Аннотация: Артхаусная черно-белая зарисовка о буднях трех подростков. Квадратная жизнь в угловатом городе (II/II)
Светает. Смотри, он ведь тлеет!
На следующее утро, которое началось для меня к полудню, я проснулся изможденным и усталым. Словно всю ночь бежал за поездом в попытке обогнать свет его прожектора. В голове стоял рев, все тело трясло и знобило - довольно привычное мое состояние после залитых энергетиком вечерних прогулок. Смотря на солнце, я видел белых трупных червей. Пока собирал сумку, в голове нарастали этот гул и странные дребезжащие звуки.
Внезапно в комнате потемнело. Сначала подумал, что это у меня снова давление жахнуло от кофеина. Потер до боли веки, но светлее не стало. Тогда я на ощупь подошел к окну и открыл его.
Это тотем. Огромный, собой он заслонил весь вид из окна. Я открыл одну из оконных створок, но маска не исчезла - она вообще никак не сдвинулась. Была так близко, что мы могли бы прислониться нос к носу, если бы таковой у нашего бога имелся. У него вообще есть хоть какие-то органы? Стоял плотный и едкий запах бензина, словно им пытались перебить еще что-то.
Я постоял так еще немного, потом захватил сумку и вышел. Лучше быть неучтивым с сомнительным божеством, чем быть избитым пьяным братом. А тот в любой момент мог вернуться.
Во дворе душно. Спертый, пропитанный пылью воздух, словно кто-то изжившим себя пылесосом прошелся по всем улицам. Дым из заводских труб выходил плотными столбами и растворялся только где-то за тучами. Ведь тучи состоят из этого заводского смрада - все грозы производят на специальных заводах согласно заговору корпораций. Монополистам нужно продавать зонты и громоотводы. Ни для никого не секрет.
Девочки уже ждали меня около подъезда. Гвен накрасилась еще сильнее, нежели вчера; Мичико заклеила щеку тряпкой, похожей на свернутый рулетом бинт.
- Доминик, что, сердце уже не справляется? Ты почему так долго собирался?
- Да вы ржать будете - я утром видел бога, прямо как в тупых социальных рекламах.
- Фига, - Гвен смешливо цокнула языком, - что, к семье Мичико в секту собрался?
Японка от этих слов замялась и ссутулила спину. Если когда-нибудь она и хотела зарезать свою подругу, думаю, сейчас в ней это желание лишь обострилось.
- Я серьезно, он пялился на меня через окно.
- И что ты сделал? - стала говорить выше и громче.
- Я его закрыл.
- Кого, бога нашего? - с каждой выброшенной фразой Гвен, казалось, начинала язвить еще больше. И нервничать, она нервничала.
- Нет, окно. Завали.
Девушка внезапно поджала губы и нахмурилась. Серые глаза отвернулись от мня куда-то в сторону - подобное случалось лишь в моменты сильнейшего ее расстройства или же гнева. Только сейчас мне не столь важно, какой эмоцией на этот раз вызвано такое некрасивое выражение лица.
В последний раз я видел эту эмоцию в день, когда ее отец ушел из семьи. Ведь вполне банальный сюжет, только вот Гвен отчего-то сильно расстроилась.
" - Моя мать сама налажала. Она такая жалкая... - Гвен накрутила на палец прядь своих черных волос. Потом и вовсе сжала в кулак целую копну. Знаешь, они одинаково мне неприятны из-за всего того омерзительного, что говорят друг другу.
- Типичная у вас семейка. Хотя твоих предков я давно вместе не видел, могу и ошибаться. Мать уже где-то неделю у тебя бухает, да? - мне не ответили. Такая напряженная атмосфера очень бесит. - Слушай, а вот если бы ты сейчас встретила своего отца, то о чем бы ты его спросила? Будет угарно послушать рассказ о, не знаю, твоем зачатии, прикидываешь? Я бы многое отдал, чтобы поржать с этого.
Девушка не ответила. Мы стояли на крыше, маясь от полуденного безделья. По крайней мере, я от него маялся. На небо снова натянули выцветшую серую тряпку из какой-то небесной пелены. На фоне этой тряпки проводили испытания военных самолетов. Черные куски железа летали низко и клином. Воздух ревел, как рыдает обычно во время грозы.
И Гвен состроила это лицо. Я имею в виду "это" лицо.
- Я бы прожгла ему язык сигаретой. Что б прям в мясо. Нам уже не о чем говорить"
Короче, у нее проблемы с юмором.
Во время наших прогулок всегда выбираем один и тот же маршрут, всегда крутимся недалеко от школы и бродим кругами по одним и тем же местам. Предложения пройтись до соседнего квартала всегда тонут в потоках сплетен и обсуждений себя же. Да, мы в коробке, но нам удобно.
И сейчас я вместе с девочками плелся по тротуару вдоль трассы. Каждый копался в своей собственной голове, доносились только звуки машин и шаркающие шаги Мичико. Но вот сворачиваем к магазину электроники. Японка сразу споткнулась. И руками стала цепляться за наши куртки, пытаться увести в другую сторону.
Около витрины собралась толпа людей - человек пятнадцать, если не больше. В длинных накидках с геометрическим черно-белым узором, они стояли, одинаково уставившись в витрину, и, кажется, даже не моргали. Крутили какую-то религиозную передачу - в таких всегда кричат, брюзжа слюной и доказывают то, что никому не нужно. Разве что "глубоко верующим".
Гвен тихо нагнулась ко мне и стала налегать мне на ухо торопливым и теплым шепотом:
- Это и есть приверженцы нового тотема, верно? Я просто никогда не видела их вживую, эти стремные накидки... - она облизывала пересохшие губы, и я слышал движения ее языка, - ведь семья Мичико с ними тусит? Поэтому переехали? Ты же их видел? Типа да?
nМолча киваю.
Передачу прервали. Началась реклама сигарет - я ее знаю, потому что сам курю такие. И в этот момент толпа постепенно начала оборачиваться в нашу сторону. На секунду это даже напугало. Звучала реклама, и она в несколько голосов. Дрожала, вибрировала, расходилась. Только звуки чужих шагов показались мне куда громче этой какофонии. Шершавый звук подошвы об асфальт. Словно наждачной бумагой у самого уха.
- Мусумэ! - женщина с глазами настолько пустыми и темными, что у нее их будто и нет, подошла к нам вплотную. - Дорогой, а ведь Мичико уже три ритуальных сбора пропустила, она не преклоняется нашему богу вместе с семьёй, - сероватая костлявые пальцы вцепились в плечо моей подруги, и даже собственной рукой я это почувствовал, - мусумэ, почему ты не носишь накидку? Решила предать наш тотем, Мичико? Ты предательница? Мусумэ, ты предательница?
Схваченная своей матерью, Мичико совсем сникла. Ладони тянулись прикрыть лицо, коленки, кажется, начало сводить судорогой. Запах пота. И эта немая сцена была переполнена шумом, нарастал ропот остальных сектантов, мы с Гвен слишком громко дышали. Японка, глубоко вдохнув, завопила:
- Окаа-сан! Окаа-сан! Я же с друзьями, отпусти меня, пожалуйста! - рука не сдвинулась. - Когда приду домой, обещаю, буду делать все, что скажете. Окаа-сан, извини меня! Извини, пожалуйста!
Реклама сигарет закончилась. Ухом ловлю незнакомую мне трескотню, стараюсь на что-то отвлечься. Гвен стала тянуть подругу в нашу сторону, женщина все больше давила на плечо ее дочери. Я слышу всхлипывания, некоторые сектанты садятся прямо на тротуар, чтобы досмотреть передачу. Некоторые хлопают телевизорам. Руки изрезанные. Мичико продолжала упрашивать свою мать, но уже по-японски и как-то невнятно. Мимо проносятся машины, звук каждой из них лишь на несколько секунд. Этот мир черно-белый, но от геометрического узора на мантиях он рябит. Мичико рыдает, уже не сдерживаясь. И я отвел взгляд - разборки раздражают.
Если машины начнут ездить по небу, то что власти сделают с разметкой? А поезда? Можно ли переехать нашему богу лицо, выехав на встречную полосу? Будут ли суицидниками небесные пешеходы? Насколько скоро начнут штрафовать птиц?
К нам подошла еще какая-то сектантка, худая и высокая. Сделала это бесшумно, я даже не сразу заметил ее. Молча выхватила вторую руку Мичико, немного выкрутив кисть, и потащила в сторону остальных. Японка начала вырываться, словно она буйная, а сейчас ее везут в клинику закалывать препаратами до беспамятства.
Девушка продолжала кричать что-то своей матери. "Окаа-сан! Окаа-сан!", - в выкриках появлялись хрипловатые надрывные ноты - когда так кричат, подолгу потом не останавливаются. Мичико рыдала, извивалась, лицо завешено копной густых черных волос.
А женщина на переезде не кричала.
Я невольно вздрогнул, но с места не сдвинулся. Это же ее мать, так, наверное, и надо. Гвен, широко распахнув и глаза, и рот, стояла рядом. Тонкие женские пальцы то сжимались в кулак, то, вытягиваясь, начинали разглаживать юбку. Постепенно поднимались с тротуара, вереницей стали идти за троицей быстро удаляющихся женщин. От холодного влажного ветра покачивались накидки. Квадраты, треугольники, ромбы. На меня накатила странная усталость - было лень завязать хоть какой-то разговор, хотя я успел прокрутить его несколько раз у себя в голове. Язык прилип к небу, слюна вязкая. Я был на грани того, чтобы зевнуть, но дыхания не хватало. Вся эта усталость...
- Пойдем, - это единственное, что я смог из себя выдавить. Гвен молча кивнула.
Прогулка в тот день окончательно не задалась: я не мог начать разговор, да и Гвен тоже молчала. Она постоянно отставала, часто спотыкалась и путала повороты. Мне хотелось холодной газировки и чтобы Гвен пришла в норму. Чтобы все пришло в норму. Стало, как утром, как вчера, как уже было до этого всю жизнь.
Нужно будет списаться с Мичико вечером. Может, посидим вместе в какому-нибудь игровом чатике. Только бы не забыть зарядить телефон - в прошлый раз, когда он выключился...
- Я лучше пойду, - девушка снова споткнулась о трещину в плитке где-то у меня за спиной.
- Да, проваливай.
Шаги ненадолго переросли в бег, только вот быстро стихли. Я остался один, причем это одиночество больше ощущалось, нежели существовало на самом деле. Вокруг меня десятки людей, куча наштампованных лиц, но я все равно в одиночестве. Словно кто-то всыпал в меня остывшего мокрого песка, теперь было холодно. И этот песок - одиночество, которое только выдают за мокрый песок. Машин на дороге становилось все больше, начинал накрапывать дождь, мелкий, но ледяной.
Я закурил. Ожидаемого удовольствия затяжка не доставила: дым шел не клубами, а стелился по горлу, совершенно безвкусный. И было паршиво. Хотелось притащить двух этих девиц, заткнуть их рты какой-нибудь едой. Чтобы они просто шли рядом, чтобы доносились чужое дыхание и чужие шаги. Мне нужно ощущать их присутствие, я слишком отвык тусоваться в одиночестве.
Пришлось повернуть в сторону дома - поодиночке ходят только несчастно влюбленные или наркоманы. И уже по пути к моему дому, сжевав в самую дрянь фильтр, я вспомнил один из наших с Мичико разговоров. Один из таких разговоров, значения которым не придаешь очень долгое время. Вспоминаются они всегда обрывками, воссоздавать их у себя в памяти всегда отчего-то неуютно и тревожно.
" - Знаешь, думаю, это все очень неправильно.
- Мичико, ты вообще про что? - придерживая мобильник плечом, я вливал отцовский вискарь в банку с содовой.
- Про все. Весь этот город очень неправильный, - она ненадолго замолчала. - Мне кажется, придумывать бога - это неправильно.
- Почему это?
- Я читаю комикс, в котором автор придумал с десяток новых богов, какие ей самой заходят. Но жизнь ведь не комикс. И бог не из комикса.
Я сделал из банки громкий глоток, от выпитого сразу стало холодно и одновременно очень жарко. Ощущение собственной зрелости, взрослая алкогольная эстетика - это расслабляло, на фоне Мичико я чувствовал себя мудрым, хотелось быть снисходительным к ее лепету. Задавать формальные вопросы и давать выговориться:
- И чем же это неправильно? Мичико, ты разве против плюрализма?
- Нет же, Ник-кун! Просто бог, он ведь должен быть чем-то большим и, ммм, не измеряемым, понимаешь? Мне кажется, бог должен тусить не в одном городе, а во всех городах. Понимаешь?
Снова делаю глоток. Несколько капель попало на запястье, слизываю их, пока не испачкали рубашку. Японка продолжала:
- Может, если сбежать отсюда, в других городах будет по-другому? Может, настоящий бог не будет заставлять моих родителей меня бить и постоянно резать это гребаное мясо?
- И что, ты собираешься одна свалить отсюда?
Она замолчала. Надолго.
- Я думала, что и ты тоже, Доминик...
"
Ощущалась нервозность. Все эти насекомые внутри меня расползались по всему телу, в пальцах покалывало от напряжения, першило горло, хотелось накричать хоть на кого-нибудь. Только вот рядом никого не было.
В комнате снова потемнело. В это время я начал бить кулаком по стенке, и удивления эти перемены у меня не вызвали. Уже обыденно как-то, вторично.
- А, привет бог. Это снова ты?
Тотем не ответил. Он молча улыбался, заглядывая мне в окна. Мне действительно не с кем будет поговорить сегодня. Мертвецки скучно.
Насекомые ползают в горле. Распахиваю окно - пользуюсь случаем. Закатив рубашку до самого плеча, рывком засовываю руку ему в глазницу. Внутри ничего нет, как если бы это был стенд для глупых фотографий. Вновь тот странный гул, рука ощущала вибрацию. Как в стиральной машинке, причем именно пустой стиральной машинке.
И я даже ничего не почувствовал.
***
Мичико вновь стала ходить в школу где-то неделю спустя. Давая веский повод обижаться, не отвечала на сообщения, сбрасывала звонки, не позволяя тем самым хоть как-то связаться с ней.
Руки до самых плеч были в бинтах, синяк все так же заклеен какой-то тряпкой. Когда я рассматривал ее ноги, увидел царапину. Небольшую, длиной где-то в палец, но воспаленную и широкую.
Весь первый после своего возвращения день Мичико провела молча. Она не прикрывала руками лицо, имитируя смущение, не болтала со мной, разговаривая сама с собой по сути. Не улыбалась, морща свое лицо; не бегала, прикрывая руками нарочито короткую юбку. Молча сидела, каким-то пустым безыдейным взглядом наблюдая за тем, как я играю в игры на своем телефоне.
О небо снова вытирали ноги, оно серое и грязное. Недавно я видел на его фоне птиц, и это было удручающе. Птицы живые и жуткие. Думаю, у меня кризис - хожу один, поднимая извечно глаза и голову. Сплетни в соцсетях не удовлетворяли моей потребности в информации, отсутствие контроля со стороны родителей больше не эквивалент свободы. Мои шмотки недостаточно крутые. От алкоголя я недостаточно пьяный.
Бог, это все из-за тебя, слышишь? Тебе смешно от этого? Наблюдать за моей ломкой хотя бы интересно? Я интересен тебе?
Проскальзывали мысли убить человека, не столь важно, кого именно. Может, брата, пока родителей не будет дома? Бить его об стену, пока по черепу не разойдутся трещины. Это же так происходит? Оно может получиться?
Я бы прятал в черных мусорных пакетах ошметки мозга, думая только о том, чтобы не вызвать подозрений. Нескончаемый стресс, оправданная тревожность и неоправданный риск. А вот экзистенциальные сложности - это такой отстой.
Мичико ткнула пальцем в мою ладонь.
- Гвен написала, что она на заднем дворе. Пойдем. Должны сходить.
Если бы я был тотемом, то запретил бы небо. Заставил людей отстроить на его месте еще один город, чтобы крышами касаться сводов перевернутых крыш. Чтобы те, кто бросается с них, просто застывали в воздухе. Геноциды чаек.
Первым, кто встретил меня на заднем дворе школы, был дым. Не Гвен. Этот дыл тяжелым, плотным, он не растворялся в тучах, а прилегал к земле. В горле запершило. Глаза слезились, воздуха не было, и дышать становилось невозможно. Запах, словно жгли пластиковые упаковки. Наверное, тучи именно так пахнут.
В центре этого всего виден силуэт Гвен, почти вся полянка вокруг нее тлела. Сильно щурясь, мне удалось рассмотреть обрывки каких-то листков, разбросанных повсюду. В руках девушки тоже были листы, она рвала их, пыталась поджечь. Ошметки отбирал у нее ветер, разнося их по всей улице. От этого у девушки случались какие-то приступы истерики - она просто начинала кричать.
- Почему он не сдох раньше? Почему, когда он это написал, сам, тварь, под поезд не бросился? - голос уже начинал срываться и хрипеть.
- Гвен, что с тобой? - прикрывая губы рукавом кофты, Мичико попыталась до нее докричаться. Та нас заметила.
- Этот тотем мертв, понимаете? Кусок мяса. Расчлененка, которую нам просто навязали!
Мы спросили, откуда она это узнала. Гвен с громким хлопком всплеснула руками, в которых держала тоненькую книжку. И снова принялась вырывать оттуда страницы.
- Он просто ненастоящий! В других городах верят в правильного бога, это другие города! А знаете, что показывают нам все утро? Куски мяса! Куски мяса, прикрытые деревянной маской! Его нельзя просто взять и придумать, понимаете? Придуманный бог - это не Бог, понимаете?
Гвен билась в истерике, поджигала листы, их уносило ветром. Подбирала и снова жгла их. "Я не знаю, как буду жить с этим дальше", "Мне нужно бежать отсюда, я ведь теперь точно рехнусь и брошусь с крышы".
Мичико наблюдала эту картину, спрятавшись за моей спиной. Если подумать, она ведь говорила мне примерно тоже самое несколько недель назад. Так забавно, наверное, находить единомышленника в своей главной сопернице. А вот у меня уже в висках начинает стучать от этих криков. Нужно было сегодня прогулять учебу.
Я вновь закурил. Дыма и так было достаточно, только вот нужно было чем-нибудь себя занять. Как способ протянуть те пятнадцать минут, что ежедневно отводишь на неприятные размышления. Как спасение от вопросов, на которые все равно никто не ответит.
В огромном бетонном ящике сейчас говорят о том, что дети будут ненавидеть, что им не нужно. В десять прекратят показывать маску тотема и начнут трансляцию религиозной передачи про него же. Мичико наверняка изобьют, когда она вернется домой. Гвен тяжело дышала, устав от собственной истерики.
А небо было таким же серым. Густым, однородным и плотным. Через пару месяцев снова начнут учения, самолеты будут летать клиньями. Но сегодня этих самолетов не будет, не будет оглушающего рева и мыслей про железные дороги. Начнется дождь, мои ноги вымокнут - благо, сегодня по дороге смогу послушать музыку. Уже неплохо.
Постоянность дает ощущение спокойствия. Думаю, это даже иронично, аутентично так. Утопично.