Хлюстов Михаил Владимирович : другие произведения.

Вечное возвращение "Семи самураев"

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками
Оценка: 7.01*7  Ваша оценка:
  • Аннотация:
    К пятидесятилетию выхода на экран фильма Акиры Куросавы "Семь самураев" Читатель! Если тебе понравился текст, можешь оценить его в рублях. Счет 2200 1529 8365 1612


Вечное возвращение "Семи самураев".

  
   Точки над i давно расставлены, споры отгремели. Все сказано даже о многочисленных римейках, из которых наиболее известна "Великолепная семерка", раскрывшая целый веер подражаний уже самой себе(1).
   "Если "Расёмон" вывел японское кино на мировую арену, то "Семь самураев" окончательно утвердили за собой занятый плацдарм...". Примерно так, с глубокой ретроспективы, начинается большинство рецензий. Словно Кино - поле боя.
   Но для снимавшего фильм режиссера существовало только прошлое и настоящее. Будущее могло быть, если фильм удастся. Позже критики раскопают в картине все, что в ней есть и чего нет. Додумают, запишут в классики.
   _____________________________________________________________________
      -- Имеется в виду сиквел "Возвращение великолепной семерки" и его продолжения.
  
   Что можно добавить? Только рассказать о фильме так, словно он вчера вышел на экран. Учитывая только "вчера и сегодня", какими они были полвека назад. Если ставить вопрос непредвзято: "что хотел сказать автор?", иногда случаются открытия. В 70-е годы прошлого века один советский исследователь обратил внимание на даты пребывания Робинзона Крузо на необитаемом острове. Оказалось, период совпадает с датами начала и конца английской революции. Следовательно, роман имел политический и нравоучительный подтексты: "годы, вычеркнутые из жизни". Но этого не заметили даже современники Даниеля Дефо. "Жизнь и приключения Робинзона Крузо" вошли в историю литературы вовсе не как политический памфлет.
  
   Фильм-метафора: Кино о кино.
  
   В известной степени "Семь самураев" - "производственный" фильм о процессе, о хорошо сделанной работе. А самый близкий для "киношника" процесс - собственный съемочно-монтажный. Тогда сюжет "Семи самураев" можно трактовать как притчу, иносказание о кино:
   Некой группе людей остро необходимо рассказать о своих проблемах. Сегодня достаточно специального репортажа, внятно рассказывающего о подобных бедах. Телезрители посмотрят, возмутятся... и большинство из них забудет все через пятнадцать минут. Полвека назад, в дотелевизионную эру, было все иначе.
   Кем были те люди в тогдашней Японии? Крестьянами, которым угрожала потеря земель под строительство новой автострады, порта или американской военной базы? В год съемок фильма внимание всей Японии было приковано к начавшейся борьбе рыбацкой общины Утинада против отторжения их земель под американский артиллерийский полигон(2).
  
   2- Жители Утинады не смогли воспрепятствовать строительству полигона. Благодаря общественному резонансу через 4 года полигон все же закрыли. Япония испытала новый шок: население Утинады вышло на демонстрацию против закрытия полигона, означавшую для них потерю единственного оставшегося источника доходов. Демократическая пресса Японии заклеймила жителей Утинады как предателей.
  
   От несчастных отвернулись все. Единственный способ привлечь к своей беде внимание - крупная PR акция, как сказали бы теперь. Есть мизерные средства. Есть опасность: могущественные враги, которым этот фильм, словно кость в горле.
   Вторгшиеся в сферу кинобизнеса спонтанно, бедняки рассчитывают только на человеческое понимание - встречают насмешки. Их деньги интересны только давно все пропившим аферистам.
   Но происходит закономерный для упорных людей случай: они узнают, что некто уже снял короткометражку, разрешившую схожую проблему.
   Профессионал не соглашается. Предвидя непреодолимые трудности, он не хочет подвести людей, взявшись за безнадежное дело. Хотя в данный момент мастер не у дел, но предстоящий фильм не сулит ни денег, ни славы, только растрату времени и сил.
   Прорастает новая ветвь сюжета - команда. С мастером хочет работать увлеченный флером кино ничего не умеющий юнец. Матерые киношники могут припомнить множество таких юнцов, крутящихся вокруг камеры. Ими движет юношеский энтузиазм и очарованность флером большого экрана. Более ничего.
   Еще один персонаж - великовозрастный дилетант. Он талантлив, но слишком много пережил, потому наделен огромным самомнением. Возможно, это отвергнутый на кинопробах актер стремящийся работать у режиссера вопреки желанию последнего. Мастер не хочет и не может помогать одержимым. И, все же, в нем берет вверх человеческое участие.
  
   Нужны актеры, оператор, осветители, декоратор, композитор и т.д. На кинематограф еще не накатила "новая волна" с ее "живой камерой", актерами-непрофессионалами, съемками без сценариев, без заранее прописанных диалогов и без студийных декораций. Технология киносъемки пока громоздка, хотя позволяет снимать малобюджетное кино.
   Авторитет мастера обращен на сбор группы Кто-то приходит по старой дружбе, кто-то не хочет стоять в "простое", кому-то просто нужна чашка риса. А с неким мастером режиссер и сам желает поработать. Мастера поймут друг друга.
   Команда собрана, сценарий мастер написал сам(3), словно начертал план предстоящего боя. Начинается борьба с материей кино. Частью эпизодов придется пожертвовать ради целостности всего фильма - "первоначальное сокращение сценария". Реальность превращается в декорацию (строятся укрепления). Массовка - сами несчастные "авторы идеи".
  
   3 - В "Семи самураях" число врагов отмеченных кружочками, что очень напоминает расписанный по эпизодам режиссерский сценарий, а зачеркнутый кружок - отснятый эпизод. Камбей постоянно зачеркивает меньше кружочков, чем убито врагов в предыдущей схватке. Выглядит как ошибка монтажа. "Прием" повторяется несколько раз, напоминая дубли при съемке одной сцены. Очевидно, таким способом Куросава иронизирует над рафинированной "кинообщественностью".
  
   Как водится, первый эпизод снимается до официального начала съемок. Представился случай. Первая потеря, группа лишается кого-то очень много сделавшего для фильма.
   Сцена за сценой все отчетливей звучит тема драмы кино рожденной природой кинопроцесса, что роднит съемки с битвой и с воинской службой. Группа должна подчиняться жесткой дисциплине, но собирается на короткое время и члены ее вольны покинуть площадку. Их держит вместе не столько контракты и власть режиссера, сколько конечная цель (победа), заставляя всех сплотиться и работать с максимальной отдачей.
   И когда все получается, когда группа слилась в единый организм... наступает неизбежное: сделав свое дело, люди уходят. Отыграли актеры, отснял материал оператор, написана музыка, разобраны декорации... Каждый, "решив" тот или иной эпизод, "умирает" для кинопроцесса, оставшись вечно живым на "кинопленке памяти" на символическом кладбище в кинохранилище коробок с пленкой.
   На съемочной площадке вспыхнет скоротечный роман и романтический юноша, поняв жесткость кино, вернется в реальную жизнь, что потечет себе по накатанным рельсам, подобно очередному сезону вечного цикла посадки риса. Все забудется, как забылись сотни, тысячи "проходных" картин.
   Последним уйдет режиссер, понимая, что очередной фильм действительно не принес ему ни славы, ни денег, но дал главное: чистую совесть и чувство исполненного долга.
  
   Такова притча о кино, разросшаяся до вселенских размахов спасения мира, поскольку крестьянская деревня есть замкнутая на себя вселенная, каковой является всякий социум, где чувство коллективизма берет вверх.
   Что одинаково годно для двух совершенно разных ситуаций, оказывается универсальным, т.е. описывает Универсум, Вселенную. Как гласит даоское изречение: "одно рождает два, два рождает три, три рождают все остальное", описывается начало всех начал, так и Куросава выводит универсальную формулу, рассказывая повторяющуюся из века в век историю спасения самураями заброшенной деревушки.
   Чтобы найти рецепт рождения этой формулы, достаточно заглянуть в биографию Акиры Куросавы. В 1946 году "молодой режиссер"(4) Куросава вместе с мастерами кино Хидэо Сакигава и Кадзиро Ямамото действительно снимал для забастовочного комитета кинокомпании "Тохо" фильм "Люди, творящие завтра". Показ фильма позволил выиграть стачку, доказав в какой мере "искусство принадлежит народу"(5). Отказать кино-пролетариям бывший член коммунистического "кружка пролетарского искусства" Акира Куросава не мог.
  
   4 - Акира Куросава родился 23 марта 1910 года.
   5 - 1946 был, возможно, наиболее близок к средневековью в новейшей истории Японии. Послевоенная разруха и оккупация сопровождались невиданной нищетой. Некоторые исследователи говорят о цифре "до десяти миллионов человек" умерших голодной смертью, что впятеро больше потерь, понесенных Империй во Второй Мировой Войне. Потеря рабочего места в тот год могла означать голодную смерть. Еще один мотив, близкий сюжету фильма.
  
   "Семь самураев" снимались через шесть лет на той же "Тохо". Словно мстя за прошлые обиды, наплевав на все ограничения, на бюджет и сроки Куросава упорно снимал свою притчу о событиях шестилетней давности. Проект привел "Тохо" на грань банкротства, которая уже не могла остановить съемки или сменить режиссера. Мастер словно решил выжать из студии свой фильм и похоронить монстра. Случилось наоборот: в Японии фильм имел широкий прокат и принес "Тохо" огромные прибыли.
  
   Вечно повторяющаяся История.
  
   Лично пережитое создали фабулу, наполнили ее энергией и эмоциями. Затронутые фильмом проблемы оказались актуальны для тогдашней Японии, потому "нашли широкий в народных массах", на что и рассчитывал мастер при съемках.
   Но если фильм только "о современности", зачем обращаются к древней истории? Перенеся действие в средневековье проще уйти от прототипов, избежать опасности задеть кого-то из ныне живущих. К тому же боевик собирает большую аудиторию. Всё это так, но...
   Жанр самурайского боевика "кэнгэйки" (дословно: фильмы меча, "фехтовальные") один из самых ранних в японском кино, часть очень популярных "дзидайгэги" - исторических фильмов. Ко времени съемок жанр имел почти полувековую историю с устоявшимися традициями. От фехтовального аттракциона в 10-е годы к костюмированной драме 20-х, когда сложились каноны сюжетов и персонажей а жанр активно впитывал классический самурайский эпос. Наконец в 30-40-е инструмент пропаганды милитаризма и "возрождения самурайского духа".
   Поначалу американская администрация наложила запрет на исторические фильмы, как на милитаристские. Но в 48-м запрет был отменен. Ренессанс "дзидайгэги" проходил как под знаменем возрождения национального духа в условиях оккупации, так и под демократическими лозунгами разоблачения самурайской морали, как основы милитаризма.
   Притчу можно поместить в любую эпоху. Европейский зритель даже примерно не сможет назвать век действия "Семи самураев". Единственная примета времени - фитильные ружья, все четверо погибших героев-самураев сражены пулями. Очевидна мораль: технический прогресс ставит точку на самурайском сословии. Вполне достаточно для дискуссии о современности. Как ни прекрасны герои прошлого, в новых временах им места нет. Остается стереть точные приметы эпохи, уйти в туманное "неизвестно когда и где".
   У Куросавы все иначе: в каждом кадре старательно расставлены точно датирующие событие реперы. Год в который разворачиваются события фильма подан в завуалированной форме, из преподнесения даты зрителю вырастает целый комический эпизод, когда пьяный самозванный самурай тычет пальцем в ворованную родословную: "Кикутьё - родился во 17 дня второго месяца второго года Тэнсё". Великовозрастному самозванцу должно иметь возраст 13 лет!
   Итак, действие происходит весной-летом 15-го года Тэнсё (6).
   ____________________________
   6 - 1587 год христианского летоисчисления. Встречается вариант 1586-й, с ссылкой на особенности подсчета возраста в дальневосточном регионе.
  
   Феодальная гражданская война, бушевавшая в Японии с некоторыми перерывами почти 600 (!) лет, вошла в свою завершающую стадию, известную как Сэнгоку-дзидай. До сплочения страны осталось 3 года, до прекращения смуты 30 лет, до полного замирения при Симабара почти полвека.
   Работа над фильмом вошла в анналы кинематографа своей скрупулезностью, а при столь тщательной разработке материала не могло быть ничего случайного.
   "Классическая" история съемок "Семи самураев" гласит: первоначально Куросава планировал снять фильм о самурае, совершающем самоубийство из-за незначительного проступка. Но сюжет не складывался, и режиссер засадил сценарную группу за штудирование самурайских хроник-гунки, выписывая занимательные истории и сюжеты.
   Почему получилась история именно с такой фабулой понятно из главы "кино о кино". Мастер снял свой фильм о долге и чести, обойдясь без традиционного для самурайской темы сепукку (харакири). Впрочем, мотив самоубийства во избежание позора нашел отзвук в истории жены крестьянина Рикиси, бросившейся в огонь на глазах мужа.
   Семь героев-самураев фильма наверняка имели реальных прототипов из съемочного коллектива "Людей, творящих завтра"(7), но на них наложились образы древней истории. На каждого самурая "семерки" завели отдельную тетрадь с его жизнеописанием: год рождения, свершенные подвиги, участие в военных кампаниях. Но, на первый взгляд, их "прошлая жизнь" осталась за кадром.
   ___________________________
   7 - Камбея Симада можно ассоциировать с учителем Куросавы Кадзиро Ямамото. Тогда сам Куросава, скорей всего, Титиродзи. Остальные прототипы сегодня выявить затруднительно, хотя и возможно.
  
   В "чистом виде" из гунки в фильм попала притча о Камиидзуми Исэ-но Ками Хидэцуна, скрывшегося под рясой монаха, чтобы обмануть разбойника взявшего в заложники младенца. 1588-й - год смерти Камиидзуми(8). Хотя полностью ассоциировать Камбея с основателем школы фехтования Синкагэ-рю невозможно, поскольку в его линии приведен еще один сюжет гунки, связанный с именем Цукихары Бокудэна. Проверка самураев при вербовке их на необычную службу воспроизводит экзамен, устроенный Бокудэном своим сыновьям. Камиидзуми и Цукихара жили в XVI веке и прославились как мастера фехтования.
  
   8 - По другой версии год смерти Хидэцуна - 1577.
  
   Многие персонажи "семерки" носят на себе печать традиционных героев самурайского культа, например безупречный мастер меча Кюзо. Знакомство с Кюзо начинается короткой, но очень выразительной сценой превращения учебного поединка в настоящую дуэль. История позаимствована из жизнеописания Ягю Дзюбэ Мицуёси (9), представителя прославленной семейной школы фехтования Ягю Синкагэ-рю. Этот мастер жил в более позднюю эпоху, когда страшная смута становилась уделом преданий.
  
   9 - Ягю Дзюбэ Мицуёси был далек от благородства мастера Кюзо, поскольку возглавлял тайную полицию (о-мэцукэ) сегуната. Должность и связанные с ней поручения не располагают к поступкам "благородного мужа".
  
   Делая обобщение образа, Куросава не выстраивает точного соответствия прототипа и героя. Даже единственный штрих заставляет искать иные прообразы. Так у Кюзо рассечена правая бровь. Деталь, дающая понять, что даже безупречный мастер фехтования может совершить ошибки. Японских знатоков кэн-дзюцу этот штрих отсылает к биографии еще одного легендарного мастера меча - Миямото Мусаси, автора "Книги пяти колец"- наставления по овладению мечом как постижения жизненного пути. Знатоков кен-до в современной Японии немало, не говоря о тогдашней публике, прошедшей через жесткий тренинг времен войны, когда все население страны принудительно практиковалось в фехтовании и штудировало жизнеописания мастеров меча и их трактаты.
   По преданию молодой Мусаси вызвал на поединок на деревянных мечах лучшего мастера страны Ёсиока Сэидзюро. Почувствовав в Мусаси достойного противника, Сэидзюро тайком заменил свой деревянный меч на стальной и победил противника "рассекши правую бровь". Кюзо роднит с Миямото Мусаси еще одна черта - он ряб и некрасив лицом. Мусаси тоже был безобразен ликом и весь покрыт струпьями. В кино очень важны внешние детали, способные рассказать о многом. Даже если зритель не заметит их при первом просмотре, деталь все равно работает на подсознательном уровне.
   Камиидзуми и Цукихара, Мицуёси и Мусаси. Куросава дает отсылки к биографиям почти всех знаменитых японских мастеров меча конца XVI - начала XVII веков. Можно предположить, что мастер кино задумал создать сагу о мастерах меча.
   Для культуролога велико искушение представить Камбея Симаду сказочным персонажем, "культурным героем" по традициям дальневосточной литературы восстанавливающим вселенский порядок. Тогда его окружение можно трактовать как "сказочных друзей" героя, а сюжет интерпретаций "Речных заводей" Ши Най-аня или их "римейка" - романа "Восемь псов" классика японской литературы Бакина. Жанр гунки формирует сюжет по классическому образцу "моноготари" - сборнику новелл связанных только общей фабулой.
   Да, действие развивается по законам дальневосточных сказаний, но одновременно подчинено законам киножанра, требующего последовательности подачи эпизодов, их сюжетной окраски. Куросава тяготеет к историческому реализму, помня и понимая, что героико-романтические истории имеют свойство происходить не только в романах, но и в реальной жизни. Даны лишь отсылки к классическим героям(10), семь самураев не идеализируются в романтическом ключе.
   Они "типичные" и одновременно лучшие представители своего сословия, руководствующиеся моралью бусидо(11). Сталкивая рыцарскую (самурайскую) и крестьянскую мораль Куросава пытается взвесить это столкновение на весах морали общечеловеческой.
  
   10 - Как ни вспомнить окружение достославного Минамото Ёсецуне, главного героя средневековых романов и хроник, а в поступках и в речах Кикутьё можно узнать его знаменитого слугу сёхея Бэнкэна.
   11 - Само понятие "бусидо" (путь воина) впервые появилось именно в конце ХVI веках в трудах Тори Мототада (1539-1600). Характерно что к этому времени относятся многочисленные попытки сформулировать кодекс самурая-вассала. В частности "Сто правил" Такеды Сингена. Основные труды по бусидо появились только через столетие.
   Кодекс чести самурая начал складываться значительно раньше - c ХI века. Обычно передавался в изустной форме в виде множества поучительных новел "о воинах прежних славных лет" (те же гунки), что должен и что не должен делать самурай, как он должен поступать.
  
  
   Всякий раз, когда самурай пытается быть безупречным или, наоборот, поддается нахлынувшим чувствам, поступок его несет двоякие последствия: добро для одних обращается или во зло в глазах других или становится злом. Спасение оборачивается смертью, любовь порождает ненависть, сострадание - жестокость.
   Расправа Камбея над взявшим в заложники младенца негодяем не вызывает благодарности родителей. Вне себя от радости рыдают они над спасенным, даже не удостоив взглядом удаляющегося спасителя, который тоже не думает обернуться. Подвиг Камбея вызывает безмерное восхищение юнца, которому, следуя своему за своим романтическим чувством, придется погрузиться в грязь войны и убить человека. Первый благородный поступок Камбея, в конечном итоге, спасет деревню от гибели, и, одновременно, разожжет зависть Кикутьё, что приведет того к смерти. Не сможет Камбей Симада спасти от дикого крестьянского самосуда пленного разбойника. Даже безукоризненная мораль отступит перед поднявшей оружие мести слепой старухой, потерявшей всю семью и мечтающей только об одном - поскорей умереть. Перед смертью старуха отомстит и поможет ей вся деревня, а в душах самураев останется тяжелый осадок от несоблюдения заповеди.
   Не в состоянии избежать смертельной схватки с очевидно слабым противником безупречный мастер Кюзо. Даже восхищенный его мастерством Камбей с сожалением воскликнет: "Какая бессмыслица!".
   Иронично назвавший себя фехтовальщиком "школы колющих дрова" весельчак Хэйхаси угловатым участием наносит жестокие душевные раны крестьянину Рикиси, жену которого разбойники увели в полон. Словно в искупление причиненных страданий самурай ценой своей жизни спасет того же обезумевшего от горя Рикиси, решившего броситься в огонь вслед за женой.
   Даже первая любовь между безусым Кацусиро Окамото и крестьянской девушкой Сино неожиданно предстает в дурном свете. Сбылись дурные предчувствия горячо любящего ее отца Манзо: все самураи развратники, мечтающие обесчестить его дочь. Узнав об этом безупречный Камбей цинично отпускает соленую шутку, вполне оправданную в тяжелых обстоятельствах, поскольку снимает напряжение крестьян перед боем.
   Обаятельнейший Кикутьё (одна из лучших актерских работ Тосиро Мифунэ) следуя порыву не раз находит выход из сложных ситуаций. Но оставляет свой пост, желая снискать славу бойца подобную славе мастера Кюзо. Убив врага Кикутьё добудет мушкет, но этот опрометчивый шаг позволит разбойникам ворваться в деревню и устроить резню. Лишь мужество спасает самураев и крестьян от поражения ценой гибели многих, в том числе самурая Горобея и любимца Кикутье "похожего на пугало" крестьянина Йохейя.
  
   Все эпизоды фильма работают на главную идею: Куросава вводит в самурайскую этику парадокс. Кодекс бусидо предписывал самураям бесконечную преданность своему господину, воспитание себя в постоянной готовности не раздумывая отдать за него жизнь.
   На этот раз господами самураев становятся крестьяне - униженное сословие, в иных обстоятельствах болтающееся под ногами воинов, словно сорная трава. Если за сюзерена - даймё или за собственную честь самурай готов расстаться с жизнью, то как служить людям, которым понятия честь, долг, советь "не положены" в силу низости их происхождения? Конечно, такой хозяин не прикажет вспороть живот по ничтожному поводу, не положит на поле боя всех своих воинов ради мелочных личных амбиций... Какая разница если деревня по жадности, боязни самураев и неопытности наняла слишком маленький отряд фактически предназначив всех на заклание.
   Крестьяне сами не знают, кого больше бояться: разбойников или самураев. Вдруг последние захватят власть в деревне и поведут себя обычным образам: грабя, насилуя, убивая, предавая все огню (12). Самураи чувствуют этот страх и оскорблены недоверием. Крестьяне жадны: даже жалеют что бандиты "запаздывают" - приходится тратить на самураев драгоценный рис (13).
  
   12 - Об отношении самураев к крестьянам в средневековой Японии свидетельствует множество страшных фактов: обычаем было поджигать деревни, чтобы осветить поле боя ночью или создать дымовую завесу днем, на крестьянине самурай мог опробовать заточку меча... широкий спектр подобных преступлений перечислен в "проповеди" Кикутьё.
   13 - Крестьянам запрещалось есть выращиваемый ими рис. За таковой проступок можно было лишиться головы. Большая часть риса изымалась на содержание самураев и знати. До революции Мёедзи ХIХ века в больших мешках раса (коку) исчислялось жалование самурая и доходы даймё.
  
   Непростая ситуация ставит самураев перед сложным моральным выбором и выбор этот совершается.
   Исподволь приходит понимание, что самураи служат не крестьянам, но собственному чувству долга и чести, проверяют себя и свои заповеди на прочность в условиях, когда благородство можно не проявлять вовсе - его некому оценить. Их чувства обращены на себя, хотя в данной ситуации необходимы иные императивы, которых нет в самурайских заповедях: милосердие, сострадание, человечность. Буддизму и конфуцианству знакомы подобные установления (14) но каноны обеих религий давно адаптированы самурайским кодексом бусидо. Из дзен-буддизма бусидо позаимствовал презрение к смерти, из конфуцианства - безмерную преданность старшим, прежде всего господину и своей семье. Остальное отброшено.
  
   14 - Буддист мог просить о милосердии многоликую милостивую богиню-бодхисатву Каннон, которая жалеет все сущее, но не прощает, и не дарует спасение в этой жизни, но только дает надежду на более удачную реинкарнацию. В японском буддизме прослеживаются две линии: тарики и дзирики. Тарики взывала к состраданию и милосердию воплощений Будды, дзирики предписывала адепту на пути к просветлению полагаться только на свои силы. В основу самурайской этики естественным образом легла линия дзирики и презрение к тарики.
  
   Новому времени необходимо новое - христианское звучание моральных истин. Фильму необходим персонаж - носитель этих истин. Христиан в ХVI веке в Японии насчитывалось немало благодаря деятельности испанских и португальских миссионеров.
   Знаком с христианством и поступает в духе сострадания и милосердия Камбей Симада. Он заражает окружение духом совместного спасения. Влюбленный Кацусиро отдает свою рисовую порцию слепой старухе, обреченной на голодную смерть, поскольку все ее родственники убиты бандитами, а суровый обычай выживания японской деревни предписывал не кормить "лишние рты" (15). Примеру юноши следует мастер Кюзо, чуть позже все самураи. Даже деревенских детей угощают своим рисом, чем немало удивляют самих крестьян, для которых слово "милосердие" тоже похоже на хлопок одной ладони.
  
   15 - Этот феномен стал основой сюжета фильма "Легенда о Нараяме".
  
   Столкнув самурайскую и крестьянскую мораль "в лоб" Куросава одновременно выстраивает кружные мостки взаимопонимания. Не случаен акцент на "маргиналов", стоящих между самураями и крестьянами. На постоялом дворе то ли воришки, то ли профессиональные игроки в кости говорят в лицо и крестьянам и самураем, то, что те не в состоянии сказать прямо или вообще понять. Третьестепенные персонажи уходят в тень, как только появляются главные герои: Кикутьё и старец Гисяку.
   Старейшина деревни Гисяку наделен высокой мудростью, а всякая высокая мудрость жестока. Гисяку одновременно презирает и жалеет крестьян, с высоты своей мудрости относится к беднягам снисходительно, но на равных может общаться только с самураями. Убедив "заречных" покинуть свои дома сам старейшина встречает врага с оружием в руках. Благородство пристало не только самураям.
   "Главный маргинал", основной мостик понимания, следовательно, главный "моральный" персонаж - самозванец Кикутьё. Посредством введения этого действующего лица неразрешимая задача столкновения морали разрешается арсеналом искусства. Слишком высокие истины следует "заземлить" юмором и смехом. "Низкие истины" патетично и без фальши может высказать только проверивший их на своей шкуре. Таков Кикутьё.
   Японская традиция не знала образов "из низов" подобных Тилю Уленшпигелю и Ходже Насреддину, что вполне оправдано - насмешник-простолюдин быстро лишился бы головы. Поэтому обычно в роли бродяг-весельчаков выступают неродовитые самураи со специфическим сословным юмором. Их роль похожа на европейских шутов, однако совершенно лишенных самоуничижения и паясничания. Куросава, ввел подобный персонаж - Хейхаси, одновременно легко обошел препон классических канонов, сделав Кикутиё простолюдином, выдающим себя за самурая. Благодаря подобному ходу персонаж Тосиро Мифунэ обретает внутреннюю свободу, вместе с тем комичность. Пролезший в господа простолюдин - вечный сюжет для шуток еще со времен Аристофана и Петрония Арбитра.
   Натура бедная и несчастная, от того презирающая бедность и несчастье, Кикутьё веселит самураев и крестьян - ведет себя наиболее естественно, по-человечески, плюя на все условности самурайской морали и крестьянской круговой поруки, потому что отлично знает тех и других, особенно дурные их стороны. Если поступки Камбея определяются высшими моральными принципами, то Кикутье идет за эмоциями, чувствами, движениями души становясь любимцем крестьян и самураев. Порой его порывы можно назвать гениальными психологическими находками: в момент глубокого страха деревни перед нанятыми самураями он начинает стучать в колотушку тревоги, объединяя и тех и других перед угрозой большей опасности. В момент скорби над павшим товарищем именно он, а не Симада поднимает флаг погибшего Хэйхаси, вселяя в сердца мужество: "битва еще не кончена, мы не побеждены".
   Кикутьё разрешает моральную проблему "как поступить" простым способом: "будь естественным (искренним) в своих чувствах", тогда как самураи исходят из принципа: "делай что должно".
  
   Сталкивая мораль различных сословий, Куросава сталкивает традиционные жанры японского кино. Каноны дзидайгэки встречаются со сложившейся традицией "сёмингэки" - фильмов о простом человеке. Тонкость игры не только в описанной выше "столкновении самурайской и крестьянской этик" (что относится к психологии, имеющей "надвременную" сущность), но в столкновении уже сложившейся морали обеих жанров. Ранее не смешиваемые жанры выработали канонические "моралите". Простой человек, несмотря на его убожество и ничтожество достоин жалости и сострадания. В дзидайгэки самурай, несмотря на все превратности судьбы, всегда находит возможность проявить мужество и благородство, отвагу и преданность.
   Куросава добавил "от себя" вестерн с его моралью "плохих и хороших парней" и правом финального поединка на главной улице городка. Задачу смешения жанров неразрешимую в рамках формальных поисков, мастер решает довольно просто: подчиняя все каноны сверхидее (16).
   _________________________________________
   16 - В "Семи самураях" обнаруживается и "русский след". Куросава вспоминал: чтобы научиться отображать глобальные исторические процессы через судьбы своих героев, пред написанием третьего (финального) варианта сценария, он перечёл "Войну и Мир" Льва Толстого. А для выстраивания фабулы движения маленького отряда, теряющего бойцов, но в конце концов одерживающего моральную победу, на период съемок Куросава сделал своей настольной книгой "Разгром" Александра Фадеева.
  
   Понять эту сверхидею возможно, выяснив, что скрыто в листах тетрадей с биографиями персонажей. Биографии разрабатывались тщательно, но много ли зритель узнает о прежней жизни главных героев?
   Только история Кикутьё обрисована пунктиром. Чудак, выдающий себя за самурая, не испытывающий особой привязанности к своему мечу, который таскает на плече словно крестьянин мотыгу, а перед решающей схваткой заготавливает для себя с полдюжины мечей. Де, в бою мечи ломаются, словно палки (17). Другие самураи относятся к своим катана с подчеркнутым почтением.
   ______________________________________
   17 - Что свидетельствует не столь о неблагородном происхождении, сколь о богатой практике битв. Здесь Куросава цитирует гунки о тринадцатом сегуне из рода Асикага по имени Ёситэру. Когда напали враги, Ёситэру воткнул в пол несколько мечей и отбивался то одним, то другим клинком. Как и Кикутье уловка не спасла сегуна от гибели,
  
   Кикутьё разражается морализаторской проповедью в адрес крестьян - жалких и подлых созданий, радеющих только о своей пользе, но причину их плачевного состояния возлагает на самурайское сословие. Соратники догадываются, что обличитель сам происходит из крестьян. Позже Кикутьё рыдает над осиротевшим крестьянским младенцем, говоря: "Он - это я".
   История типична для того времени. Тогдашним фактическим властителем Японии, самым страшным ее усмирителем похожим на своего современника Ивана Грозного был Тоётоми Хидэёси. В отличие от царя всея Руси, Хидэёси (подобно Кикутье) происходил из крестьян. Сначала член шайки разбойников-раппа, будущий диктатор стал шпионом мелкого владетеля Мацуситы Кахэй. Путем измен и реальных заслуг, также благодаря полководческим и организаторским талантам, невероятной жестокости Тоётоми добрался до вершины власти.
   Хидэёси нарочито дистанцировал себя от японской аристократии, демонстративно не принимал титул сёгуна, демагогически провозгласил японских крестьян основой нации. На деле диктатор опирался на самурайское сословие и поддержку крупных даймё, де-факто окончательно закрепостив крестьян.
  
   1587-й год оказался богат событиями благодаря тому же Тоётоми Хидэёси, совершившему поход на остров Кюсю против даймё Симадзу. Тремя годами ранее Симадзу вознамерился подчинить своей власти Кюсю, и развязал на острове настоящую войну. Чем воспользовался Хидиёси. В 1586 году, получив официальную просьбу о помощи от терпящих поражение врагов Симадзу, диктатор двинул на Кюсю стотысячное войско.
   Сражения развернулись в провинциях Бунго, Тикудзен, Хиго, Хьюга и Сацума. Кюсю в те времена был основным центром распространения христианства в Японии, большинство жителей острова исповедовало христианство, поскольку подданные традиционно принимали веру своего господина. После победы над Симадзу (главой клана Сацума) Хидэёси представился случай пообщаться с христианскими миссионерами. Через несколько дней вышел первый указ бакуфу о запрещении христианства в Японии.
   В фильме есть эпизод, отсылающий к прошлым событиям из биографии двух членов "семерки": Камбей встречает своего бывшего соратника Титиродзи. Из короткого разговора следует, что оба защищали некий замок и чудом спаслись при его штурме. Событие произошло недавно, иначе старые друзья расспросили бы друг друга, куда кидала их судьба за прошедшие годы. Возможно, Камбей и Титиродзи имеют отношение к войне Симадзу против Хидэеси (18), поскольку обороняли замки, а не штурмовали их.
  
   18 - Симада - город в центральной Японии, расположен далеко от Кюсю. Но корневое совпадение "Симада-Симадзу" возможно рассчитано на некоторые ассоциации. Если фамилии самураев "говорящие" (что в традициях японской литературы) то одно из значений слова "симада" может читаться как "остров спокойствия", "островок стабильности", хотя более правильный перевод - "остров в чистом поле". Распространенная в Японии игра в омонимы, в данном случае обыгрывает как понятия духовной чистоты, так и спокойствия, стабильности в суетном мире. Возможно здесь и намек на топоним "Симабара".
  
   Камбей не молится, не проповедует. Он молча свершает поступки, подобно дзенскому монаху, но поступки достойные христианина в специфическом японском варианте. Следовательно, одним из подтекстов фильма является мораль: "Несмотря на запрет христианства, заповеди милосердия и сострадания прижились и оказались действенными".
   Размышления весьма актуальные для японского общества начала 50-х годов ХХ века. Стремительная американизация Японии, смена традиционного образа жизни на западный остро ставили вопрос о национальной идентичности. "Что принять и что отвергнуть?". Гуманист Куросава в завуалированной форме предлагал собственный вариант конвергенции с Западом.
  
   Знаки - контекст и подтекст.
  
   Всегда тщательно работавший с историческим материалом Куросава, сам происходивший из рода самураев, прекрасно знал что у каждого члена средневекового общества было четко фиксированное место, что в дальневосточных обществах одежде, ее деталям придавалось особое символическое значение. Куросава дает очевидную подсказку в духе средневековья. Как и положено самураям, все они носят клановые гербы (19) нашитые на особые куртки без рукавов - дзинбаори или вытканные на кимоно. Но гербами-мон все и ограничивается.
   ______________________________________
   19 - Мон. Различались ка-мон - герб сюзерена, клана и монсё - родовой семейный герб. Кроме того имелись и личные знаки - мон.
  
   Столь скудную информацию автор счел вполне достаточной. Японцы прекрасно знают свою историю, помнят перипетии борьбы дайме, распознают сотни родовых и клановых мон. Режиссеру подробно рассказывать предысторию каждого героя не имеет смысла. Все уже есть в характере роли. Куросава лишь расставляет реперы, обозначает причастность героев к ключевым моментам японской истории, тогда как для зарубежного зрителя одежды и знаки остаются лишь экзотикой.
   Итак, что, говорят знаки.
  
   Камбей Симада. На его безрукавку-дзинбаори нашит один из самых распространенных японских символов - Томоэ. Три капли, сходящиеся в центре круга. Название символа: "круги на воде, раковина, панцирь улитки" (20).
   ______________________________________________________
   20 - У символа есть собственное европейское название - трискеле (греч. Три кости (ноги)). Три ноги исходящие из одной точки обозначают движение Солнца. Часто встречается в орнаменте окон готических соборов. В более поздние времена стало символом "бега времени" - хода истории.
  
   В японской культуре Томоэ имеет множество значений и толкований в зависимости от того, какой религией (синто, буддизм, конфуцианство) или сектой (Дзен, Сендай, Кэгон) используется. Приводить все толкования не имеет смысла, поскольку их объяснение не уместится в нескольких увесистых томах. Достаточно сказать, что этот тройственный символ является универсальной буддисткой философской монадой, прикладываемой для объяснения тех или иных явлений, потому порождает множество толкований в каждом конкретном случае.
   Знак оказался популярен и "в быту", поскольку считался изображением "стихии воды", напоминая вихревую воронку, возникающую при истечении воды из сосуда или водоворот в горной речке. Поскольку традиционно основная масса строений в Японии возводилась из дерева и рисовой бумаги, томоэ сталось магическим символом против пожара. И обычно его помежали под черепичным скатом в виде круглой "заглушки".
   Монада томоэ пришла В Японию из Китая как обозначение метафизический принципа философии: связующим звеном между Небом и Землей является Человек, что вместе с этими двумя началами создает единство трех сил (кит. "сан цай") мироздания, то есть всемирную гармонию. "Одно рождает два, два рождает три, три рождает все остальное".
   Интересно "все остальное". Важен откровенный намек на особую мудрость Камбея, искушенность в духовной практике, приведшей его к универсальной истине, и, как свойственно подобным истинам, простой и понятной. И посредством этой истины устанавливающим гармонию. Носимый знак обязывает.
   Знакомство с Симадой начинается с новеллы с религиозным подтекстом о спасении ребенка взятой из биографии уже упоминавшегося мастера Камиидзуми Хидэцуна. В канонической версии этой гунки буддийский монах, одолживший Хидэцуна свою рясу, потрясенный действиями мастера, вручил ему особый талисман-кара (в другом варианте рясу), означавший принадлежность к секте Дзен. Для дзен-буддиста мало значит знание сутр и канонов, важнее поведение человека в духе дзен: мгновенное познание истины, ее манифестации в поступках, проникнутых озарением этой истины (21).
  
   21 - Это не противоречит симпатиям Камбей к христианству. Японцам присуще одновременное оправление буддизма и синто, с привнесением конфуцианства и даосизма. Новообращенный японский христианин поначалу не утрачивал связи с прежними религиями. Позже развился крайний фанатизм, приведший к конфликту с бакуфу, к восстанию в Симабара, спровоцировавшим расправы над христианами по все стране, по жестокости превзошедшими гонения времен Нерона.
  
   Но, кроме религиозного и философского подтекста, томоэ-но мон Симады должен прямо указывать на сюзерена - читаться как камон.
   Небольшой экскурс в историю мон. Геральдика Японии прошла те же стадии, что и в остальных феодальных обществах использовавших гербы. Изначально это племенные тотемы, позже реальные символы характеризующие качества владельца через предметы (топор, стрела и т.д.). Позже настало время "чистых" канонизированных геральдических знаков и символов доведенных до упрощенных иероглифов и абстрактных фигур. На следующей стадии гербы объединялись вместе с объединением фамилий, или видоизменялись по мере расхождения различных родовых ветвей.
   В Европе основой рыцарского герба стал щит: прямоугольное или квадратное поле размещения рисунка. Объединение фамильных гербов или ленных владений отражалось на гербе дроблением поля пополам, на три части и так далее. В итоге гербы некоторых монархий к эпохе своего заката напоминали пестрое лоскутное одело, затканное львами, грифонами, орлами, леопардами.
   В Японии герб-мон тяготел к округлой форме. В нем редко появлялись хищные животные по причине почти полного истребления хищников еще на ранней исторической стадии. Чаще это были птицы, травоядные. Особой популярностью пользовались изображения флоры, астральные символы. С приходом буддизма заимствовалось многое из его символики: (тай-и, томоэ, свастика). В стадии "чистоты", первоначальные изображения приобретали абстрактные формы явно в сторону упрощения (для удобства ношения подданными) и, одновременно, эстетизации. "Черный квадрат" на белом поле (равно "красный" и многие прочие) был доведен до совершенства за века до Малевича. Во многом это связано с тем, что самураи редко употребляли щиты, от того главным полем ношения гербов были доспехи и одежда. На малом поле ка-мон, как отличительный знак должен был отличаться лаконизмом, вроде красной звезды на буденовке. В конце концов японцы нашли выход, позаимствовав у китайских военачальников крепление флажка с опознавательным знаком за спиной.
   В стадии дробления родов произошло "умножение" родового символов на одном поле (до пяти повторений), в стадии слиянии различных семейств и кланов рисунок приобретал совмещенные черты. Буйный растительный или цветочный орнамент слился со строгостью религиозных символов, изображениями оружия, светил, орудий труда.
   Все усложнялось тем, что слияние родов и наследование происходило не только в результате браков. В семьях японской аристократии было принято усыновлять мальчиков из других знатных семей. С эпохи Хэйан помимо института официального брака остался обычай не заводить прочных семей, но посещать избранниц "на дому", а, охладев к ним, посещать других. Дети оставались в клане. Под угрозой поголовного истребления врагами кланы выработали различные варианты родственных связей и резкого умножения отпрысков. Родственная путаница проникла и в гербы.
  
   В фильме символ Томоэ впервые возникает на дзинбаори одного из главарей разбойников, причем демонстрируется не дольше секунды. Только при покадровом просмотре можно определить, что это томоэ-но мон, где "запятые" стилизованы одновременно и под морскую волну, и под лиственный орнамент. Скорей всего это герб клана Курода (22), но Куросава заявил камон клана столь отрывисто, что смысл метафоры разгадать сложно. Возможно, здесь важен намек на "искаженную истину".
  
   22 - Клан Курода традиционно связан с Кюсю.
  
   Зато на дзинбаори (или катагипу) Камбея крупные томоэ-но мон демонстрируется постоянно. Символ наиболее известен как герб Акамацу. Из этого дома вышла семья Ниими, отпрыском которой был Миямото Мусаси. Казалось бы прямой намек на великого мастера меча. Но подобный ход мысли оказывается ложным путем. В прообразы Камбея выбраны мастера меча старшего поколения, а Мусаси в 1587 году исполнилось три года.
   Предыдущие годы жизни Камбея связаны с войной на Кюсю на стороне клана Симадзу. Однако герб Симадзу (христиан) - белый крест в черном круге. Хотя до принятия кланом христианства его гербом были... три томоэ-но мон.
   Официально происхождение томоэ в качестве герба ведется от города Оита (23) на Кюсю. Как наиболее близкий к Китаю остров, Кюсю отличало сильное китайское влияние, томоэ-но мон имел там наиболее широкое распространение. К тому же у большинства кланов томоэ-но мон капли-"запятые" темных тонов или закручены в другую сторону.
   Светлые завитки нужной направленности присутствовали только на гербе Арима. Католик дайме Арима Харинобу тоже в 1584-87 гг. сражался на стороне Симадзу.
   Что и требовалось доказать: Камбей Симада бывший буси христианина Арима. Следовательно, христианин, поскольку в те времена даймё - христианин обязательно обращал в новую веру всех своих подданных, прежде всего самураев. Самураи покорствовали воле сюзерена, руководствуясь не столько симпатиями к христианству, сколько чувством долга. Крещеный в 1576 году под именем Протасий Харинобу известен как один из самых фанатичных новообращенных. Он не просто принял католичество, как политеист принимает еще одну религию, но основательно ей увлекся. Особенно поле видения во сне некого "божественного" дерева, по пробуждении найденного и расколото пополам. Внутри обнаружился вросший в древесину крест. Это не первое видение дерева во сне сюзерена, приведшее к далеко идущим последствиям для истории Японии.
   После чудесного явления креста, Арима Харинобу основал на своих землях семинарию, засадил "за парты" всех своих поданных зубрить христианские молитвы, изучать обряды, штудировать евангелие. Даже отправил посольство к Папе Римскому.
  
   23 - Тогда называемого Фунаи
  
   Клан Арима не обладал большими богатствами и землями, поэтому мог выставить не более пары тысяч бойцов, которые серьезного сопротивления 90-тысячной армии Хидэёси оказать не могли. Потеряв несколько замков, Арима Харунобу согласился перейти на сторону победителя, стал вассалом центральной власти и вскоре формально подчинился первому запрету христианства. Очевидно, такие изменения "генеральной линии" своего сюзерена не устроили Симаду. После окончания военных действий старый воин поспешил покинуть хозяина (24).
  
   24 - Примечательно, что против Арима на стороне Хидэеси сражался клан Курода, бывшим самураем которого предположительно был один из главарей разбойников. Если проследить за мыслью Куросавы, Симада продолжает свою частную войну. Сюжет из одной из гунки о походе Хидэёси против Симадзу. Один из самураев после неудачной битвы спрятался на непреступном перевале. Когда победоносная кампания закончилась, войско бакуфу возвращалось этим горным проходом. Самурай со своими асигару вышел сражаться с авангардом, который вел Курода. Никакие уверения, что война уже кончилась на упрямца не действовали, до поры пока не показалось все войско Тоётоми, с перешедшем на сторону бакуфу бывшим сюзереном самурая. Только его личный приказ заставил упрямца сложить оружие.
   Японцы видят в этом поступке предвосхищение упорства засевших в джунглях тихоокеанских островов солдат императорской армии, сражавшихся после окончания войны еще 20-30 лет.
   Военачальники клана Курода прославились несколько позже в 90-х годах XVI века при агрессии Хидэёси в Корее. Возможно, это следы отброшенной драматической линии, нереализованная часть замысла Куросавы - аллюзия на современную истории 40-50гг. ХХ века, где переплелись мотивы недавней агрессии Японии и реалий войны в Корее (см. ниже). Однако это только догадка, поскольку нельзя строить гипотезы на мелькнувшем на мгновение знаке.
  
   За Арима сражался и Титиродзи, но в его одежде, состоящей из одного кимоно, привлекает иная деталь. Если на дзинбаори полагалось нашивать мон сюзерена, то на кимоно обычно изображались родовые знаки самурая - монсё. У Титиродзи стилизованные символы ворот-торий (25).
  
   25 - В данном случае стилизация напоминает бронзовые храмовые треножники с крышками
  
   В отличие от буддистского символа томоэ, тории целиком относятся к религии синто, не создавшей утонченной системы духовных восхождений и философских доктрин. Синто обращается к богам места, к обширному мифологическому пантеону японцев. Главенствует обряд и личный контакт с божествами. "Бытовая религия" отличающая японцев от остальных народов Дальнего Востока синто является одной из основ национального самосознания.
   Таков Титиродзи, усердный воин которому война - работа. Без высоких духовных запросов. Он оставляет это право за Камбеем, справедливо полагая, что тот лучше разбирается, чью сторону принять. Потому предложение Симады новой опасной и плохо оплачиваемой работы вызывает у Титиродзи только улыбку. Тихое мужество. "На таких все держится".
   Соответственно знаки его происхождения не самые знатные. Символ ритуальных ворот до сих пор широко распространен, потому точно происхождение Титиродзи определить затруднительно (26), да и вряд ли нужно. "Простой японец".
  
   26 - Существует "домашний" портрет Тоётоми Хидэёси с такими знаками, предназначенный подчеркнуть его происхождение из низов. Не стоит буквально воспринимать подобное "родство" диктатора и Титиродзи. На другом "портрете в доспехах" Хидэёси изображен с геральдическими императорскими знаками, означающим легитимность (благословение высшей власти) деятельности диктатора. Одновременно на предплечьях красуется томоэ-но мон, что тоже не означает принадлежность Тоётоми к кланам Арима или Акамацу, но указывает использование религиозного символа в качестве оберега на одном из самых уязвимых мест. Известна полушутливая загадка - коан из гунки: "Когда буддийская сутра может защитить от копья? - Когда выбита на толстой медной пластине, подвешенной на груди".
  
   На кимоно "большого энтузиаста колки дров" Хэйхаси красуются мелкие значки умэ-но мон. Умэ - слива. Герб ведет свое происхождение из Киото от рода Китано. В отличие от тамоэ и торий - умэ-но мон был не слишком популярен, принадлежал считанным родам: Хасаматцу, Тагаси, Цуцуй. Однако самым известным обладателем умэ-но мон являлся клан Маэда.
   В истории Японии XVI века уме-но мон и Маэда прочно ассоциируются с Маэда Тосииэ. Представитель некогда могущественного но сильно раздробившегося рода, активный участник смуты, воевавший с переменным успехом на стороне многих, в конце концов, примкнувший к Токугаве. Амбиций у Тосииэ было больше чем талантов, поэтому ему постоянно доставались вторые роли, хотя стремился он на первые, влезая в большие политические дела.
   Одной из "заслуг" Маэды считается причастность к ликвидации сегуната Асикага. Некогда всевластные диктаторы Японии, Асикага постепенно превратились в марионетку узурпаторов. К середине столетия сегунат окончательно пришел в упадок, участились пытки свержения, как это имело место с 13-м сегуном Ёситору, оставившего по себе легенду о воткнутых в пол мечах. Метя на место военного правителя, Маэда уничтожил 15-го сегуна Асикага, поставив точку в периоде Муромати японской истории. Куросава знаком напомнил про эту точку.
   У Тосииэ Маэды оказался более удачливый соперник на поприще узурпации власти - Ода Нобунага, незадолго до этого изгнавшего Асикага Ёситору из Киото, лишив сегуна даже формальных атрибутов властителя. Наступил период "управителей при сегунах". Самих сегунов не было.
   На примере Хейхаси Куросава допускает известное обобщение. Для войны требовались большие армии, но постоянно содержать их даже крупным даймё было не по средствам, поэтому воинов нанимали от кампании к кампании. В перерывах самурай превращался в ронина, скитаясь по стране в поисках службы. Порой недостаток пропитания заставлял опускаться до занятий считавшихся недостойными самурая.
   Кодекс самурая оставался единственной преградой на пути превращения ронина в разбойника. В образе Хэйхаси чувствуется горькая ирония как над обедневшими в войнах крупными дайме, так и над всем самурайским сословием. Но весельчак Хэйхаси не унывает. За неимением иной службы, готов наняться к крестьянам, лишь бы кормили. Все лучше, чем колоть дрова на заднем дворе харчевни за чашку риса.
  
   Катаяма Горобей. Полоса на его дзинбаори позволяет предположить, что самурай дослужился до младших офицерских чинов (27), потому сразу занял место заместителя Симады. Нижние одежды и хакама изукрашены теми же знаками уме-но мон, что у Хэйхаси. Оба и внешне похожи, словно родные братья.
   ____________________________________________
   27 - Хотя существовал определявший воинские звания императорский табель о рангах, каждый клан имел собственную сильно разнящуюся от других иерархию и чины.
  
   Помимо родовых значений, слива отсылает к поэтическому образу - "байка". Сорвавшимся цветочным лепесткам, парящим над землей. В краткий миг падения лепестки становятся самостоятельными существами, красотой полета которых следует восхищаться. Таков идеал жизни самурая: короткий и красивый полет от рождения до падения на землю. В образе сливы заложена печаль неизбежной смерти, так пусть смерть будет достойной и красивой (28). Горобею и Хейхаси суждено погибнуть.
   ______________________________________________
   28 - Не случайно слово "байка" было весьма популярным названием отрядов камикадзе.
  
   На дзинбаори Катаямы герб клана Такеда. Упоминание имени Такеда - отсылка к истории противостояния двух самых выдающихся личностей середины XVI века Такэды Сингена и Уэсуги Кэнсина. Помимо полководческих и организаторских талантов, оба даймё вошли в анналы гипертрофированными представлениями о самурайских доблестях. Оба стали образцами "идеального правителя", хотя на деле ввергли страну в полвека кровавой смуты.
   Ближе к описываемой эпохе Синген столкнулся с другим выдающимся человеком - узурпатором Ода Нобунага, мало следовавшим конфуцианским заповедям об "идеальном правителе" и "добродетельном муже". В 1575-м произошла битва при Нагасино (29). Нобунага, массировано применив аркебузы, сокрушил армию Такэда, уничтожив все плоды побед Сингена. В 1578 году смерть настигла Уэсуги Кэнсина, в 1582-м - Ода Нобунагу.
  
   29 - Подробно эта история рассказана Куросавой в фильме "Кагемуся" ("Тень воина").
  
   На Катаяме герб не самого Такэды Сингена (красный ромб составленный из четырех ромбов), но ка-мон всего клана Такэда (два маленьких ромба смыкаются с большим). Поскольку Синген погиб в 1573 году, было бы странным, если бы Горобей носил знаки Сингена через пятнадцать лет после его гибели. Ка-мон Катаямы Горобея лишь указывает имя клана низвергнутого в бездну, но за этим именем встает эпоха первых объединителей Японии.
  
   К концу XVI века сложилась парадоксальная, но закономерная ситуация. В междоусобице крупнейшие дайме истребили друг друга, выдающиеся деятели аристократии погибли почти все. Возникший вакуум тут же заполнился выходцами их низших сословий, даже из крестьян. Появился особый термин этого явления: "гэкокудзё" - "низы победили верхи". Самым выдающимся примером гэкокудзё стал тогдашний диктатор Тоётоми Хидэеси.
  
   Типичность подобных судеб отразилась в образе Кикутьё, чьё кимоно изношено, явно с чужого плеча, как само звание самурая старательно присваиваемое Кикутье, как само имя, поскольку свое подлинное забыто. Узор кимоно Кикутьё стилизованный ряд оперенья стрел, говорящий о звании лучника-воина, что на два ранга ниже самого низшего самурайского чина. Даже в одежде претензии Кикутьё на самурайство выглядят смехотворными (30).
   _________________________________
   30 - Скорей всего Кикутиё принадлежал к сословию копьеносцев-асигару ("легконогих"), не поднявшегося выше ранга лучников или тюгенов, занимавших промежуточное положение между солдатами и самураями.
  
   Судя по активным и грамотным действиям на поле боя, Кикутье немало повоевал, но буйный и непокорный нрав, неприятие дисциплины сослужили ему плохую службу. Карьеры он не сделал. Не помогли бесшабашная отвага и воинское искусство, однако желание принадлежать к сословию воинов осталось.
   Малозаметная деталь: иногда на кимоно Кикутьё можно разглядеть затертый рисунок трех шляп - знаки рода Гамоу и родственных им ветвей клана Ходзе. Рассмотреть мон сложно (31), как и до конца проследить мысль Куросавы. Последний отпрыск некогда великого рода Гамоу - Годзисато сойдет в могилу в 1596 году, клан угаснет окончательно. Ходзе, долго правившие Японией в качестве сиккенов, свергнутые и вновь возродились к моменту описываемых событий назывались клан Го-Ходзё.
   После похода Хидэёси на Кюсю владения Го-Ходзё в области Канто оставались единственным островом независимости от бакуфу. В 1590-м войска бакуфу, основные силы которых составляли воины Токугавы Иэясу, осадили Ходзё в их замке-столице. Поход вошел в историю Японии как "увеселительный": стороны вели боевые действия только ради развлечения, основное время осажденные и осаждавшие проводили в устройстве пиров и игр. Каждая со своей стороны стен замка. Через четыре месяца осады предводители клана Го-Ходзё сделали сепукку, их войско сдалось. Что означало окончательное объединение страны под железной рукой Хидэёси. "Низы одолели верхи".
  
   31 - Возможно вообще при съемках использовался разный реквизит драного кимоно Кикутьё. В монтаж пошли разные дубли - совершенно неразличимые без стоп-кадра.
  
   Казалось, придя к власти, представители низших сословий должны повести страну по пути близкому голландской революции, свершавшейся тогда на другом конце Земли. Однако ничего подобного не произошло. Новые правители избрали путь, проложенный воинственными дайме, продолжая политику войн, поголовного истребления своих врагов и их подданных. Предстояло еще полвека битв, в том числе кровопролитная попытка завоевать соседнюю Корею.
   Крестьянам (вообще низам) война за объединение страны кроме истребления и разорения в ходе военных действий, несла еще и усиление поборов со стороны властей, ограничение и без того мизерных прав, лишение возможности протеста, окончательное закрепощение всех без исключения классов общества. В 1588 году вышел запрет на владение оружием крестьянами, получивший в японской историографии название "охота за мечами". То есть через год после подвига семи самураев, вооружение крестьянских отрядов считалось бы преступлением.
   Укомплектованная выходцами из низов власть оказалась совершенно равнодушна к бедствиям этих низов. Вместо послабления режима раздавались только демагогические лозунги и приходило новое тягло. На вспышку крестьянских бунтов власть ответила жестокими расправами и упомянутой "охотой за мечами". Этот рубеж японские историки называют окончательным выделением самурайского сословия: "человека с мечем".
   Раньше самураи нередко вооружали своих крестьян (дзидзамураи), или (как показано в фильме) крестьяне вооружались сами. Часты случаи, когда вооруженные крестьяне поднимали восстания или становились бандитами - икко, нападая на другие области. Четкой грани самурай - бандит - крестьянин не существовало.
   "Охота за мечами" сопровождалась переписью податного населения, окончательной "прописке" крестьян на определенной местности, установлением новых налогов (2/3 урожая), лишением всякой возможности сопротивления или перехода в воинское сословие. Самураи с той поры получили право безнаказанно убивать крестьян без всякого повода.
   Пришедшие во власть простолюдины стремились стать новыми даймё, перенимая обычаи и привычки последних, однако были полностью лишены благородства прежней знати. Великодушные поступки Такеды Сингена и Уэсуги Кэнсина отошли в область преданий. В поведении как новой знати, так и уцелевшей старой торжествовали предательство, измены, жестокость, вероломство.
   Система жестко отомстила взявшим власть выходцам из низов. Конечной фазой гражданской войны стало противоборство аристократа Токугавы Иеясу с Хидеёри Тоётоми (сыном Хидеёси) закончившееся истреблением всего клана последнего. Ко времени установления мира большинство достигших высших должностей выходцев из низов погибли.
  
   Благородный мастер меча Кюзо не носит дзинбаори, поскольку служит только себе. Однако на его темном кимоно отчетливо виден набивной узор: три светлых веера, расположенных змейкой друг над другом.
   Веер был "средне-распространенным" сюжетом мон, в частности кланов Сатаке, Нагано, Ураками, Акита, Матцудайра. Золотой веер являлся личным знаком Токугава Иэясу (32). Позже, когда претензии Токугавы на верховную власть возросли, на веере появился красный круг, как на орифламме императора. В конце 80-х годов Иэясу подвязался подручным у Тоётоми и особых амбиций не выказывал (33). Фильм черно-белый, невозможно точно определить на кого указывает цвет знака "трех вееров". Их вообще можно счесть "простым узором", если забыть, что в средневековье ни один знак не употреблялся бессмысленно.
  
   32 - Ка-мон клана Токугавы - три мальвы в круге.
   33 - Иеясу и Тоётоми - ближайшие помощники Оды Нобунаги. После смерти узурпатора между ними вспыхнула вооруженная вражда. Иеясу предпочел уступить более напористому и талантливому сопернику, терпеливо выжидал смерти диктатора, справедливо полагая, что однажды займет его место.
  
   Знакомство с Кюзо началось с воспроизведения исторического поединка, в котором участвовал Ягю Дзюбэ Мицуёси - сын Ягю Мунэнори - внук Ягю Мунэёси - основателя школы Ягю Синкаге-рю, получившего посвящение в стиль Синкаге от уже упоминавшегося мастера Хидэцуна. Отец и сын (Мунэёси и Мунэнори) в 1594 году поступили на службу в качестве учителей фехтования к... Токугава Иэясу, а позже возвысились вместе с господином в качестве приближенных. Три светлых веера на кимоно Кюзо могут быть намеком на Мунэнори, Мунэёси, и Иэясу. Т.е. адресуют зрителя к будущей токугавской эпохе (34).
   Другой прототип Кюзо - величайший мастер меча Миямото Мусаси тоже сошелся с Иеясу на почве фехтования, даже временно сделался учителем сегуна, был обласкан Токугавой и возвысился. Вскоре натура Мусаси взяла свое: отказавшись от придворной жизни, Миямото вновь вернулся к аскезе и странствиям (35).
   34 - Косвенным подтверждением версии является омонимическая игра: по-японски первая часть выражения "раскрытые веера" означает "будущее". Тоже канонический случай из гунки, связанный с предсказанием судьбы Ода Нобунага на поэтическом состязании.
   35 - Так называемое "муся сюгё": совершенствование мастерства странствием в поисках поединков. За этим занятием застал Камбей мастера Кюзо. Миямото Мусаси пространствовал всю жизнь, как и Кюзо, лишь эпизодически участвуя в военных кампаниях
  
   Искреннее восхищение мастером Кюзо испытывает младший член самурайского сообщества Кацусиро Окамото. Образ юноши исполнен романтики и поэзии. На его кимоно павлония - родовой знак Минамото, самого старого и знатного семейства Японии. Императорская фамилия столь разветвленная и многочисленная, что насчитывается пять родовых мон различных ветвей. Среди них хризантема, павлония, токугавские мальвы. Знак павлонии считался имперским и стоял на втором месте после хризантемы в иерархии родовых символов. В ХХ веке его помещали на высшие имперские ордена и клинки императорской армии.
   Отпрысками фамилии Минамото или состоящими с ними в родстве являлось большинство киотской знати - кугэ, потому знаки на кимоно Окамото можно расценивать как обращение к теме кугэ.
   В образе этого юноши сквозит еле уловимая ирония Куросавы. Молодой Кацусиро порой ведет себя словно ребенок: то позволяет себе забыться и собрать букет весенних цветов, то влюбляется. Из всей семерки у него наиболее роскошная одежда, он носит ее с изяществом, следит за прической. Сюжетом и развитием действия это оправдано: все-таки юноша. Хотя все-таки юноша из благородного семейства, впервые в жизни из любопытства попробовавший просо.
   Подобным же образом вела себя киотская аристократия той эпохи. Собравшись вокруг императора обладавшего лишь символической властью, кугэ проводили время следуя тысячелетней традиции: играли спектакль придворной жизни, писали стихи, соревновались в каллиграфии и иных светских искусствах пока страна погружалась в смуту. Иногда реальная жизнь напоминала о себе. Киото не раз становился ареной борьбы. Тогда вступившего в столицу очередного диктатора окружала пышная толпа перепуганных аристократов, желавших вовлечь реальную власть в интриги двора.
   На дзинбаори Кацусиро ка-мон очень похожий на геральдическую павлонию знак плюща-ханю (36), что с одной стороны подчеркивает поэтичность юношеского образа (37), с другой - продолжает ироничную линию. Ханю использовался в основном худородными самурайскими кланами, что подчеркнуто в кадре: мон плюща оттиснут нарочито грубо, контрастируя с изысканным тиснением павлонии на кимоно (38). Нанимателю Окамото лестно иметь в услужении аристократа, который вынужден прислуживать хозяевам более низкого происхождения. Как кугэ, как сам император.
  
   36 - Иное название - цута.
   37 - В японской поэзии плющ традиционно связан с темой молодости и любви, а в Дзен символ упорного восхождения к Солнцу, т.е. к озарению.
   38 - Даже на кимоно простолюдинки - матери взятого в заложники ребенка такой же знак плюща.
  
   Юноша на службе, при деньгах, которые спасают крестьян когда похищен рис и все предприятие грозит сорваться. Чувствительной натуре Кацусиро конечно жалко несчастных, но швыряет монеты он с долей призрения - у аристократа здесь иные интересы. Полосы на его дзинбаори свидетельствуют об офицерском звании, но самураи не воспринимает их всерьез: от не нюхавшего пороха юнца на войне мало проку. Звание лишь декорация прикрывающая факт, что его обладатель на побегушках у хозяина. Как мог аристократ очутиться у крестьянского подворья, где засел похититель младенца? Не иначе как следуя мимо по какому-то поручению.
   Юноша понимает двусмысленность своего положения. Встреча с Симадой сулит ему возможность поучаствовав в войне превратиться в настоящего воина, испытать приключения, возможно сделать карьеру воина-самурая. Через войну Кацусиро пройдет заплатив столь высокую моральную цену, что потом и крестьянская жизнь покажется удивительно привлекательной.
   Окамото на службе, значит, недалеко расположен замок его господина. Можно попытаться определить место действия, но эта загадка без ответа... поскольку количество самурайских родов, имевших гербом ханю, перечисление мест их проживания займет немало страниц. Возможно аллюзия означает: "где-то в Японии". Хотя можно пойти по этому скользкому пути, назвав хотя бы два клана: Матсунага и Сибуя возвысившихся из рядовых самурайских родов.
  
   Образ юноши завершает космогоническое описание Куросавой японской истории ХVI века. Словно светилами на небосводе знаками - мон обрисованы исторические контексты и подтексты смутного времени, столь напоминавшего современность.
   В кино подобные "мелочи" дорогого стоят. Чем больше вмещает в себя трактовка сюжета, тем привлекательней он для зрителя, чувствующего скрытую тайну и стремящего осознано или нет к ее раскрытию.
  
   Время - 1952 год.
  
   Ко времени создания фильма надежды конца 40-х, когда унижение оккупации стушевалось, когда начали проводиться в жизнь положения новой демократической конституции, когда страна начала вновь обретать независимость, все эти радужные чувства с началом нового десятилетия подобно недолгой радуге погасли.
   Виной тому была война в Корее. Япония превратилась в огромный перевалочный пункт, "непотопляемый авианосец", склад, госпиталь и место отдыха янки. Всюду шатались пьяные ватаги американцев готовых растратить шальные военные деньги. Страна стала тыловой мастерской войны, где все стремились быстрей разбогатеть на войне и сделать бизнес на американцах. Занималась заря "японского экономического чуда", произошла рзкая меркантилизация нравов. Традиционные ценности конфуцианской иерархии и почтения семейных устоев, японской общинности, идеи национального единения сменялись моралью "общества потребления". Самоотречение и готовность всеобщей смерти "за страну Ямато" - состояние конца войны, смененное шоком поражения и оккупации - эти чувства словно в мгновение ока ушли в прошлое. Лозунги нового дня: "Обогащайтесь! Каждый за себя!". Национальный дух улетучивался, словно утренний туман, общество распадались на эгоистические атомы.
  
   Моральный крах, гибель японской цивилизации - так восприняла новое общественное настроение японская интеллигенция, поддавшаяся страху и унынию. Декларируя демократические лозунги, на деле правительство отвернулось от народа, отстранилось от решения внутренних проблем связанных с "новой оккупацией", всецело потакая произволу американских военных и собственных концернов-дзайбацу. Возрождение национального духа на демократических принципах оказалось иллюзией. Единственным видом сопротивления стала борьба на местах с каждой конкретной проблемой, так или иначе оказывавшейся борьбой за экономические интересы. Общеяпонского демократического движения не сложилось.
   Корейская война не просто разъедала, подобно ржавчине, японское общество, она сеяла семена вселенского краха, грозя разрастись в апокалипсис. Ужас бомбардировок еще недавно сметавших с леща земли японские города, лишения войны, голод могли повториться вновь. То, что основная база американцев на Дальнем Востоке окажется главной мишенью для СССР, мало у кого вызывало сомнение. Единственная страна испытавшая ужас атомного холокоста, в 48-м узнавшая о страшных его последствиях, не хотела и не могла вообразить, что будет, если атомные бомбы упадут вновь.
  
   "25 июня началась война в Корее. Мое предчувствие надвигающегося конца света оказалось верным. Надо было спешить" (39). Эту фразу Юкио Мисима вывел в дневнике своего героя - герострата, воспроизводя в романе "Золотой храм" умонастроения тех лет. Безумный послушник дзенского монастыря сжег Кинкакудзи - "Золотой Храм" сияющий памятник ХV столетья, чудом уцелевший в войнах и бомбежках. Страна впала в шок от этого символического сожжения.
  
   39 - Храм Кинкакудзи сгорел 1-го июля 1950 года.
  
   В следующем, 51-м году японское общество потрясло самоубийство поэта Хара Тамики. Автор популярнейшей повести "Летние цветы" повествующей о пережитых ужасах апокалипсиса, жертва атомной бомбежки Хиросимы в предсмертном послании Тамики написал, что началась новая война, мир неудержимо катится к катастрофе и вновь стать свидетелем безумия человечества он не в силах.
   Общее смятение не миновало Куросаву: он снимает "Идиота" по Достоевскому, а позже фильм "Жить" ("Икиру") где главный герой узнает, что смертельно болен. Потрясенный новостью мечется он от унылой конторы напоминающий кафкианский бюрократический кошмар по стремительно катящемуся "в бездну порока и разложения миру", ища и не находя нигде духовной опоры. Только одно мечта заставляет его жить: оставить после себя маленький цветущий сад (детскую площадку). Трудно вообразить, что актер Такаси Симура, столь тонко передавший психологические нюансы раздавленного жизнью старика Ватанабэ, через год превратится в Камбея Симаду, которого ничто в мире не может ни поколебать, ни сломить.
   Дело здесь не в банальности: "художник отражает эпоху". Художник своей эпохой болеет, особенно если это "эпоха перемен". Болеет то как гриппом, то серьезно, бывает - смертельно. Мастер должен лично пережить настроение пресловутой эпохи, ощутить ее нерв и показать его. Показать, прежде всего, самому себе. Поставить над собой психологический эксперимент, дать себе и обществу сеанс психоанализа, пытаясь сказать, что завтра неминуемая гибель грозит всем, как вот этому маленькому человеку.
   Поставив диагноз следует "выписать рецепт излечения": переломить психологическую ситуацию, сменить пессимизм и уныние на оптимизм, воззвав к национальному духу. Японский же дух традиционно воплощался в самураях. Потому метаморфоза превращения "маленького человека" в самурая, подобно превращению личинки в стрекозу, вполне органична воплощена одним и тем же актером - Такаси Симура.
  
   "Семь самураев" вышли на экран. Уже в самом названии японцев фильма потрясала поэтическая реминисценция, отсылающая к известной танка:
  

"Враг не разбит, я погибну в бою,

я буду рожден семь раз,

чтобы взять в руки алебарду".

  
   Хокку принадлежит перу генерал-лейтенанта Курибаяси Тадамити, написавшему ее перед последней безнадежной атакой на американцев на острове Иводзима (40). Как всякое трехстишье, стих не закончен (41), поскольку требует пары ответных строк. И ответ таков:
  

И семь раз погибнуть,

Сражаясь за императора".

   Строки знакомые каждому японцу были общенациональным лозунгом времен войны: "Семь жизней за императора" - писали камикадзэ на головных повязках-хасимаки перед вылетом. С момента смерти генерала Курибаяси прошло всего семь лет, его танка не выветрилась из памяти японцев, потрясенных в конце войны падением Иводзимы.
  
   40 - Амфибийная операция американцев по захвату острова Иводзима началась 16 февраля 1945 года. Почти весь японский гарнизон (более 20000 человек) оказав упорное сопротивление, был уничтожен. Сражение за Иводзиму явилось репетицией трагедии Окинавы, повторившей ход высадки на Иводзиме в более крупных масштабах, приведшей к спланированному самоубийству большинства окинавского населения и гибели в боях 80-ти тысячного японского гарнизона. Согласно замыслам японских военных, подобная судьба была уготована всей японской армии и всему населению Японии, решись американцы высадиться на главных островах Японского архипелага.
   41 - Столь привлекающие своей незаконченностью трехстишья-хокку, воспринимаются европейцами как самостоятельные произведения. В Японии танка является частью более сложной поэтической формы - пятистишья танка, которые, в свою очередь, есть элемент построения рэнга - поэтического диалога. На двустишье следует следующее трехстишье и так может продолжаться до бесконечности. Порой, составленные хокку образуют стихотворение в сотни строф. При этом и танка, и хокку могут быть созданы одним автором, как самостоятельные произведения. В любом случае, читая танка, японец мысленно дописывает его до хокку собственного сочинения или вспоминает варианты ответов других поэтов.
  
   Генерал-лейтенант не был новатором. К тому же образу "семи смертей" в стихах обращался командующий императорским флотом Хиросэ Такэо, убитый русским снарядом при осаде Порт-Артура в 1904 году.
  
   Автором изречения считается Масасуэ - брат знаменитого военачальника Кусуноки Масасигэ, возможно, самого легендарного воина Японии, прославившегося первой попыткой вывести императорский трон из-под власти бакуфу. Император Годайго выступая под лозунгами объединения страны и прекращения нескончаемой междоусобицы пребывал в бедственном положении пока не увидел сон о камфорном дереве (по-японски: "кусуноки"). Вскоре ко двору явился воин с такой фамилией, одержимый идеей (подобно Жанне д'Арк) спасения страны и воздвижения монархии.
   Подвиг своей жизни Кусуноки свершал в начале XIV века, но многие из его личных черт и эпизодов биографии заставляет вспомнить Камбея Симаду. Подобно Симаде, полководец, гениально составлявший планы сражений и целых кампаний, предпочитал руководить битвами только в критические минуты сражался лично. В легенды вошли обороны крепостей Асагаса и Тихая, осаждаемых в десятки, в сотни раз более многочисленным врагом. Кусуноки применял обряженные в самурайские доспехи чучела, использовал крестьян в качестве разведчиков и диверсантов. Хотя оборона Тихая подобно обороне безымянной деревушки была успешна, хотя Кусуноки удалось уничтожить сегунат Ходзё, он не смог побороть систему.
   Узурпатор Асикага основал новый сегунат, разбил императорские войска, императора вновь заключил в "золотую клетку". Не в силах пережить разгром своей армии и крушение дела всей жизни Кусуноки вместе с братом совершили двойное самоубийство.
   Перед смертью Кусуноки спросил брата, кем тот хочет возродиться после смерти. Масасуэ ответил, что хочет еще раз семь раз возродиться воином и еще семь раз погибнуть за императора. Масасигэ пожелал того же. Братья вспороли животы и проткнули друг друга мечами. С той поры выражение означает непоколебимую уверенность в борьбе за Императора - потомка божества, символизирующего всю нацию, всю Японию. Иносказательно "семь самураев" это семь раз возродившийся воин, пришедший спасти Родину. Образ, ставший лозунгом патриотизма (42).
  
   42 - Более близкая ассоциация - "рыцари семи копий". Тоже легендарная семерка самураев отличившихся в битве при Сидзугадакэ в 1583 году. Правда, они прославились не защитой деревни, но взятием укреплений. Очевидна связь с семикратным перерождением: если самураи доблестны, то их должно быть семеро (или семирижды семеро).
  
   Чувство патриотизма Куросавы мечется между Сциллой "нового понимания" термина, означающего прагматизм и сиюминутную выгоду, оборачивающуюся унижением и позором и Харибдой ура-патриотизма времен войны, поставившего нацию на грань самоистребления. И мастер умело находит свой единственный путь меж двух огней.
   Куросава не единственный японский интеллигент попытавшийся возродить боевой японский дух без милитаристской окраски. Вопрос "как пережить шок поражения?" сменился иным: "Как выжить?". Кроме голода и унижения оккупации, на Японию обрушились все нравственные беды присущие тяжелым временам: упадок нравов, расцвет проституции, пьянства, спекуляций, обмана, воровства. Преступность сделалась привычным явлением, убийства - обыденными. Словно вернулись давние времена смуты.
   В противовес падению нравов поднялось движение по оздоровлению духа нации практикой боевых искусств. Сенсацией стали показательные выступления по каратэ, но особо преуспел на этом поприще основатель айкидо Морихей Уэсиба, ставивший перед новым видом боевого искусства вселенские задачи по исправлению нравов и созданию идеального общества. После снятия запрета на традиционные виды японских единоборств в 1948-м движение возврата к истокам воинского духа приобрело невиданный размах, достигнув пика к 1954-му году на всеяпонском турнире кэмпо. Демонстрация искусства айкидо, равно многих иных видов "очищенных" единоборств, вызвало взрыв интереса к ним. Увлечение переросло в манию. Уэсиба обрел миллионы поклонников и мог торжествовать.
   Безусловно, личность и учение Морихэя Уэсибы повлияли на образ Камбея Симады. Куросава увидел в нем возрождение давно ушедшего типа мастера боевых искусств, поэтому проявил живейший интерес к личности Уэсибы и новому виду единоборства, особый упор делая на постижении философии айикдо (43). Ныне всемирно известная эмблема айкидо - томоэ (44) не случайно (в который раз!) увенчала дзинбаори Камбея Симады.
   Движение действительно оздоровило нравственную атмосферу, дало моральные ориентиры и возможность духовного совершенствования на татами спортивных залов (45). "Маленькие люди" благодаря боевым искусствам теперь могли постоять за себя при нападении грабителей и хулиганов. Миллионы "простых людей" обрели уверенность в себе. Преступность резко пошла на убыль.
  
   43 - Хрестоматийным стало изречение Курасавы: "Айкидо это не просто вид единоборства, это целая философия".
   44 - В настоящее время за пределами Японии томоэ известен именно как эмблема айкидо и называется "энергия вихря" или "запятые". Уэсиба толковал томоэ так: "основа боевого искусства - любовь ко всему сущему на Земле".
   45 - Ход традиционный для японской культуры. Стоило стране Ямато усвоить плоды западной цивилизации типа христианства или аркебуз, как возникало движение возврата к истокам японского духа, заканчивавшийся суровым тренингом в залах боевых искусств. Так случилось в первые десятилетия эпохи Токугава, таковой была реакция на вестернизацию после революции Мёедзи (по миру разошлись джиу-джитсу и дзюдо), так и в послевоенную эпоху, когда каратэ, айкидо, кендо, ниндзюцу стали средствами подъема национального духа и прибыльного экспорта.
  
   Поставив перед собой сравнимую с идеологической революцией задачу, Куросава вывел на экран свих мастеров единоборств - самураев.
   "Верхи" упоминаются в фильме только один раз: крестьяне в жалобах на свою несчастную долю упрекают правителей в безразличии к их судьбе. Об иностранцах вовсе речи нет, но их присутствие ощущается как на духовном плане (христианские мотивы в поведении Камбея Симады (46)), так и в "предметном виде" - это ружья, сделавшие благородство воина бесполезным перед пулей выпущенной из засады неизвестным врагом.
   Так послевоенные технические новшества меняли образ жизни японцев, а вместе с жизненным укладом - мораль. Хотя можно обнаружить иные далеко идущие интенции, связанные с переживанием шока поражения в войне.
  
   46 - Куросава учитывал, что японцы всегда испытывали двойственное чувство к христианству: при внешней привлекательности религии глубокое внутреннее её неприятие, потому столь тщательно "замаскировал" христианство Симады. С другой стороны мастер понимал: христианские заповеди породили демократию и коммунизм, современную западную цивилизацию и культуру. В современном мире игнорировать учение Христа невозможно, остается адаптировать в японском стиле - "взяв лучшее".
  
   Японский солдат наряду с жестокостью, презрением к чужой жизни в Тихоокеанской войне продемонстрировал невероятные примеры мужества и отваги, граничащей с безумием, выказал небывалую стойкость и героизм. Слово "камикадзе" вошло в международный словарь. Но никакое массовое самопожертвование не смогло спасти страну от краха. Противник массировано применял самые разнообразные новшества от радаров и "летающих суперкрепостей", до напалма и атомных бомб, что оказалось сильнее духа императорской армии и готовности "ста миллионов погибнуть как один человек".
   Тема эта угадывается в фильме. Даже захватив аркебузы у врага, самураи не применяют их (47). Мотив "подлой техники" разрастается до вселенского обобщения, снимая груз поражения с совести нации. Национальный дух не побежден, хоть убиты его отважные носители. Конец более всего приветствуемый моралью бусидо: герой обязан умереть, одержав нравственную победу.
  
   47 - Познакомившись с огнестрельным оружием, японцы широко применяли его, но истинные самураи предпочли лук и меч, заявив: "чтобы убивать из мушкета, надо его просто иметь". Японисты обычно проводят вполне уместную аналогию между появлением огнестрельного оружия и закатом рыцарства в Европе и аналогичным процессом в Японии.
  
   Куросава далек от идеализации национального духа. Ведь несущие зло разбойники тоже японцы, тоже самураи - жестокие, подлые, бесчеловечные... и такие же несчастные жертвы войны, обстоятельств смуты, потому тоже достойны жалости и снисхождения, (эпизоды: расправа над пленным, разговор Кикутьё с вражеским аркебузиром, нападение на лагерь спящих разбойников). Война одновременно Зло в высшем проявлении бессмысленности и жестокости и момент эманации Добра - пробуждения лучших качеств в человеке. Снимая груз поражения Куросава не снимает с нации ответственность за развязывание войны, за совершенные преступления, указывая на истоки Войны коренящиеся в национальном духе.
   Только поставив столь жестокий диагноз, можно перейти от массового психоанализа к столь же массовой психотерапии, способной излечить израненное национальное сознание. Впрочем, чувство вины не играет столь важной роли в японском сознании, как, например, чувство стыда. Но обращение к чувству вины вытягивает из человека тот же стыд.
  
   Первые кадры фильма копируют классический вестерн, напоминая налет лихих ковбоев или набег беспощадных каманчей (образы хтонических сил разрушения). Следуя этой аналогии, разбойников можно ассоциировать и с американскими оккупантами.
   Возможно, этот режиссерский ход сделан в обход цензуры не позволявшей выпадов в адрес вновьобретенных союзников, и во избежание подобного прямого толкования зрителем. Фильм - не призыв к вооруженному противостоянию американцам (что только усугубило бы непростую ситуацию), но к духовному противодействию состоянию оккупации. Всякому злу можно противостоять и в одиночку, на что способны исключительные личности вроде Камбея (очевидно подразумевается интеллигенция), и совместно, когда лучшие люди страны ставят свои способности на службу общественному (народному) благу. Тогда американцы не столько враги, сколь неизбежное зло, следствие поражения к которому нация пришла встав на тропу войны. Их появление так же закономерно, как появление в смуту разбойников, и так же неизбежен их уход, если нация найдет в себе силы к духовному единению и возрождению.
  
   Нагромождение смыслов, намеков и подтекстов чревато усложнением повествования, риском оказаться окончательно непонятым не только массовым зрителем, но и привыкшим к игре смыслов интеллектуалами. Сверхидею можно слишком хорошо замаскировать, чтобы ее "никто не заметил", поэтому она должна лежать на поверхности, чтобы восприниматься всеми независимо от логического восприятия смысла. "Поверхность" - форма повествования.
   Как всякий большой мастер Куросава постоянно находится в поисках новой формы, адекватному замыслу языка киноповествования. Смешение жанров не самоцель, лишь средство, поскольку художник в полной мере может высказаться только на языке своих произведений. Новые идеи можно высказать только по-новому, на новом языке, в новой форме. Просто высказать идеи недостаточно - Куросаве необходим дидактический момент, чтобы зрителю захотелось подражать полюбившимся героям, копировать их поступки, чтобы дети играли "в семь самураев" и стремились стать такими же героями.
   Сверхидея Куросавы присутствует в самом совмещении жанров. Как в нашитых на куртки и кимоно гербах семерки закодирована вся страна Ямато времен смуты, так в жанровом смешении фильма дан ответ на вопрос: "Что делать?". Соединяя жанры режиссер дает слагаемые собственного ответа на этот вопрос: "Дзидайгэги" - историческое наследие и "японский национальный дух", "сёмингэки" - обращение творческих стремлений "на благо страдающего народа", "вестерн" - "взять от западного мира все лучшее".
   Простое сложение оказалось невозможным. Получился шедевр породивший новый жанр "философского боевика", "морализирующей авантюры" пустивший глубокие корни в послевоенной культуре, и, во многом, изменившей искусство и мораль второй половины ХХ столетия (48), все японское общество.
  
   48 - Образ одинокого самурая-бродяги встающего за справедливость оказался созвучен "одинокому ковбою". Не только созвездие "Великолепной семерки", но и "Телохранитель" в исполнении Тасиро Мифунэ (Сандзюро) с невероятным успехом воспроизведенный Клинтом Иствудом, а не так давно - Брюсом Виллисом.
   Самурай в интерпретации Куросавы также оказался близок... экранному образу советского коммуниста. Столь же аскетичен и воздержан до женщин, целеустремлен, столь же обостренное чувство справедливости, та же жертвенность ради общего блага. Подобно самураю коммунист часто погибал в финале, но его дело и его мораль торжествовали. Не случайно в советской культуре фабула "Семи самураев" воспроизводилась сотни раз, порой путем прямого "перепева".
   Хотя самыми успешными оказались произведения использующие русский архетип троицы ("три богатыря"): "Белое солнце пустыни" и "Тревожный месяц вересень". Во времена "прямого соответствия" (перестроечные и постперестроичные годы) фабула обрела новое звучание благодаря герою "афганцу" вернувшемуся в родной город, где верховодят рэкетиры и коррумпированные "менты".
   "Формула спасения" Куросавы, выведенная из сложения западной и дальневосточной традиций, оказалась универсальной, и подверглась дальнейшему "расщеплению" с вычленением как линий индивидуализма, так и социальности.
  
   Склонный к реализму в изобразительном ряде, на уровне смыслов Куросава остается романтиком, безнадежно верящим в магическую силу искусства, в его влияние на сознание зрителя, в способность учить и исправлять нравы, совершать духовные революции. Как в случае с забастовкой на "Тохо" режиссер оказывается большим реалистом, чем иные деятели искусства, стремившиеся превратить кино в орудие прямого политического действия, пропаганды или в "искусство для искусства". Мастер одновременно оказался демократом и коммунистом, "западником" и националистом, патриотом и космополитом, христианином и буддистом. Словно Абсолют вместил в себя все. Оказался реалистом в прямом смысле слова: творцом новой реальности возникающей из мыслей, идей, образов автора.
  
  
   P.S.
  
   Как это часто случается с шедеврами "Семь самураев" одновременно и "опоздали" выполнить прямое свое предназначение, и "намного опередили свое время". Точнее: "свое время" сделали.
   После смерти Сталина в начале 53-го корейская война стала угасать, к середине лета и вовсе потухла. Страх атомной войны утратил остроту. Американские войска покидали Японию. "Страна Восходящего Солнца" вновь обретала агрессивность на этот раз в экономической сфере. Вскоре японские товары заполонят мир, филиалы дзайбацу покроют весь земной шар. Пронырливые менеджеры, упорные как самураи, начнут продвигать японский бизнес в отдаленных уголках планеты, куда императорская армия никогда не мечтала добраться.
  
   "Семь самураев" имели оглушительный успех, самый широкий прокат в Японии и в мире. Усилия японской интеллигенции по оздоровлению духа нации (того же Уэсибы) слились в единый вал. Фильм действительно добавил оптимизма, не столько глубокими идеями, сколько прямой приключенческой фабулой. Публика восприняла кино как возрождение "дзидайгэги" почти полностью пропустив морализаторский подтекст.
   Куросава реагировал остро: "Никто из критиков, разумеется, его не понял. Все сетовали на то, что первая половина фильма бессвязна, а ведь именно она и была сильно порезана. Я-то знаю, какой это хороший фильм".
   Успех "Семи самураев" на мировых экранах действительно вывел японский кинематограф на мировой уровень. Распространенное в среде японской интеллигенции представление о провинциальности, вторичности японской культуры по отношению к мировой, (сочетаемое с чувством исключительности собственной культуры, как высшего достижения цивилизации(49)) сменилось законной гордостью.
   Сегодня деятели японской культуры возмущаются, что в мире, особенно в России, японцев воспринимают, основываясь на самурайских фильмах (в первую очередь на "Семи самураях"), хотя нация и страна давно изменились, модернизировались, находятся в авангарде научно-технического прогресса и активней всех иных народов плодами этого прогресса пользуется. Но мир продолжает считать японцев самураями и выстраивает свои модели поведения исходя из этого представления. "Мы не средневековая - мы ультрасовременная нация".
  
   49 - Дуализм свойственный не только японцам.
  
   Давно ли японцы представляли русских, основываясь исключительно на Достоевском (японская интеллигенция) или на взятых из комиксов-манга картинках бородатых казаков с красными звездами на папахах и бутылками водки в руках (массовое представление)? Так было еще лет 15 назад и вряд ли сильно изменилось сегодня.
   Не удивительно, что для иностранцев привлекательны лучшие образы японской цивилизации. Людям вообще свойственно думать о других лучшее, особенно если это лучшее похоже на сны, навеянные мастером Куросавой. Лучше чем воспринимать современность буквально или отделять зерна от плевел в постмодернизме обоих Мураками или Такеси Китано.
   Все лучшее в этом мире принадлежит не только Японии, но всему этому миру, в том числе и нашему отечеству, в последнее время озабоченному теми же вопросами о национальном духе ("национальной идее") что волновали полвека назад автора "Семи самураев".

Оценка: 7.01*7  Ваша оценка:

Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"