Самиздат:
[Регистрация]
[Найти]
[Рейтинги]
[Обсуждения]
[Новинки]
[Обзоры]
[Помощь|Техвопросы]
НАВОДНЕНИЕ (повесть).
Познакомили Михаила Петрова с Ольгой, можно сказать, случайно. Увидел он ее с подругой у хлебного киоска: те хлеб покупали да булочки для себя, а Михаила не замечали вовсе, не до того им было, таким озабоченным...
Вот тут-то он и рассмотрел ее, свое будущее "счастье". Спокойно рассмотрел со стороны, сам, оставаясь как бы в тени. А она от скромности не страдала, эта светловолосорыжеватая "мадемуазель". Заняла, казалось, все свободное пространство у киоска и все собою лишнее затмила. "Умеет же, бестия, преподнести себя! Может, все рыжие такие?" -- мелькнула мысль у Михаила.
А рыжая красавица уже щупала булочки и хлебушек своими цепкими руками, успевая при этом разговаривать и с продавщицей, и с подругой, и еще с кем-то. "Строчит языком, как Анка-пулеметчица, -- опять подумал Михаил. -- И без пулемета такая красавица, любого уложит наповал".
А она крутилась перед ним, словно манекенщица на подиуме: то точеную ножку -- сюда, то ручку -- туда, но все складно получается, не отнимешь, и сложена неплохо, и грудь на месте, и головку красиво держит. В общем, понравилась мужику эта "сорока белобока". А глаз у Михаила был наметанный, уже давно холостяк и насмотрелся таких "пташек" предостаточно, и пора бы к берегу прибиваться. Годы уже немолодые, вроде и мудрость появляется уже, а все один живет. Тут задумаешься поневоле. "Никуда она от меня не денется, -- сделал вывод холостяк, -- я ее насквозь вижу, как рентген!"
-- бывает такое иногда у людей.
А солнышко смеялось, рассыпаясь в своих лучах: "Герой, однако, ну-ну! -- неверное, тоже было не против знакомства.
-- Я, мол, в вашу людскую жизнь суетную вообще-то не вмешиваюсь, но вы не знаете порядка, все норовите вспять течению плыть. Жизнь вас учит-учит..."
Через пару дней сидела Ольга дома у Михаила; пришла в гости с внучкой своей, которой и двух лет нет еще, но уверенно все объясняет Михаилу, что-то лопочет, хозяйничает, как у себя дома.
Отвык, видать, холостяк от детей уже, зачерствело сердце, а тут крошка эта навеяла грустные мысли о своих ребятишках. Они тоже были маленькие, точно такие же, интересные, смешно говорили слова. И невольно Михаил поцеловал ребенка в пушистый височек. Да, жизнь круто берет иногда, того и гляди, растопчет тебя. "Но ничего, держись, Миша, держись, -- думал он, -- спина всегда должна быть прямой, всегда!" Ольга трещала без умолку. Послушать ее -- так все она умеет; и рисовать, и балетом когда-то занималась, и стихи пишет, и детей учит, -- прямо цены ей нет, этой красавице
"Ну-ну! -- думал хозяин квартиры. -- Все ты умеешь, все ты знаешь, но почему одна, сорока белобока?"
Солнце тоже заслушалось, будто знало все о мыслях Михаила, поэтому спряталось сначала за оконную шторку, затем вообще ушло отдыхать за сопки синие.
"Хотела бы ты серьезно поговорить со мной, -- думал Михаил, -- то ребенка не притащила бы. Хитришь, балерина, ой хитришь". И невольно рассмеялся, дернув рукой, чтобы смахнуть пот со лба, а женщина вдруг отпрянула в сторону, истолковав неверно этот жест, и глазами захлопала. Видно, жизнь ее не очень-то ласкала, и муженек был не подарочком, кулаками учил уму-разуму. Смех и грех! "Суровый, видать, мужик был, -- подумал Михаил, -- не таким, как я, тефтелей, -- всю жизнь терпел от жены своей. А эта Олечка, видно, на "секача" нарвалась, по своей доброте душевной. Пока меня судьба учила, как вести себя с женщинами, полжизни ушло. Обидно, конечно, -- и все же мелькнуло чувство жалости к ней; натерпелась, наверное, и тут же оборвал себя; кто тебя самого пожалеет, олух ты этакий! Больно жалостливым стал..."
-- Поздно уже, -- объявила гостья и засобиралась домой. С ребенком на руках вышел их провожать Михаил. Так втроем и дошли до ее дома. Оказывается, Ольга рядом жила. Втроем и зашли в квартиру.
Опять сели пить чай, смотреть телевизор. Внучка Ольги
уже спала на диване, подложив ручку под щечку и надув губки: ни забот ей, ни хлопот. Лучше бы и не знать ей их никогда! А луна уже заглядывала в окошко, ехидно улыбалась, озорница: "Я -- Солнце любви, царица интима. Вы во власти моей и никуда не денетесь! Буду с вами творить все, что хочу!" Вот ведь озорница! Плещет светом волшебным -- берите, пьянейте, ласкайтесь, целуйтесь! Ах, озорница!
Хотел Михаил обнять Ольгу, но она ловко выскользнула из рук:
-- Не надо баловаться, я вас не знаю совсем! -- и сердито нахмурила брови. Смотрел на нее мужчина, на ее миловидное лицо, на крепкое тело и думал: "И не узнаешь никогда, если будешь вести себя так, но ведь это просто для пробы". Но все же успокоился. И опять пошли разговоры-разговоры...
Разошлись поздно, оба усталые и задумчивые от всего пережитого, от еще неясного нового и от ожидания чего-то еще непонятного, короче, устали друг от друга...
На следующий вечер Михаил навестил Ольгу. Она встретила его прохладно, многое передумала за остаток ночи и сделала для себя вывод. Явно не в пользу гостя. "Видно, мужья ее бывшие лучше меня, -- тоже думал гость, -- один гулящий был, другой пьяница, но все они лучше меня, так получается?" И воспротивилась душа его холостяцкая: "Резвись, тешься пока, рыбка золотая, но горячей сковородки тебе не миновать. За все каждому из нас воздастся, милая". Но сидел чинно и важно, посуровев лицом, и ни один мускул не дрогнул на лице его.
Так же и расстались -- прохладно. Были и следующие вечера, но Ольга вела себя то дерзко, то равнодушно, и никакой близости даже не предвиделось. Странная женщина...
И тогда Михаил спросил ее напрямую: ты зачем, мол, воду мутишь, зачем знакомилась со мной, а? Зачем ко мне в гости приходила, объясни мне, глупому?
Ольга, ни капли не смущаясь, загадочно улыбнулась ему, встряхнув головой, и пряди волос ее растрепались по лицу и плечам. Но все же сказала;
-- Посмотреть на тебя просто из любопытства, -- и глядело это создание на него совсем невинно.
Чтобы смущение скрыть, Михаил хлебнул из чашки остывший чай, и поперхнулся:
-- Это, ВЫХОДИТ, как в музей приходила, взглянуть на меня, как на экспонат, сравнить с бывшими? Изволь уж ответить.
Ольга не ответила, а стала молча и спешно собираться куда-то. На улице уже темнело. Приятная прохлада сменила жару. В его душе тоже все померкло, омрачилось, но душу-то разглядеть нельзя.
"Ладно, -- решил Михаил, -- это последняя наша встреча, бог с ней, с Ольгой, но проводить женщину надо. Иначе не по-флотски будет".
На остановке стояли молча -- чужие люди, да и только. И что было у них общего? Ничего! Так оно и есть на самом деле. Ольга стала объясняться; едет, мол, к сыну ночевать, там ее ждут... Это на последнем-то автобусе?! Бред какой-то! Кто в это поверит?
"Просто хочет уладить свои дела с бывшим мужем. Или еще кого-то посмотреть, как и меня, -- думал Михаил, и на душе у него стало вдруг спокойнее; пусть другого дурачит, пусть там воду мутит. Мне все равно!"
-- Да! -- вдруг нарушила молчание Ольга. -- Не забудь вернуть игрушку, -- уже садясь в автобус. -- А то внучка спрашивает его, зайчика своего. Передай через подругу мою, только не забудь, пожалуйста!
Неловко стало Михаилу. Ведь видел эту игрушку дома, но все забывал отдать ее. Получилось, что специально держал у себя, чтобы в нужный момент найти предлог лишний раз зайти к Ольге. Вернуть надо обязательно и покончить с этими встречами раз и навсегда.
Дверь автобуса захлопнулась, и опять стало легче на душе. А Ольга даже не обернулась, не сочла нужным. "Да катись ты по Малой Спасской! -- думал Петров. -- Веселее катись!" И бодро двинулся домой. "Спина должна быть прямой, иначе пропадешь", -- твердил он себе упорно.
Дома согрел чайник и стал осмысливать все за чаепитием. Пряники жевал автоматически, и все думал; "Да, пролетел ты, военный моряк, как фанера над Парижем, -- и усмехнулся невесело. -- Казалось, что все тебе доступно, что она уже твоя, чувствовал, когда увидел ее первый раз, что никуда она не денется. Была такая уверенность! Казалось даже, что близость какая-то духовная наблюдалась между ними. Но, видно, показалось. Бывает! А дальше что? Да ничего! Ехать надо к другу старому, флотскому".
Был ТОТ недавно у Михаила в гостях, тоже холостяка, вот и пригласил в гости, ведь рядом живем, всего полсотни километров друг от друга, а не виделись больше десяти лет. Бывает вот так в жизни. Разметало их в жизненном море; вроде и рядом, а не видно друг друга. Так и барахтаются оба по одиночке, борются неизвестно с кем и с чем, а время влечет их все глубже, пока пучина старости не накроет их обоих. А ведь подводниками служили и легководолазную подготовку проходили, и через торпедный аппарат во время учебных тревог выходили. Но жизнь -- это тебе не служба, порой в баранку человека гнет и ломает, да в кружке воды утопит. И моря не надо. Кто думал тогда, что жизнь на гражданке у бывших подводников так сложится. Молодыми были, самоуверенными, красивыми и сильными. Кто бы сказал тогда, что так вот жить будут, то долго бы смеялись они, ох и долго!
Чай уже остыл, пряник недоеден, складка кожи глубоко залегла у переносицы; "Ох, Петров-Петров, часто стал ты задумываться! -- уже корил себя Михаил. -- Пора и на покой, время уже позднее, а звезды-то как высыпали, перемигиваются, что-то шепчут ему. Наверное, многое знают, но сказать не могут. Звезды -- тайна всей нашей жизни, вечная тайна..."
Утром поезд, ритмично и весело выстукивая на стыках рельсов, увозил его к другу. Михаил мало обращал внимания на попутчиков. У всех своя жизнь, вот и суетятся, а он спокоен, удивительно спокоен, давно надо было навестить друга, вот и было бы легче на душе.
Доехал быстро, вроде сел только, а уже и выходить надо. К поселку вела тропинка, шла она через лес и раскисла вся после дождя. Приходилось осторожно ставить ноги, чтобы не залезть по колено в грязь. Наконец выбрался на дорогу. Дома вдоль нее сгрудились в кучку, как грибочки, и солнышко высвечивало их с радостью, как своих шаловливых детей, и приводило их в порядок после дождя. Подсушивало, подогревало. Видно все в природе учтено и всему внимание оказано.
"Опять я в философию ударился, -- замедлил бег своих мыслей Михаил, -- завидуешь рыжим да конопатым, им-то солнышко больше всех внимания уделяет и помогает им. Тогда и мухоморы, получается, лучше всех должны быть, раз
они самые яркие из грибов, но ведь ядовитые, а стало быть, несъедобные. Тоже путаница выходит. Но это для нас, а не для природы, у нее порядок везде..."
Сергей встретил Михаила радостно;
-- Вот не думал, что ты в гости заявишься! -- и засуетился весело, не зная, куда посадить Петрова, чем угостить его.
-- Да не суетись ты! -- успокоил его Михаил. -- Не сбегу я никуда. К тебе ехал, дружище, только долго собирался очень!
Как и во всякой холостяцкой квартире, здесь был свой порядок, свой колорит, понятный только хозяину. Может, и беспорядок для других, но не для хозяина.
Рога изюбра были на видном месте, да шкура медведя на полу. И все остальное в том же духе, все говорило о том, что здесь живет промысловик-охотник, а под окном стоял грузовик ГАЗ-66 -- это все что надо для охоты, для жизни.
Сергей сильно изменился. С годами как бы осел на ноги, стал ниже ростом, но шире в плечах, появилась и седина на висках, а на загорелом лице -- морщин много, что придавало лицу суровость. Но стоило ему улыбнуться, и вся суровость исчезала без следа, только горечь в сердце никогда не исчезнет, но кто об этом узнает? И вот сидят два друга, два холостяка, за одним столом, а на столе -- бутылка водки да закуска небогатая.
-- Ты помнишь, Миша, как раньше было, как читал свои
стихи наш друг Саша Козлов;
...И чтоб отметить нашу встречу,
По полной кружке мы нальем,
Не по стакану, а по флотской кружке!
Я из нее три года пил,
Она теперь мне как подружка,
А как держать стакан -- забыл!
-- Давай за встречу дружище!
Только Михаил не пил уже с десяток лет. Да и с Сергеем выпил не водки, а кружку сока. Тот не возразил. Значит, так надо. Многие критерии пришлось пересмотреть друзьям за годы после службы, много поправок внесли в свой жизненный уклад и повседневный обиход. За сок не обиделся Сергей.
Сидят они за столом, неспешно разговаривают, а напротив, на стене, две фотографии, Сергея портрет, рядом фотка Михаила; бравые моряки, грудь колесом, распирает тельняш
ки, -- молодые, здоровые и взгляд геройский. Как сильно они изменились с тех пор, но фотографии рядом. Не ожидал этого увидеть Михаил.
Сергей встал и подошел к портретам;
-- Смотри, Миша, мы всегда здесь рядом. С самого дембеля. Посмотрю другой раз, и легче на душе станет. А порой тяжело было, сам знаешь!
Ничего не сказал Михаил, пожал руку друга, оба помолчали немного, а дальше полились воспоминания, так и нахлынули на них, как волны прибоя. Веселые, и разгоряченные встречей, перебивали друг друга; "А помнишь?! Помнишь, как познакомились мы в учебке?"
Как не помнить! В тот день завязалась драка с сахалинцами, тех было много, а Михаил -- один. Но не уступал он, не сдавался, а тут и Сергей на помощь прилетел. Быстренько разметали они вдвоем задир -- так и подружились и держались уже вместе с тех пор.
А еще, сколько смешных случаев было! Помнишь, как все курсанты подстригали друг друга? Раньше и ножницы в руках не держали, а тут стригли озабоченно, не хотели наряды вне очереди получать, вот смеху-то было, а что делать? Тут и отличился Сергей Орлов, вызвался подстригать самого инструктора, старшину второй статьи Лукьянова, красавца и придиру.
-- Есть мастера у нас или нет? -- вопрошал инструктор курсантов? -- Есть, кому доверить свою голову или нет? -- настаивал тот, все притихли. Тут и вышел мастер-парикмахер -- Сергей;
-- В лучшем виде исполню, товарищ старшина! -- и ни тени смущения не было на его лице. Орел, да и только.
-- Ну что, Орлов, приступай! -- не заподозрил ничего каверзного инструктор.
Долго и упорно трудился Сергей, семь потов пролил -- старался. А когда Лукьянов показался в кубрике на всеобщее обозрение, то все невольно разразились хохотом; такую прическу сделать мог только враг. А еще хуже врага -- только Сергей Орлов. А он постарался на славу.
Посинел от ярости старшина, когда увидел себя в зеркале.
-- Ой, маменька! Что там было на его бестолковой голове, такой палисадник я ему развел! -- смеялся сейчас, спустя годы, Сергей. -- Там клочок волос торчит, там проплешина.
там гривка осталась, -- пошутил тогда я на славу, всех насмешил, но нажил себе врага заклятого, ох нажил! Из нарядов не вылазил, бедный.
Пока флотские кореша смеялись, гости подошли. В деревне всегда ты на глазах у всех. Здоровались, знакомились. Так и увиделись Михаил и Алла. Сергей сразу шепнул другу: "Вот тебе кого надо в жены взять, за ней ты будешь, как за каменной стеной, за свой тыл будешь спокоен! Ты ведь этого хотел, об этом мечтал?" А глаза его карие озабоченно смотрели на друга. "А ты, Сергей, почему теряешься? -- спросил Михаил. Или сам не хочешь жить по-человечески, семьей?"
Тот промолчал, хотя, видать, вопросы эти задели Сергея. Михаил заметил это, но повторить вопросы не решился. Однако Сергей внес ясность:
-- Да я из тайги ведь почти не вылажу, да и с женой еще не разведен, своих проблем хватает. Тебе проще намного, ты кругом один.
Сергей поднялся, снял со стены гитару, и все притихли. Все гости, видимо, знали, как умеет задеть душу гитарист. Хоть и самоучка, но многое осилил. А главное -- душу мог до слез разбередить, до боли. И Сергей пел о том, как гибнут ребята-подводники в отсеках, горят заживо. Можно спастись, попытаться, уйти в другой отсек, но огонь все равно опередит, и тогда смерть всем. И держат крепкие матросы более слабых духом товарищей, с хрустом диким выворачиваются руки из плечевых суставов, но, стиснув зубы или матерясь, не дают обезумевшим от боли ребятам кинуться к заветным задрайкам... Иначе гибель всем, всем, всем...
Вернулась субмарина к родному причалу своим ходом, а за это двадцать семь ребят заплатили своими жизнями...
Как давно все это было, в семьдесят четвертом году.
Сергей поет, а у гостей слезятся глаза, весь экипаж погиб и нет виновных. Слова слетают с уст Сергея, как набат, и усиливаются в мозгу многократно: "беда, беда, беда", и кто ответит за эту трагедию или нет виновных? Нет!
Кто написал первую песню о подводниках -- уже неизвестно, а вот эту сложил и озвучил Сергей, бывший подводник. Он пел, а гости слушали стоя. Так же, стоя, и помянули всех погибших моряков-подводников.
Алла очутилась рядом с Михаилом, как-то непроизвольно все получилось. В ее больших синих глазах еще стыли слезы.
-- Это вы там были в семьдесят четвертом с Сергеем?
-- Нет, это наши друзья по учебке. Мы на дизельных лодках служили, а песня об атомоходе. И на "Курске" наши братья-подводники, мы все -- родные навеки.
Опять помолчали.
И тут Петрову попалась на глаза тетрадь Сергея, а там песни, интересно, сколько их? Неужели он их сам написал? Друг утвердительно кивнул:
-- Эта только малая часть, а в голове еще ой сколько! -- и улыбается скромно.
-- Взял бы ты да напечатал их где-нибудь в газете для начала, а там и книгу бы издал. Смеется: "Моя книга тайга, она меня слушает, она меня понимает, она питает мою душу, и не надо мне ничего. Это все для себя написано".
И опять песня: "Памяти моего друга посвящается", и звучат слова, как камнепад. Трагедия произошла с Сергеем: нечаянно застрелил он друга, напарника по охоте -- непреднамеренный выстрел. Суд его оправдал, но кто снимет вину с души? Разве сам себя простишь? И каждое слово, что камень, тяжестью ложится на сердце; с тех пор Сергей сам казнит себя, и хуже мучения не придумаешь. Белые ангелы приняли душу друга и парят вместе с нею над Сережей, а он со слезами на глазах просит простить его. Но ангелы парят свободно, им ничего не надо; "Ты сам себя прости", а он не может, не может простить. Эх, судьба!
Не стал бы петь Сергей эту песню, но ведь когда-то высказаться надо, облегчить душу. Отложил он гитару, выпил рюмку молча и надолго задумался, руки тяжелые лежали на столе без движения, вены бугрились от запястий до локтей. Умереть было бы легче -- пытка!
Потом он поднял глаза, жестом подозвал Аллу и промолвил тихо; "Зачем тебе мучаться одной? Михаил тебе самая пара. Легче будет вам вдвоем, правда, Миша?"
Смутился Петров, но промолчал.
С другом прощались недолго.
-- Я хочу уйти с тобой в тайгу, на целый месяц и там поговорить обо всем. Многое надо тебе рассказать, Миша. Приезжай, буду ждать тебя.
Ушел Орлов, а на перроне остались двое; Петров с Аллой,
близкие Сергею души. Алла выразила желание проехать с Михаилом в город, посмотреть, как живет Миша, заодно уладить свои хозяйственные дела, кое-чего купить. Все равно ехать бы пришлось -- рано или поздно. Конечно, понравился ей Михаил, и она не скрывала этого, такой защитит ее, если надо. Сложен прекрасно, плечи крутые, взгляд открытый, а душа, как у ребенка. Но что-то есть в нем, ей неведомое, и это что-то влечет ее. И как в омут головой она ринулась без оглядки ему навстречу. Жизнь ведь коротка, и счастья совсем еще не знала, обидно!
Дома у нее мама с сыном осталась, старенькая уже, а помогает во всем; "Езжай дочка, может, и получится у вас что-то в жизни, приглядитесь друг к другу. Не одной же тебе всю жизнь мыкаться по свету. Может, и человек он хороший! -- и перекрестила; с Богом!"
Город их встретил суетой и шумом. Городу совсем не до них, таких серьезных и озабоченных. Зашли они в магазин, купили продукты необходимые и пошли домой, скорее, к Михаилу.
Ужинали уже в темноте, тут и усталость их одолела. Пока Алла убирала посуду, ополоснулся Петров в ванной и прилег на постель. Проснулся он оттого, что кто-то гладил его по щеке, рука была прохладной. Пахло мятой или еще чем-то лесным; то ли земляникой, то ли клевером, не понял сразу Миша. Копна волос легла ему на грудь и разметалась локонами по лицу и глазам, пахнуло на него чем-то родным и далеким; сенокосом, душистыми травами... Он уже видел ее васильковые глаза, чувствовал ее каждой своей клеткой. Алла все теснее прижималась к нему. Луна смотрела в окно и словно улыбалась. Полноликое лицо ее сияло и изучало мягкий нежный свет; "Будьте добрее, люди, любите, друг друга, дарите себе радость. Эх вы, дети малые, а огрубели-то как! Зачем?!"
Все человечество было под крылом ночного света, но и ему не все подвластно; влюбленные не замечают и не слышат лунный свет...
Утром Михаил еще спал, а Алла уже суетилась на кухне,
-- красивая, и счастливая. Как мало женщине надо! Всего одна ночь, и Золушка превращается в принцессу, и вся ее неотрадная жизнь забывается. Женщина обретает уверенность в себе, расправляет крылья, ей снова светит солнце. Что она
видела от бывшего мужа: пьяные крики, постоянные угрозы и побои. Вся его жизнь -- шествие по зонам, ну а ей-то за что кулачные "награды" от него: за то, что ждала его, мучилась и детей растила.
Сгинул он, муж подконвойный, где-то на Севере. И никто ничего не знает. Лишь сын до сих пор ждет отца своего. По трезвянке он был мастером на все руки, и сын помнил его такого. Но это редко бывало...
Жалко женщине стало одинокого Михаила, жалко в том смысле, как пела Людмила Зыкина: женщина на Брянщине или Смоленщине не скажет "люблю", а "жалею". Алла вдруг почувствовала, что готова всю себя отдать, лишь бы ему было хорошо. Она поверила, убедила себя в том, что он хороший.
Проснулся Михаил и смотрит в ее большие добрые глаза, которые так удивляют его: чистые и совсем еще детские, даже не верится, что может такое быть, ведь годы уже не юные. "Ох уж эта жизнь, -- думал он. -- Не охватишь ее и узду на нее не накинешь. Пронеслись годы, а глаза у Аллы остались удивительной чистоты -- озера, а не глаза..."
Два дня пролетели быстро, пора ей и домой собираться, ждут ее там, а уезжать не хочется. Михаил поспешил ей навстречу:
-- Возьми ключи, Аллочка. Если приедешь, то чтобы не стояла под дверью: хозяйничай у меня дома, так проще будет, правда? Поцеловала Михаила женщина, спасибо, мол, за доверие. И глаза её залучились радостно: есть счастье на земле, конечно, есть, и сегодня мы счастливы, правда, Миша? И день, какой чудесный, я его запомню на всю жизнь, и тебя запомню!
Уехала Алла, а он занялся домашними делами, но был где-то далеко-далеко от них мыслями. И понял Михаил, что не время делами сейчас заниматься. Прилег отдохнуть немного, но и сон что-то не идет, душно, кажется... Тут на глаза ему и попался зайчонок, и сразу вспомнилась Ольга, - и ее пренебрежительный резкий голос: "Зайчонка-то надо вернуть ребенку". Как будто ему нужна эта игрушка. Подлетел хозяин с постели, зацепил зайчонка злополучного и на улицу, чтобы с глаз долой, из сердца -- вон.
Подруга Ольги, Надежда, та, что познакомила ее с Михаилом, встретила его радушно:
-- Какие люди к нам в гости пришли!
Выслушав его, Надя сказала:
-- Ты ведь зайчонка и сам можешь передать: Ольга здесь, у меня в магазине!
Тут и нарисовалась эта рыжая бестия и уже чирикает, как воробей. Я, мол, ничего плохого про игрушку в виду не имела и плохо об вас не думала. А сама, птичка, все ближе к Михаилу подступает на своих точеных ножках и щебечет дальше без умолку, а о чем -- Михаил так толком и не понял. Вся при параде, глаза большие, намалеваны, прическа чуть растрепалась от волнения, прядка волос упала ей на лицо и придала женщине еще больше привлекательности и нежности.
Поправил моряк эту прядку на месте и шутливо произнес:
-- Вот теперь -- порядок!
Умолкла Ольга враз, никак не ожидала такого оборота и, можно сказать, растерялась, вот тут и слетело с нее все наигранное. Оба стали более друг другу понятны.
-- Вот бы салатик сейчас из огурчиков свежих! Правда, неплохо было бы? -- только и нашлась, что сказать Ольга.
-- Есть дома у меня огурцы, только с дачи привезли сегодня, а готовить некому, смутился Михаил.
-- Приглашайте в гости, все устрою в лучшем виде. Я сотню рецептов про салаты знаю.
Надя подтолкнула Михаила: чего, мол, ждешь, зови, раз женщина просит, и залилась веселым смехом:
-- Пошла бы и я с вами, да у меня работа, -- и хохочет эта русалка. Весело ей, ох как весело!
Дома Ольга принялась хозяйничать. Все, что надо, доставала сама, и вот наскоро изобразила пару салатиков!
-- Правда, вкусные получились? -- а сама так и льнет к Михаилу, чарует его своими прелестями, но все как бы нечаянно, все мимолетом, но ни одного движения без умысла.
"Что-то она разыгралась, -- подумал Михаил, -- и голос уже без резкости и отчуждения, как был раньше. Что-то произошло с Ольгой за эти несколько дней, будто подменили ее. Может, разобралась со своими бывшими мужьями или любовниками и почувствовала свободу? Может, много передумала за это время? Все может быть, или просто посмотрела на Михаила другими глазами. Сумей, угадай-ка женщину, что у нее на уме!" А она продолжала наступать:
--Ты, Михаил, стал совсем другим. Я попервоначалу думала, что ты совсем мужик, а сегодня в тебе что-то новое появилось -- спокойный, уравновешенный, каждое слово у тебя веское и точное, не всякому это дано.
-- А я в повседневности и правда мужик и есть, но что здесь в этом плохого? Вся Русь только мужиком и держится.
Ольга не возразила, но старалась поймать его взгляд. Затем спросила;
-- Может, проводишь меня? Уже темнеет на улице, мне пора...
Вышли из дома. Жара спала совсем, с реки тянуло прохладой. Заря еще догорала над сопками, вот-вот -- и ночка в гости пожалует.
Ольга угадала его настроение и сказала;
-- А все же красиво у нас на Дальнем Востоке, правда? Но мне в Сибири больше нравится. Ведь я сибирячка, а здесь училась и осталась работать. Вышла замуж, родила детей, потом -- развод; путался с другой женщиной. Затем сама вышла замуж, еще раз, воспитывали и его, и своих детей. Но и тут не повезло мне, любил тот женщин на стороне больше, чем меня и своих детей... Тоже расстались, разменяли квартиру и разъехались в разные стороны...
Ольгины глаза карие, стали холодными и отчужденными.
-- Третий муж был пьяница, до бесчувствия пил. Тоже расстались. Седых волос добавилось от такой жизни, крашусь теперь, чтобы видно не было, -- Ольга захлопала длинными ресницами; вот-вот расплачется. Михаил поддержал ее теплым словом;
-- Ты очень красивая, а раньше, наверное, еще краше была, по молодости. Так я говорю?
-- Что ты, Миша, -- воскликнула женщина, но от слов его заметно раскраснелась и засмущалась, как девочка.
Тут и произошла разрядка в их разговоре. Оба обезоружились вовсе, если можно так сказать. Оба поняли, что в их словах -- никакого подвоха.
"Эх, жизнь, -- подумал Михаил, -- как ты всех остервенила и озлобила, никакого доверия друг другу в этой нищете духа, кругового обмана, беззакония повсеместного.
У себя дома Ольга быстро засуетилась, забрякала чайником и чашками. От чая, Миша не отказался, но оба они, чувствовалось, находились под впечатлением недавнего разговора. Уже ночь пала на землю и вовсю властвовала на ее просторах, а два человека сидели и беседовали, забыв обо всем на свете, просто и открыто, как близкие-близкие люди. Но разве обо всем переговоришь? Уже и луна заглянула в окошко и торопила Михаила в дорогу: пора и честь знать. Понял Михаил, что еще немного, и не сможет он уйти отсюда:
-- Оля, я тебе говорил, что я поеду в деревню к другу, тебе было все равно тогда. Я там познакомился с Аллой, хорошей женщиной. Она была у меня в гостях, и я не хочу ее обижать, она очень хорошая и добрая, я даже дал ей ключи от квартиры...
После этих слов руки опустились у хозяйки, лицо омрачилось.
-- Да, тогда мне, Миша, было все равно, а сейчас -- нет! -- глаза ее вспыхнули огнем на осунувшемся сразу лице, волосы светлой волной рассыпались из-под заколки на грудь и плечи, она прильнула к нему всем телом. -- А с Аллой твоей я сама объяснюсь, Миша. Только не бросай меня хотя бы сейчас, я тебя очень прошу. Не уходи!
Ее упругое сильное тело истосковалось по мужской ласке, она то истомно нежилась, то благодарно стонала, то неистовствовала, готовая удушить и сжечь Михаила в объятьях.
Опомнился Михаил только у себя дома. Что же получается такое? И Алла есть, и Ольга под боком. Не по совести все это. Крепко закрутило водоворотом страсти. Где выбросит -- неизвестно. Вот завтра едем с Ольгой за голубикой -- надо ягодки набрать на зиму. А уж он-то места знает, все с детства исходил здесь в округе. И теперь усидеть дома не сможет. Но Алла-то как же?
Она ведь приедет в гости в субботу, надо с ней поговорить обязательно. Но не хочется ему будоражить эту тему, ой как не хочется! Но придется...
Остановился поезд, и хлынули из вагонов все ягодники на насыпь. Много их здесь набралось, все с коробами, все горланят о чем-то своём -- крикливые, неугомонные, и никто их уже не успокоит. Но постепенно все расползлись с насыпи по своим заветным ягодникам, что за релками упрятались. Скоро на насыпи остались трое: Михаил с Ольгой, да лучший друг его -- Юра, а проще Петрович.
Больше двадцати лет они дружат. Были тяжелые времена у Михаила, все от него отказались, ни родные не хотели ему помочь, ни друзья. Все ушли в сторону, оставили его с бедой наедине. Только Юрий не предал, помог ему выбраться на твердую почву, почувствовать под собой землю. Таково оно, жизненное болото, -- не чавкая, погубит, если нет друга рядом. С тех пор Миша понял, что друзей много, но только один из них настоящий друг, и он дороже всех остальных.
Прямо к насыпи подступала вода, Ольга, одетая в джинсы и обутая в кроссовки, ринулась напролом. Солнце уже чуть поднялось над горизонтом и улыбалось ягодникам; ничего, мол, смелей, женщина! И осыпало ее изумрудной росой с первого дерева; будь еще красивее! Ольга замерла лишь на минутку и счастливо рассмеялась;
-- Хорошо-то как, весело, мужички!
Улыбаются друзья.
-- Где ты такую отхватил забаву? -- веселится Юра.
-- Сама пришла! -- искрится Михаил. Так и шли они, со смехом, навстречу солнцу, а ягода уже тянулась к ним с поклоном; отведайте, мол, люди добрые, угощайтесь, милые.
Ольга чуть присела и утонула лицом в этой красоте, а ее алые губы мягко срывали синеву спелой голубики.
Вот она, близость с природой, вот она красота какая; и душа-то как поет, и дышится легко, свободно, во всю грудь. И не надо побеждать эту красоту, надо просто быть людьми. Ведь сам человек -- дитя Природы, как же можно Мать побеждать?
Болото парит под зноем, а битва с гнусом только разгорается, и нельзя сказать, что люди здесь победители, но и признаваться в поражении не хочется. И вдруг Михаил, усмехаясь, заговорил;
-- Я работал в тайге на лесоповале, труд там каторжный. Был там такой смешной случай.
Приехали в тайгу по вербовке цыгане с Закарпатья -- где-то на границе с Венгрией или с Румынией они жили. Ходили и за границу, бывало. Везде у них родня была. Но не в этом дело. Многие сразу запросились в тайгу, погнались за длинным рублем; устроились вальщиками, чокеровщиками
-- этим спецам большие деньги платят. Но через неделю все работу побросали и выехали в поселок;
-- Начальник, в тайге работать больше не будем, маленькая птичка больно кусает.
-- Какая птичка? Нет у нас таких.
-- Есть, есть! -- в один голос ответили цыгане.
Всех стервятников пернатых начальник перебрал, но цыгане отрицательно мотали головами. Оказалось, что закусали их не птички, а оводы да слепни. Просто закарпатцы плохо знали русский язык...
Посмеялись все трое, затем решили отдохнуть. Сели перекусить в тенек дерева. Ольга доставала все, что взяла с собой, и разложила на полиэтилен -- угощайтесь! Тут Михаил опять рассказывает:
-- Когда-то Бог создал рай на земле. Вот этим райским местом и был Дальний Восток. И тогда, стали люди все ленивые, работать не хотят. Дивную природу губят, пьянствуют да гуляют, а про Бога и не вспоминают вовсе. Обиделся сильно Творец и, в наказание, взял и пустил в этот рай полчища гнуса, а людей заставил работать, чтобы жизнь им раем не казалась больше, и Бога чаще вспоминали.
А так, природа райская на Дальнем Востоке, если кровососущих крылатых убрать вовсе...
-- Откуда ты, Миша, эти байки берешь? -- спросила Ольга.
-- А мне сорока на хвосте их приносит.
Опять все трое посмеялись, но вяло...
Скоро друзья досыпали Ольге второе ведро ягоды, хотя та возражала сильно, и стали собираться в дорогу. Все, что можно затарить ягодой, было полно, и дорога назад не казалась такой веселой, как утром. Делали частые остановки для отдыха. Вот тут-то "маленькая птичка" и дала людям жару; руки заняты, не отмахнешься, а энергии у "птичек" было через край.
Скоро выбрались на трассу, еще с час ждали автобуса. Здесь было нё легче, чем на болоте; асфальт плавился и дышал смрадом. Зато паутов легче отгонять, руки свободные
-- вот и вся разница. И здесь женщина не унывала, переоделась во все чистое и смешила друзей. Шоферы засматривались на нее, но, увидев мужчин, ревниво жали на газ -- фиг вам, не подвезем!
Ольга смеялась;
-- Ай, какая я невезучая! -- А глаза так и искрились, прыгали чертики в них. А тут и автобус подкатил, хоть и
ПОЛОН был, но взял всю троицу, не оставил на дороге, так и добрались до дома ягодники.
Как-то невольно привязались друг к другу -- Ольга и Михаил. Оля отдыхает, школа на каникулах, детей учить не надо, есть время. У Михаила работа по суткам, тоже выходные часто. Вот только с Аллой непорядок. Приезжала она в субботу. Приехала вся разнаряженная, настроение праздничное, и сразу к Михаилу -- рада встрече.
А тому глаза поднять совестно: что ей сказать, бедной, в чем она виновата, что так получилось нелепо, а теперь ему нет назад дороги. Ольга просила его, давай, мол, я Алле все сама скажу, мы лучше поймем, друг друга, я ее ничем не обижу.
-- Нет! Я скажу сам, -- отрезал Михаил, -- волей-неволей ты ее обидишь, а это уже непростительно мне. Нет!
Стряпала Алла пирожки, вся разрумянилась, да салаты готовила для Миши; "Ты ведь плохо питаешься у меня, ты у меня, как сирота -- один одинешенек, и никто о тебе не заботится", -- и целует его. Что ему сказать в ответ, лучше бы провалиться на месте, и кусок в горло не полезет после таких речей: "Кот ты поганый, -- думал про себя Михаил". Сходил он к Юре в гости. Зашел и к Ольге и все ей рассказал обо всем.
Только она не отступилась от него:
-- Все равно я тебя не брошу, ты мне тоже не чужой. Да и ездить Алле, туда-сюда за полсотни километров -- не с руки. А тебе женщина в доме нужна каждый день. Иначе будет дом без хозяйки. Так я говорю, Миша?
По-своему права Ольга, но нельзя обижать Аллу ни в коем случае, это он понимал. Вот и тяжело у него на душе. Домой он пришел поздно, Алла уже спала, устала за весь день. Помылся Петров и прилег рядом, женщина сразу прильнула к нему, уткнулась ему в грудь сонным лицом, положив руки Михаилу на плечи, близкая и доступная, а губами нашла его губы...
Через два дня она уехала домой, купив за это время все, что надо для дома. Уезжала радостная и красивая: теперь и у нее есть немного счастья, совсем как у добрых людей.
Так ничего и не сказал Михаил Алле, не посмел, а точнее, струсил. Подлость ведь сделал, иначе и не назовешь. Но еще теплилась надежда, что она сама догадается, сама все поймет. Да вот счастье слепо и видит лишь то, чего хочет видеть, не больше.
Тяжело было на душе, и решил Михаил немного развеяться и как-то скрыть свою неловкость.
-- Давай, Ольга, прокатимся на лодке по нашей речке. Это горная красавица, а не река, такая же гордая, чистая и стремительная. Быстро домчит нас, куда хочешь, а на автобусе назад приедем. Как ты смотришь на такое мероприятие? По ходу грибов насобираем на островах, черемухи нарвем.
Ольга улыбнулась растерянно:
-- Из меня матроса не получится, плаваю плохо, но давай попробуем!
Собрали в дорогу продукты, взял Михаил мешок с лодкой на плечи, закрыли квартиру и к речке быстрее. Погода была прекрасная, ничего не скажешь, как по заказу. Вода пенилась у берега и несла за собой все, что в нее попало. Быстра очень. А струи воды слились, точно губы в воздушном поцелуе, и посылали его людям. Смеется над ними река, над Ольгиной нерешительностью. Но недолго это длилось, убедилась женщина, что лодка устойчиво держится на воде, и успокоилась, опустила руки в воду и гладит ее пальцами. Помирились уже река и Ольга, не ссорятся больше. И у Миши настроение поднялось: легко дышится ему, солнце яркое -- красота!
Вот и перекат под лодкой рябит, каждым камушком под солнцем нежится, а люди спугнули его, бросили тень на всю красоту дивную. Ольга тоже освоилась, сняла платье и подставила сильное тело солнышку. А потом неожиданно наклонилась над Михаилом и поцеловала его, быстро и озорно, как молнией полоснула, но и Михаил не оплошал, быстро ухватил и привлек ее к себе: "Разве так целуют?!"
Ольга покорно застыла в его объятиях, а лодка шла к перекатам. Вот так и плыли -- весело, и речка игралась с ними. Всем весело было под одним небом. Выбрали остров покрасивей, да и пристали там. А тут и грибы встречают их, почти на самом берегу.
Старый боровик приветливо снял свою шляпу и раскланялся дорогим гостям, тут и другие боровики поклонились: какие мы красивые -- не наглядеться на нас!
Всех Михаил усадил в короб и в лодку взял: "Катайтесь с нами, раз плавать не умеете". А белый гриб устроился у
Ольги в руках, и та тайком целует его, такой он красивый да крепкий -- богатырь, да и только. И рыбешки выпрыгивают из воды посмотреть на такое диво -- ликует природа!
Обедать устроились на островке, обдувает его со всех сторон, и река обтекает, ласкает песчаные берега. Теплый песок принял их как родных, можно сказать, всей душой. Не часты здесь люди, а тайны всякие островок хранить умеет. Вот наконечник гарпуна или остроги, сколько ему лет -- никто не знает. Вот скелетные останки не то сома, не то тайменя; поистине великан был. Черепки глиняной посуды древней, все можно найти, но тайна их так и осталась тайной
-- умерла с шаманами, с древней цивилизацией. Лишь ветерок что-то шепчет, а что -- нам не понять. Но вот засмущался он и стих: нехорошо тайны высказывать, да еще чужие!
Потом плыли протокой Быстрой -- не зря ее так назвали: узкая и стремительная, она ярилась в тесных берегах, расшвыривала деревья в разные стороны, все, круша на своем пути. Под заломом торчали какие-то доски -- все, что осталось от чьей-то лодки. На перекате серебрились обломки от винтов, сколько их здесь поломалось -- не счесть.
Пришлось Михаилу не раз на весла приналечь, отводя лодку от заломов. Ольга тоже помогала ему обломком доски, лицо ее стало решительным, страха на нем -- ни грамма. Так и проскочили они всю протоку, лодка вырвалась из теснины на приволье и закачалась на стрежне большой реки. Оба путешественника опустили свои весла и река несла их сама: отдыхайте, милые, есть еще чудеса на свете, не все человеком погублены.
Ольга улыбнулась Михаилу:
-- Здорово-то как, даже не верится, что все кончилось, никогда не думала, что так красиво на реке бывает, опасно -- тоже. Но влечет-то как, вот сила где!..
На автобусе добирались до дома. В тесноте его Ольга жалась к Михаилу.
-- Какой ты хороший!
-- Ты тоже молодец -- можно с тобой путешествовать, -- улыбнулся ей Михаил.
На другой день пошли ливневые дожди, точно в тропиках льют, целую неделю, как по заказу. Здесь и был когда-то тропический климат, миллионы лет назад. Все это было, ледник и стер все, всю растительность уничтожил. Где-то недалеко проходит граница его остановки. Там и климат другой, и растительность тоже посуровей, будет.
Здесь растут лимонник, виноград, кишмиш. А всего в сотне километров отсюда растительность, скудная. Чувствуется дыхание севера, а сюда ещё муссоны с океана достают. Вот и разница огромная, и в климате, и в растительности, и животном мире. Везде тепло большую роль играет, и в жизни людей тоже.
Останови сердце -- вот и вся физиология, и лучше не скажешь -- все погибло, погиб человек! Ой, как не хотел Михаил встречаться с Аллой, тягостное предстояло объяснение с ней, а деваться было некуда.
Встретил он случайно Аллу на остановке возле своего дома, чувствовала та, что-то не то в их отношениях творится. И не стала она заходить к нему домой. А сразу собралась, опять ехать в деревню, побывав в городе, да и не предупреждала она, что приедет сегодня. Оберегала себя и Михаила от объяснений лишних. Опешил повеса, хотя и не молодой уже, а так получается, что повеса и есть. Но тут же взял себя в руки.
-- Пойдем домой, Алла, что ты здесь стоишь, успеешь еще уехать. Перекусим там, отдохнешь немного после хлопотного дня.
Алла действительно устала, проходила медкомиссию в больнице, духота там, народу -- прорва везде. Может она ошибается, и все не так плохо, как думалось ей. Взяла она сумки в руки, но их тут же перехватил Михаил, смущенно улыбаясь.
И она стоит, улыбаясь, но не так, как обычно. Ошиблась, наверно она, ведь и так бывает в жизни. Потом лыбнулась еще раз, но уже открыто, большие синие глаза по-детски засияли. И ей светит солнце, не так уж все и плохо, как кажется.
На площадке возле квартиры они с Аллой остановились, и пока он открывал дверь, снизу поднялась и Ольга, вся запыхавшаяся, с покупками какими-то в руках и мимо Аллы двинулась в раскрытую уже дверь.
-- А я видела, что ты идешь, Миша, вот и торопилась догнать тебя.
Она, видимо, ничего еще не поняла и прошла в квартиру. Алла стояла на площадке -- сникшая вся сразу. Она догадалась, что эта за женщина, но ноги не слушались ее, так неожиданно все получилось. Надо идти отсюда скорее. И она двинулась вниз по лестнице, а за ней ринулся Михаил мимо
оторопевшей Ольги. Она тоже все поняла. Оба вырвались из подъезда на улицу, но ни тот, ни другой не находили слов. Побледнели, растерялись, только раскрывали рты, а слов не было. Так и двигались в обратную сторону к остановке. Наконец женщина нашлась, что сказать:
-- Я на тебя не обижаюсь, Миша!
-- Алла, я тебе все объясню сейчас. Так уж получилось, -- замямлил Михаил, но Алла протянула ему ключи от квартиры:
-- Они мне не нужны теперь. За все спасибо, за все хорошее! -- и побежала к автобусу, который как будто ждал ее.
Дверца захлопнулась, и автобус помчался по лужам, увозя Аллу от теперь уже чужого счастья: обидно до слез, а их надо сдержать. Пусть никто ничего не узнает, зачем всем об этом знать?
Домой Михаил вернулся точно во сне, положил на стол ключи от квартиры, что отдала Алла. Ольга ни о чем не спросила, и так все ясно. Теперь она могла быть спокойной, все стало на свои места, все, как и должно быть в любой семье, все четко и ясно. А начинать надо с приборки: сколько хламу всякого накопилось за холостяцкую жизнь Михаила -- не счесть, и она решительно взялась за дело. Михаил не возражал, ему тоже было о чем подумать. Вроде узел развязался один, но на душе легче не стало. А правильно ли он поступил? Конечно, во всем виноват только он один, и невесело усмехнулся. И тут же вопрос: "А иначе я мог поступить?" Но ответа не нашлось. Вот задача!
Дожди лили долго, лишь небольшие перерывы были у этой стихии. Как у людей на обед, а дальше -- никаких просветов.
Вечером следующего дня нежданно заявился Сергей Орлов. Лицо его было радостное, можно сказать, даже счастливое:
-- Я к вам в гости лечу, а вы и не встречаете, -- и он смотрел мимо Михаила, надеясь увидеть Аллу. Но, увидев другую женщину, сразу осекся, карие глаза его потухли, уже не сияли, а улыбка медленно сползала с лица.
-- Вот так припарочка, после бани! -- только и вымолвил он.
Петров быстро оправился от растерянности, и представил друга Ольге:
-- Это Орлов Сергей, я тебе рассказывал про него, мой флотский друг -- знакомься, Оля.
Ольга подошла к Сергею, пожала ему руку и просто предложила:
-- Проходи, Сережа к столу, я вас обоих накормлю, ужин готовлю, а ты с дороги и устал.
-- Да нет, ничего, не беспокойтесь! -- совсем смутился Сергей. -- Я не надолго к вам.
Сидели за столом два старых флотских товарища, сколько надо было сказать им, друг другу обо всем, что накопилось на душе, а слов сразу не нашлось.
-- А где Алла? -- спросил Сергей тихонько у Михаила.
Ольга суетилась на кухне и ничего не слышала или делала вид, что ничего не слышит. Ей тоже было неловко. Женщины хорошо чувствуют ситуацию, не проведешь их и не обманешь, если даже и захочешь это сделать.
-- Уехала Алла домой, -- ответил Михаил, -- не получилось у нас ничего с ней.
-- Из-за нее, -- кивнул в сторону кухни Сергей.
-- Да, и сам виноват тоже, -- ответил Михаил.
Конечно, не о такой встрече мечтал Сергей Орлов. Разговор так и не получился, а, сколько нужно было сказать своему флотскому другу, как хотелось ему высказать все, что переполняло душу. И Алла подвела, ничего не сказала, может, он и не поехал бы вообще в город. Скорее бы осень, да в тайгу уйти, в родную стихию. А тут еще неприятности с карабином, лучше и не вспоминать ничего, если пошла полоса невезений, то крепись, моряк.
Он, словно из забытья возвращался к застольной беседе и практически ничего не слышал, что говорил ему Михаил.
Ольга двигала ему варенье и сахар к чаю, а он смотрел внимательно на нее, и ничего не выражало его лицо. Лишь складка на переносице говорила о том, что его мозг напряженно следит за ситуацией и все анализирует сейчас.
И, наконец он заговорил.
-- Был у меня на охоте такой случай: четырех медведей из берлоги поднял, целое общежитие. И не сидеть бы мне сейчас за столом, если бы не пес Верный. Не было времени перезарядить ружье, смерть, казалось, вот она, неминуемая, все понимал я прекрасно, но даже ни капельки страха не
было в мозгу моем, на все смотрел как бы со стороны, на свою погибель.
Два медведя легли рядом, третий катался по снегу. От выстрелов вздрагивали ели, словно отшатываясь в сторону. Все было так неожиданно и страшно, что четвертый медведь должен был завершить эту картину. И он буром попер на меня. Тогда-то и принял Верный всю медвежью ярость на себя, сознательно прикрыв человека -- хозяина, друга своего.
Он лежал рядом с убитым медведем, с переломанным хребтом, весь изувеченный, истекая кровью, и глазами искал хозяина своего, охотника. Огонек жизни дотлевал в его глазах, но мне показалось, говорил; "И все же мы победили!"
-- Да, -- кивнул я ему, -- мы победили! Кивнул, потому что душили слезы и капали на черный нос Верного. И у того в глазу застыла крупная слеза. Тоже плакала его душа, верная собачка.
Вспоминал Сергей ту страшную картину, а в конце рассказа заключил:
-- Не предает человека только верный друг, а человек... он пакость, по своей натуре, и я, наверное, такой же, как и все.
Не понял хода его мыслей Михаил, и Ольга тоже ничего не поняла, а Сергей Орлов замолк. Теперь все трое молчали. Сергей стал прощаться, сославшись на свои дела, и тут же ушел. Сидели Ольга и Михаил и думали каждый о своем, но каждому, думается, об этом разговоре. Наверно, оба чувствовали себя виноватыми людьми. И прикидывали, а мог ли я быть таким преданным другом, как пёс Верный? Но оба ответили себе: нет!
И если говорить об этой троице, то ни у кого из них не сложилась жизнь: ни у Сергея, ни у Михаила, ни у Ольги. Кто виноват? Конечно, сами они!
Спать легли молча. Ольга прижалась к Михаилу и тихонько поцеловала его в губы. Тот вышел из забытья: вот она, женщина, рядом, сейчас нет ближе ее человека на свете. Одна во всем мире, и ночь тому свидетель. Соединились тела, пылали губы от страсти: как хочется жить, и любить, и быть любимым!
Пламенем полыхнули волосы Ольги и каскадом искр рассыпались Михаилу налицо. И ушли все заботы, горести, переживания, все отступило, далеко-далеко.
"Мир зыбкий, мир обманчивый, трудно в нем удержать-
25
ся без опоры, и жизнь крута и коротка. Порой и за соломинку хватаешься, а тут такое счастье, никому не отдам его, никому! -- рвала мозг Ольги эта вспыхнувшая мысль: никому!"
Утро принесло долгожданное спокойствие, впервые Михаил почувствовал себя легко. Не было той гнетущей тяжести в душе, что ломала его неустанно. Может все из-за Аллы: объяснились как-то, и легче стало на душе, но осадок остался, чувство вины перед женщиной и, наверное, надолго. Тело -- одно, а душа -- совсем другое.