Он был очень мягким. Мягче него были только летние облака. Он звал себя Рудольф Восьмой Прекрасномягчайший. Посторонние звали его Кровать.
Кровать был очень высокого мнения о себе. Еще бы не быть, когда на протяжении восьми лет каждое лето каждый вечер на тебя падало прелестное очень уставшее создание, блаженно растягивалось и вздыхало:
- Как же мягко! Как же хорошо!
А потом засыпало крепким и очень сладким сном.
Но вот уже на протяжении десяти лет Кровать стоит заправленным. Стоит мрачно и угрюмо, иногда гневно поскрипывая пружинами. Ему хватает гордости и самообладания, чтобы делать это в одиночестве, когда вокруг ни души. Но иногда ему так хочется подставить ножку под чей-то мизинец.
Этот вечер был громче, чем обычно. Весь день по дому бегали, носились и носили что-то, что-то кричали, не зло переругивались. Суматоха стояла страшная. Совсем перед заходом солнца голосов в доме прибавилось. Кровать не обратил на это особого внимания. Мало ли, кто пришел? Его это не касается.
Настало утро, и суматоха снова поднялась. Теперь по дому уже бегало вдвое больше ног, смешно шлепая и громка бахая. Это было только утром. Весь день в доме стояла тишина, но вот с улицы разносилось несколько заливистых смехов, потом криков, потом снова смехов. Под вечер дом вновь наполнился голосами и шлепаньем. Звон тарелок, песни, снова смех.
Когда все это закончилось, дверь открылась с протяжным скрипом. "Шлеп, шлеп, шлеп",- отзывался пол. "Пух",- это чьих-то два тела упало в объятия Кровати.
- Это самое мягкое место на свете!
- Я бы спала здесь всю жизнь!
Два слитных вздоха, и вот тишина прерывается лишь дыханием спящих.
Рудольф был в шоке. Рудольф был обескуражен. Рудольф был счастлив. Рудольф был горд.
Он мерно убаюкивающе раскачивался, мелодично поскрипывая пружинами.