Любовь? Нет. Страсть? Уже ближе. Но скорее одержимость, зависимость. Он представлялся ей маленьким чёрным троллем, притаившемся где-то в уголке её мозга. Сгустком злой энергии. Он сидел на корточках, и его тонкая шейка едва удерживала большую, угловатую голову от непроизвольных покачиваний. Тролль вязал. Он был занят полезным делом и, похоже, ненавидел всех, кто не разделяет его мнения о пользе вязания. Он мог смириться с существованием этих всех, но еле себя сдерживал.
Он не всегда был троллем. В школе, да и потом, когда они встретились через пять лет после выпускного, он казался таким милым, и огромное ему спасибо за то, что помог выкинуть из головы предыдущего парня. Но доброта его по отношению к ней продолжалась недолго. Вскоре стали появляться "симптомы", на которые поначалу закрывались глаза - столь велика была симпатия. Потом в один прекрасный, а вернее и с точностью наоборот, ужасный день все должно было закончиться. Но не закончилось, а продолжается по сей день. Правда, с тех пор образ его сильно трансформировался: как вам такое превращение - из высокого широкоплечего парня со светлыми, слегка взъерошенными волосами в маленького черного тролля, устроившегося за вязанием в одном из темных закоулков её сознания. Ужасно. Но ни то, ни другое неправда, а истины нет и посередине.
Однажды он рассказал ей, что умеет вязать и, более того, собирается заняться этим всерьез. В то время она жалела его и поэтому хотела сразу предостеречь: "Никогда и никому этого не рассказывай, потому что...". Даже в мыслях слова повисли на языке. Потому что это стыдно. Стыдно вязать молодому парню. А с другой стороны - ну вяжет, ну и что? Даже мило, чудаковато. Трогательно, в конце концов! Но всё равно не стоит об этом рассказывать, засмеют.
"Кроме меня никому про это не говори", - так, кажется, и сказала. Она чувствовала себя доктором его души. В ответ получила только презрение: "А что ты умеешь делать руками?!". "Ну, вязать-то я тоже умею. Бабушка научила, когда я была маленькая. Я связала кукле шарф, кофту...". "Ха! Шарф кукле! Кофту! Тоже мне!" "А что, кофту связать не так просто...". Он сразу заставил её оправдываться. Так чаще всего и было. Ни за что, ни про что, а так - на ровном месте.
Тогда она добавила в коллекцию еще одно "нет". Даже самого первого "нет" было достаточно, вообще-то. К тому же, с некоторых пор счетчик "да" совсем перестал накручиваться. Но, по секрету, одно маленькое ничтожное "да" очень трудно пересилить даже сотней огромных "нет", если речь идет о любви.
Он заслужил быть посланным на все четыре стороны. Но иногда, когда он вспоминался ей человеком (а не троллем), ей казалось, что серокрылая птица сидит у него на плече и долбит его и долбит в одно и то же место. Иногда взлетит, покружит - и снова, и нет спасения. А такого он не заслужил. Никто ведь такого не заслужил?
Он называл себя Гарвин. В играх, на форуме, да много где ещё.
***
Гарвин шёл по холодной улице. Снега до сих пор не выпало. А ведь декабрь. Проклятый город!
Чёрная куртка с высоким воротником была глухо застёгнута, вязаная шапка надвинута на самые брови. В ушах гремел панк-рок. Вчера он скачал с Интернета все песни этой группы. Дерьмо. Канализационное. Понравилась только одна из всего множества, но придется слушать все - иначе как он сможет составить объективное мнение об их творчестве?
Он был одинок. Одиночество изъедало его изнутри, как ржавчина изъедает канализационные трубы. Теперь у него нет девушки. Точнее так - девушки не было никогда, но теперь нет и воображаемой, какой была Нина; кстати, его бывшая одноклассница. Гори в аду, сучка! Он ненавидел их всех. Всех до одной. Теперь, когда он устроился на высокую зарплату и ему приходилось отрабатывать по полной и нередко забираться в канализационные стоки по долгу службы, его ненависть выросла еще больше. А ещё эта липкая вонь... По канализации приходилось лазать не часто, и в такие дни он приходил домой и сразу набирал в таз воды, ставил его в ванну и долго тёр себя мочалкой до тех пор, пока на коже не появлялись красные полосы. Мама запрещала им с братом мыться в ванной. Неизвестно почему, она вдруг решила, что волосы, попадающие в трубы - злейшая беда. К тому же ей было трудно мыть ванну - об этом она тоже часто говорила. Сейчас бы конечно и возмутиться, и покачать права, он ведь давно уже не "маленькое сопливое чмо", но привычка - вторая натура, поэтому мытье исключительно в тазике с мочалочкой нисколько его не смущало. Только вот не надо было говорить об этом Нине. "У этой сучки джакузи! Тьфу, гадость! Надеюсь, её джакузи будет ей вместо котла в аду!".
Эх, Нина-Нина. Узнав, что у него стала большая зарплата, и, конечно, сразу же вознамерившись наложить на неё лапу, ехидно спросила, подбираясь издалека: "Все деньги на тёлочек тратишь?". "Тёлочки" - это его слово, которое она применила с подковыркой. Тёлочки были светлой мечтой когда-то, чем-то безусловно привлекательным, но никак не оскорблением. А она не поняла и не приняла даже этого, лучшее из того, что у него было в душе, из того, что он готов был раскрыть ей, отдать задаром. "Проклятым сучкам от нас нужна только зелень", - мрачно подумал он тогда, но сдержался и в окне чата написал нежное: "Тёлочки сосут".
С некоторых пор еще одно страшное подозрение не давало ему спокойно жить, вертелось в голове, как назойливая муха. Даже не подозрение, а прозрение! И как он раньше этого не понимал? Все они хотят привязать его к себе любым способом. "Не удастся!" - думал он, кутаясь еще сильнее от колючего ветра, еще выше поднимая воротник куртки, еще сильнее натягивая на уши шапчонку, связанную собственноручно, и злобно сверкая глазами на проходящих мимо женщин. "Меня вам не заполучить!" - прорычал Гарвин себе под нос.
- Вы что-то сказали? - повернулась к нему пожилая дама, которую он собирался как раз обогнать по кромке тротуара.
- Что?! И вы туда же? Как вам не стыдно, вы же в годах, подумайте о душе! - накинулся на нее Гарвин, так, что женщина шарахнулась в сторону и чуть не упала, споткнувшись о бортик.
Отец курил прямо в комнате, сидя на диване перед телевизором. Мама стряпала капустные пирожки. Зовущий аромат пережаренного масла Гарвин учуял еще в лифте, и его желудок (Гарвина, а не лифта) взвыл от голода и предвкушения скорейшего насыщения. Весь день Гарвин лазил по канализации, поэтому в столовку сходить было некогда. Да он и остерегался ходить туда после того, как сломал зуб о гайку, попавшуюся в пюре. Волосы - ещё куда ни шло. Клетчатка. Но вот гайки... К этому невозможно было привыкнуть.
Гарвин снял куртку, забросил на полку шапчонку и быстрым шагом направился в кухню. Кошка-сиамка, его любимица, испуганно шарахнулась в сторону и спряталась под стойкой с обувью. Умная скотинка! Знает, что не стоит попадаться ему на пути, когда он голодный. Так и есть - мама жарит пирожки. Грязными руками Гарвин ухватил один и затолкал в рот.
- Голодный? - строго спросила мама. - Опять не жрешь на работе?
Гарвин пропустил эту инсинуацию мимо ушей.
- Ну ты и накурила, ну и вонь!
- Но ведь лучше же, чем говном, - мама вынула изо рта сигарету и осторожно покосилась на железный тазик, целомудренно прикрытый газеткой, который служил туалетом для кошки. - Серёжа, ты знаешь, пора бы уже...
- Рано! Пусть накопится побольше, я вам чё, мальчик на побегушках?
- Когда будет готова еда?! - рявкнул отец из комнаты.
Гарвин гордился отцом, он был для него примером во всем. А раз он говорит, что "сука" - литературное слово, значит, так оно и есть. И мама всегда была на стороне отца. Нервно затянувшись, подергивая левым глазом, она тогда спросила: "Почему бы тебе не называть так учительницу по литературе? А не меня". Гарвин назвал бы, он очень уважал родителей. Но, к сожалению, школу он уже окончил. А отец и подавно. Поэтому мамин совет выглядел по меньшей мере странно. Гарвин называл это женской логикой, но был снисходителен к маме. Она не виновата. Известно давно, что мозги имеют только те, кто писает стоя.
Его приятные воспоминания прервал шум в прихожей. Брат-олень. Понесла куда-то нелегкая. Отщепенец. Всегда стремится побыстрее удрать из дому, от семьи. Не нравится ему, видите ли, тут. Воняет, видите ли! Эстет нашёлся. Так и есть, входная дверь с силой хлопнула. "По девкам побежал", - мелькнула мысль. Гарвин сжал кулаки в бессильной ярости.
- Ненавиж-ж-жу! - прошипел он.
Мама засунула ему в рот пирожок:
- Иногда лучше жевать, чем говорить.
Поев пирожков, Гарвин уселся за компьютер. Кошка тотчас прыгнула ему на колени, свернулась клубком и блаженно заурчала. Прежде всего - форум, а форум - прежде всего. Он туда не заглядывал с сегодняшнего утра и по-любому кто-нибудь успел написать глупость, а он теперь должен исправить это. Так и есть - тема про религию, обычно кладезь глупостей. "Щас блесну", - подумал Гарвин. На досуге он изучал православие. А на форуме ему даже "приходилось защищать православие", как он сам говорил об этом. Православие не знало, что нуждается в защите Гарвина.
Выполнив свой долг перед форумом и православием, Гарвин на минуту пригорюнился. Ему вспомнилась Нина. Тогда, давно, он называл её не строго литературно "сука", а гораздо нежнее - "сучка" и даже так - "сучечка", но она не оценила этого. Неблагодарная тварь! Воровски оглянувшись, Гарвин достал из-под матраца сокровенное - вязание. Начатый, но незаконченный носочек. Нина, ведьма, сглазила его. Раньше он вязал открыто. Можно даже сказать, он был вязальщиком от бога. А теперь он вынужден прятаться от всего мира, как какой-то преступник, потому что по её мнению вязать, видите ли, стыдно. "Хватит о Нине, - сказал он себе. - Настоящие суровые мужчины не думают о всяких тупых тёлках". Отборное порево - вот лучший способ перестать думать о ней. "Сучки, всем бы вам только секса... Нет, денег! Всем бы вам только...". Он так и не определился в этот раз, чего сучки хотят от него больше, денег или секса. Да это было уже и не важно.
Так прошел день. Обычный день из жизни Гарвина.
На следующее утро, в автобусе, какой-то похмельный старикашка приставал к молодой девушке, говорил ей тошнотворные сальности, даже называл "феминой", как в каком-то старом фильме. Возмущению Гарвина не было предела, ему хотелось заехать старикану чем-нибудь тяжелым, он насилу сдерживался. Девушка стоически делала вид, что ничего не слышит и не видит, но по её лицу было видно, что она вот-вот заплачет.
Через две остановки "фемина" села на освободившееся место. Старикан рванул было следом, но толпа, потянувшаяся к выходу, попридержала его. Сзади девушки освободилось еще одно место, и Гарвин, не раздумывая, занял его. Дедуле пришлось обломиться.
Гарвин почувствовал себя спасителем.
Глядя на длинные и гладкие волосы девушки, он подумал, какие, интересно, они на вкус. У красивой девушки все должно быть особенное.
Едва подумав об этом, он уже не мог думать ни о чем другом. Он разволновался, чего давно уже с ним не случалось - ни в канализации, ни на ковре у начальника, ни на толчке, где он писал стихи, ни при просмотре порнушки. Губы пересохли, воздуха не хватало. Желание и впрямь было непреодолимым. Он осторожно, стараясь не привлечь внимания окружающих, отделил один блестящий волос от остальной шевелюры, аккуратно ухватил его пальцами и дернул. Он очень старался, чтобы девушка ничего не почувствовала, но она ойкнула, повернулась и дикими глазами уставилась на Гарвина.
- Простите, я случайно, тут вот зацепилось... - бормотал он в свое оправдание, засовывая волос в задний карман джинсов.
Когда в столовке Гарвин ел картофельное пюре, старательно отодвигая вилкой на край тарелки попадавшиеся гайки, то вспомнил про девушку. Он достал волос из кармана, понюхал, откусил кусочек, почавкал, желая получше определить его вкус. Ничего особенного. Волос как волос. Гм.
Вечером, дома, ему пришла в голову гениальная мысль. Он взял волос и несколько секунд смотрел на него как завороженный. На днях он начал вязать шерстяной носок, а сейчас достал его из потайного места и приложил к нему волос. Отдалил от глаз, любуясь.
- Шедеврально! - наконец воскликнул он (это было одно из его фирменных словечек, которые он употреблял время от времени, думая, что это возвышает его над другими людьми; к таким словам относились также "брутально" и "банально"; сейчас по смыслу больше подходило "шедеврально").
Быстрыми движениями (махая, как заправский дирижер своими вязальными спицами) Гарвин ввязал волос в почти готовый носок. Никогда еще вязание не приносило ему такого удовлетворения.
В этот день Гарвин обошёлся без порнушки.
Утро следующего дня показалось ему волшебным. Неудивительно - ведь вчера он совершил нечто особенное, то, что придет в голову далеко не каждому задроту. Он достал готовый носочек, прижал его к сердцу, а потом медленно натянул на ногу. О! Он и не думал, что это может быть настолько приятно! Игра стоила свеч. Для второго носка нужен еще один волос и этим он займется прямо сегодня.
Подумав, Гарвин достал из шкафа маленькие острые ножницы и положил в карман.
Жизнь Гарвина наконец-то приобрела смысл, всё засияло по-другому. То есть он, как и прежде ходил на работу, лазал по канализации, ломал зубы о гайки в пюре, шугал кошку, ел пирожки, играл на компьютере, защищал православие. Внешне все осталось по-прежнему, изменилось содержание. Всё наполнилось смыслом. То есть раньше не совсем понятно было, зачем он это делает, а теперь как будто прояснилось.
Он почувствовал себя охотником. В нем пробудился древний мужик, идущий в одиночку на медведя.
Но через некоторое время появились сомнения. С одной стороны - как будто пресыщение, еще бы, что ни день, то новый волос, но с другой стороны - чего-то не хватало. Он настолько наловчился срезать чужие волосы, что почти не испытывал никакого волнения, того самого, которое с первобытной силищей овладело им в первый раз. Внутренний голос говорил ему: "Что, так и будешь каждый день бегать за одним-единственным волосом? Пора ставить дело на широкую ногу".
Гарвин достал из шкафа электрическую бритву на батарейках и положил в карман.
Сколько она пролежала в кармане, дожидаясь своего часа - неизвестно, да только однажды Гарвин проснулся в своей кровати с зажатой в руке окровавленной бритвой. Проснулся - и похолодел. Во рту пересохло, жутко разболелась голова. Он застонал, укрылся одеялом с головой и начал вспоминать. Постепенно ужас отступил, сменившись чувством выполненного долга. К счастью, он никого не убил. Проделал, конечно, всё крайне непрофессионально, но для первого раза сойдет. Просто тёлка оказалась гораздо сильнее, чем он предположил по её внешнему виду, пришлось ей легонько врезать по хайлу, напросилась. Подумать только, как героически она сражалась за свои волосы, а он ведь сразу предупредил: "Молчи, дура, не убью". Он затащил сучку в заброшенный дом, еще раз врезал, чтоб не рыпалась, зажал голову между колен и стал брить. Электрическая бритва вдруг заглохла, пришлось достать обычную, якобы одноразовую, с двумя лезвиями. Откуда кровь? Может, порезал её немного, когда брил, а не надо было дергаться, сидела бы смирно... Может, кровь носом у неё пошла. Неважно, главное - вот он, улов: копна превосходных, рыжих волос! У Гарвина даже под ложечкой засосало от предвосхищения.
Волосы были перепачканы кровью, придется мыть их перед вязанием, потом сушить - вот сколько хлопот. Следующих тёток он поклялся брить аккуратнее, без "косяков".
В тот день Гарвин впервые опоздал на работу. А всё из-за рыжей сучки.
Состояние удовлетворенности после рыжей сучки длилось несколько дней. Гарвин связал себе новый шарф, задумал перчатки и свитер. Купил альманах по вязанию, новые спицы. Каждый вечер он запирал комнату на шпингалет, задергивал шторы, включал светильник и предавался вязанию.
Когда волосы закончились, понадобились новые. Потянулись дни - от девушки к девушке. Бывало, облюбует Серёжа свою жертву заранее, как будто паутину вокруг неё сплетёт.
Один раз, после блондиночки, блаженство не прекращалось целый месяц. Он будто подпитывался драгоценными воспоминаниями. Это был особенный случай. Впервые Гарвин почувствовал нежность к жертве. Было очень поздно, недавно прошел дождь. Воздух был напоен влагой, казалось, при желании им можно утолить жажду. Она шла по темной улице, едва подсвечиваемой единственным фонарем. Видимо, пришлось задержаться на работе допоздна. Не было слышно ничего, кроме торопливого стука её каблуков. Гарвин ждал в кустах, за старинными готическими воротами ручной ковки. Когда она прошла мимо, то сразу ускорила шаг - что-то почувствовала, но не оглянулась. А когда Гарвин легко, как лань, понесся за своей жертвой, то девушка и вовсе припустила что было духу. Он нагнал её в два прыжка, обнял сзади, зажал рот рукой в кожаной перчатке, другой провел по шее. Девушка трепыхалась как птичка в этих тисках, отчего вызвала у Гарвина прилив несвойственной ему нежности. Он вдруг решил поцеловать её. Получилось неловко - в подбородок. Он позволил себе еще одну маленькую шалость - уткнулся носом в её светлые локоны, блаженно вдохнул головокружительный аромат.
Запах волос привел его в чувство. Гарвин вспомнил, зачем он здесь, и дальше действовал по обычной схеме. Затащил в подвал - подвалы каждый раз были разные, он не дурачок какой-то, чтобы на этом проколоться; он заранее всё планировал, а в этот раз ему пришлось даже подбирать ключ - заставил девушку сесть на пол, зажал её голову между колен и медленно обрил. Волосы подобрал все до единого, сложил в полиэтиленовый пакет, а затем в сумку. Всё, девушка была свободна. На нее, на лысую, ему даже не хотелось смотреть.
"Блондинки хватило на месяц", - удивлялся Гарвин, размышляя о природе своей страсти. Он понял, что этому способствовала обстановка - дождь, фонарь, абсолютная тишина, если не считать постукивания каблуков, готические ворота, за которыми он притаился. Поэтому Гарвин решил сменить имидж. Он купил себе длинное черное пальто, черную шляпу. Ему казалось, что теперь он похож на вампира. На поясе, вместо шпаги, у него болталась связка ключей от подвалов.
Со временем у Гарвина появились предпочтения. Во-первых, чем моложе, тем лучше. Ну, это и с самого начала было понятно. Рост - почти не имеет значения. Конечно, он не накинется на двухметровую дылду, он же не совсем идиот. Нет, все-таки лучше пониже и потоньше. Они так здорово пищат, когда их бреют. Цвет волос - без разницы, Гарвину одинаково нравились и блондинки, и брюнетки, и рыженькие. А вот что важно - особь женского пола (их всего две разновидности - "тёлки" и "тётки") должна быть ухоженной, двигаться уверенно. Длина волос - хотя бы чуть ниже плеч; разумеется, чем длиннее, тем лучше. Лицо в такой темноте особо не разглядишь, да Гарвин и не старался. По правде говоря, подсознательно он даже стремился избегать этого. Один раз только произошла осечка - лунный свет упал на личико жертвы. Одним движением Гарвин отбросил девушку в сторону и подрал от неё что было силы. Девушка оказалась не робкого десятка и побежала следом, чтобы наддать ему, а он заорал:
- Даже не просите!
В ту ночь он долго ворочался сбоку набок, пытаясь прогнать это видение. "Надо же, какие крокодилы ходят по улицам нашего города. Куда катится мир!".
В другой раз попалась очень активная и визгливая особа. Пока он тщетно пытался заткнуть ей пасть, она истошно верещала:
- Мерзавец! Насильник! Маньяцкая морда!
- Э, тётя, подбирай слова. Сучка не захочет, кобель не вскочит!
А вообще, Гарвин заметно подобрел.
Даже начальник на работе не преминул это отметить.
- Видать, привык ты к канализации, сынок, - сказал он, широко улыбаясь щербатым ртом.
Даже к гайкам в столовском пюре Гарвин стал относиться спокойнее. Не вылавливал их трясущимися руками, мысленно проклиная всех поваров на свете, а действовал иначе. Мелкие глотал, а крупные обсасывал и метился ими в ближайшего поварюгу. А если и кидался на кошку, приходя домой, то всё больше с какой-то молодецкой удалью, а не с голода. Даже ненависть к брату сменилась на снисхождение.
Мама тоже заметила перемены в сыне.
- В новую игру, что ли, играешь? - ехидно улыбаясь (как бы намекая на что-то другое), спросила она.
- Ага, - соврал Гарвин.
- Смотри, засосет тебя эта игра.
- Не засосет, - ответил Гарвин и мутными глазами посмотрел на мамину шевелюру.
Каждый раз после набега он сперва выдёргивал самый аппетитный, по его мнению, волос и пробовал на вкус. Покусывал, томно прикрывая глаза. Чувствовал себя при этом дегустатором дорогих вин, а когда посмотрел фильм про парфюмера, то стал чувствовать себя парфюмером. Кроме того, с некоторых пор его стали посещать мысли о собственном превосходстве. Он воображал, будто принадлежит к особой касте, стоящей выше всех людей на земле. Воображал себя на вершине пищевой пирамиды. Вскоре и вправду ему почудилась разница между вкусом волос прямых и волнистых, светлых и темных, окрашенных и натуральных. Это открытие привело Гарвина в неописуемый восторг. Он хотел попробовать как можно больше волос. Но вот мамины волосы ему почему-то не хотелось пробовать. Серёжу привлекали волосы молодых, красивых, здоровых девушек.
Ему доставляло удовольствие думать о том, что все они теперь лысые. Никого нет униженней женщины, которая лишилась своей шевелюры.
***
В субботней газете появилась заметка: "В полицию обратилось много женщин, обритых наголо. Мужчина не требовал от них ничего, просто затаскивал в подвал, зажимал их голову между колен и брил. Волосы запихивал в спортивную сумку синего цвета и уходил. Некоторые из жертв дают более подробные показания - от мужчины пахло канализацией, да и вообще каким-то дерьмом".
Интернет пестрел заголовками: "Сумасшедший парикмахер в поиске новой жертвы".
Гарвин только посмеивался над этой мышиной вознёй.
Кошка мурлыкала у него на коленях. Тускло поблёскивали спицы. Он вязал себе новую шапочку с орнаментом. Копна девичьих волос лежала на столе.
Однажды, проснувшись посреди ночи в своей постели, он ощутил жгучее желание. Нет, не банально обрить и завладеть волосами какой-нибудь тетки (тупой настолько, что не понимает, что вечерами нужно сидеть дома, а не трясти шевелюрой, соблазняя проходящих мимо мужиков). Им овладело гораздо более направленное желание. Он захотел получить белокурые волосы Нины. Связать из них что-нибудь эдакое, и тем самым проучить ее раз и навсегда.
Одно дело - случайная девушка, совсем другое - Нина. Ни в коем случае нельзя открывать ей своё лицо, нельзя говорить с ней - узнает сразу. "И тогда придётся её убить", - грустно подумал Гарвин. Он не был сторонником бессмысленных жертв, но имел мужество сказать правду себе. Простую сермяжную правду.
Наверняка выследить Нину непросто. Сперва надо изучить её повадки. Какими тропами ходит, в какое время. А вдруг совсем не высовывает носу по вечерам? Как тогда прикажете её брать, то есть брить? Задача оказалась сложнее, чем он думал. Но трудности только распаляли его, он уже не мог отказаться от задуманного. Идея овладела им целиком, поджаривала его на костре, грозила ему раскаленными щипцами. Таким уж Серёженька родился настырным, неугомонным, все, что взбредет в голову - осуществит.
Началась слежка.
Через три недели Гарвин точно знал: по четвергам и субботам Нина возвращается домой поздно, одна, несет с собой большую сумку. Куда ходит - неизвестно. Четыре раза он "провожал" её от автобусной остановки до подъезда. Если на остановке было светло как днем от фонарей, неоновой рекламы, витрин магазинов и автомобильных фар, то ближе к дому сгущалась такая непроглядная тьма, что хоть глаза выколи.
Гарвин выбрал субботу. Украл у мамы чулок, чтобы натянуть на голову для пущей конспирации, поменял батарейки в бритве - на всякий пожарный, перекрестился и пошел на дело.
Смеркалось. Через три квартала от своего дома Гарвин заметил одинокую девушку с восхитительно пышной шевелюрой. Девушка шла лёгким, прогулочным шагом, будто специально искала приключений на свои волосы. А волосы у неё были такие, что... У Гарвина перехватило дыхание. Таких волос он не видел никогда. Он разволновался. Решать нужно было быстро - такая "жирная" добыча ускользает из рук! Посмотрел на часы: время в запасе есть. В конце концов, Нина со своими жалкими прядками никуда не денется.
В воздухе висела какая-то особая, настораживающая тишина. У Гарвина ёкнуло в груди, но он отбросил все сомнения. Девушка шла на высоченных каблуках, игриво виляя бедрами, и Гарвин был порабощен, загипнотизирован. Он шёл за ней, не в силах отвести взгляда от её стройных ног, пышных ягодиц, тонкой талии.
Это было недалеко от того самого заброшенного дома, в котором он обрил свою первую жертву. "А вдруг в доме сейчас бомжи? - лихорадило Гарвина, - Тогда придётся их убить!".
Гарвин решил подойти сзади, схватить одной рукой за волосы, другой - закрыть рот и сразу повалить назад, чтобы не взбрыкнулась, не позвала на помощь. Всё это нужно проделать молниеносно.
Он двигался бесшумно, скользил бесплотной тенью. Терпеливо выжидал момента. Когда жертва приблизилась к заброшенному дому, Гарвин прыгнул на неё как разъярённая пантера, схватил за волосы и... о, боже! Волосы девушки - её шикарные русые волосы - оказались у него в руке! Это был парик! На гладко выбритую голову упал лунный свет, на миг высветив неровности черепа. Какое горькое разочарование! Одно мгновение понадобилось Гарвину, чтобы понять всё.
Со всех сторон на него кинулись какие-то злые люди. Они сбили его с ног, стали пинать, колотить по лицу... Гарвин защищал голову, как мог. У всех нападавших были длинные волосы странных цветов. В агонии, в преддверии грядущего открытия, которое, возможно, изменит его жизнь, Гарвин хватал эти свисающие пряди, и на него падали парики - желтые, оранжевые, голубые, зелёные... В последний миг затухающего сознания Гарвин понял, что его жестоко выследили те самые, обритые им наголо тётки. А одним из нападавших был даже лысый мужик, чего уж Гарвин никак не ожидал. Последнее обстоятельство стало настоящим испытанием для его любовно взращиваемой гомофобии и, в общем-то, добило его окончательно.
***
- Сегодня я опять видела Серёжу...
- Опять следил за тобой?
- Да, - улыбнулась Нина.
- И опять не подошёл, не заговорил?
- Нет.
- Надо заявить куда следует, откуда ты знаешь, что у него на уме, может он маньяк какой скрытый.
- Мама, ну что ты! Он совершенно безобиден. Просто он настолько закомплексован, что...
- Ну вот - закомплексован. Такие они и бывают, маньяки. В башке что-то замкнется и пиши "пропало".
- Нет, он не такой. Он другой. Он мухи не обидит.
- Ну вот, опять надела розовые очки, а кто еще недавно говорил, что...
- Ну, я же не знала, что он будет ходить за мной по пятам. Вот уже две недели... Он мучается, ему плохо без меня!
- Он как-то маскируется, что ли? Как ты вообще его заметила?
- Как-как... У витрины остановилась, он в десяти метрах тоже встал, сразу лицо отвернул, но мне ведь одного взгляда достаточно, я по фигуре, по походке...
- Ох, не к добру все это... От таких, как твой Серёжа все что угодно можно ждать.
- Во-первых, не мой, во-вторых, каких - таких?
- Сама знаешь, каких.
Нине и самой было немного не по себе от этого превращения Серёжи: чёрное длинное пальто, шляпа с полями. Боже мой, какая безвкусица. Только она начала забывать его, как он снова напомнил о себе таким странным способом. Стал встречать её на остановке, когда она возвращалась с бассейна. Прятался в тени, кутаясь в своё, такое приметное одеяние. Глупенький, думал, что она не узнает его. Как бы не так, женская интуиция ещё ни разу её не подводила.
От остановки провожал до самого дома. Нина была уверена, что он волоса на её голове не тронет, но всё равно эта слежка выбивала её из колеи. Хватит. Надо поставить все точки над "i".
В эту субботу Нина не пошла в бассейн, но решила проведать Серёжу, поговорить с ним с глазу на глаз. Можно было, конечно, позвонить, но это не то. К тому же после ссоры она зареклась никогда больше не звонить.
Что сказать ему? "Привет, я тебя заметила, когда ты следил за мной"? Он не признается, будет отпираться до последнего. К тому же это нанесет урон его болезненному самолюбию. Нет, не стоит разоблачать его, по крайней мере, сейчас. Нужно сказать ему просто "привет", ну а дальше будь что будет.
Когда Нина была в двух кварталах от Серёжиного дома, она заметила какое-то шумное сборище. Пытаясь понять, что происходит, Нина подошла ближе. В эту минуту луна вышла из-за туч, и миру предстала отвратительная картина: десяток или чуть больше женщин с длинными и как будто всклоченными волосами столпились над кем-то, лежащим на земле. Каждая стремилась "клюнуть" несчастную жертву. Они размахивали руками, как крыльями, то и дело были слышны их громкие, нечленораздельные вопли. "Будто ведьмы на шабаше", - подумала Нина. Было очевидно: женщины выплескивают ненависть.
Нина не поверила своим глазам, когда увидела, что волосы слетают с голов женщин, оставляя их лысыми. Безумие витало в воздухе.
"Если я не вмешаюсь, они его совсем запинают", - отчаянно подумала девушка. На миг ей представилась картина: серокрылые птицы подлетают к её Серёже, садятся на плечи, на голову, клюют его, клюют... Взлетают, покружат и снова.
- Эй! Перестаньте, что вы делаете?! - закричала Нина издалека, бросившись на защиту незнакомого человека, как на амбразуру. Но крик замер у неё в горле: женщины отступили от своей добычи и встали вокруг молча, неподвижно. Видимо тот, с кем они ещё минуту назад так жестоко расправлялись, перестал подавать признаки жизни.
Нина прижала ладонь ко рту. "Убили", - мелькнула мысль.
Раздался милицейский свисток.
- А ну стоять всем на месте! - крикнул милиционер, а никто и не думал уходить. "Ведьмы" чувствовали свою безнаказанность.
Нина отступила в тень.
Происшествие выбило её из колеи, но она всё равно решила идти к Серёже.
Она думала о том, что скажет ему "привет", ну а дальше будь что будет.