Помните - "не стреляй в воробьев, не стреляй в голубей, не стреляй просто так из рогатки своей..." А я стреляла. Почти все свое детство. У меня был пластмассовый пистолетик с невероятно сильной пружиной, и первоначально он запускал красные самолетики. Но самолетики разлетелись на соседские огороды и пришлось мне заряжать чем попало - щепками, камешками, дюймовыми гвоздями. Эти последние были просто класс! Я начала охотиться всерьез - правда, на ворон, стаями гужующихся у соседа на помойке. Тот гнал сивуху из картошки и гороха, а вороны караулили момент, когда будет вылита твердая фракция браги. Тут же начинался птичий базар с выяснением отношений. Заслышав карканье, я набивала карманы гвоздями и подходила к забору. Умная птица ворона становится полной идиоткой, накушавшись забродившего гороха, так что одна-две жертвы мне были регулярно обеспечены. А за соседом закрепилась дурная слава, будто он в свою самогонку крысиный яд сыплет. Под конец папаша застукал меня за стрельбой и понял, куда деваются гвозди. После этого мой пистолет был ритуально сожжен в бочке для мусора, а мне осталось разгонять крылатых бичар щебенкой да гнилыми яблоками. Но это я так, к слову. Разговор-то у нас будет тоже об игрушечном пистолете.
Когда я ходила беременная дочкой, мне все говорили, что родится непременно мальчик. Хотя я предполагала иначе, но все - от коляски до игрушек было куплено с прицелом на мальчишку. Когда родилась дочь, мы ее одевали в голубенькие распашонки, заворачивали в одеяло с васильками и укладывали в бирюзовую коляску. Не покупать же все новое! Денег у меня было только на хлеб, а иной раз и на него не хватало. Я не могла найти работу на дому, мать получала на заводе жалкие гроши, да еще с трехмесячной задержкой, сестру только что сократили.
А мужиков в нашем доме давно уже не было. Странно как-то получается, что даже коты у нас подыхают через полгода-год, петухи себе ноги ломают или застревают башкой меж заборин, пес из дома ушел и прибился к бродячей стае, а женский пол живет и процветает. В общем, дома за мужика нынче я. А когда без работы осталась, стала выдумывать на что жить. Весна настала - я огород свой перекопала и нанялась копать у других. Работа нелегкая, особенно здесь - наша почва - суглинок. А доходу - тьфу в ладошку. Сорвала-таки спину. Правда, приобрела уважение поселковых старух и прозвище "Одна лошадиная сила".
Иду как-то с коляской по проспекту Ленина, сейчас его, кажется, по-другому уже называют, а ко мне подруга подскакивает - надушена-напомажена, со щек щщекатурка сыплется. "Валя, - кричит прямо в ухо, - Где ты сейчас работаешь?" "Нигде, - отвечаю, - Не видишь - дите еще в пеленках, сидеть с ним, кроме меня, некому."
"Ну, тащи, - говорит, - Своего мальчугана к нам да и сама приходи - нам закройщики сейчас нужны, как воздух!" - "Кому это - вам?" - "А ты не знаешь? Кооператив у нас - по пошиву. Лелькин муж деньги внес, Лелька - дизайнер, швеи - все наши, из ателье, я у них лучших из под носа выхватила, а вот закройщицу никак найти не можем, чтоб твоего класса была, и сама конструировала. Ну и еще отделочницу бы не грех взять, но это уж позже..." - "Ну, и где вы теперь обитаете?" - "А в пристройке к Дому пионеров, ты разве не слышала?" Ничего я не слышала, дикий я человек, живу на поселке...
Так и пошло - наберу ползунков в запас, затируху в баночке да кефира в бутылочке, и тащусь с дочкой в Дом пионеров. А работа моя меня так захватила, что не вывернуться. Лелька доставала кассеты с показами мод, просматривала их раз по десять, срисовывала модели. Потом они с мужем отбирали, что у нас на рынке пойдет, иногда рисунки барыгам возили, советовались. Дальше была наша работа. Конструировали на наши русские ж., чтобы они хорошо вписались, а то Левис, к примеру, на наших дамах, как на корове седло. О, как мы "сделали" Пако Раббана! Как поизвращались на темы от Лагерфельда! Как испохабили Кензо! Забыла сказать, что шили мы по преимуществу джинс. Естественно, тяжесть неимоверная. Чем дороже, тем тяжелей. Тюки стокилограммовые вдвоем с Лелькой таскали. А еще варили, травили хлоркой, красили... В старой ванночке во дворе Дома пионеров. Правда, в нем уже видеосалон сделали. И когда мы раскрой сдавали швеям, то пили кофе и шли смотреть какой-нибудь "командос". А дочку куда деть? Вместе с нами! Должна признаться, что от звука выстрелов она даже не морщилась, а вопли "ки-я!" вызывали у нее заливистый смех. Воспитанье, однако... Кроме ножниц и пуговиц на веревке у моей дочери из игрушек были только машинки, пистолеты и жутковатого вида конструктор. Она не жаловалась, она это любила.
Мы раскрутились. Мы отожрались. Мы приоделись. На мне - фирмА, на тебе - фирмА, а пошил не кто-то, а я сама. Круто? Тогда же решили взяться за пальто и деловые костюмы. Тут уже надо брать человека на отделку. Взяли Маринку из Тулы - она в Москву подалась, да ко двору не пришлась, в нашем поселке осела у тетки. Маринка - разведенная, сын у нее моей дочке ровесник. Я обрадовалась - все же им вдвоем не скучно будет. Когда она в первый раз к нам пришла, я чуть в бачок с краской не села - входит рыжая тетка двух метров росту, руки - кувалдометры, как две свеклы красные и щеки того же цвета. Парнишка ее тоже крупный и рыжий, правда, не яркий, а палевый, на тон светлее матери. Пока размотались, стол разобрали, за пирожками сбегали, чаю закипятили, гляжу - наши детки уже на холодном полу машинки вместе катают. А говорят, до трех лет дети только рядом играют, а не вместе.
Маринка у нас прижилась, ну и удивительные вещи выделывала она своими пальцами-сардельками с обломанными ногтями - мы с лупой искали изъяны в ее фигурных воротниках и лацканах - и не находили, а уж это не подкройные бока и отстрочка! Лелька, извращенка, такого напридумывает, что кроить-то через одно место выворачиваешься, а как девчонкам шить - уж сама не знаю. Естественно, "фирму" лепим, а то отечественные дуреймары считают, раз свое - то дерьмо. После восьмидесятых годов везде техника кроя заметно упала, а как вы хотели - подплечники и прямой силуэт развратят любого портного. А у нас, как была на высоте, так и осталась, спасибо скажите мне и Маринке. Так и говорили: "Смотри, это - Франция, в натуре, а что ты мне хочешь подсунуть, Гонконг твою мать!" "Франция в натуре" - наше ОгОгО, подмосковное, а "Гонконг твою мать" - из Франции, магазина Тати.
Маринкин Ванька с моей Анькой подружились - не разлей вода, по домам их растаскивали со скандалом, у них даже негласный договор был - "как начнут матери собираться, я хватаю твою, а ты - мою, пусть к кому-нибудь в гости ведут". В лес - вчетвером, на речку - тоже, пока Маринка себе мужика не завела. Тогда они стали уединяться, а мы с Аней да Ваней - втроем ходить. Тоже парня жалко - Маринкин хахаль поставил условием, что если с ним регистрироваться, так Ваньку у родственников оставить. Маринка призадумалась, однако замуж-то хочется, опять же - постоянная прописка, а дите что - обуза. Я смотрю, того и гляди, Ваньку к родне в Тулу отправит, а кому он там нужен - вот и предложила: "Ты, говорю, не стесняйся, поживи со своим на пробу, а я за двумя послежу, какая мне разница." Она рада, а я сама себе проблем нажила. Ивана домой тащить - мать с сестрой рассердятся, да и ему самому опасно - суеверие, конечно, но паршиво мужикам у нас дома. Вот одну из кладовок на работе освободила и под спальню оборудовала. Сколотила три лежака, притащила из дома постели. В случае чего есть отмаза - не видишь, что ли, - сторожу. Да и правда, сторож у нас тот еще - поспать горазд, одно хорошо - городишко маленький, весь под одной лапой, администрация и бандитская крыша - в одном лице, наезжать, вроде, некому. Но тканей на складе - на несколько тысяч баксов, соблазн велик. Вобщем, к неудовольствию дяди Васи, стала я внештатным сторожем и его надсмотрщиком.
Анька с Ванькой круглые сутки вместе, и друг другу не надоедят - в футбол ли, в бадминтон сыграть, на фильм какой-нибудь сбегать, похулиганить под окнами, порисовать на асфальте - все вместе, прибирались только по очереди и из-под палки. На спортплощадку перед Домом пионеров стали собираться ребята - старше моих, уже школьники. Попытались права качать - не тут-то было. Ванька - спокойный, но раз рассвирепел, видели бы вы его тогда - схватил обрезок трубы: "Мать, - кричит, - Вашу за ногу, сейчас всем черепа проломлю, и отвечать не буду". - "Почему, - спрашивают, - Не будешь?" - "А я - маленький". И вправду, шесть лет, а выглядит на все двенадцать. Моя в сравнении с ним - костлявая мелочь. Но тоже схватила кирпич поувесистей и рядом встала - ну, подходи, фак-эн-шит! Насмотрелись, дуроломы, на мою голову. Вышла, еле разогнала по домам. Потом эти школьники слух распустили, что в Доме пионеров - филиал шизиловки. Оно и лучше - не сунутся без серьезного повода.
Лето, скоро день рожденья у Ваньки, а тут новая напасть пришла - по соседству с нами - пустырь, так его отдали внаем собачникам. Те будок наставили, загонов навертели, завезли кавказских овчарок. Хай-лай с утра до вечера. Это бы ладно, мне к шуму не привыкать. Плохо другое - сетки они натянули, а шифер под ними врыть - забыли. Собаки тут же подкопов наделали и вылезли, одни - на улицу, другие - к нам во двор. Пошла мусор выносить, смотрю - лезет ко мне такое чудо лохматое знакомиться, пыхтит и жрать просит. Вытряхнула ему помойку, оно и отстало. А троих в этот день покусали. Пошли пострадавшие в милицию - а их отправили куда подальше: откуда вы знаете, чья это собака? Видать, собачники всем проплатили. Вобщем, набрала я обломков шифера на лесоскладе, до полночи с детьми по периметру забора вкапывали. Пошли домой - совсем стемнело, а начало июля, воробьиные ночи.
Лежу, думаю, что же Ваньке такого подарить, чтобы понравилось и запомнилось. Вышла на улицу. Сижу на крылечке, курю. Так и эдак прикидываю. Торт - съест и забудет, да торт и так будет. Очередную машинку - а у нас их столько, что третью коробку из-под телевизора набиваем. Какую-нибудь тряпку - да что он, девчонка? Велосипед? А если парня в Тулу отправят, куда его запихнут? Докурила, в духоту идти неохота - ночь теплая, ласковая, собаки угомонились, только вдалеке где-то гитара бренчит и пьяный выводит блатные куплеты.
Тут слышу - в небе шум птичьих крыльев. Что-то черное и огромное налетело в ночи, обдало струями темного ветра, звякнуло когтями о жестяную крышу и пропало. Не помню, как оказалась за дверью, увидела себя со стороны, что засов закидываю и дужку замка впихиваю дрожащими руками. Опомнилась. Сходила за фонарем, прихватила кочергу, встала в прихожей. Прислушалась. Тихо. Не слышно даже, как пьяный бренчит. Просочилась за дверь. Странно - страха не стало. Только жгучий интерес, что же это за ночная птица такая? С размахом крыльев, как у птеродактиля. Хотя - чего только ночью не причудится. Включила фонарь, обошла пристройку. Никого и ничего. На площадку не пошла. Вернулась на крыльцо. Поднимаясь, задела что-то ногой, оно глухо стукнуло о край ступени. Наклонилась - пластмассовый пистолет. Странно, у моих такого не было. Я взяла игрушку домой, прошла в мастерскую и положила на раскройный стол. Включила свет, и окна из таинственно-сизых превратились в глянцево-черные зеркала, отгораживая ночной мир от меня. Опустила шторы.
Игрушка как игрушка, разве что выполнена реалистично. ТТ, форма и размер визуально совпадают. Видно, не новая - вся в мелких царапинах, черная пластмасса без блеска, затерта до потери мелких деталей. На рукояти каким-то чудом сохранилась выпуклая надпись - "Сделано в СССР 1руб.70коп." Ну-ну, а как мы стреляем? Пистонами, или, может, пробками? Пластмассовых пулек тогда вроде не было. Ах, вот оно что - щелчок производит внутри несложный механизм, который будто бы не сносился в течение долгой эксплуатации. Или им не пользовались? Так или иначе, но вещь забавная и вполне сгодится в качестве добавки к подарку, который сам пришел мне на ум. Ребятам надо подарить шахматы, хватит им в карты резаться, пора шевелить извилиной.
Вот и седьмое июля - Ванькин день рожденья. С утра пекли торты, жарили кур, Лелька настрогала салатов, я смоталась в спортмагазин - купила магнитную доску с шашками-шахматами-нардами. Потом решила, что маловато будет, и разорилась на футбольный мяч. Ну, не профессиональный, но вполне сносный, и, сволочь, дорогой, дороже шахмат в восемь раз. Теперь каждая из нас что-то подарит.
Праздновали с семи вечера до шести утра. Ночь провели на улице - жгли костер, пекли картошку, пели песни, несли чепуху. Маринка явилась на полчаса, наговорила глупостей, пихнула сыну футболку, чмокнула в щеку, хлопнула стопку водяры и слиняла во тьму. Лелька хмыкнула. У нее детей не было и, видно, не будет - издержки бурной молодости. Сейчас она тайно пускала слюни, увидев, как я без усилий увеличила свой выводок вдвое.
От Лельки был мяч, от меня - шашки-шахматы, от Анютки - пистолет. Мой подарок был встречен с недоуменьем, ничего, посмотрю на тебя, когда пойдут затяжные дожди, и площадка станет грязным болотом. Мяч был благосклонно принят и Лелька наклонилась для благодарного поцелуя. А с пистолетом Иван не расстался даже тогда, когда утром добрел до постели.
На завтра все, кроме меня, отсыпались. А мой день был поделен между кофеем, уборкой и тупыми мыслями по поводу мелких вставок из омерзительной в раскрое металлизированной парчи. Вылив очередное ведро грязной воды и запалив обещанную себе еще с утра сигарету, я прилипла плечами к сочащейся жаркой смолой золотистой вагонке, разгибая несчастную спину. На поселке надрывался молодой петушок, произнося из четырех слогов только два с половиной, на проспекте натужно стучал компрессор, у новых соседей лаялись кавказцы. Что-то в их лае мне показалось странным - может, последняя степень озверения и хлюпанье глоток. Подперев поясницу, проковыляла к забору. На дровах сидела Анька и дразнила собак башмаком. Качая его на большом пальце, она опускала ногу за забор и ждала, когда каждый кабздох хоть по разу подпрыгнет. Рядом с дровами застыл Иван с неподдельным обожанием на лице и пистолетом в ладошке.
- Это что у вас тут за цирк? - тихо спросила я, чтобы Анну не испугать.
- Какой цирк? - моя дочь среагировала удивительно быстро, - Я тут сижу, ничего не делаю, а они, гады, брешут.
- Да я уж вижу. Они, думаю, тебя запомнили хорошо. Как сбегут из загона - берегись на улицу выходить, разорвут тебя в клочья.
- Да ладно, мам, насмотрелась ты ужастиков.
- Я предупредила. А теперь - марш домой, убирать свои свинства.
Что-что, а убираться они ненавидят. Интеллигенция вшивая. Лучше будут книжки друг другу читать - один читает, другой понимает, еще слишком много усилий тратится на освоение текста. Я предполагала, что, войдя через полчаса, застану их с очередным томом Гамильтона или Желязны, но они проявились и сами. Зашли в мастерскую и, вытянувшись, как по команде, отрапортовали, что работа, мол, сделана, а нельзя ли им пойти погулять. Отвечаю, что можно, только пусть идут по проспекту, а не шляются по закоулкам. Анька, вижу, скривилась, она у нас первопроходец, опять куда-нибудь заведет. И спорить с ней бесполезно. Обращаюсь к Ивану. "Слушай, - говорю, - Сусанин, если заплутаете, буду искать вас с милицией, и станут над вами все потом потешаться".
Склонил голову, согласился. Такого бы мне сына...
Убежали.
Я легла подремать, да какой уж тут сон - четыре часа пополудни. Снится всякая гадость. Встала, потянулась за сигаретой. Дала себе по рукам. Натянула штаны поверх купальника - получилось весьма сексуально, по дороге макнула голову в дождевую воду - лицо посвежело, волосы - с эффектом и без всяких гелей, вобщем, можно на люди выходить. Запереть только Лельку, а то как бы ее не украли...
На проспекте моих детей, конечно же, не было. В магазинах (их там четыре), тоже. На кино я денег им не давала. Значит, либо на речке, либо на заводской свалке. Решила вернуться к себе, попроще одеться, а то бог знает где придется полазить. Подходя к Дому пионеров, услышала захлебывающийся лай.
Не знаю, как там другие, а я в таких ситуациях действую на автомате. Словно со стороны, вижу, как выломав из забора тычину, несусь рысью на звук, прикидывая, сколько может там быть кабыздохов. Против Аньки с Ванькой. Что это они опять собак раздразнили, у меня нет ни малейшего сомнения.
Заворачиваю за угол, вижу:
Немая сцена.
Анна стоит, вжавшись спиною в забор, впереди, вполоборота ко мне - Иван, игрушечный пистолет у него в руке, и только что не дымится. Кабздохи позорно драпают на поселок, а еще один валяется на боку с разверстой пастью. Что он сдох - несомненно, пустые глаза остекленели, язык вывалился из пасти, и что-то темное течет из нее на траву.
Уф...
- Что произошло, кто нибудь мне ответит?! Нахрена вы поперлись на эту сторону? Что, другого входа, что ли, нету? И что это у вас за покойник валяется? Кто и чем его так угостил?
- Во-первых, тетя Валя, там заперто. Во-вторых, мы собак не дразнили, они сами выскочили. В-третьих, я выстрелил - он и упал.
- Из чего выстрелил?
- Из этого, - показывает дареный пистолет.
- Чушь какая-то...
Подхожу к собачьему трупу, переворачиваю его доской. Естественно, ни одной дырки на шкуре.
- А вы его до этого палкой не били?
- Нет, теть Валь, у нас палки не было. Я хотел его попугать, и вот как оно вышло.
- Ладно, пошли домой, там поговорим. А пистолет пока мне дай, от греха подальше.
Дома повторилось то же самое - Анна упорно отмалчивалась, а Иван повторил слово в слово, что впаривал мне у забора. Я оставила их под присмотром Лельки, злой и похмельной, сама отправилась тестировать игрушку на предмет убойной силы.
На поселке кабыздохи загнали все население по домам и бродили по улицам, разгребая помойки. Увидев меня, затрусили в обратном направлении.
Я навела на переднего пистолет, прицелилась, спустила курок. Ничего, только частая рысь перешла в галоп. Второй "выстрел", что послала им вслед, увенчался тем же успехом. Потом еще поиздевалась над курами, щелкая этой игрушкой, но так, чтоб никто не заметил, а то мы уже тут прославились, хватит...
Вобщем, именно то, чего я ожидала. А тот кавказец, что сдох, вероятно чего-то на помойке нажрался, и капец к нему подкрался незаметно. Совпадение!
Пистолет вернулся к законному владельцу. Иван покачал головой, дескать, ну, убедились? и продолжил "есть" Анькины шашки.
Собачники наконец-то окопали забор монтажной сеткой на глубину в полметра. Испугались, гады, что кто-то их кабыздохов начал мочить! Поселок вышел из глухой осады, народ словно с цепи сорвался. За это время люди соскучились друг по другу, зачастили в гости. Ко мне пришли мать с сестрой, упрашивали домой вернуться.
- Ты хоть можешь сказать, на что обиделась? - выговаривала мне мать, - Вечно ты молчишь, догадывайся за тебя. Ребенку лучше дома, среди родных, на свежем воздухе, а тут что - завод рядом, пылища, вонища.
- Правда, Валь, убеди хоть Анну вернуться, а то мать без нее так скучает.
Ну, как им объяснишь?
- Анют, - говорю, - Скажи мне по-правде, где тебе лучше, здесь или дома?
- Здесь, конечно. А что такое?
- Да вот бабушка к себе зовет, говорит, соскучилась.
- А мы с Иваном ее навещать будем, правда, Вань?
- Правда. Овчарок больше не выпускают, а дороги мы переходим очень осторожно!
- Мама, а ты с этим согласна?
Мать с недоверием оглядывает Ивана, потом все же кивает.
- Это что, ее хахель? - спрашивает меня потом, наедине.
- Что ты, мама, хороший друг. Им вдвоем веселее.
- Ерунда какая-то. Развращаешь ты дочку. Девочки должны дружить с девочками, мальчики - с мальчиками. Ну чему он ее научит?
- Ничему такому, чему бы она не научила его. Они вместе растут уже пятый год, а ты только заметила.
- Ну, тогда они были маленькие, а теперь он какой-то...
- Какой?
- Здоровый, как бык. Я бы ему лет десять по виду дала, если не больше.
- Это наша Анька маленькая уродилась. В тебя, видно.
- Мал золотник, да дорог!
- Свое - не пахнет, уж лучше скажи.
- Ну, тебя, Валька. Все испохабишь!
Стали Анна с Иваном бабушку навещать. Бабушка у нас работящая, весь день на заводе сторожит проходную, а все равно прут. Уж, кажется, что можно утащить с железобетонного завода - находят! Мать приходит домой, и с порога начинает ругаться. Сестра не молчит, орев на весь поселок стоит, а Ванька с Анькой их разнимают. Подзывает меня раз Иван после этих разборок и говорит, дескать Аниной бабушке надо с завода уходить, все равно ведь не платят. Чем же, спрашиваю, ей тогда заниматься? Огород у нас маленький, на четыре семьи поделенный, шесть соток для такой лосихи - не труд. Хуже ведь злиться будет. А вы, отвечает, ей корову купите - вот и будет заделье.
Корову - не корову, а купили козу. Комолую, с зааненской кровью. Хороша! Морда хитрая, шерсть лоснится, а ласковая, будто кошка! Мать мою враз изменила. Мама козу пасет, раздаивает, чешет-гладит, веники для нее ломает, мои двое - хвостиками бегают. Смотрю, Иван стал у дяди Саши учиться траву косить - это, говорит, я сено запасать буду. А читать совсем перестали. Скоро в школу, а они будто и не рвутся, по перелескам носятся, ветки ломают - кто больше. Ладно. Насутулиться за партой еще успеют. Пусть догуливают.
А на поселке еще двое гуливанят, никак не угомонятся. Два брата - Миха да Леха Бадановы, их еще Бодунами кличут. Оттого, что трезвыми их не видели никогда. Вот уж здоровы, не лоси - медведи. Морды такие, что в дурном сне привидятся - вонючими портками не отмахаешься. Ужрутся, как свиньи, и ко всем пристают, морду набить охота, а некому - нормальные люди, как их увидят, сворачивают на другую улицу. А им это не в кайф - злость куда-то выплеснуть надо. Начали стекла бить, в огород заберутся - не столько своруют, сколь разорят. У бабы Маши петуха убили, когда им спать не давал, так еще пятерых кур задавили, сетку на загоне порвали, потом весь поселок ловил леггорнок, как перепелок. Я матери говорю, мол, ты пока Милку свою не паси, мы ей травы накосим, но разве ее убедишь? - поперлась к речке. Туда, говорит, Бодуны не ходят.
Я до четырех свою работу сделала, крой девчонкам сдала, Лельке отзвонилась - и на речку, а то в сердце кошки когти вострят. Через мост перешла, матери все не видать, до старицы добежала, а там Бодуны нашу козочку на веревке тащат, мать моя в Леху вцепилась и голосит. Говорила же, дома сиди!
Я с разбегу Мишке под колено мыском башмака, он не ожидал, повалился. Милка вырвалась, и чесать! - не догнишь!
Миха поднялся. "Все, - смеется, - Дура, ты нарвалась". И в морду мне кулаком. От этого я увернулась, а следующим - прекардиальным меня с ног свалили, боль за грудиной дикая, а заорать - воздуха нет. Опять вижу картину всю сверху. Эти двое меня лежачую ногами мултузят, мать пытается их оттащить, а с пригорка бегут Анька да Ванька, и пистолет при них. Ванька остановился.
- Сволочи! - орет, - Вонючки! Петухи недопедренные! А ну, кто со мной справиться сможет!
Братья отвлеклись, обернулись. Иван, не будь дурак, поднимает игрушку и спускает курок. Леха, захрипев, валится рядом со мной, Михаил к нему наклоняется, а Иван уже рядом стоит и пистолетом помахивает.
- Что, тоже хочешь? А ну, брысь под лавку, пока живой!
Михаил, выпучив глаза, медленно поднимается, разворачивается и дует к реке...
Долго мне морду потом собирали. Хорошо, Лелька за меня проплатила, месяц я в Москве в Институте пластической пролежала, потом еще полгода туда раз в две недели моталась. Здорово сделали, только паспорт менять пришлось - из-за фотокарточки. А Леха копыта откинул - нашел на него, таки, батька кондрат. После того "выстрела" прожил он часа полтора, не приходя в сознание, и сдох в районной больнице. На Новый Год и Миха преставился - замерз по пьяни на братней могиле. Что его ночью на кладбище потянуло? Мне не до этого было, а когда сопоставила - крепко задумалась.
Во-первых, пистолетик - явно "дареный". Нашелся он на ступеньках, а уборщица крыльцо каждый вечер метет, не могла не заметить. Та гигантская птица не зря прилетала. Пистолетик попал именно мне, и как раз в тот момент, когда мог быть подарен.
Во-вторых, с какой он целью подарен? Кроме меня, про черную птицу никто не знает, а мою семью уже стали все обходить стороной, и пуще всего - Ивана. Ребятишки уже полгода, как в школу пошли, а с ними никто дружить не хочет, но и не задевают - боятся. Анюта у меня - общительная, это ей как нож вострый, вроде она не как все. Не для этого ведь? Мелко и глупо.
Навести справедливость? Да какая уж тут справедливость, когда вся страна в полном дерьме, Лелькин муж на тряпках триста процентов вчистую имеет, а ни одной швее больше ста баксов не платит. Мать повезла молоко на рынок, а ее менты отделали и товар отобрали. Мотай, говорят, бабка, отсюда, если в обезьянник за бекасами слазить не хочешь. Я сама после больницы ночами наверстывала, по двадцать часов от раскройного стола не отходила, а то больничных нам не положено. После с сердцем свалилась, Лелька говорит, нафига я тебе морду выставочную делала, если ты сейчас у меня загнешься. Сперва тебя замуж надо выдать, чтоб не зря деньги плачены были. Не поймешь, то ли плачет, то ли смеется. Ей мужик давно изменяет, и, кажется, разводиться собрался.
А вчера приходит зареванная, говорит, все, дескать, Валя, закончилась наше ОгОгО, муж покупателя ищет. - Правда или опять так шутишь? - Не шучу, Валя. Подает на развод, а, чтоб я половину не оттягала, продаст почем-нипочем первому, кто это купит. - Вот уж, говорю, полная задница. Кроме нас, оно никому не нужно, кто купит, просто товар распродаст и материалы, да воспользуется правом прямой аренды. - Угу. Ищи, Валя, работу.
Ну, нет! Я в эту контору столько жизни вгрохала, что так просто с ней не расстанусь. Пусть утрется! Напечатаем, Леля, с тобой договор купли-продажи, составим и акт, оговорим время рассрочки. Пригласим нотариуса, я для таких дел человечка знаю. В Москве много знакомых теперь появилось. Потом придем к твоему мужу и подписать заставим.
Как? А то не знаешь. Уголовное дело? Не выйдет! Мы ему игрушечным пистолетиком угрожать будем, да и то в шутку, кто ж поверит, что он насмерть бьет. Зато твой благоверный об этом наслышан. А не подпишет? Нажму на курок. Кто докажет?