Моя обувь всегда была паршивой. Туфли не дороже десяти, самое большее - одиннадцати рублей. Они были на резиновой подошве, которая приклеивалась к примитивной грубой колодке. Через полгода она начинала отклеиваться с мыска и вероломно задевать за асфальт, если дело было в городе, или зачерпывать землю, если на почве. Тогда надо было вовремя приклеить резину, иначе гарантирована потеря подошвы вплоть до каблука. Обычно я сам брал супер-клей или эпоксидку, мазал отставания и скреплял струбцинами. Потом какое-то время жил спокойно. Но бывало, что отваливался каблук - тогда дело было совсем плохо: он не желал приклеиваться, и бюджет был под угрозой.
Московский климат коварен: часто слякоть и дождь, особенно осенью. Не успеваешь приклеивать подметки. Если плохая погода - обеспечено промокание ног и все прочее сопутствующее. Из года в год повторялись манипуляции с обувью: я приклеивал подметку - она упорно отваливалась. Меня осенило положить этому конец - купить калоши. Около моей работы в Новодевичьем проезде был обувной магазин. Я его не замечал, так как заходить было бесполезно из-за нереальных цен. Но я увидел в витрине калоши - черные, блестящие, с красной байковой подкладкой, одно загляденье! Зашел в магазин, попросил показать - калоши призывно поскрипывали и чудно пахли. Я решил дождаться зарплаты и купить их, так как туфли опять притягивали к себе каждую лужу. Сколько можно клеить подошвы?
Наконец пришел вожделенный день зарплаты, и я купил эту красоту. Принес покупку в мастерскую и показал коллегам-реставраторам. Женская половина осталась равнодушной, мужская оживилась: вспомнили свои детские года, когда калоши были в каждом доме: "Надо же, что придумал - калоши купил!" Добрейший Борис Иванович - прекрасный художник и реставратор масляной живописи, талантливая и широкая русская душа, пришел в полный восторг: "Молодец, Хетагуров! Вот это покупка! Всегда калоши носили, сколько помню. Все были в калошах и в ботах". Какие-то теплые воспоминания пробудила у него эта веселая пара калош. "Их надо обмыть, чтобы хорошо носились!"
Дальнейшие события не заставили себя долго ждать: были посланы гонцы в "греческий зал" - винно-водочный павильон в сквере около монастыря - и в угловой магазин за колбасой, хлебом и селедкой. Картошка всегда варилась на плите. Обед реставраторы варили себе сами, так как столовой не было, а работали часто допоздна, потому что любили свое ремесло и, надо сказать, делали свою работу на "отлично" - все были высшей квалификации.
Как нарочно в мастерскую пожаловали гости - реставраторы по металлу и дереву. Пришли художники, старые кореша - учились вместе. Им показали калоши, они одобрили покупку и пожелали участвовать в обмывании. Непонятным образом аудитория расширилась, как будто кто-то бросил клич. Публику дополнили детский врач, комсомольский работник и полковник инженерных войск в форме, а еще на подходе были гитарист-виртуоз и помощник кинорежиссера. Просторная зала-прихожая заполнилась гостями. Огромный стол был уставлен бутылками и закуской, а на почетной месте стояли новенькие блестящие галоши. Рабочий день подходил к концу, появились еще новые гости - чьи-то родственники. Началось застолье, которое сейчас трудно представить - нет уже таких колоритных личностей и широких талантливых натур.
Сначала пили за калоши и за меня - виновника происшествия, потом я отнес калоши в прихожую, так как не хватало места новым гостям. Народ вскоре забыл о калошах и радовался общению - все давно знали и любили друг друга. Тогда дружба была бескорыстная и от сердца. Закуски и прочего не хватило, приходилось сбрасываться и посылать гонцов в "греческий зал".
На гитаре прекрасно играл Саша Сидоров - реставратор и тонкий художник. И вообще человек - золотые руки: за что ни возьмется, все сделает в лучшем виде. Детство его прошло в оккупированной немцами деревне. Солдаты делали из гильз зажигалки и другие поделки - менялись с мальчишками на продукты, яйца, хлеб. Показывали на фотографиях своих детей и жен. Говорили: "Мы научили Ивана воевать, теперь он нас будет бить, домой мы не вернемся". Немцы не безобразничали, были морально подавлены - в основном простые, уже немолодые люди.
После ухода немцев осталось много мин и снарядов, деревенские дети, играя, часто подрывались на них. Саша остался жив, многие его друзья погибли. Сохранилась фотография в журнале "Смена": кудрявый мальчишка гордо держит кисть, стоя перед мольбертом - это Саша в училище "Памяти 1905 года". Из него получился интеллигентный, талантливый художник, предельно скромный и порядочный. Единственный недостаток - всегда надо было звать к накрытому столу: "Сидоров! Сидоров, уже налито!", а с этим делом тянуть нельзя.
Другой реставратор - Володя Шипилов, родом с Хопра. Предельный чистюля, аккуратный и модник - всегда прекрасно одет, обувь высшего качества. Красив, воспитан, мягок и благороден - что-то от барина XIX века, а ведь тоже из "простых". Опять же талантливый художник и реставратор. Задумчив, говорит редко да метко.
Вот, например, история о нашей керамистке - Свете Маркеловой. Она была добрая душа-кошатница, вечно их спасала и лечила. Решила она подобранную и погибшую от холодов кошку похоронить у березы, что росла под окном мастерской. Раньше я там же похоронил своего кота Онуфрия, любимца моей мамы и большого хулигана. Он часто шел на нее в атаку и не обращал внимания на ее крики. Но когда хлопала входная дверь и приходил отец, Онуфрий пулей запрыгивал на кресло и притворялся спящим. А говорят, у кошек нет интеллекта, только инстинкты. А может, наоборот, у них его больше, чем у людей, просто он свой, кошачий. Вот этого доброго кота я и похоронил под березой. Света роет там могилку, Борис Иванович наблюдает в окно в недоумении: "Что это она там делает?" Володя философски отвечает: "У них с Алексеем там братская могила". А и правда, приходилось хоронить несчастных кошек и котят. Жители несли животных в монастырь, думая, что тут-то их не бросят. Но церковь и сама тогда была на птичьих правах. А мы не могли держать в мастерских животных, только подкармливали. Кошки жили под корпусами, нещадном мерзли и болели. Бедная Света без конца их лечила и спасала, святая душа.
Любить животных - тяжкое бремя. Лучше быть ненавистником - так понятнее окружающим. Более того, русский язык пополнился новыми дебилизмами, в свободной продаже появились дротики для убийства собак - "убивашки". А женщинам для выкидыша плода - таблетки "Киндер капут". Убийцы собак - догхантеры, новые герои. Звучит иностранно, а по сути - живодеры, ремесло, веками позорное в народе. Помню, еще в детстве самые презрительные слова были "пидер" и "живодер" - для тех, на ком пробы было негде ставить. Теперь герои. Кто на очереди?
Еще нельзя пропустить такую яркую личность, как Борис Иванович Белянинов. Есть его автопортрет в молодые годы - добрый разбойник с серьгой в ухе. Вещь неслыханная! Это сейчас серьги где только не торчат у лиц обоего пола, а тогда - извините! - серьга в ухе положена была казаку или разбойнику. Борис Иванович и был таковым по буйству фантазии и нраву. Обладал острым природным умом и прямотой. Всеобщий любимец и авторитет. Все портретируемый им (а он был мастер в этом) отмечали, что по окончании портрета у женщин появлялись новые романтические отношения и увлечения - вплоть до замужества. Мужчины шли на повышение - архиепископ становился митрополитом, военный получал новый чин, художник - выставку или успешный заказ, ветеран войны - прибавку к пенсии. Я уж не говорю о внутримузейных перестановках, они прошли не без участия Бориса Ивановича, вернее, его портретов. А написал он их множество - целая галерея музейщиков всех возрастов и положений. Есть галерея героев войны 1812 года - прекрасный пример всем не забывать своих соотечественников, в какой бы области они ни трудились. Те портреты висят в Эрмитаже, а эти можно бы в музейном коридоре, в переходе повесить. Можно и фотографии. Помнится, прекрасные были лица.
Можно было бы еще подробно описать участников застолья, но большинство было мне не знакомо, они появились у меня в гостях (крыло мастерской, где мы, темперщики, работали) благодаря моим калошам. Обмывание затянулось до позднего вечера, выпито было изрядно. Окончилась вечерняя служба в церкви, закрыли ворота. Спеты под гитару народные, гусарские и военные песни, а народ не хочет расходиться - требует продолжения. Кто-то заснул на диване. Надо было выпроваживать гостей. Гулянка удалась - целая батарея бутылок стояла под столом.
Я уходил одним из последних. Хотел надеть калоши, а их не было! Кто-то примерил на себя - и понравились, а может, по привычке не заметил, ушел на "автопилоте". На следующий день прикинули, сколько ушло на "обмывание" - получилось более сотни рублей. А калоши стоили три рубля. Вот тебе и арифметика. Долг платежом красен. Пришлось мне опять дохаживать в промокаемых туфлях, но я их быстро сменил на войлочные "прощай, молодость", так как была уже зима на носу.
Ехидный читатель или решительный "правдолюб" сделают гневный вывод: "Вот так они работали, эти реставраторы, в своих мастерских". И напрасно - жили насыщенной творческой жизнью. Тон задавал Борис Иванович: если не был занят реставрацией, то писал натюрморты, портреты, придумывал композиции. Саша копировал свои же работы для подарков друзьям и знакомым. Но прежде всего реставрация музейных памятников.
Приходил в гости, читал свои стихи поэт Ковальский, выросший среди холстов, так как его отец был собирателем пейзажной живописи, дружил с художником, который дарил ему свои работы.
Художник Вячеслав Забелин - русский импрессионист, удивлял своими воздушными, прозрачными пейзажами с древнерусской архитектурой. Он и по виду был европеец с красивой породистой внешностью. Родись он на сто лет раньше, да еще в Париже, быть бы ему классиком. В живописи у него легкая мерцающая техника мелких мазков. Завораживала. Он коллекционировал старинные иконы и приходил смотреть, что у нас в реставрации. Мы показывали ему свои этюды, он приносил свои. Такие просмотры дорогого стоили.
Забелин посоветовал мне вступить в Союз художников, и тут же за столом написал рекомендацию: "Число потом сам поставишь!" Сам он возглавлял тогда Московский Союз художников. Надо было еще две рекомендации членов Союза. Но я так и не собрался - посчитал, что не гожусь, засмеют или забаллотируют. Уже натерпелся всяких поношений от "добрых людей". Не надо мне ваших "конфект"! рекомендация до сих пор лежит в монографии о замечательном художнике Забелине, только число так и не поставлено. Но ведь искусство вечно, так что никогда не поздно. Как говорится - "рукописи не горят".
А с живописным наследием Забелина вышло одно расстройство. Он очень любил Ростов-Ярославский, много там работал. После его ранней кончины картины ушли туда, в запасники музея. Кто их теперь увидит? Там своих художников много, а экспозиционных площадей мало. Не знаю, может, пробьет час слава и русского импрессиониста Славы Забелина, я на это надеюсь.
Когда мы работали в Певческом корпусе Новодевичьего монастыря, приходилось часто общаться с духовенством и прихожанами. С батюшками я был в дружбе, они были все скромные подвижники. Время были упёрто атеистическое, так что всякое бывало. Монастырь входил в число самых посещаемых мест интуриста.
Один раз, уже к вечеру, меня остановил весьма приятный пожилой джентльмен и на ломаном русском сказал:
- Я немецкий католик.
- Ну и что? - ответил я.
- Я привез вам Евангелие и хочу подарить русским христианам.
С этими словами он открыл портфель и стал вытаскивать толстые тетради в коленкоровом коричневом переплете - Евангелия на русском языке, перепечатанные с дореволюционного синодального образца. Я стал запихивать их в карманы и за пазуху, часть взял подмышку. Поблагодарил немца, он радостно улыбался. Мы раскланялись, он поспешил на выход. Уже темнело. Надо сказать, немцу очень повезло, что не попался на таможне или еще где-нибудь. Тогда Библия, Евангелие и другая духовная литература шла как антисоветчина и в Россию попадала в основном нелегально.
Я принес Евангелия в мастерскую. За столом сидел Олег Михайлов - художник из Орехово-Зуево, самобытный талант. Я сказал, что буду дарить Евангелия крестникам и всем интересующимся. Кто-то из реставраторов взял. Взял и Олег, сказав, что хочет креститься. Решили крестить завтра. Я пошел в церковь и договорился на утро. Утром Олег крестился, а я стал его крестным отцом, хотя по возрасту было наоборот. Олег был другом - "корешом" Бори. Они оба довоенные, пережили войну подростками.
Постепенно я все Евангелия раздарил, спасибо немцу-католику. Наши дремучие неофиты пугают людей католиками, но именно они, рискуя крупными неприятностями, доставляли в Россию "Слово Божие". Никто спасибо не сказал - капитальная наша черта, что-то в этом есть ущербное от Хама.
Благодаря общительности и доброму нраву Бориса Ивановича много интересных людей прошли через мастерскую. Люди самых разных профессий. Гитарист Перфильев - делал гитары удивительного звучания и красоты. Каждая гитара - произведение искусства. На его инструментах играли Булат Окуджава, Сергей Никитин. Сам он прекрасно пел военные песни. Вообще на редкость мягкий и обаятельный человек, красивый внешне и внутренне. Предельно скромен, делал свои шедевры чуть ли не на чердаке. Каждую новую гитару он приносил опробовать в мастерскую, тогда она наполнялась радостными аккордами, которые обрушивались на тебя, как водопад. Перфильев рано умер, но остались его гитары и радуют людей. Многие инструменты живут по несколько сот лет. Взяв в руки бывалую гитару, загляните в ее окошко - может, увидите автограф Перфильева.