- Молитесь, своему Богу монахи, - просите его о пощаде, - послышался чей-то грубый голос, больше напоминавший звериный рёв жаждущего крови хищника.
- Настал, ваш конец, - повторили другие
Крепкое, тяжёлое бревно с оглушительным треском проломило прогнившие от долгих осенних дождей хлипкие деревянные ворота, и несколько десятков до зубов вооружённых разбойников ворвались в пределы обители.
Высокий, убелённый нажитыми за столь долгую и мучительную жизнь сединами старец поднялся из-за стола, и, сделав несколько шагов, подошёл к узкому оконцу, выходившему во двор монастыря.
Яркое дневное светило, словно не сумев вынести творившегося на земле ужаса, поспешно скрылось за серыми, свинцовыми облаками. Только пара слабых солнечных лучей сумела преодолеть этот непроницаемый барьер, высветив изуродованные тела нескольких монахов, настигнутых жестокой и чудовищной смертью.
"Столько лет, я не находил для этого времени, и вот теперь настала пора", - хладнокровно подумал старец, и вернувшись за стол взял лежавшее на столе гусиное перо, и аккуратно обмакнув в стоявшую на краю стола чернильницу, сделал запись на первой странице большого кожаного пергамента:
Много воды унесли реки Бургундии с тех пор, как я принял монашеский постриг.
Удивительно, но когда-то на этом свете жил совсем другой юноша, даже в самых далёких и невообразимых мечтах не пытавшийся представить те далёкие чужеземные страны, куда будет угодно занести его судьбе.
Я вырос у моря, и те огромные бескрайние дали, рисовавшиеся в моём буйном непосредственном воображении, при одном взгляде на призрачную пелену горизонта, с детства были предметом постоянного волнения моего ещё неокрепшего и не сформировавшегося разума.
Иногда я взбирался на серые скалистые выступы, находившиеся недалеко от моего дома, и часами мог наблюдать за беспокойными морскими волнами, извергавшимися из глубокой бездонной пучины, и с рёвом обрушавшиеся на прибрежные скалы.
Запах неведомых мне земель, аромат неведомых мне странствий, ни на минуту не отпускал меня. Он влёк меня, манил к себе, вторгаясь в мой мир в виде ярких впечатлительных образов, или мечтательных розовых снов, сбыться которым, не было никакой надежды.
Но всё изменилось в день моего восемнадцатилетия.
Обычно я просыпался очень рано, ещё до рассвета, но в тот день мой сон был неестественно долог. Если бы не странный, неприятный гул, ворвавшийся в нашу округу с первыми лучами солнца и стремительно нараставший с каждой минутой, то, наверное, я спал бы и дальше.
Несколько сотен хорошо вооружённых всадников, вместе со своими красивыми выносливыми лошадьми предстали передо мной в то утро.
- Мы идём в страну сарацинов, освобождать Гроб Господень, - сказал один из них, облучённый в самые дорогие доспехи, и сидевший на самом дорогом породистом скакуне.
- Пойдёшь с нами? - поинтересовался другой, чьё лицо было обезображено огромной рубленой раной.
- Конечно, - радостно закричал я,
- Конечно, - зашелестели верхушки деревьев
- Конечно, - задрожала морская гладь
- Зачем столько эмоций? - с улыбкой спросил всадник на породистом скакуне, - продавай всё своё имущество, покупай оружие и присоединяйся к нам.
Много долгих дней провели мы в море, перед тем как сойти на долгожданный берег.
Палестина встретила нас неласково. Невыносимая, испепеляющая жара, нещадно обжигавшая нас своим огненным дыханием, казалось, и являлась самым главным оружием сарацинов трусливо боявшихся вступить с нами в открытый бой.
В один из таких жарких ночей, славное Христово воинство сражалось за очередное сарацинское селение, широко раскинувшееся в живительной прохладе одного из оазисов.
Небольшие боевые группы лёгковооружённой пехоты моментально расползлись по селению, а тяжелая конница, прикрывавшая наши тылы, плотным кольцом окружила оазис, отрезав варварам путь к отступлению.
Упрямое, ожесточённое сопротивление сарацин, в сочетании с невыносимым чудовищным зноем, начисто высушило сердца многих из нас, превратив из защитников христианской веры, в безжалостных жестоких убийц, чуждых к какой - либо сентиментальности.
Тысячи предсмертных криков и стонов разорвали ночную тишину.
Тонкая кромка бледного полумесяца, уже было, совсем растаяла в предрассветной утренней дымке, когда я вместе с парой других своих товарищей: лысым здоровяком Бертраном, и низкорослым худощавым Гийомом, ворвались в один из сарацинских домов.
От сильного тяжёлого удара Бертрана, входная дверь слетела с петель, и, пролетев несколько метров, врезалась в противоположную стену.
Мы забежали внутрь. В глухой темноте помещения, краем глаза, я заметил какую-то тень, незаметно метнувшуюся нам навстречу.
Широкая мощная фигура Бертрана, практически, полностью скрылась в дверном проёме, как вдруг рядом со мной раздался пронзительный оглушающий вопль, и кривое, изогнутое лезвие сарацинского кинжала блеснуло в полумраке ночи.
Я судорожно схватился за ножны, и, выхватив меч, ударил по возникшей рядом с Бертраном фигуре.
Хриплый, слабеющий стон, вырвался из груди моей жертвы, и, простояв несколько секунд, одетая в чёрную длинную паранджу фигура, ничком рухнула на пол.
- Сарацинская с... а, - жестоко процедил сквозь зубы Гийом, подойдя к окровавленному телу, лежавшему на полу помещения.
- Боже мой! - потрясённо произнёс я, и медленно опустившись на колени, робким несмелым движением повернул тело лицом к себе.
Тонкие, восточные черты лица, скрываемые чёлкой чёрных жгучих волос, говорили о том, моей невольной жертвой оказалось юное очаровательное создание примерно восемнадцати - двадцати лет.
- Нет, - пробормотал я, и на минуту закрыл глаза, отчаянно пытаясь вообразить, что после того как я их открою, девушка будет жива. Но, разомкнув одеревеневшие веки, мои очи снова наткнулись на бесчувственный холодный взгляд убитой мною сарацинки.
Но это были ещё не самые ужасные открытия той злосчастной ночи.
- А дикарка то, была беременная, - сказал склонившийся надо мной Гийом, рукой указав на чуть выпуклый живот девушки.
- Беременная, - с ужасом в голосе повторил я и, проведя рукой по её окровавленному телу, жалобно взвыл, горько осознавая, что стал двойным убийцей.
Чувство глубокой, всепоглощающей ненависти захлестнуло меня. Ненависти к самому себе, к миру в котором мне было суждено родиться, к людям населявшим эту убогую планету, к планетам, звёздам, морям, океанам... Ко всему...
-Что ты расстроился? - Укоризненно спросил Гийом. - Подумаешь, ну не родиться на свете ещё один сарацинский ублюдок? Что с того?
- Уйди, - сдавленно прошептал я, оставив без ответа слова Гийома.
- Вставай, не валяй дурака, - резко заговорил молчавший до этого Бертран. - Если бы не ты, то на месте этой дикарки сейчас бы лежал я. По-твоему это было бы лучшим выбором?
- Нет, - покачал я головой, - не лучше. Но тебе не понять той боли, что гложет меня изнутри. Мне кажется, я уже слышу, как хохочет и потешается надо мной дьявол, наблюдая как моя жалкая и тщедушная душонка проваливается в преисподнюю.
-Обречён, обречён, - промелькнуло у меня в голове. И я, словно забывшись от пережитого ужаса, выбежал из сарацинского дома, и, пробежав несколько сотен метров, запыхавшись, рухнул на выжженную солнцем землю.
Через несколько дней, тайком пробравшись на один из торговых кораблей, я отбыл на Родину.
Именно там, на корабле, я и выбрал свой дальнейший путь. Крест, а, прежде всего связанное с ним покаяние, в одночасье стал главным символом моей новой жизни. Я решил уйти в монастырь.
Здесь, под сводом величественных неприступных стен, в тени высоких остроконечных башен, я надеялся обрести свой покой.
Но дьяволу показались недостаточными те мучения, которые он уготовил мне в преисподней. Он решил превратить в ад и моё настоящее.
Однажды летом, я, как и другие монахи нашего монастыря трудился на полевых работах. Наш труд занимал немало времени, и конечно, иногда нам приходилось контактировать с местными жителями, прося оказать какие-нибудь незначительные услуги.
И вот в один, из жарких знойных дней, измученные досаждавшей нас жаждой, я и ещё несколько монахов, обратились к работавшим по соседству крестьянам, с просьбой угостить нас кувшином живительной колодёзной воды из своих запасов.
- Сейчас, - сердито ответил крупный мужчина, одетый в длинную промокшую от пота рубаху, и, повернувшись к остальным крестьянам, произнёс, - Мари, подай этим богомольцам воды
- Иду, - послышался тонкий изящный голосок, и спустя мгновение из-за спины мужчины показалась молодая привлекательная девушка, несшая в руках большой глиняный кувшин.
Она была самой красивой из всех представительниц женского пола, когда-либо виденных мной на этой грешной земле. Тонкие надбровные дуги, изящный, чуть приподнятый кверху нос, в сочетании с выразительными губами и очаровательной, находящейся в правом уголке губ родинкой производили светлое, ни на что не похожее впечатление. А обворожительные, развивающиеся на ветру светлые локоны превращали её в одного из прекрасных белокурых ангелов, будто бы только, что сошедшей с полотен великих мастеров.
- Держите, - девушка заботливо передала кувшин в наши руки. При этом одна из петелек её сарафана ласково прокатилась по гладкой, нежной коже, и соскользнула с плеча, на секунду оголив предплечье.
- Матерь Божья, - в один голос воскликнули мы, завороженные столь прекрасным зрелищем.
- Что не пьёте? - Недовольно рявкнул на нас мужчина. - Пейте и проваливайте!
- Сейчас, - сказал я, и не в силах оторвать взгляд от этого прекрасного белокурого создания, передал кувшин Венсану - наиболее близкому ко мне монаху.
Засохшими, жадными до влаги, губами Венсан, тотчас же набросился на кувшин. Спустя секунду от спасительной живительной влаги в кувшине не осталось ничего, и лишь небольшая горстка капелек заблудившихся на самом дне сосуда, говорили о том, что ещё несколько секунд назад этот кувшин был полон.
- Тебе ничего не осталось, - не весело произнёс один из монахов
-Ничего, будет повод прийти завтра. - Мечтательно проговорил я вслед удаляющемуся женскому силуэту. - А я обязательно приду завтра.
Весь оставшийся день, я с нетерпением ожидал того момента, когда пылающее огненное блюдце скроется за линией горизонта, чтобы завтра появиться вновь и, бросив первые тонкие лучи на ещё спящий покров земли, огласит начало нового дня.
И этот день наступил. Взвалив на себя весь тот непомерный объём работы, который суждено было выполнить целой группе монахов, я отправился работать в окрестности крестьянских земель, туда, где состоялось моё вчерашнее знакомство с богиней (так я стал называть Мари).
Она пришла. Лёгкой, обворожительной походкой богиня подошла ко мне, и, посмотрев заинтересованным, внимательным взглядом спросила:
- Мсье, почему вы сегодня один, где остальные монахи?
- Потому, что я искренне жаждал встречи с вами, и не хотел допускать, чтобы сюда пришли другие мои друзья. - Честно признался я
- Почему? - Её лицо расплылось в широкой, обезоруживающей улыбке
-Потому что, один только ваш образ мне дорог настолько, что я не в силах его с кем-либо делить
- Смешной вы, - игриво произнесла девушка
- Я монах, - угрюмо вздохнул я
- А кто идёт в монахи? - поинтересовалась Мари, - Те, кто хочет найти Бога?
-Не обязательно, - не согласился я, в монахи идут и те, кто потерял себя в этой жизни, и хочет найти снова.
- Как вы?
- Нет, я не хочу вспоминать своё прошлое, ровно, как, и не хочу думать о своём будущем. Уверяю вас, оно не завидное.
- Мари, - послышался рассерженный голос её отца, - что тебе нужно от этого богомольца? Возвращайся, работа не ждёт.
- Прощайте, - расставаясь, она махнула рукой.
-До свидания, - дрожащими от волнения губами прошептал я, если завтра вы не придёте, то я верно умру.
На следующий день всё повторилось снова. Именно, на той, третьей встрече, я понял, что уже не представляю себе дальнейшей жизни без этой женщины.
Мари, впорхнула в мою жизнь подобно тому, как яркие весенние запахи, впорхнув на безжизненный зимний простор, наполняют его новыми цветными красками, возвращая к жизни омертвевшие кроны деревьев.
Каждый день я молил Бога о том, чтобы сезон заготовки кормов, продлился ещё хотя бы на один день, дабы я опять смог увидеть свою единственную несравненную богиню.
Но однажды она не пришла. Вместо Мари, явился её отец. Вид у него был очень разгневанный, и, судя по крепко сжатым кулачищам, ему не терпелось надавать мне пару хороших подзатыльников.
- Убирайся, откуда пришёл, - презрительно прошипел мужчина. - Ты принёс Мари одни несчастия. По нашей деревеньке вот уже несколько дней ходят мерзкие отвратительные слухи, о том, что моя дочь, занимается искушением монахов соседнего монастыря. И в этих слухах виноват именно ты! - мужчина гневно ткнул пальцем в мою сторону, - убирайся!
-Это правильно, - разочаровано подумал я, - большего я и не заслуживаю, и, развернувшись, угрюмо побрёл в сторону монастыря.
Переступив порог обители, я приложил все усилия, чтобы навсегда вычеркнуть имя Мари из своей памяти.
Но прошлое и не помышляло отпускать меня.
В один из холодных промозглых январских дней, главные ворота обители распахнулись, и звонкое цоканье копыт о мелкую каменистую брусчатку моментально прокатилось по монастырю. В монастырь медленно въехал епископ д"Лафруа со свитой.
- Важная персона, - шепнул на мне на ухо стоявший рядом большой грузный монах. - В соседней деревеньке обнаружилась ведьма. Нашлись какие-то свидетели, видевшие как одна из тамошних жительниц вылетела на метле через печную трубу собственного дома.
д"Лафруа приехал, для того, чтобы лично участвовать в сожжении этой ведьмы.
- Дьявол, пришёл в этот мир, и уже стучится в наши двери, - хладнокровно ответил я.
В тот момент, я ещё не понимал, о какой именно ведьме говорит монах.
Всё решилось на следующий день.
Серый, неприветливый пейзаж, медленно утопал в окружении белых пушистых хлопьев ласково опускавшихся на голую, пустую землю.
На высоком деревянном помосте стоял д"Лафруа, в компании нашего аббата, и нескольких представителей своей свиты.
Епископ, неспешно, чётко проговаривая отдельные слова, зачитывал находящийся у него в руках пергамент: "Мари Дюпон, вы обвиняетесь в колдовстве, занятиях чёрной магией, и приговариваетесь к публичному сожжению".
- Мари, - потрясённо произнёс я, повернув голову в сторону столба к которому была привязана девушка.
- Что делать, что делать? - Лихорадочно соображал я.
-Бог даёт мне шанс, я должен искупить свою вину, я должен спасти Мари - пронеслось у меня в голове
- Должен спасти!- Настойчиво повторил я
Тем временем епископ что-то сказал стоявшим возле него монахам, и к столбу с разных концов площади потянулись мрачные тёмные фигуры, державшие в руках связки хвороста.
К столбу, к которому была привязана Мари, подошли несколько солдат, и надели на её голову какой-то странный мешок.
- Мне кажется, приговор необходимо поскорее привести в исполнение,- обратился аббат к епископу, небрежным кивком указав на затянутое свинцовой пеленой небо
- Мне кажется, вы правы, - согласился с ним епископ.- Распорядитесь, чтобы один из ваших людей поскорее избавил мир от этой ведьмы.
Аббат повернулся к монахам, и, окинув небрежным взглядом всю разношёрстную монашескую братию, остановился на мне.
- Подойди сюда, - произнёс он надменным, приказным тоном
Я не двинулся с места.
- Антуан Леверье, - я требую, чтобы вы немедленно подошли ко мне, - настойчиво повторил аббат.
- Почему он не встаёт? - послышались удивлённые голоса монахов
- А ну встал, - заорал стоявший рядом со мной солдат, и, схватив меня за шею, толкнул по направлению к аббату.
Пролетев несколько метров, я, самым неудачным образом приземлился прямо у ног аббата.
- Не стоит делать такие категоричные заявления, - вмешался епископ, - Антуан, всего лишь немного растерялся, мне кажется, он идеально подходит для выполнения той задачи, которую мы собирались ему поручить.
- Поднимите его, - распорядился епископ, и двое солдат крепко схватив меня за плечи, поволокли моё тело к столбу.
- Отпустите меня! Никакая я не ведьма! В вашем монастыре есть монах, которого зовут Антуан Леверье, он подтвердит мои слова. - Кричала Мари из-под надетого на её голову мешка, а порывистый январский ветер, подхватывал этот пронзительный истерический крик, заставляя меня, сходить сума.
- Держи, - протянул мне факел высокий рослый солдат
Я покорно взял огонь в свои руки. Затем упал на колени, и застыл, не в силах пошевелиться.
Я, конечно, понимаю, что я должен был наброситься на солдат, и, размахивая пылающим факелом постараться отбить для Мари хотя бы несколько дополнительных минут жизни. По крайней мере, попытаться. Но я этого не сделал...
- Чего он ждёт? - Рассердился епископ.
- Сейчас, - трусливо ответил я, поднявшись с предательски дрожавших колен. После чего шагнул по направлению к столбу.
- Смотри, не оброни огонь, - донёсся из толпы громкий мужской бас.
Что-то демоническое, не живое показалось мне в этих нотках. Как - будто произнёсший эти слова вовсе и не был человеком, а был кем-то другим. И я, движимый внезапно возникшим интересом, повернул голову в сторону толпы. В том месте, где должен был стоять мужчина, неестественным голосом обронивший эту фразу, никого из взрослых не было, только маленький черноволосый мальчик, с неестественным для здешних мест смуглым цветом кожи, и жуткими кроваво-красными зрачками, заговорщицки подмигнул мне.
Дойдя до столба, с разложенной вокруг него кучей хвороста, я замер.
- Мне уже порядком поднадоел, этот богомолец, - сказал один из солдат, - если бы не аббат с епископом, то я бы уже давно угостил этого богомольца острым лезвием своего меча.
- Антуан, ты где? - Вырвалось из уст Мари
- Здесь, чуть слышно ответил я, бросив факел на кучу хвороста.
Острые, обжигающие языки пламени, моментально взметнулись к небу.
- Нет, - раздался оглушающий вопль Мари.
Эти слова были последними в её жизни.
- А говорят, ведьма была беременной, и сам дьявол был отцом её ребёнка, - сказала стоявшая в толпе старуха, с уродливой волосатой бородавкой, застывшей на её крупном мясистом носу.
- Нет, - жалобно взвыл я, и, упав на землю, попытался закрыть лицо руками. Совсем как тогда, в Палестине.
С тех пор прошло вот уже сорок лет. Но не было ещё ни одного дня, ни одного часа, чтобы я е вспомнил о том кошмарном январе. Жуткий вопль Мари до сих пор звенит в моих ушах. А её миловидное, улыбающееся лицо, вместе с образом розовощекого младенца, до сих пор преследует меня по ночам.
***
С лестницы послышался топот. В одну секунду дверь отворилась, и в комнату старца ворвалась группа вооружённых ножами и топорами разбойников.
- Ты казначей? - Набросился на старика один из разбойников, с безобразным пупырчатым лицом.
- Помилуйте! - тихо ответил старик, - я всего лишь переписчик церковных книг, не имеющий к монастырской казне абсолютно никакого отношения.
- А если ножом? - вопросительно посмотрел на старика разбойник
-Хоть ножом, хоть топором, - спокойно сообщил старик
- Во двор его, - приказал самый высокий разбойник, по-видимому, являвшийся предводителем шайки.
Двое разбойников цепко подхватили измождённого старика, поволока его в направлении выхода.
Треснувшее, полуразвалившееся колесо от телеги, служило у разбойников плахой. Где вот уже полчаса безостановочно трудился палач.
- Вот ещё один, - разбойники небрежно бросили старика рядом с обезглавленными телами других монахов.
- Ну, что плешивый, боишься умирать? - Сурово прохрипел палач, обращаясь к старику.
- Нет, - негромко отозвался с земли старец, - я слишком презираю жизнь, чтобы бояться смерти.
Палач ничего не сказал, только многозначительно ухмыльнулся, и крепко схватив старца за ворот одежды, резким движением потянул к себе.
- Ха-ха-ха, - смеялся на одной из башен маленький черноволосый мальчик, с неестественным для здешних мест смуглым цветом кожи, и жуткими кроваво-красными зрачками.