Аннотация: Ее жертвенная любовь кажется односельчанам дуростью.
Тетя Лиза и дядя Толик, или Каждый рождается дважды
Рассказ
- 1 -
Она приезжала несколько раз в году. Маленькая, сухонькая, востроносая, она уже тогда мне казалась старушкой, хотя ей не было и сорока. Ночевала у нас. Стелили ей на полу. Впечатление было такое, что под одеялом лежит собачонка. Ранним утром на первом автобусе она уезжала. Через несколько месяцев, когда разрешали очередную свиданку (а тетя Лиза ни одну не пропускала), она снова появлялась у нас. Она явно смущалась и стыдилась того, что стесняет нас своим присутствием. Хотя, чем она могла стеснить. Тем, что вечером за общим столом поклюет, как птичка, жареной картошки и выпьет стакан слабо закрашенного и слабо подслащенного кипятка? Но в этот раз она тяжело вздыхала. Глаза ее были печальны.
С ней были две тяжелые сумки. А ехать с несколькими пересадками. Как она все это будет таскать? И мать предложила взять меня в помощники, поскольку я был на каникулах. Темным противным ноябрьским утром я мерз с тетей Лизой с полчаса на остановке. Потом еще одна остановка, еще одна и долгая езда до тюрьмы. Автобус был переполнен, всю дорогу пришлось стоять на ногах, то и дело передвигая туда-сюда сумки от входящих и выходящих пассажиров. Кто-то запинался о них и ругал хозяев сумок.
Когда мы подошли к тюрьме, первое, что поразило меня, были три зэка, которые какими-то скребками отскребывали грязь с тротуара. Делали они это молча, а в сторонке на бетонной тумбе сидели двое охранников. Курили и о чем-то мирно беседовали. При них не было никакого оружия, даже дубинок. И на зэков, которых им было поручено охранять, они не обращали совершенно никакого внимания. Даже не смотрели в их сторону. Те, не то, что убежать, могли уйти неторопливым шагом куда хотят. Но почему-то они не делали этого. До этого, начитавшись книг, был я уверен, что зэки только что и делают роют подкопы и при любой возможности бегут из неволи. Может быть, это были какие-то особые зэки, которым нравилась тюрьма, а поэтому они не убегали.
Мы с тетей Лизой зашли в большое холодное помещение с высоким потолком. Вдоль стены стояло несколько женщин. У всех были одинаковые большие черные сумки. По очереди они подходили к стеклу с окошком, за которым сидела женщина в форме, а сбоку от нее стоял обогреватель, который в народе именуют "козликом". Самодельный из куска бетонной трубы и намотанной на нее толстой спирали. Видно, от этого "козлика" только и шло тепло.
Очередная стояльщица принялась ее о чем-то слезно молить. Но служительница Фемиды была непреклонна и то и дело сухо и коротко произносила: "Нет! Не положено!" Наконец женщина со слезами отошла от окошка. "Ох, Господи!" - выдохнула она. Ухватилась за сумку и поволокла ее к выходу.
Подошла очередь тети Лизы. Она отошла довольной. Открылась боковая дверь, и другая женщина в форме попросила ее пройти за ней.
- Ну, вот, Коленька, спасибо! - улыбнулась мне тетя Лиза. - Поезжай домой! Ой! Беспокою я вас!
Она с сумками пошла в боковую комнату. Я вышел из этого мрачного помещения. Оглянулся. Высокое темное кирпичное здание с маленькими зарешеченными оконцами, за которыми проходят годы жизни многих людей. Если это можно назвать жизнью. Почему районо не догадается привозить сюда на экскурсию время от времени оболтусов из школы, которые, захлебываясь от восторга, под пивко и сигаретный дым треплются про тюремную романтику? Из чувства гуманности щадит их легко ранимые души?
Все в той же позе сидели охранники, и зэки на том же самом месте скребли тротуар. За то время, как я их увидел в первый раз, они должны были проскрести в нем немалую дыру.
У дяди Толика тогда это была первая ходка. Дали ему три года по году за каждый мешок зерна, который он украл с совхозного тока, чтобы обменять на водку.
Меня всегда, хотя тогда я был еще мальчишкой, поражал этот странный союз двух совершенно непохожих друг на друга людей. Что из себя представляла тетя Лиза, я уже рассказал. А дядя Толик (его все почему-то называли Толиком, не Анатолием, не Толей, а именно Толиком) был высокий, плотный и видный мужчина. Хохотун, весельчак, из породы тех людей, которым все по барабану. Единственный ребенок у них скончался еще в младенчестве и больше детей уже у них не было. Тетя Лиза, как девчонкой пошла в совхоз, так и работала то дояркой, то пояркой. А дядя Толик на разных работах, которых в совхозе полным-полно круглый год.
Жили они довольно бедно, как, впрочем, и большинство совхозников тех лет. Маленький бревенчатый домишко с кухней и спаленкой, в которою влезла только кровать и шифоньер. И, разумеется, корова, теленок, свинья, птица.
Теперь, судя по объемистым сумкам тети Лизы, все ее совхозные и домашние доходы уходили на тюремное содержание Толика. Все три года подряд...вру! Толику за какую-то провинность продлили срок на год или два... так вот все эти годы тетя Лиза приезжала к нам в потертом шушуне, который шубой не поворачивался язык назвать. И в одном и том же платье, латанном-перелатанном, тех же чулках и ботинках "прощай, молодость" с коротенькими застежками-молниями. Мать ей однажды стала отдавать свое старое платье. Тетя Лиза долго отказывалась.
- Лиза! Возьми! - уговаривала мать. - Ты же уже все ему перевозила. Скоро надеть будет нечего.
Действительно, как оказалось, всю домашнюю скотину тетя Лиза продала или перевозила дяде Толику в виде сала и мясных продуктов. Было бы у нее стадо, она бы и стадо перевезла дяде Толику с его сокамерниками. Покушать, как и выпить и крутить романы с деревенскими афродитами, он был большой любитель.
Родни у тети Лизы не было. Она была детдомовской. А родственники дяди Толика не очень-то стремились помочь, как они называли его, "тюремщику". Слово это было в деревне ругательное, и родственников тех, кто оказался за решеткой, не очень-то жаловали. Что греха таить, и мои родители были такие же.
- 2 -
Я уже учился в университете. Домой приезжал не так часто. И как-то во время очередного приезда услышал от матери после тяжелого вздоха:
- Опять была Лиза.
Я уже и забыл и не спрашивал про нее. Но прикинул...
- А разве дядя Толик не освободился?
- Освободился. Да ненадолго. Немного поработал. Загулял. Водки не хватило. Помнишь, у них магазинчик в конце улицы?
- Ну!
- Вот ночью и залез. Набрал водки, еще там чего-то. И опять посадили.
- Что же она ему возит? Уже давно все вывезло.
- Что-то собирает. Да здесь в городе на последние деньги прикупит. И зачем он ей сдался, тюремщик?
Прошло еще несколько лет. Я уже не жил в родном городе. Мать присылала письма. Я ей отвечал. В очередном письме она написала про тетю Лизу.
"Толик умер в тюрьме. От туберкулеза. А через месяц и Лиза умерла. Отмучилась, бедняга".
Перед глазами возникла маленькая, худенькая, востроносенькая тетка в своей ношенной-переношенной одежонке. "Отмучилась бедняга". Почему-то представились похороны. Похоронили, конечно. Родственники в деревне были. Пусть и не очень они привечали тетю Лизу с дядей Толиком. Но похоронить-то были должны. По-бедному, с поминками. За столом, а на поминки в деревне ходит немало народу, не было свободного места. Помянули. И конечно, потом, это уж непременно, прошлись насчет умерших.
- Ох, и дура ж, эта Лизка! Ведь все вывезло ему, черту проклятому, тюремщику. Сама куска не доедала. Все ему!
- И для чего спрашивается жила? Ни ребенка ни котенка. Нас не станет и помянуть будет некому. И могилку никто не уберет.
- Он-то как сдох, Толик, и она сразу... До этого вон какая шебутная была! За любую работу хваталась. Все у нее горела. А тут сразу и болеть начала, и вся высохла, и умерла.
- Ох, грехи наши тяжкие!
- Жила дурнинушкой и умерла по-дурацкому!
Но неужели никто не нашелся? Должен быть найтись!
- А вы бабы не дуры?
Все вздрогнули. И с тревогой посмотрели на говорящего мужика.
- Вот это-то и есть настоящая любовь! Все для него! Всю жизнь для него! Для себя-то ничего ей не надо. А не стало его, и смысла у нее в жизни не стало. Вот и умерла сразу, голубушка. Да если бы все так, как она, ради другого, ради любви, хоть на крест! Жили бы не так! А вы как волки! Все для себя! На других-то зырк-зырк, родственника своего щадить не будите, не то, что чужого человека. Словно кто-то вам змеиного яда налил на языки и на души!
Все притихли. И в полной тишине выпили стопки.
А, может, никто и ничего такого не говорил. И скорей всего не говорил. Но обязательно должен был подумать, почувствовать подобное. Ведь это словно ангел улетел от них. И жизнь их без нее стала серее. Ее безотказность, безропотность, умение не отвечать на обидные слова, принимать все, как должное, готовность помочь всем и всегда - это сейчас такое редкое, а порой для окружающих странное явление. Но там, где она была, как-то сразу мягчали души и не хотелось уже по-прежнему лаяться и упрекать и хаять свою тяжелую долю. И, может быть, почувствовали люди, сидевшие за столом на поминках, что словно какое-то дуновение прошло по жалкой комнатушке, наполненной тяжелыми запахами закусок и водки, дуновение крыла ангела, навсегда улетавшего от них в те дали, о которых никому из живущих не суждено знать.
"Отдать душу за други своя". То есть за другого, кто рядом с тобою. И какая разница, кчемный или никчемный он человек. Не стало дяди Толика, и жизнь для тети Лизы потеряла всякий смысл, больше ей было жить не для чего.
Еще прошло сколько-то много лет. Совершенно случайно, а может, и неслучайно, написал небольшое стихотворение, которым мне и хочется закончить этот рассказ о тете Лизе и дяде Толике.