Аннотация: Лоуренс решает устроить небольшой сюрприз для своей возлюбленной, так как, по правде, ему самому нравится потакать её маленьким прихотям. Только вот закончится этот день печально для него же. Хотя он это знает.
Дверь в дом Маргариты в любой момент могла захлопнуться так, что едва ли потом откроешь. За последние несколько лет это врезалось мне в память, и к косяку я сразу приставил небольшую дощечку. Сложно будет возиться с ключами, когда руки всецело заняты.
Мне нравился этот дом. Покрытый весь белой краской, стоял он на небольшом пригорке в конце улицы. Сложно его не заметить, проезжая мимо. Иногда мы отмечали со смехом, что мой автомобиль цвета выцветшей джинсы всегда должен стоять рядом с её жилищем - уж больно они были гармоничны.
Хрупкую женскую фигурку я держал на руках очень бережно. Вынес из дома, старательно закутав в простынь. Конец февраля. Солнце всходит в погоду очень холодную, если не сказать, что морозную.
Мне удалось положить её на заднее сиденье машины, так и не разбудив. Моя Мари вообще всегда спала очень крепко. Вряд ли сон будет легким и чутким именно сегодня... Завожу машину.
Я люблю долгие утренние поездки, когда серые в дневное время дома становятся голубовато-белыми, когда пустынная трасса растворяется в сонливой дымке. Кожаные сиденья в это время еще холодные, сильнее обычного в салоне пахнет ментолом.
Если честно, то уже довольно долгое время хотелось забрать Маргариту к себе и жить вместе с ней как нормальная пара. Хотя бы просто купить ей дом в другом месте, чтобы поближе. Он мог бы быть таким же белым, с резным крылечком и с деревянными окнами. Это мог быть любой понравившийся ей дом, но она всегда отказывалась - только с этого холма по её словам так хорошо было видно море.
- Лоренс, о чем ты? Я никогда не уеду отсюда - этот дом просто прекрасен! Да разве тебе самому не нравится здесь так же сильно, как и мне?
И, что уж говорить, Мари была права на этот счет. Я любил этот дом, любил приезжать сюда. Только вот подобные разговоры постоянно поднимал за чаем - без нее я тоже не мог.
А чай мы пили часто. Из огромных фарфоровых кружек, белых, как и почти все вокруг. Мари всегда делала глоток или два, но потом, не сумев перебороть себя, шла доставать из банки зефир. Эти сладости всегда покупал ей я, хотя сам не любил его никогда в жизни. Просто было что-то особенное во взгляде моей любимой, что становился голодным, блестел при виде этих пирожных.
За раз она могла съесть штуки четыре, если не больше. Кусала их при этом так смачно, словно ела сочное яблоко. Её губы, пусть и засахаренные, всегда были вкусными, но сладкое от этого я полюбить так и не смог.
Прокрутив на двери тугую ручку, открываю окно. От ворвавшегося в салон ветра мои волосы встревоженно растрепались. Маргарите это тоже нравилось. Так по её словам я становился похожим на воробушка, только "пёрышки черные". Лично я всегда предпочитал их зачесывать, да и сейчас тоже.
Еще в салоне, прямо под зеркалом заднего стоял метроном, который я все забывал оттуда достать далеко не первый месяц. От ветра его маятник стал заметно раскачиваться. Сначала ставлю его на соседнее кресло, а потом и вовсе бросаю куда-то в ноги. Монотонное постукивание успокаивает настолько, что прямо за рулем я начинаю невольно дремать. Не хватало только попасть в аварию на абсолютно пустой трассе.
Эту вещицу я приобрел в порыве нашего общего желания заняться танцами. Только вот потом эта идея потухла так же быстро, как и вспыхнула., а он теперь просто стоит здесь, и я даже не знаю, куда его деть. Не думаю, что им еще когда-то воспользуются.
Но здесь мне показалось, что Мари пошевелилась. Я даже притормозил, посмотрев мельком в зеркало: словно уже поднялась и смотрит мне в спину, немного насупившись. Оборачиваюсь. Осматриваю приоткрытые губы, спутавшиеся волосы, тонкие пальцы. Все по-прежнему. Это наверняка все от нервов. Но мне, кажется, уже полегчало.
Она спит. Конечно же, она спит! Да и с чего бы ей просыпаться? Я бы точно услышал шуршание ткани. Протираю лоб платком. Забавно.
По утрам на набережной было особенно красиво и почти безлюдно. Ехать туда довольно долго, но мы старались выбираться туда почаще, как только у меня выдавался день, не занятый работой.
Она любила море. Ей нравилось его почти ежеминутно видеть в своих окнах. Просыпаясь и засыпая. Оно было далеко - только широкая зеленоватая лента заметна сквозь тюль. Но при этом оно в чем-то было близко и рядом. Маргарита это чувствовала. Ей нравилось это чувствовать.
На небольшом столике, за которым мы любили пить чай (хотя занимались там не только этим), стояла огромная морская раковина. Мари использовала её в качестве сахарницы. Я бы с большим удовольствием всыпал туда жемчуг, что было вполне возможно, но она предпочла ему сахар. Она обожала его именно таким, в чистом виде. Или в зефире. Другие сладости, кажется, не признавала вовсе, но вот зефир и сахар... это ведь могло погубить её в какой-то момент. Так ужасно умирать от того, что любишь больше всего на свете. Это ведь все равно, что погибнуть от переизбытка поцелуев или коньяка. Ужасно.
Кажется, мы приехали. В машине стало заметно холоднее, даже здесь чувствуются запахи подгнивших водорослей и соли.
Я немного нервничаю. Перед тем, как разбудить Мари, выхожу на улицу выкурить сигарету. Может, даже две. Захлопнулась громко дверь - меня к этому времени уже не волновал её сон.
Посеревший за зиму пляж находился где-то внизу, но здесь, на мосту с массивными белыми ограждениями вид был лучше. Море прямо под ногами, стоит только опустить голову. Пальцами, ребрами, легкими ощущается его спокойствие. Я слышу, его дыхание, как оно уносит ракушки и мелкие камни на дно пропасти подо мной.
Маргарита умерла от рака еще два дня назад, но только вчера ночью я узнал об этом от её дальних родственников - именно им позвонили из клиники первым. Каким-то, черт возьми, родственникам, которые даже приехать не удосужились. Это так нечестно - только я с ней виделся последние несколько лет, но узнал об этом столь поздно.
Что теперь имеет для меня смысл?
Последние месяцы она почти не выходила из дома без меня. Только на крыльцо, да и то ненадолго.
- Давай ты переедешь ко мне, жемчужинка? Так мне будет легче о тебе позаботиться.
- Я и сама неплохо о себе забочусь, - все так же, смачно кусая зефир, - лучше давай снова к морю поедем, мне там так нравится!
И ездили ведь.
В моем горле все перемерзло от сигарет с ментолом. Я будто съел пригоршню снега или колотого льда. Сколько тут успел выкурить? Три или гораздо-гораздо больше? Пачка почти пустая, а я даже не знаю, в течение какого времени стою здесь. Ветер неприятно задувает под куртку, губы потрескались-скомкались.
Пора, наверное.
Снова показалось, что она проснулась за то время, пока я выходил. От таких миражей в горло словно песок сыплют - сглотнуть не получается. Пора бы... Пора бы уже смириться.
Мне кажется, моей девочке холодно. Самого аж знобит от этого чувства, и я не могу от него избавиться. При виде сероватых губ в тон такого же оттенка кожи хотелось закутать Маргариту потеплее, отнести обратно в машину, а потом уехать, забыть это все.
Прежде мы частенько сидели вдвоем на этом мосту. Во такие моменты соленый запах пляжа смешивался с более сладким - её кожи.
(Я точно въеду в первый же столб, как буду возвращаться обратно домой)
В последний раз прижимаю Мари поближе к груди, рассматриваю девушку почти судорожно в попытках как можно лучше запомнить каждую частичку тела. Спутавшиеся, как после сна, волосы цвета кофе с молоком, голубоватые ниточки вен возле глаз и на шее.
У меня в голове что-то звенит,
и закончить бы со всем этим.
Протягиваю вперед руки. Протягиваю, насколько это только возможно. Успевшие промерзнуть суставы неприятно заныли. Крепко зажмуриваюсь, и
- Лоренс!
- Мари!
Уже в следующую секунду мои разжатые пальцы ощутили легкость. Как и весь я, изможденный своей любовью за эти годы. Только сейчас понимаю, как нуждался в этом. Даже звука удара о воду не слышно.
Море дышит все так же, и походит этим на её тихое сопение. Откуда-то снизу доносится знакомый тихий смех. Разве нет? Мне, наверное, показалось.
Она попросила меня об этом в тот же день, как только сообщила о своей болезни. В тот день чай так и не был выпит до конца, ни один кусочек сахара или зефира не был съеден. Мы просто сидели вдвоем за столиком и смотрели на море вдали. В этом белом деревянном домике, столь похожим на небольшую сахарницу.
Как только придет время, каждая жемчужина окажется в море.
Я вернулся в машину и откинул сиденье. Холодная кожа кресел, запах сигарет с ментолом - здесь все было абсолютно по-прежнему. Как до того момента, как мы познакомились с ней. Внутри меня гулкое эхо, все мое существо словно стало пустым и огромным. Я слышу, как кричат чайки.
Достаю метроном и завожу его, так что машина наполняется острым монотонным звуком. Под этот стук я вновь закурил. Наблюдал сквозь стекло за машинами, что постепенно оживляли трассу.