Аннотация: Финал Мини-проза-18. Тема: "Посети меня в моей одиночке.Психологичные тексты об одиночестве"
Брат мой
Это снова я к тебе пришел. Как обычно, под вечер. Ты прости, ноги уже не те. Пока две километра пройдешь, десять раз остановишься.
А вечера нынче чудные. Ветер стих, небо чистое. И только над дальним лесом стоит длинное облако. А солнце-то туда и садится. И всё там такое разноцветное становится - красота. Я сейчас вдаль хорошо вижу, вот и любуюсь потихоньку.
Когда молодой был, редко замечал. Всё времени не хватало. А тут сядешь перед домом, или вот у тебя тут на скамейке. Спокойно на душе-то становится.
А днем мысли суетные в голову лезут. То о детях подумаешь, то по телевизору опять какую-нибудь гадость расскажут.
Нет, с детьми-то все хорошо. Я тебе уже говорил. И твой, и мой выучились, женились, детишки тоже пошли. Только твой ведь уехал. Вот порода у вас такая. Да, сейчас в Америке живет. С семьей, все вместе уехали. Работает там. Тоже инженером. Зарабатывает неплохо. Пишет иногда. Детишки в школе учатся. Но уже говорят не по нашему.
А мой-то в городе. Говорит, мне и здесь неплохо. Был я у него в гостях недавно. Хорошо живет, ничего не скажешь. Дом построил - как два наших. Сам на машине, и жена тоже. Меня все к себе зовет, да я не хочу. Куда ж я поеду? Хоть наша деревня и заброшена, а все же хозяйство. Тут мои родители похоронены. Ты вот тоже здесь.
А по телевизору, брат, сейчас такое говорят... Не поверишь, смотрю и удивляюсь. Вроде не дураки там сидят, но иногда завернут - уши в трубочку сворачиваются.
Жалко, брат, что ты не дожил. А сейчас бы ты был герой!
Мы с тобой знаем, что было. Мы видели, слышали. Но нас в телевизор не зовут.
Помню, сколько лет мне тыкали, что я тебе памятник поставил. Кричали, что таким, как ты, могилы вообще не положено! А я им говорил: я от государства для тебя ничего не прошу. А своему брату памятник поставить имею право. Потому что это я его помню. И дети его тоже помнят.
А теперь смотрю телевизор - чего нынче вытворяют? Кому памятники ставят? Вот ты до генерала не дослужился. А то бы сейчас и тебе тоже поставили.
А я считаю - неправильно это.
Вон, на Красной площади Минин с Пожарским стоят. Так что же, их сносить, а на их место памятник полякам да Лжедмитрию ставить? Ну, да Бог им судья. Разберется как-нибудь.
А деревня-то наша совсем развалилась. Автобус уже не ходит, давно. Магазин закрылся. Почта тоже. Нас тут и осталось-то всего ничего - три бабки да я, грешный. Только мой Урал и выручает. Сам за руль, бабку в коляску - и едем в Гулино. А там всё есть. Бимбер бабки наши делают отменный, ты помнишь. С того и живем. Пенсию недавно подняли еще. Так что раньше смерти не помрем.
Нет, мой-то Серёга мне помогает. Да я не беру ничего. Мне и не надо. А твой...
Воспитывал-то я их одинаково, да, видно, все люди разные.
Я тогда долго думал. Что же получается, мы с тобой братья родные, от одних отца-матери, а так по-разному поступали? Я с госпиталя на фронт, а ты домой. Я с окружения в партизаны, а ты в полицаи. А потом я в милицию, а ты ...наоборот.
Как же мог ты? А, впрочем, что ж. Каждый жизнь выбирает сам.
Видишь, оба мы с тобой что-то потеряли. Ты - жизнь свою, а у меня целую страну отняли. Выбросили, как рыбу на песок.
Душа болит от этого. Бьется, понимаешь. Рыбешкой-то посуху легко ли?
А у тебя душа болела? Вот только честно? Когда ты на своей земле-то против своих...
Впрочем, что теперь говорить? Разве вернешь всё назад? Разве что-то изменишь?
Я как последний раз в городе был, не поверишь - в церкву зашел. С Никитишной мы вместе были, вот я с ней и зашел. Службу отстояли, чин чином. Ты Матрену-то помнишь? Это она раньше Савельева была. Должен помнить-то, сколько ты к ней подкатывал? А она за Семена Захарова вышла, аккурат перед войной. Ну, потом Семена-то убили, а она так одна и осталась. И вот теперь эта Матрена Никитишна зазвала меня в церкву. Мол, постой да послушай, с тебя не убудет. Там свечи горят, хор поет. Красиво.
После службы она и говорит: "На душе как благостно стало". А я ничего такого не чувствую. Стою столбом, не знаю, что и сказать. А она меня уже повела к батюшке. Мол, поговорить. Я ему и рассказал. Про тебя тоже.
Ну, у них там свой разговор. Говорит, грех это. Спрашивает, раскаиваюсь я, в том, что сделал-то? Я честно сказал: нет. А на "нет" - и суда нет. Не могу, говорит, дать отпущения греха без покаяния. Молодой батюшка такой. Я уж не стал его совсем расстраивать, что, мол, не верю я и всё такое.
Если честно - я в Бога верю. Бог - он в сердце живет, или в душе. И вот что я тут подумал: если я грех великий совершил против Бога, то послал бы он мне в душу муки лютые. Не смог бы я жить спокойно, тоска бы заела. А я до сих пор правоту свою знаю, и за то каяться не буду.
Я по тебе, брат, скучаю. Ты ж мне самый родной человек был, как родители померли. Вот иногда и лезет в голову фантазия всякая. Что бы ты делал, коли тогда по-другому всё повернулось? Как бы ты тогда жил? Как бы ты своего сына воспитал? Или вместе с ним бы сейчас в той Америке жил?
Вот ведь какие мысли меня днем одолевают, брат. Иной раз, бывало, голова от них пухнет. А Никитишна говорит, что это давление. Хотя ее бимбер одинаково помогает, что от тоски, что от давления. Веселей становится, это точно. Зимой, бывало, соберемся всей деревней вчетвером, пластинки заведем, да сидим, слушаем, с бутылочкой.
А летом к вечеру, к закату - спокойно становится. Тихо.
Э, да засиделся я тут с тобой сегодня, брат. Вон уже и солнце садится, прямо в облако. Ох, и красиво же, прямо слезу вышибает! И слов таких не подобрать, как красиво. Как это оно оранжевым да на фиолетовом!
Об одном я жалею, брат. Не видишь ты сейчас вот этот закат над дальним лесом. Не слышишь, как плещется карась под мостом. Хотя и мост-то почти разрушен. А рыбешка еще плавает, хвостом бьет.
Вот о чем я жалею. Да только сам ты выбрал себе дорогу. Полагаю, не от большого ума, а по глупости. Говорил я тебе: бросай ружье да сдавайся. А ты что? Стрелять полез.
Мне уже не бывать в раю, потому что быстрей я был. Но сойдись мы опять в бою - я бы снова тебя убил.
***
Высокий седой старик последний раз погладил узловатыми пальцами нагревшийся за день гранит. Со старой выцветшей фотографии смотрел на него молодой красавец, точно такой же, как ион сам шестьдесят пять лет назад.