Сын мой старший как-то раз в садик унес "Скорую помощь", которую ему папа подарил когда-то, а она кому-то оказалась более нужной, чем ему, недосмотрел парень и итог: нет больше машины. Все бы ничего, да только она ему очень дорога была, а точно такой я нигде не вижу. Красивая была машина, а воспоминания у него о ней еще красивее остались.
И вспомнилось мне, как однажды я в садик унесла мамину брошку. Замечательная была брошка, красивая тоже, даже лучше этой машины, вы не поверите! Вся из серебристых таких гранатовых зернышек: сердцевина из слитых воедино зернышек и на крошечных колечках таких висят остальные, подобно грозди винограда... Нет, не подобно вовсе, бесподобно они висели, сияли приглушенным светом и манили, манили.
Так вот я хотела ее в садике Коле показать, в ладошке, по секрету, и больше никому (Как сердце свое? Возможно...). Коля теперь в Москве живет, говорят, большой человек, а тогда мы просто играли вместе в песочнице и бинтом перевязывали сломанное деревце на краю садовской детской площадки. А еще у нас с ним мячик был, он его в своем шкафчике хранил, в полосочку такой посерединке. И мы этим мячиком в дочки-матери играли, только имя сыночка я уж не помню теперь. И никого больше в эту игру мы не принимали. Умный был мячик... мальчик наш то есть... и учился хорошо, и прыгал... Ну да о чем это я? А, ну да.
Спросить разрешения брошку взять как-то я не спросила, а какие мотивы были, уж и не помню, взяла ее, в кармашек пальто спрятала и понесла в садик. А что такого? Я только покажу, обратно спрячу в карман и вечером назад верну, где лежала. И чего тут спрашивать? Никто и не догадается. Пальто было такое в клеточку, бежевое с коричневым, вот иду в садик с папой, он мне что-то говорит, а я рукой так карманчик-то придерживаю, и радуюсь тихонько своей тайне.
А весна была такая ранняя и разгульная! Так и помню, идем, моя рука в его руке, теплая такая рука, шершавая, и проходим мимо вербы, и он меня так на руки вскинул, и я носом в почечки ее тык, и пыльца на носу, и запах такой легонький! И ручейки бегут весенние, все по-настоящему, как потом в учебнике в первом классе рисовали - прямо как в тот день с натуры рисовали! А брошка-то вот она, здесь, рядышком, главное - молчок! Тайна! Буду сидеть рядом с Колей за столом и есть манную кашу, она вкусная, и потом какао, и кусочек булки с маслом! А брошка будет ждать в карманце, и даже он еще не будет догадываться, что она у меня есть!
Привел меня папа в садик, ушел, а Коли-то и нет в группе, не привели сегодня почему-то. Вот нет Коли! И позвали нас завтракать, а там какао с пятном на пенке, и каша уже холодная, и на столе какие-то крошки противные. Потом посадили на стульчики, и мне какой-то с трещиной достался, и все сидят по кругу, и стали нам шиповниковый сироп давать. Бутылочка такая маленькая, детей много, и всех одной чайной ложкой. Руки такие узловатые у няньки, она тихонько в ложку наливает не до краев, потом к слюнявому рту чьему-то подносит, он сироп слизывает губами и языком, и ладошкой еще придерживает снизу, а вдруг капнет... А остальные в нетерпении мнутся, тянутся... детей много, а бутылочка такая маленькая.
А одна девочка у нас была, так она отказалась сироп пить, рот не открывает и все, ладошкой зажала. Нянька уже привычным движением ее за руку - дерг, по попе - шлеп, и большая капля сиропа на пол упала. Нянька ее подолом вытерла, распрямилась угрожающе... Девочка заплакала, а ладошку ото рта не открывает. Противно ей, а по попе уже получила. И я готовлюсь уже к пытке: сейчас, как ей, будут руку от лица отдирать и пытаться в рот ложку всунуть... А она не сдается, кричит не открывая рта, вырывается! Единственная была потом девочка в первом классе, которую я уважала. Инна. Кто-то там из взрослых еще подошел, ругали ее, но сироп пить не заставили, плюнули. Дальше пошла ложка по кругу...
И уже ложка близко, и уже самый противный мальчишка ее облизал. И я тоже ладошку ко рту прижала и головой мотаю: нет! А ударить-то меня по попе нельзя! Однажды ударили уже, папа сам приходил с воспитателями ругался. Такой был страшный! Как будто и не он вовсе. "Еще одна!" - говорит нянька и в угол меня волоком.
Обошлось опять, а там, может, и бутылочка эта кончится.
И вот я в углу стою, и за шкаф заглядываю. Там у меня Белка живет! Надо аккуратно заглядывать, чтоб не заметили... Ага, тоже тайна! Это у нас недавно комиссия приезжала, и в группе столько игрушек появилось красивых! У нас и сейчас есть фотография, где я сижу за игрушечной швейной машинкой, новенькой такой, и ходячая кукла там на фоне сидит...
И в те два дня я их видела, эти игрушки. В магазинах таких тогда не продавалось, а в садике откуда-то появились. А потом комиссия уехала, и игрушки исчезли, как не бывало. Кроме Белки! Это был самый замечательный зверь на свете, и другие игрушки померкли, даже ходячая говорящая кукла, когда увидела в тот день ее, Белку! И я носилась с ней, и вдыхала ее запах, и гладила ярко-рыжую шерстку! Она была почти живая, как настоящая в Пятигорске, которую мы кормили с рук. И она была моя! И никому не давала в руки, не выпустила ее из рук в тихий час, а вечером запихнула ее за шкаф, когда всех позвали на горшки. И на следующий день я ее вытащила оттуда утром, снова рискуя быть наказанной за горшок, и снова играла, и спрятала перед прогулкой в постель под подушку! А вечером снова засунула за шкаф.
На следующее утро игрушки уже исчезли, и нянька долго искала что-то всюду, и я понимала, что ищут Белку. И меня спрашивали, потому что я вчера в нее играла. Но я честно молчала и отказывалась знать, где моя Белочка... Моя Белочка! И вот уже почти неделю Белка живет за шкафом. Ее нельзя вытащить и погладить, в нее нельзя поиграть больше, может быть, никогда будет нельзя. Но она есть! И я стою в углу, довольная, что меня не ударили, и что мы с Белкой все выдержим. И что эта противная ложка с сиропом нас не догонит!
Потом повели гулять, и без Коли играть не хотелось, и я собирала камушки и выкладывала в красивые фигурки на траве. Потом заставили спать, а брошка лежала в кармане пальто и ждала меня, и сияла там в темноте кармана, и никто-никто не знал, что она у меня есть. Я лежала на животе в кровати, и мне было трудно дышать. Но если повернуться на бок, заметят, что я не сплю, могут даже одеяло стащить. Я лежу тихо и терплю. И сочиняю стишок про зиму, там зайцы разбудили спящего в берлоге медведя, но он не съел их, а стал с ними играть. И там была Белка, конечно, она была не за шкафом, на воле, живая, и она была моя.
Когда нас подняли, я долго не могла найти свой носок, и меня поставили в угол. Наверное, из-за сиропа и из-за того, что меня нельзя ударить. Носок я найти не могла очень часто, кто ж за это наказывает... А потом нас повели в раздевалку собираться на прогулку. И вот тут-то как раз и случилось страшное!
Когда я запуталась в рукаве пальто, брошка из кармана со звоном выпала и ее увидели все! Самая противная девчонка схватила ее раньше меня, и я ее сразу больно стукнула, а она меня, и она поцарапала мне руку, а я все пыталась выхватить у нее из рук брошку, и ее грязные ногти касались моей брошки, и я зубами вцепилась в ее соленую руку, и она закричала, а брошка снова упала на пол. Потом, когда я видела мультики про то, как шахи бросают золотые монеты слугам, а они с жадностью ползают по земле и собирают эти монеты, я иногда вспоминала увиденную здесь картину. Как оголтелые, несколько детей кинулись собирать серебристые зернышки, которые раскатились, оторвавшись от хрупких маленьких колечек, и их было много, а я схватила брошку и пыталась собрать зернышки тоже, и они не помещались в ладошке, и меня молотила по спине та девчонка, потом она укусила меня где-то сбоку. Но я все держала брошку и отнимала у сверстников частички моего сердца, которое я хотела показать только Коле, только одну минутку в ладошке, и больше никому.
Не знаю, где были взрослые, что они делали, но потом они пришли, отняли у меня брошку и положили на шкаф с книжками. Я кричала, что дети украли мои зернышки, требовала отнять из у детей, но меня словно не было! Никто не забрал у детей отнятые у меня кусочки брошки, никто не ругал никого, а просто меня поставили в угол. И я стояла там и плакала о маминой брошке, и даже Белка не могла утешить меня из-за шкафа. Вечером за мной пришла мама, и я рассказала ей про брошку, и что они украли зернышки. Ей отдали почти голую монолитную брошку, и мы пошли домой.
Она не ругала меня, просто мы шли, и я плакала, а она держала меня за руку, и рука у нее гладкая, прохладная, большая. А потом я ей сказала, что сочинила стихи в тихий час, и она спросила, запомнила ли я их. И я стала читать, и забыла плакать:
На пригорке Зайцы справляли Новый год,
Под пригорком Мишка лапочку сосет.
И мешают зайцы Мишеньке поспать,
Разбудили Мишку - надо удирать.
Напугал их Мишка, что же тут сказать?
Я ведь шалунишка и готов играть.
Веселились зайцы, прыгал и медведь,
Даже рыжей белке захотелось петь.
И качались сосны, и трещал мороз,
Доносилось пенье до луны и звезд.
А как кончится веселье,
Мишка снова ляжет спать,
Снова лапочку сосать
Всем зверям на удивленье.
Вечером я рассказала ей всю историю, ну, почти всю: и про сироп, и про швейную машинку, а про Белку не рассказала ни слова. А потом слушала сказки на пластинке.
Эта брошка и сейчас есть. Конечно, мама больше не прикалывала ее к праздничным платьям, собираясь в гости, и брошка как-то потеряла ту магическую силу, которую имела тогда в моих глазах. Но меня так и не отругали. Это была очень дорогая брошка. Но, кажется, я была им дороже.