Давайте только сначала договоримся, что - или, точнее, кого - мы имеем в виду. Я склонен вести речь только о тех, кого знаю лично: то есть о Ксюше, Дусе, Наоми и еще об одном безымянном и бесполом существе, с которым я прожил прошлую зиму.
Ксюшей звалась моя первая машина - 12-летняя Таврия, собранная в гаражах некими умельцами по ремонту таврий из останков почивших в бозе машин. Вы же понимаете - первая машина в некотором смысле подобна первой женщине. Однако мое трепетное отношение к Ксюше объясняется далеко не только этим. Сделанная лучшим тавроведом и тавтролюбом Москвы Денисом для себя и уступленная мне в 1999 году по сумасшедшей цене в 400 долларов, она, несмотря на свой почтенный возраст (они, если вы обратили внимание, живут в среднем по столько же, сколько кошки и собаки), была отличной девочкой - быстрой, легкой, резвой и довольно уютной внутри. Начинал ездить я на ней еще когда у меня не было прав (я хочу сказать, когда я еще не успел купить права) и однажды меня остановили на МКАД гаишники, с изумлением предъявив показания радара - 140 км/час. К счастью, я с такой стремительностью сумел достать кошелек, что даже не дошло до просьбы предъявить документы, а не то дело, конечно, не ограничилось бы двумя сотнями рублей.
Ксюша прекрасно знала о своих замечательных качествах и отлично была осведомлена о моем к ней отношении - я ведь сам частенько в порыве неописуемой нежности говорил ей всё, что обычно говорят влюбленные, называл её всякими нежными словами и даже ласково гладил по частям ее тела, находящимся в пределах досягаемости моих рук, то есть главным образом по торпеде. По этой ли причине, или просто в силу свойств своего характера (а может, просто и возраст давал о себе знать), Ксюша была довольно болезненной и капризной. Не счесть случаев, когда она в прямом смысле слова восставала против меня прямо посреди проезжей части и приходилось волоком волочить ее в логово к ее родителю Денису, который за день-другой приводил ее в чувство, что-то менял, что-то поправлял и возвращал ее мне обратно, снабдив таким количеством рецептов и рекомендаций, каким обычно нагружают мнительных мамаш врачи детских поликлиник, заключившие тайный сговор с фирмами - производителями дорогих импортных лекарств.
Очередное ксюшино восстание едва не стоило нам с ней жизни: во время романтической ночной прогулки по колдобинам в районе курьяновских отстойников и люблинских полей аэрации, она внезапно остановилась, заявив, что у нее кончилось электричество и речь не может идти даже о том, чтобы включить аварийку. К счастью, мимо нас выруливал какой-то самосвал, возящий то, что обычно покоится на полях аэрации и в отстойниках. За пять сотен он согласился дотащить нас до дома. Мой друг, архиепископ катакомбной церкви Никон (священник и водитель с 30-летним стажем), приехавший наутро помогать мне понять причину ксюшиной хвори, тут же легко завел ее (и откуда только появилось электричество!), но, не успев воздеть руку для осенения себя крестным знамением, вдруг потянул носом, заглянул Ксюше под капот и, побелев от ужаса, метнулся выключать мотор.
- Что такое, владыко? - томясь от неизвестности, спросил я.
- Возлюбленный мой, вчера случилось великое чудо, тебя Господь ладошкой накрыл, - ответствовал архиерей. - У этой бляди из бензонасоса прямо на провода хлещет!
- Она не блядь. Я ее люблю. А в ее возрасте и не такое может быть. Но ты прав - чудо есть чудо, хоть я и мало что смыслю в богословии.
Жизнь, однако, течет своим чередом. Настала пора расстаться и с Ксюшей. Ее место заняла белая красавица - практически новый (с пробегом в 3000 км) "Москвич-Святогор", купленный по объявлению в газете "Из рук в руки". "Вот это я понимаю, это - настоящий агрегат! - одобрил отец Никон. - Давай ее освятим поскорее". Так у нее появилось имя: Дуся-агрегат, или просто Дуся. Конечно, спидометр у Дуси оказался скручен и сколько на самом деле километров она успела пробежать, пока ее не выдали за меня, известно только ей самой и ее прежнему хозяину. Конечно, половина деталей у нее внутри оказалась отнюдь не заводского происхождения и вообще, как впоследствии объяснили знающие люди, она из тех "Москвичей", что собирали в гараже на коленке из краденых на АЗЛК деталей. Ну и что с того? Это была замечательная машина, ручной сборки! Просторная, уютная, плавная, быстрая. И - покладистая. По крайней мере, в отличие от своенравной Ксюши, она почти не восставала. Даже когда я, плохо видящий в темноте на неосвещенных московских колдобинах начала двухтысячных годов, то и дело со всей дури влетал в очередную артиллерийскую воронку на какой-нибудь Газгольдерной улице.
Была у нее, впрочем, одна слабость - электрика. И еще, мне стоило немалых усилий приучить ее к Кузе. К другим женщинам она относилась либо совершенно равнодушно, либо приветливо. Но Кузю она почему-то невзлюбила с первого раза. Сразу же после того, как однажды вечером я представил их друг другу и мы втроем отправились ко мне домой, у нее потухли глаза. То есть дальний свет остался, и габариты продолжали гореть, но ближний свет вырубился сразу и с двух сторон. С тех пор так и повелось. Стоило ей ощутить внутри себя Кузю - как сразу же восставало все ее электрическое существо: или опять выключались фары, или сгорали разом целых три предохранителя, или пропадала искра, или коротило контакты в сигнализации и Дуся останавливалась, громко и злорадно крякая, прямо посреди трассы Симферополь - Москва. О сексе в машине в случае с Кузей не могло быть и речи: думаю, что в этом случае, приди нам в голову осуществить такое святотатственное надругательство, у Дуси от возмущения просто взорвался бы бензобак.
Я поступил с ней очень нехорошо и до сих пор у меня щемит сердце, когда я вспоминаю об этом. Собственно, мы именно так, увы, поступаем подчас с теми, кто успел стать нам близкими: я бросил ее, когда она попала в беду. Причем попала целиком по моей вине. Теплым и сухим октябрьским вечером, мчась по Третьему кольцу, когда весь мир сосредоточился для меня в той женщине, которую я, наконец, дождался после нескольких десятков лет ожидания, и которая теперь сидела рядом, справа от меня, на непривычном для нее пассажирском месте, именно в этот момент я вдруг неожиданно увидел перед собой красные стоп-сигналы неспешно вывернувшего передо мной с боковой полосы черного "Гелендевагена". У Дуси не было ABS, откуда... Нет, все могло бы быть гораздо хуже. Нас закрутило от резкого торможения, протащило в своеобразном вальсе поперек всех четырех полос и ударило дусиным носом в боковой отбойник. Водитель "Гелендевагена", конечно же, ничего не заметил, разве что взглянул мельком в зеркало заднего вида: "Что это, там, интересно, бумкнуло?". Несколько секунд мы сидели в полном молчании. "Э-э-э...", прервала, наконец, молчание моя спутница, и я на всю жизнь запомнил ей ту деликатность, с которой она выразилась: "По-моему, сказать по правде, ты ехал чуть-чуть быстрее, чем надо".
Еще несколько дней я проездил на Дусе с искореженным капотом - до тер пор, пока не кончилась жидкость в бачке омывателя и не пришло осознание, что открыть капот без помощи автосервиса мне не удастся. В автосервис Дусю я так и не повез... Я продал ее за пятьсот долларов.
После этого я несколько месяцев жил с безымянным "Фольсквагеном-Поло" - маленьким, черным и юрким - который мне дала на время моя старинная и добрая приятельница Маша, у которой он все равно стоял без дела в гараже, потому что для ее неуклонно разрастающегося семейства этот "Фолькваген" стал уже мал и ей пришлось купить более вместительный "Вольво". Половую принадлежность "Фольксвагена", пригнанного в свое время для Маши из Германии, мне определить так и не удалось. Посмотрев на работу омывателя, моя чудом спасшаяся на Третьем кольце пассажирка задумчиво сказала, что вроде бы "она писает как девочка, веером... да, это определенно девочка". Однако Маша, с которой я поделился своими соображениями, с гневом отвергла это предположение: "Что, я по-твоему похожа на лесбиянку?!" и гневно добавила, что все фольксвагены писают веером, это вам не мицубиси какое-то! Так или иначе, пришлось смириться с неопределенной гендерной принадлежностью этого "Фольксвагена", равно как и с его безымянностью - он не хотел откликаться ни какое имя и вообще, по-моему, так и не научился толком понимать по-русски за все три года, проведенные в снегах и солях наших широт.
Его немецкая натура давала о себе знать: он не бунтовал и работал как часы, без эмоций. Просто возил своего нового хозяина - дисциплинированно, с достоинством, но без теплоты. Причем в самом буквальном смысле: в морозы на приличной скорости в нем становилось прохладно.
И все же однажды взбунтовался и он. Случилось это, разумеется, не в Москве, а в сотне километров от дома, в Обнинске. У него перестали переключаться передачи. Доехав с грехом пополам на второй передаче до Москвы и обратившись наутро в ближайший автосервис, я узнал, что каких бы то ни было следов масла в коробке обнаружить не удается (скажите, а кто на ней до вас ездил?!) и что ремонт обойдется в тысячу долларов.
Уже потом я узнал о любопытном диалоге, развернувшемся впоследствии между Машей и какими-то ухарями-умельцами в каком-то сервисе:
- А вы для себя ее чинить хотите или на продажу?
- Ну, вообще-то я продавать ее собираюсь... А что?
- Да ничего, просто если чисто на продажу, то мы можем набить коробку опилками и недели две после продажи она проездит без шума и даже передачи переключаться будут.
- Да вы что, с ума сошли?! У меня трое детей! Вы хотите, чтобы через две недели покупатель вернулся и набил теми же самыми опилками мою тушку?!
Теперь у меня Наоми. Сокращенно, по-домашнему - Нюшок.. Именно так назвала эту "Ниссан-Альмеру", купленную в салоне в прошлом году, та единственная, помимо меня, которая время от времени садится к ней за руль и которая, хотя и простила мне то неудавшееся покушение на Третьем кольце, но уже далеко не так снисходительна к стилю моего вождения:
- Как назовем?.. Наоми! Конечно, Наоми. Смотри, она черная и красивая, как Наоми Кэмпбелл. А в просторечии... В просторечии будет - Нюшок!
Наоми не возражает, чтобы ее называли Нюшок. Она не бунтует и не восстает. Я думаю, что пока нам очень хорошо друг с другом.