Белые халаты, белый кафель, белый потолок. Почему вокруг столько белого? Почему свет лампы такой холодный? И плач. Лучше б он молчал. Лучше б он спал, накрыв маленькими дистрофическими ручками крохотную головку. Почему он кричит? Почему он так орет? Он знает, что с ним будет? Он не хочет умирать? Он хочет и дальше влачить свое жалкое существование, отравляя жизнь всем вокруг? Неужели они бывают такими жестокими, эти сгустки мяса и костей, еще не ставшие человеком, но уже таковыми считающиеся? Не хочу это видеть! Уведите меня отсюда! Заберите, закройте мои глаза и введите мне тоже один кубик. Или два, взрослым надо больше, не так ли? Взрослым надо больше. Или вообще не надо. Они прекрасно справляются с самоубийством и без врачей, без шприцов, без белых халатов и белого потолка. Они сами умертвляют свою плоть, подвергают гниению собственные мозги, заполняя их никому не нужным состраданием. Почему? Он? Так? Кричит? Заткните его кто-нибудь! Немедленно!
Спокойно, милая. Это просто плач. И ничего больше. У него есть глотка, у него есть легкие, хотя и недоразвитые. У него есть голосовые связки. Он кричит потому, что может кричать. Потому, что не умеет ничего больше. И не может научиться. Его мозг неспособен на обучение. Его мозг не способен ни на что, кроме как управлять больными голосовыми связками. Смотри, у него глазки даже прикрыты. Он не видит нас. Он не видит кафеля и белых халатов. Он не может хотеть причинить нам зло. Он не знает, что такое зло. И никогда не узнает. Смотри, сейчас доктор сделает инъекцию и все закончится. Потом мы сходим к психотерапевту. Помнишь ту женщину, что помогала тебе после смерти Андрея? Ты же тогда тоже была на грани. Но все прошло. И это пройдет. Так на кольце Соломона было написано. Помнишь, ты когда-то увлекалась историей? Почему бы тебе не вернуться к ней? А сын у нас еще будет. Я тебе обещаю.
Спасибо тебе. Ты всегда рядом. С тобой хорошо. С тобой я не пропаду и не останусь сама. Никогда. Смотри, а ты был прав. Он замолк. Теперь он просто спит, повернувшись на бок. Доктор сделал всего один укол - и он заснул. Сейчас он видит сны. Или не видит, или ощущает, или какие сны там снятся новорожденным? А может и не снятся уже никакие. Доктор сказал, что ему не будет больно. Что он уйдет во сне. Что так будет проще и ему, и нам. Вся жизнь в мучениях, аппараты, уколы, процедуры. Кому нужна такая жизнь? Кому нужна жизнь без сознания? Биологический процесс, не несущий ничего более. Превращение продуктов в фекалии. Превращение всех бессмысленных надежд окружающих в нескончаемый кошмар. Это ведь правильно, что он уснул навсегда? Правильно ведь?
Правильно, любимая. Все правильно. Мы сделали верный выбор. Пойдем, я куплю тебе чего-то поесть. Ты ведь проголодалась?
***
Знаешь, а я его видела. Во сне. Он смотрел на меня своими маленькими прищуренными глазками. И не моргал. Смотрел прямо в душу, минуя глаза. Я хотела подойти к нему, взять на руки, но он почему-то отдалялся. Я простирала руки к нему, к странному свету из его глаз, но его маленькая кровать отъезжала. Каждый раз. Я делала шаг, она удалялась на два. А потом он привстал и посмотрел на меня особенно жутко. Я развернулась и хотела убежать, но не смогла, он всегда оказывался впереди меня, расставив свои маленькие ручонки и вбивая в меня свой прищуренный взгляд. Хорошо, что ты меня разбудил. Мне было очень страшно.
Ничего, любимая, это временно. Просто у тебя остался комплекс вины. Идиотский совершенно, ведь не ты сделала укол, а доктор. Пусть ему и снятся эти маленькие ручки. И глазки тоже. Спи, моя любимая, завтра я возьму отпуск, и мы уедем, далеко-далеко. Море, пальмы, песок, коктейли, вечеринки. Тебе нельзя волноваться, у тебя и так больные нервы. Главное, что мы вместе, ведь так?
Хорошо, любимый. Я постараюсь заснуть. Я постараюсь забыть. Знаешь, иногда мне кажется... А что, если мы понимаем этот мир неправильно? Если все, что нас окружает - наш вымысел? Если деревья, дома, машины, животные, растения, если солнце и луна - всего лишь ложь, в которую мы договорились поверить? Человек создал для себя миллионы правил и законов, почему же он не мог создать для себя собственный мир? Почему мы считаем нормальным одно, а ненормальным другое? Почему мы берем на себя право судить?
Успокойся, дорогая, пожалуйста. У тебя пульс скачет, а это вредно. Никто ничего не придумывал. Реки текут, а море шумит, здоровые обезьяны скачут по деревьям, больные падают вниз, где их раздирают хищники. Ни одна обезьяна не спустилась еще за слишком слабым сородичем. Иначе их бы всех съели, понимаешь? Давай думать о море, хорошо? Какие платья ты возьмешь с собой? Или тебе надо новое? Давай поедем завтра и купим. Договорились?
***
Я его видела! Я видела! Он сидел на полу. Сидел возле моего сына, пускал слюни! Он наблюдал за моим сыном, понимаешь? А я стояла где-то далеко, за стеклянной стеной. Я все видела, но не могла ничего изменить. Он просто сидел рядом, играя со своими коленями. И слюни, слюни, слюни! Я пыталась подбежать, убрать от него ребенка, но передо мной была стена. Я билась кулаками об холодное стекло, я кричала, но сынок меня не слышал, он продолжал играть с кубиками, помнишь, мы ему купили такие розовенькие, он еще буквы по ним учил? Помнишь ведь? Он сидел и играл, он не замечал этого монстра. А тот уже подбирался все ближе.
Он был похож на Валентина, сына Валерии Петровны. Того, что умер недавно. Она носилась тогда с ним целых десять лет, хоть он ничего не понимал, гадил, когда хотел, и кусал ее за руки. У нее всегда были покусаны руки, ты помнишь? Этот монстр, похожий на Валентина, но с теми же прищуренными глазами, медленно полз к моему сыну. Володька сидел, играл с кубиками, а тот полз, оставляя влажный липучий след своих слюней. Он уже почти добрался до Володьки, почти коснулся его своими скрюченными пальцами, но я разбила стекло. Я схватила своего сына и начала бежать. Я бежала, бежала, бежала, а этот монстр полз за мной, чавкая и бормоча что-то свое, какие-то непонятные звуки, страшное чавкание, дикий визг.
Тссс, успокойся. Все хорошо. Спокойно, спокойно. Твоему сыну ничего не угрожает, монстра нет, кусок мяса лежит в маленьком гробике. Хочешь, сходим на кладбище? Или лучше не надо. Давай лучше сходим к доктору. Она поможет, мы снова поделаем упражнения, вспомним что-то хорошее. Ну-ка, сядь, выпрямься. Дыши ровно. Вот так. Все хорошо, я всегда буду рядом, я тебя защищу. И Володьку. Посмотри, как он мирно спит себе. Он видит хорошие сны, цветные. Он будет хорошим сыном, Володька. Веришь? Давай возьмем его завтра и пойдем в цирк. Там новая программа, медведи, клоуны, фокусники. Ему будет интересно, он любит представления. И ты заодно успокоишься. Пойдем?
***
А знаешь, я снова видела Игоря во сне. Да-да, Игоря, мы ведь так его хотели назвать, верно? И назвали, ведь на кладбищенской табличке именно такая надпись. Игорь. Нет-нет, все хорошо, я больше не пугалась. Мы просто поговорили. То есть, говорила я, а он сидел и смотрел в потолок, как Сергей, сын Пореченковых, помнишь? У него что-то не так с шеей, и он постоянно смотрит вверх. Накормить его - сущее наказание. Он, к тому же, и сам не понимает, что ему надо есть - приходится впихивать еду насильно.
Я сказала Игорю все, как ты меня учил. Сказала, что не виновата перед ним, сказала, что жизнь, которая приносит одни мучения, ничем не лучше смерти. Сказала, что боятся ему нечего, ведь его не было на этом свете миллионы лет до рождения, почему же он должен печалиться, что его не будет столько же? Жизнь - столь короткий миг, что принимать его всерьез просто смешно. После смерти, говорят, рай. Или ад. И то, и то - вечно. Так зачем же переживать еще один ад здесь, на земле, безуспешно пытаясь самостоятельно поесть или опорожниться? Да, я сделала выбор за него. Но разве не разрешают этого наши законы? Разве не позволяют они помочь ребенку, неспособному принять решение самостоятельно? Я сделала лучший выбор. Матери видней, может когда-то он это поймет. То есть, не поймет, то есть, понял бы, если бы не послушался. То есть... Он не мог не послушаться...
Словом, я говорила ему все это, а он смотрел в потолок. Я повторила несколько раз, но он на меня не реагировал, понимаешь? Просто сидел и смотрел в потолок, пуская свои привычные слюни. Я ушла из комнаты, хлопнув дверью. И тогда проснулась. Я правильно сделала?
Правильно, любимая. Ты должна покончить с ним раз и навсегда. И не называй, его, пожалуйста, Игорем. Так называют людей. Вот дядя мой, например, который недавно на машине разбился - вот его звали Игорем. А этот сгусток мяса и костей никак не звали. Это не человек, любимая, это протоплазма, биологический организм без души. Он и так бы умер, чуть позже, отравив нам жизнь, забрав у нас силы и желание жить. Ты все сделала правильно, тебе не в чем себя винить. Выпей кофе, съешь круасан и забудь обо всем, что было, как о плохом сне. У Володьки, кстати, проблемы с английским, может, поищем репетитора?
***
Ты представляешь, могилка - пустая. Я пришла поставить свечку, прибрать немного, а вместо могилы там - яма. Небольшая, где-то метр в длину. Я спросила у сторожа, куда могла деться могила. Он сказал, что я что-то путаю. Сказал, что это место всегда было свободно, а сегодня там похоронят маленькую девочку, вроде бы даже твою родственницу, вот совпадение. Она погибла пару дней назад, в аварии. Я спросила еще раз, куда дели гробик Игоря. Он назвал меня сумасшедшей и прогнал.
Старуха-продавщица цветов сказала, что могилы иногда переносят. Места стоят очень дорого, поэтому родственникам усопших предлагают сделки. Им возвращают стоимость участка и переносят могилу на более дешевое место. На задворки кладбища, возле свалки. Я пошла туда, по дороге присматриваясь к свежим могилам. И, представляешь, нашла!
Свежая маленькая могилка с перекошенным крестом. Они даже табличку перенесли, представляешь? Но, вот незадача, мы же ничего не продавали. Ведь так? Зачем нам продавать место, на котором лежал Игорек? У него и так была тяжелая жизнь. Пусть хоть полежит спокойно.
Не называй его Игорьком! Сколько раз тебе повторять - это не человек. Не мертвый человек, а просто кусок мяса! Он не любил, не ненавидел, не узнавал ничего и ничем о себе не заявил. Просто мясо. Зачем куску мяса могила? Да, я сделал это, продал участок своей тете, она хотела, чтобы дочь лежала возле отца. Нам ведь нужны деньги, ведь так? Володьке вон в институт пора, о живом сыне подумай! Ты все больше забываешь о нем, думая о своем куске мяса. Мясо, мясо, мясо! Селезенка, печенка, слабое сердце. Больше ничего, понимаешь?
Ты злой. Ты не любил его с самого начала. Это ведь не твой сын... А ты ведь обещал забыть об этом. Обещал любить, как родного. Обещал. Давно это все было. Странно как-то. Я уже и не помню толком ничего. Не помню даже, как выглядел тот доктор. Вот так - раз и забыла. Ты очень старался. Мне просто интересно иногда, каким бы он был, если вырос бы. Если бы мы его, к примеру, отдали в приют для больных детей. Заплатили бы медсестричкам, а они бы за ним ухаживали. А мы приходили бы несколько раз в год и смотрели на него. Или не смотрели бы, и, забывшись своими проблемами, просто оставили бы его на произвол судьбы. Он бы рос, ел, пил, учился двигать пальцами рук и ног. А тогда умер бы. Не просто куском мяса, а уже почти личностью. Его бы, может, кто-то и полюбить успел. Бывает же так, правда?
Не бывает. Перестань. И вообще, я запрещаю говорить об этом со мной! Иди, найди себе сердобольную подружку. И ей рассказывай о "моем Игорееееечке. Какой он был мааааааленький. Какие у него рууууууучки были маленькие". Глупые женщины. Ты последние новости читала вообще? Их, даунов, теперь и взрослых умертвлять будут. Cлишком много расплодилось после войны разной нечисти. На одного здорового двое больных. Кто их кормить будет? Ты хочешь, чтобы половина дохода твоего сына уходило на обеспечение дебилов, неспособных даже ложку ко рту поднести? Иди отсюда, не зли меня! А то я и твою экспертизу закажу в больнице. Сейчас очень просто под статью загреметь. Безболезненный укол - и ты вместе с твоим Игорькоооооом. Хочешь? Вот и правильно. Вот и верно. Дура сердобольная. Уходишь? Да пожалуйста. Я уже давно понял, что ничего у нас не выйдет. Прощай! Оревуар! И все такое.
***
Привет. Как дела? Не ждал такой встречи? Что ж, бывает. В этой жизни многое бывает, я уже давно поняла. Вещи, объяснить которые мы не в силах, случаются постоянно. Войны, катастрофы, катаклизмы. Я, честно говоря, не знала, застану ли я тебя в живых. Столько народу угробил последний путч. Потом лишь узнала, что ты уезжал в отпуск. Володька, слава Богу, на Марс укатил. Там, говорят, идеальное общество строят. Под куполом.
Да не бойся ты меня, я как раз ничего плохого тебе не сделаю. А вот те, кто придут после меня... Нет, бежать не думай, бесполезно. Эти - они всегда найдут, из-под земли вытащат. Давай лучше я налью чаю и расскажу один свой сон.
Игорек нечасто ко мне приходил во сне. И нечасто со мной говорил. В основном я все извинялась за то, что выбрала для него хоть гуманную, но смерть. Но в этот раз все было по-другому. Он пришел ко мне в военной форме, с эполетами, шевронами и так далее - обычный молодой парень, похожий на своего отца. Я сначала думала, что это Андрей ко мне наведался, он тоже являлся ко мне часто, я тебе не говорила, тебе было бы неприятно. Да и я старалась забыть эти визиты. Но я присмотрелась - нет, не Андрей это. Форма не та, в которой его хоронили, и глаза, глаза совсем другие. Легкий прищур, почти незаметный. Глаза у Игорька - мои. Как я сразу не заметила? Слишком много тогда всего случилось.
Игорек со мной долго говорил. Мы разговаривали о политике, о новых законах, о жизни людей, о прошлом и будущем. Он очень умный мальчик, мой Игорек. И он сказал мне, понимаешь, он сказал мне одну вещь. Попросил найти его историю болезни. Какой болезни, спросила его я? Ведь он стоит передо мной, живой, здоровый, парень в расцвете сил, подтянутый, стройный, красивый.
Но он настаивал. Просил пойти в больницу и найти доктора. Даже фамилию назвал. И спросить у него про тот год, год его рождения. И я пошла, понимаешь? Пошла в ту больницу, которую огибала всегда кругами, пошла в администрацию, устроила несколько скандалов, ты же знаешь, я умею. И что ты думаешь, они нашли того доктора. Нашли его, понимаешь? О да, ты уже понял, о чем я! Но не надо делать глупостей. Может, они еще тебя пощадят?
Да-да, он давно казнен, тот доктор. Он за деньги подменял карточки, избавляясь от ненужных детей, мешающих кому-то стариков и просто лишних людей, имеющих неосторожность чем-то помешать серьезным людям. Дело тогда засекретили, но мне, как пострадавшей, открыли карты. Он ведь здоров был, Игорек.
Да, я знаю, что ты в курсе. Знаю, что подстроил все это ты. Тебе не очень хотелось растить сына погибшего солдата, твоего соперника. Вот ты и подстроил все это, уговорил меня подписать разрешение. Они спросили, зачем я пускаю настолько старое дело в ход. И знаешь, что я ответила? Я сказала, что меня об этом попросил Игорек. Тебе смешно, да. А им было совсем не смешно. И в службе тоже. Уничтожение здорового генофонда - самое серьезное преступление.
Что ж, я пойду, наверное. Жди гостей. Кстати, тебе привет от Игорька. Он обещал придти ко мне еще, спросить, как прошел визит в больницу. И еще: преступники по новым законам тоже не являются людьми. Как, приятно ощущать себя просто куском мяса? Печенка, селезенка, слабое сердце...
Куда ты упал? Что с тобой? Эй, не умирай, это будет не так интересно! Вот черт. Что же я Игорьку-то расскажу. Восторжествовала справедливость, или нет? Жаль, что больницу ту давно снесли. И никаких документов уже давно нет. Авось и другие подробности открылись бы. Прощай, мясо. Желаю тебе могилы на отшибе, возле свалки. Я обязательно об этом похлопочу. Прощай.