Самое дорогое, что один человек может отдать другому - это доверие. Человеку свойственно порой так слепо привязываться. К чему угодно: мечте, месту. Или приятелю, подобному себе по образу мышления, или только кажущемуся таковым...
- Адик, ты что несёшь? - возникший, как чёрт из коробочки Джерри расползся в широчайшей улыбке. До ушей. Он был счастлив. Только что приехал отец, который обнимал и тискал его за плечи, как взрослого, радуясь удачной продаже и вырученным так кстати деньгам. По такому случаю, Джерри и сиял, как медный пфенниг. Даже глаза излучали веселье, с которым непременно надо было поделиться. Весь мир, ему сейчас казалось, должен разделить его восторги. А тут, Адик, как нельзя кстати. Странноватый, правда, приятель, но кто не без чудинки? Встреча в пути ровесников - прекрасный повод, чтобы поболтать. О том, о сём. Похвастаться, а то и помериться силой. Мальчишки - народ суровый. Чуть что - и кулаки пускают в ход. Обычное дело: куда ж от этого деться?
- Афишу для фрау Гертруды. А что?
- Ого! Покажь!.. - чуть припадая на ногу, выкрикивает Джерри. Он в нетерпении, и не хочет это скрывать. Смело протягивает руку к огромному альбому, который несёт, ничего не подозревающий пока Адик. Последнему явно не нравится жест, поэтому Джерри сходу натыкается на неприятный окрик:
- Отстань! Вот пристал, липучка! Не видишь разве - я тороплюсь!
- Ой-ёй-ёй, какой важный! Подумаешь, задержался на минуточку. Скажешь тётушке, что меня встретил. И - разговор окончен...
Джерри встал напротив Адика и смотрит. Он склонил голову набок, ожидая ответа. Но у Адольфа на лице написано злое нетерпение. И он почти кричит, раздосадованный не на шутку:
- Это для тебя она - тётя, а для меня фрау Гертруда! И вообще, я вовсе не намерен вести с тобой глупую беседу. Тем более - меня давно уже ждут!
Адольф идёт дальше своей дорогой. Ему нет никакого дела до рыжего ирландского выскочки, который появился на их, австрийской земле, неизвестно по какой причине. К тому же, мама Ади сказала, что они евреи. Однако Джерри пристраивается, как ни в чём не бывало, и бежит себе вприпрыжку рядом, не отставая, и не желая отпускать приятеля так просто.
- Чего тебе от меня, наконец, надо, а? - сердито смотрит на Джерри юной художник. Он приостанавливается, чувствуя, что рыжий Джерри опять хочет что-то сказать. И впрямь, над самым ухом раздаётся:
- Ну, дай только разок глянуть! Ты что такая жила? Жмёшься...
Джерри близко. В глазах чертенята, а руки он уже не протягивает, а держит в карманах новых клетчатых шорт. Ему не терпится взглянуть на мазню приятеля. Тот, видимо, от души калякал, и сейчас действительно занят, поэтому и не хочет вступать в разговор. Но Джерри его уломает. Даром, что ли, он набивал кулаки на "груше"?
Адольф раздосадован и не слышал Джерри. Внутри шла борьба. Он так старался, не спал ночь, рисуя вывеску для тётушки шалопута, что встал так некстати на пути. И этот бездельник Джерри вздумал ещё его и обзывать! Адик ни на минуту не сомневался в том, что он - великий художник, и о нём, Адольфе Гитлере, когда-нибудь узнает весь мир. Поэтому рисовал помногу. "Набивал руку", как обычно делают все художники. И был верен своей мечте.
- Сам ты жила! Я ничего тебе показывать не буду! Отойди от меня, понял! Рыжий противный жид! - и Адик показывает язык Джерри, добавляя с нескрываемой неприязнью: Backpfeifengesicht{2}.
Джерри знал значение этого обидного слова. И не собирался скрывать негодование. Он знал и кое-что другое про Адика. То, что на общественный показ никогда не выставлялось. Ведь отец Гитлера-младшего был не последним человеком в Леондинге. Но Джерри плевать. Этот Ади, похожий на маленькую подвижную обезьянку, переступил всякие границы приличия. И поэтому, жид Джерри прознёс без тени смущения:
- Der Apfel f;llt nicht weit vom Stamm{3}.
Эта фраза заводит Адика. Он покрывается красными пятнами и сжимает от злости кулаки. Адольф напряжённо дышит и готов напасть на обидчика первым. Стиснув зубы, он выдавливает из себя:
- Что? Что ты сказал, еврейская морда? А ну, повтори!
Теперь уже Джерри негодует. Голова опущена вниз, и желваки играют на щеках. Он не желает прощать обиду и говорит отрывисто, с придыханием:
- Значит, ты взял в толк, о чём я... Могу и повторить, конечно. Мне не трудно!
Гитлер в бешенстве. Глаза горят. Была б его воля, и он убил бы Джерри на месте. Двое стоят напротив друг друга и смотрят исподлобья. Вот-вот и кто-нибудь из них непременно ринется в драку. Адольф прекрасно понял намёк. Задета родовая честь их семьи. А такое простить нельзя. Значит, даже этот ирландский выродок, который поселился в Леондинге без году неделя, уже знает, что отец Ади, Алоис, состоит в браке с родной племянницей. И Адольф - их законнорожденный сын, в действительности ребёнок, зачатый в смертном грехе кровосмешения, инцесте{4}. В деревне слухи носит ветер от двора ко двору. И двери зачастую открыты нараспашку для сплетен и пересудов. Так было всегда...
- Я тебя сейчас здесь вот и прикончу. За эти самые слова, понял? - шипит Адольф, враз становясь похожим на одного из недовольных гусаков, что бродят вразвалку по пыльным дорогам деревни без присмотра. Он в бешенстве.
- Кишка тонка, Адик! - парирует Джерри, вновь склоняя голову набок и продолжая стоять на месте, поддевая ботинком пыль. Его губы превратились в ниточки, а на лице написана ироническая усмешка. Она, словно маска, приросла к нему в эти минуты.
- Ах, ты так, да! Ну, теперь держись!..
Гитлер в ответ изображает на лице страшную мину: брови насуплены, а в глазах застыл неприкрытый гнев. Но Джерри опережает Адика, сходу прочитав смертельную обиду на лице. Не растерявшись, рыжий жид опережает Адольфа и бьёт его по носу первым. Тот пошатнулся, но устоял на ногах. И тут началась самая настоящая драка. Пыль взметается столбом. Новые шорты Джерри неумолимо трещат по швам. Но он продолжает наносить тумаки, почему попало. То и дело они попадают во что-то мягкое, отчего раздаётся противное ойканье.
- Да ты мешок с дерьмом, а никакой не художник! - выкрикивает в запале Джерри, вывернувшись из-под навалившегося тела Адольфа. Гитлер лежит прямо в пыли. Плечи содрогаются от рыданий. Адик выглядит жалким и подавленным. Совсем не таким, как всего лишь несколько минут назад. - Ну, прости, Ади. Мир, да? - протягивает руку в знак благорасположения Джерри. Он видит перед собой только поверженного и притихшего приятеля. И готов идти на уступки. Подумаешь, какая-то драка! Делов-то. Сейчас подрались, через минуту - помирились. И разошлись в разные стороны. До следующей встречи. На то и мальчишки, чтобы мериться силой: кто - кого. Всякая обида на Адольфа, горько плачущего, валяющегося у его ног и растирающего юшку грязной ладонью, испаряется, как будто её и не было. Он оказался сильнее в этом поединке, так чего уж тут!.. Но, неожиданно, Гитлер вскакивает с лобного места и пинает со всей силы Джерри по правой коленке. На лице выражение злобы и ненависти. В эту секунду Адольф похож на разъярённого бычка, готового всё снести на своём пути. Глаза горят каким-то странным отчуждённым блеском, от которого кровь стынет в жилах. С быстротой молнии в голове Джерри промелькнули чудные рассказы о призраках, которые временами выходят из старинного склепа, чтобы испить чью-нибудь невинную кровь. "Адольф - один из них них", - заключает Джерри. Рыжий вихрастый мальчуган даже не пикнул. От боли, пронзившей внезапно всё тело, он стоит столбом и сжимает руками помятые пыльные шорты, повторяя, как заговор: "Мама, мамочка... Я же всё честно. А он..."
- Что, вонючий ублюдок, попало под раздачу, да? - со злостью заключает Гитлер. - Будешь знать, как обзываться.
Больше, не желая ничего слушать и видеть, Адольф собирает расписанные листы из пыли и, не оглядываясь, преспокойно следует по своему маршруту. На прощание, со спины он показывает средний палец незадачливому обидчику, шепча, но так, что тот не слышит оскорбительных слов: "Ненавижу мерзких евреев! От них всё зло на Земле. Была б моя воля!" В голове в это время вертится жестокая фраза, которую высказал завистник, когда Адольф принёс на урок рисования в школу работу, выполнив её настолько блестяще, что учительница долго хвалила и улыбалась, повторяя при всех в классе: "Какая же ты умница, Адольф! Талант... Настоящее сокровище!"
А тут...
Эти слова, что он получил, сев рядом с Фридрихом, хуже пощёчины и тумаков: "Твои рисунки так себе, понял! И на экзамене ты обязательно провалишься. Потому, что ты бездарь! А что учительша наболтала при всех - блеф. Просто ей надо кого-то выставить от класса, вот и всё. Она решила, что ты подойдёшь лучше остальных. Так, что не принимай за чистую монету". И Фридрих поворачивает голову в сторону симпатичной соседки и открыто подмигивает ей. Та покрывается румянцем и прячет глаза. "Правда, Марго?" - шепчет он ей в розовое ушко, но так, что Адольф всё слышит. Девушка лишь смущённо кивает. Как досадно и больно... Кто бы знал! А всё потому, что эти слова бросил не кто-нибудь, а красавчик Фридрих, чьим мнением Адик дорожил, ничуть не меньше, чеи своим собственным. Потому, что Фрида он любил до самозабвения. Когда таить страсть стало уже невозможно, Гитлер открылся. Фридрих молча принял признание. Кто ему только не говорил волшебных слов любви! Он знал, что привлекателен, и оказался готов к очередной исповеди. Фридрих решил даже подыграть, сказав, что тоже влюблён в него, Адика. А заодно и извлечь выгоду. Раз уж так получилось...
Адик поверил... У влюблённых обнажено сердце. Они любят от души, не извлекая ничего взамен.
Рисунки Фридриха были не ах... И все это знали. Привыкли.
Однажды Адольф, выбегая из раздевалки, где только что целовался с Фридрихом, понял, что это любовь всей его жизни. Он поклялся в душе помогать любимцу во всём, чтобы тот у него ни попросил. С того момента, любовь, скреплённая поцелуями, начала произрастать буйным цветом...
Постепенно, все привыкли, что Фридрих неожиданно стал выдавать яркие работы, не без таланта. И приписывали подобные даровитые всплески крепкой дружбе между молодыми людьми и положительным влиянием Адольфа. У них завелись общие приятели, они время от времени посещали пленэры.
Шло время... Капризы Фридриха подчас становились всё более изощрёнными. Его тайные желания требовали разрешения. И часто находили его. Но ослеплённый любовью Гитлер ничего не замечал. Он видел перед собой лишь любовный объект своей страсти, который выражает свои капризы, как умеет. К тому же, Фридрих много теперь рисует. Ведь Адольф снимает для него помещение под студию.
Как-то раз, в мастерской, куда Адик зашёл без предупреждения, он застал Фридриха с натурщицей. Двое лежали в "невинных" позах. Однако простынь была мокрой. И намётанный глаз художника эту оплошность сразу заметил.
Адольфу стало не по себе. Он поморщился. Но уходить не собирался. Предстоял важный разговор с Фридрихом.
- А, это ты, приятель! Проходи... Что встал? А я натурщицу готовлю.
Гитлер вспылил:
- В голом виде сам? Ну-ну... Она за тебя будет рисовать?
- Нет... Ну, ты погоди, Адольф горячиться. Берта, вон! - выкрикивает Фрид в ответ фальшивым голосом. Он надеется превратить в шутку то, что скрыть уже невозможно.
Берта вальяжно развалилась на диване, едва прикрытом палантином{5} красного цвета. Похоже, Фридрих и впрямь намеревался её рисовать... Она, после слов художника даже не шелохнулась. Давая тем самым понять, что вовсе не намерена трогаться с места, на котором, к тому же, было так уютно. Берта лениво поедала виноград с кисти, ничуть не стесняясь своей наготы. Природа её одарила пышными формами, которые она чрезвычайно ценила и продавала себя только лучшим... Таким, как Фрида, например. Берта не любила художников, а лишь терпела. Чаще всего они были также холодны, как и их полотна. Мастера отвечали ей тем же, рядом долго она не задерживалась ни у кого. Берта была временным явлением, которое передавали по личным рекомендациям из рук в руки.
Фридрих отвлекся, горячо беседуя с незнакомцем. Берта не меняла позы. По всему, сцены выгона она слышала невпервой. И привыкла к ним так же, как к приходу очередного скандалиста, с которым у её Фрида какие-то странные отношения. Берта восприняла Гитлера, лишь как нежелательную помеху, которая скоро исчезнет, подобно соринке в глазу. Стоит только приложить определённое усилие. А пока, она не торопилась. Выжидательно смотрела, что там произойдёт дальше. Вскоре, Берта догадалась, что эти двое, её разлюбезный душка Фрид и Ади - любовники, а Адик, к тому же и оплачивает мастерскую. Она отнеслась к очевидности спокойно: ну, ведь не любовь же связала её с этим Фридой. Он, конечно, хорош. Во всяком случае, гораздо лучше многих, но и платит - жалкие пфенниги. А по сему, долго она у него не задержится, потому что, как раз деньги предпочитает куда больше.
А в это время, Фридрих делал примирительные жесты, как только он и умел, представляя благорасположение к пришельцу. Но Берта была учёной в подобного рода вопросах и ему не верила. Она поняла из отрывков, долетающих до слуха реплик, что за мастерскую Фрид задолжал и теперь крайне уязвлён отказом Адика расплачиваться. Фридрих щурил карие глаза и показывал время от времени дрожащий кончик языка, отчего Адольфу стало неловко. Тот присел в кресло и задумчиво покачал головой. А Фрида мельтешил рядом, выказывая верность, заискивающе смотрел на Адика, пытаясь уловить переходы в речи и вновь оттянуть одеяло на себя. Но Адольф ещё не остыл. Он отворачивался от приятеля и морщился. Присутствие Берты для Адика было помехой. Но говорить прямо он не желал.
Берта наблюдала. Ей стало интересно, чем закончится сцена любовников. Она уже поняла, что здесь лишняя, но как уйти пока что не придумала. Поэтому, просто лежала, делая вид, что ей всё равно.
Фрида смотрел по-собачьи преданными глазами на своего Ади, выражая крайнюю степень любви. Которой не было и в помине. В конце концов, Фридрих встал на четвереньки и завилял задом. Отчего Берта не сдержалась и расхохоталась. В голос.
Адольфа эта выходка привела в неистовство. Гитлер, похоже, был не просто не в себе и раздосадован. Он изрыгал громы и молнии, которые в итоге обратил на неё, Берту. Подойдя к ней близко, он надрывно выкрикнул, словно читая монолог со сцены:
- О, какая волнительная грудь! Какие переливы... Да то сама Богиня Гекуба{6} спустилась к нам, недостойным, с Олимпа. К нам, грешным смертным...
- Адольф! Не заводись...
Но вспыхнувшего Гитлера вряд ли что-то могло остановить. Он продолжил, невзирая на умоляющий жест своего любимца:
- Скажи, Богиня, а хорошо ли тебе было в объятиях смертного? Ласкал ли он тебя также божественно и страстно, как твой муж, царь Приам? Ну, не стесняйся... Мне - можно. Я - ближайший друг.
Поза Гитлера была напряжена, а руки двигались в каком-то отрыве от тела. Казалось, он находился в ином пространстве, а сюда попал по нелепой ошибке. Вот, сейчас, он увидит, что здесь случайно, и исчезнет, как не бывало.
Берта не знала, что ответить, поэтому есть виноград перестала. Она перевела удивлённый взгляд на Фридриха. Тот внимательно рассматривал Адольфа. Но в этом откровенном взгляде любовь не читалась. Совсем.
Постепенно, запал Гитлера стих, и он снова переключился на беседу с Фридой.
"О, да здесь пахнет разборками. Любовная интрижка в действительности для Фриды ничего не значит. А вот этот странный Адик, похоже, влюблён не на шутку. Понятно, отчего он завёлся. Пассия изменила", - ухмыльнулась Гекуба-Берта, думая совсем о другом и потому, не ответив, а лишь бросить взор вскользь и проводив жёсткий взгляд Гитлера. Но Адольф не мог успокоиться. Он не находил себе места в тесной мастерской. Глаза его переключались с предмета на предмет, но не задерживались ни на чём.
Наконец, он снова обратился к Берте. Поняв, что та говорить с ним не намерена, раздосадованный Адик решил продолжать в том же духе. Гитлер скрестил руки на груди и принялся декламировать. Вначале спокойно, но резко, а затем распаляясь всё больше. Фридрих сделал попытку его остановить, но безуспешно. Не найдя выхода, в эти минуты для Адольфа никто не существовал в мире, кроме него самого. Фрида впервые видел своего друга таким возбуждённым и жаждущим выплеснуть поскорее ту страсть, что сжигала его изнутри. Строки были полны нерва. В них клокотала буря чувств и невысказанных эмоций. И ещё... Пожалуй, сам Гитлер впервые заставил аудиторию, пусть и состоящую всего из двух человек так слушать и внимать своему голосу. А те двое замерли и молчали, поддавшись нахлынувшей магии, в которую вовлёк их этот чудной человек с чёрной гладкой чёлкой, покрывающей низкий лоб и ледяным взором маленьких голубых глаз. Слова и жесты его несказанно впечатлили, застав слушателей врасплох. Он выступал перед ними почти как трибун:
Что он живет! А для чего в итоге?
Из-за Гекубы!
Что он Гекубе? Что ему Гекуба?
А он рыдает. Что б он натворил,
Будь у него такой же повод к мести,
Как у меня? Он сцену б утопил
В потоке слёз, и оглушил бы речью,
И свёл бы виноватого с ума,
Потряс бы правого, смутил невежду
И изумил бы зрение и слух.
А я,
Тупой и жалкий выродок, слоняюсь
В сонливой лени и ни о себе
Не заикнусь, ни пальцем не ударю
Для короля, чью жизнь и власть смели
Так подло. Что ж, я трус?.. {7}
Но где-то в середине страстной декламации, Адольф не выдерживает накала страстей и сдаётся. Он становится прежним Ади, послушным чужой воле... Воле своего горячо любимого Фридриха. И тот тут же ловит момент. Он бросается к роялю и бьет, что есть силы по клавишам. Они издают жалобные звуки, от которых соседи в бешенстве. Последние слова Адольфа едва прорываются сквозь какофонию наносных звуков. В порыве отчаяния, соседи ответно стучат в стену кулаками и изрыгают проклятия на головы тех, кто вздумал тревожить их покой, насилуя рояль.
- Опять этот несносный Фридрих испражняется! И когда это только прекратится! Сволочь! Скорее бы уже съехал...
Затем, мужской голос перебивает женский. Фрау визжит, крича в запале:
- Паскудник! Развратник! Водит баб и этим живёт! О, несчастье на мою голову!
- Клара, цыц! Замолкни! Пусть разбирается с негодником хозяин...
- А я сегодня вечером к нему и схожу. Всё скажу! Пусть выбирает: или мы, или - этот несносный паршивец, от которого весь дом на ушах стоит!
Гитлера, хорошо слышимые возгласы, только заводят. Он продолжает. Горячо, на взводе. Щёки его пылают. В довершение, он хватает красный палантин и набрасывает на свои плечи, встав в позу древнегреческого актёра. Новоявленной Гекубе всё нипочём. Она громко хохочет и хлопает в ладоши. С криками: "Браво! Бис", Берта подбегает к Адольфу и звонко целует в щёку. Но тут не выдерживает и Фридрих.
- Адольф, прекрати! Ты слышишь? Я устал...
- Ну, конечно... После такого бурного экстаза с богиней!.. Как же по-другому?
Адольф всё ещё не остыл. Чёлка спадает на глаза. Она мокрая от пота. Руки парят возбуждённо, словно он продолжает читать тот монолог. Он отходит от Фридриха и обращается к натурщице, которая по-прежнему улеглась в "невинной позе". Она глядит на Адика, не скрывая заинтересованности, вальяжно покачивая ногой и ожидая, что за сюрприз тот ещё преподнесёт.
- А ты хочешь попробовать меня, а, Гекуба? Хочешь? Что молчишь?
Но Гекуба продолжает то же самое. Она принялась за кисть винограда, небрежно засовывая в рот сладкие ягоды. И ждёт... Что он может - этот Адик?
И тут Гитлер рывками скидывает с себя одежду. Гекуба смотрит на него вначале удивлённо, приподняв слегка бровь, но без тени смущения. Она позировала не впервые. И ей ли не знать, что такое художники! Когда Адольф предстал в костюме Адама, Гекуба вновь расхохоталась в голос. Одна из виноградин, которыми был набит рот, выпала и покатилась в дальний угол. Гекуба показывала пальцем на причинное место Адольфа и хохотала всё громче и громче, неудержимо... Гитлер, пылавший гневом, тихо остывал. Он знал лучше всех здесь присутствующих причину её смеха.
- Фи! Да ты несостоятелен, приятель, - спокойно глядя на Адольфа, заключил Фридрих. Он прихватил пару виноградин с кисти, что держала в руках Гекуба, и небрежным жестом бросил себе в рот. - Хочешь, я покажу, как надо? Не стесняйся, только кивни.
Теперь уже пришла очередь молчать Гитлеру. Он насупил брови и сумрачно взирал на приятеля.
- Как знаешь... А я - хочу. Смотри, как надо. И учись, пока я живой!
И тут Фридрих прямо на глазах посрамлённого Адольфа произвёл половой акт с Гекубой. Действо происходило недолго, но сопровождалось охами и вздохами последней, которая, то и дело облизывала губы и хитро поглядывала на Адика. В заключение, она поманила его пальцем и закатила глаза, демонстрируя высшую степень наслаждения, перешедшего в экстаз.
- Ну, а теперь ты... Как?
Но Адольф стоял, как соляной столб. Наконец, придя в себя, дрожащими руками он накинул одежду и, не прощаясь, быстро покинул студию. Голова его также слегка подрагивала.
Гитлер был не просто посрамлён. Он был уничтожен... С того самого момента Адольф возненавидел Фридриха...
Страстная любовь так часто перерастает в ненависть. Порой, достаточно только повода. Что уж говорить, если тебя не любят, а лишь используют, как некий инструмент для своих желаний.
Именно так произошло с Адольфом. Та встреча перевернула сознание. И ничто позже не могло поменять его сущность. Зверька, которому на хвост наступил другой, более сильный...
***
- О! Фердинанд{8}, ты только посмотри!
- Что? Что такое? Опять эти дурацкие рисунки юнцов, которые ни черта не смыслят в жизни?
- Погоди... Ты торопишься? Минутку удели мне.
- А когда я не торопился? Сегодня доклад... Лекция... О, мой друг, Макс{8}! Нет. У меня совсем, совсем нет для тебя времени. Ты ведь всё прекрасно понимаешь сам...
- Но этот случай особенный... Ты только взгляни!.. Уверяю тебя - не пожалеешь.
- Ну, что, что, что опять?.. Вечно твои таланты, которые на поверку не стоят и выеденного яйца... Хорошо! Раз уж всучил. Придётся посмотреть. Хотя ты и вор моего времени. Но от тебя так просто не отвяжешься.
- Как ты сказал Фердинанд?
- Ну, прости, Макс. Погорячился. Мои мысли не здесь, с тобой. А в другом месте. И, правда... Выставка на носу. Дорога каждая минуты. Ладно! Давай сюда очередного твоего каляку.
Следуют паузы, в ходе которых Фердинанд Штегер рассматривает работы Адольфа Гитлера. Не удовлетворившись комнатным светом, он берёт в руки акварели и проходит чинными шагами к окну. Внимательно изучает предложенные приятелем работы на свету, чтобы увидеть тончайшие переходы и игру световых оттенков. Причмокивает губами и, наконец, с умным видом знатока заключает:
- Н-да, ты знаешь, Макс... На этот раз... Похоже... Ты поймал...
- Ну, договаривай уже, коллега! Я не мог ошибиться... Не разочаровывай меня!
- Макс... Скажу так. Этот парень - талант. И не малый. Работы шедевральны. Говорю сейчас от чистого сердца. Как его имя? Напомни...
- Вот! И я о том! А ты про выеденное яйцо...
- Так! Что ты хочешь от меня? Пусть учится!.. Я спросил - как зовут.
- Гитлер... Адольф.
- Понятно. Этот юноша далеко пойдёт, если ему хватит желания и свой талант он не просрёт.
- О, да! Но его не приняли в академию! Представь себе...
- Что ж так? Жаль... Перспективный малый, скажу я тебе...
Те, двое друзей-коллег... Академические художники... Вовремя не подсуетились, чтобы Адольф Гитлер оказался в числе студентов. Да ещё и две смерти, которые Адик пережил прямо на глазах в слишком раннем возрасте... Смерти его родителей. Одновременно и близких родственников. Ведь его отец приходился дядей его матери... Если бы Гитлер, талантливый, страстно мечтающий о карьере художника, стал им... Ход истории планеты Земля был бы иным.
***
Джерри, согнувшись пополам, падает в колею. Ведь на ногу, по которой пнул маленький садист, была уже наложена повязка. И Адик не мог её не заметить. Сквозь марлю просочилась кровь. Болело нестерпимо, так, что ребёнок потерял сознание...
Спустя полчаса по дороге случайно проезжал селянин, он и привёл в себя парнишку, лежащего распластанным в пыли.
- Кто тебя так?
Но увидев неприкрытый ужас в глазах, старик решает не расспрашивать больше ни о чём. Однако Джерри через некоторое время отвечает:
- Дьявол... Бес!
- Скажешь, тожа... Ты такое из головы выплюнь. А не то, вона, на себя не похож. Вы - пришлые люди. Чужаки. Поэтому долго ещё здесь обвыкаться будете, - пытается успокоить парнишку старик.
- Обвыкаться? Значит, подло бить - это называется обвыкаться? Так, по-местному, да? - негодует Джерри.
- Твой батя - ирландец. А мать - австрийка? - задал новый вопрос старик, поправляя воротник рубашки Джерри.
- Да!
- А звать как?
- Джерри!
- Оно, как... Ну, залезай в мой тарантас, Джерри. Надо же! Имя вовсе не немецкое.
Дважды мальчишку приглашать не пришлось...
- Спасибо. Имя дал папа. А что?
- Хорошее имя. Для наших краёв редкое.
Джерри промолчал. А старик продолжил:
- Слыхал я о вас... Что ж не пожилось в родных местах?
- Наследство досталось от дедушки с бабушкой. Вот и возвратились. А потом остались. Но я здесь жить не буду. Это мамка всё хочет. Родина её потому что. А я назад уеду. При первой же возможности.
- Воля твоя. Вырастешь - уедешь, если так уж приспичило. А по случаю этому не переживай. Померещилось. Бывает со всяким...
- Нет, не померещилось. И не показалось. Здесь кладбище рядом!{9}
- А-а, знакомое дело, - ухмыльнулся старик в усы. - Дак ты забудь о нём. Баек наслушался, что бабки, у дворов сидя, плетут без счёту, как паук паутину. А пацанам кажется всякое потом. Принимают за чистую монету...
- Нет, не показалось! Говорю же!
- Опять он за своё! Тпрррру! Эй, стой, давай, сивый мерин! Слушай, - повернул, было, голову в сторону Джерри старик, желая что-то прибавить или просто спросить. В дороге не болтать - грех. Где ж ещё-то... Да, видно, ослабил поводья, и дал волю кобыле. Та и понесла, что есть мочи. Только пыль столбом!.. Дед пробовал унять резвый пыл лошадки, но неудачно.
И тут начали происходить странности, о которых как раз и рассказывали те самые вездесущие бабки... Кобыла, названная отчего-то "сивый мерин", вскоре припустила и вовсе вскачь. И как не уговаривал, как не божился старый ездовой, проку от его речей ровным счётом не было никакого. Лошадь мчала их так, словно не вожжа попала ей под хвост, а тысяча чертей наддали по полной, в честь нечистой мессы, заказанной на шабаше. "О, майн готт!{10} Я даже не предполагал, что такое возможно ждать от моей весьма не юной фрау. Но деться некуда. Лишь бы живыми выбраться из этакой передряги". А неугомонная кобыла всё несла и несла двоих, будто и не знала усталости вовсе... Она припускала то галопом, то рысью, сама выбирая путь. Старик сидел, покачиваясь, на манер китайского болванчика, и не пытался даже притронуться к вожжам. Страх сковал его члены. Ездовому временами чудилось, что несутся они по нескончаемому кругу, и подобный бег никогда не закончится... Джерри ничего не оставалось иного, как лечь на дно тарантаса и взирать на Небо полными ужаса глазами. Он же предупреждал! И вот, опять...
Сколько они так мчались - неизвестно, но кобыла всё-таки споткнулась обо что-то лежащее на дороге и, с разбегу, грузно рухнула мордой в пыль. Она дёрнулась пару раз в агонии, изо рта потекла кровавая пена. Повела карим затухающим оком на старика, словно прося прощения и, издав протяжный, совсем человечий, стон, тотчас околела.
Старик, ошеломлённый, вышел из телеги. Ноги его дрожали и подкашивались. Перед ним лежало тело его бедной лошади. Она была мертва. В этом не было никакого сомнения! Но нечто странное настолько поразило бедолагу, что он не мог выдавить из себя, ни слова... Джерри также стоял рядом, ни жив, ни мёртв от страха. И действительно, было, отчего стоять столбом! Ведь на дороге лежал не труп только что околевшей кобылы, а высохшая мумия...
- Чудны дела твои... Да, что ж такое делается-то, а?
- Не знаю, - промолвил едва слышно Джерри. И добавил: - Я же говорил - ДЬЯВОЛ. А Вы мне не поверили.
Старик с удивлением посмотрел на подростка, пару секунд осмысляя, что он сказал. Затем перевёл взгляд на лошадь, словно она могла ответить.
- А ведь ты прав, Джерри. И впрямь, не чисто дело, - кивнул в ответ ездовой.
Пожилой человек казался растерянным и ни на что негодным. Подросток, заметив, что происходит со спутником, подошёл к нему, тронул за заскорузлую ладонь и тихо произнёс:
- Чем мы ей поможем? Ведь она мертва. Пойдём отсюда...
- Дааа, - выдавил из себя старик.
Дальше они шли пешком. Благо до деревни было рукой подать. Оба молчали и тряслись от страха мелкой дрожью, время от времени переглядываясь...
С тех пор, Джерри стал сторониться Адольфа. Рана на коленке зажила, но появилась хромота, которая осталась потом на всю жизнь, как напоминание о той роковой встрече в пути...
P.S. Стоящие у власти - проклятые Богом люди... Кто смеет в этом сомневаться?
Апфель{1} (нем. яз., рус. транскрипция. Der Apfel) - яблоко.
Backpfeifengesicht{2} (нем. яз.) - лицо, по которому необходимо врезать кулаком. По-русски: "кирпича просит".
Der Apfel f;llt nicht weit vom Stamm{3} (нем. яз.) - буквальный перевод: яблочко от яблони недалеко падает.
Инцест{4} - половой акт между людьми, связанными прямым родством.
Палантин{5} - классический атрибут женского гардероба, который представляет длинную, широкую накидку прямоугольной формы.
Гекуба{6} - в древнегреческой мифологии жена царя Приама, которая после взятия Трои
попала в рабство и превратилась в собаку.
Что он живет! А для чего в итоге?
Из-за Гекубы!
Что он Гекубе? Что ему Гекуба?
А он рыдает. Что б он натворил,
Будь у него такой же повод к мести,
Как у меня? Он сцену б утопил
В потоке слёз, и оглушил бы речью,
И свёл бы виноватого с ума,
Потряс бы правого, смутил невежду
И изумил бы зрение и слух.
А я,
Тупой и жалкий выродок, слоняюсь
В сонливой лени и ни о себе
Не заикнусь, ни пальцем не ударю
Для короля, чью жизнь и власть смели
Так подло. Что ж, я трус?{7} У. Шекспир. "Гамлет" (действие 2, сцена 2, перевод Б. Пастернака).