Назначение было неожиданным для всех нас. После гибели сержанта практически никто из отряда даже не сомневался по поводу того, кто станет его заменой. Шон Даллес был не просто правой рукой предыдущего командира, если уж проводить аналогию с частями тела, он был правым полушарием его мозга, если вы понимаете, о чём я. Он никогда не отличался особыми аналитическими способностями, не принимал участия в обсуждениях - он давал советы. И сержант всегда к этим советам прислушивался, потому что Даллес открывал рот только в том случае, если был абсолютно уверен в том, о чём говорит.
Сержант погиб глупо - напоролся на мину, когда мы уже отступали. Даллес сориентировался быстрее всех нас, некоторые даже не заметили, что отряд остался без командира, пока мы не вернулись в лагерь. Надо ли говорить, что все мы были уверены: именно Даллес займёт место сержанта.
И вот когда через несколько дней из пропыленного джипа вылез наш новый командир, назначенный сверху, мы были... удивлены. Мягко сказать, удивлены - мы были злы, как черти. Даллес стоял возле походного умывальника, скрестив руки на груди, и глядел, как новенький застыл посреди лагеря, медленно оглядываясь по сторонам. Худой, высокий, весь какой-то нескладный, тонкая шея торчит из воротника так, что с первого взгляда форма кажется плохо подогнанной по фигуре. Только с первого взгляда, конечно, - уже со второго становилось понятно, что всё в нём, от носков начищенных ботинок до тщательно отогнутых лацканов, словно вымеряно по линейке, чтобы соответствовать размерам идеального солдата до миллиметра. Это потом уже я видел, с какой маниакальностью новый командир занимается своим внешним видом, словно понимая, что не слишком похож на картинку из учебного пособия. Чёрт, да я готов поклясться, что он даже булавки себе в воротничок вставлял, чтобы держать голову всегда прямо. Так же прямо, как стоял в тот первый раз, глядя на нас и не щурясь от полуденного солнца, отражающегося от песка.
- Скелетина, - громко сказал кто-то, и Даллес ожил.
Он переменил позу, сплюнул под ноги и ушёл в сторону своей палатки, не оглядываясь ни на нас, ни на нового командира. Я несколько секунд смотрел ему в спину, потому и не заметил, как Скелетина - прозвища у нас прилипали сразу и навсегда - подошёл к нам.
- Меня зовут Ричард Берген, - от его голоса у меня буквально мурашки по коже побежали.
Вот, знаете, в этих фильмах про всякое будущее, разумные машины и прочие такие штуки часто компьютеры разговаривают приятными женскими голосами. Режиссёры, конечно, стараются сделать так, чтобы эмоций в их речи как можно меньше было, но до Скелетины им так же далеко, как мне до ордена. Вот это была воплощённая бесстрастность, он даже в вопросах интонацию не менял почти. Ричард, как же, Рихард ему гораздо больше подошло бы, уж у меня-то нюх на этих европейцев, недаром дед в своё время прошёл от Арденн до Эльбы. Разве что глаза не голубые были, а бледно-серые, правда, от этого только ещё больше мороз по коже бежал.
- Думаю, вы уже знаете, что меня назначили вашим командиром, - и снова ни радости в голосе, ни показного оптимизма, которым любят щеголять свежеиспечённые шишки, вообще ничего. - Вечером мы это обсудим, а пока мне нужен человек, который покажет мне лагерь и введёт в курс дела.
Ну и, конечно, кто ж вызвался, кому больше всех надо оказалось? Старина Том, кто ж ещё - так меня там и называли: Старина Том-Кто-Же-Ещё, недаром я был в каждую дырку затычка. Скелетина слушал меня внимательно, хотя я иногда сбивался на откровенную пургу, очень уж мне хотелось разговорить его, хоть небольшую брешь пробить в его панцире. Максимум, чего я добился - недоумённого взгляда и вежливой улыбки. Уж лучше б он не улыбался, честное слово. Возникало ощущение, что этому его тоже научили в офицерской школе: как растягивать губы, насколько приоткрывать рот, чтобы было видно ровно три миллиметра зубов, сколько секунд держать лицо в таком положении. Настоящие скелеты и то веселее, скажу я вам.
В общем, я быстро бросил попытки его развеселить и просто рассказывал и показывал всё максимально подробно - да иначе и не получилось бы, он слушал цепко, как будто тут же записывал все мои слова на невидимый магнитофончик внутри своей головы с коротко стрижеными светлыми волосами, время от времени задавал вопросы по делу и кивал на мои ответы.
Палатка, в которой жил Даллес с ещё двумя бойцами, была возле санчасти, так что до неё мы добрались уже в самом конце. То ли он мой громкий голос услышал, то ли следил за нами, но выполз на свет божий сразу же, как только мы подошли. Выполз и снова встал в своей фирменной Даллесовской позе "Я вас осуждаю". Не знаю, как остальные, а я при одном взгляде на него, когда он был в таком настроении, сразу вспоминал все свои детские прегрешения, за которые батя меня драл нещадно. Ей-богу, если бы Даллес однажды сказал мне, мол, я всё про тебя знаю, готовься к порке, я бы ни капли не удивился. Было в нём что-то такое, что заставляло чувствовать себя пацаном, только что стащившим с кухни кусок пирога.
- А это Шон Даллес, - сказал я Скелетине. - Он у нас главный по душам.
- Священник? - нисколько не удивившись, спросил Скелетина у меня, хотя смотрел в это время на Даллеса.
Даллес смотрел на него в ответ. Я что-то ляпнул, не помню уже, что, мне тогда вдруг отчаянно захотелось оттуда смыться под любым благовидным предлогом. Я уже говорил, что глаза у Скелетины были серые? Так вот, у Даллеса они такого же цвета были, только темнее, и взглядами эти двое обменялись - потяжелее "Копперхеда".
- Я не священник, - сухо сказал Даллес. - Не считаю нужным принимать сан.
- Даллес у нас Спаситель, - встрял я, о чём тут же пожалел, хорошо хоть, они на меня внимания не обратили.
- Тем лучше, - я и не думал, что голос Скелетины может стать ещё более бесстрастным.
Они так стояли минут, наверное, десять, пока я переминался рядом, обменивались короткими фразами и не отводили друг от друга глаз, как парень с девушкой во время первого танца на выпускном. Я уже подумывал потихоньку свалить, когда Скелетина сказал:
- Мы можем простоять так ещё долго, у меня хватит выдержки, а у вас - упрямства, чтобы продолжать эти гляделки. Но того факта, что я теперь ваш командир, не изменит любой исход, независимо от того, кто опустит глаза первым.
Даллес кивнул ему, развернулся и ушёл обратно в палатку, а мы пошли дальше, к санчасти. Уже когда мы заходили внутрь, я заметил, что шея Скелетины мокрая от пота.
На этом, собственно, знакомство нового сержанта с лагерем и закончилось. Он негромко приказал мне оповестить всех, что вечером будет общее совещание - так и сказал: "Совещание", - словно мы были не в самой середине богом забытой пустыни на чужом континенте, а в офисе какой-нибудь нью-йоркской компании, - и отпустил. Надо ли говорить, что я испытал невыразимое облегчение, когда мы наконец расстались.
Вечером мы собирались медленно, неохотно подтягивались в центр лагеря, где обычно проходили обсуждения при старом командире. Скелетина уже был там, сидел на снятом с джипа аккумуляторе, перебирая какие-то бумажки, и я подумал, что ему очень не хватает проектора со слайдами. Естественно, мы переговаривались между собой, некоторые даже не особенно заботились о том, что говорят слишком громко, и в один прекрасный момент прозвище сержанта прозвучало во всеуслышание. Не замер тогда, наверное, только Даллес - он и так сидел неподвижно прямо на земле и, по всей видимости, размышляя то ли о бренности всего сущего, то ли о том, как быстро и без проблем выпилить грешное человечество с лица Земли. Все смотрели на сержанта, ожидая его реакции, но он будто не слышал, и тогда кто-то повторил ещё раз:
- Интересно, что ж нам расскажет Скелетина.
Вот тогда он положил бумажку, которую читал, поднял глаза и тяжеловесно сказал:
- Сержант Скелетина.
Я рассмеялся первым, а через секунду уже все мы ржали как кони, даже Даллес слегка изогнул уголок рта в том, что у него означало улыбку. Только Скелетина, то есть сержант Скелетина, оставался невозмутимым и спокойным. Вот с того самого момента он и начал становиться нашим командиром - я имею в виду, действительным командиром, а не просто присланным сверху начальником. Он принял наши правила и занял место среди нас, хотя и выбрал его сам.
Даллес таким не был. Мне всегда казалось, что он существует не то что вместе с нами, а рядом. У нас была своя система, у него - своя. Где-то они пересекались, где-то нет, Даллес был уважаем, но держался особняком, не пытался перестроить нас и не собирался меняться сам. Ну, в конечном счёте он всё равно был одним из нас, и каждый знал, что может на него положиться в трудный момент. Правда, трудность этого момента Даллес опять же определял сам.
Скелетина дождался, пока мы отсмеёмся, и начал говорить. Ух, это была речь, скажу я вам. Даже не просто речь, а Речь. Так, наверное, даже Вашингтон своих ополченцев не вдохновлял. Мне почти сразу хотелось встать по стойке смирно и прижать руку к сердцу. Нет, серьёзно, за Скелетиной так и виделся развевающийся звёздно-полосатый, словно он на трибуне стоял, а не на фоне покрытого пылью и грязью джипа. Честно говоря, я не запомнил эту речь полностью, но вот конец могу и сейчас пересказать почти дословно:
- Мы с вами солдаты, и наш долг - служить своей стране по мере своих сил и возможностей, а иногда и превышая их. Но с сегодняшнего дня вы - не просто солдаты. Вы - мои солдаты. И за каждого из вас я, не задумываюсь, пожертвую жизнью. Ваша задача - выполнить свой долг. Моя - сделать так, чтобы как можно больше из вас вернулись домой. В идеале - все.
Кто из нас не хотел домой? Скелетина попал тогда в самое уязвимое место каждого из нас. Мы смотрели на этого долговязого парня, стоявшего перед нами навытяжку, и нам хотелось ему верить. Он говорил с такой уверенностью, что не верить ему было просто невозможно.
Честно говоря, я не знаю, как Даллес отнёсся к словам Скелетины. Я уже говорил же, что по лицу Спасителя - ух, как он не любил своё прозвище, всегда настаивал на том, чтобы его называли только по имени - почти невозможно было понять, что он думает или чувствует. Некоторые из нас были уверены, что у него вообще нет никаких эмоций, ну, кроме уверенности в себе и своей правоте. Нельзя сказать, что Даллес не подчинялся новому командиру - он выполнял все свои обязанности, но любому, кто помнил, чем был Даллес для отряда, когда старый сержант был жив, было заметно, насколько меньше он стал делать. Если раньше на нём держалось практически всё, от приёма припасов до проверки снаряжения, то с момента назначения Скелетины Даллес стал просто одним из бойцов, не больше и не меньше. Да, это было тяжёлое время, не только для сержанта, для всех нас, мы слишком расслабились, слишком привыкли полагаться на человека, который решил, что больше особо ничем отряду не обязан.
В первую операцию со Скелетиной в роли командира я шёл с тяжёлым чувством. Да все мы были не уверены в благоприятном исходе - всплеск воодушевления, вызванный его речью и всем последующим поведением, сошёл практически на нет, мы нервничали и злились. Я знал, что Скелетина почти не спал до самого начала вылазки. Нас-то он разгонял по палаткам сразу после отбоя, требуя соблюдения дисциплины - и конечно, нам это не особенно нравилось, хоть мы и понимали, что он прав. С такой же твёрдостью он объяснял нам наши позиции во время проведения зачистки. Мне это напомнило игру в бейсбол: каждому Скелетина отвёл своё место, каждому назначил выполнение отдельной задачи. Ей-богу, я впервые видел, чтобы командир чертил план передвижений, объясняя всем вместе и каждому, кто хотел персонального объяснения, что и как мы должны сделать.
Мы подчинялись его приказам. В какой-то момент, уже во время самой зачистки, я понял, что двигаюсь совершенно автоматически, чуть ли не проговариваю про себя ритм - как Скелетина отсчитывал во время тренировок: "Вперёд, выстрелить, за угол, дальше". Это и правда было похоже на командную игру.
И это сработало.
Ни один из нас даже серьёзно ранен не был.
Насколько сильно мы нервничали перед операцией, настолько же бурным было веселье в лагере, когда мы вернулись. Честное слово, мы напоминали спортсменов, вернувшихся в родную школу с честно выигранным кубком. И я до сих пор помню, как Скелетина в самый разгар общего ликования повернулся к Даллесу и негромко - этот парень не повышал голоса, я говорил уже? - но так, что слышно было всем, так что притих даже я, сказал:
- Мне нужны все солдаты. Ты со мной?
Да нет, мы не ждали ответа Даллеса в гробовом молчании, кто-то продолжал бубнить, неподалёку пели хором похабную песню, но вот я глядел на Даллеса во все глаза и точно заметил, что в его лице словно что-то сдвинулось. Он помолчал, конечно же - когда это Спаситель отвечал сразу на вопрос, он всегда выдерживал паузу, а иногда и вовсе игнорировал спрашивающего, - но в итоге сказал то, что я ожидал услышать меньше всего:
- Я твой солдат.
И вот в этот момент Скелетина действительно стал нашим командиром.
Так оно и продолжалось, в общем-то: Скелетина постепенно делал из нас даже не команду, больше всего это напоминало единый организм, каждая часть которого занимала своё собственное, единственное в своём роде и одновременно совершенно определённое место, которое лучше всего ему подходило. Операции превратились в доведённые до автоматизма наборы слаженных действий. У нас были не инструкции - инструкциями я бы это не назвал, скорее, Скелетина исподволь вложил в наши головы знание о том, что и как мы должны делать в тех или иных условиях - по действиям в, кажется, абсолютно любых ситуациях. Это походило на рефлекс, да, точно. У русских был такой учёный, я помню, нам рассказывали в школе, - Павлов. Он вот как раз изучал все эти рефлексы, как они образуются, как можно создать их искусственно. Скелетина натаскал нас, как дрессируют собак, только более изящно, так, что мы даже не заметили, в какой момент наши тела начали двигаться как будто самостоятельно.
Эй, только не подумайте, что я на него в обиде или ещё что. Да, я не сразу понял, что и как с нами произошло, да и мало кто вообще додумался - мы слишком привыкли к бесконечной муштре. В конечном итоге вся военная подготовка заключается в воспитании у солдата именно таких вот рефлексов: когда вскинуть винтовку, когда нажать на спусковой крючок, когда упасть, когда вскочить... Если ты будешь думать на войне, далеко ты не уедешь. Просто Скелетина пошёл немного дальше и глубже, одновременно разбивая всю эту муштру на более простые и однозначные реакции.
Следующая зачистка тоже прошла безупречно. Не, мы не только зачистками занимались, не думайте. Мне сейчас приходит в голову, что Скелетина мог специально просить начальство, чтобы нас посылали на несколько однотипных заданий подряд: знаете, закреплять на практике знания и всё такое. Да, я знаю, что это совершенно нереально, у Скелетины никогда не было таких полномочий, и, скорее всего, ему просто так повезло, но если бы я был более глупым и менее доверял правительству, я бы решил, что мы стали кем-то вроде подопытных для Скелетины.
Даллес после того памятного разговора без пререканий занял отведённое ему место. В чём-то он помогал Скелетине - я пару раз видел, что они вдвоём что-то горячо обсуждают над картами. Ну, как - горячо. Ровным тоном, еле заметно пожимая плечами, периодически потирая лоб или постукивая карандашом по столешнице. Вот только меня лично от таких разговоров буквально сносило от ощущения двух противоборствующих стихий. Это всё равно как наблюдать столкновение айсберга и мощного военного корабля. Хорошо хоть, всё чаще во время разговоров они переставали спорить и начинали думать в одном направлении - и вот тогда мне становилось действительно не по себе. Сочетание этих двух сил вселяло... не знаю даже, что. Страх? Благоговение? Как-то слишком уж пафосно звучит. Просто с их пути хотелось отойти, даже нет, тело само делало шаг в сторону, лишь бы не оказаться под этим катком, несущимся на всех парах.
Правда, мы оказались под другим катком.
Это случилось совершенно неожиданно.
После очередной - седьмой под командованием Скелетины - зачистки мы расположились на краю поселения. Мы расслабились, сейчас-то я понимаю, что мы слишком сильно полагались даже не на Скелетину - на собственные ощущения. Если ты знаешь, что сделал всё правильно, ты подсознательно чувствуешь себя вправе на отдых, верно? Мы просто забыли, что на войне отдыха не бывает, точнее, не бывает права на отдых. Расслабленнее всего чувствуют себя мёртвые, вот им-то точно уже ни о чём заботиться не надо.
Мы тогда разбрелись по относительно небольшой территории, кто-то даже прилёг. Я сидел и болтал с водителем - отличный был парень, хотя и болтливый чересчур. Даллес как-то раз обмолвился, что посмотрел бы на наше с водителем соревнование по тому, кто кого переболтает, вот чем-то в этом роде мы и занимались, когда прямо в середине разговора его голова буквально взорвалась, заляпав моё лицо ошмётками мозгов.
Я тут же свалился, подтягивая к себе винтовку. Я просто не знал, что делать, понимаете? Если бы, только если бы Скелетина предусмотрел такое, если бы он вложил в нас чуть больше рефлексов, если бы мы не стали так сильно надеяться на автоматизм своего тела - всего этого могло и не случиться.
А так я просто лежал, не зная, что делать, и слыша крики вокруг себя. Крики, топот и шум падающих тел.
А потом был взрыв.
Меня мягко приподняло и шлёпнуло о землю в полуметре от того места, где я лежал, скорчившись и прижимая к себе винтовку. Когда я поднял голову, вокруг никого не было.
Откуда-то появился чёрный, злой как чёрт Даллес, бешено сверкнул на меня глазами и прорычал, помогай, мол. На самом деле я не знаю, что он там прорычал, меня оглушило после взрыва, но очень уж выразительно он вздёрнул меня за воротник и ткнул пальцем в сторону.
Скелетину мы из-под обломков вытащили.
Потом вытащили и остальных, кто в живых остался, но Скелетину Спаситель кинулся раскапывать первым. Помню, как Даллес тащил сержанта, а он болтал головой, смаргивая кровь, которая заливала ему глаза, и смеялся. Вот это, наверное, было самым жутким - видеть, как Скелетина смеётся. Вот именно тогда, когда я услышал этот скрежет, который он издавал, я понял, что всё.
Нас, точнее, то, что осталось от нашего отряда, довольно быстро демобилизовали, даже дали какие-то медали, хотя кому их тогда не давали. С кем-то я поддерживал контакт какое-то время, с кем-то почти сразу потерял связь. Что случилось со Скелетиной и Спасителем, я не знаю, по слухам, первого понизили в звании и отправили на другую точку, опять же по слухам - вместе с Даллесом.
Я живу спокойно, хотя иногда, просыпаясь, машинально провожу по лицу рукой, пытаясь стереть куски мозгов водителя. И только иногда, в ответ на случайное слово или действие моё тело начинает действовать само по себе. Жена считает, что это просто послевоенный синдром, и я с ней не спорю. Не мог же Скелетина действительно сделать мои рефлексы настолько прочными, верно? Он же был просто сержантом. Верно?