В первой истории про странствующего рыцаря мы знакомимся с Уллисом и его верным оруженосцем, узнаем об обетах и грядущей свадьбе; странствующий рыцарь, как и любой простой человек, испытывает сомнения в своей великой миссии и обращается за помощью к потусторонним силам; нас ждет отвратительная сцена геронтофилии, и в итоге Уллис испытывает острое ощущение, что его в чем-то обманули, хотя никакого обмана и близко нет, только некоторая недоговоренность.
Небо было пронзительно-голубым, белые облачка стремительно таяли в тепле восходящего солнца и день обещал оказаться на редкость приятным, разумеется, если не опускаться на грешную землю, где над дорогой висела пыль. Нескончаемое желтоватое облако, припорошившее двоих путников и их коней с ног до головы.
Один из всадников, тот, что ехал на рослом гнедом мерине, был одет в темно-синий дорожный дублет, и из разрезов на рукавах виднелась черная нижняя рубашка; щегольскую широкополую шляпу украшала пара павлиньих перьев, а штанины, плотно обтягивающие ноги, были разных цветов - левая зеленая и правая синяя. Богато украшенный широкий пояс перехватывал узкую талию, а на руках поблескивали шитьем тонковыделанные перчатки из оленьей замши. Всадник был умеренно молод и довольно хорош собой, на плечи спадали золотистые кудри, серо-голубые глаза сверкали, как сталь, гладко выбритый волевой подбородок выпирал вперед с той непоколебимой надменностью и уверенностью, какая встречается только у знатных людей.
Да, посмотрев в его лицо, вряд ли кто-либо усомнился бы в том, что это - самый настоящий рыцарь. Убеждение подкреплял здоровый меч, копье и латы, коими был навьючен мрачного вида громадный ездовой зверь, по чистому недоразумению зовущийся лошадью. Зверь был линялой вороной масти и мрачно сопел, тащась за мерином в поводу; впрочем, боевой конь на то и боевой конь, чтобы вечно быть чем-то недовольным. Подле на светло-серой кобыле с выгнутой щучьей мордой и неизменным хитроватым выражением на ней ехал некто, одетый попроще, потусклее и подешевле, не считая модного берета с фазаньими перьями, также при мече и длинном кинжале.
Пожалуй, в случае нападения на этих двух господ разбойников или диких зверей, большую опасность для нападающих представлял бы именно этот зеленоглазый конопатый юноша, потому как его хозяину пришлось бы сначала отвоевать свое оружие у собственного коня. Но едва ли даже на большой дороге нашелся кто-то, кто рискнул бы напасть на рыцаря с оруженосцем, потому что даже грабители всегда с почтением относились к обетам. Ну а в том, что сине-зеленый франт взвалил на себя такую ношу, сомневаться не приходилось: на копье был небрежно повязан некогда ярко-алый лоскуток, ныне покрытый пылью и безнадежно покачивающийся на каждом шагу. Сей старинный и почетный символ должен был отражать огонь, горящий в груди истинного паладина, который вызвался бескорыстно помогать сирым, убогим и обездоленным, и так далее, и тому подобное.
Суть была в том, что любой нахал, который достаточно сильно чего-то хотел, мог прилюдно попросить предмет своего вожделения у того, кто стоит выше него по титулу, и обладатель должен был назначить ему некое свершение, которое по-простому звалось подвигом. Нахал принимал обет и уходил в странствие, в котором, как истинный христианин, должен был помогать всем нуждающимся, кто бы ни попросил. Разумеется, каждый обещал в скором времени вернуться, хотя, как правило, возвращались не все, некоторые и вовсе не возвращались, а отдельные хитроватые персонажи просто делали вид, что ничего не было, если подвиг казался им слишком обременительным. Позднее, во избежание злоупотреблений к обету совершения подвига прилагался еще какой-нибудь обет, достаточно неудобный, чтобы соискатели переставали кидать слова на ветер, например, сэр Элтон принужден был пять лет не брать в рот ни капли вина, пока не выловил морского змея, разорявшего берега Северной Квилле, а сэр Роттендат ездил на лошади задом наперед, пока не сумел очистить Кленовую Пустошь от банды Касима. И тот, и другой, правда, за такие унижения получили от короля немалые наделы хорошей земли и выбились из простых полунищих рыцарей.
По их стопам хотел пойти и этот рыцарь, что со вздохом посматривал по сторонам, надеясь не встретить ни одного выродка, который бы еще попытался воспользоваться его нелегким положением. За сегодняшнее утро они с Альдо помогли отремонтировать две телеги, приняли роды у какой-то знатной бабы и спасли с дерева котенка. Впрочем, за котенком лазил оруженосец, мрачный как туча сэр Уллис (а рыцаря звали именно так) стоял в сторонке с лошадями и делал вид, что копье не его и он вообще остановился полюбоваться пейзажем. Когда-то этот мерзкий флажок, обрекший его на такое количество непредвиденных забот, был полноценным стягом, с вытканной на нем клятвой, распятием и пылающим сердцем, но рыцари очень скоро поняли, что такие вещи лучше носить как можно более незаметно. Будь воля Уллиса, он бы таскал проклятый вымпел за пазухой.
- Сэр, но ведь есть в этом и что-то светлое. Сделал хорошее дело, и как будто лучик солнечный на тебя упал, правда, здорово? - Бойко заметил конопатый Альдо, пихнув кобылу ногами в бока, чтобы она поравнялась с мерином; Альдо странновато произносил слово "сэр", у него вечно получалось что-то, похожее на "сыр".
Уллис мрачно промолчал.
- А ведь она еще и ребеночка в вашу честь назвала, представляете? Где-то будет бегать малыш с вашим именем, потому что благодаря вам он родился на свет!
Альдо не унимался, отчаянно пытаясь приподнять настроение рыцаря. Рыцарь стоически терпел, вместо детского лица у него перед глазами стоял отвратительный сероватый кусок пуповины, прилипший к рукам. И еще почему-то не получалось порадоваться из-за того, что где-то будет бегать бастард вдовы Дорализы Валенцо с его редким в этих краях именем. Дорализа была известной на весь Фрединак блядью, и ближайшие двадцать лет ему придется объяснять, что он всего лишь принял у нее роды, совершенно случайно встретив на тракте, а не сам заделал ей этого ребенка.
- А еще привал скоро. Сэр, а я яблочек нам нарвал, пока вы там... ну, в карете. - Альдо показал маленький зеленый дичок, надкусил, аппетитно хрустя. Рыцарь странно посмотрел на спутника, словно собираясь что-то сказать, но в конце концов только головой мотнул, отказавшись от протянутого яблока.
Обет, наложенный на него отцом его, как он надеялся, невесты, заключался в полном безмолвии с рассвета до полуночи. Иногда это было удобно, с другой стороны, не каждый сумел бы вынести словоохотливого Альдо хотя бы один день. Неизвестно даже, что было хуже - терпеть болтливого оруженосца или сразить проклятого дракона. Уллис с тоской подумал о том, что о драконах во Фрединаке ничего не было слышно с тех пор, как его дед убил последнего. Ну или, во всяком случае, он так хвастался, говорил, что убил, а тело упало в ущелье и его, вероятно, унесла река.
- Да не расстраивайтесь вы так. - Ободряюще заметил Альдо, широко улыбнулся, показав щербину в передних зубах, - Доедем до гор, найдем какую-нибудь выверну побольше, башку отрубим и будет вылитый дракон, комар носа не подточит.
Уллис трагически промолчал.
- Нет, конечно, были и настоящие драконы, я сам видел здор-ровую кость в замке у сюзерена бывшего хозяина, но кто ж теперь их найдет-то?
Парнишка пожал плечами и посмотрел по сторонам, явно недоумевая, почему так переживает его господин.
Уллис скептически промолчал.
- Но нам-то и хорошо, что их сейчас нету, никто ж не видел и не скажет, что выверна не похожа... может, выверна это и есть дракон.
Уллис печально промолчал.
- Нет, я понимаю, что вы хотите совершить подвиг по-настоящему, вы же клялись перед Господом нашим и королем, я безмерно уважаю вас за это, но что поделать, если старик Дуччо потребовал невыполнимого? А жениться-то вам давно нужно.
Молчание Уллиса сделалось зловещим, но как раз в этот момент сбоку от дороги, в густых зарослях показался какой-то дымок.
- Ой, смотрите, там кто-то живет! - Парнишка незамедлительно ткнул в дымок пальцем. Уллис заинтересованно посмотрел в ту сторону, придержав коня. На проклятом тракте постоялых дворов не попадалось уже четыре дня, ему осточертела походная готовка своего оруженосца и он чувствовал, что мог бы уже прирезать пару христианских младенцев, если бы только рагу из них приготовил кто-то, кроме Альдо. Рыцарь думал недолго прежде, чем кивком головы отправил своего спутника все разузнать.
Вернулся тот довольно быстро, вприпрыжку через кусты:
- Сэр, сэр, там живет ведьма! Я видел черепа на заборе!
Уллис приподнял бровь и натянул поводья, потому что мерин испугался размахивающего руками Альдо.
- Настоящая! Горбатая и страшная!
Он понимающе кивнул. Это значит, он пожрет чего-нибудь, приготовленного женскими руками и, может быть, даже выспится сегодня на постели, а не на земле.
- У нее в огороде растет бузина!
Он уверенно повернул мерина в сторону дымка. Подумаешь, старушка слегка запустила свое хозяйство и у нее под окнами вырос сорняк, пусть и с мистической славой. Суеверия хуже чумы.
- Она нас заколдует... - Пискнул напоследок Альдо, отвязывая свою кобылу от дерева, посмотрел в спину своему сэру и поплелся следом.
...Домик и вправду производил гнетущее впечатление. Глубоко ушедший в землю, но не покосившийся, сложенный из толстых бревен, потемневших от времени, он пялился на незваных гостей открытым настежь окошком под самой крышей. Кажется, там что-то шевельнулось, а, может, просто колыхнулась трава, густо проросшая на дерне, которым оная крыша была покрыта. А что до черепов на жердинах, обозначающих огород, так они были коровьими. Кое-где верили, что подобное бережет коров от падежа. Уллис, который верил, что коров от падежа лучше всего бережет теплый и чистый коровник, только скептически хмыкнул.
Альдо на дрожащих ногах пошел к двери стучать и скоро донесся его сбивчивый от волнения голос:
- К вам пожаловал сэр Уллис ле Корсини, странствующий рыцарь, извольте принять... бабушка.
- Ась? Чегось?
"Бабушка" выглянула за дверь, подслеповато щурясь на дневной свет. Выглядела она и впрямь неважно. Горбатая, толстая, усатая, с черной волосатой бородавкой на носу, наполовину лысая, она кое-как собрала оставшиеся длинные патлы в неопрятную косу, дважды обернутую вокруг сморщенной шеи. Грязное, непонятно-серое платье видело много лучших дней и, судя по пятнам сзади, помнило свою хозяйку еще в детородном возрасте.
- Гыцарь? - Она с подозрением рассмотрела Уллиса, - Ну вгодите, гыцарь, сударь, такой сгавный, такая чешть... пгостите уш стагую, уш одна шыву, помошь-то некому...
Попятившись, она загребла обеими руками, как граблями, зазывая гостей внутрь. Бледный Альдо покосился на своего сэра, но тот с ледяным спокойствием набросил поводья на ветку дерева и прошествовал мимо.
Внутри было как-то тесновато, чего не скажешь, глядя на домик снаружи и полутемно, отчего грязи видно не было. Пахло странно, непонятно, но, среди прочего и Уллис, и его спутник отчетливо учуяли аромат свиных шкварок. Рыцарь расселся на лавке за столом, приставленным к самому окну и выжидательно посмотрел на обоих.
- Кхе... - Прохрипел оруженосец, не сразу сообразив, что от него требуется, - Сэр Уллис приносит свои извинения, однако он связан обетом и не может произнести ни слова с рассвета и до полуночи, пока не исполнит свой долг перед королем и Господом нашим.
- Чагось, унучек? Обед? - Старуха, проворно заскочившая следом, обернулась от печи, в которой деловито шебуршила длинной палкой, Альдо не знал, как она называется. - Шийчас обед будет, шийчас...
Каша у нее и впрямь была со шкварками, неплохо жила ведьма. Улыбаясь неожиданно белыми крепкими зубами, старушенция засуетилась, извлекла из подпола крынку сметаны, начистила мелких молодых луковиц, нарезала остро пахнущий какими-то травами хлеб, нацедила кваса в ковш, периодически продолжая шамкать. Уллис жрал как не в себя и только торжествующе подмигивал робкому дурню-оруженосцу.
- Бабушка... а вы... ведьма? - Вдруг невпопад спросил Альдо со ртом, набитым пшенной кашей; сомнения, терзавшие его, всерьез требовали разрешения, причем немедленного.
- А то как же, унучек! - Ведьма поставила на стол глиняную тарелку с нарезанным копченым салом и неожиданно подмигнула бельмастым глазом. - Шамая наштоящая уведьма!
Альдо подавился кашей, а Уллис - луковицей.
- Как же так, бабушка... - Просипел оруженосец, пока старуха заботливо стучала его по спине, помогая прокашляться, - Но ведь инквизиция же...
- Мал ты еще, да глуп, унучек. - Заулыбалась ведьма, погладив Альдо между выпирающих тощих лопаток, - Кушать бы тебе побольше. Анквезиция вон, тоже кушать хотит. А что станет кушать анквезиция, когда поймает всех уведьм? Да сапоги свои.
Уллис незаметно пихнул парнишку под локоть, он явно чего-то хотел, но, судя по глуповатым глазам оруженосца, тот отчаянно пытался переварить поступившую информацию. Отчаявшись, рыцарь ткнул пальцем в бледный отсвет солнца, пробивающийся через бычий пузырь на окне и сделал руками сложную фигуру, тень от которой напомнила зубастую голову. Даже встретившись с злокозненной последовательницей самого дьявола, он не собирался упускать выгоды.
- Бабушка, а драконы бывают? - Выпалил догадку Альдо.
- Канеш, унучек.- Старуха подвинула лавку и села напротив, мечтательно прищурила глаз. - Бывают, стервецы, и какие бывают... пгям ой...
- А вот у сэра Уллиса обет такой - дракона убить. - Затараторил парнишка под одобрительные кивки рыцаря, - А где нам его найти, не скажете? Мы весь Фрединак объездили, и нигде не нашли даже слухов.
- Нет, унучек, не шкажу. - Ведьма насупилась, - Обедом я ваш угошшу, шпать положу, на трахт провожу, но угошшенье угошшеньем, а дело ешть дело. Жа уведьмовские ушлуги плата раждельная.
Уллис деловито подхватил двумя пальцами последний кусок сала и снова подпихнул оруженосца локтем.
- А... и какая плата, бабушка?
- Я шкажу, где жракона ишкать, а вы порадуете баушку, голубчики. - Старуха снова заулыбалась, сделавшись похожей на печеное яблоко, показала зубы; и где она их, такие ровные и красивые, достала?
- Ну конечно, порадуем, - Закивал Альдо, - Мой сэр - рыцарь, человек чести, он всегда держит слово. Так что нужно-то?
- Порадовать баушку. - Настоятельно повторила старуха, подалась вперед, втолковывая, как неразумному: - Ублажить, отлюбить, тгахнуть, жаняться сексом, я не жнаю, как у ваш там шийчас пгинято говорить. Шмекаешь?
Альдо икнул от неожиданности и испуганно кивнул. Уллис рядом с ним ощутимо напрягся, глаза его забегали, судя во всему, сэр странствующий рыцарь, как всегда, пытался найти наиболее безболезненный выход из положения.
- Да мне усе равно, хто иж вас, голубчиков, вы только баушку-то... порадуйте. - Ухмыльнулась старуха и облизала губы, достав языком до седых усов на верхней.
Уллис показал Альдо под столом кулак. В глазах рыцаря стояла смерть и отчаянная надежда, но оруженосец вдруг еще раз икнул и медленно согнулся.
- Ой... чертовы яблочки... ой-ой-ой... - Пролепетал он, держась за живот, - Бабушка, где у тебя... отхожее место?..
- Шральник-то? - Усмехнулась старуха, - То жа домиком, кнаружи выйди, налево шверни, да шражу увидишь.
Оруженосец выбежал вон. Уллис отрешенно подумал о воздаянии, о том злорадстве, с которым он не стал мешать своему спутнику есть незрелые яблоки и о настигшей его каре Всевышнего. С другой стороны, пострадать он должен был тоже во имя Его, во имя своего обета и священной цели уничтожить мерзкое чудовище. Рыцарь медленно встал. Страдание очищает, учит смирению, христианской кротости, заботе о ближнем, которой сегодня ему так не хватило. Он медленно вытащил конец ремня, завозился с золоченой пряжкой. Старуха с интересом наблюдала, снова облизнув тонкие губы; ее жирное тело, обтянутое засаленными складками платья, колыхнулось все разом, когда она поднялась с лавки и сморщенными руками, похожими на птичьи лапы, начала развязывать шнурки у ворота.
Неизбежное приближалось с каждым элементом туалета, падающим на пол. Уллис готов был раздеваться вечно, глядя на то, что явилось его взору, когда ведьма неожиданно ловко выпрыгнула из платья, стянула через голову серую от грязи и старости сорочку, ткани которой хватило бы на попону для его боевого коня и скинула на пол необъятные панталоны с желто-бурым пятном на причинном месте. Крепкие жирные ноги поддерживали огромное бесформенное брюхо, в котором десятилетия тому назад потонул пупок; на него свешивались массивные сиськи, причем одна длинней другой, а огромные темные блины сосков обрамляли редкие витые волосики, толстые, как проволока. Такие же волосы, топорщащиеся под животом, напомнили рыцарю Кромильскую Пущу, страшную и черную, в которой живут дикие звери, из которой не вернуться назад... В тихом отчаянии он снял единственное оставшееся на нем, подштанники, с аккуратностью идущего на плаху сложил их на лавке. Член висел вертикально вниз, мертвый как язык колокола, яйца едва не втянулись от ужаса.
- Готов, голубок? - Бабка внимательно рассмотрела представшее ее взору и плотоядно ухмыльнулась, - Ну идем, идем с баушкой...
И он лез на печь, путался в цветастой занавеске и отчаянно хотел закрыть глаза и проснуться. Пока рядом был Альдо, а старуха была одета, идея не казалась ему столь дикой.
Старческая сморщенная рука, костлявая и холодная, сноровисто ощупала член и Уллис едва не заорал.
К его лицу безжалостно придвинулись раздвинутые ляжки, пахнуло старой прокисшей треской.
- Я... не умею. - Пролепетал рыцарь; ему казалось, что из Кромильской Пущи на него глядят голодные злые глаза.
- Ну дык учитшя надо, учитшя, покудова не оженилшя. Шийчаш баушка вшему научит... эх, молодешь... Шмотри, вот это клитырь...
Урок был познавательным, но закончился закономерно, рыцарь в полуобмороке возился лицом в бабкиной промежности и не заметил, как она облизала слюнявым ртом указательный палец. Когда палец проник в его задницу, он затрясся от ужаса и начал работать языком быстрее, надеясь, что ведьма отвлечется и передумает.
Несколько минут спустя оказалось, что палец в заднице не так плох, как ему показалось сначала. Вроде бы, происходящее начинало быть в некотором роде греховным, так как не вписывалось в жертвенный порыв, с которым Уллис решился на это мерзкое совокупление... И, вроде бы, когда он подался навстречу крепкому корявому пальцу, который что-то делал там, внутри, это было... не совсем по-мужски.
Еще через несколько минут начал оживать член, немедленно оседланный хлюпающей старой пиздой, которая какими-то чудовищными движениями даже стала засасывать его, вбирать глубже и глубже, так врата Ада неумолимо затягивают корчащихся вопящих грешников. Рыцарь обреченно вытянулся и закрыл глаза, молясь, чтобы прыгающая на нем жирная ведьма ему ничего не сломала. Риск был, но, то ли Господь даже в такие моменты не оставляет своих чад, то ли кости у семейства ле Корсини и впрямь крепки как камень. Когда изнемогающий Уллис, наконец, кончил в ненасытную бабкину пещеру, та только ухмыльнулась и вытерла выступивший в усиках пот.
- Вот видиш, унучек, не так штрашно. Давай-ко еше, баушке маловато будет...
- Я больше не могу! - Заскулил рыцарь, прикрывая горстями истерзанный член; на его багровой от стыда щеке выстывал слизистый след от старушечьей пизды, руки дрожали.
- Жракон тебе нушен али нет? - Воинственно подбоченилась бабка, - Тебе, унучек, повежло, што ты домишко-то мой не проехал, во вшем вашем королевштве не сыскать шильней уведьмы, иш четвегых оштавшихшя я - шамая штарая.
- Сколько ж тебе лет? - Прошептал Уллис, не уверенный, что хочет услышать ответ.
- Коголя Дихона ишшо помню (Дикон II, Смелый, король Фрединака, умер за 90 лет до описываемых событий, хотя, не исключено, что ведьма имела в виду Дикона I, его деда. - прим. авт.) - Гордо сообщила старуха, склонилась ниже, обдав смрадным дыханием: - Давай-ко, унучек, просынай шерепчика-то швоего, али, мошет, тебе шнова пальчиком подсобить?
...Усталый и измученный сэр Уллис спал на ведьминской постели как убитый, пока кто-то не пихнул его острым локтем в бок. По привычке приняв это за очередную утреннюю пробудку Альдо, он отмахнулся и ладонь его натолкнулась на что-то гладкое, теплое и приятно-упругое. Рука ощупала незнакомый предмет и это была женская грудь, левая. Разлепив глаза, Уллис изумленно воззрился перед собой - его будила темноглазая юная красавица, одетая только в водопад своих иссиня-черных чуть вьющихся волос. В руке она держала свечу и неверный, колеблющийся свет окутывал ее прелести и выпуклости волнующим золотистым ореолом.
- Вставай, сэр Уллис, или тебе дракон уже не нужен? - Чарующим голосом, глубоким, как колодец, произнесла незнакомка, слезла с печи и, совершенно не стесняясь своей наготы, встала посреди своего домишки.
- Ведьма... - В ужасе прошептал рыцарь, судорожно пытаясь нащупать на голой груди отсутствующий крестик и впервые искренне уверовав. Контраст между чудовищем, которое он оттрахал и тем, что предстало перед его взором сейчас, норовил повредить рассудок.
- Ну ведьма, ведьма. - Признала красавица и игриво хихикнула, - Сегодня ты так поторопился... порадовать бабушку, что я решила не откладывать радости на ночь, а колдую я по ночам, такой у меня распорядок.
- Распро... - Попытался глупо переспросить Уллис, но язык перестал его слушаться, потому что ведьма повернулась умопомрачительным задом и начала копаться в каком-то неприметном сундучке, стоящем на полу.
Сейчас, в лунном свете, тесная полуземлянка стала ощутимо просторней, и неказистое убранство пестрило новыми деталями, метелками странных пахучих трав, развешанными на балках подозрительными мешочками; в золе валялись полуобгорелые кости, а на столе, за которым они сегодня обедали, сиротливо примостилась связка сброшенных змеиных кож. Рыцарь слез с печи и съежился, осторожно приблизившись к хлопочущей ведьме - она выкатила из угла и водрузила на стол здоровый жестяной таз, сходила к колодцу за водой и что-то бросала в жидкость, кажущуюся совершенно черной.
- Могу тебя понять, обеты это так скучно. - Ведьма уселась на стол, помешивая в тазу длинной костью, бесстыдная и прекрасная, рассмотрела Уллиса, который отчаянно краснел и боролся с желанием прикрыться руками. - Говорить, вон, совсем разучился.
- Ничего не разучился. - Буркнул рыцарь, заставив себя подойти ближе и с непринужденностью заглянуть в таз.
- Или ты на меня обиделся, что я тебе сразу такой не показалась? - Ведьма снова хихикнула и пихнула его в бедро голой пяткой, - Но ведь Иисус учил, что телесная красота греховна, нет?
- Вовсе нет. Не было там такого. - Насупился Уллис, украдкой рассматривая греховную красоту и с сожалением чувствуя, что после сегодняшнего он не способен более ни на что.
- Виновен не только впавший в искушение, но и сам искуситель. - Почти точно процитировала бестия и что-то прошептала над своим тазом, выкинула кость под лавку и махнула рукой, мол, теперь не отвлекай.
- Вижу дорогу, двоих на четырех конях, первый конь черный, второй рыжий, третий белый, четвертый... розовый?.. - Зашептала ведьма быстрой скороговоркой, склонившись над водой так низко, что ее соски едва не касались черной зеркальной глади, - Ищут они огненного змея, которого им не победить, смерть свою ищут... мимо старой стены, что отделяла некогда воронов и галок, а теперь стоит, заброшенная, мимо красной реки и черного леса пройдут они, мимо дома со свиной головой проедут и на двурогом холме найдут искомое!
- Ни хрена не понятно. - Признался Уллис, недоуменно посматривая на ведьму, когда та закончила говорить, смачно плюнула в таз и открыла глаза. - Коней розовых не бывает, стена какая-то, между воронами и галками, дом с поросячьей головой, что за херня?
- Предсказания вещь сложная, их иногда нужно... осмыслить. - Последнее слово она произнесла с явным сомнением в способностях рыцаря, - Но ты не расстраивайся, убивать драконов дело опасное, если не найдешь, то оно и к лучшему.
Утро следующего дня снова предвещало жару. Уллис от переживаний так и не смог заснуть и растолкал своего бедного оруженосца еще до рассвета, а, пока он не случился, выложил свои соображения по поводу ведьмовского предсказания:
- Не, херня какая-то. Буду считать, что я сделал очередное бескорыстное доброе дело, я же, черт возьми, странствующий рыцарь, будь оно все неладно.
Альдо виновато помолчал, уткнувшись взглядом в гриву своей кобылы. Умом он понимал, что ни в чем не виноват и дракон был нужен его спутнику, а не ему, значит, тот и расплачиваться должен был сам, но оруженосец всегда старался хоть немного облегчить бремя своего сэра. В конце концов, он был добрым и наивным парнишкой.
- Херня от начала и до конца. - Продолжил бурчать Уллис, - Даже если, положим, она попыталась сказать про нас двоих, то с лошадями она явно напутала. Белых лошадей вообще не бывает, Щука серой масти, Каштан не рыжий, а гнедой, Гром вороной, а не черный, а розовый конь это вообще смешно.
Они оба выразительно посмотрели на искусанного слепнями буланого мула Бертика, что, покачиваясь, тащил на себе продовольствие, которым их снабдила довольная ведьма, вновь принявшая обличье безобразной старухи. Бертик слабо походил на коня, хотя, возможно, при наличии фантазии его цвет и напоминал розовый.
- Но ведь вороной это черный. - Заметил Альдо, с сомнением покосившись на Грома.
- Ага, но только в этих твоих... книжках. Эти твари линяют на солнце, только одна из десяти вороных лошадей на самом деле черная, - поморщился рыцарь. - Мой отец всю жизнь разводит коней, я на них насмотрелся. Дура твоя ведьма.
Дальше ехали молча, ехали и ехали, и рассвет бил в хмурые и озабоченные лица. Оруженосец маялся нечистой совестью и бурчащим животом, а рыцарю было до боли обидно и стыдно за то, что случилось вчера. Его руки до сих пор подрагивали, когда он вспоминал, как мял колышущиеся бока столетней старухи, ее палец в своей заднице, ее распяленные бедра и то, что он делал там... языком. Он пытался думать о драконе, о чести и доблести, отчаянной гибели в поединке с чудовищем, но через все картины героизма и самопожертвования проступали отвратительные длинные прыгающие сиськи с мерзкими волосками вокруг сосков. Уллис надвинул от солнца шляпу на глаза и старался не думать о том, что ему, похоже, предстоит состариться в безнадежных поисках гадины, с большой вероятностью мифологической. Он уже всерьез рассматривал вариант с головой достаточно крупной выверны, когда Альдо вдруг произнес:
- Сэ-эр, а вдруг, это какая-то метафора? Ну, с предсказанием?
- Я тебе сейчас устрою, сучонок. - Зло прошипел Уллис, не сдвигая шляпы с глаз, - Мой отец и мой дед, славные рыцари, и никто таким... непотребством не занимался, так что закрой рот. Эта... метафора была во имя моего обета, так-то... - Он осекся, запоздало вспомнив про обет безмолвия и емко подытожил: - Блядь.
Солнце карабкалось по раскаленному голубому небу, в воздухе висела пыль. Вдалеке, в косых лучах медленно растворялись силуэты двух всадников на четырех конях, и все четыре коня казались золотыми.