Храмы. Их таинственные своды, освещённые смиренным огнём свечей. Будто объятие родного дома. Здесь на мою перекрученную и разодранную душу мог бы снизойти забытый покой. Но любви жителям низших миров не положено. Им судьба - служить мирам верхним. Поэтому я здесь, перед надвратным храмом монастыря.

  

  Монастыри. Их размеренная трудолюбивая тишина, их благодать и покой - они особенно запрещены моей душе. Монастыри мне тоже запрещены, по собственной воле не имею права сюда входить. Только если послана, как сейчас.

  

  От храмов и келий по всему естеству хлещет молитвами, вынуждая плотнее укутываться в крылья и спешить, спешить аллеей цветущих лип к иконописной мастерской. Почему не дали мне сразу перенестись туда, почему обязали пройти через эту пытку? Вселенские игрища верхнего и нижнего миров - а такие, как мы - вечные зёрна меж вечных жерновов.

  

  В иконописной мастерской - он. Юноша совсем.

  

  Иконописцу нужен мир, но мир бывает лишь после войны. Иконописцу нужно смирение, но какой прок в смирении, если не сломлена гордыня, если не истерзана вера и не убита вся тщетность каких-либо надежд?

  Вот почему к этому златоволосому зеленоглазому юноше, чьи щёки едва покрылись мягким пухом, послана я.

  Встаю перед ним - и медленно развожу крылья.

  Он глаз не в силах отвести от двух сочных точек и грешного курчавого треугольника - и это лишь начало его страдания. Сейчас я зажгу в нём неистовую жажду - нет, не тела, но духа моего. Нет мне преград, нет мне раскаяния. И нет мне любви. Я - абсолютная свобода, замкнутая сама на себе. И я сама выбрала этот путь - если хочешь, чтобы в твоём мире было небо, ляг краеугольным камнем на дно мрака.

  

  Ляг, мальчик. Не бойся, это ароматно. Не бойся, это красиво. Ты знаешь сердце красоты, я покажу тебе её изнанку.

  И ты в ужасе бегства напишешь лучшие иконы. Души и тела станут исцеляться ими. Даже после сотен списков и через столетия не утратят образы твои священного огня. Потому что сейчас я втопчу в ничто всё твоё доверие, изувечу твоё сильное тело, превратив его в неугасимую боль, с корнем вырву из тебя даже намёк на то, что сам по себе ты хоть что-то из себя представляешь. Ты - ничто. Ты - мой раб. Раб собственной жажды ко мне. Живи теперь с этим, а я исчезаю навсегда, оставляя на твоих губах вечную тоску, вечную молитву по невозможной для меня любви.