Памяти незабвенного романа Дж. Оурелла "1984" посвящается...
Эл Ибнейзер
1994 или 10 лет спустя
У каждого поколения своя правда... и своя ложь.
Сэмуель смотрел в зеркало и размышлял. Господи! Кажется прошло так немного времени, а так много изменилось! Уже не висят на каждом углу портреты Старшего Брата, да и сам он исчез куда-то из поля зрения. Телекран в углу уже больше никуда ничего не сообщает, а висит мертвым предметом, тихо поблескивая грязными боками. Из зеркала на Сэмуеля смотрела грустная исхудавшая физиономия, которая упорно терла себя бритвой. Лезвие было старое, тупое, и неимоверно царапало кожу. Самуэль приобрел его на рынке, поскольку только там еще попадались старые и относительно дешевые лезвия времен англсоца. В магазинах же они были в основном из далекой Азии, причем не сильно лучше, но цены на них взлетали на неимоверную для среднего обывателя высоту, поэтому приходилось искать их на толкучках и блошиных рынках. Подумать только, казалось все так незыблемо, и вдруг... Все в прошлом. Страх перед Системой, ложь, насилие, тоталитаризм, постоянные войны с Евразией и Океанией... Все смела волна изменений, восстановив в Британии подлинную демократию, которая ей и была всегда присуща.
Кончив бриться, Сэмуель хотел ополоснуть лицо водой, но из крана раздалось урчание, и на руки капнуло лишь немного грязной, дурно пахнущей жидкости. Видимо опять перекрыли воду в связи с одной из бесчисленных последнее время аварий на теплотрассах. Трубы прокладывались давно, а в связи с изменениями и трудностями переходного периода средств на ремонт и замену труб было не достать, поэтому они часто прорывались, оставляя без горячей, а часто и без холодной воды многие кварталы Лондона. Сэмуель протер лицо не слишком свежим полотенцем и вышел в комнату. Сильно болел желудок. Собственно, было хорошо известно, что это гастрит, перерастающий в язву под воздействием отвратительного питания и плохих условий жизни, но лечение серъезных болезней было не по карману большинсту людей, а останки бесплатной медицины полностью перепрофилировались на выписку бюллетеней, для более удачливых пациентов, и свидетельств о смерти для всех остальных. Да и посещение больницы в рабочее время не поощрялось начальством. Так что ничего не оставалось делать, кроме как хоть как-то заглушить эту боль. Сэмуэль вынул заветную бутылку джина, налил себе полстакана и, задержав дыхание, выпил залпом эту гадость. Джин обжег горло, и подискуссировав с желудком о месте своего назначения, все-таки улегся там, согрев тело и приглушив боль. С исчезновением монополии государства на производство и торговлю спиртным рынок оказался заваленным дешевыми подделками, полными сивухи и неизвестно чего настолько, что старый джин казался уже достижением. Но с этим в принципе можно было мириться. Главное было не купить случайно подделку на основе метилового спирта, смертельного яда очень похожего на обычный питьевой. Теоретически, в стране попадались и приличные, относительно чистые крепкие напитки, однако во-первых, они поражали недосягаемой для простого смертного ценой, а во-вторых, цена отнюдь не гарантировала приобретения чего-то достойного. Поэтому вдвойне обидно было тратить безумные деньги лишь для того, чтобы получить бутылку все того же общедоступного пойла.
Быстро закочив свой завтрак оставленным с вечера бутербродом из куска хлеба с маслом, Сэмуэль оделся и пошел на работу. Маслом это вещество называли по привычке, оставшейся от каких-то неизвестно когда бывших времен. На самом деле эта вязкая желтая масса лишь напоминала масло, а реально была продуктом гидролиза растительных и еще каких-то жиров, добытых на радиоактивных просторах Евразии. С падением занавеса и концом этой бессмысленной войны оказалось, что Евразия лучше и дешевле других умеет производить этот странный, но тем не менее достаточно жирный продукт, и вскоре евразийское масло заполнило рацион британцев.
Выйдя на улицу он направился к громадному зданию в центре города, в котором раньше размещалось министерство правды. Теперь министерство было разогнано, и его место заняли десятки самых разных газет и других независимых средств массовой информации. До начала работы еще оставалось очень много времени, поэтому Сэмуель мог не торопиться и идти спокойно. В самом начале возрождения демократии поговаривали о восстановлении системы городского транспорта, но денег не было, и идея осталась нереализованной, снабжая многих горожан обязательными пешими прогулками с работы и на работу.
Со стороны парламента доносились тяжелые удары танковых орудий. Правительственные войска добивали народных избранников, которые пытались спровоцировать беспорядки и неповиновение власти демократически избранного Президента. Президент честно пытался их урезонить и удержать от подобных шагов, а за пару дней до открытого неповиновения пошел даже на последнюю меру по предотвращению возможных ужасных последствий безответственных действий депутатов - он распустил парламент. Но палата общин закрылась в здании и попыталась внести раскол в общество, объявив Президенту импичмент. Что было потом, Сэмуель знал нетвердо. Вроде бы по всему городу буйствовали бандиты, по утверждению правительственных источников, нанятые парламентариями для дестабилизации обстановки и создания криминального террора, потом толпа двинулась от парламента к зданию старой, уже неработающей телебашни (центральная распределительная была уже давно совсем в другом месте и легко переключалась на любые передатчики в городе). По дороге ей встретились несколько кордонов полиции, из которых первые два, в соответствии с указанием руководства и дабы не проливать кровь, отступили перед толпой, оставив ей табельное оружие. В конце концов толпу разогнали, и теперь парламент доживал последние часы своего существования. Вероятно, в завтрашних выпусках газет появятся броские заголовки о безответственности погибших, с радостью, что демократию удалось защитить, от недобросовестных политиков.
Когда Сэмуель пришел на работу, большинство сотрудников было уже в редакции. Все молча столпились вокруг телекрана, передававшего последние сводки о действиях вокруг парламента. Шел прямой репортаж, транслируемый компанией Океании с привычной для нее хорошей работой операторов. Так случилось, что оффис этой компании был как раз напротив парламента, поэтому вид был очень качественный и полностью передавал картину происходящего на месте. Парламент горел в нескольких местах, а стоящие напротив него танки посылали в него снаряд за снарядом. Операторы, для пущей достоверности включили и звук, и грохот выстрелов сотрясал воздух. Где-то на заднем плане слышался разговор на языке Океании, обсуждающий сцену. Оживленный женский голос, с легким эротичным смехом, общался за кадром с мужским, явно занятый этим куда больше, чем открывающейся картиной. Парламент пылал, и над ним чуть пониже нынешнего государственного и исторического флага Британии, висели флаг, использовавшийся во времена англсоца и еще какой-то синий с двойным красно-белым крестом.
Однако пора было приниматься за работу. Разумеется, гвоздем программы завтра будет разгром мятежников. На это надо выделить всю первую полосу, а то газету могут закрыть в связи с отсутствием патриотизма, нелояльностью к Президенту и еще много чем... Самуель грустно взглянул на торчащий над его рабочим местом приемник пневмопочты. В свое время по ней разносились указания, что следует писать и что следует исключить из уже написанного, во избежание противоречий. Потом, в начале демократизации ее было приспособили для рассылки заказов из буфета, что позволяло легко получить прямо на рабочем месте упакованный бутерброд или пластиковый пакетик с джином. Но потом цены подскочили и буфет стал никому не нужен. Да-а-а, сейчас никто не давал указаний, что надо писать. Сэмуель не считал, что это сильно облегчает жизнь, поскольку взамен все равно приходилось догадываться о том, что же следует написать, а что лучше не писать. Конечно, теперь это не грозило слишком серъезными последствиями. Газеты писались в основном для пролов, частично для среднего слоя, а и на тех, и на других власть имущим было настолько глубоко наплевать, что их не беспокоило, кто и что там читает. В конце концов, газеты могли писать что угодно, ничто не мешало на другой день поместить прямо противоположную информацию, поскольку народ не стремился запоминать, что же ему говорят. В худшем случае мог найтись какой-нибудь зануда, который откопав откуда-нибудь пачку старых
газет, начал бы пытаться показывать противоречия. Но ведь его никто бы не напечатал, так что и это было безопасно. А кроме того, даже если бы его и напечатали, никто бы этому не удивился, максимум возможной реакции было бы равнодушное пожимание плечами и констатация, что "эти газеты всегда врали...".
Но думать все равно надо было. Газета была небольшой, и поступлений от продажи тиража катастрофически не хватало на покрытие даже основных расходов. Так что, хотя никто теперь за плохой материал и не "распылит", но от отношения власть имущих, а точнее просто имущих, зависело получение рекламы. А на средства от рекламы как-никак и издавалась вся газета, давая средства к существованию всем ее сотрудникам, большинство которых было отягощено семьями с детьми. На этот день как раз была назначена встреча с одним потенциально очень выгодным рекламодателем. Один из бесчисленных новых банков высказал пожелание напечатать заказную статью, а это означало немалую сумму сразу и, возможно, новые заказы, если руководству банка понравится статья. На вторую половину дня была назначена аудиенция с председателем правления, поэтому закончив основные дела и дождавшись прояснения ситуации с парламентом, Сэмуель просмотрев материал отдал его на доводку помощнику, который должен был доправить его и поставить на первую полосу, а сам пошел на встречу.
Банк был невдалеке, поэтому Сэмуель пришел с запасом, и пройдя систему охраны благодаря заранее заказанному пропуску, оказался в приемной председателя правления. Яркая, словно с обложки океанского журнала, секретарша оценила его не слишком богатую одежду и, посмотрев на него как на пустое место, удалилась в кабинет шефа с визиткой. Через минуту она вышла и бросив: "Вам было назначено позже, подождите немного, он сейчас занят", уселась за стол и снова стала приводить в порядок свои ногти. "Стерва!" - подумалось Сэмуелю. Не то, чтобы его сильно задела необходимость подождать, как раз к этому он был готов. Но к такой красивой молодой женщине - нет, тем более, что она обратила на него внимания не более, чем на стоящую вокруг мебель. "И в самом деле, кто я для нее такой?" - продолжал он травить себя, - "Никто. Для нее тот - человек, кто может за нее заплатить." У самого Сэмуеля личная жизнь как-то не сложилась. То не было подходящей по его мнению женщины, то ему было некогда, а потом выяснилось, что не особенно он, такой нищий, и нужен кому бы то ни было. Поэтому каждый раз видя красивую женщину, которая принадлежала другому по приземленным причинам, он испытывал жгучую неприязнь к самому себе и этой женщине. "Взять бы ее за эти длинные черные волосы, поцеловать, не спрашивая, этот развратный яркий рот, содрать одежду, и...", но на этом месте фантазии Самуеля затормозились перехваченным дыханием. А девица продолжала сидеть в вызывающей позе, закинув ногу на ногу и обнажив их почти до талии, слегка покачивая бюстом, поворачиваясь в кресле из стороны в сторону, и по-прежнему не обращая никакого внимания на посетителя.
Примерно через четверть часа председатель освободился, и секретарша, приводя Сэмуеля в полное отупление своими формами, проводила его в кабинет. Шеф был молод, и хотя был одет в цивильный костюм, но при взгляде на его прическу "ежик", на его холодные бесцветные глаза убийцы, создавалось ощущение, что он совсем недавно переоделся из черного кожаного костюма. "Деньги внутренней партии," - пронеслось в голове у Сэмуеля. Одной из тайн демократизации было исчезновение значительных сумм из партийных средств. Предположительно на эти средства создавались доверенными людьми коммерческие структуры, которые оборачивая эти средства зарабатывали огромные доходы, и при этом сберегли их от конфискации. Судя по всему этот банк существовал как раз на такие деньги. И это было хорошо, потому что такой банк мог позволить себе дорогую рекламу. Встреча прошла на редкость удачно, получив указания о стиле статьи, и некоторые цифры, которые необходимо было упомянуть в ней, Сэмуель вернулся в редакцию, чтобы проверить состояние подготовки завтрашнего номера.
Через несколько дней статья была готова, и ее оставалось только показать заказчику для получения его одобрения. На этот раз Сэмуеля не пригласили в банк, а к нему в редакцию должен был зайти кто-нибудь из сотрудников. Каково же было его изумление, когда в дверях появилась та самая секретарша! Он попытался ей улыбнутся, но получив в ответ все ту же каменную холодность и безразличие, сдался и подал рукопись. Оставалось лишь договориться, когда одобренная и поправленная, она будет возвращена для печати. И тут Сэмуель почувствовал, что ему начинает везти. Когда женщина сказала, что председатель хотел бы поторопиться, поэтому текст будет готов уже сегодня вечером, он немедленно предложил занести ему домой. В ответ она лишь равнодушно кивнула головой и записала адрес.
В этот день Сэмуель не мог дождаться конца дня. Он подготовил центральный материал следующего номера и распорядился разместить его на первой полосе. Материал посвящался боевым действиям правительственных войск в Честерфилде, небольшом графстве, власть в котором захватил отставной генерал и организовал там бандитское гнездо. Долгое время центральные власти мирились с этим фактом, но о чем-то генерал с ними не договорился, и в графство были посланы войска. Сейчас всем газетам полагалось трубить победные гимны борцам за конституцию и единство страны, и поносить зарвавшегося генерала. Потери правительственных войск тщательно скрывались, и с мест боев постоянно поступали бравурные сводки об их успехах. Если верить этим сводкам, то каждый дом в Честерфилде был освобожден от бандитов по крайней мере уже раз десять, однако конца этому пока все не предвиделось. Собственно было и другое мнение, заключавшееся в том, что правительственные генералы проявили полную несостоятельность в этих действиях, бросив под огонь молодых призывников, еле-еле умеющих стрелять из автомата, да и то не всегда. Впрочем, в меру эту точку зрения также разрешалось высказывать, лишь бы она не слишком мозолила глаза. Высказывать на эту тему вообще разрешалось многое, можно было обсуждать какая сторона виновата в конфликте, и даже валить все на правительство, полностью обеляя власти мятежного графства. Ясно было, что на этот раз власти опасались не этого, а какой-то другой мысли, которая пока что еще не витала в воздухе. В принципе, уже не первый раз народу предлагалось подобное развлечение, чтобы было о чем поговорить, пошуметь и разрядить энергию. Только в этот раз жертвы были еще больше, чем во все предыдущие разы. Может быть поэтому, эта тема и привлекала читателей, так что материалы о боях помещались на самые выгодные места и им отводилась наибольшая площадь.
Вечером Сэмуель ожидал визита, не зная как унять волнение. И к моменту, когда она появилась, он уже твердо знал, что будет делать. Прежде всего он поставил невдалеке бутылку с джином, намереваясь угостить ее. Затем он уж сориентируется. Она вошла к нему, отложив пальто на спинку единственного стула и протянула ему рукопись. "Я подожду, пока Вы прочитате, там есть немного правки, которую я должна пояснить." Сэмуель предложил ей джина, но она улыбнулась (совсем не так, как сделала бы это в оффисе), и вынула из сумочки бутылку настоящей евразийской водки. Они выпили, Сэмуель взял ее за руку, притянул к себе, обнял, и сжав в объятиях повалил ее на пол. "Сейчас она начнет вырываться и отталкивать меня руками" - подумал он, и с изумлением увидел, что вместо этого ее руки спешно рассегивали ее же одежду...
Когда они закончили, она рассказала ему о себе. Звали ее Ева, и это имя как нельзя лучше подходило к ее пышущему женской сущностью телу. Оказалось, что она родилась в бедной семье, где ей никогда не хватало ни еды, ни игрушек, а о новом платье приходилось лишь мечтать, поскольку приходилось ходить в обносках, оставшихся еще с тех времен, когда ее мать была в ее возрасте. "И тогда я решила, что я так жить не буду. Что угодно сделаю, но не буду!" - объяснила она поджав губы. И это ей удалось. Столичные бизнесмены умели ценить сговорчивую и к тому же полезную красоту, а она была полезной не только в постели. Поэтому сменив несколько хозяев она быстро сделала карьеру секретутки, и теперь была частной собственностью банкира. "Ну и гады же они," - говорила она, - "Я для них кукла, товар. Мой предыдущий шеф хотел получить кредит в банке, вот и отдал меня в придачу к процентам... Впрочем, мне же лучше. Кредит этот козел так и не отдал, так мальчики его неделю назад убрали. Останься я с ним - куда бы теперь? А нынешний сам кого угодно уберет." Ева ценила свое нынешнее положение, но при этом не упускала случая в тайне отомстить владельцу. "Так что я на тебя сразу глаз положила," - улыбнулась она, - "Знаешь как приятно сознавать, что своему козлу рога наставила?" Сэмуель было удивился, почему она не давала знать об этом раньше, но она быстро пояснила причину: "Ты что - рехнутый? Они бы тебя тут же за одно место подвесили бы, если бы заподозрили. И мне бы тоже не поздоровилось. Босс у меня брезгливый." Закончив объятия на полу, они оделись, добавили еще немного водки, а затем она передала ему пояснения по статье и, договорившись о новой встрече, удалилась.
После этого они еще несколько раз встречались к огромному взаимному удовольствию, но ничто не вечно, все приходит к своему концу, не вечен оказался и их роман. Когда они в очередной раз лежали обнявшись у него дома, в дверь ворвались несколько крепких парней и стали их бить. Через некоторое время Еву, как была без одежды, связали и унесли по лестнице, а Сэмуеля продолжали бить, пока он не потерял сознание. Очнулся Сэмуель в камере. Вскоре он уже знал, что ему предъявлено обвинение в изнасиловании и жестоком избиении жертвы, которой очевидно считалась Ева. У обвинения были свидетели, несколько парней, якобы случайно проходивших мимо и бросившихся на выручку, услышав крики жертвы. Спорить было бессмысленно, Сэмуель понял, что Еву зааставили дать соответсвующие показания, и что теперь ничто не спасет его от тюрьмы. Через пару дней его предположения полностью подтвердились, когда его перевели в общую камеру, где все были уже в курсе настоящего положения дел, и более того, имели поручение периодически учить его разными средствами, среди которых избиение было еще не самым страшным. Один из "учителей" в минуту добродушного настроения сказал ему: "Ты думаешь твоей шалаве сейчас легче ? Ее тоже учат. А как ты в зону отправишься, так ее на улицу выгонят."
Через несколько лет на огромной свалке возле относительно свежей кучи мусора копошилось странное сгорбленное существо, разрывая гниющие отбросы в поисках чего-нибудь съедобного. Приглядевшись, можно было предположить, что когда-то это существо могло быть женщиной, но сейчас это трудно было сказать с уверенностью. Вдруг, существо насторожилось и прислушалось, наклонив голову на искривленной шее. К той же куче со стороны приближалось еще одно странное существо, видимо также претендовавшее на часть добычи из свежих отходов громадного города. Сгорбленнная фигура, выпавшие зубы и ресницы делали эту фигуру также трудно опознаваемой, хотя возможно, что когда-то она могла быть мужской. Два существа сблизились, готовые к схватиться за право на пищу. Вдруг в отупелых бессмысленных глазах пришельца промелькнула какая-то искра чего-то давно ушедшего: "Ева?" - слабо прошамкал беззубый рот. "Ты?" - ответила другая фигура еще сильнее скосив голову, а затем повернулась и побрела обратно к куче. Пришелец немного постоял, потом покопался в той же куче мусора с другой стороны, и, видимо ничего не найдя, побрел к центру свалки, чтобы никогда больше уже не встретиться со своей бывшей возлюбленной...