Он стоит на краю крыши небоскреба "Башня-2000". Дождь моросит, лебезит и рассыпается мелким бесом.
Сто четыре метра и один шаг - до цветных огней в дождливом сумраке. До радушных объятий мокрого асфальта.
На нем помятый, мышьякового цвета макинтош, лоснящийся от влаги. Серо-голубые перчатки. В тон им - "борсалино" с узкими полями.
Он говорит с тьмой. Хочет получить ответы.
"Ты история, малыш", смеется тьма дробью дождевых капель. "Ты опоздал к крушению своего мира"
Парень в борсалино вынимает конверт и ключи на самодельном брелке из эпоксидки. Брелок изображает ухмыляющуюся Луну.
Дождь с жадной поспешностью размывают строку печатного текста:
"Буратино открыл дверцу"
Он старательно рвет листок, рвет конверт, пускает клочки по ветру. Они уносятся вниз, к огням реклам и чужих окон, к стеклянной трубе моста, к ряби Москвы-реки.
Прикрыв огонек зажигалки ладонью, он закуривает.
Как мы умудрились так облажаться?
Мы оставались на своих местах, а мир сдвинулся. Мы сами подставились под ярмо, сами прощелкали перемены. Говорят, что Карандаш спятил. Что Самоделкин работает конфетным автоматом в ЦПКиО. Что Гурвинек свалил за бугор, а Чиполлино теперь по другую сторону баррикад. Говорят, что Петрушка спился, а Дюймовочка подалась в гламур.
Говорят, Буратино открыл Дверцу.
Безумный сукин сын.
Говорят, мы умерли.
Шепчет ветер, холодит лицо злой мелкий дождь. Будто подталкивают к краю - переступи через ограду, сделай шаг навстречу тротуарной сырости и окончательному забвению.
Покончи со всем этим фарсом, ну?
В лабиринте улиц, далеко внизу раздается серия громких хлопков. Долетает эхо истерического крика. Сигнализации воют и улюлюкают на разные голоса.
Парень в борсалино улыбается уголком рта, вытягивает из рукава тонкую леску, цепляет карабин к перилам ограды.
- Не так быстро, крошка, - говорит он тьме.
Он не знает ответов. Никогда не знал и, быть может, не узнает.
Но ему не все равно.