Язык мой - враг мой. Я это уже давно понял. И сам понял, и помогли понять. Особенно в последние годы. Казалось бы, если что-то думаешь - то так и скажи, чего проще? Нет. Не говорю. Прячусь за напускным безразличием. И пожинаю.
Она позвонила мне позавчера, в середине дня, превращенного мною в мрачный ритуал "Отрицания дня рождения". И, прежде чем перейти к обсуждению каких-то пустяковых дел, в которых я ей делаю вид, что помогаю, поздравила с днем рождения (пожелала побольше ума!) и спросила:
- Ладно, а... это... чего тебе подарить-то?
- Да брось, ничего! - отвечаю. - Не парься, ради бога, только этого не хватало.
- Точно? Ну, смотри, сам сказал.
Ipsi dixit, словом.
Мне-то кажется, что за этими словами совершенно явно читается: да, именно этого мне и не хватает! Именно твоего подарка, подарка от тебя. Каким бы он ни был - это для меня самая дорогая и желанная вещь на свете.
Такая же, как та смешная игрушечная шарманка, играющая "Интернационал" - самый первый ее подарок и вообще первый подарок в наших с ней отношениях. Она подарила мне эту шарманку во дворе своего дома, смущаясь из-за того, что не могла позвать меня к себе: у нее шел ремонт, дом был полон рабочих и прорабов. Был солнечный сентябрьский день - еще теплый, даже жаркий, но уже с угадывающейся осенней прохладой, до поры терпеливо ждущей захода солнца. Это был момент совершенно ошеломляющего и оглушающего счастья, первый день моей новой жизни - жизни, в которой она уже была моей женщиной, самой долгожданной, самой любимой и самой дорогой на свете.
Такая же, как маленький пушистый ёжик из Икеи, которого она неожиданно достала из рюкзака и протянула мне в Шереметьево, когда я провожал ее, улетающую на пару недель по делам в Европу. Это было первое наше расставание - пока еще несерьезное, нестрашное, понарошку. Пространственное, а не физическое и не психологическое. Первое в череде нескончаемых расставаний, все более и более нервных. А ёжик с тех пор так и живёт со мной - на зеркале в моей машине, только переселившись за это время из черного "фольксвагена-поло" в черный "ниссан-альмеру".
Такая же, как привезенное ею из той поездки и стоящее у меня на книжной полке удивительно красивое яйцо, сделанное, как мне кажется, из кусочков разноцветной блестящей мозаики. Я знаю, что где-то в недрах ее квартиры стоит другое - точно такое же, но чуть поменьше. "Это символ, разве ты не понимаешь?", - сказала она тогда.
Эти маленькие предметы, вошедшие в мою жизнь вместе с ней в ту осень - самое дорогое моё имущество. Потом были еще маленький тирольский колокольчик, мелодично позвякивающий у меня на руле, и тёплые тирольские варежки со снимающимся верхом.
Нет ничего дороже этих маленьких подарков. Ее подарков. Ведь это всё так понятно, так легко читается за дурацкими и притворными словами "да ничего не надо". Ведь её подарок мог бы превратить в самый яркий праздник - самый серый день, самый отмененный и самый забытый день рождения.
Впрочем, это в моем мире понятно. Это в моем мире такая сложная грамматика. А в её - в её мире всё гораздо проще. Как слышится - так и пишется. Как слышится - так и понимается.
И кто, спрашивается, виноват? Tu l'as voulu, George Dandin.