикюра. Их губы были в разноцветной помаде, словно они вкушали фиолетовые, розовые, малиновые плоды. Особенно хороша была Матильда с рыжими, как медь, волосами и зелёными глазами морской дивы. Она влюблённо смотрела на Михаила Соломоновича, и тот помнил их мимолетную встречу, когда в полутёмной спальне она сдавала ему экзамен по окончании «Школы эротических таинств».
Перед отъездом в Свиристелово проститутки награждали Михаила Соломоновича воздушными поцелуями, а он по-отечески целовал их в лоб.
Утром в бюро «Лад», где спозаранку работал Михаил Соломонович, влетели стенающие проститутки. Их вид был ужасен. Все в копоти, ожогах, шелка обгорели, волосы пахли дымом. Босые, поддерживая на груди рваные платья, они голосили.
– Что с вами? На каком пожаре горели? Да по одной! Вот ты говори!
– Я, я не могу!.. Я, я боюсь!.. Матильдочка умерла!
– Да ну, говори же!
Рассказ был жуткий. Дизайнеры приняли проституток с восторгом. Вино, объятья. Дышала жаром сауна. Зеленел малахитом бассейн. Дизайнер, похожий на липкую мидию, возгласил:
– Мы устали от обыденной жизни. Не хватает новизны, фантазий, игры. Давайте играть в инквизицию. Исполним обряд сожжения ведьм. Были времена, когда над Европой стаями летали ведьмы. Они околдовывали королей, отравляли колодцы, превращали хлеб в камень, церковное вино в уксус. Христианская Европа обрядилась в сутаны, надвинула балахоны и повела на костёр колдуний. Так давайте же исполним этот европейский обряд!
Девушки восхитились. Все учились в «Школе эротических таинств», знали толк в любовных играх, были рады научиться ещё одной.
Дизайнеры обрядились в чёрные сутаны, подпоясались верёвками, надвинули балахоны. Повели девиц на поляну. А те изображали колдуний. Танцевали, кричали кто совой, кто кошкой, кто выл волчицей. На широкой поляне среди вековых дубов были врыты столбы. Мрачные капуцины подводили девушек к столбам, привязывали ремнями. Ведьмы, привязанные к столбам, продолжали насылать порчу, губить урожаи, лишать королей наследников, накликали чуму и оспу. Монахи сносили к столбам сухой хворост, обкладывали колдуний хвоей, берестой, давали каждой целовать крест. Колдуньи завывали, рявкали, мяукали.
Монах с лицом, похожим на липкое тесто, открывал чмокающий ротик:
– Вы как больные ветки плодоносящего древа жизни. Вы иссохли и не приносите плодов. Такие ветки обрубают и бросают в огонь!
В руках монаха появился смолистый факел. Монах шёл мимо столбов, совал факел в хворост, поджигал бересту. Костры запылали. В них кричали привязанные женщины, искры летели к вершинам дубов, а монахи с песнопениями подкидывали сучья в огонь. Обгорелые, опалённые девушки избавлялись от пут, с воплями убегали, и только Матильда кричала, и её рыжие волосы, охваченные рыжим огнём, отделялись от головы и летели к вершинам.
– Она умерла, умерла, наша Матильдочка! Она любила вас, Михаил Соломонович! Она из огня звала вас! – стенали проститутки, заполнившие кабинет.
Он вызвал бригаду врачей, и пострадавших женщин положили в больницу. Отправился к охранникам и приказал собираться на «реализацию». Так бойцы спецназа отправляются на задание. Они действовали по методике израильских спецслужб. Сменили номера машин. Навинтили на пистолеты глушители. Напялили чулки с прорезями. Тремя машинами отправились на виллу в поселок Свиристелово мешать мужское семя с кровью.
Было солнечно. На поляне стояли обгорелые столбы, вокруг лежал тёплый пепел, в котором Михаил Соломонович нашёл золотую змейку, которую Матильда носила на груди. Дизайнеры, оглушённые кокаином, полуголые, лежали по комнатам, на веранде, при входе в баню. Тут же валялись чёрные балахоны. Дизайнер с лицом из липкого теста лежал на тахте. Его маленький рот выдувал пузырьки. Глаза были полуоткрыты, в них блестела слизь.
Охранники ходили по комнатам, шелестели выстрелами, убивали в лоб спящих дизайнеров. Командир по имени Вава следил, чтобы работа была безупречной. Иногда показывал, как следует держать пистолет, чтобы не забрызгало кровью. Михаил Соломонович приставил нож к сердцу дизайнера и ударил в торец рукоятки. Нож с хрустом пробил грудину и остановился в сердце. Дизайнер всхлипнул, подрыгал голой ногой и затих. Лемнер схватил стул и разбил о стену. Вогнал ножку стула в рот дизайнера и несколько раз провернул, видя, как сыплется из окровавленного рта гроздь зубов. Это не было местью за бесчеловечное обращение с проститутками и убийство Матильды. Это была расплата с недобросовестными пользователями услуг. Они взяли на прокат ценные изделия, привели их в негодность и поплатились. Эта расправа получила в народе имя «Свиристеловой бойни». Полиция искала убийц и не нашла.
Михаилу Соломоновичу было за сорок. Он походил на звезду немого кино. Чёрные с блеском волосы на косой пробор. Лунно-белое лицо. Углём проведенные брови. Огненные глаза. Сочные губы, иногда слишком яркие, в минуты волнения. Нос с римской горбинкой. Друзья, желая польстить, называли его лордом. Он окончил университет и был знатоком русской литературы. Владел английским и французским. Одевался изысканно. К тёмному дорогому костюму подбирал шёлковые итальянские галстуки, завязывая вольным узлом.
Именно такой малиновый шёлковый галстук, как бутон, расцветал под гибкими пальцами Михаила Соломоновича Лемнера. Он разглядывал своё отражение в высоком зеркале. Оно позволяло создавать безукоризненную гармонию туалета от галстука до блестящих туфель стиля «Оксфорд». Он был приглашён в Кремль к могущественному приближённому Президента Антону Ростиславовичу Светлову с кратким, как боевой позывной, прозвищем Светоч.
Светоч был когда-то личным охранником Президента Леонида Леонидович Троевидова, спас ему жизнь, заслонив своим телом от взрыва. Был изувечен, заслужил особую благодарность Президента, возглавил его личную охрану и исполнял тайные поручения, после которых бесследно исчезали оппозиционеры, строились в Дубае дворцы, склонялись на сторону России африканские диктаторы. Михаил Соломонович не представлял, зачем понадобился Светочу, который едва ли знал о его существовании.
Он въехал в Кремль через Троицкие ворота. Машина вкусно прохрустела по брусчатке, и Михаил Соломонович вышел на Ивановской пощади, окружённый янтарными дворцами, сахарными соборами, серебром и золотом в сиянии летнего дня. Как всякий русский, Михаил Соломонович взволновался. Колокольня Ивана Великого царственно устремлялась ввысь, увенчанная главой, похожей на золотой глаз. Этот глаз колокольня не смыкала даже в самые хмурые московские дни, в самые тёмные русские годы. Колокольню опоясывала золотая, по чёрному, надпись. С самого детства Михаил Соломонович старался её прочитать и не мог. Надпись рябила, скользила бегущей строкой, менялась. Была строкой из сказки «Аленький цветочек», из речи Сталина на параде, из отречения царя Николая, из руководства по стрельбе из переносного зенитно-ракетного комплекса «Игла». Сейчас вокруг колокольни бежала золотая строка из сожжённой десятой главы Евгения Онегина: «Властитель слабый и лукавый, плешивый щёголь, враг труда, нечаянно пригретый славой, над нами царствовал тогда». Михаил Соломонович обнаружил в этом описании намёк на Президента Леонида Леонидовича Троевидова.
Янтарный дворец принял его в свои тяжёлые, с медными ручками, двери. Охрана пропустила его сквозь металлоискатель, способный реагировать на содержание железа в крови. Чуткий щуп прошелестел по его спине, ягодицам. Холодные голубые глаза охранника заглянули ему в зрачок, выуживая притаившийся злокозненный умысел. Тот же взгляд, стальной, беспощадный, был у охранников его частного предприятия, у которых под мышкой бугрилось оружие. Этот взгляд соединял в треугольник лоб посетителя, ствол пистолета и палец охранника.
Приёмная Светоча была просторная, с высоким окном. В окне круглились мятые золотые купола Успенского собора, похожие на воздушные шары с натянутыми стропами. Собор висел на воздушных шарах, покачивался, готовый улететь. За дубовой стойкой сидели две секретарши, одинаково красивые, перламутровые, похожие на речные, хорошо промытые раковины. Тихо шелестели телефоны, стрекотали клавиши. Михаил Соломонович втягивал воздух, желая уловить запах духов. Быть может, тех дорогих, приворотных, какими пользовались красавицы эскортов, отправляясь в заморские туры. Но пахло не духами, а чем-то лаковым, целлулоидным. Словно секретарши были пластмассовыми. Их можно раздеть и увидеть детали искусственного тела.
Михаил Соломонович терпеливо ждал, глядя, как медленно опадает стрелка настенных часов.
Дверь в кабинет (из коричневого дерева с дубовыми косяками) напоминала церковный киот. В такой – помещают икону, и она драгоценно цветёт. Дверь отворилась, и появилась женщина, внезапно, словно вышла из стены, яркая, в голубом шёлковом платье, длинном и свободном, как сарафан. Словно её вынес ветер в колыхании голубого шёлка. Её лицо, удлиненное, с тонким носом и маленьким пунцовым ртом, сияло морским загаром. «Средиземноморским», – подумал Михаил Соломонович. Чёрные волосы отливали перламутром. Тёмные глаза, увидев Михаила Соломоновича, широко раскрылись, а потом сузились, и в их темноте появился янтарь. Михаил Соломонович повёл взгляд вниз, по волнистому шёлку. Платье почти касалось пола, виднелась туфля на высоком каблуке. Между туфлей и шёлком мелькнула лодыжка, чуткая, страстная, ослепила Михаила Соломоновича. Он жадно выхватил из-под шёлка этот пленительный образ, сберегая до вечера, когда, укладываясь в постель, вспомнит эту чудесную лодыжку и станет её целовать.
– Михаил Соломонович? Я Лана Веретенова. А правда ли, что у вас в доме висит подлинник Ван Гога «Пшеничное поле возле Оверна»? Проходите, Антон Ростиславович ждёт вас, – женщина пронесла у лица Михаила Соломоновича волну голубого шёлка, и он уловил и не хотел отпускать запах тёплого тела, горячего песка, душистого Средиземного моря.
Кабинет Светоча был просторен и пуст. Казалось, из него вывезли убранство, оставив самую необходимую казённую мебель. Несколько белых, цвета бильярдных шаров, телефонов, красная папка с бумагами, длинный стол заседаний с рядами стульев. Пустота кабинета предполагала появление в нём чего-то громоздкого и пугающего, быть может, гильотины. Снаружи в окно заглядывали мятые купола собора, как сумрачные лица с позолоченными лбами. Всё, что случалось в кабинете, проходило под присмотром этих сумрачных ликов. На голой стене висел портрет Президента Леонида Леонидовича Троевидова. Своим белым сдобным лицом, мягким безвольным ртом, кудрявыми бакенбардами он удивительно походил на императора Александра Первого, и Михаил Соломонович вспомнил пушкинскую строку на колокольне Ивана Великого.
Светоч встал, сбив воздетый к портрету взгляд Михаила Соломоновича. Так сбивают беспилотник.
– Рад видеть вас, Михаил Соломонович.
Вид Светоча был пугающим. Половина лица изуродована давним взрывом, пузырями ожогов, надрезами множества операций. Правая бровь отсутствовала, под выпуклой костью лба мерцал искусственный глаз из горного хрусталя. Говорили, что хрусталь взят из погребений древних ариев, обитавших в Аркаиме. Глаз переливался зелёным, розовым, синим. Другая половина лица сохранила волевую скулу с желваком, часть крепкого носа и жёсткого рта и серый холодный глаз. Глядя на это лицо, Михаил Соломонович подумал, что Светоч претерпевал преображение из чудища в человека, и это преображение было прервано, сотворение человека приостановлено.
Михаил Соломонович вспомнил сказку «Аленький цветочек». Там любовью совершается чудо, жуткий зверь превращается в принца. В случае Светоча сила любви вдруг иссякла и полного превращения не случилось.
– Садитесь, Михаил Соломонович. Вам чай, кофе?
– Если можно, кофе. Была бессонная ночь. Хочу взбодриться.
– Много работы? Ведь у вас под рукой стая волков и стадо овец. Для тех и других нужна собака. Как вам, Михаил Соломонович, удается быть одновременно и овчаркой, и волкодавом?
Сравнение с собакой могло обидеть Михаила Соломоновича, но злая издёвка обещала неформальное общение. Михаил Соломонович дорожил внезапным сближением с тем, перед кем трепетали министры и генералы. Общаясь со Светочем, он общался с самим Президентом. Его близкое присутствие подтверждал портрет, на котором хотелось дорисовать эполеты. Золотые головы за окном ударялись одна о другую, оставляя вмятины.
– Любое дело, большое или малое, однажды затеянное, требует постоянного улучшения и развития. Иначе оно зачахнет. Самолёт, поднятый в небо, должен стремиться вперёд. Если остановится, то упадёт. Государство – это большой самолёт, который должен стремиться вперёд. Если оно не развивается и останавливается, то падает и разрушается.
– Наша Россия, слава богу, не останавливается. У Президента есть помощники, которые не дают государству упасть и разбиться.
Хрустальный глаз Светоча моргнул, дрогнул зелёным и розовым. Михаилу Соломоновичу показалось, что из хрусталя излетает луч, как из лазерного прицела, а у него на переносице уже задрожало красное пятнышко.
– Мне доложили, что в вашу «Школу эротических таинств» приглашена наставницей мексиканская колдунья. Чему она может научить русских девушек? Впору ей самой поучиться.
– Она привезла рецепты дурманных цветов, растущих на склонах вулканов. Таких, например, как горный георгин. Мужчину, вкусившего настой мексиканского георгина, посещают галлюцинации. Ему чудится, что женское лоно превратилось в огромный пылающий зев, в огненную пещеру. Он погружается в эту пещеру с головой. Начинается его странствие. Он испытывает неслыханные наслаждения, переживает кошмары и ужасы. На него нападают злобные карлики и ядовитые пауки. Он умирает на дыбе и воскресает от поцелуя красавицы. Мужчина покидает пещеру и сразу ложится в психиатрическую лечебницу. Мы выяснили, что похожими свойствами обладает настой из русских лесных колокольчиков. Мы отпустили наставницу в Мексику и наладили у себя производство настоя.
Сказанное Михаилом Соломоновичем было дерзким преувеличением. Дерзость была замечена Светочем. Она могла разгневать его. Дерзость была ответом на злую издёвку Светоча, сравнившего Михаила Соломоновича с собакой. Светоч был сильным человеком и оценил дерзость. Ценил силу в других. Михаил Соломонович обнаружил силу. Светоч, изведавший однажды силу взрыва, умел угадать силу в человеке. И имел дело лишь с теми, кто обладал силой.
– У меня к вам, Михаил Соломонович, есть предложение.
– Слушаю, Антон Ростиславович.
– Предложение деликатное и затрагивает государственные интересы.
– Каким образом мои скромные возможности могут коснуться государственных интересов?
Хрустальный прицел так метил в Михаила Соломоновича, будто Светоч сомневался: стоит ли продолжать разговор? Не лучше ли его прервать, направив в переносицу Михаила Соломоновича раскалённый лазерный луч.
– Мне нужна женщина, окончившая «Школу эротических таинств».
– Вам, Антон Ростиславович? Вам нужна развратница, способная превратить вас в животное?
– Не меня, – оборвал Светоч. – Эта женщина должна очаровать и увлечь за собой важную персону, занимающую влиятельный пост в государстве. Женщина должна увести персону в специально подготовленные апартаменты с видеокамерами. Она должна превратить персону в животное. Камеры зафиксируют это превращение. Вы передадите запись мне.
Михаил Соломонович торопился в отпущенную секунду уразуметь, что сулит ему это предложение. Не сулит ли гибель, как свидетелю преступления, которого устраняют преступники? Или его ожидает невероятный взлёт, рывок в восхитительную неизвестность, куда устремляет его таинственное влечение?
– Ваш ответ, Михаил Соломонович?
– Превращение человека в животное требует немалых усилий. Но ещё больших требует обратное превращение животного в человека. Человек обращается охотно и быстро, а возвращает себе людской вид медленно и неохотно. Это похоже на быстрое погружение водолаза и медленное всплытие. Чтобы тот не умер от кессонной болезни.
– Итак?
– У меня есть такая женщина, Антон Ростиславович. Когда она понадобится?
– Завтра состоится закрытый раут в Доме приёмов Министерства иностранных дел. Там окажется означенная персона. Женщина будет допущена на приём. Они познакомятся, и эскортница, забрав жертву, поедет с ним в квартиру на Патриарших прудах. Там уже установлены камеры.
– Можно узнать, Антон Ростиславович, почему вы обратились ко мне? Ведь у службы безопасности есть подобные женщины, натасканные на влиятельных иностранцев.
– Дело слишком деликатное, чтобы поручать его службе безопасности. Инициатива исходит от меня лично. А значит, от государства.
– Можно узнать имя персоны?
– Анатолий Ефремович Чулаки.
Это имя прозвучало, как треск расшибаемого в щепы полена. Чулаки олицетворял государство. Из рыжих веснушек на его надменном лице, как из семени неведомых сорняков, произросло Государство Российское. Его крепкие властные руки закрывали заводы, пускали на переплав крейсеры и подводные лодки, подписывали дарственные, делавшие миллиардерами мелких торговцев, спалили дотла парламент, пожимали холёные, в перстнях, длани европейских аристократов, открывали без стука двери масонских лож, усадили Леонида Леонидовича Троевидова в президентское кресло. Анатолий Ефремович Чулаки был приближен к Президенту так тесно, что казалось: Президент повторяет его высказывания, подражает жестам.
Весной на белых пухлых щеках Президента высыпали рыжие веснушки, как марципаны на вкусных булочках. И теперь Светоч готовился устранить Чулаки, а это значит, что в глубинах власти побежали трещины, государство ожидают трясения, от которых упадёт и разобьётся посуда во многих буфетах мира. Михаил Соломонович становился причастным к этим будущим потрясениям. Но это не пугало его, а пьянило. Его вовлекали в русскую свистопляску, в которой еврею всегда отыщется место.
– Вам показать женщину, Антон Ростиславович?
– Нет, нет. Принесите видеозапись.
– Могу я сопровождать женщину в Дом приёмов, чтобы контролировать её действия?
– Разумеется.
Уже прощаясь, Михаил Соломонович вспомнил Лану Веретенову в синем платье, возникшую в дверях кабинета и похожую на ожившую в киоте икону. И отдельно вспомнил сверкнувшую из шелков её ослепительную лодыжку.
Глава вторая
Женщиной, которую Михаил Соломонович предлагал в услужение Светочу, была проститутка Алла, носившая псевдоним «Мерлин». Она и впрямь походила на Мерлин Монро, когда белокурая синеглазая красавица пугливо схватила подол уносимого ветром платья, и влюбчивый президент Кеннеди полюбил её безоглядно. Снайперская пуля, разорвавшая сердце президента, пробила медальон с портретом красавицы.
Проститутка Алла имела чудесное целомудренное лицо тургеневской барышни, пленявшее немолодых развратных миллионеров. На её белой нежной коже несмело проступал румянец, как тихое свечение наливного яблока. Такое – хочешь сорвать и надкусить, изведав душистую сладость. Её пшеничные волосы были уложены так, что каждый волосок казался крохотной струйкой света. Синие глаза радостно изумлялись и счастливо смеялись, когда к ней тянулась корявая, с жёлтоватыми ногтями рука старика, его бесцветные пепельные губы. Она одевалась в лучших бутиках, умела ставить ногу на высоком каблуке так, что волна бежала по её чудесному телу, колыхала грудь, плечи и замирала на шее у подбородка с пленительной ямочкой. Духи, которыми она пользовалась, были то горькие и печальные, то сладкие и пряные. Их запах был то едва уловим, как дуновение пролетевшего над цветком ветерка, то подобен удушающему аромату тропического сада, от которого мужчина пьянеет и бессильно замирает, как бронзовый жук на белом соцветии.
Алла была изделием Михаила Соломоновича, как драгоценная чаша является изделием стеклодува. Он разглядел её среди голодных провинциальных девушек, выходящих из вагонов на московских вокзалах, нелепых, немытых, нечёсаных, одетых в жёлтое, красное, синее, как попугаи. Их тут же расхватывали сутенёры, водили по московским дворам, куда ночами подкатывали тяжеловесные иномарки, и накаченные братки в свете фар расхаживали среди голоногих дев, заглядывали им в рот, щупали грудь, охлопывали по бёдрам и ягодицам. Грузили всем скопом в машину и увозили в ночные бани, оставляя в опустелых, пропахших мочою дворах одну или двух замарашек.
Михаил Соломонович отловил Аллу в одном из таких дворов, как отлавливают породистую, запаршивевшую кошку. Отмыл, приодел, пропустил через салон, стал включать в третьестепенные эскорты. Осторожно дрессировал, наблюдая растущий спрос на неё у состоятельных клиентов. Пошёл на немалые траты. Обучил хорошим манерам, уменью владеть столовыми приборами. Избавил от провинциального говорка, дал несколько уроков английского. Определил в «Школу эротических таинств», где её обучали немецкие мастерицы истязаний, тайские искусницы смертельных ласк, хакасские колдуньи, учивших воплям тростниковой кошки, вою марала, клёкоту разгневанной орлицы. И скоро к воротам роскошной загородной виллы подкатывала дорогая машина, из неё вставала бесподобная Мерлин в норковой шубке, с чарующей улыбкой проплывала мимо охраны в великолепные чертоги хозяина, затворялась в них, и охранники с изумлением слышали из опочивальни хозяина крик тростниковой кошки, жаркий рёв марала, клёкот терзающей добычу орлицы.
Как стеклодув, сотворивший чудесную чашу, подносит её к устам, вкушая сладкий напиток, так Михаил Соломонович услаждался красотой Аллы, влюблялся в её прелестную и порочную женственность. Она угадывала притаившиеся в нём побуждения, извлекала из глубин его сумеречные мечтания, и он поражался богатству переживаний, которые, если бы не она, так и остались запечатанными в тёмных глубинах его естества. Должно быть, так фокусник раскрывает чёрный сундук, и из него вылетает множество сказочных птиц, ошеломляя волшебным опереньем.
Этой влюблённости не мешали её походы в одиночку или в составе эскортов. Она возвращалась утомлённая, иногда с синеватыми отпечатками чужих пальцев. И он, обнимая её тёплую талию, воображал, сколько мужчин недавно касалось её чудесной кожи.
Свои отношения с Аллой Михаил Соломонович превратил в забавный театр, где они играли роли жены и мужа. Эта игра веселила обоих, но иногда ему казалось, что он может заиграться.
Теперь, вернувшись из Кремля в свою фешенебельную квартиру у Хамовников, он ждал к себе Аллу. Для одинокого мужчины, редко бывавшего дома, квартира была избыточно велика, с излишком комнат и ванн. Прислуга поддерживала безупречную чистоту. На столе в гостиной стоял в стеклянной вазе букет алых роз. Солнце дрожало в вазе, розы чуть слышно пахли оранжереей. У дивана на полу лежала пятнистая шкура жирафа с разбросанными ногами и плоской шеей, над которой возвышалась маленькая голова с трогательными рожками.
В кабинете стол был пуст, за ним редко работали. В застеклённом книжном шкафу полки были наполовину пусты. В спальной на просторной кровати поверх покрывала лежали персидские ковровые подушки с чёрно-красным узором. Над кроватью в раме висел масляный холст. Рыжее пшеничное поле, бирюза реки, далёкая деревня в тучных садах. Михаил Соломонович купил холст в Париже на развале. Московские друзья утверждали, что это Ван Гог, даже дали пейзажу название: «Пшеничное поле возле Оверна». И было странно, что незнакомая женщина в синих шелках Лана Веретенова знает о существовании холста, знакома с его названием.
Михаил Соломонович в прихожей сменил деловой костюм на домашнюю блузу. Два раза пальцами скользнул по вискам, поправляя прическу. Повесил малиновый галстук в платяной шкаф рядом со множеством других галстуков, разноцветных, как крылья бабочек. Стал ждать Аллу, размышляя о недавнем предложении Светоча. Ему не открывалась тайна замысла, но было ясно, что предстоял взлёт судьбы. На его ладони была намечена ещё одна линия. Он стал рассматривать свою широкую, хорошо промытую ладонь, желая обнаружить среди привычных линий ещё одну.
Алла сбросила у порога туфли, босиком пробежала по гостиной, встала на шкуру жирафа и, приставив к темени пальцы, смешно изобразила рожки. Её полупрозрачное платье взвилось, обнажая колени, и она, ловя подол, повторила бессмертный жест Мерлин Монро, за который её полюбил Кеннеди.
– Муженёк, соскучился по своей Аллочке? А уж я как соскучилась! Знаешь, кого встретила? Нину Поленову! Ну ту, у которой глаза зелёные, и ты говорил, что боишься русалок, потому что они щекотят?
– Это та, что вышла замуж за чешского посла и уехала в Прагу? Говорят, его нашли в ванной, он умер от щекотки.
– Почему ты не любишь моих подруг? Я люблю всех твоих друзей, с которыми ты меня знакомишь. Даже этого Муэляна, профессора права. Он говорит так нудно, что в его присутствии вянут цветы. Ах, какие дивные розы в вазе! Совсем как те, что ты подарил мне в Ницце!
– Это было во вторую годовщину нашей свадьбы. К причалу подошёл американский лайнер «Колумбия», и ты сказала: «Он огромный, как город».
Михаил Соломонович наслаждался импровизацией. Не было никакой Нины Поленовой, чешского посла, умершего от щекотки. Не было профессора Муэляна, Ниццы и лайнера «Колумбия». Был домашний театр, в котором они играли роли и оба тешились игрой.
– Ну, а как себя чувствует наш маленький Николя? – Михаил Соломонович обнял Аллу за талию и подумал, сколько сладострастников обнимало её. – Ему не скучно у бабушки? Не обижайся, жёнушка, но твоя мать замучила Коленьку уроками французского. Дети хотят прыгать, кричать, драться. Не отдать ли его в детскую боксёрскую секцию?
– Не говори глупости! В прошлый раз ты учил его своим зверским приёмам. Ко мне приходила соседка. Жаловалась, что наш Коленька поколотил её Федю. Отдадим его лучше в шахматную секцию.
– Одно другому не мешает. Анатолий Карпов дал шахматной доской по башке Гарри Каспарову, так что тот сдался.
– И как это называется?
– Принуждение к миру.
Не было сына Коленьки и соседского Феди. Анатолий Карпов не бил по голове Гарри Каспарова. Всё было выдумкой, весёлой игрой. Но Михаил Соломонович заметил, как блеснули слёзы в бирюзовых глазах Аллы, когда она говорила о несуществующем сыне.
– Я хочу подарить Николя саксофон. Когда-нибудь он сыграет нам блюз, под который мы танцевали с тобой на открытой веранде в Сан-Диего. Саксофонист был чёрный, в красной блузе. Подушечки пальцев, бегавших по кнопкам, были белые. Саксофон струился в его руках, как таинственное морское животное. Мы состаримся, будем сидеть в плетёных креслах, а наш взрослый сын будет играть нам блюз.
– Да, да, так и будет, – Алла тихо плакала. Михаила Соломоновича волновали её слезы. Он осторожно стянул с её плеча платье и поцеловал тёплое вздрагивающее плечо.
Они стояли в душе, и текущая вода делала их стеклянными. Её пшеничные волосы намокли, стали, как тёмное золото. По губам бежала вода, и он целовал эту розовую бегущую воду. Она подняла ногу и перенесла через край ванны, и он любовался плавным движением её ноги. В спальне он сбросил на пол персидские ковровые подушки и уложил её, мокрую, на покрывало.
– Жёнушка моя драгоценная!
Они лежали без сил, не касаясь друг друга. Он видел сквозь открытую дверь в гостиной букет роз. Солнце играло в стеклянной вазе. Михаил Соломонович испытывал блаженное забытьё. В его сознание упал огненный метеорит, выплеснул все мысли и чувства, и обнажилось дно с таинственными существами, никогда не всплывавшими на поверхность. Михаил Соломонович рассматривал их, как рассматривают на высохшем дне диковинные раковины.
– Михаил Соломонович, хочу вам сказать, – Алла коснулась его. Он не ответил. В его руках была перламутровая раковина, свёрнутая в спираль. Хотелось разглядеть, есть ли внутри жемчужина, успеть, пока расплесканные воды не вернулись и не скрыли диковинных обитателей дна.
– Михаил Соломонович, хочу сказать.
– Говори, – раковина выпала из рук, вода возвращалась. Диковинные сущности скрывались в глубинах сознания.
– Я собираюсь уйти. Мне невыносима эта работа. Я смертельно устала. Мне отвратительны эти извращенцы, которым вы меня отдаёте. Ещё немного, и я удушу кого-нибудь из этих павианов.
– Куда ты хочешь уйти?
– Не знаю. Сначала просто уйду. Уеду, скроюсь в каком-нибудь захолустье, где меня не найти. Отмоюсь, отдышусь. Быть может, пойду послушницей в монастырь, отмаливать свои грехи. А потом устроюсь на скромную работу. Выйду замуж за простого доброго человека, пусть будет школьный учитель, или шофёр, или электротехник. Рожу сына и назову его Коля. Устроюсь на работу хоть воспитательницей в детском саду, или продавщицей, или буду разводить цветочки и продавать. Отпустите меня, Михаил Соломонович!
– Я тебя не держу. Ты свободная женщина. Но подумай, сможешь ли ты жить в захолустном городке, рядом с шофёром, продавая в магазинчике лежалую колбасу и просроченные йогурты? У тебя дорогая машина, великолепные туалеты, бриллиантовые серьги, меха. Ты садишься на самолёт в бизнес-класс и оказываешься во дворце на Персидском заливе. Или на вилле у швейцарского озера Камо. Да, тебя окружают павианы. Но павианы в генеральских погонах, в министерских чинах, с банковскими счетами в миллионы долларов. Тебе очень скоро наскучит твой шофёр и твой прилавок.
– Я понимаю, Михаил Соломонович, вы много для меня сделали. Кем я была? Провинциальной дурочкой, мечтавшей стать киноактрисой. Приехала в Москву поступать в театральный. Вы отыскали меня, превратили в светскую даму, озолотили, закутали в меха. Я знаю английский язык. Могу сыграть великосветскую львицу, или разведчицу, или богатую вдову. Но, Михаил Соломонович, я хочу быть просто женщиной. Иметь семью, детей. У меня ещё есть для этого силы и время. Отпустите меня.
– Ты не можешь так просто уйти. Я слишком много вложил в тебя. Ты моя гордость, мое богатство. У нас общее дело, и в этом деле у меня львиная доля.
– Я всё равно уйду! Берите мою машину, квартиру, меха, бриллианты! Всё ваше! Пусть голая, но ухожу!
– Как раз голая ты мне и нужна.
– Уйду! Сейчас поднимусь и уйду! Сменю имя, изуродую лицо! Лишь бы не быть с вами!
– Я тебя найду в твоём захолустном городке. Пусть в детском саду узнают, кем была их воспитательница. Пусть добрый шофёр узнает, какая верная целомудренная ему досталась жена. Пусть в местной газетёнке появится фотография, где ты, голая, танцуешь в замке кавказского сенатора.
– Ненавижу! Ненавижу! – Алла замахнулась на него, но он перехватил её руку, сжал запястье.
– Больно! Отпусти!
Он сжал сильнее.
– Отпусти, больно же! Тебе говорю!
Он сжал что есть силы.
Она закричала. Стала визжать, ругаться. Её сквернословие было ужасно. Грязные слова выпрыгивали из неё. Они были в ней всегда. Она училась им в грязных подворотнях. Училась им во время пьяных драк и мерзких насилий. Михаил Соломонович слушал с наслаждением. Отпустил её руку. Его лицо стало белым. Чёрные глаза под угольными бровями горели. Губы стали ярко-красные. Лицо превратилось в намалёванную театральную маску. Алла кричала, била его. А он целовал её, выдыхая:
– Ещё! Ну, ещё!
Оттолкнул от себя. Она бурно дышала. Он видел, как дрожат её рёбра.
– Слушай меня, Мерлин. Сейчас я скажу нечто важное. То, что ты сделаешь, будет не работой. Будет служением.
Алла молчала. Рёбра продолжали дрожать, но дыхание стало тише. Она услышала в голосе Михаила Соломоновича стальной беспощадный звук, какой издаёт пистолет, направляя патрон в канал ствола. Михаил Соломонович иногда доставал из-под мышки пистолет, передёргивал затвор, и Алла знала этот звук отполированной стали.
– Что я должна?
– Завтра ты совершишь поступок, который может изменить судьбу государства.
– Что я могу?
– Иногда одна проститутка может больше, чем воздушная армия.
– Я не воздушная армия.
– Завтра ты наденешь вечернее платье, то, тёмно-зелёное, с вырезом на спине, чтобы были видны играющие лопатки и желобок, уходящий к копчику. Пусть твои волосы будут, как пшеничное поле, но не возле Оверна, а возле рязанского села Константиново, где родился Есенин. Тебя отвезут на приём. Там сойдутся дипломаты, финансисты, разведчики. Ты представишься актрисой театра Вахтангова, и тебя подведут к господину по имени Анатолий Ефремович Чулаки. Ты уедешь с ним на квартиру у Патриарших прудов, проведёшь ночь. Превратишь его в животное, а потом вернёшь ему человеческий облик. И так много раз, пока он не покроется шерстью. Когда он, обросший шерстью, забыв одеться, сядет в правительственную машину с мигалкой, можешь принять душ. Ты меня поняла, Мерлин?
– Да, – чуть слышно ответила Алла.
– Я буду на приёме и стану за тобой наблюдать.
– Да, – покорно сказала она.
Михаилу Соломоновичу стало жалко её. Он устыдился своего холодного бессердечия. Ему захотелось сказать ей что-нибудь радушное, нежное.
– Жёнушка моя ненаглядная. Мы с тобой венчались в храме Успенья у Никитских ворот. Там венчались Пушкин и Натали. Но тогда мы не обменялись обручальными кольцами. Теперь хочу обменяться. Но сделаем это так, чтобы запомнилось на всю жизнь.
– Как?
– Мы поедем на Северный полюс. Там земля соединяется с Космосом. Поставим на льдине свадебный стол, вазу с букетом алых роз. Я надену золотое кольцо на твой чудесный палец, а ты наденешь на мой. И пусть Космос будет свидетель этого таинства. И Вселенная возрадуется нашей любви. Поедешь на Северный полюс?
– Поеду, мой муженёк. Пусть льдина будет ослепительно белой, розы ослепительно красные, кольца блестят под негасимым полярным солнцем, и в нашей с тобой жизни будет вечный день!
Глава третья
Дом приёмов располагался в особняке с готическими окнами, напоминал маленький средневековый замок, утопавший в садах. В жарких московских сумерках к стрельчатым воротам подкатывали сверкающие автомобили. Из них поднимались дипломаты в чёрных пиджаках, офицеры и генералы в мундирах, сановники с торжественными лицами. Исчезали в чугунных воротах. Стражи перекликались по маленьким чутким рациям.
Михаил Соломонович назвал свою фамилию, внимательный привратник отыскал его в списке, и Михаил Соломонович был пропущен в ворота.
Приём проходил на воздухе в саду. Пахло розами. Фонари светили сквозь листву. Вокруг фонарей летали ночные белые бабочки. Казалось, близко за деревьями скрывается море с лунной дорожкой. Гости с бокалами шампанского расхаживали по саду. Бабочки, то одна, то другая, покидали фонарь и слетали к гостям, садились на чёрные пиджаки, золотые погоны, сияющие седины и лысины.
Михаил Соломонович, сжимая хрупкую ножку бокала, двигался среди гостей, раскланивался, обменивался улыбками и рукопожатиями, как если бы встречал знакомых. Ибо здесь все были знакомы или делали вид. Каждый пребывал в движении, совершал по саду эллипсы и круги. Поклон, две-три фразы, любезность, шутка, и снова круговое движение, где все хоть на мгновение касались друг друга. Шло опыление, пестики встречались с тычинками, рождались завязи, и плод мог обнаружить себя в международном скандале, в громкой отставке, в неожиданном назначении или в банкротстве известного банка.
Михаил Соломонович чувствовал, что в этих касаниях сталкивается множество дипломатических интриг, разведывательных комбинаций, финансовых схем, аппаратных ухищрений. И он уже помещён в одну из этих интриг. Его осыпала клейкая пыльца, и он несёт в себе завязь.
– Боже мой! Как я рад встрече! Нам нужно чаще видеться! – на него наскочил полный господин с шустрыми глазами, чокнулся шампанским. – Как поживает Роман Андреевич?
– Прекрасно. По-прежнему бодр, предприимчив, – Михаил Соломонович не стал разочаровать господина признанием, что тот обознался.
– Роман Андреевич находка для департамента! – господин ещё раз чокнулся и устремился к проходящему генералу.
Михаил Соломонович раскланялся ещё с одним гостем. Лысый костлявый, череп с жёлтоватыми пятнами, запавшие больные глаза, тощий кадык, под которым изящно чернел бархатный галстук-бабочка.
– Вы прекрасно играли в последнем спектакле, – произнёс господин. – Я хотел было пройти за кулисы, но не решился помешать вашему триумфу.
– Напрасно. Я очень дорожу вашим мнением. У нас мало истинных театралов, – господин удалился, а Михаил Соломонович так и не вспомнил, в каком театре и на каком спектакле случилась их встреча.
Все умолкли, перестали чокаться, обратились к особняку, откуда выходили министр иностранных дел Клёнов и его африканский коллега министр Центрально-африканской Республики Мкомбо. Министр Клёнов был очень худ, сутул. Тяжёлая голова слабо держалась на длинной шее. Руки жестикулировали порой невпопад словам, и тогда министр умолкал, приводя в соответствие слова и жесты. Он был похож на богомола. Его длинные конечности, смуглое лицо с ослепительными вставными зубами внушали симпатию.
Африканский министр Мкомбо был молод. Круглое лицо, большие мягкие губы, яркие белки и розовый язык, который вдруг появлялся, когда министр смеялся. На его щеке виднелся длинный шрам. Михаил Соломонович знал, что в африканских племенах такие надрезы делаются заточенными кромками морской раковины, когда юноша проходит инициацию. Министр Клёнов и его африканский гость встали под фонарём, светившем в зелени дерева. Из листвы выпала бабочка, присела на щёку африканца, белая на бархатно-чёрном, и министр бережно смахнул её тонкими пальцами. Остальные гости не приближались, не смея помешать их беседе.
Под деревьями появился виолончелист. Заиграла музыка, лёгкая, летучая, какая звучала на венских балах. И под эту музыку в кругу гостей появился Анатолий Ефремович Чулаки.
Михаил Соломонович впервые мог близко созерцать это надменное, с приподнятым подбородком лицо, крепкий, с большими ноздрями, нос, розовый двойной подбородок, рыжие, небрежно подстриженные волосы и множество мелких красноватых веснушек, похожих на сыпь. Чулаки остановился, сюртуки и мундиры потянулись к нему. Чулаки холодно кланялся, пожимал руки. Не принял от официанта шампанское. Отстранил почитателей и прошёл к фонарю, под которым беседовали два министра. Прервал их разговор, и было видно, как в ответ на его приветствие заулыбался африканец, замелькал его розовый язык.
Михаил Соломонович чувствовал исходящую от Чулаки железную силу. Эта сила гнула в поклонах спины, оставляла вмятины в репутации, громила оппозицию, воздвигала новых лидеров. Эта железная сила привела к власти Президента Троевидова, она спалила мятежный Дворец Советов, передавала русские нефть и газ английским и американским компаниям, пускала американскую разведку в русские секретные центры.
И теперь этому всесильному повелителю грозила напасть. Михаил Соломонович готовил эту напасть. Затея была смертельно опасной. Ещё не поздно достать телефон и остановить Аллу, а самому незаметно ускользнуть и остаток вечера провести в баре «Комильфо», где собираются художники и актёры. Попивая любимый «Мартини», выслушивать дурацкие шуточки.
Оба министра вышли из-под фонаря и отправились в особняк. Белые бабочки летели за ними, стараясь присесть на бархатистую щеку африканца, словно из пор его чёрной кожи выделялся душистый нектар.
Чулаки окружили гости, и он уделял каждому полминуты, а потом отдалял, открывая доступ другому, пока не уединился с седовласым гостем, похожим, как подумал Михаил Соломонович, на лорда.
Михаил Соломонович беседовал с господином, который представился профессором Института стран Азии и Африки. Михаил Соломонович назвался артистом Вахтанговского театра, и собеседник вспомнил спектакли, где видел Михаила Соломоновича.
– Коммунисты шли в Африку с Марксом и автоматом Калашникова. С чем пойдём мы? Россия должна найти свой подход, понятный африканцам, – рассуждал собеседник.
– Мы пойдём в Африку с Пушкиным, – Михаил Соломонович приподнял бокал, будто произносил тост. – Пушкин – африканец. Африка подарила нам Пушкина. Тот создал язык, которым Господь Бог говорит с русским народом. Теперь Россия возвращает Пушкина африканцам. Пушкин несёт им «русскую идею» вместе с громом тамтамов, которые гудели в крови поэта.
– Как вы сказали? – изумлённо воскликнул профессор. – Тамтамы в крови Пушкина? Над этим надо подумать! В этом есть глубокий смысл!
Михаил Соломонович, продолжая пояснять свою мысль, медленно приближался к Чулаки, увлекая за собой профессора. Когда тот, насыщенный фантазиями о тамтамах, удалился, Михаил Соломонович оказался так близко к Чулаки, что мог слышать его разговор с седовласым лордом. Разговор вёлся на английском. Михаил Соломонович, зная английский, мог понимать разговор.
– Вы, Анатолий, полагаете, что всё так серьезно? Вы действительно считаете, что Россия удаляется от Запада?
– Вам на Западе видна витрина России. Я создавал эту витрину, надеясь, что она прорастёт вглубь и станет сущностью новой европейской России. Но я просчитался. В Русской истории существует грибница, которую не в силах вырвать любые реформы. Грибница на время замирает, но потом оживает, и на ней вырастает очередной имперский гриб. Президент Троевидов собирает вокруг себя сторонников имперской России. Они ему кружат голову. Мне всё труднее оказывать на него влияние. Мои единомышленники подвергаются давлению. Не исключаю, что в ближайшее время Россию ждут перемены.
Чулаки заметил стоящего рядом Михаила Соломоновича и недовольно отошёл, увлекая седовласого лорда.
Михаил Соломонович старался угадать: кто эти люди, что выращивают имперский гриб? Какое давление испытывает всесильный Чулаки и его единомышленники. Как ломтик подслушанного разговора связан с секретной операцией, в которую вовлечён Михаил Соломонович. И не перетрут ли его в щепотку муки жернова, которые скоро закрутятся на вековечной русской мельнице.
Он испытал панику. Извлёк телефон, собираясь остановить Аллу, запретить ей появляться на приёме. Но она уже появилась.
Единственная женщина среди мужчин, она своим появлением обожгла их всех. В тёмно-зелёном вечернем платье она казалась ослепительной. Бирюзовые глаза смотрели с наивным восхищением, словно она была счастлива видеть этих дипломатов, офицеров, сановников. Её молодые розовые губы чудесно улыбались, и эта улыбка была для всех, и каждый считал эту улыбку своей, и каждый, награждённый этой улыбкой, хотел к ней приблизиться. На спине платье распадалось, и в длинном вырезе играли лопатки. В желобке, пробегавшем вниз от лопаток, лилась струйка света. Струйка бежала и скрывалась в глубине выреза. Алла медленно шествовала, драгоценная струйка переливалась. Все, мимо кого она проходила, заворожённо смотрели на струйку, на играющие лопатки, на пшенично-золотые волосы, не скрывавшие чудесную шею.
– Кто это, вы не знаете? – с волнением спросил Михаила Соломоновича молодой генерал, чей мундир украшало множество орденских колодок, свидетельство множества подвигов, которые совершил генерал.
– Ну, как же! Это артистка Елена Протасова, из Вахтанговского театра. Она играет главную роль в «Принцессе Турандот».
– Действительно, принцесса! – сказал генерал.
Алла выступала, словно была на подиуме, медленно, плавно, одаривая улыбкой, небрежными поклонами. Позволяла любоваться собой, любить себя, окружённая обожателями, которые преданно следовали за ней. Она вела их под фонарями по таинственным эллипсам и кругам, и ночные бабочки сыпались сверху, садились на её золотые волосы и белые плечи.
Михаил Соломонович восхищался ей, зная, что ему принадлежат эти розовые губы, белые плечи. Он незримо управляет плавными движениями её ног, поклонами, поворотами прекрасной головы на белоснежной шее. Так управляют беспилотной моделью, пуская по эллипсам и кругам, ввергая в эти круги опьянённых зрителей – дипломатов, генералов, разведчиков. Михаил Соломонович был в возбуждении, какое испытывает режиссёр во время премьеры. Ему принадлежат сцена, актёры, зрители, музыка, мерцание люстры, позолота лож и чудесный взмах пленительной женской руки.
Алла прошла в стороне от Чулаки, повернулась к нему спиной, чтобы тот увидел волшебную струйку света, стекающую вниз по ложбинке. Алла удалилась, и Чулаки последовал за ней, минуя других гостей, так, чтобы была видна волшебная струйка на голой спине, исчезающая среди тёмно-зелёного шёлка.
Алла не оборачивалась, пила шампанское, любезничала с африканским послом, играла лопатками. Чулаки следовал за ней. Она видела, что он преследует её. Смеялась, запрокидывая голову, так что волосы ложились на плечи. Её лопатки дрожали от смеха, перламутровая струйка бежала по спине.
Михаил Соломонович увидел, как Чулаки подошёл к Алле, поклонился, поцеловал руку. Она милостиво задержала свою ладонь в его обожающих пальцах. Михаил Соломонович успокоился. Он вывел управляемую модель к цели и мог отключить управление, перевести модель в автономный полёт. Он ещё следил за ними, вступал в мимолётные беседы с гостями. Гостей становилось меньше. За воротами голос в мегафон подзывал машины. Михаил Соломонович видел, как Алла и Чулаки исчезли в воротах, сверкающий автомобиль мелькнул в стрельчатой арке и скрылся.
Михаил Соломонович, завершив «операцию внедрения», собирался покинуть Дом приёмов, чтобы завтра утром посетить конспиративную квартиру на Патриарших прудах и извлечь потаённую запись. Он действовал, как секретный агент секретного центра, и был преисполнен служения. Уже уходил, когда из тенистых деревьев в свет фонаря вышла женщина. Полыхнуло её ярко-малиновое шёлковое платье, блеснула улыбка:
– Михаил Соломонович, уже уходите? – то была Лана Веретенова, её удлиненное, с тонким носом лицо, маленький пунцовый рот, тёмные глаза, которые, увидев Михаила Соломоновича, стали огромными и тут же сощурились, полные льющегося из деревьев изумруда.
– Лана? Вы? – Михаил Соломонович повёл взгляд от её обнажённого плеча к подолу шёлкового вечернего платья. Но оно легло волной, скрыв туфлю и лодыжку, и счастливого ослепления не случилось. – Как вы здесь оказались?
– Меня пригласил министр Клёнов. Иногда я его консультирую.
– Вы специалист по Африке?
– А также по Азии, Европе и Латинской Америке. Как, впрочем, и вы, Михаил Соломонович.
– Ну что я знаю о мире? Скромный московский предприниматель.
– И ходите на рауты в резиденцию министра иностранных дел? Вы приглашаете в свою «Школу эротических таинств» колдунью из Мексики, врачевательницу из Таиланда, собирательницу пьянящих трав из Мозамбика. «Школа эротических таинств» – департамент Министерства иностранных дел?
– Скорее, Министерство – мой департамент! – Михаил Соломонович засмеялся. Ощутил опасность, исходящую от красавицы с колдовскими глазами, способными пугающе расширяться, как у ясновидящей. Смуглая, с чёрными волосами, в малиновом платье, она была ворожея. Такие ворожеи водились в античных городах Средиземного моря и гадали на раковинах и акульих зубах. Она была опасна.
– Вы водите знакомство с могущественными людьми, такими, как министр Клёнов и Антон Ростиславович Светлов. Это приближённые Президента. Может быть, вы вхожи к Президенту?
– «Вхожа» – громко сказано. Но несколько раз я у него была.
– Чем же вы полезны Президенту и его сподвижникам?
– Я гадалка. Предсказываю будущее. Даю советы. Помогаю принять верное решение. При дворах всегда были гадалки. Они были у Николая Второго, у Ленина, Сталина, у Ельцина. Леонид Леонидович Троевидов – не исключение.
– Все важнейшие государственные решения принимаются после консультации с вами?
– Полагаю, что некоторые. Сначала я угадываю последствия принимаемого решения, а потом его утверждают органы власти. От некоторых решений я предостерегаю. На других настаиваю.
– Выходит, вы своими советами определяете политику государства и ход самой истории?
– Вы проницательны, Михаил Соломонович. Историю творят гадалки при дворах императоров и вождей. Существует Всемирный совет гадалок. Мы собираемся со всего света на островке в Саргассовом море и вырабатываем Образ Будущего, рассылая его Президентам земного шара.
Лана смотрела на изумлённого Михаила Соломоновича, глаза её стали огромными, а потом сузились, и в них отразилась шёлковая белизна пролетевшей ночной бабочки.