Я смотрю на монитор своего компьютера. Передо мной лицо девушки. Какой девушки? Сексуальной. Вроде бы. Или она так выгодно смотрится в таком ракурсе? Черт его знает.
Я говорю Екатерине Алексеенко: бывает, на обложках глянцевых журналов красуются и страшные девушки. Но пиксели монитора только отображают картинку и молчат. И она молчит. Она никогда не напишет мне ничего в контакте, она, видимо, занесла меня в черный список.
Что ж, поделом мне.
Возможно, я хочу сказать, что люблю ее. Но я сам не знаю - люблю или нет. Я просто запутался. Я просто мерзкий тупорылый шибздик. Но такова уж моя доля.
Вроде бы она - просто ушастая обезьянка с ногами-тумбами и ободком фиолетового цвета в жиденьких волосах цвета дрисни. Так она выглядела на предыдущей аватарке. Я уже ничего не знаю.
Мама говорит, что любить издали можно - безответно. А я так не думаю. Просто любовь обычно облагораживает человека, а я при ней превратился в полную скотину. Тоже мне, бля, говнопанк. Хе-хе.
Я курю сигарету за сигаретой, если меня не контролировать, то могу выкурить две пачки за день. Но привыкания к куреву у меня нет. Если мне не выдаются сигареты, покупаемые мамой блоком, то я могу и потерпеть, не развалюсь.
Я курю, иногда выпускаю колечки. Смотрю в форточку, затянутую мелкой зеленой антикомариной сеткой. Мой дом - тюрьма, такие ассоциации навевает эта сетка. Я, как какой-нибудь зек, смотрю на участок неба над крышей противоположного дома, смотрю, как он светлеет ночью или как по нему плывут белоснежные облака днем.
Мелкие геометрически правильные ячейки сетки накладываются на кирпичную кладку противоположного дома.
Я курю уже четвертый год, с восемнадцати лет. Соответственно, пятый год со мной творится весь этот пердимонокль.
НЕ СЛУШАЙ - ОТВАЛЯТСЯ УШИ!
А началось все с того, что я килограммами слушал панк-рок в наушниках плеера. Я жил не в том городе, в котором родился. Мой город - Тюмень, а поехал учиться я в Саратов.
Я жил там у друзей моей бабушки и давно покойного деда, которого я никогда не видел. Он умер еще в семьдесят восьмом - почти в эпоху расцвета панк-рока, однако. Сгорел в квартире, в которой я сейчас живу, от пьяного окурка.
Итак, я слушал панк-рок до умопомрачения. "Панк-обстрелы", "FPG", "D.R.I.", "Пурген", "Оргазм Нострадамуса" - в общем, долго перечислять. Как у меня не завяли уши и не разболелась голова? Да похуй, я же панк!
Похоже, дикие оры в уши дали свои плоды. Хоть не видел ни одного панка, который съехал с катушек из-за нашей музыки. Панк-рок - это здоровый цинизм, вроде армейского юмора. А антимузыка (панк-рок) уходит корнями еще в дадаизм, по крайней мере, я сам так думаю.
За окном мерно шумел проспект, как роторы. И с некоторых пор я стал слышать голоса людей, которые говорили про меня.
"Ой, смотри, какая у него книжка! "Sex Pistols: история изнутри""!
Мне стало стремно.
Я стал с радостью уходить из той квартиры и встречаться с друзьями. Разумеется, я с ними пил. Да, если я алкаш, то не буду скрывать этого, пусть будет как есть.
С друзьями я стебал до умопомрачения, а потом приходил домой, плюхался в кресло со своим ноутбуком и втухал, слушая голоса за окном.
Это было как жизнь в миниатюре: утром развеселый стеб и веселье, вечером - говно.
ВЕЧЕР И ГОЛОСА ЗА ОКНОМ
И вот однажды, уже на втором курсе исторического факультета, я услышал более внятные голоса за окном. Окна в одной комнате выходили на проспект, в другой - на двор. Во второй комнате я и сидел, чтобы укрыться от вездесущих гопников, которые, как я думаю, подглядывали за мной.
Я так решил, потому что я услышал в университете, стоя на одном этаже, как говорят на другом.
Не думайте, что это и была шизофрения. От окон наполовину застекленного корпуса этажи отделяла лестница.
"Ой, смотрите, он сказки читает! Какая прелесть!"- издевательский такой голосок.
Эта девушка поднялась на мой этаж и похлопала в ладоши.
Гламурная тварь, бля.
Но я отвлекся.
И вот, я сижу в другом кресле в другой комнате. И слышу голоса за окном, будто разговаривают три братана. Я не помню содержания разговора, но факт был в том (как мне казалось) что двое предлагали мне выйти на улицу и поговорить с ними, а третий на меня гнал.
Конечно, третий этаж сталинской застройки, услышал я, как же.
И когда все легли спать, я вышел на улицу - хули, все равно не мама, выпустят поди.
И я вышел.
Незадолго до этого я купил себе трубку, но не мог ее раскурить. Это я потом допер, что нужно было проткнуть там кое-что раскаленной булавкой (а этого добра у меня было хоть отбавляй), но в ту ночь я вышел с трубкой, чтобы парни показали мне, как ее надо курить.
Я стоял и таращился в кромешную тьму. Пока наконец из машины не вылез братан и не спросил: "Че смотришь?".
От неожиданности у меня из рук выпал пакет с трубкой и табаком.
Братан, видимо, заржал и сел обратно в машину.
Я вернулся в квартиру.
Мне показалось, что они хотят встретиться со мной на проспекте. (в этом доме была дверь, выводящая на проспект и дверь во двор - сначала я выходил во двор).
Теперь же я вышел на проспект.
Мимо меня как раз плыла кодла гопников и все, как подумалось мне, уставились на меня. Я стоял, как ни в чем ни бывало, и они молча прошли мимо.
Так я перестал бояться гопников - как я думал.
ВЕЧЕР И ГОЛОСА ЗА ОКНОМ 2
Но еще до того, как сагитировать меня выйти на проспект, голоса говорили и о другом. Об очень приятном и невероятном, несуразном.
"Да эта Катя Алексеенко развесила дома по стенам твои фотографии и издрачивается на тебя". И все в таком духе.
Я, слабоумный дебил, воодушевился этим, и через старосту пробил номер Кати Алексеенко.
Я позвонил ей.
- Алло, а Катю можно услышать? - ляпнул я первое попавшееся в ее мобильный телефон.
- Это Катя.
- Привет, Катя, это Игорь.
- Игорь? Какой Игорь?
- Ну твой однокурсник, Игорь Новопольцев.
- Ммм...
- Что это у тебя там за такой развеселый смех? - уверенно осведомился я, услышав женское хохотание откуда-то со стороны.
- Да ничего.
- Я долго молчал, но когда увидел твои слезы, решил, что надо сказать, - днем я проходил мимо остановки и увидел плачущую девушку, которую успокаивали подруги. Я почему-то решил, что это Катя Алексеенко.
- Знаешь, ты уже наверное, заметила, я все время смотрю на тебя. И я хочу сказать, - я закрыл глаза и глубоко вздохнув, с по-прежнему закрытыми глазами, произнес ложь: - Я люблю тебя.
Глубокий вздох в трубке.
- Может быть, сходим, завтра погуляем?
- У меня есть парень.
- А я его знаю?
- Нет.
- А если я очень сильно постараюсь? - пронюнил я в трубку.
- Думаю, нет, - голосом мудрой женщины отвечала Катя Алексеенко.
Я попрощался и повесил трубку.
Потом я, как мне казалось, сидел в кресле и тренировал волю. Положив кисти рук ладонями кверху на подлокотники, сидел так очень долго - думал, что стану открытым человеком.
МУЗЫКА
Спустя пять лет, допустим, сегодня, я сижу и слушаю песню "Последних Танков В Париже":
Нет, я не буду говорить, как достала эта ночь,
Ненавидеть - значит ждать и топтать ногами дождь,
Значит верить глупым снам, ждать на лестнице шаги,
Нам остались пополам телефонные звонки.
Я не верю больше словам, я не верю словам,
Я не верю вашим словам, мы не можем быть вместе
Я не верю больше словам, это все обман! Бесполезные песни...
Нет, я не буду слушать стук, ждать на лестнице шаги,
Это наш обычный круг, телефонные звонки,
Это время на часах убивает подлость слов,
Это наш обычный страх и обычная любовь.
Я все еще тоскую, и на это есть свои причины. Повергнуть меня в уныние чертовски сложно. Или я сам так думаю. Может быть, я быстро выхожу из этого состояния.
Как только я приехал из Саратова в Тюмень, я не бросился сразу к компьютеру или магнитофону, чтобы слушать музыку. У меня настал полный вакуум.
Заочное отделение рекламы и ничегонеделание круглый год.
Меня пытались пристроить работать в редакцию газеты "Комсомольская правда" в Тюмени, но долго я там не задержался, хоть мне и говорили что наметки у меня есть.
Я бездельничал круглые сутки и слушал голоса в голове. Они были уже не где-то за окном, а просто внутри меня. Они говорили мне, что это телепатия.
И однажды утром я запел песню своего сочинения:
Солнце тронуло небосвод
Поспешил на мольбу народ
Обратиться к Христу хотят,
В высоте они гулко гудят
Колокола
И звонарь
Выполняет свой нелегкий долг
И по городу слышится малиновый звон...
И так далее.
Примерно с этого времени я стал слушать музыку, панк-рок, разумеется.
Ни любимого занятия, ни одного друга, ни любимой девушки, только все та же Катя Алексеенко, не идущая из головы.
Говорят, поэт любит не женщину, а свою любовь к ней. И я полюбил любовь к Кате Алексеенко. Любовь ли? Не знаю и по сей день.
Я слушал "Love Story" "Мутагена" - уже по одному названию понятно, в какой манере исполняется песня.
Я ходил по комнате и орал под музыку припев: "Я люблю тебяяяяааааа!".
ОБЩАГА
Я съехал жить в общежитие немного времени спустя после звонка Кате Алексеенко. Дольше оставаться у друзей бабушки было просто неприлично.
И братаны съехали за мной.
Я в пустой комнате в общежитии зачем-то приделал к спинке кровати свою панковскую цепочку.
- О, Катюха эти дела одобрит! Скоро с ней так развлекаться будешь! - спошлили за окном.
Я так думал, что их синяя "Ока" (и с чего я ее выдумал? Братан в машине на дворе?) стоит прямо под моими окнами и у нас такая игра - они меня видят, а я их - нет. В последующие дни я пытался даже искать их, этих ребят, но не нашел. Бывало, они сами назначат встречу в центре города и не придут. А когда я гулял по городу, дышал воздухом, мне казалось, что они идут где-то позади, и как только я оборачиваюсь, ныряют в какую-нибудь подворотню.
В общагу я въезжал на диком психе, очевидно путая ее с ПТУшной общагой, поэтому успел залупиться на пол общежития.
Пацаны гоняли мяч у корпуса общаги и я услышал: "Сейчас пизды ему дадим!". Я отнес вещи в свое новое жилище и вышел на футбольное поле.
- Мне здесь кто-то обещал пизды дать? - спросил я у одного пацана.
- Да вроде такого некому тут говорить. Тебя как зовут?
- Игорь.
- Меня Володя. Я из Яблочкова.
- Я из СГУ.
- Будут проблемы - обращайся!
ВСТАВЬ ПЕРЕД ХРИТСОМ И УБЕЙ ЛЮБОВЬ
Я удобно устроился в мягком кресле в закутке в университете - не хочется идти на пары, и читаю свою любимую книжку Стюарта Хоума.
Сбоку появляются две девушки.
Одна из них обращается ко мне:
- Молодой человек, а почему вы не на парах?
"Что за нахер? Ну какая тебе разница, девочка? Почему вечно надо совать нос не в свое дело? К тому же я старше тебя и у меня есть голова на плечах" - думаю я.
- Не хочется, - отвечаю.
- А вы не думаете, что у вас потом появятся проблемы?
Я рычу про себя.
- А что вы читаете?
Я показываю обложку книги.
- Любо-овь? - там это слово написано большими буквами. - А, "Встан(в)ь перед Христом и убей любовь"? А вы случайно не состоите в секте?
Неужели я настолько похож на шибздика?
Секте...из-за моих установок мне туда и дорога.
Мне до усрачки хочется, и я пишу:
"БЛЯДЬ, Я ЛЮБЛЮ ТЕБЯ, КАТЯ АЛЕКСЕЕНКО!". Может, мне и правда надо предстать перед Христом, чтобы убить любовь к тебе? Или вставить? Но это было уже после.
ЛЕНА
У этой девушки была мысль - проникнуть в какую-нибудь секту Свидетелей Иеговы, например, быстро продвинуться там вверх по их иерархической структуре, встать на ее вершине и распустить секту, внушив всем ее участникам, что это ересь.
- А что ты будешь делать со своими засранными мозгами? - спросил я.
- Меня будет кто-нибудь держать, чтобы меня не зазомбировали, - отвечала Лена.
- У тебя не будет сигареты?
- Будет.
- Пошли покурим?
- Пошли.
Так мы и познакомились с Леной.
Я почему-то сразу стал смотреть на ее белые трусы, выглядывающие из-под платья.
- А что ты сдаешь?
- Старославянский, - этот гребаный старославянский, в котором я ничерта неотдуплял.
- Я могу быть твоим репетитором. 50 рублей за занятие.
- Хорошо, - отзываюсь я.
- Какие у тебя родинки интересные, - улыбается Лена.
Никогда не думал, что мои родинки - интересные. Пол морды в них.
- Мы с моим гражданским мужем зарабатываем как умеем, решаем контрольные, поем и играем на вечерах...
- Такой у меня срач, - говорю я, когда мы зашли в квартиру.
- Давай быстренько приберемся. Надо пропылесосить и...
- Давай.
- О-о! Я буду не я, если не отмою ЭТУ ПЛИТУ!- говорит Лена.
Да, моя плита - то еще зрелище. Залита непойми чем, все это еще пригорелое, такая толстая коричневая корка между конфорок.
Я сел читать то, что я совершенно не понимал - учебник по старославянскому.
- А можно задать тебе вопрос?
- Давай.
- Я нравлюсь тебе, как девушка?
Я смотрю на нее оценивающим взглядом. Слишком худосочная. Большой нос. Мне такие не нравятся.
- Да, - говорю я. Я знаю обратное, но не могу упускать своего шанса. Из-за своей любви к Кате Алексеенко я упустил все шансы еще в 18 лет.
Я вышел на балкон и что есть мочи крикнул внутри себя - "прощай, девственность!".
Мы сидим на моей кровати и она втолковывает мне историю развития старославянского, мать его, языка.
- Слушай, ты мне не поможешь в одном деле? Я хочу проверить, полигамная я, или моногамная?
Я заминаю разговор.
Когда часть материала была мною освоена, Лена опять говорит:
- Так ты мне поможешь?
- Давай.
- Поцелуй меня.
Я целую ее.
- Ты целоваться не умеешь, - смеется она. - Раскрой рот...
Я думал, что от поцелуя у меня встанет член, но ничего подобного не произошло.
Что ж, и на том спасибо. А то меня все время преследовал военный стишок про погибшего пацана, там было что-то такое: "и нецелованные губы...".
Мы пьем чай. Я рассказываю Лене, как я поел с помойки. Этакая убогая пародия на сцену из "Romper Stomper".
- Мы хотим этим низвергнуть капиталистическую систему, чтобы люди оторвались от "вечных ценностей"- потребительской корзины и телевизора. Поэтому мы едим с помойки.
Лена просит проводить ее. На том конце пути ее встретит гражданский муж.
- Поцелуй меня еще раз...есть контакт! Что-то щелкнуло!
Еще этого мне не хватает...
- Знаешь, чтобы понять до конца, полигамная я или моногамная, нужно целоваться минут десять, - говорит Лена. - Это будет подобием секса.
- Так давай присядем на остановку.
Мы садимся.
Через некоторое время она говорит:
- Пойдем, а то Антон увидит, расстроится...
- Если он увидит, тогда расстроюсь я, - говорю я этакую фразу из Вини-пуха. - Ну, если он мне по морде даст.
- У меня помада не размазалась? - смеется Лена.
- А у меня на лице нет помады? - в тон отвечаю я.
Мама, когда пришла домой, спросила: "Ну что? Потрахались?".
На следующий день мы встретились в университете. Мы продолжили мое обучение.
У меня тряслась нога - следствие приема таблеток, которые глушат шизофрению. Но не мог же я это так просто сказать Лене?!
- Чего у тебя нога трясется?
- Да так, нервы ни к черту.
Вдруг я говорю:
- А давай еще раз поцелуемся?
- А тебе не стыдно перед Антоном?
- Не-а. Такой уж я бесстыжий.
И сам не помню, как это получилось, но наконец Лена говорит (у меня на кухне):
- Ну так что? Похулиганим?
- С презервативом или без?
- Ну, если хочешь, беги за презервативами.
- У меня все равно денег нет, - смеюсь я.
Лена рассказывала мне, как за два месяца ее выебло 30 человек. Рисковал ли я? Трудно сказать.